Было утро. Поэтому: бигуди, беготня… и, главное, стабильное желание выйти пораньше. Потому что, если оставить ровно 36 минут, то придётся постоянно бдить над скоростью, и ворваться в школу во время звонка с рабочей росой на лице и других местах. И с почти спокойной совестью разрешить себе две минуты на раздевание и взятие журнала…
В общем, пока всё двигалось обычно. Но вдруг… Нет, я не говорю, что раздался стук в дверь, и входит…! Если и раздался стучок, то я или не слышала, или не помню. И вошёл человек – наверное, можно его назвать обычным, когда тебе уже под сорок, а человек этот всё время у тебя есть, и есть он как-то заметно, выпукло, а зачастую болезненно выпукло. И по отношению, ставишь его примерно на один уровень с детьми. То есть родня очень родная.
Возможно, вы догадались, что это была – мама.
Хочу, хотя это и не логично, выложить пояснения к тому, что произошло дальше, и что меня так удивило. И запомнилось на всю жизнь! Есть предположение, что запомнится и вам.
Так вот, от маминой – и моей родной – деревни до той, где я жила с детьми, было 25 километров, с поворотом не в сторону районного центра, поэтому добираться было сложно. И надо догадаться и заранее просчитать, как это сделать. Так что ранним утром мама ко мне, как вы опять догадались, появлялась не каждый день. А теперь уверяю, что не бывало ни разу ни до, ни после.
Второе пояснение: набожность у мамы если и была, то столь неочевидна, что даже я ни разу не заметила. (Правда, в скобках придётся уточнить – только что, печатая эти строки, вспомнила – что однажды я уговорила маму съездить в церковь покреститься.)
Хотя родственники у неё были староверы, но в советское время всякое их влияние пришлось запрятать поглубже, так что зарылось оно до невидности.
И третье: мама, как любой мирской человек – и по-честному упомянем, что и большинство называемых верующими – имела обыкновенную гордость, амбиции, мнительность, страх перед чужим мнением и прочее.
И вот этот неожиданный человек входит в моё жилище в такой рискованный час с тяжёлой сумкой, в которой: молочко, сметанка, творог, свежие пироги – то есть встать ей пришлось в заоблачную рань! А также – достаёт шоколадку «Три поросёнка». Опять простите, лучше сразу расскажу про «поросят». Когда я тут же при маме стала есть эту шоколадку – правда, уже после того, как произошло то удивительное и чрезвычайное и совершенно из ряда вон выходящее – она мне показалась настолько вкусной, что ещё и это добавило удивления. Потом я искала такую же – насилу нашла – думала, что дело в «Трёх поросятах», но та не оказалась столь поразительно приятной.
А произошло вот что.
Как вы – уже в третий раз – поняли, что мама моя сделала нечто совершенно нехарактерное для неё. Мама проходит к столу у окна. Садится и отворачивается к окну. Теперь я понимаю, что она не смотрела В окно, а собиралась с силами. И если я не ошибаюсь, если мне не изменяет память, я, кажется, услышала слово доченька. !!!
Снова – просто очень необходимо – придётся пояснить. Маме было восемь, когда началась война. Дедушке, отцу её, дали отсрочку на пару месяцев, потому что в июле 41-го родился пятый ребёнок. Деда вскоре забрали на фронт, откуда он уже не возвращался; в 45-м погиб в Польше. Бабушка умерла в тот же месяц, в то же число только лет через тридцать-плюс. И от этой красивой женщины, на которую легла обязанность прокормить пятерых, ожидая всю войну чудесного своего Алексея, такого скромного и всё же популярного в тех местах человека, гармониста, честного труженика – от бабушки моей (глядя на моих дядей и тётю с мамой, я уверена) вряд ли кто-то из детей услышал слова «доченька», «сыночек». Скорей, получали словесные пиночки. И не только.
Так вот, маме было не с кого взять пример нежности. Но для меня в данный изумительный момент у неё откуда-то ЭТО нашлось. Мама… начала просить прощения! у меня за все грубые и плохие слова, какие она когда-либо говорила в мой адрес.
…Страдала я сильно! Я сильно страдала от слов и тона матери. Но в те моменты она, видимо, не понимала, какую боль и какое унижение моей личности приносит своими обращениями. Я бы сравнила это с глухотой птиц перед размножением в их гуляношное время, время завлечения самки и превозможения претендентов – когда шепчут тетерева и щёлкают соловьи, они почти ничего не слышат. Так и человек – хотя здесь происходит противоположное – который, извиняюсь, орёт или в гневе интеллигентно наезжает на ближнего, не чувствует, что пронзает его, раздирает его сущность!
Но мама – пришло время – вдруг как-то поняла. Ощутила. Ей открылось. Дошло. Включилось сострадание, какое есть только у Бога в сердце, и только Он, думаю, может этим поделиться! Да. Но дальше нужно сделать – сделать!? – удивительно чудесные ещё две вещи. И вот это, мне кажется, происходит редко. Нужно ОСОЗНАТЬ необходимость попросить прощения. А теперь самое трудное – ПОПРОСИТЬ прощения.
И моя мама совершила этот подвиг! К тому же она оснастила его подобающе, она тщательно подготовилась к нему!
Когда я слушала её, не помню опоры, не помню под собой основания. Наверное, была в улёте…
После маминых «Трёх поросёнков» к сладостям, может, и питаю слабость, но отношусь без интереса: замечено, нет слаще и вкуснее!
Вот.