"Сновидение — субъективное восприятие образов (зрительных, слуховых, тактильных и прочих), возникающих в сознании спящего человека. Сновидящий человек во время сна не понимает, что спит, и воспринимает сновидение как объективную реальность". Но я этому не верю.
Вот и пришло время, когда можно отдохнуть от всего, от всех и уехать в южную страну на берегу Индийского океана. Угоститься самому и предложить своим родственникам свежих омаров, заграничного «Бурбона», погонять в океане акул и скатов или поймать на удочку того и другого. Пришло время, пришел приказ об увольнении в запас. Это хорошо, но это хорошее будет еще долго сниться по ночам, даже на отдыхе, далеко от тех мест, в которых начинал и продолжил службу.
Когда слышу слово армия, то сейчас же перед глазами проносятся десятки лет, отданных ей. Особенно памятны годы, «годы молодые с забубенной славой, отравил я сам вас горькою отравой», когда относил себя к младшему офицерскому составу.
Как в анекдоте: «Лейтенант учится, старший лейтенант повышает квалификацию, капитан работает. Майор где–то об этом слышал, подполковник это где–то видел, полковник где надо подписать? Генерала везде водят, как ребенка, показывают и говорят, что это то, а это - это». Так говорил один капитан из соседней части Краснознаменного военного округа, прослуживший в звании капитана больше положенного срока.
Мое мнение о первых шагах офицера, схожее со словами сатирика, который говорил в своем выступлении, что студентам, которые поступили в институт, надо забыть все, чему их учили в школе. На производстве говорили, чтобы инженеры, пришедшие после института, забыли все, чему их учили в ВУЗе. Существовала определенная оторванность и военного учебного заведения от жизни и быта в воинских частях.
Лично я думал и мечтал встретить в армии совсем другое, не то, что встретил на первом этапе, когда еще были лейтенантские погоны на плечах. Никак не ожидали встретить подобного я сам, и мои молодые товарищи, по данному гарнизону.
Многие, кто начинал службу в отдаленных гарнизонах бескрайней территории нашей Родины, могут вспомнить о том, как жилось и служилось…. Вспоминаю только о том, что видел сам и о тех гарнизонах и воинских частях, в которых служил. Когда меня спрашивали: «Что в регионе, где Вы проходите службу, идет коэффициент год за два?» А такие регионы и рода войск, были. Я всегда отвечал, как все из наших мест: «Год служишь, но кажется, что уже два». Никого не хочу обидеть ничем, даже подозрением. Возможно, в других гарнизонах было по-иному, лучше.
Первое - жилищные условия. Зимой температура в домах офицерского состава опускалась до 10 градусов. Что делать!? Все включали всё, что могло дать тепло: электрические плитки, обогреватели, «козлы», калориферы. Электрическую энергию пытались воровать, кто как мог, иначе за свет пришлось бы отдавать половину офицерского жалования, а его и так не хватало на все.
Жили по - третьему поясу, продукты стоили дороже, чем в центральных районах страны. Правда, были определенные надбавки к заработной плате из-за отдаленности, «за дикость», как мы это в шутку называли. Но на выслугу лет это никак не отражалось.
Естественно, электрические кабели от подстанции до домов не выдерживали и прогорали. Дома оставались без всякого обогрева: электричества нет, воды нет, батареи центрального отопления от мороза лопались.
Офицеры в своих частях, у знакомых, на работе брали к себе домой полевые печки, отапливали свои помещения. А утром детям в школу, жене на работу, самому на службу. Дома превращались в один дымный очаг, когда круглый день из окон, через трубы печек - «буржуек» струился дымок. Тогда в квартире была еще жизнь, а если дым не шел, то хозяева переехали к соседям, сослуживцам. И никто не роптал, не жаловался и не писал письма депутатам. Как у Островского в романе «Как заклялась сталь». И так приходилось существовать до окончания ремонта и замены электрического кабеля. А он пролегал в траншее на глубине, и его еще надо откопать. А прежде, чем копать, надо грунт разогреть, чтобы он оттаял. Старшим на «пожогах» неоднократно был я со своим подразделением. Наносим дров, угля, обольем все керосином, подожжем и ждем, пока отогреется земля. Затем лопатами прокопаем траншею на штык лопаты и вновь: дрова, уголь, керосин. И так неделю или более, расстояние от дома до подстанции различное. А домов таких несколько. Романтика…
В караульном помещении температура была всего градусов восемь, оно находилось на отшибе, и туда тепло поступало в последнюю очередь. Наведешь, бывало, будучи начальником гарнизонного караула, на лицо с небольшого расстояния отражатель рефлектора, и тебе так становится тепло, просто Сочи. Стоит его отодвинуть от себя, можно угореть, ты оказываешься в обыденной жизни со всеми ее прелестями.
Когда не работала система подачи угля в топку в котельной гарнизона, туда назначался дежурный взвод от воинской части. В таком наряде со своими ребятами бывал неоднократно и я, лейтенант Советской армии. Всю ночь, вместо поломанного агрегата для подачи угля и удаления шлака, бросаем в топку уголь, а бросить надо умело, чтобы распределить его по всей поверхности топки, иначе уголь не станет гореть. Затем необходимо убрать прогоревший уголь в ведра, вынести их на улицу и так на следующий круг.
То же самое было, когда прибывали зимой вагоны с углем к котельной. Когда загружали его на шахте, он был теплый, а дорогой успел застыть. Примерзнет к стенкам вагона, сам смерзнется в огромную груду, из вагонов никак не хочет ссыпаться. А его в них тонн по шестьдесят будет, таких тонн было не в одном вагоне. И ломами его, бывало, «уговариваем» с подчиненными, и благой матерью помогаем, а он никак не хочет разгружаться, хоть ты... Отстоим смену, идем в часть, как в отпуск, веселые, радостные после такого «ужаса». А там не намного лучше.
Когда заместитель командира по политической части однажды предложил написать рапорта офицерам о добровольном желании помочь одной социалистической стране от агрессии соседей, никто не прикрылся своей плоской ступней, сколиозом или другой болезнью, а все, как один, без вопросов, сделали это. Написал рапорт и я. Иду домой и думаю, говорить ли жене об этом, ведь женился всего только полгода назад. Думаю, что говорить не стану и оказался прав.
Выходных в своей воинской части я вспоминаю несколько. Всё больше со справкой от медиков. Или дежурный по части, или начальник в гарнизонном карауле, или дежурный по автопарку и так по кругу в течение всего года. Но мы все, такие как я, так молоды были тогда, что мало обращали внимания на подобные перепады...
...Сидим в трюме десантного корабля, направляющегося в район африканского побережья, на малую войну. Дома остались жена и двое малых деток, живущих в съемной квартире. Что с ними будет, если я не вернусь обратно? Кто позаботится о них, в каких объемах будет эта забота, в каких законодательных актах она прописана?
Если смотреть на то, как нас отправляли в командировку, на войну, думаю, что никто и нигде об этом не прописал и выполнять не станет. Не успели погрузиться на корабль, а начальник, килограммов в сто тридцать весом, уже отталкивает его от причала рученькой своей с маникюром, как у женщины. Ему надо доложить наверх о выполнении поставленной задачи. А обеспечение, как в Отечественную. Но тогда была война на выживание. А что сейчас!? Вся армия до сих пор так и осталась рабочей и крестьянской. В голове стоит доклад начальника «наверх», услышанный нами, когда проходили под открытыми окнами его служебного кабинета, расположенными над водой. Голос был бодрый, радостный, его среди нас нет, его родственников тоже, и состоял доклад лишь из нескольких фраз.
Уже далеко отошли от причала, а голос его еще долго слышался над водной поверхностью: «Отправил, укомплектовал на сто процентов, обеспечил, есть, так точно, так точно, есть…». Мне хотелось в эту минуту вырвать телефонную трубку из его рук и что мочи прокричать, что все это очередная ложь. Никак нет, никак нет, не…
Открываю глаза и вижу, жена склонилась надо мной с испуганным лицом и трясет за плечи.
- Что случилось? - спрашиваю я ее.
- Ты кричал во сне, дорогой, перепугал всех. Соседи по отелю в стенку стучать стали, наверное, земляки. Всю ночь песни пели и плясали. Сейчас тару в окно выбрасывают, - говорит она.
- Сон видел, - отвечаю.
- Ты стал часто по ночам кричать после увольнения в запас, что приснилось - то, радость моя? - не унималась она.
- «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Приснилась мне моя тридцатипятилетняя любовь.
- И как ее зовут, эту любовь!? Я ее знаю!? – стала «наезжать» супруга.
- Ты знаешь ее чуть-чуть меньше моего, дорогая моя. А зовется она, как и раньше, А Р М И Я.