В место понедельника

               
В место понедельника
               
(глава из повести «Без мотива» 1998 года)


     … можно вспомнить дощечку которая как говорят, была, но на данный момент совершенно неизвестно где она находится или находилась, и куда делась после того как.… Да и была ли? Хотя столь частое изображение не оставляет ни  каких сомнений в ее существовании.

      Или история с девятью остраконами. Хронист описал осаду и штурм Крепости, упомянул о девяти остраконах с именами воинов избранных совершить убиение соплеменников, дабы они не попали в плен и рабство. Комментаторы в конце XIX века сомневаются в правдивости говоря, что история с остраконами возможно выдумка автора для большей драматизации и без того драматичных событий. Комментаторы, люди ученые, конечно правы: хронист единственный источник, подробно описавший осаду Крепости, проверить его нельзя.… Но! Через полвека при раскопках некой крепости, как предполагалось именно той Крепости, были найдены девять черепков с именами, что подтвердило правдивость хрониста.

       Или письма двух известных деятелей эпохи возрождения. Их переписка изучалась, на ее основании делались определенные выводы, авторы писем считались непререкаемыми авторитетами, людьми, которые повлияли на всю эпоху…. Десять лет назад, к смущению научной братии,выяснилось что и письма и «деятели» мастерская мистификация начала XIX века. Справедливости ради надо сказать, что сам мистификатор стал предметом изучения.

      И в тоже время очень простая ситуация: в неком документе был, упомянут другой документ, в котором есть ссылка на третий, а третий указывает на первый  и все три имеются в наличии.

      И чем древнее запись, тем она ценнее, тем больше она может рассказать. Как важна для истории записка, оставленная на столе Алиенор Людовику – «Буду вечером. Твоя АА». Или кусок пергамента V века, времен церковных споров, с одной фразой, предположительно написанной Симеоном Столпником – «Да пошли вы…», далее, к сожалению, текст не сохранился. Или поэтическая переписка Провансальских трубадуров, приводившая к милым, для увеселения дам, мордобоям  – это называлось куртуазностью – «Милостивый государь, не соизволите ли получить, за вчерашнюю сервету, по мордосам-с? – О! Почту за честь сразится с таким пиитом как вы. И даже если я буду повержен рукой, которая написала столь славные стишки, то ни чего не потеряю, ибо дама моего сердца умоет мои раны своими слезами!» – это куртуазность.

      Огромное значение имеют книги особенно пропавшие, то есть те о которых мы знаем из других книг. На пример, сегодня известны 350 книг из библиотеки Филиппа Доброго герцога Бургундского, а было в три раза больше. Эти оставшиеся 350 томов представляют невероятный интерес.

      Предположим, что в одной книге упоминается другая, утерянная, и только по названию можно гадать, что это за текст. Хорошо еще, если упоминание подтвердит существование, какого либо труда, как это было с книгой «Истинная история королей» Алексея Нима, которая считалась мифом, пока не обнаружился, в одном из библиотечных списков, ее краткий пересказ. А представим, что в некой утерянной книге есть упоминания, ссылки на, также утерянную, книгу или книги, и нет ни какой возможности проверить правдивость существования, как первой, так и второй, даже больше – нет ни каких оснований говорить, вообще, о том, что эти книги были. То есть, если книга утеряна и о ней нет ни каких упоминаний то, можно предположить, что ее не было вообще, но если ее не было то, не чему было и теряться,… а она утеряна, как быть? Согласиться с тем, что книги ни когда не было или, все-таки, предположить, совершенно безосновательно, что была, и тем самым обогатить мир еще одной, имеющей безусловное значение для Европейской культуры, книгой. А если так то, ее конечно читали до того ка она пропала. Пойдем на компромисс: если читали – значит, была, вот ее почитали, почитали и потеряли, и теперь ее нет.

      Петр Николаевич Суримский, историк, филолог, религиовед и прекрасный художник-иллюстратор, написал книгу о библиотеках и документах, и историях связанных с ними. Суримский приводит яркие примеры того как важна была книга и какие, под час драматические, события могли развиваться вокруг того или иного тома. Это и пожары библиотек и уничтожения книг инквизицией, и казусы при переводах, и ошибки при переписи, повлиявшие на текст и так никогда и не исправленные, и даже сражения из-за владения книгой.
       Суримский приводит такую историю, перескажем ее вкратце:
Филипп Добрый заказал для своей библиотеки книгу Мартина Лефрана «Спор Доблести и Фортуны». Произведение написано в форме диалога, Фортуна и Доблесть спорят перед судом Разума, Доблесть побеждает. На фронтисписе работе Жана Фуке, аллегория спора: в центре Разум сидящий, вернее сидящая на троне: слева Доблесть, за спиной которой картина процветания и порядка; за Фортуной, которая держится за рычаг колеса, картина неустойчивости и запустения – свойства изменчивости. После смерти Филиппа, книга перешла его сыну Карлу Смелому. Карл, как в прочем и его отец, вел борьбу с Французскими королями – Карлом VII и Людовиком XI. Это нельзя назвать войной, поскольку не было каких-то длительных боевых действий, это была именно борьба за звание «Интриган года», разбавленная сражениями на полях с идеальным ландшафтом: появляется архитектор, специально приглашенный для оформления будущего сражения – «Здесь посадим небольшую рощу, она гармонирует с шатрами герцога, а тут, Ваше Величество, насыплем холм, дабы кавалеристы вырисовывались на фоне голубоватого неба и солнце играло бы на их латах, дай Бог хорошую погоду, а там, со стороны ваших противников, поставим руины, что ни будь в древнегреческом стиле…». Происходили даже осады, прерывающиеся только на обед, сон короля «Тихо, король спит!», переговоры и перемирия, которые продолжались годами и о них просто забывали, а когда вспоминали, то вынуждены были придумывать, по какой такой надобности войска третий год толкутся под городом. И понятно, что побеждал не сильнейший, а хитрейший. Забегая вперед заметим, что хитрейшим оказался Людовик. Но вернемся к книге. При дворе Карла служил Филипп де Коммин, воспитанник и крестник Филиппа Доброго. Де Коммин был постельничим Карла, человеком крайне приближенным и посвященным во все тайны Бургундского двора, а зачастую и творцом секретов занимаясь тайной дипломатией. Но в один прекрасный момент он предает своего синьора и переходит на службу к Французскому королю. Не будем описывать ситуацию, при которой произошла измена, тем более, что сам де Коммин пишет о ней в мемуарах, скажем только, что он спас короля и король на забыл этого, поручив Филиппу заниматься тем же чем он занимался при герцоге - тайной политикой. Карл не простил предателя, как он простил многих, вернув им имущество и земли, не простил Филиппу кражу секретов… и кражу книги. Книга, которую передал Де Коммин королю называлась «Спор Доблести и Фортуны», но это была не та книга о которой упоминалось выше. Это была второй том, также написанный в форме диалога, также имевший иллюстрации Жана Фуке, но отличавшиеся от первого – на рисунке фигура разума, судьи в споре, склонена в сторону Фортуны, за спиной которой картина полная богатства и силы, фортуна держится за поднятый вверх рычаг колеса. Не иллюстрация главное отличие, а сам текст: в нем спор выигрывает Фортуна, предоставив читателю способы при которых «…ее изменчивый лик всегда будет повернут к тебе, и ты никогда не увидишь на нем гримасу сулящую разорение и запустение…». Надо отметить, что после предательства Филиппа, Карлу Смелому больше никогда не удаться занять столь выгодное положение подобное тому, когда король Франции оказался фактическим пленником герцога. Даже приобретя сильного союзника – Эдуарда Английского, порядковый номер IV – Карл на смог воспользоваться его армией, и более того, не смог встретить англичан, которых сам же и пригласил. Каково было удивление Эдуарда когда вместо Бургундского союзника его на берегу встретил противник Француз – «Ах, простите герцога, он занят на другом конце страны и не может вас приветствовать, тем более составить компанию в войне, по сему прошу довольствоваться присутствием вашего, увы настоявшегося, противника и предлагаю вместо битвы, коею вы вряд ли выиграете за отсутствием достаточных сил, если бы здесь был герцог, то тогда конечно, пожалуйста,… но его нет, посему предлагаю выпить…». И чем больше везло Людовику тем больше удача отворачивалась от Карла, да и от Бургундии тоже – герцог не оставил наследников мужского пола, и его дочь вместе с Бургундией перешла к Габсбургам.
      Некоторые исследователи относят удачливость Людовика за счет книги. Не будем спорить, а только заметим, что король под конец жизни сошел с ума, у него развилась мания преследования, хотя это не повлияло на его здравомыслие. И может это цена, которую заплатил король за то что бы «… никогда не видеть гримасу сулящую разорение и запустение». В 1483 году Людовик умер, и книга Фортуны исчезла…

       За неделю до смерти к Вильяму Шекспиру пришли три никому не известных человека. Они говорили с драматургом, а потом вынесли всю его библиотеку, погрузили на телеги и увезли…

       В 1901 году Парижские, журналист Франсуа Перрен и писатель Франсуа Мерлен, предприняли экспедицию на юг Франции. Они искали библиотеку Бертрана д;Ора, поэта и ученого собравшего уникальную для XII века коллекцию книг. О Бертране известно не много: приняв обет рыцаря-крестоносца, отправился в Палестину, сразу попал в плен к сарацинам и десять лет провел в Египте. В плену выучил арабский язык и стал интересоваться астрономией. После того как его отпустили,  Бертран еще три года прожил в Иерусалиме, изучая греческий и арамейский языки. На родину, во Францию д;Ор вернулся с огромной библиотекой, в которой были книги по медицине, астрологии, математике, архитектуре, трактаты Эль-Тарима, исторические записки Бен-Салема, и конечно теософия. Бертран много путешествовал, приобретая повсюду книги: год в Константинополе, год в Киеве, Ирландия, Гренада, из каждой страны он что-то привозил. Потом библиотека перешла к Гуго, внуку Бертрана. Гуго был вынужден из-за Альбигойских войн уехать из Франции и увезти библиотеку – в ней было несколько манихейских и катарских книг. И уехал он в Пруссию только что отвоёванную Тевтонским орденом. Проведя там полвека, Гуго в тайне вернулся домой, пополнив библиотеку несколькими томами.
      Семейство д Ор жило довольно замкнуто, хотя существование библиотеки было довольно сложно скрыть, ее после возвращения Гуго ни кто на видел, а через некоторое время д;Оры исчезли. В конце XVI века братья Иезуиты стали искать  коллекцию Бертрана, и перерыв все земли принадлежавшие д;Орам ничего не нашли, хотя и были уверенны, что библиотека не покидала этих мест. И именно докладами иезуитов при своей экспедиции пользовались Перрен и Мерлен. Потратив пять лет, на поиски, они таки нашли, на основе записей иезуитов, которые обыскали и замок, и все окружающие постройки, уже во времена иезуитов полу разрушенную башню стоявшею в 50 метрах от замка. Под развалинами оказался замурованный подвал, там то и находилась библиотека. Оба Франсу были поражены количеством книг. Они сложили находку в домик рядом и собирались уже объявить о там, что библиотека Бертрана д;Ора существует и найдена. Когда из подвала они выносили последний десяток книг, в домике начался пожар. На глазах Перрена и Мерлена сгорело несколько лет упорных поисков и уникальная библиотека, мирно пролежавшая под землей шесть веков и найденная только для того, чтобы стать достоянием огня. Пожар закончился, Франсуа и Франсуа бросились на пепелище в надежде спасти хотя бы обгоревшие листки. Но после нескольких часов копания в золе они, к своему удивлению не нашли ни одного кусочка пергамента. Приехавшие полицейские сыщики подтвердили: дом горел абсолютно пустой, никаких книг в нем не было. А еще через день украдены и те последние, вынесенные из подвала, книги. Все это опечалило – книги были в их руках, и одновременно вселяло надежду – библиотека не сгорела, ее выкрали, а значит, она годе-то хранится. Перрен и Мерлен продолжили поиски, уже во второй раз, поиски библиотеки Бертрана, вплоть до Первой Мировой Войны.
      Суримский пишет, что совсем недавно  несколько Французских историков вновь начали поиски этой библиотеки, тем более что есть безусловное подтверждение ее существования. Сам Петр Николаевич долгое время занимался Русскими документами времен до Ивана Грозного. Именно благодаря стараниями Суримского были найдены записки Никифора Кушака, дошедшего в XII веке до Индийского океана, и невольного свидетеля развала Крестоносного государства в Палестине где он был принят в орден францисканцев, и после долгое время жил в Риме занимаясь переводами. О Никифоре Кушаке Суримским написана книга.

    В словаре иностранных слов за 1979 год, издание седьмое переработанное, говорится:
Документ – лат. доказательство, свидетельство. 1 –  письменное свидетельство, доказательство, напр. исторический Д. 2 – юр. составленный в порядке предусмотренном законом, акт, удостоверяющий юридический факт или предоставляющий право не что-л. в широком смысле слова – любой письменный акт имеющий юридическую силу или носящий служебный характер. 3 – паспорт, удостоверение личности.
      А вот, что написано в Энциклопедическом Словаре 1953 года:
Документ – 1 – в праве – акт в письменной форме, удостоверяющий наличие фактов юридич. значения. Подделка и подлог Д. караются УК союзных республик как уголовное преступление. 2 – закрепленное в письме, рисунке, фотографии и других формах показание, свидетельство о каком-либо историческом лице, событии, эпохе и т.д., например летопись, хроника, письмо, рукопись.

     По документам, возможно восстановить жизнь любого человека, и часто случается, что документ становится единственным подтверждением существования личности, как сказал один клерк – «Без свидетельства о смерти жизнь гражданина не является действительной». Именно благодаря документам, а в некоторых случаях и их отсутствию, становятся известны факты из жизни людей.

       И как яркий пример восстановления биографии по документам – история с Елизаветой Диа. Елизавета Диа жила в Петербурге, до 1917 года издала несколько книжек своих стихов, вела замкнутый образ жизни… и все. Следует заметить, что о ней знали бы больше, если бы не упорное замалчивание ее творчества литераторами и литературоведами: поэзия Елизаветы Диа не вписывалась в рамки Серебряного Века, и как выяснилось современники обвиняли Диа в высокомерии, поскольку она не посещала богемные собрания, а ее поэзия на много опережала время. В 1973 году Юрию Игоревичу Безногову, искусствоведу и писателю, попал в руки один из сборников стихов Диа. Юрия Игоревича поразила поэзия, и обидело полное, не заслуженное забвение ее творчества. И началась долгая, кропотливая работа в архивах. Безногов по крупицам собрал биографию Елизаветы Генриховны, ему удалось найти единственного родственника поэта – настаиваю, именно поэта, а не поэтессы – ее племянника жившего на западе Франции, в маленьком городке не берегу океана, куда они иммигрировали после революции. Елизавета Диа родилась в Петербурге, писала стихи с 16 лет, в 1910 году первая книжка, потом еще пару не больших изданий. Вся ее поэзия связана с Петербургом, хотя она много путешествовала, часто бывая за границей. Когда началась Первая Мировая, Елизавета пошла на курсы сестер милосердия, закончила их с отличием и отправилась на фронт, где в скорости заболела тифом. Эвакуированная в Петроград, проболела два месяца, а поправившись, продолжала работать в госпитале вплоть до 18 года. Безногов нашел фотографию, на которой есть Диа, это групповой снимок врачей и медсестер госпиталя, она стоит во втором ряду справа. В конце 18 Елизавета Генриховна вместе со своим племянником, единственно оставшемся родственником, эмигрировала во Францию. О ее родне мало что удалось выяснить: родители умерли в начале века, брат Дмитрий погиб на фронте в 16 году. Приехав во Францию, она сразу поселилась в маленьком городке на западе и никуда от туда больше не выезжала, племянник Семе Дмитриевич, писал, что она не признавала ни одного большого города кроме Петербурга и не написала ни одной строчки после отъезда из – «… это единственный город – Город». Это далеко не все, что было найдено о Елизавете Диа, только благодаря служебным документам: графикам дежурств в госпитале, оформлениям выездных документов и многого другого. И совсем не давно вышел в свет двухтомник полного собрания сочинений Диа и с ее биографией и статьей Юрия Безногова .

      Безусловно, история с Елизаветой Генриховной Диа некая крайность: отсутствие упоминаний, записок, видимо утерянные черновики, а в редких воспоминаниях современников говорится, что Диа вообще не любила делать какие либо записи о себе. Все это и составило сложность восстановления ее биографии.
      А есть другая крайность – дневники. Многие считают своим долгом  вести каждодневную запись, у некоторых это доходило до гипертрофированных размеров. Известны случаи, когда дневники велись на протяжении тридцати, сорока лет ежедневно, и ладно еще если записи делались для себя, а то для потомства, с явной надеждой на издание. Впрочем, это имеет название – графомания. Такой случай произошел в Москве: в издательство пришел человек с ящиком убористо исписанных тетрадей – его дневники за 25 лет. Называлось все это «Записки Москвича». «Записки» не представляли ни какого интереса, ни как литература, ни как свидетельства времени, хотя автор уверен в обратном – «Я описал здесь все, все что со мной происходило, я свидетель, вы понимаете, я, я описал двадцать пять лет своей жизни, а это целый пласт эпохи, вы представляете – целой эпохи…». Редактор ему отказал – «Если бы там что-то было кроме того что съедено на обед и сколько минут было затрачено на дорогу к работе  сорок, или как вчера, сорок шесть. Ну, ведь бред… и так все двадцать пять лет, одно и то же бе-бе-бе-бе, бе-бе-бе-бе….»

      Ну и такая история с Дмитрием Дмитриевичем Тонким, который сошел с ума на почве сбора справок. Тонкому потребовалось несколько справок: с места жительства, с работы, из поликлиники и из других всяких учреждений. Он потратил на это месяца два: взял бумажку там и понес туда, оказалось не то, вернулся, получил, но не заверил, пока заверял, просрочил какую-то справку. Пришлось начинать сначала: пошел туда, потом сюда, измотался, исхудал. В конце концов, все собрал, все предоставил, и мучения его закончились. Но на утро Дмитрию Дмитриевичу показалось,  что его нет – отсутствует. Он вышел на улицу, стал кричать, и его увели в отделение милиции. И когда Тонкий увидел, как милиционер пишет на бланке: Дмитрий Дмитриевич Тонкий, такого-то года, проживающий по такому-то адресу, он сразу успокоился – свидельство его существования, вот оно – справка, а в ней написано как его зовут, кто он такой. Вернулось душевное равновесие. И теперь ему каждый день санитар приносит в палату заверенную печатью справку, на которой имя, адрес, год рождения и диагноз «Паранойя с нарушением социально-бытовой идентификации».

Поэт писал:

А как бы мы узнали о тебе
Не будь того, помятого листочка.