Посвящается моему свекру Маношичеву Анатолию Ильичу.
Начало июня было таким же теплым,как и конец мая.
Молодая листва деревьев радостно трепетала на ветру. Во дворе старинного двухэтажного особняка, больше похожего на средневековый замок, располагался штаб одной из частей Советской армии. Начальство было в отъезде,поэтому все последние дни можно было наблюдать одну и туже картину.
Сняв гимнастерки, солдаты, распластавшись на лавочках вдоль аллей старого сада, подставляли тела с зарубцевавшимися ранами весеннему солнцу. Некоторые из них,закинув руки за голову мечтательно смотрели в небо. В госпиталях задерживаться не хотел никто. Настроение у всех было приподнятое. Со дня на день ждали приказа о возвращении домой. В основном это были молодые ребята, прошедшие пекло войны. Средний возраст у них был 22-25 лет.
В конце двора, возле колонки, стирали гимнастерки. Здесь же на веревках, натянутых между деревьями, развешивали выстиранные вещи. Возле помещения для бывшей прислуги,где готовили еду, развалившись в креслах курили пожилые повара. У входа в дом прямо на ступенях стоял патефон, рядом стопка пластинок. Время от времени их меняли.Все мелодии уже прозвучали десятки раз каждая,поэтому их и насвистывали так,что у некоторых это получалось залихватски.
Бравурные марши чередовались с опереточными мелодиями.
Прямо на стволе раскидистого клена кто - то прикрепил зеркало в дорогой раме. Рядом с зеркалом прибили обрывок кожаного ремня для правки бритвы.
Солдаты намыливали лица и по очереди перед зеркалом сбривали щетину. Одни готовились к увольнению, а другие просто приводили себя в порядок, пользуясь свободным временем.
Все, кто имел хоть какую - то возможность выйти в город, ее использовали.
Каждый понимал, что второго визита за границу не будет.Возвращаясь из увольнения, они обменивались впечатлениями от увиденного.
Жизнь этого городка разительно отличалась от той, что ждала их дома.
Расположенный в нескольких километрах от Вены,городок был для них первым населенным пунктом на дорогах войны,который бомбардировками был разрушен по окраинам,а центр с великолепным собором абсолютно не пострадал.
Местные жители словно вымерли.Они старались лишний раз не выходить на улицу. Те же, кто изредка появлялись, с виноватым видом кивали головой в ответ на приветствие и старались быстро пройти мимо.
Пожилые мужчины при встрече с советскими военными замедляли шаг, потом останавливались и,сняв шляпы, кланялись.Непременно смотрели военным вслед и только потом,покрыв головы, продолжали свой путь.
Именно в такой день два друга шофер Александр Оводов и штабной писарь Анатолий Бархотов, наконец - то получили возможность прогуляться по городку. Закончив бриться, надев свежие гимнастерки, они крутились возле зеркала ни на кого не обращая внимания.
-- Хорошо мы сегодня «матросовки» с тобой набили! Спасибо американцам, а то я уже стал забывать вкус мармелада, - посмотрев на себя в зеркало и проведя рукой по животу, поправив гимнастерку на спине, произнес Бархатов.Невозмутимо спокойный,коренастый,крепко сложенный он был истинным представителем русского Севера.
--Да какой он мармелад? Обычный солидол, к тому же безвкусный. Только свой сахарин добавили в эту гадость. Уже тошнит от него! Да мне все равно, что лопать, лишь бы сытно было,но его не ем совсем - зубы сразу болеть начинают,- Оводов был полной противоположностью другу- худой,высокий,он постоянно был объектом для насмешек.
-- А у меня уже болеть нечему. Последний раз в госпитале я их опять проредил, - Бархатов скривил губы, показывая свои зубы.
-Ну, что? По коням?
--Давай!
Предъявив постовому увольнительные, они неспешно прошли за ворота.
Старинная мостовая слегка поднималась в гору.Видимо она заканчивалась возле ратуши.Её острый шпиль было видно издалека. Аккуратные домики с обеих сторон, узкие тротуары, подстриженные кусты и первые распустившиеся цветы, на фоне ухоженных крохотных газонов, создавали иллюзию сказки. Это было первое совместное увольнение у друзей в город после объявления капитуляции.
Они с интересом рассматривали узоры на решетках, флюгера на крышах, вывески на маленьких кафе.
--Вроде и не война была вчера.Такая тишина стоит.Смотрю я на эти дома и думаю,что им ведь и ремонтировать ничего не надо.Их дома еще ни один век простоят,а наши дома деревянные небось заждались мужских рук,-озвучил свои мысли Бархатов.
--А ты школу хоть закончил? - поинтересовался Оводов у друга.Они вообще заметили,что после капитуляции все чаще хотелось говорить о доме,о мирной жизни.
--Ага. Семилетку. Потом бате помогал по хозяйству, да на белку с ним ходил.
У нас вологодские леса не такие, как эти. Они дремучие и тянутся аж до Архангельска. Это в тех лесах водил поляков Иван Сусанин.Ты про такого слышал? - Бархатов замолчал, видимо в мыслях он был в своем лесу.
-- Да слышал.Историчка рассказывала.А вот я больше времени с отцом в РТС проводил, - нарушил молчание Оводов,- меня тянуло к технике. Слушай,а ежели ты всего семь классов закончил, то откуда у тебя такой красивый почерк?
Наш капитан сказал, что он у тебя, будто как у датского короля.
Ну, в смысле, царский почерк - какими - то там кренделями что ли.
--Ага, это года два назад, когда начальник штаба увидел случайно мое письмо, то не поверил, что простой солдат его написал.
Он тогда вызвал меня и как то так хитро попросил написать образец для сравнения. Мол,докажи,что ты это написал. Даже сам обмакнул ручку в чернила и мне протянул.
Ну, я и написал «Гитлер капут». А он как психанет: " Эту мразь не надо лишний раз вспоминать!"-,но потом,посмотрев как я написал,довольным остался.Тогда меня сразу же и перевели писарем в штаб.
.
Начальник штаба,как увидел написанный мною текст, тоже сначала удивился,а потом тихо сказал: «Твоим почерком надо писать похоронки и наградные листы. В первом случае скрасишь людям горе, а во втором придашь торжественности.
Ведь и похоронки и наградные листы люди будут хранить всю жизнь, да еще потомкам оставят, а глядишь, и в музеях когда нибудь выставят."
--Он у тебя всегда такой был или тебя где то так писать учили специально?
--А я и не замечал. Мой отец, вообще четыре класса закончил, а у нас с ним почерки одинаковые. Маманя по этому поводу не раз смеялась, говорила, что, наверное, какая - то наша бабка с помещиком-дворянином согрешила и таким наследством наградила. Я ведь тоже об этом думал.
А откуда такому благородному почерку было взяться в глухой вологодской деревне? И передался этот почерк, почему то от отца и мне по наследству.
Да и с фамилией говорят какая - то странность выходит. Будто происходит она не из наших краёв.
Сказывают, что когда то в Сибири был купец с фамилией Бархатов,да к нам заезжал. А нынче поди проверь! Раскидала жизнь всех родных по разным сторонам. Одно, Саня, я знаю точно, что предков и родичей в этих местах у меня нет! А жаль! Вот сейчас бы и пригодились!
Они замедлили шаг и остановились одновременно.
--Ух, ты! Ограда, как на нашем кладбище. Выходит старинная,- Оводов провел рукой по сплетениям узоров,будто проверяя по -хозяйски их на прочность.
--У них на кладбищах оград нет! Домик и, правда, особенный, даже среди этих,-Бархатов показал на соседние дома, а сам внимательно стал всматриваться в табличку, висевшую рядом с калиткой.
За четыре года войны он успел запомнить много немецких слов и даже целых предложений. Не один раз присутствовал при допросах «языков». Надписи на немецком языке всегда рассматривал с интересом.
.
Дом,возле которого они остановились,был похож на сказочный замок. Сам дом был построен из красного кирпича, а проемы окон, проем двери и углы дома были обложены резным кирпичом желтого цвета. Все дома вокруг были покрыты красной черепицей.
На многих домах она от времени стала темно коричневой,на отдельных домах даже черной, но добротности своей не потеряла. От порога дома к калитке вела бетонная дорожка, вдоль которой стояли две кованные скамейки на витиеватых ножках.
Тяжелая кованная решетка выглядела изящной из-за ажурного рисунка. Тот же рисунок был и у калитки.Вместо ручки на ней красовалось большое граненое кольцо.
Не сговариваясь, они оба дотронулись до него.Видимо стук кольцом заменял звонок и хозяева дома привыкли к этому. В окне мелькнуло женское лицо.
--Санек, да здесь же живет дантист! На вывеске написано! Это значит доктор по зубам,- Бархатов еще раз произнес вслух понятное ему слово, прочитанное на табличке.
В этот момент открылась входная дверь дома и на пороге появилась пожилая женщина.
На ней было коричневое платье с белым воротничком и белый фартук.Она пошла к калитке семенящей походкой.
--Толян, это прислуга! Чешем!- Оводов дернул Бархатова за рукав гимнастерки, но они не успели даже сдвинуться с места.
Открыв калитку, женщина вежливо пригласила их пройти в дом.
Бархатов стал оправдываться,подбирать немецкие слова,мол что они случайно проходили мимо, что дом очень красивый, что они просто его рассматривали. Потом понял, что женщина ничего не понимает,махнул рукой и кивком пригласил друга следовать за женщиной. Он, почему то даже обрадовался приглашению.
В маленькую прихожую из двери, незаметной с первого раза, вошла молодая женщина и, поздоровавшись, задала мужчинам вопрос.Бархатов посмотрел на друга.Хозяйка не дождавшись вразумительного ответа, стала говорить сама.
Со стороны это выглядело смешно. Двое русских солдат внимательно слушали немецкую женщину, кивали в знак согласия, ровным счетом ничего не понимая. Прислуга, не смотря на свою полноту, проворно накрыла стол в кухне и что-то сказала хозяйке. Луиза, как та представилась, поклонившись, пригласила их к столу.
Кухонька была маленькой. Бархатов и Оводов едва вместились за столом. Луиза с прислугой стояли чуть поодаль, пододвинув к ним тарелочку с бутербродами и налив в две маленькие чашечки кофе из большого кофейника, стоящего на печке.
Сама печь тоже выглядела миниатюрной, была обложена кафелем изумрудного цвета. От нее еще исходило тепло. Видимо утром ее протопили. Остатки дров аккуратной стопкой были сложены здесь же в углу.
Переглянувшись, Бархатов с Оводовым приступили к еде.
Запах дорогого ароматного кофе и бутерброды с настоящей ветчиной стали прекрасным дополнением к сказочной обстановке, в которой неожиданно для себя оказались друзья.
Дождавшись окончания трапезы, Луиза, открыв дверь в соседнюю комнату, пригласила их войти.
Комната оказалась просторной с дорогой мебелью и картинами. На стенах висели фотографии моряков на фоне военных кораблей.
При виде немецкой формы, друзьям стало не по себе. Это заметила и Луиза.
Она быстро прошла через всю комнату, обойдя стол в центре залы, и распахнула дверь в еще одну комнату. Сразу запахло лекарством. Стало понятно, что там располагался кабинет.
Что - то произнеся, показывая жестами, Луиза пригласила их пройти. Бархатов посмотрел на свои сапоги и сапоги друга, но услышал из уст Луизы «найн,найн!". Рука женщины подтолкнула его в кабинет.
Строгая обстановка, обилие белого, наличие инструмента и выразительные жесты Луизы не оставили выбора Бархатову. Словно заколдованный он выполнял все просьбы этой маленькой женщины.
Молча сел в кресло и открыл рот, со страхом наблюдая за действиями Луизы. Та, надев белый халат, покачав головой, начала свою привычную работу. Бархатова не покидало чувство, что он попал в плен и ему пытаются сделать больно. Луиза же наоборот, заметив, как побелели от напряжения пальцы его рук, а он так держался за подлокотники кресла, будто его должны были отделить от кресла,c улыбкой, слегка шлепнула его по руке, расслабила пальцы и показала, как надо положить руки. Он потерял счет времени.
Когда часы в большой комнате проиграли мелодию, Бархатов вспомнил, что он им ограничен. Открылась дверь и на пороге появилась прислуга. Она что-то сказала Луизе.
Та отложила инструмент и произнесла фразу, обращенную к Бархатову. Он понял, что его друг ушел и что ему надо будет прийти еще не один раз. Слова «фройнд», «комен» и «нох айн маль» он знал. Луиза протянула ему руку и попрощалась. На что Бархатов уверенно повторил: «ауф видер зейн».
Оводов сидел на скамейке в саду и курил самокрутку.
--Даже,Санька,не верится,что я все вытерпел.Мне за всю войну еще так не было страшно! А ты, что струсил? Зубы лечить не хочешь?
--Ну, их к лешему! Я и без зубов проживу!Скоро дома будем.Ты видел на фотографиях моряков в фашистской форме? Мне противно стало, будто мы в них нуждаемся! Мы пришли в дом фашистов! А ты зубы полечить предлагаешь у этой фрау!Кофе,ветчина,белый хлеб.Ёлы-палы!Ну,чисто и не война. У них наверняка еще и подвалы старинные есть с бочками вина.Дом то старинный!
--Это ты зря, Сенек! Нет тех фашистов, не дрейфь! Капитуляция!Это ты еще на войне,а они видать ее прекрасно пережили. Вот она для них и закончилась давно. У немцев тоже есть нормальные люди. А эта дантистка баба как баба. Я понял, что она мне зубы взялась лечить и вставлять капитально. Еще раз приглашала прийти. Санек, когда я еще у нас на севере смогу зубы вставить? А? Тут кумекать надо!
--Нет уж! Уволь меня. Я сюда больше ни ногой! А ты я смотрю, растаял? -Оводов поднялся со скамейки и они вышли за калитку.Прислуга все это время стояла в проеме открытой двери.
-- А что не воспользоваться такой возможностью? У немцев медицина все может! Она же мне сама предложила. А какие руки у нее нежные! Она коснулась меня коленками, я аж дернулся!-на лице Бархатова блуждала улыбка,- А аромат духов! Я опьянел от него!- друзья шли по узкому тротуару, причем Оводов шел сзади, бубнил, отчитывая Бархатова и не видя его лица. По всему чувствовалось, что случайным визитом тот остался доволен, но главное, впереди у него маячила перспектива.
--Да ты и не сопротивлялся! Это ж было видно! Я тут что подумал? А ежели бы она тебя в постель потащила? Ты бы тоже не противился? Она ведь немка!
--Дурак ты, Санек! Зубы главнее, а там посмотрим!
--То- то и оно! – отвернувшись, Оводов сплюнул, окончательно подведя итог поведению друга.
Больше к этой теме не возвращались, а Бархатов все последующие дни придумывал, каждый раз, как бы ему снова попасть в город. Он договаривался с поваром и забирал свои порции мармелада и порции Саньки за несколько дней двумя не раскупоренными банками.
С каждым днем жизнь становилась веселее, свободного времени у Бархатова теперь было значительно больше. И, подмахнув увольнительную, он уже в который раз появлялся в доме Луизы. Она научилась свободно произносить его имя на иностранный манер укорочено. Ему нравилось. Из ее уст фраза «Бите, Толь!» звучала доверительно.
Каждый раз визит начинался с кофе, затем они переходили в кабинет и уже по традиции из кресла Бархатов вставал под мелодию и бой часов.
Наконец настал день, когда Луиза должна была завершить все свои процедуры, поставить последние коронки и зубы.
Волнение не покидало Бархатова все последние дни. Он боялся, что придет приказ, отвезут их на железнодорожную станцию, погрузят в вагоны и прощай Луиза с зубами Толяна!
В тот день он с утра побрился, помылся и крутился возле штабных офицеров, краем уха слушая обрывки фраз, чтобы распланировать день и вечер для последнего визита к дантисту, прихватив очередные две банки мармелада и банку американской тушенки, которую он выпросил у повара, разжалобив его.
Луиза встретила Бархатова одетая празднично. Локоны ее прически были уложены так красиво, будто она только что вернулась из парикмахерской. Даже халат, надетый поверх нежной блузки, не мог скрыть торжественности. Ворот блузки, заканчивающийся огромным бантом, предательски сообщал об этом.
Бархатов волновался, как никогда. В тот день ему все казалось особенным.
Привычно усевшись в кресло после кофе, он не сводил глаз с Луизы. Его волнение передалось и ей.
Закончив работу, она попросила не закрывать рот, прибралась на столике и вышла.
Бархатов слышал обрывки разговора Луизы и прислуги. Потом хлопнула входная дверь, и краем глаза он увидел, что прислуга ушла по дорожке к калитке.
Появилась Луиза. Она была без халата. Встав напротив Бархатова, произнесла свое «бите, Толь!», сделав знак пальцами, чтобы он закрыл рот, открыл и снова закрыл.
Оставшись довольной, подошла и, взяв его за руку, вывела в большую комнату. Все происходящее казалось Бархатову сном. Он опустился на диван, оббитый красным бархатом, Луиза вышла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две маленькие наполненные рюмки и тарелочка с кусочками шоколада. Бархатов поднялся навстречу Луизе.
Глядя ему в глаза, Луиза сама скрестила их руки, потом взяла из его руки рюмку и подала шоколад. Выпили "на брудершафт". Встав на цыпочки, она нежно поцеловала его в губы, потом быстро унесла поднос с посудой. Вернувшись, она подошла к столику, на котором стоял патефон. Открыла крышку, раскрутила ручку и опустила иглодержатель на уже поставленную пластинку. После непродолжительного скрежета зазвучали чарующие звуки вальса.
Луиза с поклоном пригласила Бархатова на танец. Он начал было оправдываться, что не умеет танцевать, но она, не обращая внимания, повела в танце сама, ускоряясь и кружась вокруг стола.
Рукой, лежащей на талии, он прижал Луизу к себе и, продолжая вальсировать, второй рукой стал развязывать бант на ее блузке. Луиза не сопротивлялась. Наоборот, расстегнув пуговицы на его гимнастерке, стала целовать его в губы.
Под аккомпанемент вальса они сбрасывали свои одежды, переступали через них и, опускаясь на ковер, Луиза сдернула со стола скатерть, вдруг застеснявшись своей наготы, попыталась прикрыться ею. Руки Бархатова обхватили ее. На ковре, укрытые бархатной скатертью, их тела слились в едином порыве страсти и любви.
Они не заметили, когда закончилась мелодия и умолк патефон. Бой часов вернул их в действительность.
Подобрав с пола свои вещи, Луиза выпорхнула в кухню.
Бархатов, одевшись, поспешил к выходу. В прихожую вошла Луиза. В руках она держала большой бинокль в футляре. Ее безукоризненный внешний вид немного успокоил его.
Протянув ему бинокль, она произнесла извиняющимся голосом фразу, из которой он понял, что бинокль принадлежал её отцу. Она просила Бархатова принять его на память.
Он сделал шаг ей навстречу, притянул к себе, обнял, машинально забрал бинокль и поцеловал ее долгим поцелуем.
Затем резким движением отрыл дверь и ушел не оглядываясь. За калиткой все же обернулся.
Луиза стояла в проеме открытой двери и махала ему вслед.
Прошли годы….
В ту ночь Бархатов не сомкнул глаз ни на минуту. Сильная зубная боль не давала ему покоя. Причем, она начинала усиливаться еще с вечера,не предвещая столь серьезных последствий..
Он вышел из спальни и тихо прикрыл за собой дверь.
Нашел в аптечке пачку анальгина, выпил таблетку и сел на кухне за стол, обвязав голову шерстяным платком. Время от времени вставал с табурета и начинал ходить по кухне кругами, не сводя глаз с настенных часов.
Ему казалось,что стрелки часов движутся очень медленно,а ночь никогда не кончится.Ему вспоминалась война с ее автоматными очередями и одиночными пистолетными выстрелами.Его боль "стреляла" на вылет.Когда таблетка переставала действовать,он выпивал следующую.
После очередного такого «прострела» обхватывал голову руками, приседая при этом. Анальгин уже не помогал.Чтобы хоть как то отвлечься,начал готовиться к поездке в райцентр. Когда утром его жена вышла из спальни,он был уже в пути.
До райцентра добрался на поселковом автобусе и был первым в очереди на прием.
В кабинет он не вошел, а влетел раньше доктора. Она хотела что - то ему сказать, но глянув на Бархатова, все поняла.
Ее глаза округлились, когда она заглянула в его рот. Попросила прилечь на кушетку, сделала ему внутривенный укол, подождала несколько минут и вышла из кабинета.
Очнулся он уже в палате. Рядом сидела медсестра. Попросив мужчину, лежащего рядом, присмотреть за соседом, вышла из палаты. Кроме Бархатова в палате лежали еще двое мужчин. Его кровать стояла рядом с дверью.
Медсестра вернулась быстро и не одна. Следом в палату вошел пожилой мужчина в белом халате. Он был высокого роста с крепкими руками. Это отметил про себя Бархатов, когда войдя, доктор облокотился на спинку кровати, держа руки ладонями вверх.
--Ну, что фронтовик, очнулись?- произнес он мягко и уважительно с улыбкой.
Бархатов, придерживая марлевую салфетку, прикрывающую рот, хотел было подняться. В этот момент он увидел, что рядом на столике в посудине уже лежало несколько окровавленных салфеток.
--Лежите, лежите! Вам еще рано вставать,- доктор сделал жест рукой,пытаясь его остановить,- Я вот очень хотел бы знать, где это вам удалось трофейными зубами обзавестись?
Бархатов опять попытался, придерживая свою салфетку, что - то сказать.
--Молчите и только кивайте.Говорить буду я,а вам пока рано. Это еще довоенная немецкая технология. Сталкивался я с ней, но такой работы не видел никогда. Лет двадцать простояли?
Бархатов закивал головой.
-- Это же надо было умудриться,чтобы все 32 зуба ювелирно изобразить в металле! Пришлось помучить вас, да и нам самим помучиться. Металл бы еще и сто лет простоял, да вот у ваших родных зубов срок годности вышел,пришлось удалять все сразу под общим обезболиванием, - доктор посмотрел на наручные часы, затем повернулся к кровати, стоящей у стены и обратился к мужчине,лежащему на ней. --Если нетрудно, прибавьте, пожалуйста, громкость у радиоприемника. Вашему соседу будет сюрприз.Его жена звонила и нас предупредила.
Мужчина, приподнявшись, добавил громкость приемника. Приятный голос диктора сообщил,что концерт "В рабочий полдень" подготовлен по заявкам радио слушателей. Зазвучала музыка и на ее фоне голос диктора продолжил: «Для работника столярного цеха лесозавода №14,фронтовика Бархатова Анатолия Ильича по просьбе его жены исполняется "Венский вальс" Иоганна Штрауса».
Все присутствующие в палате с восхищением посмотрели на Бархатова.
Пластинку с этим вальсом он купил много лет назад,случайно услышав музыку в отделе грампластинок универмага.При первых же звуках вальса,зазвучавшего из динамика проигрывателя,он тогда остановился и быстро обернулся. Ему показалось,что его окликнул кто то давно знакомый.Словно электрический ток пробежал у него по всему телу.Постояв неподвижно секунд пять,он медленно пошел навстречу своей молодости,растворившись в мелодии вальса.
Купив пластинку,нес ее, как дорогой подарок,прижав к груди.
Жены дома не было. Не раздеваясь,он прошел в комнату,где стояла недавно купленная радиола "Ригонда."Поставил на проигрыватель пластинку,опустился в кресло и,откинувшись на спинку,закрыл глаза.
--Эка, куда тебя понесло! С чего бы?
Бархатов поднял голову- в дверях стояла жена.Войдя неслышно, она решила не нарушать наслаждения мужа,хотя и видела его в таком состоянии первый раз в жизни.
-- Так это мой победный вальс.Я его еще в Вене слышал, а сегодня вот наконец то пластинку купил,- извиняющимся голосом произнес Бархатов.
Так все друзья и родные узнали о его музыкальном пристрастии.
С тех пор каждое девятое мая,прямо с утра,приняв на грудь фронтовые сто граммов,он непременно ставил свою пластинку.
В течении дня это повторялось неоднократно.Друзья и знакомые,приходившие в его дом в этот день о его слабости знали и не удивлялись.
Невдомек было домочадцам,что память в такие моменты всегда возвращала его в пригород Вены,где он сам себе объявил капитуляцию перед маленькой немецкой женщиной под звуки "Венского вальса",а для него и всех домочадцев этот вальс навсегда остался победным.