Улица собак легкого поведения

                «Улица  собак  легкого  поведения»









«… ворочая  камни , я  наваливал  их  на  себя
царапал  ногтями  невнятные  послания…».
«Что  это  будет , пан  Аль?».
«Дзэн , милая».
«Дзэн?».
«Точнее  не  скажешь. Ветер , пули – дзэн.
Обрывы , болота – в  путь».
«Да… Возьмешь  меня  с  собой?».
«Конечно. Но  вернуться  уже  не  получится».




                1


 Если  бы  не  она , я  бы  страдал  от  своей  заменимости  каждым , кто  только  родился , чтобы  жить , умирая , без  горьких  воспоминаний  о  прозрачных  именах  утонувших  индейских  рек. Если  бы  не  она , я  бы  насвистывал  мелодию , угоняющую  меня  в  рабство  нескончаемой  ночи , предстающей  нежным  рассветом  лишь  сложившим  буйные  головы  в  неравной  сече  с  вечно  голодной  тоской. Если  бы  не  она , я  бы  снова  сжигал  мосты , позволяющие  надеяться  хотя  бы  на  что-нибудь , кроме  одушевленных  ухабов  безвозвратной  дороги  вперед. Если  бы  не  она , я  бы  растаял  в  языческой  лаве  отречения  от  всего , включая  даже  обычно  добрых  ко  мне  идолов , мнимо  заключенных  под  присмотр  каменных  изваяний  неба. Если  бы  не  она…
А  ее-то  как  раз  и  не  было.
Ее  не  случилось , я  глохну  от  свиста  в  легких , но  где-то  далеко  от  нас , на  священных  донских  просторах…
  Не  умея  одновременно  вершить  никакие , даже  наипростейшие , две  вещи , ясноглазый  Паша  недвижимо  сидит  в  плетеном  кресле  на  покатом  берегу  мутного  Дона. В  нем  заложен  немалый  соглашательский  потенциал.
  Я  еще  не  завершил  своей  психоделической  одиссеи , Над-Пред-Елена  внимательно  смотрит  встает  ли  у  меня  на  другую ; направленный  на   высшее  Паша  не  умеет  одновременно  ни  лежать , ни  спать ; ни  стоять , ни  есть – и  он  не  спит  и  не  ест: он  сидит  в  плетеном  кресле  на покатом  берегу  мутного  Дона. Сидит  и  ничего  больше  не  делает.
  Не  думает , не  говорит  и  не  помнит , однако  и  не  умирает , ведь  когда  Паша  сидит  в  плетеном  кресле  он  в  силах  только  сидеть – мне  нечем  обезглавить  устоявшиеся  здесь заблуждения , но  умирание  также  является действием , а  совершать  одновременно  сразу два  действия  Паше  не  суждено. И  он  сидит  на  покатом  берегу  мутного  Дона , не  умирая.
  По  Дону  ходят  неуправляемые  байдарки , из  мягкой  земли  бесхитростно торчат  указателями  смерти  отполированные  ветром  берцовые  кости ; вселяющий  мужество  Паша  всего  этого  не  замечает.
 От  того , что  не  видит. Не  видит  ничего – не   видит  и  собирающихся  вокруг  его  застывшей  плоти  неместных  всадников.
 Лошади  соскакивают  со  своих  теней  и  пронзительно  смотрят  на  ясноглазового  Пашу , недвижимо  сидящего  в  плетеном  кресле  на  покатом  берегу  мутного  Дона. Они  восхищаются.
  Погодой , песком  на  копытах  и  белым  значением  черной  мессы  родного края. И , разумеется , Пашей.
  Царствующим  дитем  незаконорожденного  космоса.   

«Ну , зачем мы  живем  на  земле , ведь  на  небе  достаточно  места?»: заторможенно  напевая , это  с  претензией  вопрошает , неприкаянный  дух  интернационалиста-утописта  Джорджио  Симеониса. Нечасто  обращающийся  за  помощью  к  разуму. Выходящий  в  мир без  настроения  прийтись  там  ко  двору. Его  биография  не  отягощена  кражами  младенцев , и  ему  не  выйти  из  стыка  со  стремлением  к получению  удовольствия ; не  сотрудничающий  с  ним  ди-джей  Алексей  Таванеев  курит  в  Москве: на  Ленинском  проспекте.
 Еще  две  затяжки  и  внутрь ; около  больницы  было  немноголюдно , но  никому  не  улыбающаяся  девушка , по-видимому, из  пациентов , все  же  была. По  неведомым Таванееву  причинам  она  посмотрела на него стойко  подкрашенным  взглядом - пока  еще  не  скальпированными  глазами - и  сделала  твердый  шаг  на  сближение.
- Вы  кого-нибудь  навещаете  или  сами  нездоровы? – спросила  она.
- Нездоров  будет  вернее. – Алексей  Таванеев  относительно  некстати  для  себя  вспомнил  о  китай¬ском  театре , где  все  женские  роли  некогда  исполняли  муж¬чины , и  женщины  приходили  на  эти  спектакли , чтобы  поучиться  у  них  женственности  и  такту. - Я , девушка , нездоров , но  еще  полноце¬нен. Но  скоро  все  будет  наоборот - здоров , но  полноценность  меня  уже  покинет.
  Проведя  избавленной  от  мозолей  ладонью  по заметно  украшающим  ее  голову  волосам , она  улыбнулась. Ди-джею  Таванееву. Сама.
- И  кто  же  посмел  тебя  заразить? – поинтересовалась  она.
  Опять  эти  уловки. Несвоевременное  вытягивание  губ. Подтягивание  юбки. I  feel  alive? Нет… бросьте… пустое… легкий  на  безумные  чувства  Алексей  Таванеев  знает  о  разноплановости  предназначе¬ния  женщины. С  одной  из  них  он  виделся  только  в  июне: летом  она  была  не  менее  страшной , чем  зимой , но  в  июне  очень жарко  и , встречаясь  с  ней , Таванеев  испытывал  приятный  холод – особенности  ее  незавидной  внешности  пробирали  Алексея  Таванеева  до  самых  костей  , и , когда  ему  доводилось  слышать , что  женщина  способна  лишь  согревать , он  снисходительно  усмехался: женщина  способна  на  большее , из-за  женщины  он  на  операцию  и  ложится.
- Меня  привела  сюда , - сказал  он , - такая  же , как  ты. Пришел  я сам , но  из-за  нее. Такой , как  ты.
- Как  я? – не  поняла  она.
- Но  ты  же , судя  по  всему , девочка  бойкая – дай  тебе  волю , ты  и  пятерых  мужиков  за  час  заездишь. – Посмотрев  ей  в  лицо , Алексей  Таванеев  не  захотел  опускать  свой  унылый  взгляд  куда-нибудь  ниже. - Она  тоже  была  бойкой.
- Кто  она?
- Я  звал  ее  Белочкой , - сказал  Таванеев , - а  она  меня… я  был  против , но  за  то , что  я  с  ней  делал , она  звала  меня  Дятлом. Тебе  это  действительно  интересно  или  так , заняться  нечем?
- Ты  говори , я  послушаю. Пока  только  говори , но  с  таким  видным  мужчиной  мне  многое  интересно.
- Многое  уже  не  ко  мне.
- Что  так? – улыбнулась  она.
Бросая  окурок  мимо  урны , Таванеев  отдавал  себе  отчет , что , не  считая  врачей , она - последняя  женщина , с которой  он  разговаривает  в  полном  составе  своего  нездорового  тела. Таванеев  ее запомнит. Но  вспомнит  ли  ее  Алексей  Таванеев  после  начала  действия  анестезии?
- Благодаря  отношениям  с  одной  женщиной , - сказал  Алексей , - подобной  тебе , но  постарше , я  стер  его  до  крови…
- Ты  имеешь  в  виду  своего… бандита? – спросила  она.
- Бандита? Небесспорное  сравнение. Как  и  слова  Пастернака , сказавшего  о  Венеции , что  она  напомнила  ему  нечто «злокачественно-темное , как  помои». – Алексей  Таванеев  сухо  прокашлялся. -  Скорее  не  бандита , а  провокатора  в  туповато  расслабившейся  банде. Расслабившейся  от  напряжения. Но  называй  его , как  хочешь – он  доживает  свою  жизнь  и  ему  уже  до  лампы  о  чем  шевелятся твои  пухлые  губы.
- То  есть?
- Роковая  оплошность , - вздохнул  Таванеев , - но  тогда  я  не  обратил  на рану  никакого внимания , она  зарубцевалась  довольно быстро. Но  позже  началась  гангрена. И  теперь  ее  уже  не  остановить. Только  ампутацией.
 Обуглившиеся  звуки  аполлоновой  лиры. Омовение  в  кипящей  смоле  и  пропойного  вида  леофилы - она  перестает  улыбаться. Таванеев  ее  об  этом  не  просил , но  она  же  человек: она  улыбнется , но  не  при  нем  же: - не  сейчас.
- Так  ты  здесь , - сказала  она , - чтобы…
- Чтобы  его  ампутировать. – Таванеев  нервно  закурил  ментоловый «Salem» - Если  есть  желание , приходи  дня  через  три , пообщаемся.
  Через  три  дня , когда  Алексей  Таванеев  снова  курил  на  пороге  больницы , она  его  не  ждала. А  он  бы  нашел  о  чем  с  ней  пообщаться: не  о пневмоударнике , но  о рынке  ссудных  капиталов , законе  Бойля-Мариотта, проблеме  безработицы  в  Кыргызстане , египетском  походе  Наполеона…
  Мир  же  огромен. И  истекая  кровью  за  разоренным  амбаром  в  Коринфе - с  угрозой  не  только  для  мужской  составляющей , но  и для  всей  жизни – мелкобуржуазный  экзорцист  Джорджио  Симеонис  нашел  в  себе  силы  открыть  глаза  и  посмотреть  невидящим  взором  куда-то  вдаль.
- Жизнь , моя  жизнь , - с  трудом  прошептал  он , - ответь  мне  на  один  единственный  вопрос. Ты  меня хоть  когда-нибудь… немного… любила?
 Ответом  ему  было бескрайнее молчание , и  Джорджио Симеонис  равнодушно  осознавал: молчание  далеко  не  знак  согласия , а  вот  и  парламентарии  смерти - они  не  принимают  никаких  других  условий , кроме  полной  и  окончательной  сдачи , но  жизнь  меня  никогда  не  любила , и  я не  буду  им  чрезмерно  сопротивляться , здесь для  меня  все  сложилось  трудно , но  там… у  меня  не  получается  предположить , кто  ждет  меня  там , но  здесь  меня  совсем  никто  не  ждет , и  я  сдаюсь:  моя  белая  рубашка  будет  мне  белым  флагом , она  вся  в  крови , я  не  могу  ее  снять , но  белым  флагом  не  обязательно   размахивать – они  меня  поймут… они  близко… ко  мне…
- Ко  мне… - сказал  Симеонис  уже  вслух.
Джорджио Симеонис - прапрадед  Редина  и  один  из  самых  дальних  родственников  Всевышнего - буднично  истекал  кровью. Наполовину  греческой  и  на  обе  половины  своей.
Пятнадцатого  августа  1909  года , на  соломенной  циновке , под  декоративным  каштаном - трое  из  четырех  его  детей  были  слабоумными. Незаслуженная  победа  почти  не  контрастирует  с  выстраданной.
На  самого  Редина  поездки  по  полузаброшенным  деревням обычно  нагоняют  плохо  скрываемое  отторжение , но  тут  он  почему-то  согласился , имея  в  виду  свое  и  не  выпуская  из  вида  чужое: пригласившая  его  женщина  была  очень  хороша. Красива , как  утро  после  смерти. Не  сумев  назвать  ничего , что  не  было  бы  заранее  предопределимо , они  поехали  под  Тверь , и  по  приезду  она  бросилась  заниматься  неприметной  суетой  хозяйских  приготовлений. Внемля  крутому  аромату  подгоревших  бобов  и  не  отвлекая  подуставшего  Редина. Он  распростерт  и  возвышен. Редин  не  враг  народа.
Это  народ  враг  ему - с  рабской  преданностью  к  отсутствию  своего  дела  Редин  начал  осматриваться. Осматривался  ему  надоело , и Лизе  от  него  ни  слова  упрека , но  Редину  необходима  разрядка , и Елизавета  Макарова , подвязав  довольно  крупную  голову  малиновой  банданой , предложила ему  следующее.
- Наши  соседи  держат  корову , - сказал  она , - так  что , если  хочешь , я  могу  у  них  сметаны  купить , или  там  творога.
  Редин  не  возражал:
- Давай  тогда  и  сметаны  и  творога.
К  самому  молоку , насколько  она  знает , Редин  довольно  безразличен , но  к  разным  его  проявлениям  он  относится , чувствуя  в  себе  некую  стыковку  с  легкомысленным  интересом – она купила , Редин кивнул ; не  обслуживая  ее   даже  беседой  и  не  провоцируя  эскалацию  эротических  звуков , приступил  к  дегустации: опробует  творог  и  едва  не  задыхается  от  отвращения. Мерзость  неканоническая - как  объяснял  попытавшийся  поджечь  небо  причетник  Даманьян  Радукович: «Мерзость  бывает  двух  видов: мерзость  встречи  и  мерзость  расставания. Если  какую-нибудь  из  них  вы  и  распознаете , то , вероятнее  всего , это  не  она». Ладно , подумал  Редин , голова  начинает  гнить  с  сердца , а  я отыграюсь  на  сметане: опускает  в  нее  мельхиоровую  ложку , держит  во  рту , и  сплевывает  обратно. Мало  того , что  сметана  какая-то  склизкая , она  еще  и  не  к  месту  сладкая. Жестко  разозлившись , и  при  любых  обстоятельствах  сохраняя  глухую  жажду  жизни , Редин  схватил  эти  банки  и пошел  к  забору. Там , на  другой  его  стороне , возле   парника  неамбициозно  согнулась  древняя  старуха.
Редин  к  ней. Не  осмеливаясь  на  мелкотравчатые  сантименты: через  забор перелезает  лишь  голосом , но  внятно.
- Послушайте , вы , у  парника , - сказал  Редин , - это  вы  нам  сметану  с  творогом  продали?  Вы  или  нет?
- Я , милок , кто  же  еще , - ответила  старуха.
- А  почему  они  у  вас  такие… невкусные?
- Невкусные?
- Да  не  то  слово! – срывается  Редин. – Грэм  Грин , Гром  Гроз! Молоко  я  меряю  глотками , пиво  литрами!
Старуха  покачала  головой  и  задумалась: о  жившем  в  четвертом  веке  в  Кальяри  памфлетисте  по  имени  Люцифер? о  том , почему  же  любимой  кофтой  Маяковского  была  желтая? - и  мягко  сказала:
- Может , и  ваша  правда. Я  же  их  не  пробую.
- Почему?! – спросил  Редин.
- Так  ведь  пост  сейчас , нельзя  мне. Вам  продавать  можно , а  мне самой  ни  есть , ни  пробовать  никак  нельзя.
  Что  же  это? к  чему? когда  чихаю , не  бывает  такого , чтобы  ни  вырвало ; бессловесно  осенив  собеседника  крестным  знаменем , старуха  снова  укнулась  в  огород. У  нее  ни  волнений , ни  стремительного  течения  мыслей , а  Редин , злопыхательно  удаляясь  в  доискивание  причин , не  знался  с  душевным  спокойствием  до  самой  луны. Потом  отошел, улыбнулся. Луна  все-таки.

Высокий  и  нескладный  Фролов , нуждающийся  в  луне  больше , чем  в  могучем , плечистом  Редине , утром  того  же  дня  отдыхал   дома  в  одиночестве. Но  когда  Фролов  был  на  кухне , в  его  комнате  захлопнулась  дверь. Наверное , ветер , но  кто  же  закрыл  ее  на ключ  изнутри? кто-то  из живых? с  какими  целями? - в  шестом  часу Фролов  снова  захотел  находиться  дома ;он  туда  и  идет , Фролов  с  недоверием  относится  к  утверждению  Маркиза  де  Сада , говорившего , что «инцест  делает  любовь к  Родине  более  активной» , у  подъезда  Фролова  скопление  молодежи: они  собираются  кого-то долбить - в  апреле  2001-го  что-то  подобное  уже  происходило. На  Селезневской  улице  к  Фролову  тогда  подошла  рослая  белая  женщина ; держа  под  руку испуганного  негра , она  сказала  Фролову: «Помогите  нам , за  нами  уже  полчаса  пробираются  вон  те  бритоголовые , а  у  меня  с  моим  Дубабой  большая  любовь , он  уговаривал  меня  жить  у  него  в Конго , но  там , куда  ни  посмотришь , одни  негры , и  я  не  хочу  каждый  день  видеть  только  негров , мне  достаточно  моего  Дубабы. Моего  славного  Дубабы , которого  я  безумно  люблю – вы  же  верите  в  любовь , вы  ведь  нам  поможете , если  они  нападут?». Фролов  взял  время  на  размышление , он  еще  ничего  не  ответил , но  они  уже  набросились ; негр  с  влюбленной  в  него  женщиной  куда-то  пропали , и  задумчивый  христианин  Фролов  нахватал  за  всех  троих. Стряхнул  с  волос  подсохшую  грязь. В  церковь  не  бросился , на заскоки  прильнувшей  к  нему  потусторонности  посмотрел  сквозь  пальцы - он  испытывает  чудовищную нехватку  положительных  эмоций , и  сегодня  у  его  подъезда намереваются  бить  неплохо  знакомого  Фролову  парня. Диму «Вантуза» Евстифеева. Гадливую  сволочь.
Фролов  не  заплетает  в  косы  гривы  коней  Апокалипсиса , но  «Вантуз» его  также  заметил  и  громко  закричал:
- А  вот  и  помощь  пришла! Теперь  все  вопросы  к  этому  высокому  человеку! Псу  дальних  дорог! Грозному  пешеходу  воздушных  путей! Он  и  за  меня  вам  ответит , и  от  себя  парой  заготовок  из  кун-фу  по  вашим  харям  пройдется!
  С  какой  стати  он  прокричал  про  кун-фу , Фролову  не  вызнать  и не  сообразить ; молодых людей , переметнувшихся  злыми  глазами  уже  на  Фролова , не  один  и  не  два - у  всех  маленькие  мозги , крепкие  руки , но  Фролов  все  же  постарается  их  образумить ; его авторитет  в  их  злых  глазах , конечно  же , небольшой , но  не  сразу же  позволять  им  себя  бить.
- Я , - сказал  Фролов , -  не  стану  вас  уговаривать , чтобы  вы  передумали  его  или  меня избивать , но  я  хотел  бы  вам  предложить  следующий выход  из  этого  неприятного  для  нас  положения. Давайте  сейчас  пойдем  куда-нибудь   вместе  и  уже  там найдем  объекта  для  применения  вашей  энергии. Подберем  человека  похуже  и  когда  вы  будете  его  бить…
- Проходя , проходи – понял?! – прокричали  ему. - А  ты  остановился  и  не  извиняешься  за  слова  своего  молодого  друга  , а  мы…
- Я  вас  немного  перебью , но  он  мне  не  друг. Правда , в  нынешних  условиях  я  даже его  не  могу  оставить  вам  на  растерзание. У  нас  двоих  вряд  ли  будет  больше  шансов , чем  у  него одного , но  триста  спартанцев  принимали  бой  уже  зная , что  никто  из  них  не  выйдет  из  него  живым. Хотя  кто-то , по-моему , выжил… Не  помните , кто?
- Стараешься  ли  ты  нас  унизить  или  разряжаешь  таким  образом  обстановку… Но  ты  нас  унизил! Вали  его!
 Они  кинулись на  Фролова  со  всех  сторон , но  строго  соблюдая  очередь: один  ударит , вломит , лупанет , и  отбегает , освобождая  место  возле  Фролова  для  следующего  невзрачного  товарища ; по чьему  же  наущению  я  настолько… настолько  далек  от  народных  масс… Фролов  легко  бил  кого-то  в  ответ , он  не  помнит , как  дошел  до  лифта , но  смутно  припоминает , что  в  лифте  он  ехал  вместе  с  ничуть  не  пострадавшим  в  драке «Вантузом». Фролов  помог  ему  в  драке , избавив  его  от  нее , а  он  помог  Фролову  выползти  на  его  этаж , где  Дмитрий  Евстифеев …. ты?… Дима?… любви  тебе  и  веры… наклонился  и  единожды  рассмеялся  ему в  лицо. Второй  раз  он  не  рассмеялся: с  издевкой  прокоментировал  причины  первого  смеха.
- Да , Фролов , - уничижительно  сказал «Вантуз» , - попросишь  вас  о  какой-то  мелочи , а  вы  и  сами  себя  не  пожалели  и  даже  меня , совершенно  чужого  вам  человека , краснеть  за  вас  заставляете. Поганый  из  вас  боец , Фролов  и  не  спорьте  со  мной: поганый  из  вас  боец , очень  поганый.
  Фролов  попытался  ему  обстоятельно  ответить , но  не  смог – только  подавился. Ни  жвачкой , ни  оставшимся  за  щекой  кусочком  творожной  запеканки: выбитыми  зубами.
  Но  зубы  Фролов  себе  вставил ; его  били  ногами , и  Фролов  вспоминал  своего  знакомого  футболиста  Кондрина. «Если  бы  меня бил  ногами  мой  тренированный  приятель , думал  Фролов , вот  тогда  бы  я  и  кончился , у  Алексея  Кондрина  удар  же  поставлен  профессионально , он  ведь  и  в  «Мосэнерго» лет  шесть назад  на  просмотре  был.
Сейчас  же  не  так  страшно.
Терпимо.
 
 Пронумеруй  историю  моей  болезни. Не  люби  меня  из  засады. Я  не  смогу  возродить  наши  звезды.
 Дней  через  десять  Фролова  пригласили  на  встречу  одноклассников , и  он  на  нее  пошел ; иду , иду… трам , прам , иду… не  замечая своей  радости - соприкоснуться  с  детством  и  юностью  выпадает  не  каждый  день ; птицы  смотрят  на  солнце , вылавливают  летящую  к  нему  мошкару , портят  зрение , Фролов  подходит  к  своей  школе  и  чуть-чуть  нервничает. У него  с  его  школой  многое связано: он  и  невинность  в  ней  потерял , и  со  второго  этажа  его  там  сталкивали – проверяли , головой  ли  он  в  спортивную  площадку  воткнется  или  все-таки  обманув  их  ожидания , лишь  ноги  ранней  осенью  сломает -  поднявшись  в  указанный  на  глянце  приглашения  класс , Фролов  недоуменно  потерялся.
 Какие-то  лица , вероятно , уже  виденные , но  так , чтобы  сразу  обниматься , ни  одного. Да и  они  косятся  на  Фролова  без  особого  воодушевления - друг  для  друга  улыбок  им  не  жалко , а  на  обладающего  небольшими  способностями  к  оргаистичной  потенции  Фролова  они  взирают  как  на  энцефалитного  клеща  или  обмочившуюся  в  пьяном  забытье  поэтессу.
  Послушайте! Вы , высокий! Я  слушаю. С  утра  я  заглянул  в  холодильник – смотрю , темно. Лампочка  перегорела? Ничего  нет! Только  какой-то  одинокий  финик… Фролов  среди  них  потолкался , сколько  мог  попортил  настроение , и  на  выход ; открыл  в  коридоре окно , достал  сигарету , закурил. Первоначально  подпалив  ее  со  стороны  фильтра: неужели  мы  все  так  изменились , осторожно  подумал  Фролов , лет , разумеется , прошло  немало , но  это  же  кошмар  какой-то , ладно  бы  только  я  никого  из  них  не  узнал , но  они  ведь  также  узнать  меня  не  сумели…
  Неожиданно  слышит: узнал  его  кто-то. Вроде  бы.
- Ты  Фролов? – спросили  у  него.
- Во  всяком  случае , - ответил  Фролов , -  я  не  тот  депутат , который  говорил: «Кому-то микрофон  отключают , а  мне  его  даже  и  не  включают , и  мне  это  совсем  и  не  важно». Также  я  не  иудейской  национальности , и  если  я  услышу  из  синагоги  шофар  – зовущий  на  молитву  звук  трубы - я  в  это  здание…
- Точно , Фролов. А  я  Женя  Куприянов! На  общей  фотографии  пятого  класса  мы  с  тобой  стоим  плечом  к  плечу –  с  разными  выражениями  лиц. Я  повеселее , ты  посерьезней , как  бы  уже  сделав  крутой  поворот. Помнишь?
- Тебя… тебя  я  попробую  вспомнить , но  вспоминать , что  было  в  пятом  классе  или  возле  левого  столпа  масонского  храма…
- Вместе  вспомним , Фролов , - сказал  Куприянов , - и  как  играя  в  царя  горы , ты  укатился  под  груженый  «Камаз» , и  как  у  тебя  на  учительницу  алгебры  прямо  на  ее  глазах  встал. А  почему  ты  не  со  всеми?
- С  какими  всеми? – спросил  Фролов. – Ты  о  чем?
- С  нашим  классом , - ответил  Куприянов , - на  входной  двери  же  висит  объявление , что  встреча  нашего  класса  переносится  в  другую  аудиторию. Все  прочли , а  ты  нет?
- Нет… - пробормотал  Фролов.
- Действительно годы  нас  не  меняют , - усмехнулся  Куприянов. - Висело  бы  там  что-нибудь  на  древне-арамейском , ты  бы  часами  туда  глаза  вбивал. – Евгений  Куприянов  язвительно  засмеялся. - Дыши  мне  в  спину , Фролов , я  выведу.
 Он  вывел  и  привел ; теперь  Фролова  все  уже  узнают , но  Фролов пусть  с  кем-то и обнялся , но  пассивно , вторым  номером: они  его  обнимают , треплют  по  волосам , однако  Фролов  плохо  их  различал  еще  в  годы  своей  учебы. Лица  у  них  у  всех  разные , но  Фролову  так  не  кажется.
- А  ты , Фролов , все  такой  же  высокий , да  и  мы , понятное  дело , ниже  не  стали - живем , плодимся!
- Очень  хорошо…
- Ну , улыбнись  же , Фролов - я  та  самая  Наташа  Марченко. Ты  не  забыл , как  мы  ходили  в  поход , прятались  в  грязных  листьях , набирали  особых  грибов , и  ты  повел  меня  до  станции  кратчайшим  путем - мы  потом  всю  ночь  обжимались , чтобы  от  холода  не  окоченеть?
- Что-то  такое  было… - попытался  вспомнить  Фролов.
- Хай , Фролов! Я  Эдик  Филиппов!
- Здравствуйте…      
На  встрече  одноклассников  Фролов  не  задержался. Пришел  домой , почитал  Жана  Кокто  и , пытаясь  уснуть , принимал  самые  разные  позы. Но  все  впустую: сон  был  где-то  далеко  и  попытки  с ним  сблизиться  грозили  Фролову  лишь  невосполнимым  расходом  волевых  импульсов.
По  крышам  уже  постукивает  дождливый  рассвет , и  запас  поз  у  Фролова  упорядоченно  испаряется , хотя  несколько  самых  сложных  еще  осталось , и  Фролов  понимает , что  если  он  не  желает  бодрствовать , ему  никак  не  обойтись  без  выворачивающей  его  наизнанку  эквилибристики. И  ему  придется  лечь  на  спину. Или  на живот. Или  на  какой-нибудь  из  боков. 
Поедание  куриных  голов  обретет  полумистический  смысл , в  Зимбабве  пройдут  свободные  выборы , собственная  голова … о-оох… съешь , наешься  мной , если  сможешь!… не  оставляет  Фролова  в  покое. Пух. Дух? Пух , пух. И  я  валяющийся. Там? В  мягком пухе… или  пуху… нет , пухе. Незримых  миров
В  первой  половине  дня  Фролов  планировал идти  искать  работу. Выбравшись  из  кровати  категорически  невыспавшимся , Фролов  не изображает  из  себя  человека , который  может  разговорить  мертвеца , но  искать  работу  он  все-таки  идет: туда  зашел , там  поспрашивал , и  выясняется - не  нужен  никому  Фролов. Огни  интеллектуального  производства  не  тухнут  и  без  него ; над  моей  могилой… ну?… придя  на  нее  от  нечего  делать , скажи  над  ней: «Мир  праху твоему. Давай. Держись» ; спотыкаясь  от  черных  дум , Фролов  бредет  по  Цветному бульвару , и  на  его  физиономии  видны  следы никчемных  переживаний.
 Он  бесцельно  приближается  к  цирку. Смотрит  на  мокрого  воробья. С  этим  бедолагой  Фролова  сближает  объединяющее  чувство  провала , и  он  бы  рассказал  ему  о  нормах  поведения  несгибаемых битников - Фролову  слишком  дорого  обходится  каждый  поцелуй  его  жены: не  поджимай  губы , милая , на  твоем  роскошном  теле  я  не  чувствую  себя  в  безопасности ; возле  цирка  Фролова  развернуто  окликнул  Виктор  Зоткин - приземистый  молодой  человек  в  кожаной  безрукавке. В  очках  без  стекол.
- У  вас , мужчина , очень  не  выспавшийся  вид , - сказал  он , - но я  вас  понимаю. У  моей  женщины  тоже  бешенство  матки , и  мне с  ней  редко  бывает  до  сна. До  сна , до  Эсхила , до  продолжения  изысканий  по  окончательной  доводке  собственной  модели  лущильного  станка. А  как  вы…
- Я  нормально , - ответил  Фролов.
- А  как  вы   смотрите  на  перспективу  немного  поработать  в  нашем  цирке?
  Касательно  себя  Фролов  не  знает , задумался  ли  он  или  удивился: у  него , конечно , высшее  образование , но  оно  получено  у  Фролова  не  в  связи  с  цирком - его  и  ребенком  в  цирк  насильно  водили.
- Спасибо  вам  за  предложение , - сказал  Фролов , - но  я  же  в  цирке  ничего  не  умею. Совсем  ничего.
- Серьезно?
- Факт. Возможно , прискорбный.
- А  это  не  главное , - заслуживающим  доверия  тоном  сказал  Виктор  Зоткин , - работа  у  нас  простая  и  не  требующая  врожденного  таланта: простая , но  оплачиваемая , как  очень  даже  сложная.
- Не  верится  мне  как-то , - засомневался  Фролов , - что  в  цирке  можно  получить  синекуру. Нет , не  верится….  Кем  я  там  буду? Скажите  прямо , кем? 
- Да  кем  хотите! Кем  получится! Но  слишком  долго  думать  о  том , принять  или  отвергнуть  мое  предложение  я  бы  вам  отсоветовал. Желающие  попасть  на  ваше  место  табунами  здесь  бродят.
Выбор  у  Фролова  небольшой ; он  полон  у  него  закономерным  отсутствием: неприятие  философии  успеха  не  прошло  для  Фролова  даром , и  подпольный  бодхисаттва  пошел  за  Виктором  Зоткиным ; обменявшись  взаимоуважительными  кивками , они  входят  в  цирк , неторопливо  прогуливаются  по  его  различным  отсекам: Фролову  то  намажут  клоунский  грим , то  заставят  поболтаться  на трапеции - отвели  и  к  хищникам: какие  же  они  у  вас… они  заняты ; глядя  на  них , мне  ничего  не  лезет  в  голову… не  удивительно.
Сопровождающих  уже  четверо , и  у  всех  выражение  лиц , словно  бы  они  с  минуты  на  минуту рассмеются  до  слез ; Фролов  настороженно  спросил: «Зачем  мне  к  хищникам?» , и  ему  ответили , что  «не  просто  так , а  на  пробную  дрессировку».
 У  клетки  со  львами , машинально  реагируя  на  крикливый испуг , они  и  рассмеялись. 
 Фролов , пожалуй , догадался  отчего.
- Меня  что , - спросил  он , - на  скрытую  камеру  снимают?
- Ага , – ответили  ему.
  Плата  за  жизнь  едина  для  всех. За  нее  платить  придется  смертью , но  всему  свой  черед: Фролову  сейчас  бы  поесть – душу-то  он  как-нибудь  прокормит , однако  с  ее  оболочкой  Фролову  труднее ; он  же  и  в  этот  цирк  пришел , надеясь  слегка  заработать.
- Вы  снимаете  меня  на  скрытую  камеру , - сказал  он , - весело  проводите  оплачиваемое  рабочее  время , имеете  крепкий  спаянный  коллектив… Мне-то  что-нибудь  заплатите?
- Нет.
- Жаль. Если  бы  вы  мне  что-нибудь  заплатили , я  бы  что-нибудь  и  поел. По  телевизору  меня  скоро  покажут?
- Где-то  месяца  через  два. Вам  позвонят.
 Пожав  Фролову руку , Виктор  Зоткин  внезапно  помрачневшим  взглядом  проводил  его  к  выходу.
 Фролов  не  упирался: по  телевизору  себя  скоро  увижу , посмотрю  и  увижу , а  я  о таком  и  подумать  не  смел. Я  и  том , кем  же  был  в  своей  прежней  жизни  всепрощающий  Господь  подумать  не  смел – тогда  не  смел , сейчас  думаю. Но , если  он  в  одной  из  своих  прежних  жизней  был  белым  кроликом , а  я  настигающим  его  андалусским  догом… об  этом  я  и  сейчас  думать  не  смею… жутко  мне  об  этом  думать – горько , грешно , табу…
  Но  когда-то  и  Алиса  стала  женщиной.
  Та  самая , из  удивительной  сказки  Кэрролла.
- Кому-то  грим  уже  давно  врос  в  лицо , - говорил  Виктор  Зоткин индифферентно  впустившей  его  хозяйке  квартиры , -  кому-то  грим… не  обязательно  клоунский… хотя… ладно – кому-то  он   составляющая  часть  лица , а  я  лучше  вижу  в  тумане.
- Совсем  ты , Зоткин , заврался , –  усмехнулась  она. - Всем  туман  мешает , а  тебе , несчастному , помогает… Тебе  врача  вызвать?
- Вызывай , Людмила , разумеется , вызывай. Пускай  он  подтвердит  мое  алиби.
- Отстань. Надоел.
- Нож в  моем  сердце  безусловно  внесет  коррективы  в  наши  отношения.
- Какое  алиби? – устало  спросила  она. - Объясняющее , почему  ты  отсутствовал , когда  все  заболели?
- Именно , - ответил  Зоткин.
 Не  все  отсутствуют  по  болезни. Кое-кто  отсутствует  и  по  здоровью: Виктор  Зоткин  не  заказывает  себе  изюма  с  косточками  и  разговаривает  с  мужчинами , как  с  женщинами , но  с  женщинами  Зоткин  предпочитает  лежать  не  на  людях.
  С  мужчинами  Виктор  избыточно  задумчив: они  у  него  что-то  спрашивают , и  Зоткин  отвечает  им  не  лучше , чем  когда  он  один. Не  возвращая  из  ссылки  свою  бедовую  принципиальность.    
- Солнце  сейчас  не  проглядывает  целыми  неделями , - шептал  Зоткину  закоренелый  адепт  культа  финикийской  Астарты  Семен «Марафет» Белковский , - а  ты  все  в  солнечных  очках. Обычно  ты  в  очках  без  стекол , но  теперь  иное. Они  тебе  не  мешают?
- Ничуть , - ответил  Зоткин.
- Сбрось  их , Витя. Как  пакетик  с  дрянью - больше  увидишь. Дальше  пойдешь.
- Я  не  могу  их  сбросить , - сказал  Зоткин. - Если  я  их  сброшу , я  не  то  что  больше - я  вообще  ничего  не  увижу.
- А  ты  хотя  бы  пытался?
- Я  не  идиот , чтобы  пытаться  сбросить  глаза.
- Глаза? – удивился  Семен «Марафет»
- Глаза. Они  у  меня  карие. И  очень  большие.
  При  мутном  мерцании  рассвета  вводится  в  обиход  безжалостный пресс  выравнивающих  технологий  по  слежению  за  каскадами  нарко-улавливаний  в  разнузданном  хаосе  поверженных  устоев , и  Виктор  Зоткин  цепляет , не  подслушивая…
- По  одному  и  тому  же  поводу , - напоминала  ему  Людмила  Голицына , - я  слышала  от  тебя  и  твердое  мужское «Нет» , и  не менее  твердое «Да»: обнаженным  женщинам  на  календарях , вероятно , не  очень  приятно , когда  на  них  пялятся  иноки , но мне… мне хочется  чего-то  такого…
- Большого? – спросил  Зоткин. 
- Скорее , телесного.
Тело - это  храм. У  многих  он  построен  в  непроходимом  лесу. Данное  замечание  не  имеет  отношения  к  Алисе  после  того , как  она  стала  женщиной: ее  зонт не  был  рваным. Он  просто  был  без  материи - плохая сталь , ручка-череп , голые  спицы  с  остатками  взглядов  бессильных  рабов  Таньцзиня. Но  она  его  все  равно  раскрывала.
- Чеширский  кот  и  в  самом  деле  пошел  на  шапки  для  зимнего  шоу  дрессированных  крыс , а  этот  ваш  зонт… Это  память?
- Какой  там… - Она  застонала , расплакалась. – Это  не  память - это  все , чего  я  достойна!
 Не  плачь , дорогая , не  надо  плакать: какие-то  капли  он  все  же  задержит ; я  разделяю  твою  зависть  к  умеющим  зачать  тишину , но  рана  не  затягивается , зима  приходит , и  в  глазу  у  Алисы  замерзает  слеза.
  Ладожскому  озеру , наверное , больно , когда  оно  покрывается  льдами. Фролову тесно  в  узких  рамках  семейного  кодекса. Алису  бесполезно  уламывать  стать  чуть  более  земной.
  На  кладбище  тихо  лишь  над  землей. Применяя  Инперсональный  опросник  Тимоти  Лири , агенты  ФБР выводят  на  чистую  воду  многих  его  сподвижников - отколупнув  слезу , Алиса  опустила  ее  в  рот.
  Раскусила  и  чувствует: соленая. А  соленого  ей  нельзя. И  она  снова  заплакала. О  невозможности  найти  свой  метод  борьбы  с  самоуверенной  правдой  и  о  жестоко  повторяющихся  ночах , оставляющий  ее  наедине  лишь  с  собой ; у  нее  в  глазу  вновь  замерзла  слеза , но  она  ее  уже  не  трогала. Так  пошла: со  слезой  во  глазу. Видит  лишь  наполовину  и  поэтому  идет  не  ровно , слегка  пританцовывая. Приглядываясь  к  ней , прохожие  завистливо  улыбаются.
  Хорошо  же  ей , думают  они , нам  бы  ее  настроение: глаз  лукаво  прищурен , идет  пританцовывая.   

 Мы  безумны  ради  Христа , а  вы  мудры  во  Христе. Вы  не  ждете  предсказаний  от  помойного  чана , стоящего  под  одиноким  дубом  Зевса  в  Додоне , но  все  приходит  в  упадок , безотрадность  мыслей бьет  по  ногам ; Виктор  Зоткин  отчетливо  помнит , что  в  этом  доме  было  шестнадцать  этажей: девятнадцатого  марта  2000  года он  проходил  по  Пролетарскому  проспекту и , остановившись  возле  этого  дома , пересчитал  количество  этажей – осталось  всего  тринадцать. Целых  три  ушло  под  землю. Живет  ли  на  них  кто-нибудь  и  сейчас , Зоткин  не  знает , но  если  и  живет , то  вдалеке  от  привычки  подвесить грозовые  облака  на  бельевой  веревке , и  высушить  их  на  пространстве  балкона  насухо. Но  секс  навсегда. Смерть  ничем  не  упредишь.
  Виктор  Зоткин  уже  совершил  свое  странствие  под  Козельск ; одобрительно  причмокивая  губами - нервный  тик - он  все  еще  смотрит  с Людмилой  Голицыной  на  ночную  столицу.
Людмила  стоит  у  окна. Крестится  на  луну. За  ее  спиной  ненавязчиво  играет  диск  Горана  Бреговича.
- Как  же  прекрасен  наш  город , - сказала  она , - зимней  ночью он  сам  на  себя  не  похож: на  крышах  лишь  снег , а  не  самоубийцы , в  заснувших  деревьях  какая-то  вечная  стать , сказочные  блики  фонарей  на…
- Ты  бы  посмотрела  на  него  с  улицы , особенно  такой  ночью  и где-нибудь  на  глухом пустыре  в  Марьино. – Не  в  состоянии  забыть , что «тело  имеет  похоть  против  духа», Виктор  Зоткин  раздраженно  поморщился. - Пошли  спать.
- Не  хочу , - не  послушалась  она.
- Не  хочешь  спать , пойдем  на  улицу , - предложил  Виктор  Зоткин. - Пройдемся  под  твоими  фонарями , потремся  около  деревьев. Там  нас , глядишь , и  прирежут.
- Я  бы  пошла , но  неохота  одеваться. – Людмила  Голицына  была  подспудно  рада , что  она  ничего  не  слышала  о  норвежском ясновидящем  Йохансоне. -  Я  лучше  посмотрю  на  него  из  окна: и  на  снег , и  на  деревья , и  на  заливаемый  луной  асфальт.
- Только  не  высовывайся , - предостерег  ее  Зоткин , - простудишься. В  лучшем  случае.
- Я  и  не  собиралась  высовываться. Как  же  прекрасен  наш  город - как  же  он  потрясает  даже  знающих  о  нем  немало  правды…
  Виктор  Зоткин  пошел  спать  один - их  чувство  появилось  на  свет не  без  родительной  горячки , религиозный  рационализм  еще  не  потерял  своей  актуальности , прекрасное  по-прежнему  видится  на безопасном  расстоянии.
  Ничего  не  изменилось , не  отошло: зазывающие  взоры  скупщиков золотых  коронок , опережение  улыбки  гнетущей  меланхолией – это, крошка , только  пьяные  рыдания.
  А  так  я  внутри  бравый - Виктор  Зоткин  принадлежит  к  упрощенным  хулителям  Дхармы , и  его  образ  неплохо  бы  дополнила  шляпа  со  страусиным  пером: меня  бесит , Люда.  Бесит , когда  около  меня  говорят  по-французски. Понимаю… Мне  бы  тоже  показалось , что  надо  мной  издеваются.
  На  следующий  день  Людмила  Голицына  без  предупреждения  прикоснулась  к  Виктору  богатыми  по  части  презрения глазами. Он ждал  от  нее  разного , но такого  от  нее  не  ждали  и  экспрессивные  постановщики  его  наихудших  предчувствий.
- Ты  для  себя , Зоткин , может , и  никто , - обоснованно  предположила  она , - но  я  для  себя  пока  еще  представляю  какую-то  ценность: я  не  буду  с  тобой  больше  встречаться. Мне  надо. Что  надо?
- Что? – пробормотал  Зоткин.
- Уважительней  к  себе  относиться.
  Виктору  пока  не  хватает  секса  с  самим  собой , и  от  ее  слов  он  равномерно  побледнел. Начиная  с  сердца  и  заканчивая  безукоризненно  желтыми  зубами.
- Как  это  не  будешь? –  спросил  он.
- А  вот  так , - ответила  она. - Не  буду  и  все. Но  если  у  тебя  до завтра  вырастут  усы , то буду. А  если  не  вырастут , то  не  буду. Так  что  придавай  своей  внешности  приемлемую  для  меня  мужественность  и  приходи  к  восьми  на  наше  место.
  Она  вытолкала  его  из  квартиры , и  Виктор  Зоткин  уступил  ее  силе: он  еще  в  шесть  лет  прочитал  в  дневнике  своей  матушки  много  матерных  слов - я  к  вашим  услугам  судьи  и палачи…   
  Зоткин  дошел  к  себе , покачался  на  стуле  и  обреченно  повалился на  диван. Усы  у  него  не  отрастают  и  за  полгода , он  как-то  проверял , пробовал , а  тут  уже  завтра ; Виктор  Зоткин  праведник  без  окончания , и  он  не  приложит  ума  что  ему  делать.
  Ночью  Виктор , конечно  же , не  уснул , и  когда  наступило  утро , он  встал  с  дивана , сложил  губы в  трубочку… обида… заметно… не  носишь  часы , как  счастливый? носил , но  сняли: подонки  на  родном  Цветном , обкуренные  подонки – предотвращая  бескровное  расстояние , Виктор  отправился  в  ванну  резать  вены.
 Не  ценила , ты  меня  не  ценила , не  ценила , что  я  и  полнейшем  безумии  оставался  чистым  ребенком ; исподлобья  посмотрев  в  зеркало , он  чуть  было  не  загнулся  от  обширного  инфаркта – усы… за  какую-то  ночь  так  отрасли , что  и  мексиканским  мачо  в  югославских  вестернах  нечасто  дано. Ха-ха , не  мни  себе , Людмила , что  я  люблю  тебя  из  добрых  побуждений ; Виктор  Зоткин  глухо  засмеялся  и  убил  оставшееся  до  вечера  время  перелистыванием  двухстраничной брошюры  о  погребальных  услугах  по  захоронению  отбившейся  от  тела  души ; позже  он , не  отклоняясь от  курса , пошел  на  Патриаршие. На  их  заветное  место.
  Людмила  Голицына  была  уже  там: юбка  выше  колен , презрение  в  глазах  не  спонтанно  разбавлено  бесчувственным  ехидством , однако , заметив  Зоткина , она  свой  настрой  как-то  сразу  притушила. Глаза  в  объеме  почти  не  приобрели , но  теперь  они  несколько  навыкате.
   Виктор  подошел  к  ней  по  прямой  и  вогнал  женщину  в  надежду; тотально  слизывая  нестойкую  помаду , Людмила  косилась на  него  с  непредвиденным  уважением.
- Давно  не  виделись , Люда , - сказал  Зоткин , - я  страдал , ты  плевалась. Ну  и  как  тебе  моя  нынешняя  внешность , устраивает?
- Классно  выглядишь… Наклеил , наверно?
Потеребив  усы , Виктор  высокомерно  усмехнулся.
- Глупо  ты  себя  ведешь , Люда , - сказал  он , - имей  в  виду: глупой  жила , глупой  и  умрешь. Проверяй , если  веры  нет.
Проверяя , Людмила   ради  проформы  несильно  дернула  Зоткина  за  усы , и   они , оторвавшись , остались  в  ее  ладони: бросив  их  в  кусты , Людмила  Голицына  с  Зоткиным - то  ли с  ехидным  презрением , то  ли  презрительным  ехидством , но  не  сходя  с  их  заветного  места - распрощалась.
- Твое  право , Витя , таким  образом  попытаться ,  - сказала  она , -  но  я  не  понимаю… Не  понимаю , на  что  ты  рассчитывал.
  Ей  было  сложно  его  понять. Да  что  ей: Виктор  Зоткин  и  сам  там  столбом  простоял  пока  скорая  не  подобрала. 

Четвертый  день  не  дышишь. Но  ты  не  сдаешься  и  решил  попробовать еще  раз? Ты  затеял  большое  дело.
О  ком  это  сказано? Не  об  одном  Викторе  Зоткине – изнадеявшись  достичь  материального  достатка  путем  честного  проживания отпущенных  ему  лет , экзальтированный  приказчик  Матвей  Савельев  похитил  действительного  статского  советника  Парамона  Опухтина , запер  его  в  подвале  обветшалого  дома  своей  тещи  Марининой  и , чтобы  подтвердить  всю  серьезность  совершаемого  им  деяния  в  расширившихся  от  ужаса  зрачках  получателей , запланировал  отрезать  у  Парамона  Опухтина  левый  мизинец  и  отослать  данный  обрубок  его  богатым  родственникам. По  почте - приложив  к  обрубку  требование  о  выкупе  и  велеречивый  наказ  о  строжайшем  запрете  беспокоить  полицию.
В  те  времена , когда  московский  градоначальник  И. Гудович  срывал  с  ревизоров  очки , поясняюще  выкрикивая: «Не  вглядываться! Нечего  вам  здесь  так  пристально  разглядывать!» , отрезанный  палец  являлся  крайней  редкостью , но , взяв  пилу  и  подступив  к  связанному  Опухтину  с  немалой  жестокостью  в  намерениях, Матвей  Савельев  ни  на  что  не  решился. Изнемогая  без  домашних  котлет  и  четко  поставленной  цели  в  жизни - мысли… думы… завихрения об  отрезанном  пальце  его  садняще  не  покидали , и  Савельев , ранимое  и  богобоязненное  существо , порешил  отхватить  свой  и , претерпевая  под  штоф «Анисовой»  страшные , неописуемые  мучения , кривовато  отпилил. Покорчился , вложил  в  конверт , забрызгал  его  кровью - ответа  все  нет. Матвею Савельеву  без  денег  никак: постно… ущербно… потрогайте  какая  у меня  бедная  голова… моей  невестой  обладал  Мудрец - приняв  еще  штоф , он  избавил  себя  и  от  правого.
А-аааа! Я-яяяя! Ударры  по  металлллу , типииичное… оззаренние! - второе  послание  получилось  у  него  еще  более  требовательным , впрочем ,  реакции  как  не  было , так  и  нет , и  Савельев  понурился; выпросив  у  Парамона  Опухтина  честное  слово  о  гробовом  молчании , он  выгнал  его  из подвала: «Ты  меня… какой  разговор , Матвей  Алексеевич… однако , ты  меня… я  совершенно  не  против  вас  не  выдавать , вы  же  обращался  с  ним  по-людски ; пели  грустные  деревенские  песни , проигрывали  в  сутенерский  безик , подкармливали  расстегаями  с  рейнским» - выгнал  и  отправился  бродить  по  Руси  Обделенным  Боженькой  человеком.
И  как  ушел  из  Москвы , так  и  ни  слуху  о  нем , ни  духу: лишь  в семье  Опухтиных  о  нем  не  забыли , из  поколения  в поколение  рассказывая  перед  сном  историю  о «странном  господине  без  мизинцев». Никого  не  обвиняя - исключительно  ставя  задачу  пощекотать  занятной  историей  крепкие  у  всех  Опухтиных  нервы  и  как бы  развеяться  перед  устойчивым  мраком  сновидений : повествование  о  приказчике  Савельеве  Редин  услышал  от  изредка , да  и  то  не  им , вспоминаемой  Марии  Опухтиной - сорокалетней  котломойщицы  с  гламурными  повадками  Ренаты  Литвиновой.
  Познакомившись  с  женщиной , Редин  всегда  звонил  ей  два  раза. Второй   звонок  он  называл  контрольным. В  третий  раз  он  никого никуда  не  приглашал.
  Один , один , пусть  лучше  я  один , слоны  трубят , солнце  пляшет ; пошатываясь  в  вишневом  джемпере  по  Севанской  улице , Редин  обратил  внимание  на  отиравшегося  возле  раскидистого  тополя  мужчину.
  Семена  «Марафета» Белковского.
  Он  что-то  делал  с  проволокой , и  Редину  показалось , что  он  ей  плодотворно  убивает  дерево: делая  так , чтобы  оно  не  росло  и  в  ближайший  месяц  полностью  скончалось.
  Редин  ощущает  у  себя  на  душе  множество  грехов. Пьет  водку , не  дает  ни  копейки  на  детские  дома , но  он  подумал: «Если  я помогу  дереву , то  я  и  ему  помогу  и  себе  хотя  бы  один  грех  с  души  спишу» ; Редин до сих пор просыпается  под  «Thunderstuck»  AC /DC  и  он  не  любит , когда  живое  гробят  прямо  на  его  глазах.
- Послушайте , мужчина , - с  ржавым  железом  в  голосе  сказал  Редин , - я  бы  порекомендовал  вам  отойти  от  дерева  и  вернуться  к  нему  только  в  том  случае , если  вы  захотите  на  нем  повеситься.
Но  «Марафет» Белковский  от  дерева  не  отходит. Как  стоял  между  ним  и  Рединым , так  и  продолжает  стоять , угрожающе  сдвинув белесые  брови  и  потеряв  счет  бросавших  его  женщин.
- Давайте  оставим  это  дерево  без  нашей  с  вами  компании , - все еще  старался  избежать  драки  Редин , - вы  уйдете , да  и  я…
- Не  мешайте  мне  делать  мое  дело!
- Твое  дело , - с  недоброй  усмешкой  проворчал  Редин. - Не  хотел  я  сегодня  руки  из  карманов  вынимать , но  за  твое  дело  я  тебя сейчас , мягко  говоря , урою. А  ну , уйди  от  дерева!
- Не  уйду! – прокричал  «Марафет».
- Тогда  тебя  унесут , - предупредил  его  Редин.
- Поглядим!
 Глядели  они  друг  на  друга  недолго: все  больше  махали  кулаками. Редин  его , разумеется , перемахал  и  славы  ему  это  не  прибавило - подбитый  бумерангом  суеты  Семен  Белковский  был  тощ , как  политзаключенный  после  навязанной  ему  голодовки.
  Редин , не  напрягаясь , откатил  одной  ногой  «Марафета» за  дерево и  внимательно  посмотрел  на проволоку , думая  про  себя: «Не  до  конца  он  ее  закрутил: помешали  ему , не  позволили… я… я… молодец… мужчина… я… » ; о  чем  думал  Семен  «Марафет»  никому  неизвестно.
  Валяясь  за  деревом , он  гневно  бормотал:
- Убийца… Давай  закручивай  ее  снова , убийца – старайся , если  сердце  ампутировано… Все  равно  я  ее  потом  размотаю…
 Совсем  от  побоев  рехнулся: его  и  до  этого  со  здоровым  человеком  было  трудно  спутать , но  теперь  градус  мысли  и  вовсе  упал  ниже  нуля.
- Ты  что  несешь? – спросил  Редин. - Это  же  ты  ее  закручивал , а  я  наоборот  размотать  собираюсь. Ради  этого  и  мимо  не  прошел.
  Дымящийся  Старик , от  него  не  скрыться , он   скоро  настигнет  меня  и  наяву – выглянув  из-за  дерева   «Марафет»  Белковский   тускло  заискрился  крайне  недоверчивым взглядом.
- Что  значит , разматывать? – недоуменно  пробормотал  Семен. – Ее  кто-то  до  меня  замотал , я  ее , уважаемый , как  раз  разматывал , а  ты  мне  за  это  морду  набил… За  это?
- За  это  я  тебе  морду  не бил , - отрицая очевидное , сказал Редин. - Постой , я  что-то  немного  запутался… А  ты  ее  разматывал?
- А  что  же  еще! Я  же  за  живую  природу  и  куда  более  страшные  муки  на  себя  навлечь  не  побоюсь , я  за  нее…
- Ладно , хватит  уже  о  тебе. – Редин  с  досадой  отвернулся. - Я , между  прочим , хотел  грех  с  души  списать – списал , ничего  не  скажешь. Новый-то  поярче  большинства  старых  будет. Избить  человека  и  к  тому  же  избить  его  за  совершаемое  им  благое  дело - это  поступок , ни  в  какую  не  относимый  к  безусловно  идущим  в  плюс  при  определении…
- У  меня  и  сейчас  в  голове  зудит! – страстно  пожаловался  Белковский.
- Ладно , ладно…
- Даже  очень! Моя  голова…
- Да  замолчи  ты  со  своей  головой!
  Белковский  насупился  и  примолк: у  него  что-то  близкое  к  стоической  атараксии. Не  поспав  два  дня  он  выглядит  особенно  заспанным. Женщина… моя… над  ней  я – большой , воздушный , надувной… словно  бы  плаваю.
  На  той  же  Севанской , несколько  барочно  сложив  на  животе  ветхие  руки , в  высокой  кровати  лежал  мертвый  старик  Кирилл  Юрьевич  Смирнягин. 
  Скомпрометированный  стечением  обстоятельств  футуролог -  и  молился , как  жил , и  жил , как  у  сердца  в  немилости.
 Вся  семья  скорбно  стояла  рядом , и , когда  маленький  мальчик , по-видимому , внук , ожидаемо  разрыдался , бросилась  его  утешать:
- Не  плачь , милый ,  не  стоит  плакать! Успокойся , зайчик! Не  порти  цвет  лица! Дедушка  уже  стареньким  был , подошло  его  время.
  Мальчишка  их  не  слушает ; еще  больше  рыдая , он  порывисто  выкрикивает  сквозь  слезы:
- Это  я  дедушку  убил!
- Как  ты?!
- Часом  ранее  я  подошел  к  дедушке  и  сказал: «Дедушка  Кирилл, ты  знаешь , что  сейчас  по  квартирам  ходят  специальные  люди , которые  отлавливают  стариков? Чтобы  потом  сделать  из  них  мыло. Они  говорят , что  из  стариков  оно  получается особо  пригодным». Дедушка  разозлился , открыл  рот , наверное , чтобы меня отругать , и тут пена пошла..
  Мельком  взглянув  на  отца , мальчик  истерично всхлипнул.
- Папа , я  убийца , да? – спросил  он.
  Улыбнувшись  ему  с  нескрываемой  горечью  за  родителя , снисходительный  hard  loser  Василий  Смирнягин  ответил  сыну:
- Нет , сынок , ты  не  убийца… Ты  шутник.
  Солнечный  луч  бьется  в  стекло - черных  очков  молодого  слепого. Ему  не  узреть , как  меня  из  метро  тащит  подруга. Под  бранное слово ; объяснив  этому  мальчишке  дорогу  на  тот  свет , Семен  Белковский  не  покатился  бы  впереди  него  ариадновым  клубком  и не  попросил  бы  пригубить  его  печали.
  Четвертого  мая  1999  года , не  изменяя  себе  прежнему , смелому , сонному , Семен «Марафет»  был  с  женщиной  и , устав  претерпевать  ее  ядовитое  молчание , остановился ; придавая  голосу щепотку  ницшеанской  бодрости , Белковский  утверждающе - твердость  ему  сейчас  очень  желательна - промолвил:
- Подумаешь , не  получается. В  моей  жизни  есть  и  другие  источники  вдохновения.
  Она  презрительно  зевнула.
- Ну  и  какие? – спросила  она.
- Очень  разные. – ответил  Семен. - К  примеру , античная  поэзия.
  Посмотрев  на  него  через  густую  пелену  никуда  не  уходившего  мрака , она  стала  чувственно  цитировать:
- Лоно  твое  словно  цветок  с  божественной  каплей  росы… сама  написала. Ты  об  этом?
 Ощущая  себя , по  большой  части  самим  собой , безжалостно  униженным  и  оскорбленным , Семен «Марафет»  виновато  поморщился.
- Есть  и  другие , - уязвленно  пробубнил  он.
Другие-то  есть , и  они  банкуют , прослеживаются , загибаются  в  корчах , поговорим  без  свидетелей ; пожар  около  Редина  начался , скорее  всего , преждевременно.
Я , дебил , Господи , я  не  чувствую  радости  от  отведенных  мне  секунд. Только  пытаюсь  чувствовать. Заставляю  голову… борюсь; Редин  пересчитывал  на  ногах  прилично  отросшие  пальцы. Затерянный  в  самом  себе  космос  искал  обратную  тропу  в  чью-то  ладонь. Глухой  муфтий  играл  на  треснувшем  банджо  жуткие  мелодии  детства , спасенный  сахалинскими  рыбаками  тюлень  определял по  собственной  инициативе  местоположение  вражеских  подводных лодок ; Редин  приемлет  от  женщин  лишь  один  вид  утешения  и  не без  досады  видит - уже  шторы  горят.
 После  попытки  своими  усилиями  совладать  с  пламенем  у  Редин чуть  было  не  вспыхнули  зубы , но  он  ходил  на  мизер  и  с  тремя  дырами ; Редин берет  трубку  и  хочет  побеспокоить  пожарных , однако его  кто-то  опережает: не  он  звонит - ему. Он  позвонить  пока  не  успел , кто-то  оказался  поживее , Редину  его  ситуация… он  в  ней ,  она  вокруг  него… и  кто  же ему  звонит?
 Серафим  ли , горбатый  водяной  Шишига? воды  бы  сейчас , слез  хотя  бы… кто  же  мне  звонит? кому  же  не  хватает  места  в  своем  сегодняшнем  настроении…
Вслушивается , молчит: кто? Марина  Колянская. Вся  какая-то  нежданно  душевная - вдалеке  от  никчемных  обид , что  в  Редине  циркулирует  немало  матерого  аморализма.
- Привет  тебе  от  нормальных  людей , - сказала  она. – Как  дела  твои , морда?
- Внешне  не  очень… - пробормотал  Редин.
- Что  это  ты  о  внешнем  заговорил? Не  похоже  на  тебя… Я  вот  чего  звоню - вчера  в  зале  Чайковского , если  ты  еще  помнишь , мы  с  тобой  дико  пособачились , но  я , так  и  быть , беру  вину  на  себя.
 Мы  еще  спустимся  на  парашютах. Куда  скажешь – в  Булонский  лес, на  Канадский  Арктический  архипелаг , на  репетиционную  базу «U-2» ; ты  с  железным  когтем , я  с  кольцом  колбасы , огонь… бродит  по  подоконнику… Редин  схватил  с  него  горшок  с хлорофитумом: цветок ему  никто , квартира  чужая , но  кому  Редин поможет, тот  об  этом и  позабудет - взял  цветок  на  руки  и  снова  присел.
- Я  , -  сказала  Марина , -  не  всегда  такая  стерва , какой  вчера  тебе  показалась. Просто  противно  все  стало… И  ты , и  твои  никогда  не  мигающие  глаза. Сорвалась , бывает…
 Бывает - у  нее  день  по  снятию  себя  с  креста  одиночества  и  подтухшие  голубцы  под  яванским  соусом , а  у  копающегося  в  помоях  памяти  Редина  загорелся  диван.
 В  общем , Редин  встал , и  с  цветком , вместе  с  его  и  своей  жизнью , неспешно  перешел  в  другую  комнату , но  слушать  не  перестает , даже  дышит  в  ответ.
- Простишь  ли  ты  меня , Редин , или  еще  что , тебе  решать. Мне  бы  хотелось , чтобы  простил… А  тебе?
- Чего  мне? – спросил  он.
- Тебе  бы  чего  хотелось?
 Чувствует , задыхается: дым  такой , что  и  огонь  еле  заметен. Да  и  соображается  с  трудом.
- Мне  бы  хотелось , – сказал  Редин , -  снова  с  тобой ...  как  прежде… но  я   сверху…
  Слышит , обрадовалась.
- Сегодня?! – воскликнула  она.
- Маловероятно… Потом  как-нибудь… Счастья…. тебе…
- Нам! – поправила  Марина.
- Не  уверен… увидимся…ли… 
 Два  пальца , но  в  ноздри - огромная  вспышка. Закончилось  время  планеты.
 Не  нашей.
 Пока  что. Ребенок  сам  катит  коляску.
 В  ней  только  гильзы.
 Александрийская  аллегористика? Склонность  Христа  к  мытарям  и грешникам? Рвота  на  путеводный  камень? Звенящий  комар  в  подступающей  тошноте  и  никак  не  спадающий  уровень  женской  преступности ; слышится  шелестение  булыжников  и   мерная  поступь  покойницы.
  У  нее  есть  такое  же  право  на  бытие , как  и  у  Семена «Марафет» Белковского ; получив  под  деревом  по  рогам , он  довольно  близко сошелся  с  Рединым , и  ранним  январем  2000  года  потерял  сознание на  хоккее  с  мячом. На  игре «Динамо» - «Зоркий».
  Редин  тогда  пошел  еще  за  одной , а  Белковский  скатился  по  ступенькам  не  меньше , чем  на  семь  рядов: забудь  о  зиме, Семен… я  забыл… не  отпустило?… в  трамвае  случайные  люди  не ездят ; войдя  в  родительскую  квартиру  , Белковский  сразу  же  осознал , что  суровый  лицами  семейный  совет  собрался  здесь  именно  из-за  него.
  За  столом , на  строго  отведенных  им  жизнью  местах , восседали  его  отец , мать  и  две  его  младших  сестры , одна  из  которых  была еще  и  младше  первой. Посмотрев  на  Семена  из-под  заляпанных  сединой  и  не  столь  белесых , как  у  «Марафета» бровей , отец  даже не  подумал  улыбнуться.
- Садись , - сказал  он  Семену.
- Ничего , папа , я  постою.
- Постоишь? – Отец  излишне  саркастически  усмехнулся. – Будь  по твоему… Вот  что , сын. Ты  знаешь  ситуацию , которая  сложилась  в  нашей  семье – мой  брат , мир  его  праху , оставил  после  себя  только  дочь. Так  что  с  той  стороны  рассчитывать  на  продолжение  нашей  фамилии  нам  нечего. Но  у  меня , слава  Богу , помимо  дочерей  есть  и  сын. И  этот  сын – ты… Понимаешь , сынок , я  не  хочу  тебя  обидеть , но  в  твоем  возрасте  все  вы , ты  и  твои  сестры , у  меня  уже  были. У  тебя  же  детей  еще  нет. Я  не  в  курсе  всех  твоих  дел , но  это  сейчас  не  суть  важно. Ответь  мне  честно. – Облокотившись  на  стол , отец  тяжело  привстал. – Я  могу  не  тебя  положиться?
- В  чем? – спросил  «Марафет».
- В  том , что  наш  род  после  моей  смерти  не  угаснет. Прошу  тебя , будь  со  мной  честен.
Не  выдержав  наставленных  на  него  глаз , Семен «Марафет»  Белковский  приниженно  отвернулся. Пошел  на  легкую , ничего  не  меняющую , хитрость. А  когда-то  любил  спокойно  покурить. С  мыслями , что  раз  не  получается  физически , следует  разлагаться  хотя  бы  морально - сделает  одну  затяжку  и  кладет  сигарету  в  пепельницу. Там  она  до фильтра  и  уменьшалась. 
- Твое волнение , папа , вполне обоснованно , - сказал  «Марафет» , - но  уволь. Не  по  силам  мне  это.
  Семен  Белковский  говорил  по  возможности  мягко , но  его  отец , угрожающе  скрипя  вставными  зубами , по-змеиному  зашипел.
- Что  тебе  не  по  силам? – спросил  он.
- Род  продолжать , - ответил  Семен. - Ты  меня  прости , но  ему , вероятно… пора  оборваться… Короче , уволь , не  томи  мне  душу.
- Душу?! Я  сейчас  не  о  душе  говорю! Я  говорю  о…  -  Задев  неистовым  взглядом  побледневших  дочерей , он  все-таки  сумел  сдержаться. – Я  говорю  совсем  о  другом! Совсем  о  другом…
 Опустившись  обратно  на  стул , Дмитрий  Александрович  Белковский  погрузился  в  длительные  и  тягостные  раздумия.
 Выйдя  из  них , он  тут  же  направился  в  прихожую , где  начал  быстро  и  как-то  странно суетливо  одеваться. Его  верная  жена  вышла  следом  за  ним - она  часто  заходилась  в  диком  кашле , но  в  ее  семье  знали , не  кашляет  она: перед  тем , как  по  телефону  ответить , прокашливается.
- Ты  куда? – спросила  она.
- Я  не  в  праве  допустить , - ответил  Дмитрий  Александрович , - чтобы  мой  славный  род  взял , да  и  вот  так  запросто  сгинул. Пойду , поищу  кого-нибудь… Она  родит  мне  парня  и  я  дам  ему  нашу  фамилию. Другого  выхода  я  не  вижу.
  И  что  же  она? Валерия  Петровна  недаром  столько  лет  была  его  женой ; она  понимала – сама  я  ему  сына  уже  не  рожу , но  это  же  не  основание , чтобы  его  род  уплывал  с  земли  дохлой  собакой. Бог  в  помощь , милый: да  наведет  он  твой… твой  гигантский… тьфу , не  то.
- Я  желаю  тебе  удачи  в  твоей  непростой  миссии , - пытаясь  вспомнить , куда  же  она  засунула  его  канотье , сказала  умная  женщина. - Оденься  поприличней.
- Думаешь? – спросил  муж.
- Встречают  же  по  одежке.
 Сборы  и  консультации , в  которых  кроме  жены  принимали  участие  и  внезапно  ощутившие  свою  нужность  дочери , заняли  примерно  полчаса , и , поправив  вполне  не  аляпистый  галстук , отец  по  очереди  обнял  зачарованных  его  мужеством  женщин.
 Подмигнул  сконфуженному  сыну  и  сосредоточенно  отправился  в  ночь: закрыв  за  ним  дверь , они  услышали  из  коридора  его  старый  боевой  клич.
- Ради  рода!
 Январь - сезон  потерь  и  пустых  банок  из-под  кофе. Покидающий Россию  африканский  дипломат отламывает  сосульку  и  сдает  ее  в  багаж. Хочет  показать  сестре  и  старейшинам.
 Она  тает  еще  над  Москвой. Чешется  кость. На  ноге?
 К  работорговцу  детьми  присматриваются  даже  самые  благодушные  ангелы.
 Дмитрий  Александрович  Белковский  уже  начинает  действовать  на Манежной  площади , но  временами  похожий  на  приличного  человека  Мартынов  сходит  с  освещенной  прямоты  главных  улиц ; он сейчас  один , без  женщины , ограничиться  кормлением  самого  себя и  сытно , и голодно – по  весне  чаще  голодно , но  до  весны  еще  далеко , в  Новых  Черемушках  стужа , на  простуженные  тени  ложится  бледный  снег , и  к  Мартынову подбегает одетый  не  по  сезону мужчина. Сует  к  себе  в  карман  трясущуюся  руку  и  водит под  белым  ветром обшарпанным  коробком.
  Ему  не  дано  стать  опорой  самой  захудалой  семьи. Коробок  у  него  неустойчив , вываливается , гуляет , но  лишенец , гипотетически Семен «Марафет» , не  прячет его  в  кулак. Протягивает  Мартынову. Тот , разумеется , не  берет.
- Вам  чего? – спросил  Мартынов. – Или  вам  кого? Не  конкретно же  меня? Я  немного  знаю  о  хирургическом  узле  для  перевязки  сосудов , а  вы  о  чем?
- Я? О  чем  знаю  я? Практически? Ну , к  примеру , о  сифилисе… Но  вы , дорогой  мой  гринго , напоминаете  мне  человека… с  душой , еще  не затронутой  гангреной – зажгите  спичку… пожалуйста…
- Издеваетесь? – нахмурился  Мартынов.
- Курить  хочу…
- А безусый строитель , - пустился  в  разглагольствования  Мартынов , - давно хотел стать членом элитной бригады , но ему сказали: «Мы тебя  принимаем , но  ты  должен  пройти  испытание – видишь подъемный  кран? Поднимайся на него и спрыгивай вниз , а потом сразу же к нам - будем , сынок , обмывать  твое  зачисление». Парень , конечно , волнуется: я  же  разобьюсь , шепчет  он , я  накроюсь , а они  улыбаются – само  собой , разобьешься. Или  ты  думал , что  в  элиту есть  другие  пути? Других  путей  в  элиту  нет. Только  разбившись. - Подумав  о  том , что  родители  Александра  Суворова  считали  своего  болезненного  отпрыска  не  годным  к  военной  службе , Мартынов  рассеянно  усмехнулся. - А  вы , если хотите , курите. Я–то  причем.
- Меня  пальцы  не  слушаются…
  Человеческое  спорит  в  лишенце  с  его  собственным. Ему  бы  тяжело  давалась богемная  жизнь , и  Мартынов  вникает  в  его  затруднения. Не  сгорая  в  огне  жалкой  мелочности , он  уже  приступил  к  снятию  своих  толстых  перчаток – зима  в  Новых  Черемушках , бледный  снег  и  странные  люди  со  шрамами  на  глазах.
- Получается , у  вас  всего  лишь  замерзли  пальцы? – все  так  же  усмехаясь , спросил  Мартынов. – Всего  лишь  пальцы? Больше  ничего?
  Не  позволяющий  себе  откланяться  мужчина  почему-то  насупился.
- Всего  лишь , - не без вызова  сказал он , -  тут  совершенно неуместно.
- Но  даже  в  том случае , - рассудительно  заметил  Мартынов , - если у них от  холода  зачешутся , а  затем  полопаются  все  кости, у  вас  же  их все  равно  не  отрубят: сами отсохнут. Не  драма  же.
- Не  вам  судить!
 Он  там , где  притоптывают  не  в  такт. Гордыня   диктует  ему  катиться  вниз. Мартынов  вытягивает  руки  по  швам ; неподалеку  от  них  и  смерть , и  косноязычные  гедонисты , и  кафе «Медельин»: в  нем  сидят  пятеро  молодых  людей , две  пары  и  один  непарный – и взрастающий  отнюдь  не  с  девицей , а  с  квартирующей  в  нем  вечерами  печалью  юноша признается  школьным  товарищам  и  их  подругам: «Как  же  мне  не  везет  в  любви…». Но  они  его  не  слышат. Он  обращается  к  ним  повторно  и  уже  криком: «Как  же  мне  не  везет  в  любви!» , и  они  его  слышат , помнят , опознают ; слышат , но  не  слушают, им  явно  не  до  него. Да  и  не  до  кого. Они  же  целовались – just  a  kiss  away , slow  dancing  in  the  nest  of  death…      
  Они , они , огни , замри ; они  не  плачут  навзрыт  в  галлюциногенном  состоянии , Мартынов  не  наводит  внутреннею  красоту  и  не  крутит  амуры в  хилерских  филиппинских деревнях. Не  подливает  в харчо  домашнего  ежевичного  вина. Не  раскручивал  себе  вокруг  своей  оси – неприветливый  мизантроп  Седов  сдается  на  милость  провидению  в  меньший  унисон  с  общественным  укладом.
  Он  еще  в  квартире , откуда  пока  не  ушла  Елена  Котенева. Расточительная , костлявая , не  робкого  десятка ; являя  собой  человека  нестерпимо  скрученного  болью , Седов  аполитично  застонал  и  вдруг увидел  ее.  Он  этому  не  противился. Тем  более  сейчас.
- Поцелуй  меня , - попросил  он.
- Конечно , - сказала  Елена. 
 Она  обвила  его  шею  прохладными  руками  и  раскованно  приоткрыла  рот , но  едва  их  губы  слились  в  единое  целое , дико  закричала:
- Ты  что?!
- Так  надо… - сказал  Седов.
- Что  надо?! Ты  же  мне  губу  закусил!
  Седов  улыбнулся. Криво - от  боли.
- Я  придумал , как  нам  обходиться  без  чужих  театров , - сказал  Седов. - Я  также  придумал  нам  роли  без  слез  в  нашем  собственном. А  это  не  я  придумал.
- Какое  еще  это?! – спросила  Елена.
- Такое , что  когда  больно , следует  закусить  губу. – Седов  был  уверен , что  эти  знания  он  почерпнул  не  из  Завещании  двенадцати  патриархов. - Я  и  закусил.
Он  закусил  внятно , до  дыр , и  знаешь  что , крошка? Ему  полегчало. Седову  уже  гораздо  легче , Елена  Котенева  прицельно  бросает  в  него  ножницы -  в  порядке  вещей ; некоторые  люди  как  вчера из  пробирки , Редин  не  из  них , но  он  мало  спит. И  все  из-за того, что  засыпает  он  очень  поздно , а  просыпается , точнее , его будят , очень  рано.
Полная  ответственность  за  его  перманентное  недосыпание  лежит  на  его  легконастигаемой  соседке  через  стену. Заснуть  ему  мешают  ее  выкрики: под  мужчиной? женщиной? мужчиной , но  в  шкуре  и  на  четырех  лапах? -  будят  же  удары  молотка , врывающиеся  в его  сон  именно  с  ее  стороны.
Двадцать  шестого  августа  1999  года  Редину  пришлось  не  сдержался. Рак  пищевода - это  тоже  жизнь , но  ему  бы  чего-нибудь  попроще: летучего  гласа  жаворонков , спокойной памяти  о  вымершей  птице  Ихтиорнис , сырных  тортеллини  с  курицей…
Едва  услышав  ненавистный  стук , он  одним  рывком  вылез  из-под  пухового  одеяла , и  через  секунду-другую  был  у  ее  двери. Он  позвонил , она  открыла.
- В  чем  дело , сосед? – улыбнулась  она.
- Может  хватит  меня  изводить! – закричал  Редин.
Она  не  поняла  суть  его  претензий. Якобы.
- Ты  о  чем? – спросила  она. – О  том  моем  давнем  отказе , когда  ты  у  лифта  ущипнул  меня  за  задницу , а  я…
- Я  о  молотках! – перебил  ее  Редин.
- А  почему  во  множественном  числе? Никак  ты , Редин , не  научишься  с  собой  уживаться… Он  у  меня  всего  один.
- С  меня  и  одного  довольно! И  мне  меньше  всего  бы  хотелось , чтобы  в  разделяющей  нас  стене  сделали  окно , и  ты  бы  клала  на  его  подоконник  свои  локти  и  самодовольно  хлебала  из  блюдца  мятный  чай!
- Какой  же  ты  нервный , - протянула  она. - А  ну-ка  заходи.
 Редин  зашел , и  она , старательно  вихляя  упругими  бедрами , провела  его  в  свою  спальню ; Редин  ощущает  некоторое разжижение  в  костях  и  ему  уже  слегка  получше ; в  спальне  он  увидел… Нет , не  коробку  с  отрезанными  носами. И  не  абажур  из кожи  младенца.
  Лишь  то , что  вся  стена  была  занята  вбитыми  в  нее  гвоздями , на  которых  кучно  висели  человеческие  скальпы.
  В  ореоле  характерного  запаха.
- И  как  тебе  моя  коллекция? – положив  на  плечо  Редина  коробку  с презервативами , поинтересовалась  она.
- Это… ты  их? – спросил  он.
- Я , - ответила  она. - Все  они  были  моими  возлюбленными. Я  их любила страстно , но  недолго… Эстетично , правда?
- Не  в  коем  вкусе , - проворчал  Редин.
- А  ты  вот  в  моем. Не  желаешь?
  Не   желаю… бегу… отступаю ; Редин  вылетел  от  нее  холостой  пулей: в  волнении. С  навязчивой  идеей  искать  контакты  с  правоохранительными  органами - страшно  вспомнить.
  Под  деревом  ночует  эльф. Не  слышит  фонограммы  тишины.
 Вонючий , грустный… случается  и  больше  жути.
  Жизни  Николая  Садунского  и  Екатерины  Паловой , крайне  волевой  женщины , особенно  если  судить  по  ее  мощному  подбородку  и  безрадостным  воспоминаниям  дважды  переспавшего с  ней  Редина: «Я  ее  помню , она  с  грудью , с  характером , все  бы  неплохо , но  из-за  волевой  женщины  и  жизнерадостный  кюре пасхальным  суицидом  молитву  скрасил» - отчего-то  не  склеивались , и  она повела  его  в  ресторан.
  Заказав  «Царскую  уху  по-свердловски» , она  проследила , чтобы  официант  отошел  максимально  подальше  и , не  всецело  полагаясь на  простоту  обхождения , приступила  к  выполнению  заранее  намеченного  плана.
- Давай  представим , - сказала  она , - что  мы  еще  не  знакомы. Словно  бы  я  только  что  подсела  к  тебе  за  столик , и  ты  даже  не  знаешь , как  меня  зовут. Попробуем?
  Недолго  думая , входивший  в  Московскую  гильдию  пекарей  Николай  Садунский - отвисшая  нижняя  губа , задранная  верхняя - с  воодушевлением  согласился.
- Это  ты  хорошо  придумала , - сказал  он.
- Ну  тогда  начинаем… Добрый  вечер!
- Добрый  вечер , - согласился  он.
- Погода  сегодня  какая-то  непонятная. Вроде  январь , а  слякоть. Вам  так  не  кажется?
- Вполне  может  быть , - сказал  Садунский.
  Поворот  ее  ухоженной  головы  явно  претендовал  на  шарм.
- А  у  вас  пиджак  красивый , - сказала  она.
- Да  и  рубашка  ничего , - усмехнулся  Николай.
- Не  желаете  познакомиться?
  А  не  желаете  ли  пробежаться  по  еще  не  застывшему  цементу?   Повести  интенсивную  подготовку  к  загробной  жизни  и  взяться  за реализацию  одного  из  декретов  Фуше , по  которому  все  священники  должны  были  в течении месяца  найти  себе  подругу  жизни? -откинувшись  на  спинку  стула , Николай  Садунский  сладко  потянулся , причем , впервые  за  несколько  последних  лет , его  улыбка  наконец-то  сумела  вырваться  из  тернового  оцепления  морщин.
- Ну , что  же  вы  молчите  и  молчите , - нетерпеливо  нагнетала  Екатерина Палова. - Вы  желаете  со  мной  познакомиться?
- Ха-ха…
- Да?
- Нет.
  Садунский   не  желает  с  ней  познакомиться , силы  тьмы  терпят  редкое  поражение , и  что  же , друг  Николай , было  дальше? Ничего, Седов.  Все  тип-топ. Я  исчез  из  ее  жизни , как  вороватый  клерк  из пущенной  им  по  миру  компании ; вам  «Арбатского»? всего  одну? Но  я  ведь  три  у  вас  сегодня  уже  покупал. Поэтому  я  и  спрашиваю. Спрашиваете… Заставляете  меня  краснеть. Страдать  и  перебирать  от  недопонимания ;  у  Седова  сломана правая  нога.
  Он  лежит  на  растяжке  в  пироговской  больнице , не  испытывая  патологической  страсти  к  всправлению  чужих  мозгов , и  на  той  неделе  к  нему  заходил  Семен «Марафет» Белковский. Они  пили  зеленый чай  и  укрепляли  кармические  связи ; ни  у  кого  ни  вымаливая  перебить  номер  на  своей  заблудшей  душе , Седов  говорил  «Марафету» Белковскому , что  все  мы  здесь  всего  лишь  рядовые  бойни. Он  объяснял  Семену  чем  он  это объясняет. Не  на  выкрике.
- Когда  ты  не  один , - говорил  Седов , - а  с  кем-нибудь  вдвоем , не  важно  с  кем , но  не  один - твоя  жизнь  от  этого  разбавляется , проще  говоря , теряет  концентрацию.
- Но  ты  же , - возражал  «Марафет» , -  можешь  загустить  ее  за  счет  другой. Я  имею  в  виду  за  счет  той  другой , которая  сейчас  с  тобой.
- Если  бы… Тут , Марафет , все  гораздо  сложнее – пытаться  восполнить  утраченную  концентрацию  своей  жизни  за  счет  жизни  той  женщины , которая  сейчас  с  тобой , это  все  равно , что  смешивать  порох  с  водой.
- Не  пойдет? – спросил  Белковский.
- Я  отвечу  тебе  в  зависимости  от  того , куда  тебе  нужно  идти. Тебе  куда  нужно?
  Седова  со  Белковским  не   проймешь  надуманными  медиасенсациями: они  негромко  рассмеялись. Поскольку  одной  дорогой  идем. От  и  до.
  Замыкаясь  в  себе , как  в  концлагере. Расстегивая  ворот  бронированной  рубашки  - ложись  первой , Леночка.
  Я  посмотрю , что  получится.
  Елена  Котенева  пришла  к  Седову  шестнадцатого  ноября  2001  года ; нога  сломана  не  у  нее  и  во  многом  благодаря  этому  она  настроена  исключительно  позитивно. Проснулась  и  удивляется: надо  же  жива  еще.
 Да  и  ноги  пока  целы.
- Ты  просто  лежи  и  ни  о  чем  не  думай , - сказала  она. – И  уши  подушкой  не  оборачивай , поскольку  я  сейчас  буду  тебя  морально  поддерживать.
  Но  для  Седова  ее  моральная  поддержка , как  для  обкуренного  миротворца  Чувалы  Пркача  чайная  ложка  с  морской  кровью ; из  одного  динамика  Питер  Грин , а  из  другого горловое  чтение  бессильных  строк «Травмы  блюза» Худриана  Цапалы.
- Моральная  поддержка , - не  надеясь  на  многое , пробормотал  Седов , -  вещь , вероятно , необходимая , но  лучше  бы  ты , Леночка , поддержала  меня  орально.
- Как  ты  сказал?! – воскликнула  она.
  Не  поддержит. Человек  человеку  волк: порычать , повыть  его  не  затруднит , но  не  просить  же  у  волка  сделать  тебе  минет. Седов  бы  не  просил.
  Елена  Котенева  им  недовольна.
- Поддерживать  тебя  орально  в  этих  стенах , - сказала  она , - меня  не  заставит  и  все мое  человеколюбие. Да  как  ты…
- В  смысле , словами.
- Словами? Ну  если , словами… А  я  что  собираюсь  делать?
  Предложение  не  прошло: больнее  ему  от  этого  не  стало , но  Седов  же  рассчитывал  на  улучшение ; он  бы  не  возражал , если  бы  оно  наступило еще  до  того , как  он  умрет: туз , снова  туз! два  туза… первой  и  третьей  масти ; пиковый  и  бубновый.
 Ты , Седов , - будучи  с  ним  знакомым , сказал  бы  Редин , - стратегию  на  их  пробивной  мощи  все  же  не  строй: ты  же  эти  тузы  на  мизере  прикупаешь…
- Что  ж , Седов , - пошла  на  мировую  Елена  Котенева , - недоразумение, так  недоразумение: проехали. Тебе  новости  рассказать? 
- Расскажи , - хмуро  сказал  Седов.   
 Вот  Яуза  из  берегов  не  вышла - нет.
 Один  лишь  пес  жует  туман.
 Устав.
  Капитан  Джек  жует  туман , потому  что  уже  устал  глотать  его , не  пережевывая. По  нему  сразу  видно , как  он  одинок.
  И  насколько  его  это  не  заботит.   
  Я  тоже  выгляжу  небогато , но  видела  бы  ты  меня  в  блеске  молний. В  эпицентре  события. Когда  в  почти  вырубленном  лесу  встретились  два  медведя. Оба  бурые , но  у  Хамсяка  нос  с  горбинкой  и  зрачки  с  достоверным  отображением  недалекой  угрюмости ; широкие  ноздри  Хамсяка  вдыхают  не  только  пчел. Он  разговор  и начал:
- Где  мой  мед?
  Пушонок  промолчал  и  еще  чаще  захлопал  глазами. Низенький  он медведь , кроткий , и  к себе , и  к  другим  безобидный , но  Хамсяку  нет  никакого  дела  до  его  нрава. Темно  у  него  в  большом  черепе. Ни  малейших  претензий  к  теории  Большого  взрыва , ничем  не  объясняющего  того , почему  материя  в  космосе  распределена  столь  неравномерно. 
- Ты что , чушок , - замахнувшись  на  Пушонка , проорал  Хамсяк , - решил  в  молчанку  со  мной  поиграть?! Где  мед?!
 Пушонок  лишь  испуганно  развел  лапы. Во  взгляде  у  него  робко  искрится  истина: не  знаю  я , где  ваш  мед , не  брал  я  его. Не  посмел  бы.
  Хамсяк  совсем  озверел.
- В  последний  раз  спрашиваю , - прокричал  он , - сейчас  спрошу , а  больше  не  буду! Колись , сучонок , а  не  то  наизнанку  выверну!
  Сеньор  Хамсяк  не  умеет  думать  о  себе  плохо , и , жалобно  заплакав , Пушонок  получил  в  ухо.
  Опрокинулся. Им  овладело  здоровое  безразличие.
  Внезапно  с  холма  спускаются  еще  медведи:  штук  пять-шесть , и  все  здоровые , практически  амбалы ; один  из  них  вразвалку  подходит  к  Хамсяку  и , не  примешивая  к  предстоящему  выяснению  даже  ничтожного  присовокупления  примирительной  любезности , берет  его  за нос.
Нос  у  Хамсяка  с  горбинкой. Берут  его  за  него  не  молча:
- Вижу  ты , говнюк , на  братишку  нашего  наезжаешь? На  сиротку глухонемую?  Знаешь , что  тебе  за  это  будет? Хана  тебе  будет. А  ну-ка , братаны , навались.
 Побратайтесь  с  моей  кручиной. Не  вытирайте  об  меня  колеса  нагруженной  асбестом  телеги  и  не  заражайте  меня  намерением  лечиться ; Хамсяка  валят  на  землю , скручивают  по рукам  и  ногам плетеными  канатами: до  него  уже  не  дотянуться  долгопалым  клешням  венерических  заболеваний , и  он  тоскливо  размышляет: что  же  это  за  жизнь , если  она  скоро  кончится? откуда  же у  них  с собой  канаты? – я!… вас!… не  выйдет.
  Смахнув  с  лица  сладкий  пот  возмездия , самый  главный  из  спустившихся  с  холма  беззлобно  сказал:
- Ты  тут  пока  полежи. А  мы  пока  охотников  свистнем.
 Они  обняли  своего  братишку  и , самодовольно  приподнимая  плечи , завиляли  бедрами  и  ушли: Пушонок  шагает  вместе  с  ними. Смеется  полуденному  солнцу , преодолевает  проблемы  социальной адаптации , неосмотрительно  обнимает  ступнями  задремавшего  ужика.
 Ужик  ему  вслед  не  смеется. Он  не  преувеличивает  значимость  того , что  на  исходе  девятнадцатого  века  в  семь  утра  под  Костромой  в  жестяном  желобе  для  стока  воды  беспокойно  спала  сумасшедшая  гадюка.
  Если  бы  на  крышу  не  ливанул  крупный  дождь , она  спала  бы  там  и  дальше , но  дождь  все-таки  полил ; потоки  воды  потащили змею  по  желобу  и  в  конце  концов , сбросили  ее  вниз.
  В  это  время  из  дома , на  котором  висели  эти  самые  желоба , вышел  опухший  кузнец  Михаил  Зимин: посмотрел  на  дождь  и  так ему  захотелось  хлебнуть  дождевой  воды , что  прямо  мочи  нет. Так  в  чем  же  дело , подумал  он. Подставил  голову  под  струю  и  начал  пить. Тут-то  гадюка  ему  в  рот  и  упала.
  С  тех  пор  об  этом  кузнеце  пошли  недобрые  слухи.
  В  деревне  с  испугом  говорили , что  все , кого  он  бы  ни  поцеловал , через  несколько  дней  помирают. Местный  же  врач  Тихомиров  кузнеца  наоборот  защищал. И  когда  речь  заходила  об «убивце» , как  Михаила  Зимина  называли  и  мал  и  велик , он  всегда  говорил:
- Отсталый  вы  народ. Одно  слово - деревня. Сколько  можно  повторять: от  яда  они  померли , от  змеиного  яда.
  Однажды  Тихомиров  вообще  не  сдержался:
- Оставьте  мужика  в  покое , понятно?! А  лучше  так  сделаем - я  сам  с  ним  поцелуюсь. Может  хоть  это  вам , дубинам , верным  доказательством  будет.
 На  третий  день  вся  деревня  пришла  хоронить  своего  лекаря. Бабы , не  стесняясь , плакали ; мужики  молчали  и  представительно  сморкались  в  картузы , поп  Андроник  уже  было  гнусаво  запел  упокойную , но , запнувшись , с  неподдельным  ужасом  взглянул  на  народ.
- Братья  и  сестры  во  Христе! – возопил  он. - Что  же  мы  делать  будем? Пасха  Святая  скоро , а  по  закону  Христианскому  надо  со  всеми  похристосываться…
 Ему  никто  не  ответил: на  кладбище  стало  так  тихо , что  было  слышно , как  на  землю  падают  легкие  слезы. Одна  только  Маша  Купляева , девка  пышная  и  глупая , не  испугалась. Не  буду  я , сказала  она , с  ним  целоваться. Пусть  Господь  меня  навсегда  в  девках  оставит , но  не  буду.
  На  нее , конечно , закричали , схватили  за  косу , однако  по  мнению  практически  всех  здравомыслящих  историков - начиная  с  закончившего  истфак  МГУ  Семена «Марафета» Белковского , которому , что  Геродот , что  Гелланник ; друзья-археологи  раскопают  гробницу  Энея , обратятся  к  Семену  за  оценкой  их  находки , и  он  глубокомысленно  ответит: «По-моему , тут… это… полинезийская  погремушка  в  форме  фаллоса» - именно с  этого  Машиного  крика  вера  на  Руси  стала  осыпаться  и  рушиться.
  У  них  даже  есть  специальный  термин  «Машин  крик», обозначающий  неотвратимые  последствия  для  будущих  поколений. А  вот что  стало  с  кузнецом  Зиминым , истории , как  науке , не  ведано. Но  нацеловался  он , вероятно , вдоволь – не  считая  поцелуев  и  не  страдая  от  их  несовершенства. Михаилу  Зимину  было  больно  выздоравливать.

  Оставил  я  свой  член  у  Спасской  башни.
  Для  президента? Для  туристки  из  Мали?
  Для  ночи  без  тебя? - по  Эйнштейну  масса  тела  тем  тяжелее , чем быстрее  оно  движется , и  Семен «Марафет» Белковский , как  Бельмондо  со  свинцом  в  спине , с  полной  выкладкой  на  последнем  дыхании  летел  к  отъезжающему  автобусу ; он  махал  водителю  рукой , попутно  вспоминая: «Кошелек  же  я  в  другой  куртке  забыл , чем  же  мне  теперь  с кондуктором  расплачиваться: ссадит  ведь , тварь , не  пожалеет». Домой  Семену  Белковскому  возвращаться  некогда - встреча  уже  назначена  и  в  случае  его  опоздания  просто  не  состоится. До  нее  остается  еще  минут  десять , домой  за  кошельком  и  ловить  машину  не  проходит ; его  не  станут  ждать  ни  секундой  дольше: все  бы  ничего , но  Семену «Марафету»  эта  встреча  просто  необходима - неприятности  у  Белковского. Поганей не  придумает  и  оттаскиваемый  от  спаривания  лось , и  «Марафет» идет  на  риск: ну  почему  мне  бы  заранее  не  выйти , идиот  я ,  самоубийца  без  цели  погибнуть , мне  нужно  проехать  всего  три  остановки , наверное , проскочу , хватит  уже  на  мою  душу  увечий – да, я  невезучий , но  хватит , хватит , не  добивайте  меня , ну  пожалуйста , хватит!».
  Семен  запрыгивает  в  автобус , боязливо  вжимается  в  сидение  и  молится , молится , молится: лишь  бы  автобус  без  кондуктора , лишь  бы … но  нет: вон  она , зараза , приближается». Но  нет , это  не зараза: спасибо  тебе , судьба , все  прежнее  тебе  прощаю , спасибо! - это  когда-то  любимая  им  Настя  Шипицына ; в  ее  пути , по-видимому , тоже  не  все  обернулось  сказкой , раз  кондуктором  трудится ; и  она «Марафета»  не  ссадит , в  силу  этого  Семен  успеет , а потом  еще  лучше , дальше  он  отыграет  свое , еще  и  прихватит  принадлежащее  недругам , ведь  ее  появление  здесь  не  просто  так , провидение…
- Ваш  билет , - сказала  она.
- Привет , кошечка , это  же  я , Марафет , не  узнала? – чувственно  спросил  Семен Белковский.
- Узнала , - ответила  Анастасия. -  Ваш  билет.
- Да  я  кошелек  дома  забыл , но  какое  это  имеет  значение , мы  же  с  тобой  и  оказываясь  с  другими , продолжали  помнить  друг о  друге. Лично  у  меня  из-за  этого  возникали  некоторые  проблемы  с  потенцией , но  я  тебя , кошечка…
- Оплачивайте  проезд  или  сходите.
 Белковский  по  праву  разозлился , закипел , и , позабыв  о  необходимости  быть  на  встрече , не  стал  тянуть  время ; вскочил  с  места  и  злобно  прокричал  на  весь  салон:
- Платить  тебе  я  не  буду! Я  и  нашу  любовь  деньгами  не  мерил  и  сейчас  ты  от  меня  ни  копейки…
- Тогда  сходите.
 Меня  познать  немногим  надо , меня , меня , вытаскивайте  и  кладите , мне  кажется , что  я умру  с  открытыми  глазами , не  зуди , толстуха , глубже  уже  не  воткнешь: будь  по-вашему , дщери  Аида - Семен  «Марафет»  сошел.
  Не  доехав  одну остановку - ее  можно  было  и  пробежать , две  с четвертью  минуты  еще  оставалось , и  полностью… на  сегодня  полностью  разуверившись  в  жизни.
Полностью , но  не  больше  Андрея  Митулина. Постнолицевого , неосновательного , проведшего  для  «Марафета»  бесплатную  экскурсию  по  Выгской  пустыни  и  приемлемо  жившего  без  любви  в «состоянии  нормального  горя».
Работая  над  концовкой  крайне  антиклерикальной  книги - среди  всего  прочего  и  том, как посланника  электрического  света  Губония Баламута  пришибли  на  богомолье  золотой  кадильницей: он  лежал  на  бедной  земле  Малой Азии , а  переодевшиеся  в  воронов  архангелы  пикировали  на  него  уже  с  раскрытыми  клювами - Андрей  Митулин  ощутил  отнюдь  не  беспоследственную  утрату  вдохновения , кормившего  его  впроголодь , но  не  постным ; незадачливо  путаясь  в  пантеоне  верховных  божеств , Митулин  не  знал  к  кому ему  ринуться  за  срочно  необходимой  помощью.
 У  него  уже  вышли  все  сроки.
 Звонивший  ему  по  поручению  издателя  штуцер  беспечно  запугивал  Андрея , разрывая  на  своем  конце  листы  бумаги. «Жилы  документов  мы , парень , рвем , - говорил  он , - мы  и  наш  договор  тобой  подобным  образом  уничтожим , а  потом  пришлем  к  тебе  Веню  Шалова: узнаешь тогда , зачем  мы  его  при  редакции  держим».
Дни  шли , и  вечером  третьего  апреля  1999  года , сворачивая  с  Ленинского  проспекта  в  сторону «Шаболовской» , Андрей  Митулин оказался  возле  настороженно  притихшей  церковью. Он  нетвердо  вошел  вовнутрь. Терять  ему  нечего: Веню  Шалова  обещали  прислать  уже  завтра. 
Встав  у  первой  попавшейся  иконы , Андрей  принялся  хрипло  шептать  о  насущном:
- Ты … наверное , святой – я  не  знаю  твоего  имени , но  если  ты здесь  висишь , то ты  и  с  Господом , скорее  всего , на  короткой ноге , и  ты  скажи  ему… моя  книга , конечно , не  слишком  вас устроит , но  если  он  мне  не  поможет , ко  мне  завтра  придет  Веня  Шалов… скажи  Господу , чтобы  он  уберег  Веню  Шалова от  большого  греха – скажи , пусть  он  поможет  Андрею  Митулину  дописать  его  противоречивую  книгу. Господь  же  милосерден , он  не  должен  смотреть  на  то , что  моя  книга  и  его  самого  плотно  задевает: и  его , и  всю  вашу  систему… но  кроме  вас , мне  не  к  кому обратиться… вы  бы  помогли , а? И  Господь , и  ты… не  знаю , как  тебя  зовут , но  ты  тоже  не  сиди  сиднем – делай  что-нибудь.
 Той  ночью  Андрей  Митулин  дописал  свою  книгу. Господь  помог ему  развязаться  с последней  главой , повествующей  о  пламенной  проповеди  посланника  электрического света  Губония  Баламута , в  результате  которой  бесправные  орды крещеных  карателей  вливаются  всей  душей  в  лоно  научного  атеизма ; получив  от  издательства  немного  денег , Митулин  положил  их  в  задний  карман  зеленоватых  «бананов»: жду… жди… не  ждать?… в  затылке  перекатывается  огромный  валун  и  скачут  казаки ; чтобы  их  символически  освятить , Семен  Белковский  к  Митулину  не  приехал.
  Семен  «Марафет»  сводит  счеты  с  жизнью: она  с  ним , как  ему  кажется , уже  свела , он  с  ней  еще  нет ; пистолет  у  Семена с  глушителем , и  он  стреляет  из  него , не  прижимая  его  к  виску - Белковскому  холодно , когда  у  виска  дуло. «Марафет» стреляется: пистолет  к  виску  не  прижат , он  от  него  на  расстоянии , рука  у  Белковского  мучительно  гуляет ; первый  раз  выстрелил - не  попал , второй  тоже ; рука  ходила  ходуном. Целую  обойму  разрядил - ни  одна  не  задела.
  Семен  «Марафет» переводит  дух. Оглядывается  по  сторонам.
  Стекло  в  книжном  шкафу  разбито , маятник  от  часов  срезан  слепой  пулей – остальные  вошли  в  стену. Сегодня  еще  ничего. Когда  Белковский  на  прошлой  неделе  стрелялся , он  и  стоящий  на  видеомагнитофоне  макет  Тадж-Махала  на  куски  разнес , и  удивленного  какаду  с легкой  смертью  познакомил. Хороший  был  какаду - если  чего  и  скажет , то  sotto  voce. Тактичный… «Марафет» Белковский  ему  такт  не  прививал , но  какаду  и  без  его  воспитания  отворачивался  ненапыщенным  астральным  взглядом  от слишком  яркого  солнца: он  и  мертвым  лежал , словно  бы  домой  вернулся.
  На  мягкой  подстилке  из  своих  окровавленных  перьев. Но  выпив  яда , не  стоит  сплевывать. И  вопрос  не  в  самоуважении , а  в  здравом  смысле. Который  и  на  небесах  давно  занесен  в  Красную  книгу.      
  А  в  Царицыно  групповое  одиночество.
- Я  про  тебя  мало  что  знаю , - тягуче  говорила  Редину  лежавшая с  ним   женщина , - но  ты  про  себя  знаешь  не  больше. Твои  дела  идут  не  лучше , чем  мне  предвиделось. Ты  пронизан  ветром, который  был  предназначен  для  других. Скажи , Редин , а  вот  во сне  ты о  чем  думаешь?
- О  тебе , - ответил  Редин.
- В  каждом? – спросила  она.
- Если  увижу , то  в  каждом.
- В  каждом  из  нас  столько  всего  лишнего , что  многое  и  от  Господа  желательно  скрыть. - Она  любила  Редина  proprio  motu , Марина  брала  ночь  за  грудки. - Меня  увидишь?
- Сон.
- А  если  меня?
- Тебя  не  дай  Бог , - сказал  Редин. - Ты  и  наяву  красивая.
- А  во  сне? – улыбнулась  она.
- Во  сне  тоже , во  сне  ты  очень  красивая - мне  лестно , что  ты  ты  спишь  рядом  со  мной. Если  бы  я  умел  себя  завидовать , то  не  удержался  бы , позавидовал.
- Хмм… А  в  чьем  сне  я  красивая?
- Не  в  моем , - ответил  Редин. - Ты  красивая , когда  спишь.
- А  ты?
- Я  не  сплю , и  в  голове  у  меня  что-то  связанное  с  детством – обрывки  музыкальной  темы  из «Ва-банка» , перекошенное  лицо  Валеры  Шмарова , после того  как  он  забил  Киеву  тот  великий  гол… Я  не  сплю.   
- Потому  что  видишь  меня? – спросила  она.
- Потому  что  бессонница! – воскликнул  Редин.
Мало  того , что  ты  из-за  них  не  спишь , ты  еще  должен  видеть  их  во  сне. Сам  не  свихнешься , так  помогут , и  кто-то  понимает  это  не  хуже  Мартынова  или  Седова.
Выйдя  из  пропахшего  мертвечиной  помещения , отбойщик  мясных  туш  Леонид  «Палач»  Датилов - не  оспаривавший сомнительную  осведомленность  Редина , беспристрастно  рассказавшего  ему , что  когда  на  Руси  секли  розгами  пьяных  священников , они  просили , чтобы  это  делали  не  люди  благородного  происхождения , а  крепостные  или  посадские - обреченно  уставился  на  никем  не  нарушаемую  голубизну  послеполуденного  неба.
- Как  бы  я  хотел  стать  облачком , - одухотворенно  прошептал  Леонид «Палач».
  Разноголосица  птичьих  пений  сплеталась  в  единую  небесную  улыбку.
- Правда , если бы я был облачком , я бы вряд ли  захотел  быть  облачком…
  Леонид  Датилов  криво  усмехнулся  и  вытер  лицо  забрызганным  кровью  передником:
- У  облачка  недостаточно  мозгов  , чтобы  хотеть  быть  облачком.
  Тем  летом  его  сердце  еще  было  кем-то  занято: в  моей  жизни  был  шанс. Шанс  в  жизни. Был. Несомненно.
  Почти  наверняка. Не  исключено.
  Вспомнить  бы  еще , когда. И , может  быть , с  кем - не  избегай  меня , Ирочка. Хотя  бы  переоденься  при  мне.
  Минуты  наполнялись  секундами , и , насытившись  до  отвала , уступали  места  изголодавшимся  однополчанкам. Невидимые  с  утра  звезды  хранили  свою  невидимость  и  по  сей  час ; держи  его   уверенно… как?… как  початок - непритворно  скрюченному  международному  гроссмейстеру  Самуилу  Лайфецу , через  две  ночи  на третью  одолеваемому  нечистыми  побуждениями  к  невесте «Палача» Датилова  Ирине , приснился  сон: он  играет партию  с  неким  плохо  пахнущим  бородачом , делает  ход  и…
  То , что  случилось  непоправимое , Лайфец  почувствовал  сразу. Он же  хотел  играть  Староиндийскую , Самуил  Исакович  даже  помнил, когда  ее  в  последний  раз  играл  Фишер - Бобби  играл  ее  в  1970-м , играл  черными  против  Сабо , играл  и  выиграл ; в  левом  полушарии  Самуила  Лайфица  кто-то  орет: я  падаю! Не  подхватишь?!
  Буквы  в  книгах  всегда повторяются , и  многим  от  этого  скучно ; многим , но мне  ли? мне  или  сидящему  на  ореховой  маске  чудовища  юноше-скопцу? - Самуил  Лайфец  не  в  себе. Не  в  мученическом  венце , но  в  драгунской  треуголке ; бородач  на  него смотрит  и  дебиловато  хихикает.
- Что  это  ты  творишь , маэстро? – спросил  он. - Это  же  не  Староиндийская  защита , это, тебе  ли  не  знать , Новоиндийская. – Даже  не  догадываясь  о  том , что  книги  о  путешествии  на  луну  исались  греками  еще  две  тысячи  лет  назад , бородач  артистично  потер  потные  руки. - Теперь  ты  обречен!
  Пробежав  слипающимися  глазами  по  бесперспективной  позиции , Семен  Лайфец  тяжело  вздохнул. Потеряв  сознание , он  рухнул  головой  на  доску ; вошел  в  туман , опрокинул  все  фигуры - из  его  некровоточащей  головы  освобождающе  сочилось  отчаяние.
   На  утро гроссмейстер  Лайфец  не  проснулся.
 Потерявший  сознание  во  сне  с  утра  никогда  не  просыпается.
 
  Проходит  день , за  ним  и  ночь , но  утром  нет. Надежды. Завтрака.
Тебя. Прораб  в  Братеево  смеялся , увидев , что  осталось  от. Твоих  лучей. Моей  спины - свои  взаимоотношения  с  ней  Михаил  Емышев… Михаил? вы  ученик  Самуила  Лайфеца? Я  незрелый  тридцатидвухлетний  самец , по  мнению  работавшего  со  мной  Редина ,  «правдоподобно  догнивающий  в  застенках  несерьезных  ценностей» - отношения  с  ней  Михаил  мог  охарактеризовать , как  если  бы  в  гаражах  за  два  до  рассвета  горели  три  сигаретных  огонька.
Два  на  уровне  нормального  человеческого  роста - это  курит  она  с  очередным  оказавшимся  с  ней  мужчиной ; третий  совсем  слегка над  землей.
 Огонек  от  сигареты  Михаила Емышева - сам  Михаил  словно  бы  лежит  под  их  ногами. Он  смотрит  не  под  юбку  любимой  девушки , а  на  звездное  небо , и  Вероника  Самолина  пытается  потушить  его  сигарету  брезгливым  плевком.
Не  попадает. И  тогда  предполагающий  воспользоваться  ею  прямо  в  парке  индивид  тушит  сигарету  Михаила  Емышева  лакированным  ботинком.
Потом  он  не  убирает  ботинок  с  его  лица ; он  и  Веронику  Самолину  отделил  от  других  дам  всего  на  один  вечер , и  голову  Михаила  Емышева , пять  раз  в  день  кормившего  громадного  ирландского  волкодава  по  кличке «Зайка» ,  в  лосиноостровскую  землю  вдавливает.
  До  минуты , когда  бы  его  голову  вдавливали  в  землю  Михаил  Емышев  пока  не  дожил , но  к  этому  все  и  идет ; Емышев  считает за  большую  честь  даже  такую  малость , как  проводить  ее  до  дома: любимая… не  проси , говорила  она , я  не  буду  открывать  ладонь.
  А  что  там  у  тебя?
  По-моему , ничего. Но  ты , Михаил , в этом  не  убедишься. Потому  что  я  не  буду  ее  открывать ; Вероника  Самолина  Емышева  не  ценит: разрезает  его  сердце  лунным  серпом. Кричит , выходит  из  себя:
- Хватит  за  мной  везде  ходить! Устала  я  от  тебя , дружок… Скоро  я  и ослепнуть  соглашусь , лишь  бы  тебя  не  видеть.
- Но  я  ведь  тебя  люблю , - с  жалкой  мольбой  пробормотал  Емышев. - И  я  счастлив , когда  ты  уделяешь  мне  хотя  бы  секунду  своего  времени.
  По  дереву  вверх , как  обезьяна , плевать на  ваш  смех – я  Шива , я  Рама… Вероника  ему  ответила. Спросила , но  уже  с  ответом.
- Моего  времени? – спросила  она.
- Хотя  бы  секунду , - сказал  Емышев.
- Да  как  ты  смеешь  претендовать  на  мое  время?!
  Но  ее  искренняя  злость  не  охладила  его  чувств - не  отпустив  Веронику  пожинать  бурю  с  кем-нибудь  без  него , Михаил  Емышев  целовал  и  покусывал  ее  длинный  нос ; из-под  ваших  ног? вышибли  Его  крест? из-под  моих… не  испытывая  недостатка  в  основаниях  попортить  себе  настроение  и  подталкивая  ее  к  свадьбе  горячим  дыханием  в  спиной  мозг, он  пять  лет  бродил  за  ней  след  в  след. И  Вероника  вышла  за  Михаила: выходила  из  себя , но вышла  за  него - заставил  он  ее  все-таки  считаться  со  своей  любовью. Укротил  ее , додавил.
Годом   позже  жажда  обладания  как  бы  утолена , и  у  Михаила  Емышева  изжога – у  его  души ; не  фейерверк  у  него  во  взглядах  на  будущее ; если  и  вспышка , то  дымовая – через  одиннадцать  месяцев  после  свадьбы  Михаил  Емышев  заехал  по  работе  на  улицу  Дмитрия  Ульянова , и , проезжая  мимо  строившегося  на  его глазах  Дарвиновского  музея , тихо  присвистнул , подал  к  бордюру , остановился ; в  машине  Михаил  не  один , рядом  с  ним  его  сослуживец  Редин , свободомыслящий  человек , нередко  повторяющий: полдень  сознательней  рассвета. Будет  зима , буду  и  я - когда  захочешь  прокашляться , обязательно  вынимай  изо  рта  жевательную  резинку. Я  с  недавних  пор  вынимаю.
- В  чем  дело , Миша , почему  встали? – недоуменно  спросил  Редин. – Опять  что  ли , по  пиву?
- Вот  здесь , - ответил  Емышев , - я  однажды  подошел  и  познакомился  с  девушкой – терялся , но  все  же  заговорил…
- Как  ее  звали , помнишь? – спросил  Редин.
- Вероникой… Теперь  она  моя  жена.
 Михаил  Емышев  нерационально  нахмурился: что  случилось , то  случилось , но  не  восторгаться  же  ему  высшей  математикой  Троицы - надводными  развлечениями  этого  Бермудского треугольника ; не  обливаться  же  потом  и  слезами  при  появлении  из-за  туч одутловатого  нерусского  лица  …
- Я , - сказал  Редин , - неплохо  помню  ее  по  вашей  свадьбе. Тогда ты  еще , если  я  ничего  не  перепутал , весьма  бурно  суетился  вокруг  нее  влюбленным  питекантропом.
- Было  такое , - согласился  Емышев.
- И  ты  познакомился  с  ней  именно  здесь? 
- Здесь. - Опуская  ногу  на  педаль  газа , Михаил  Емышев  ничуть  не  светился  «светом  невечерним». – Здесь , здесь…
- …?
- Ненавижу  это  место.
 

                2


Заметив  дебелого  кокаиниста  Варянова  в  компании  с  вызывающе  немолодой  женщиной , Седов  несколько  удивился. Хотя  годы  идут , привычки  меняются , мечты  об  утепляющем  смраде  домашнего  очага  становятся  все  навязчивей.
Когда  она  отошла  за  бокалом  шампанского - все  за  счет  устраивающей  презентацию  трастовой  компании - Седов  подобрался  вплотную  к  Станиславу  Варянову , и , поздоровавшись , ненароком , между  здравствуй  и  прощай , поинтересовался , кем  ему  приходится его  спутница.
 Варянов  беспокойно  осмотрелся , переступил  с  ноги  на  ногу , и  едва  слышно - только  для  Седова , в  зените  собственного  уныния - промямлил:
- Это  моя  женщина.
 Поддерживая  выбранную  им  приватность , Седов  закрутил  гайки  голоса  на  полную:
- А  она  для  тебя  не  старовата?
  На  бледных  губах  Станислава  Варянова  судорожно  задергался  подрагивающий  палец.
- Не  надо  так  орать , – умоляюще  сказал  он. - Информация  предназначена  только  для  тебя , всем  прочим  я  говорю , что  она  моя  родная  тетка: одна  из  них. Из  воронежских  дворян.
- Не  много  ли  конспирации? – спросил  Седов.
- Меньше  никак  нельзя. - Вытащив  из  коктейля  обкусанную  трубочку , Варянов  опорожнил  стакан  одним  глотком. – В  молодые годы , Седов , я  видел  свою  дальнейшую  жизнь  иначе. Я  предполагал , что  буду  посещать  фуршеты  в  сопровождении  юных  особ , представляя  их  собранию  как  подрастающих  под  моим  руководством  племянниц… Но  вышло  все  наоборот.
- Хорошо  хоть  так , - сказал  Седов.
- Ничего  хорошего  я  в  этом  не  вижу , - озлобленно  проворчал  Варянов.
  Посмотри  вон  туда , Станислав. Куда? Все  равно. Оно  везде- растворяясь  в  липкой  жиже  неуемно  отдыхающей  массы , Станислав  через  силу  приободрился  и  подбросил  в  общий  гомон  свою  долю  искренне  наигранного  счастья:
- Прекрасный  вечер , вам  не  кажется?!
  Разнополое  эхо:
- Кажется , кажется…
 По  Седову  видно , что  у  него  недавно  стоял. Пока  он  не  сдается. Посмотрим , как  все  пойдет  дальше ; магнитные  свойства  кислорода  и  его  пропащая  жизнь  дают  ему  серьезную  пищу  для  размышлений.
  Носители  веры  доходили  и  до  Таймыра , внеземные  покровители  сухих  дам  расширяют  свои  владения , леденят  мне  кровь , пригибают  к  земле ; в  видимом  мире  от  Седова  исходит  лишь  неоднозначный  мужской  запах.
  Большие , обвислые  щеки: у  него? У  Киприана  Карфагенского? Не  у  них. Мочевой  пузырь  совсем  ни  к  черту. Опять  у  кого-то  еще , однако , сложив  свой  кулак , из  него  затем  уже  не  вылезешь. В  естественном  употреблении  женщин  нет  ничего  плохого , но   Седов  нечасто  позволяет им  болтаться  под  ногами  своего  разума  и   сторонится  по  воскресеньям  компании  человека. Включая  человека  в  себе  самом ; зайдя  в  Битцевский  парк , он  сел  на  повалившееся дерево , опустил  голову , глубоко  вздохнул: ему  тоскливо. Хоть  бросайся  камнем  на  собственную  ленивую  тень.
  Не  стремясь  к  созданию  из  себя  идеальной  личности , он  перегонял  из  полушария  в  полушарие  грустные  мысли , и  краем  глаза подметил: его  правая  рука  неосознанно  подобрала  короткую  ветку и  ковыряет  ей  почву: зачем  это  мне? что  за  этим  стоит? президент об  этом  еще  не  проинформирован? смерть  человека  спасет  весь  остальной  мир , каждая  женщина  словно  бы  отбирает  у  Седова  немного  его  члена , и  он  в  итоге  догадывается: неспроста  я  ковыряюсь  здесь  данной  палкой , судьба  мне , по-видимому, подает  заветный  знак ; может  быть , я  найду  что-нибудь  ценное. Дай  бог.
  Седов  начинает  обрабатывать  почву  более  основательно. Отбросил  ветку , работает  обеими  руками , с  покрасневшего , интересного  лица , чье  выражение  вполне  поддается  определению «Пленных  не брать» сгребает  рукавами  пот ; выкопав  здоровую  яму , Седов  встает  над  ней  и , теряя  последнюю  надежду , заглядывает  вовнутрь.
  Там  ничего. Ни  крынки  волшебного  масла , чтобы  с  радением  замазывать  на  душе  неглубокие  трещины , ни  отформатированного вечной  жизнью  головастика ; Седов  озверело  расстроился , что  впустую  прожигал  ограниченные  силы , но  пока  он  причитал  про  себя  на  старославянской  фене , его  посетило  новое  предположение: судьба  же  меня  не  обманула , подумал  он , на  самом  деле  одарила  вещим  знаком , ведь  эта  выкопанная  мною  яма - могила  она  моя! Предсказанная  мне  гнусным  провидением… я  в  нее  лягу, и  ветер  присыплет  меня  той  же  землей , что  я  здесь  набросал…. 
 
  Голубое  небо  над  головой  особенно  доходчиво  на  кладбище. Мертвому  не  вспомнить , что  о  нем  не  забыли. Суицидальному  течению  требуются  новые  имена , но  Седов  не  создает  колоссальных  проблем  своему  ангелу-хранителю ; передумав   ложиться  в  яму , он  сел обратно  на  дерево. В  тоске  против  прежнего  куда  большей.   
  Говорят , что  в  Мертвом  море  практически  невозможно  утонуть: оно  слишком  соленое. Но  тибетский  лама  Катур  Пальонден - один из виднейших  представителей  школы  северного  буддизма , только  что  привидевшийся  Седову  на  улице  Красина  в  дореволюционной студенческой  форме – завтрашней  ночью  заплывет  далеко  за  буйки , и , перевернувшись  на  спину , отрешенно  улыбнется.
Он  утонет.
Для  него  это  дело  принципа.
Эти  люди  внутри  Садового  кольца  также  иностранцы - Бельгия? Исландия? какие-нибудь неблагодарные  суки  из  стран  бывшего  восточного  лагеря? их  двое , они  беседуют  на  своем  корявом  наречии  и  смеются  своим  простеньким  шуткам , но  третий , кто  поблизости от  них , не  иностранец.
Он – Седов , и  он  мрачно  помалкивает. Внутри  у  него  что-то  зреет. Его  мужское  начало  способно  на  сверхзвуковые  движения.
  Солнце , коляска , женщина. Закрывается  рукой – от  светила  или  от  своего  ребенка?
На  том  листе  подорожника  еще  до  сих  пор  должна  лежать  моя  слюна. Человеку   моего  достатка  отрезан  путь  за  пределы  любимой  матушки  Руси ; руки  в  цыпках , плечи  в  наколках , обязательный  вахтер  Литичинский  размешивает  плохо  тающий  сахар , негромко  бормоча  себе  под  усы: «Вчера  зарплату  урезали , сегодня  пенсию. Не  обделена  моя  жизнь  событиями , ничуть  не  обделена».
Седов  не  извлекает  из  Священного  писания  никакой  выгоды , помимо  того , что  он  читает  его  с  непокрытой  головой , и  в  нескольких  шагах  от  Седова  устраиваются  на  ночлег  бомжи  старой, государственной  формации. Они  залезают на  нижние  этажи  будущего  колосса. Работы  на  стройке  на  время  затихли , и  они  укрываются  от  дождя , спокойно  переговариваясь:
- Эх… ё…
- Ё…
- Я  и  не  думал , что  сегодня  так  холодно.
- Ты  о  чем?
- У  тебя  изо  рта  идет  пар.
- Это  сигаретный  дым.
- Я  пытаюсь  шутить… И  что  тут  будет?
- Новый  филиал  Центрального  Банка.
Спросивший  уважительно  цокает  языком: это  важно… Не  будь  я Степан «Эль  Майо» Полушин. Дело  же  нужное , ради  такого  я  без крыши над  головой  переночую.
Второй  бомж  понимающе  кивает , и  просочившиеся  сквозь  бетонные  перекрытия  капли  дождя  игриво  щелкают  им  по  носам.
Они , не  поправляя  друг  другу  прически , уже  спят. Седов  инертно  рычит  приблюзованный  вариант «Интернационала». На  большинстве  северных  предприятий  хозяева  заставляют  простой  люд  работать  до  выступления  седьмого  пота: в  квартирах  у  трудового  народа  не  топят , и  хозяева  стараются  им  помочь - по  возвращении  домой  перегревшийся  на  рабочем  месте  индивидуум  какое-то  время  не  мерзнет ; ты   там  бывал? Случалось , крошка.
На  реке  Ангаре  не  забыл  о  тебе. В  ночь  идя  напролом  и  лягаясь , как  слон ; на  московском  заводе  «Серп  и Молот»  опытный  цеховой  мастер  Супцов  разбитной  походкой  подходит  к скромно  держащемуся  новичку.
 Сегодня  парень  стоит  у  станка  свою  первую  смену , и  мастер  спрашивает  у  него:
- Ну  и  как  тебе  у  нас?
 Сергей  Шувалов  широко  улыбается:
- Мне  у  вас , Павел  Григорьевич ,  работать  сплошная  отрада! Просто  чудо  какое-то! Угар  буквально!
Мастер  уходит , приглушенно вздохнув: ну , работай , работай… Сергей  Шувалов - ввалившиеся  глаза , скошенный  подбородок , незавидные  психологические  данные - ему  учтиво  поклонился , прокричав  старому  рабочему: спасибо , мастер! Надеюсь , у  вас  есть  женщина!
 Павел  Григорьевич  Супцов  шагает  по  родному  цеху. Он  изредка  останавливается , чтобы  пожать  тянувшиеся  к  нему  руки , но  парень  с  его  манерами  не  выходит  у  него  из  головы , и  мастер  потерянно  думает: скурились , скололись… правы  газеты: конченое поколение.
Седов  столь  же  мерзок  перед  Господом. Он  ни  в  чем  не  прав. Его  мысли  не  испытывают  в  нем  самом  никакой  нужды ; Седов  заходит в  магазин  на  Зубовской  площади  и  говорит  женщине  за  прилавком: бутылку «Пшеничной». Пожалуйста.
  Она , пересчитав  деньги , выдает ему требуемое , но , взяв  бутылку , Седов  ее  тут  же  роняет: уронил , матернулся , и  сразу  же  полез  в  карман.
Еще  одну , - сказал  он.
Продавщица  равнодушно  исполняет  его  желание , Седов  видит  в  ней  прирожденную  шлюху , и , с  секунду  о  чем-то  подумав ,  швыряет  бутылку  об  пол , тенденциозно  выкрикивая: Еще  одну!!. Но  продавщица  теперь  не  спешит: какую  одну? У  вас  на  нее  денег  не  хватает.
Не  насвистывая  ей  историю  Искупляющей  Поганки , Седов  снимает  с  безымянного  пальца  толстое  кольцо  и  уверенно  кладет  его  под  пустые  глаза  женщины  за  прилавком.
Возьмите  в  залог  мое  кольцо , - сказал  Седов. - Оно  золотое.
Она  сомневается. Тогда Седов  добавляет: можете  мне  его  не  возвращать ; на  улице он  видит  все  тех  же  двух  иностранцев , и  Седову  хочется им  заорать: оторвите  ваши  задницы , гусар  идет!
Он  сумрачно  думает: не  то  ли  зрело  внутри  меня , чтобы  разбить  бутылку  об  какую-нибудь  из  их  голов? Не  подталкивает  ли  меня  моя  кровь  пустить  чью-то  еще? 
Седов  до  сегодняшнего  дня  не  брался  за  изучение  кембриджского  кодекса , в  котором  сказано: «Человек , ты  блажен , если  знаешь, что  делаешь. Если  не  знаешь , то  будь  ты  проклят» - Седов  во  многом  зол  и  из-за  того , что  у  него  нет  дочери.
У  Михаила  Травалова - начитанного , пропивного , не  идеализировавшего  Седова , и  благодаря  ему  узнавшему  о  том , что  первого  англичанина , вышедшего  на  улицу в цилиндре , тут  же  арестовали - она  есть , и  Катенька  к  нему  подбегает. Толкает  в  живот , жаждет  пообщаться.
 Однако  Михаил  Травалов  этим  утром  приболел.
- Папа , папа , - спросила  она , - а  куда  Кудыка  не  ходил?
  Она  не  в  курсе , что  после  вчерашнего  саммита  с  Мартыновым  и  Антон  Палычем «Чертягой»  у  Михаила  Травалова  разъезжаются ноги. Залипает  язык. Погибает  печень.
- Кудыка? – пахнув  на  нее  перегаром , переспросил  он. - Какой  еще  Кудыка? Что  еще  за  дьявольские  имена?
- Мне  о  нем  бабушка  все  время  говорит. Я  ее  спрашиваю: «Куда солнце уходит?» , а  она  мне: «Куда  Кудыка  не  ходил» - я  ей: «Куда  птицы  летят» , и  она  снова: «Куда  Кудыка  не  ходил». Разозлила  она  меня , никакого  настроения  ее  больше  любить… Так , куда  он  не  ходил?
  Травалову  нехорошо. У  него  и  мысли  от  этого  нехорошие: все мы  здесь отбросы  того  космоса , что  внутри  нас ; глаза  у  меня  танцуют  только  сиртаки , но  данную  иноземщину мне  ими  танцевать  ни  к  чему , я  же  не  знаю , сколько  во  мне  дороги , тем  паче  того , куда  она  ведет  и  скоро  ли  ад  перестанет  быть  для  меня  заграницей…
- Так , куда  он  не  ходил? – не  оставляет  его  в  покое  любознательная  девочка. – Куда  же , папа , куда?
- Туда , - ответил  Травалов , - где  носороги  на  дудках  играют…
- А  где  они  играют?
- Это  ты  у  бабушки  спроси. Она  точно  знает.
Еле  спровадил. Одел  носки  и  снял  ботинки. Носки  у  Михаила  Травалова  красные , словно  бы  у  кардинала ; он  не  считает  землю отражением  неба  и  не  открывает   в  перцовой  настойке  настоящего  друга ; вам , как  человеку  тупому… чего?!… не  очень  образованному… так  бы  и  говорил: Антон  Павлович  с  Мартыновым  уже  выпивают  в  бассейне , и , выловив  оттуда  нетрезвого  Семена «Марафета» Белковского - вытащив  его  на  бортик из  хлорированной  воды , где  он  плавал  в бессознательном  состоянии  после  самосброса  с  десятиметровой  вышки - они  кое-как  откачали  его  нашатырем  и  попробовали  выяснить  основания  настолько  ожесточенного  к  себе  поведения.
   «Марафет»  отвечал  медленно:
- Я  как  на  нее  взобрался , тут  же  понял , что  убьюсь. Высота , мать  ее , несусветная… Сразу  понял. В  одну  секунду…
- Но  если  вы… как  адекватно  мыслящий  индивид  это  поняли , то зачем  же  в  таком  случае  прыгали? – спросил Мартынов.
- Не  прыгал , а  падал…
- Да  кто  же  вас , милок , заставлял? – добродушно  поинтересовался  Антон  Павлович «Чертяга».
 Немного  поикав  кровью , Семен «Марафет»  Белковский  попытался разъяснить  им  свою  позицию , не  ссылаясь  на  божественное  наитие. Gottinnigkeit. В  языковых  координатах  Канта  и  Шеллинга. 
- Меня  заставлял  я  сам , - сказал  «Марафет». - Лень  было  спускаться. Высота несусветная… Пока  добрался , весь  вспотел. Лень  было  обратно  спускаться… Лень  было…
- А  убиваться  не  лень? – спросил  Мартынов.
  Но  Белковский  уже  снова  потерял  сознание.
  Или  нашел. Сознание? Заточенные  хлебцы? ему  не  понять  в  каком  из  миров  с  ним  заговорил  некий  пронырливый  тепляк  с  явными  приметами  дьявола. 
- Не  смотри  на  того  бегунка , Марафет , - сказал  он , - это  же  Соберад , ушлый  божок  самолюбия  и эгоизма. На  него  не  смотри , а  на  его  чемодан  из  крокодиловой  кожи  все  же  взгляни. Видишь?
- Вижу , хромой  Джо , - ответил  Белковский , - все  вижу.
- Не  смей  называть  меня  Джо , я  на  Хозяина  больше  не  потею. Он  сбросил  меня  на  землю , Он  хотел , чтобы  пробив  ее , я  под нее  и  ушел , но  Он  страшно  ошибся , что-то  не  рассчитал - не  впустила  она  меня. А  что  у  Соберада  в  чемодане не  видишь?
- Не  вижу , - заранее  чувствуя  подвох , нахмурился  «Марафет».
- А  когда  ты  слышишь  из-за  угла  громкие  возгласы: «Ооой! Аааай!» , ты  же не  знаешь , кричат  ли  там  от  удовольствия , или  оттого , что  насилуют - ты  не  знаешь  сочувствовать  ли  тебе  им  или  завидовать… Ergo , ты  годен.
- К  чему  я  годен? – спросил  Белковский.
- Почти  ко  всему. Ты  же  не  та  старая  дева , которая  выгнала  свою  кошку , увидев  с  каким  азартом  ее  имеет  какой-то  притворившийся  котом  демон. Ты  готов  почти  ко  всему.
- Почти? – удивился  Семен «Марафет». - Почему  почти?
- Не  дай  тебе  судьба  преступить  через  это  почти , не  дай  тебе  ветер  почувствовать  затишье  в  твоем  сердце… 
- Опасно?
- Не  опасней , чем  сидеть  перед  узким  экраном  и  плескаться в  прохладе ни  к  чему  не  обязывающих  знакомств – нет , отнюдь  не  опасно. Смертельно.
- Смертельно  опасно? – спросил  «Марафет».
- Просто  смертельно.
 Нет , нет , нет – да , да , да!
 Вышла  кошка  за  кота. За  енота  тоже. И  еще…
 О, Боже!
 Емко. Нервно. Серьезно.
 Никак  иначе: в  кабинете  председателя  движения «Drugs - get  away!» , в  заваленном  использованными  шприцами  лежбище  Джима  Гарнольда  полстены  занимала  карта  мира.
  Каждое  утро  мистер  Гарнольд  начинал  с  того,  что  искал  на  ней  свой  дом. Сначала  просто  глазами , потом  с  помощью  лупы. Замирал , пыжился , жег  силы  и  время , и  не  находил ; Джим  Гарнольд  цеплялся  зубами  в  хлипкие  ахиллы  уходящей  от  него  жизни. Он  ощущал  в  себе  полуночный  свет  разбитых  окон ; Джим  переживал  и  о  своей  мнимой  иммобилизации  позвоночника , и  о  ньюкаслской  псевдочуме ; превращаясь  под  героином  в  пердящую «My  generation»  керамическую  курицу  и  крайне  опасаясь , что  его  разобьют , он  беспокоился  и  о  том , оставишь  ли  потомство  мыслями , но  сегодня  его  шансы  были  выше , чем  прежде.
  Чувствуя  глубину  возлагавшихся  на  него  надежд , купленный  вчера  цейсовский  бинокль уже  рвался  в  бой ; космическая  радиация  лишает  Джима  Гарнольда  ясного  взгляда  на  вещи , и  огонь  его  сигареты  никогда  не  ладил  с  ее  дымом ; он  зудел: «Хватит мне , вертун , луну  загораживать» , и  дым , не  отступая  от  своего , отвечал: «А  ты  полегче  жгись! Я  уже  устал  без  роздыху  взлетать!» - у  мистера  Гарнольда   стратегия , у  него  розовый лишай…
Спустя  час  с  четвертью  смертельно  опустошенный  председатель  рухнул  в  кресло. Закрыв  покрасневшие  от  напряжения  глаза , он  беззвучно  заплакал.
Ночные  кошмары , что  он  так  и  найдет  свой  дом , неотвратимо  становились  явью.

Джек  Гарнольд  рисует  у  себя  на  щеке  двенадцатилучевую  звезду. Выписывает  ее  отравленным  ведегамбой  шипом - богохульный  ропот… поднимающийся  к  звездам  поросячий  визг , на  акварели  Уильяма  Блейка  вихрь  из  непрощенных  любовников ; Седов  несколько  позабыл   давал  ли  он  свой  номер  телефона  разговорившейся  с  ним  в  бильярдной  Олене , худенькой  девушке  с  зелеными  глазами  и  откровенным  неумением  пить  много  водки. Но  она  ему  свой  давала , и  пользуясь  этой  возможностью , Седов  решил проверить  свою  небробиваемую  забывчивость  на  кривой  зуб  FUCKтологии  соответствия  беспринципно отсутствующих  предположений  лютой , до  удара  копытом  по  эмпирическим  предпочтениям , правде.
 Седов  набирает  ее  номер , он  слушает. Слушает. Курит. Слушает  только  гудки , трубка  у  нее  как  лежала, так  и  лежит ; затем , хлоп , гудки  изменяются , словно  бы  она  взяла  трубку  и  тут  же  положила  ее  обратно. Седов  пробует  еще  раз. Тоже  самое.
  В  результате  Седов  понимает , что  свой  номер  телефона  он  ей  все-таки  оставлял.
  Его  номер  почти  наверняка  высвечивается  на  ее  определителе , и  именно  поэтому  взяв  трубку , она  тут  же  кладет  ее  обратно.
  Олена  не  хочет  его  услышать. Она , в  принципе , поступает  верно, но  от осознания  ее  правоты  на  лице  у  Седова  четко  проявляется  нелинейная  злоба.
К  вечеру  он  скучает  с  недобрым  лицом  на  боковых  тропах  Кусково , и  к  нему  направляются  две  русскоговорящих  монашки ;  я  знаю  себе  цену , как  мужчине: она   небольшая , но  твердая… Россия , подумал  Седов - это  моя  первая  и  последняя  страна. Другой  не  будет. И  на  надо.
У  монашек  не  зеленые  глаза , но  в  их  глазах  полная  ясность: под  ногами  им  здесь  все  знакомо.
Небо  для  них , как  скорлупа  для  ореха.
Одна  подходит  к  Седову  налегке , у  другой  в  руках  таз: Седов  не  знает  с  чем  и  для  чего , но  сейчас , похоже , его  просветят , поскольку  та , что  с  тазом , присаживается  перед  ним  на  колени , и   с  самоуважительной  кротостью  начинает  развязывать  ему  шнурки  на  ботинках.
Что  при  этом  чувствует  Седов? Он  пока  еще  не  выбрал , чего  же  ему  для  нее… и  для  себя , для  нее! я  о  ней… менее  всего  жалко: хулительного вопля  или  неискренних  слов  признательности.
- Мне  уже  тридцать , женщины , - сказал  он , - я  и  дерзал , и  ненавидел , но  всегда  в  меру. Стараясь  не  выводить  свои  поступки  за границу  приличий  того  времени , в  котором  я  с  вами  и  увиделся. – Если  бы  у  Седова  были  возможности , он  бы  подарил  себе на первое мая  спидометр  космического  корабля. - А  ты  что  тут , милая , надумала? Херню  какую-нибудь?
Она  улыбается. Уже  избавив  Седова  и  от  второго  ботинка - снимает  носок. Не  красный. Довольно  свежий.
- Мы , молодой  человек , - сказала  она , - сейчас  вам  будем  мыть  ноги. По завету Спасителя  нашего , за  наши  же  грехи  на  крест  взошедшего.
  Насчет  Спасителя - в  немаловажном  разделе  омовения  ног - Седов  достаточно  в  курсе , но  там , если  он  не  ошибается , было  тепло , а  ныне  уже зима: дикий  минус  на  волю  рвется.
- Все  это , - нерешительно  пробормотал  Седов , - для  меня  далеко  не  сюрприз. И  постыдный  срыв  Искариота , и  то , что  Спасителю  советовали  возлюбить  не  всех , а  лишь  Своих  сущих  в  мире. Но  почему  вы собираетесь  мыть  ноги  не  кому-нибудь, а  именно  мне?
  Пока  первая  монашка  засовывала  его  ноги  в  таз: дымящийся , Слава  Богу , не  ледяная – вторая  стояла  перед  Седовым  не  на  коленях.
- Людей-то  здесь  много , - с  уважительным  поклоном  сказала  она , - но  мы  из  них  всех  предпочли  самого  злобного. Спаситель  же  нам  не  святых  наставлять  заповедовал.
  Да , думает  Седов , спасибо  вам  женщины: какие  из  вас  злобу  просто  будят , а  какие  ее  еще  и  замечают…
  Но  ноги  из  предоставленного  монашками  таза  он  не  вытаскивает.
  Хорошо  им  в  нем. Тепленько.
  Времена  года  в  моей  голове. Меняются. Как  добиваемый  аскезой  дровосек  под  лунной  коркой.               
  Улыбка  пепла.
- Хватит  меня  соблазнять! – сдирая  руку  Редина  со  своей  груди , прокричала  плохо  слышащая  модница  Лариса  Пименова. 
- Хватит , так  хватит , - угрюмо  проворчал  Редин.
Поднявшись  с  дивана , он  шагнул  к   двери: когда  она  хлопнула , об  этом  пожалели  все. И  другие  двери , сорванные  с  петель  данной  эстетикой  хлопка , и  другие  люди , не  признававшие  за  собой  права  стать  теми , кто  еще  вместе: все , все.
  Кроме  времени. Но  по  словам  так  и  недозревшего  до  рождения  в  собственных  глазах мученика-бойца  за  гомофобную  веру  Франсуа «Стояка» Шернье: кто-то  сорит  деньгами , а  кто-то  и  временем, но  время  это  же  не  деньги , время - это  навязчивый  голубь  на  плече  Господа.
  Не  будоража  им  свой  ум , Господь  пытается  его  согнать. Словом, палкой , но  голубь  его  Слова  не  слушает , а  от  палки  шустро  перепрыгивает  на  другое плечо.
  Голубь  сидит  там  один. Довольно  спокойно , но  Господь  не  замечает  его  хитрости  и  все  еще  лупит  палкой  по  тому  плечу , на  котором  этот  голубь  изначально  не  слушал  его  Слова: время  давно  уже  остановилось , оно  голубь на  другом  плече  Господа , однако Господь  остановиться  не  может – он  и  сучковатой  палкой  по  своему  плечу  дубасит , и  голубя  смешит , как  живого.
 
 Вдумчивый  каменотес  Дженнаро  Бальдини  в  собственных  глазах  уже  родился. С  апреля  1835-го  он  сорок  второй  живет в  заброшенной  деревне  под  Ливорно , отлучаясь  из  нее  лишь  эпизодически – неправомерно  посланная  погоня  идет  за  ним  по  пятам, отряд  из  четырнадцати  человек  уполномочен его  уничтожить , и , тревожно  слушая  дыхание  безвозвратно  выдыхающегося  коня , Дженнаро  позволил  себе  отчаяться. Но  ненадолго: вспомнив , что  в придуманном  не  им  мире  всегда  есть  к  кому  обратиться, Дженнаро  Бальдини  вскинул  наверх  свой  потрепанный   взгляд  и , не переставая  вонзать шпоры  в  бока  безумно  старавшегося  за  чужую жизнь животного , истошно  завопил:
- Молю тебя , вмешайся! Вмешайся , придавая  сил  моему  коню! Придай  ему  сил , чтобы  он  меня…
 Услышавший  Дженнаро , в  деталях , по-видимому , не  нуждался. Сил  коню  Он  придал , но  как-то по-своему , потому  что  конь , задышавший  не  только  реже , но  даже  свирепей  прежнего , мгновенно  развернулся  и , не  смотря  на  все  понукания  и  позывы - не  помогали  ни  мольбы , ни  угрожающие  постукивания  по  шее - устремился  погоне  в  лоб.
  Сблизились  они  быстро. Не  зная  как  им  реагировать  на  столь  отчаянное  поведение , преследовашие  его  люди - хотя  за  Дженнаро Бальдини  никто  уже  не  гнался ; с  конем  он  голова  к  голове , но  что  у  коня в   голове? кто  у  коня  в  голове? - поспешно  разъехались и  сомкнулись  лишь  после  того , как  сквозь  них  пролетели  ими  же когда-то  нагоняемые.
  Кто-то  из  опешивших  перекрестился ,  кто-то  нехотя  взвел  курки.
  Грянули  выстрелы. Коня  они  не  задели.
Животное  выжило , человек  нет.
Огонь  творит  прошлое , луна  творит  нежность.
Редин  творил  партию  в  шахматы. С  Семеном  «Марафетом» Белковский , чьи  предки  проводили  лето  в  Италии , и  по  возвращению  к  себе  на  Варварку  не  без  удовлетворения  обсуждали  в  прокуренной  чайной  катастрофу  одноименного  дирижабля , приведшую  экспедицию  генерала  Умберто Нобили к  крайне  непростой посадке , после  которой  их  возвращение  домой  стало  возможно  лишь  на  ледоколе  и  далеко  не  по  воздуху.
Положение  у  Редина  было  аховое. Его  настроение  характеризовалось  им  самим , как  гнусное: выйти  из  дебюта  без  двух  пешек  случается  с  ним  не  часто , а  случается с  ним  разное – Царицыно  прежде  называлось  Черная  Грязь , но  он  в  этой  грязи  и  лежал , и  любил ; механическую  трубу  Мариацкого  костела  Редин  слышал  и не  доезжая  до Кракова , однако  из  дебюта  он  вышел  без  двух  пешек. Не  знает  вообще  зачем  вышел. И  тут его конь , до  этого  покорно  стоявший  на  стартовой  позиции , начал  непрошенно  выправлять  ситуацию.
Перескакнув  через  пешку , он  поскакал  дальше , и   скачет , в  принципе , бурно , копыт  у  него  нет , но  нагнетает: опрокинул  чужую  ладью , буквально  пинками  отогнал  в  самый  угол  ферзя , белопольного  слона  и  вовсе  до  смерти  затоптал.
Редин  наблюдал  за  его  перемещениями  тяжко , но  с  улыбкой. Семен «Марафет»  не  улыбался.
Он  глядел  то  на  доску , то  на  Редина  и  накапливал  на  лбу  честолюбивые  складки.
- Один  маленький  косячок , - заметил  Белковский , -  может  и  пол-литра  коньяка  не  в  ту  сторону  увести , но  конь  так  не  ходит!
  Редин  только  зачарованно  улыбался - зачарованно. Улыбался. Зачарованно. Над  ним  секунд  тридцать  назад  плакал  ребенок: хлюпал , лил  слезы , но  затем  стал  одержимо  смеяться.
- Ходит , Марафет , – развел  руками  Редин. - Сам  видишь.
- Я-то  вижу , - сознался  Белковский , - но  надо  ли  мне  это  видеть? Я  же  и  сам  себе  завтра  не  поверю. И  я  себе  не  поверю , и  оно  мне. Или  поверит? Поверит  ли… поверит  ли  мне  завтра? А   не  мне , так  в  меня?
- Тебе  мат , - сказал  Редин.
- Никакого  мата: я  сейчас  спрячу  короля  в  эту  сахарницу  и  никакого  мата  не  будет. – Семен «Марафет»  горько  покачал  головой. – Я  не  веду  жизнь  атлета , ни  руковожу  ни  одним  направлением , и  эта  детка… Люда… детка… Смашкова  обзывает  меня уродом. А  я  перед  ней  еще  и  извиняюсь.
- За  что? – спросил  Редин.
- За  то , что  я  урод. 
  Семен «Марафет»  Белковский  идет  в  ногу  с  безвременьем. Не  проявляя  себя  пучеглазым  провидцем  и  не  облегчая  подборку  читаемых  перед  сном  книг ; ему  никто  не  принесет  передачу  в  портфеле  из  крокодиловой  кожи – в  обыденности. Если  судьба  бросит  его  на  нары. Но  обыденная  жизнь  извивается  под  плетью  великих  легенд, и , когда  Буратино  уже  собирался повернуть  золотой  ключик , его  настоятельно  окликнули.
- А-а , это  ты  Сверчок… - сказал  Буратино. - Не  сейчас , братишка, мне  некогда. Иди  своей  дорогой – с  богом.
- Тебе  тут  просили  передать.
  Покрутив  в  руках  исцарапанную  видеокассету , Буратино  недоуменно  пожал  плечами. 
- Не  смотри  в  глаза  правды , Сверчок , – тихо  сказал  он , - все  равно  ведь не  выдержишь , раньше  нее  моргнешь. Так  моргнешь, что  затем  сам  себя  в  зеркале  не  узнаешь. – Буратино непритязательно  зевнул. – И  что  на  ней , на этой  кассете? Если  шведская  порнуха , то  все  это  старые  шутки , я  так  еще  в  Триесте  над  одним  адвентистом  шутил , за  что  он  мне…
- Посмотри  и  сам  увидишь , - сказал  Сверчок.
- Я  ее , может , и  посмотрю , но  ты  все  же  не  смотри  в  глаза  правды , пустое  это. А  кто  мне  просил  ее  передать?
- Ты  и  просил.
На  золотой  ключ  у  Буратино  были  закрыты  бутылка  кашасы  и  влагалище  на  батарейках ; он  подумал  продолжить  свою  миссию , но  заинтересованность  все-таки  взяла  в  нем верх  и , вставив  кассету , он  сел  в  кресло.
Не  расценивая  создание  Вселенной , как  досадную  случайность , Буратино  молча  сидит  в  легко  поправимом  оцепенении.
Колышутся  шторы. Жжет  спину  овечья  шкура. На  экране  появляется  опустившийся  старик , отличавшийся  от  прочих  отбросов  общества  лишь  несуразно  длинным  носом.
   Раскурив  мятый  окурок , он  заговорил.
- Здравствуй , Буратино , - сказал  старик , - здравствуй , я. Видишь , что  у  нас  получилось… А  как  все  хорошо  начиналось. Свой  театр , как  никак. Но  солнышко  над  ним  недолго  светило… И  меньше , чем  через  полгода , не  стало  у  нас  нашего  театра. Его налоговая  полиция  за  долги  отобрала… И  знаешь , в  чем  главная  причина? В  том , что  мы  с  тобой  чурки  необразованные! А в  руководстве  театром  столько  тонкостей... Без  образования  тут ни  за  что  не  проскочишь , затопчут. И  зачем  мы  с  тобой , со  мной , в  школу  не  ходили… Много  бы  я  отдал  за  ту  азбуку , но  у  меня  уже  ничего  нет. Ушли мои  годы. А  ты  делай  выводы. Мне…
 Запись  внезапно  оборвалась.
 Буратино  смотрел  на  экранную  рябь  и  неэстетично  трясся  молодым  деревянным  телом.
  Сегодня  же  за  парту…
  Сейчас  же…
Возвращаясь  в  Царицыно , следует  отметить , что  в  лесопарковой зоне  около  зиловской  больницы  неприятно  проснуться  и  безоблачным  днем.
Слегка  грузноватой  флористке  Оксане  Веригиной , второй  месяц  сидящей  на  адской  грейпфрутовой  диете , в  сентябре  1993-го предстояло  идти  по  запустению  глубокой  ночью ; другого  пути до дома  у  нее  теперь  нет: она  шла  от  Мартынова , и  он  вроде  бы  живет  близко  от нее , но  близко - это  когда  ты  в  светлое  время  суток  продвигаешься  с  фляжкой  мусаляса  шумной  улицей  от  Арбатской  до  Смоленской , тут  же  нечто  противоположное ; она  бы  осталась  у  Мартынова , но  нельзя , послабления  принципы  не  дают; впрочем , просто  идти  задача  еще  выполнимая , однако , если  перед  Оксаной  Веригиной  показывается  из-за  клена  относительно  гороподобное  существо , страх  в  ней  обычно  занимает  куда  большее  пространство.
Его  полный  рост  смотрится  в  полтора  ее. Он  занимает  мысли  перечислением  враждебных  ему  светил. Повышающаяся  при  ангине  температура  когда-то  помогала  ему  входить  в  транс.
- Что  вы  здесь  делаете  этой  ночью? – спросил  он. – Собираете  под  османские  знамена  восставших  из  мертвых  потомков  Данило  Негоша?
  Он  на  нее  не  накричал , не  накинулся , но  Оксана  дрожит ; зуб  на  зуб  не  попадая , бьется  грубым  натиском  по  губам.
- Домой  иду , - ответила  она. - А  вы?
- А  я  здесь  на  работе.
И  работает  он  маньяком , больше  никем , спасибо , что признался - у  Оксаны  Веригиной  появилось  желание  незамедлительно  смириться: мне  нечего  поставить  на  рулетку  бытия  против  провидения , и  уже  не  одеть  забытые  у  Мартынова  колготки… отгулялась я  , отмучилась… побегаем - будучи  женщиной здоровой , несомненно  готовой  по  части  нервов  и  к  более  худшему , она  стала  оставлять  существо  за  спиной  заметно  увеличивающимися  за  счет бегами  шагами ; Оксана  понеслась  к  своему  дому.
Он  за  ней – деятельно  перешел  на  ритмичную рысь , но  не догоняет , держится  чуть  поодаль.
  Веригина  добежала , запыхалась , юркнула  в  подъезд ; он  не  планировал туда  заходить  ни  на  превентивные  беседы  со  шпаной , ни  на  совещание с  омерзительными  запахами.
  Подышав  ночным  воздухом , он  снова  заспешил  в  лесопарк: кого-нибудь еще  охранять.
В  том-то  и  была  его  работа: оберегать  припозднившихся  граждан от  насильников  и  психопатов. Совершенно  бесплатно , но  с  полной выкладкой. Она , как  и  абсолютно  все  остальные , этого  не  знала , в  который  уже  раз  заставляя  его  охранять  на  ходу. Не  ценили  они  его  стараний: по  имени  и  то  не  благодарили , да  и  без имени излишне  не  поклонялись - роста  своей  известности  Редин  от  них  не  требовал. В  себе  же  он  был  популярен: в  себе-то  я  популярен , думал Редин , в  себе-то  я  состоялся. 
  Заботясь  не  только  о  посторонних  женщинах.
  По  мере  течения в  его  оболочке  прерывистой  жизни , он  дорос  и  до  своей , но  еще  не  испробованный  механизм  признания  ей  в  любви  сопровождался  в  нем  немалой  тревогой  по  поводу  ее  реакции  на  столь  смелое  предприятие.
  Оказалась  ли  жажда  обретения  ее  согласия  сильнее  его  осторожности? Разумеется. И  он  говорил - смотря  ей  прямо  в  глаза  и  не теряя  времени  на  ложную красоту  экивоков: поднимаясь  все  выше  в  горы  отчаяния , безжалостно  пугавших  его  помыслы  ее  возможным  неприятием  сказанного.
Закончив  говорить , он  спросил.
Предварительно  переведя  уставший  сомневаться  дух.
- Так , ты  будешь  со  мной? – спросил  Редин.
Она  уже  открыла  рот , чтобы  обрадованно  выкрикнуть: «Да , да!», но  вследствие  непрозаичной  взволнованности  ее  язык  вырвался  из-под  подчинения  ее  же  воли , и  она  не  смогла  высказать  вслух  свое  отношение  к  предложенной  ей  радости. Но  она  боролась. К  сожалению , впустую: все , что  она  была  в  состоянии  выразить , воплотилось  на  ее  лице  лишь  безобразными  гримасами.
  Его  это  не  устроило.
- Я  тут  изливая  перед  тобой  душу , - прокричал  Редин , - а  ты  мне  рожи  корчишь?! Как  же  я  в  тебе  ошибся… Ну  ничего , жизнь  на  тебе  не  кончается.
Редин  ее  уже  не  простил. Да  и  она  сама , даже  в  весьма  далеком  будущем  , не  слишком  стремилась  к  сближению - пусть  момент  перехода  в  целое  у  них  и  был , но  он  был  упущен.   
Вовремя  упущен: еще  живыми.
Они  не  стали  семьей , но  это  удается  далеко  не  всем , и , когда  семейство  Михаила  Травалова  приступила  к  скромной  трапезе , это  и  произошло. Не  произошло? Показалось? выбив  надрессированным  толчком  оконную  раму , на  кухню  вполз  колоссальный  язык  и , слизав  с  тарелок  все , что  там  было , быстро  исчез  туда , откуда  и  появился.
  Раньше  остальных  из  шока  выбралась  маленькая  дочка.
- Папа , что  это  было? – спросила  она.
  Михаил  Травалов  хороший  человек  с  плохими  привычками - сушит  на  зиму  арбузные  корки , читает  Мураками , насильно  выдавливает  на  лицах  совершенно  незнакомых  женщин  заметные  прыщи ; поставив  дрожащую  руку  локтем  на  стол , он   вложил  в  раскрытую ладонь  неровно  подстриженную  голову  и  обреченно  произнес:
- Это , деточка , был  язык  государственной  помощи. Сегодня  он  помог  и нам.
- Но  он  же  забрал  нашу  еду! – возмутилась  дочка.
- Зато  нам  теперь  не  надо  мыть  тарелки. На  них  же  уже  ни  крошки , ни  пятнышка  жира. – Михаил  Травалов  скупо  улыбнулся. - Тоже  ведь  помощь.
 Досужие  разговоры  о  том , что  язык  легче  вырвать , чем  выучить , здесь  не  проходят. Поэтому  учим. И  Седов , и  Мартынов , и  Семен «Марафет» , и  сводный  брат  Михаила  Травалова  Константин , работающий в  тайне  для  всех , в  том  числе  и  для  комитетчиков , на  восьмой  центр  ФСБ , и  не  устающий  пытать  чиновников  своей  префектуры.
  В  предрассветных  сновидениях. Освященным  воздушным  поцелуем  паяльником. Но  Константину Травалову  никто  никогда  не  звонил , и  он  от  этого  очень  сильно переживал: двенадцатого  марта  1999  года  он , не  переставая  переживать , решил  устроить  небольшую  хитрость.
Подойдя  к  телефону , Константин  снял  с  него  трубку  и  начал  нетерпеливо  ждать. Не  прошло  и  пяти  минут - от  снятой  трубки  полное  впечатление , что  занято - как  телефон  разразился  ободряющим  его  сердце  звонком.
- Я  слушаю , - с  надеждой  сказал  Константин  Травалов.
  Трубка  заходила , попыталась вырваться  из  его  рук , но  уже  вскоре  сквозь  шипение  сумел  прорваться  скрипучий  голос:
- Он  меня , видите  ли , слушает… Нет , Константин - это  я  тебя  слушаю.  Зачем  побеспокоил?
- А  вы , простите , кто? – Посмотрев  перед  собой , заглянув  себе  за  спину, Константин  Травалов  нигде  не  увидел  музыки. – Случайно  не  Господь?
- Вопросы  здесь  задаю  я! Твое  дело  на  них  отвечать , если  язык  от  страха  не  свело! Так , зачем  ты  меня  побеспокоил?
- Мне  одиноко , - сказал  Константин  Травалов.
- А  мне  по-твоему , не  одиноко?! Терпи!
 С  тех  пор  в  жизни  Константина  Травалова  мало  что  изменилось. Если  только  переживаний  стало  поменьше. Речь  о  моральных: девушка  на  Волхонке  уронила  кошелек , я  нагнулся  и  поднял – со страшным  криком… от  досады , Костя? От  того , что  не  можешь  его  взять?… приступ , Сергей.  Жесточайшая  межреберная  невралгия – это  тебе  не  нервные  поцелуйчики  с  какой-то  курвой… ты  так  высоко  о  ней  думал?… я  не  думал. Я  кричал ; Константин  пьет  ромашковый  чай , сбивает  на  спортивном  велосипеде  тучных мух , и  не  берет  в  голову , что  о  генерале  Жудове  в  конторе  говорили  разное. Особенно  об  отсутствии  у  него  правого  уха.
  Кто-то  говорил , что  оно  у  него  оторвано  в  связи  со  случайно  услышанной , и  не  предназначенной  ему , информацией - плешивый подполковник  Тяплоев  вещал  по  этому  поводу: «Оторвали  и  хорошо: не  будет  второе , куда  не  надо  подсовывать» , но  кто-то  намекал  и  о  серьезной  примеси  потустороннего. И  когда  двадцатитрехлетний  лейтенант  Чаданов  был  вызван  к  Жудову  для  ознакомительной  беседы , его  обременили  немалым  количеством  праздных  поручений.
  «Если   представится  случай , об  ухе  разузнай» ; «проговориться - не  забудь  о  чем» ; «о  душе  разговори , Жудов  и  расслабится – он  же  человек  сентиментальный , только  с  вида  каменная  орясина» ; Сергей  Чаданов  направляется  в  кабинет  генерала  Жудова , вспоминая  и  о  своей  вчерашней  прогулке  с  маленькой  кровопийцей  Женей  Павловой - о  том , как  он  вчера  заорал:
- Я  боюсь!
  Женя  Павлова  испуганно  схватила  его  под  руку. Никаких  внешних  причин , подумала  она , а  он  орет: хоть  и  не  на  меня , но  в  полный  голос.
- Чего  ты  боишься , Сереженька? – спросила  она.  – Башкирской  поэзии? Жизненной  прозы?
- Каждую  зиму , - сказал  Чаданов , - я  обязательно  падаю  и  чем-нибудь  бьюсь  об  лед. Но  этой  зимой  я  еще  не  падал!
Не  издав  ни  звука , Женя  Павлова  раскусила  скорлупу  его  слов. Они  познакомились  именно  этой  зимой , и  она  понимает , что  это  его  падение  и  есть. Но  чем  бы  Сергей  ни  ударился  , он  ударится  не  об лед.
- Сейчас  я  упаду! – прокричал  ее  лейтенант.
- Не  бойся , офицер , я  тебя  придерживаю , - попыталась  успокоить  его  Женя. - И  я  держу  тебя  крепко , на  зависть  ястребу.
- Не  отпускай!
- Само  собой.
  Павлова  вцепилась  в  него  в  такой  степени , настолько  навалилась всем  своим  весом , что  до  дома  он  шел  наклонившись: не  дави… тебе  же  приятно… какой-то  ад… - в  генеральском   кабинете  Сергей  Чаданов  оказался  в  силах  довольно  быстро  придать  рабочим  моментам  законченную  уточненность  и  в  соответствии  с  рекомендациями  людей , знавших  о  самосознании  генерала  гораздо  лучше  его , начал  разговор  об  отсутствующем  у  Жудова  ухе  издалека.
- Если  вы  позволите , - сказал  Чаданов , - я  бы  хотел…
- Чего? – перебил  его  генерал.
- Вопрос.
 Генерал  Жудов  тяжеловесно  нахмурился. Он  не  любил , когда  ему задавали  вопросы: ему  не  хотелось  казаться  себе  умнее , чем  он  казался  другим.
- Ну , давай , - нехотя  сказал  он.
- Я  еще  молод  и  зелен , но  я  не  считаю  себя  человеком  со  сложными  половыми  органами. – Пообедав  без  алкоголя , лейтенант  Чаданов  часто  задумывался  об  ангелах. О  наложенном  на  них  запрете  возжелать  замужнюю  женщину. - А  вы  еще  в  молодости  хотели  стать  генералом?
- В  молодости  я  хотел  стать  чуть  старше , чем  стану  завтра – это , лейтенант , было  такое  время. – Генерал  Жудов  сентиментально  хрустнул  суставами. - О  больших  погонах  я  тогда  и  не  задумывался.
- Просто  жили  и  радовались?
- Жил  со  многими , а  радовался  за  себя – полное  совпадение  состояний  духа  и  тела. И  хотя  я  жил  так  недолго , я  жил… как  бы  точнее  сказать…
- Счастливо? – предложил  свой  вариант  Сергей  Чаданов.
- В  принципе , да… В  память  о  молодости  я  это  и  сделал.
- Что  это? – спросил  Чаданов. - Извините…
  Сергей  Чаданов  посчитал  нужным  извиниться  не  просто  так: внезапно  генерал  Жудов  захлопнул  ящик  стола , клацнул  зубами  и попрекающе  набычился  - его  лицо  напомнило  молодому лейтенанту  физиономию  крестившего  его  священника , но  это  продолжалось  не  час , не  минуту: меньше.
- Вырвалось  таки , - Ненадолго  замолчав , Жудов  предпочел  все  же  не  возлагать  ответственность  за  собственную  оплошность  на  плечи  собеседника. - Хрен  с  тобой , расскажу. Никому  не  рассказывал , а  тебе  расскажу , парень  ты , вроде , неглупый , не  проболтаешься. Или  уже  сегодня  все  узнают?
- Никому , товарищ  генерал , я  никому…
- Ладно , не  зарекайся. А  то  зарекался  слон  всех  подряд  на  своем  хоботе  в  Новом  Орлеане  переиграть. Но  засорился  он  у  него  по  дороге: финики  с  бананами  путь  музыке  перекрыли. – Генерал  негромко  рассмеялся. - Ты , наверно , заметил , что  у  меня  нет  одного  уха? 
- Так  точно , - сказал  Чаданов.
- А  нет  его  у  меня , лейтенант , потому  что  я  сам  себе  его  и  отрезал. Сейчас  покажу.
 Открыв  холодильник , генерал  Жудов  засунул  руку  в  просторную морозилку  и  вытащил  оттуда  аккуратно  завернутый  в  фольгу  сверток  размером  примерно  с  плавленый  сырок. Развернул  его , а  там  ухо.
- Мое , – сказал  генерал , - сам  отрезал , сам  и  храню , чтобы  никому  не  досталось. Знаешь , зачем  мне  это  понадобилось?
- Никак  нет…
- А  затем , что  когда  я  его  отрезал , оно  еще  умело  хорошо  слышать. Но  я  отдавал  себе  отчет , что  с  годами  оно  начнет  глохнуть - сейчас я  нормально  обхожусь  и  с  одним , но  потом  оно  меня  обязательно  подведет , а  это  уже  никогда. И  взяв  его  в  руки , я  вспоминаю  о  моей  прекрасной  молодости… На , подержи.
  Лейтенант  Чаданов  шокированно  отпрянул: ухо , как  ухо , однако  оно  лежит  у  генерала  Жудова  на  его  грубой  ладони. Оно  там , наверное , не  на  месте.
- Не  стоит , товарищ  генерал , - убирая  руки  за  спину , сказал  Сергей  Чаданов.  - Если бы  это  ваше  ухо  было  на  вас , я  бы  за  него  с  радостью  подержался , но  оно  же  у  вас  отрезанное  и  я  не  нахожу  в  себе  наглости…
- Юнец , - снисходительно  пресек  его  разглагольствования  генерал. - Свободны , лейтенант , можете  идти.
  Вернув  на  грудь  закинутый  через  плечо  галстук , Жудов  убрал  свое  ухо  обратно  в  морозилку - по  вечерам  генерал  лежал  под  теплой  батареей  и  корпел  для  души  над  чертежами  новых  самогонных  аппаратов ; при  общении  с  женщиной  его  руки - это  разведывательные  органы ; шатко  бредя  по коридору , лейтенант  Чаданов  весьма  не  устойчив: Сергей  с запасом  ощущает  всю  мелкоту  своего  восприятия  столь  безвозвратно  минуемого возраста.
  «Да-ааа , думает  он , да-аааа…».

Луна  в  глаза. Собираешься  отвести  взгляд? А  для  чего  тогда  земля  под  ногами? Не  для  того  же , для  чего  она.   
  Рваная  подкладка  возвышенного          
- Посмотри  на  мое  лицо , - скорее  попросил , чем  приказал  Джон «Горилла» Стейверс. – Ну  же , Клиффорд. Посмотри.
- Да  чего  мне  в  твоем  лице , - сказал  Пол  Клиффорд , - мне  в  нем  ни  женщин , ни  результатов  завтрашних  скачек… Ну , смотрю.
- Кого  ты  там  видишь?
  По  мощному  лбу  Пола  Клиффорда  прокатилась  груженая  тройка  с  искупителями  Змея.
- А  кого  я  должен  там  видеть? – спросил  Пол. – Того  русского  воздухоплавателя , который , приехав  в  наш  Чикаго , на  второй  день  перебрал  кислоты , залез  на «Сирс  и  Собак» и  весь  пути  до  асфальта  руками , как  ворона , размахивал? Или  еще  кого? Избегаемых  нами  эмиссаров  группировки  Седата  Пекера? А  может , других  турок? Людей  Алаатына  Сакичи? Однако  вернемся  к  русским - от  работающего  на  нас  то  ли  беженца , то  ли  вора  я  некогда  слышал  об  одноухом  генерале , они  вместе  с  ним  начинали  вдалеке  от  крупных  городов…   
- Ты  хотя  бы  кого-нибудь  видишь? – устало  пробормотал  Джон  Стейверс. – Ну , хоть  кого? Пусть  небольшого  и  вялого?
- Нет. Никого  не  вижу
- Ты  сразу  не  отвечай , - не  собираясь  сдаваться , сказал  Джон  Стейверс , - мне  сразу  не  надо. У  тебя , Клиффорд  , сразу  и  ребенка  сделать  не  получилось. Получше  всмотрись.
- Да  всмотрелся  я. Нет  там  никого.
  По  обоим  вискам  Джона «Гориллы» Стейверса  заструились  седые  струи  разочарований.
- Надо  же , какое  ****ство , - убито  прошептал  он.
- Да  что  случилось? – с  тревогой  почувствовав , что  корни  его  настроения  берут  свое  начало  не  на  Земле , торопливо  спросил Пол  Клиффорд. – В  чем  проблема , Горилла?
- Неверующий  я , Пол , неверующий…
- С  чего  ты  взял?!
- Говорят , и  не  мы  с  тобой , знающие  люди  говорят – говорят , что  у  истинно  верующего  человека  на  лице  виден  Бог...
- Позволь  я  еще  раз  взгляну , - старается  помочь  старому  другу  Пол  Клиффорд . - Раз  взгляну , а  не  поможет , то  и  второй… Кто-то , вроде , есть.
- Точно? – обрадовался «Горилла».
- Жизнью  не  поручусь , но  задницей  своей  знакомой  креолки… Он  даже , похоже , смеется.
- Живой , значит?
- Не  мертвее  нас.
  Содрав  скрывавшее  ее  достоинства  платье , обрюхаченная  надежда  стала  плясать  нагишом. 
- Спасибо  тебе , Пол , осчастливил  ты  меня , – всем  существом  не веря , что  христианство  уже  отцвело , сказал  Джон  Стейверс. - Теперь  я  точно  знаю , что  верующий , и  не  кого-нибудь , а  в  Бога  живаго. Хочешь , я  его  у  тебя  на  лице  поищу?
- Ну…
- Я  уже  ищу.
- Давай , - кивнул  Пол  Клиффорд.
- При  реках  Вавилона… там  мы  сидели  и  плакали , повесили  куда-то , кажется , на  вербу , свои  арфы , забудь  меня  десница  моя, блажен  кто  разобьет  младенцев  твоих  об камень… Знаешь , Пол, не  вижу  я  его  у  тебя.
- Да  ладно , Горилла , я  в  старика  особо  и  не  верю , - беспечно  отнесся  к  его  словам  Пол  Клиффорд. - Я  бы  не  испытал  огромного  удовольствия , если  бы  он  у  меня  на  лице  ошивался.
 Увы , но  перейдя  Рубикон , обратно , не посеяв  смерти , не  переправишься.
- Нет , Пол , не  ладно , - сказал  Джон  Стейверс. - Долго  я  с  тобой  работал , но  с  этого  дня  уже  не  смогу. Сердце  не  позволит. Прости.
  Достав  из-за  пояса  кольт , Джон  Стейверс  хладнокровно  завалил  Пола  Клиффорда. Прощай. А-ааа… Ну , прошай , прощай. А-ааа… Жалко. Но  что  поделать. Придется  еще  одну  пулю  истратить.
  После  того , как  этот  вольтанутый  понял , что  и  он , Джон  «Горилла»  Стейверс , укушен  за  душу  зовущим  дыханием  иерусалимского  ветра , у  него  по  большому  счету  не  осталось  никакого  выбора.      
  В  религиозных  войнах  пленных  же  не  берут.
Их  не  берут  и  в  перепитиях  любви , но  господин  Седов  насыщен  непривлекательными  знаниями  и  определенно  далек  от  ветхозаветной  нравственности ; он  отказался  от  идеи сделать  из  сахара  и  миндаля  съедобный  марципан , и  читает  вслух  замечания  Пастернака  касательно  переведенного  им  Шекспира: «… потоки  его  стиха  повышенно  метафоричны… их  внутренняя  и  внешняя  хаотичность  приводили  в  раздражение  Вольтера  и  Толстого… порой  откровенная  риторика… Гамлет  растаптывает  Офелию  с  безжалостностью  послебайронского  отщепенца… романтическое  ломание  Ромео  и  его  высокопарный  вздор… явление  ревности  Отелло  начинает  раскручиваться  перед  нами  с  излишней  простотой  и  слишком  далеко  зашедшей  обстоятельностью… третьи  акты  Шекспира  временами  схематичные  и  омертвелые… для  него  черный  Отелло  исторический  человек , а  белый  Яго  необращенное  историческое  животное… король  Лир  своевольничающий  старик-самодур…».
  У  равнодушия  невысокая  себестоимость. В  двухкомнатной  квартире  на  отвергающей  Седова  улице  Марины  Расковой - у  него там  три  знакомых  женщины , и  от  них  ни  чашки  для  сбора  подаяний, ни  предложений  сейчас  же  приехать  и  окольными  путями  довести  их  до  оргазма - лежат  в  постели  двое  стариков.
В полуметре  друг  от  друга: лежат , греют  простыню , но  делать  им  уже  нечего – возраст. Неверие  в  афродизиаки. Плохая  экология.   Они  полежали  еще , и  старушка  не  выдержала: встала  и , кряхтя , вышла  из  комнаты  прочь. Но  не  навсегда. Вернувшись , она  разложила  на  лбу  у  старика  некую  тряпку. Тщательно  скрутив  ее  в  узкую  полоску, она  выровняла  края , и  неплотно  прикоснулась  к  ней  увядшими  губами , словно  бы  целуя. А  старик  лежит. Недоумевает , но  лежа. Потом  догадался - вставил  челюсть  и  принялся  орать.
- Я  пока  еще  не  покойник , - прокричал  он , - чтобы  мне  на  лоб  тряпки  класть! Пусть  я  и  не  порядке , но  пожар  раздувать  ни  к  чему! Ты  что  это , старая  дура , вытворяешь?!
- Репетирую…
- Что?!
- Репетирую  я , Ваня , - сказала  она. - Загодя  с  горем  свыкаюсь.
  Смиренно  сказала , без  злорадства. Не  упоминая  при  нем , что  у  их  сына  Ильи  Романовского  нет  денег  на  охотничью  лицензию: ружье  и  нож есть , а  деньги  на  лицензию  кончились.
  Не  хватает  ии  на  медведя , ни  на  кабана , но  Илью  Романовского, тонкого  ценителя  копченых  колбас  и  интимных  стрижек , тянет  на  природу  не  меньше , чем  когда  он  выезжал  туда  с  лицензией.
  Илья  не  оправдывает  примитивизм  своих  воззрений  на  взаимоотношения  с  женщинами  и  смеется , не  разжимая  зубов.
  В  лесу , где  он  обычно  охотился , полно  егерей: один  раз  в  воздух  выстрелишь  и  все , набежали. За  мздой  или  просто  морду  со  скуки  набить – не  затевая  далеко  идущих  и  типичных  для  себя ссор  с  распространителями  бесплатных  газет , Илья  Романовский  дерзнул  идти  в  лес  без  ружья: с  ножом  же  оно  честнее  будет , подумал  он , и  для  животных  больше  шансов , и  моему  характеру  не  бесцельное  испытание. Медведя  я , само  собой , обойду , а  с  кабаном  и  при  содействии  ножа  дело  как-нибудь  выгорит , кабаны же  звери  пугливые ; от  них  не  бежишь - сами  от  тебя  убегают ; они  убегают , а  я  за  ними: за  ними  и  на  лыжах - неплохо , похоже, поохотимся.
  Шестнадцатого  декабря  2000  года  Илья  Романовский  не  изучал  познавательную  работу  Зайгарник «Нарушение  мышления  у  психических  больных».
  Сумка  с  едой , десантный  нож , шерстяной  головной  убор: еще  и  на  лыжах.
С  охоты  он  не  вернулся.
Как  говорил  его  старый  безутешный  отец , догадавшийся  о  цели  его  ухода  в  лес  по  закрепленному  на  бумаге  обещанию  принести  к  субботнему  ужину  чьего-нибудь  парного  мяса: лицензия  на  жизнь  у  него , по-видимому , на  обратном  пути  истекла.
Но  на  обратном  ли? Сложилось  ли  у  моего  Илюши  воплотить  хоть  малость  из  прочно  задуманного?…   
   Властный  концертмейстер  Романовский  доходил  в  любви  до  самых  грязных  ее  крайностей. Проведя  всю  молодость  на  тихой  волне  и  не  полюбив  в  зрелые  годы  чикагский  блюз - сомкнутся  ли  над  его  останками  глаза  Мартынова? Предпосылок , честно  говоря , мало.
  Мартынов  не  в ответе  за  его  расстроенный  рассудок ; он  в  третий  раз  бьет  по  спине  чрезвычайно  живучего  комара , но  все  без  толку , хотя  Мартынов  в  пьяном  бреду - не  различая , где  быль , а  где  Бог - и  газетой  пробовал , и  ладонями.
  Странное  насекомое.
  Пеленгующее  его  мысли. Недовольно  жужжащее:
- Человек , даже  такой  тупой  хмырь , как  Илья  Романовский , с  утра  на  два  сантиметра  выше , чем  вечером , но  я  не  о  себе , да  и  о  тебе  я  еще  ние  обмолвился  ни  словом - к  тому  же  я  не  странный , я  избранный. Теперь  тебе  ясно?
  Избранный  комар? Он  ко  мне? Или  от  себя? Сейчас  Мартынов  посмотрит , какой  он  избранный , и  что  это  за  пузырения  в  системиуме  удалого  кундалини ; Мартынов  недавно  пришел  от  пушистой  смывщицы  всевозможных  красок  Елены  Топольковой - не  совершив  на  пару  с  ним  теургического  акта  с  целью  воздействовать  на  божество  и  что-нибудь  у  Него  выудить , она  поинтересовалась  у  него , нравиться  ли  ему  ее  мини , и  Мартынов  невосторженно  ответил , что  у  нее  все  мини.
  Елена  резко  задумалась. Я  о  юбке , -  чуть  погодя  сказала  она.
  А  я  тебе. Ты  передо  мной  и  не  боюсь , что  ты  пропадешь… испаришься ; завязывая  шнурки , Мартынов  бросив  ей  через  плечо: с  твоей  юбки , Лена , обман  и  начинается.
  Он  два  года  был  в  конструктивной  оппозиции  ее  духовной  лености.
  При  выходе  от  нее  Мартынова  охватила  досада , что  он  совершенно  не  сакрализует  секс , и  тут  еще  этот  комар , которого  ни  газетой , ни  ладонями , но  с  ним-то  Мартынов  поладит , он-то  Мартынова  не  добьется.
- Лети  за  мной , -  сказал  он  комару.
- Ты  меня , пьяный  дядя , приказами  не  шинкуй , - надменно  скривился  комар. - И  не  таких  в  пещере  Флинт-Ридж  натягивали.
- Не  хочешь , не  лети. – Мартынов  медленно  привстал. - Можешь   здесь  меня  подождать.
- И  что  мне  с  этого  будет?
- Я  тебя , - неклятвенно  пообещал  Мартынов , - угощу  своей  кровью.
- Подумаешь , какое  счастье , твоей  мутной  крови  отведать – твоей , бегущего  от  себя , как  от  смерти… Долго  я  ждать  не  буду.
- Долго  и  не  надо.
  Ты  из  тантрической  секты? Я  постарел… утратил  в  романтике , вижу  не  только  месяц  , но  и  остальную  темную  часть  луны ; в  коридоре  у  Мартынова  стоял  шкаф  с  зеркалом  в  двери.
  Входную  дверь  Мартынов  закрывает  на  цепочку  и  в  рождественскую  ночь ; вырвав  зеркало , он   завернул  его  в  рубашки  и , найдя  ему  место  под  мышкой , заглянул  в комнату.
  Комар  в  ней  смотрится  отнюдь  не  нервно: сидит  на  столе  и   читает  газету , которой  Мартынов  его  только  что  попытался  прибить: долгоножка… устроил  читальный  зал.
- Оцени , что  я  тебе  принес , - сказал  Мартынов. – Ты , кстати , блондин? У  блондинов , если  я  ничего  не  напутал , больше  всего  волос.
- Ты  мне , пьяный дядя , зубы  не заговаривай , - пробурчал  комар. - Согласно уговору  ты  мне  крови  должен. Короче , раздевайся.
- Я  человек  Востока , - сказал  Мартынов. 
- И? – вопросил  комар.
- Ты  меня  плохо  знаешь.
- Сомкни  уста! Закрой  варежку! Снимай  одежду!
- Нет  вопросов , - сказал  Мартынов. - Но  сначала  ты  взглянешь  на  подарок.
  Развернув  зеркало , Мартынов  сунул  его  комару  прямо  в  крохотную  морду , и  он , как  только  себя  увидел , сразу  же  поник. Крылья  провисли , движенья  встали  на  паузу ; не  выделывая  ногами  апоклиптичных  коленцев , Мартынов - он  не  был  извергом: Мартынов и  всю  советскую  космонавтику , едва  узнав  в  каких  мучениях  погибла  собака  Белка , люто  возненавидел - медлить  не  стал. Взмахнул  зеркалом  и  без  проволочек  вывел  комара  за  околицу  земной  жизни.
  Победил , так  сказать. Ну , а  что  зеркало  разбил…
  Насчет  superstitio , предрассудков , суеверий  Мартынов  в  первых  рядах  не  амбразуру  тоски  не  бросается. Собой  же  я  ее  не  заткну , думает  он , не  хватит  меня , чтобы  ее заткнуть. А  если  хватит , то  наверняка  застряну.
  Ни  шагу  за  всеми , - заклинает  Мартынова  его  пугливое  подсознание , - ни  взгляда  на  себя… 
  Напряжением  пустого  живота  Мартынов  будит  неглубоко  спящие Силы , пресыщается  темой  весны  и  выходит  из  дома.
  На  его  улице  зима , мороз , святая  вода  и  та  так  и  норовит  замерзнуть ; незнакомый  Мартынову  мужчина  средних  лет  сидит  на  обледеневшем  камне , вертит  между  пальцами  сигарету , и  Мартынов , из  которого   в  последнее  время  заботливость  так  и  чадит: он  то  о  себе  самом  позаботится , то  о  женщине , чтобы  уже она  о  нем - останавливается  неподалеку  от  него. Не  подходя  к  нему  впритык , он  участливо  спрашивает  об  особенностях  его  поведения: вдруг  примерз , мало  ли  что.
- Глядите , отморозите , - сказал  Мартынов. – Отморозите  и  начнется.
  Незнакомец  невесело  усмехнулся.
- Вы  о  заднице? – спросил  он.
- Хотя  бы  и  о  ней , - ответил  Мартынов.
  Не  предлагая  Мартынову  присесть  к  нему  на  колени , выронивший  сигарету мужчина - пусть  в  его  облике  и  есть  что-то  от  Тонино  Гуэрры - выдал  никем  не  оборванную  очередь  из  тяжелых  вздохов:
- Ох-ооох… ах-хаааа… ууууух-ху… такова  жизнь…
- Такова? – спросил  Мартынов.
- Мне  невозможно  отморозить мою  задницу: она  у  меня  протез. – Увидев , что  Мартынов  не  до  конца  все  понял , он  печально  добавил. – Расплата  за  грехи  юности.
  Сочувственно  ему  покивав , Мартынов  развел  руками  и  с  недобрым  смехом  продолжил  выдавливать  податливый  снег. С  другой  стороны  все  это  грустно: данный  мужчина , пророк  Агаб , Семен «Марафет», четыре  дочери  евангелиста  Филиппа , умевшие вызывать  на  спиритических  сеансах  души  самых  первых  людей  из  всех  человеческих  рас.
  Белых  и  черных , желтых  и  голубых ; одетый  с  иголочки  референт  Казанов  этого  не  умеет.
  Постучавшись в  дверь  президентского  кабинета , он  услышал  привычное «Войдите» и  машинально  подтянул  брюки. Вошел  и  встал.
  К  скромной  хрустальной  люстре  была  прикреплена  веревка , в  чьей  петле  неуклюже  болтался  его  президент.
Заметив  молодого  человека , президент  ему  подмигнул.
- Что , испугался? – спросил  он . - Не  бойся , это  я  волю  так  тренирую. Ничего , что  я  в  лыжной  шапочке?
- Да  я… мне…
- Слушай , принеси  мне  пожалуйста  яблочного  сока. Что-то  в  горле  от  всех  этих  событий  пересохло. Сделаешь?
 Владислав  Казанов  почтительно  поклонился ; направляясь  за  соком , он  шел  и  гордился  своей  страной. Страной , где  родился  такой  народ.
  Народ , который  додумался  проголосовать  за  столь  универсального  президента.
  Еще  он  гордился  тем , что  с  утра  у  него - на  детский  плач , но  хоть  так - наконец-то  встал.
  Последним  он  гордился  чуть  больше.
 
Информационный  вакуум. Не  в  освещении  продвижения  НАТО  на  восток  или  биоморфологии  геофитов  в  Западной  Сибири , а  в  том , что  будет  за  финишной  чертой.
Когда  позовут. Заглушат  сердце.
Но  сближение  опасно.
- А  они  отсюда  действительно  как  муравьи , - чуть  слышно  пробормотал  загнанный  аферист  Анатолий  Зидулин.
  Он  стоял  на  крыше  чикагского  небоскреба  и  с  перебоями  смотрел  вниз. Затем  он  решительно  отошел  от  края.
- Разгляжу-ка  я  их  получше.
Эти  слова  он  произносил  уже  на  бегу. На  бегу  к  полету: вломившись  в  разделительную  полосу , Зидулин – нездоровый  цвет  лица , ранняя  седина , блуждающая  улыбка -  почувствовал  секундную  боль.
 Он  ударился  об  разделительную  полосу  как  на  дороге , так  и  между  жизнью  и  смертью , но  Анатолий  Зидулин  всего  лишь  сглаживал  между  ними  углы: истоки боли  просматривались  в  неровных  движениях  безропотного  супервайзера  Гленна  Мердока , не выпускавшего  из  своих  глаз  красивую  женщину  Полли  Джексон , не  носившую  зороастрийский  пояс  Кусти  и  медленно  говорившую ему: 
- Я  проклинаю  Ангро-Майнью  и  без  внешних  атрибутов. Мы  называем  это  туфтой - чистоплюи  на  станут  нюхать  под  Хвостом  у  Дракона. А  ты  часто  куришь. Гробишь  ты  себя  этим , Гленн - меня  увидел  и  куришь , а если бы  я  не  пришла  тоже , наверное бы , курил. Пачку  в  день  выкуриваешь?
- Смотря  в  какой  день , - ответил  Гленн  Мердок.
- Сегодняшний  подойдет? – спросила  она.
- Сегодня  мне  не  хочется  считать!
Мужчина , ты  пропал.
Седов  бы  ему  так  и  сказал , но  Седов  еще  не  в  Чикаго , он  месит  свет  в  Уланском  переулке ; проявляя  неблагоразумную  вредность  он  не  выпускает  изо  рта  залетевшую  туда  муху  и собирает положительное  излучение: фотография  этой  девушки  оказалась  у  него  благодаря  их  общим  знакомым - Екатерине  Давыдовой  и  Евгению «Агдаму» Гурову.
Познакомься  с  ней , порекомендовали  они , она  в  этом  вроде  нуждается.
Ветра  нет , но  есть  земля  и  огонь: на  конце  сигареты. Песчинки  кофейного  печенья  расползаются  по  зубным  щелям. Из-под  скамейки  слышатся  жаркие  поцелуи ; Седов  подумал , выпил  вина , неторопливо  изучил  фотографию: вполне  приятная  крошка , после  секса  с  ней  можно  будет  узнать  и  ее  мнение  о  жуке  скарабее , как  о  символе  вечной  жизни - назначив  через  «Агдама» Гурова  ознакомительную  встречу , он  пришел  на  выбранную  им  самим  улицу  с  крайне  большими надеждами. Вскоре  пришла  и  она.
Прийти , она  пришла , но  на  девушку  с  фотографии  не  очень  похожа. Сидит , плотно  сжимает  ноги , по  возможности  поддерживает беседу: вы  интересная  девушка… вам  со  мной  интересно?… си… да?… по-японски  си – это  смерть ;  похлопывая  себя  по  коленям , Седов  украдкой  скашивался  на  фотографию.
Она  смеялась  над  собственными  шутками , приукрашенно  пересказывала  чужие  жизни - Кейт  Уинслет , Витас , Чарли  Менсон; Седов  с  каждой  минутой  становится  все  мрачней. И когда она  откинула  перед  ним  вуаль  своих страстных  мечтаний  о  нахождении  хорошего  человека , Седов , напоследок  сверившись  с фотографией , не  выдержал.
- Да  это  же  не  ты! – прокричал  он. – Мне  ведь  не  тебя  обещали! Даю  слово  чести , что  не  тебя!
 Вскочил  из-за  столика  и  прочь: ее  ни  в  чем  не  обвиняя , но  прочь. Он  ринулся  прочь. Не  война  в  нем  и  не  перемирие.
 Просто  больно. 
 Седову  никак  иначе. Мартынов  заступает  на  вахту  насыщенного  одиночества. В  начале восьмидесятых  самым  старшим  из  обитателей  их  двора  был  Кирилл  Евгеньевич  Антоневский: самым  старшим из  тех , кто  с  ними  вообще  общался. 
  Они  тогда  еще  не  вышли  из  периода  отсутствия  тяги  к  спиртному , и  солнце  сдерживалось  от  затмений , из  весенних  почек  распускались  бесполые  эльфы , жизненный  опыт  Кирилла  Евгеньевича Антоневского – наигранно  хриплый  голос , небольшая  телесная  сила , поставленные  вплотную  друг  к  другу  глаза - казался  им  гораздо  обширней  их  собственного , и  на  основании  этих  представлений  они  с  неослабевающим  вниманием  слушали  его , навеянные , как  они  тогда  думали  взамен  чего-то  лишнего , поучения.
- Цените , чуваки , женщин , - говорил  им  Кирилл  Евгеньевич  Антоневский. - Цените  их  за  то , что  они  женщины. Любая  из  них способна  доставить  вам…
  Он  мечтательно  облизнулся. Они: Мартынов , Седов , уже  начинавший  погружаться  в  тексты  пирамид  Олег  Игнатьев - этого  почему-то  не  восприняли.
- Вы  говорите , любая? – спросил  Седов.
- Самая  любая , - ответил  Кирилл  Евгеньевич.
- Однако…
- Любая! – воскликнул  Кирилл  Евгеньевич.
 С  отеческой  теплотой   щелкнув  по  носу  сидевшего  к  нему  ближе всех  Олега  Игнатьева , он  довел  свою  мысль  до  эффектного , как  Мартынов  теперь  понимает , завершения.
- У  любой  женщины  есть  тело , – сказал  Кирилл  Антоневский. - Остальное , братцы , уже  детали.
 Что  с  ним  стало  потом , когда  они  уже  навсегда  покинули  свой  двор , Мартынов  не  знает. Но  хотелось  бы , чтобы  он  и  сейчас  был  еще  в  состоянии.
  В  состоянии  хотя  бы  помнить.
  О  тех  растоптанных  временем  днях.
  О  том  себе.
  О  нас.
  Об  энергетике  горячего  асфальта , сквозь  который  из  базальтовой магмы , через  земную  кору , в  пробных , безалкогольных  снах  Мартынова , тогда  еще  сознательно  пробивалась  целебная  трава Мавус. С  наказом  от  шумерского  единорога  и  с успокоительной  вестью  от  воплощающей  здоровье  Гигиеи , славной  чебурахи  и  дочери  самого  Асклепия.
  Наконец ,  после  неописуемых  лишений , наружу  прорвался  разведчик ; оглядевшись  по  сторонам , он  поседел  и  увял  от  страха.
  Оказалось , что  Пианит  Ско  вылез  на  крайне  оживленной  автомагистрали , и  вдобавок  в  левом  ряду. На  «Соколе» , где-то  там ; разведчик  рванул  обратно , но  не  тут-то  было: асфальт  сплотился  и  не  пускает. Амба. Беда.
  Развязка – Пианит  Ско  побился , подергался: и  зачем  нам  понадобилось  к  солнцу  стремиться? это  я  что , думаю? думаю , зачем?… а  затем , что  людям  хотели  помочь - и перестал.
 Смерти  он  не  боялся , его  готовили  к  этому  с  раннего  детства , а  вот  то , что  он  не  сможет  предупредить  идущие  следом  за  ним  основные  части , его  несколько  угнетало.
  Последним , что  он  увидел , была  машина  с  красным  крестом , оглашавшая  окрестности диким  ревом  мигающей  сирены.
  Пианит  Ско  закрыл  глаза  и  подумал: одно  хорошо. Меня  хоть  коллеги  задавят. Все  лучше , чем  под  косой.
 
  Подобные  сны  не  привели  Мартынова  к  умерщвлению  в  себе  всего  земного , и  четырнадцатого  мая  2000  года  он  умиротворенно вспоминал  трех  женщин: одна  была  в  его  жизни  лишь  вчера – миловидная  и  по-своему  забавная  Марина  Ельцова  на  что-то  ему  жаловалась , но  Мартынов  не  мог  разобрать  на  что.
- Что  и  на  что , - пробормотал  он.
- Уединенно? – спросила  она.
- Если  тебе  не  нравится , - сказал  он , - что  в  нашей  стране  совершенно  не  работают законы , то  это  не  ко  мне. – Вынимая  ее  руку  из  своего  кармана , Мартынов  подумал , что  скоро  его и  эту  женщину  будет  объединять  лишь  общая  молитва. Больше ничего. - Тем  более  в  случае , если  все  пойдет  по  закону , у  нас  должна  сидеть  вся  страна. Даже  для  конвоя  никого  не останется.
- Я  , Мартынов , - отмахнулась  она , - не  о  стране. Мне  до  нее , как  Али-бабе  до  эротических  фантазий  своих  сорока  разбойников. У  меня  просто  язык  распух  и  я  тебе  насчет  этого  жалуюсь. Сильно  он  у  меня  распух. Сил  нет , как  сильно.
- Очень  сильно?
- Еле  говорю , - вздохнула  она , - так  он  в  размере  увеличился.
- Это  все  от  желания.
- Дурак…
- Простительно , - заявил   Мартынов. - В  войну  и  на  кладбище  рыли  окопы.
   Лет  двенадцать  тому  назад  Мартынов , бродя  с  одной  правильной  девушкой по  бесконечно  продуваемому  Тверскому  бульвару , держался  за  раздутый  кошелек: одна  мелочь , монеты.
Мартынов  через  силу  изыскивал  нежные  чувства - правильные девушки  умеют  очаровывать  своей  правильностью  неравнодушных к ним  молодых  людей ; замотавшись  его  шарфом , бледная  неваляшка  Ксюша  Мальцева  сморкалась  в  него  лишь  изредка , но Мартынову  нет  еще  и  семнадцати , и  его  кровь  не стынет  от  трепета  затащить  ее  в  постель. Он  бы  и  один  под  толстым  одеялом  полежал.
- Мне  снился  сон , - признался  Мартынов , - и  в  этом  сне  я  смотрел  на  звезды. Но  затем  выяснилось: нарисованные  они , и я  хожу  не  под  небом , а  в  огромном  ангаре , который  планировали  использовать  для  палеонтологического  музея. Для  рычащих  муляжей  семидесятиметровых  динозавров. А  почему , Ксюша , мы  здесь , вообще , шастаем?
- Потому  что  мы  влюбленные , - сдержанно  проворчала  она.
  Чистота  не  порок. Девушка  не  женщина. Но  третьей  в  его  воспоминаниях  была  совсем  девочка: Мартынов  не  слышит  о  ней  уже  двадцатый  год ; ничего  страшного , сто  лет  бы не  слышать , йоги , ноги , йоги… ноги… соединяют  и  разводят  их , как  мосты , любопытно , я  посмотрю - когда-то  она  пригласила  его  на  свой  день  рождения  и , оказавшись  на  кухне , они  увидели  утыканный  изящными  свечками  праздничный  торт.
  Она  где-то  нашла  спички , и  хотя  Мартынов  ее  отговаривал: не  надо , Даша , надо  же при  всех - она  провела  по  их  верхушкам  робким  пламенем. Свечи  красиво  заполыхали, но  девочке , судя  по ее  внезапно  промокшим  глазам , это  показалось  некрасивым.
- Задуй  их , Мартынов , задуй  их  сейчас  же , - закричала  она , - я  к  тебе  обращаюсь , задувай  их  быстрее!
- Зачем? – спросил  Мартынов.
- Они  же  плачут , ты  что  не  видишь?!
  По  свечкам  катился  воск , и  она  воспринимала  его  как  слезы. Она  плакала  вместе  со  свечами. И  Мартынов  их  задул. Почему  она  не  сделала  этого  сама , остается  для  него  вопросом  и  по  сей  день.
  День , когда  начинается  ночь  дляля  неудержимых  изгоев , не  защищавших  экономических  интересов  Всевышнего ; Гегесипп  писал об  Иакове: «Бритва  никогда  не  касалась  его  головы , он  не  натирал  себя  маслом  и  никогда  не  пользовался  теплой  ванной. Колени  его  покрылись  мозолями , как  у  верблюда , потому  что  он  их  постоянно  преклонял» , но  Олег  Игнатьев  уже  столь  же  и  так  же  мертв.
  Столпившись  вокруг  его  напоследок  распахнутого  гроба , взрослые  пресные  люди , не  знавшие , куда  им   идти  завтра: идти  мыслями - неспешно  обмениваются  своими  предположениями  по  поводу  предстоящих  Игнатьеву реалий.
 Предположения  были  незавидными.
 Зверь  исповедовал  не  достучавшихся  в  храм.
 Иисус  еще  не  воскрес.
- Наш  Игнатьев , - сухо  сказал  квелый  уролог  Павел  Сутский , - вел  странную  жизнь. Он вел  ее  меньше  тридцати  лет , но  кроме как  в  аду , ему  уже  нигде  не  предоставят  убежища..
- Даже  если  ему , - без  горечи  заметил  программист  Чайков , -  дадут  в  аду  политическое  убежище , то  все  равно: гореть  ему  вечно  и  страшно.
- Олег ,  - мстительно улыбнулся безбородый священник Колобродов , - сам  на  это  шел. Мы  не  направляли.
  Неожиданно  в  общую  череду  долгожданных  прощаний  вклинился  чей-то  излишне  трезвый  голос:
- Не  бздите , что-нибудь  придумаем.
  Кто  это  сказал , они  так  и  не  определили , но  засуетились  слаженно. Как  белые  генералы  под  занесенным  сапогом  Троцкого.
- Быстрее  закрывайте  крышку! – закричал  Чуйков.
- Скорее  захлопывайте! – возопил  Колобродов.
Кого-то  они  все-таки  заподозрили. Игнатьева , конечно  же , его: смелого  и  нелюдимого ; исхудавшего  и  недремлющего. Не  оставившего  завещания.
Что  отличает  его  от  неуверенного  в  себе  гравера  Александра «Волдыря» Багинца , совпадавшего  с  Игнатьевым  не  только  по  половой  принадлежности , но  и  по  абсолютному  минимуму  сексуального  влечения  к  эмоциональному  историку  Радзинскому ; in  articulo  mortis  Александр увлеченно говорил  своей  глухой  кошке: «От  моего  дыхания  свеча  лишь  тухнет , но  я  слышал  о  богоизбранных  грешниках , от  дыхания  которых  воспламеняется  совершенно  негорящая  свеча: они  еще  живы , но  ад  уже  в  них. Он-то  в  них , но  в  ком  же  они?».   
Глухая  кошка  ему  индифферентно  не  отвечала , и , не  упомянув  ее  в  подробно  составленном  завещании , Александр  Багинец  ответил  ей  тем  же. По  его  завещанию  она  не  доставалась  никому: она  никому , но  и  ей ничего.
В  своем  последнем  волеизъявлении  Александр «Волдырь» Багинец  писал  о  многом. О  дальнейших  судьбах  трехтомника «Клима  Самгина»  и  залитой  кагором  дубленки ; фарфорового  олимпийского  медведя  и  нарисованной  на  потолке  голой  женщины , но  главное  он  упомянул  в  самом  конце.
«……………… и  заканчивая  свое  завещание , я  должен  сказать  вот  о  чем. В  левом  кармане  моего  серого  пиджака  лежит  презерватив. Почти  тридцать  лет  я  носил  его  с  собой , но  шанс , чтобы  его  использовать , мне  так  и  не  представился. Применять  его  по  назначению  я  вам  не  советую. Во-первых , он  очень  старый , может  и  подвести , а  во-вторых: поскольку  на  протяжении  стольких  лет  он  слышал  стук  моего  сердца - мне  было бы  приятно , если  бы  вы  сохранили  его  как  память  обо  мне. Вот , в  принципе  и  все. Прощайте.»               
 Александра  Багинца  похоронили  двадцать  второго  января  2002  года  на  Котляковском  кладбище.
  Он  был  тяжелым  белым  патриотом.
  Кенни  Томас  маленький  юркий  негр. С  ослабленной  фастфудом  потнцией  живущий  сейчас  в  Филадельфии , но  выросший  в  Детройте  в  годы  выдающихся  успехов  «Пистонс». Он  еще  не  знает, чем  все  это  для  него  обернется: в  руках  у  Кенни  баскетбольный  мяч , противодействовать  самому  себе  ему  скучно , на  другом  конце  площадки  идет  какая-никакая , но  борьба ; трое  белых  играют  в одно  кольцо  против  двух  черных , и  Кенни  Томас  просит  его  принять.
  Позвольте  мне  войти  в  игру  на  стороне  моих   братьев , сказал  он , их  же  меньше , а  белых  и  во  всем   мире , и  на  на  площадке…   Кенни  Томаса  в  игру  не  принимают. Свои  же  черные  братья  подключиться  не  позволили: мы  и  так  этих  белых дерем , сказали  они  , а  ты , парень , пойди  поищи  себе  новую  команду - найдешь  четырех, приходи: пять  на  пять  схлестнемся. И  Кенни  Томас  пошел  искать  игроков  для  новой  команды ; шатался , ворчал , спрашивал - никто  не  хочет. Пойдемте… сам  иди!… я  насчет… иди  к дьяволу!… Кенни  Томас  недовольно  возвращается  туда , откуда  и уходил. Снова  просить, чтобы  его  приняли: посмотрю  за  тем  поворотом  и  обратно , жалость то  какая… ух , ты… придется  рискнуть; возле  придорожной  закусочной  раскованно  сидели  четверо  толстых  англосаксов , ничего  не  ждущих  от  женщин  и  подгоняющих недалекую  беседу  бутылочным  пивом  под  ZZ TOP  из  битого-перебитого  кассетника.
Кенни  Томас  обратился  к  ним  с  максимально  возможным  уважением: как  вы  смотрите  немного  поиграть  в  баскетбол , сказал  он ,  вы  четверо , да  я - крепкая  у  нас  команда  получится… вон  те  пятеро , что  сейчас  на  площадке  рубятся  в  одно  кольцо , предупредили  меня: кого бы  ты , Кенни , ни  привел , у  вас  не  будет  шансов  против  нас. За  шесть  лет  почти  идеально  сыгранных.
«Ах , так?!» , «Вот  твари!» , «Потопчем , червей!» - позванные  Кенни  мужики  слегка  завелись ; вскочили , скинули  верхнюю  одежду , ввалились  на  площадку ; Кенни , как  и  его  однофамилец  Айзейя , потрясающий  первый  номер  того «Детройта» , тех  несгибаемых «Bad  boys» , разыгрывающий , они  как  бы   все  остальное ; Кенни Томас  ведет  команду  в позиционное нападение - он  тоненький , шустрый , а  эти  четверо  мужиков  люди  толстые  и  бегают  они  с  трудом , любой  рывок  отзывается  в  них  дребезжанием  могучих  складок: Кенни  с  мячом  и  в  нападении , мужики  там  же , но  Кенни  мяч  никому  не  отдает: сам  бросает.
Атака  закончилась  и , кое-как  отбившись  в  защите , Кенни  Томас  уже  начинает  следующую: он  угрожает  кольцу , мужики  с  ним , но  мяч  у  Кенни ; он  бросает  с  сопротивлением , в  прыжке  и  неточно.
Следует  контратака  соперников , угадывающих  намерения  партнера  не  то  что  по  глазам: по  шмыганью  носа - они  забивают  очередные  два  очка , однако  Кенни  Томас  не  сдается , он  ведет  свою  команду  в  отчаянное  наступление , его  мужики  по-прежнему  бегут  рядом ; мяч!… сюда!… Биллу , он  открыт! ; Кенни  не  скидывает  им  мяч , он  играет  в  своей  коронной  манере – берет  всю  ответственность  за  бросок  на  себя.
 Берет  и   почти  попадает , но , попрыгав  по  передней  душке , мяч  не  проваливается  в  кольцо , и  надо отходить  в  оборону ; мужики   несутся  назад  с  плохо  скрываемой  ненавистью , Кенни  Томас  на  домашней  половине  площадки  особо  не  напрягается - он  чувствует себя  незаменимым  лишь  в  нападении: мяч  вновь  у  него , мужики  одышливо  участвуют  в атакующих  действиях , Кенни  не  делится  с  ними  мячом , и  мужики  бегут , но  бегут  не  в  защиту ; Кенни  весь  в  игре  и  он  не  догадался  отследить  направление  их  бега - за  ним бегут.
Поймали  и  молча…
  Они  его  молча , и  Кенни  Томас  орет  даже  больше , чем  отбивается: расисты  вы , кричит  он , не  заслужили  черные  такой  от  вас  боли!… за  что  же  вы  меня  избиваете?!… расисты  вы , отродье  расистское!»    

После  продолжительной  рихтовки  его  характера  Кенни  Томасу  оставили  только  жизнь. Она  у  него  одна , но  Кенни  Томас  не  единственный  человек , кто  пока  еще  в  ней ; в  российской  глубинке  баскетбол  на  столь  популярен  и , накланявшись  небу , преисполненный  позитивным  мышлением  таблеточник  Александр  Лямов  увидел  деда  Фому.
Если  теплый  день  выпадал  на  воскресенье , дед  Фома  довольно  часто  навещал  остывших , и  в  прошлое  воскресенье  он  шел  с кладбища  и  столкнулся  с  семьей  агронома  Ивана  Колгушина ; они  не  разминулись , и  сам  «Механический  Иван» крикнул  старику: доброго  тебе  здравия , дед  Фома , мы  только  что  из  церкви  и  одна  из  свечей , которые  мы  там  поставили , горит  за  тебя!.
Не  брызгая  против  ветра  бессмысленными  слезами  умиления , старик  сдержанно  сказал: так  уж  и  горит… Потухла , небось. Но  все  равно  спасибо.
Это  тебе  спасибо!
Тогда  вам пожалуйста.
Подметив , что  сегодня  старик  один - возле  него  нет  ни  подкармливаемых  им  волков , ни  «Механического  Ивана» , публично  пообещавшего: «отловить  этого  чудака  Лямова  и  немного  натянуть  в  некое  потайное , темное  место»  - Александр  Лямов  вскрикнул  от  удовольствия  встречи  и  бойко  перепрыгнул  через  разделявшую  их  лужу.
- Как  жизнь , дед  Фома? – спросил  он.
- Полегоньку  заканчивается... А  у  тебя?
- У  меня , дед  Фома , полный  порядок! Всем  я  доволен! И  людьми , и погодой , и  птицами , из  леса  залетающими! Они  же  в  нашу  деревню  не  только  из  нашего  леса  залетают!
  Дед  Фома  понимающе  крякнул.
- Это  ты , Саша ,  - сказал  он , - молодец , что  всем  доволен. Но  в  радость ты  особо  не погружайся.
  Александр  Лямов  недоуменно навострился.
- Почему  же? – спросил  он .
- Помирать  не  так  обидно  будет , - ответил  старик.
Передавайте , Александр , приветы. Святителям  и  кузенам , участковым  и  покровительницам  вишневых  деревьев. Могущественному  злому  духу  Сиакоу.
Живущей  со  вами  под  одной  звездой  Полине Судилине , не  лелеявшей  отраду  скоропостижно  скончаться  где-нибудь  на  водах  и  очень-очень  многим  не  интересующейся: и  влиянием  скорости  летающих  тарелок  на  свадебные  нырки  морского  зайца , и  однополой  любовью  в  среде  русской  политической  эммиграции , и  раздражением  хранителя  тишины  Прогистиса  на  тихий  посвист  перепутавшего  сон  с  явью  пастушка.
Правда , перепадами  своего  давления  Полина  все  же  интересуется ; думает  о  нем , психует , шаг  к  гибели , полшага  за  черноплодкой , но  сама  до  сих  пор  измерять  не  научилась: на  деда  Фому  полагается.
Старик  ей  не  отказывает: ему , что  мерить  Полине  давление , что о  «Красоте» , квантовом  числе, характеризующем  адроны , не  знать. А  к  людям  он относится , как  к  людям.
- Сегодня  у  тебя , Полина , - закончив  слушать  и  молчать , сказал  он , – давление  повышенное. Сто  сорок  на  сто  насчитывается.
- Ой , мрак-то  какой! – воскликнула  Полина.
- Не  беда , я  и  хуже  видывал.
  Если  бы  Рес  напоил  своих  волшебных  коней , Троя  стояла  бы  до  сих пор. «Объяли  меня  волны  смерти  и  потоки  беззакония  устрашили  меня» - дед  Фома  глотает  крепкий  чай , сосет  сушку  и  ждет , когда  же  Полина  оборвет  свое  нашествие  долгожданным  уходом. Но  она  пока  не  спешит.
- Ты  бы , дед  Фома , - предложила  она , - и свое бы  что ли измерил, избавил  бы  меня  от  одиночества  в  плохих  показателях  моего самочувствия.
  Энергетика  византийского  апокалипсиса  пророка  Даниила  имеет  нечто  общее  с  революционной  стратегией  Мао? Тоже  спокойное  отношение  к  человеческим  жертвам? Дед Фома  слышал , что  несколько  землятрясений  в  Китае  унесло  по  полмиллиона  жизней, но  у  них  там  столько  народа , что  этого  почти  никто  не  заметил , ну  а  с  Полиной  Судилиной  старику  пререкаться  совершенно  неохота.
  Ему , правда , и  собой  пререкаться  не  медовая  ватрушка , но  с  ней  еще  муторней ; в  общем , он  поступил  согласно  ее  просьбе: измерил.
- Ну , сколько  там  у  тебя? – спустя  некоторое  время  спросила  она. – Много , наверное? Немало?
- Да  всего  лишь  двести  сорок  на  сто  двадцать.
  Полина  настолько  удивилась  его  интонации , что  некоторые  волосы  у  нее  почернели  обратно.
- Ты  бы  , дед  Фома , с  чаем  все  же  заканчивал , - порекомендовала  она  ему  с  вытянутым  к  выходу  лицом , - вредно  тебе  сейчас  это , губительно  для  тебя  же.
  Угу , обязательно , дед  Фома  не  стал  тереть  висевшую  у  нее  на  груди  восковую  ладанку.
- Вот  допью  и  закончу , - сказал  он.
 «Бегущая  по  волнам» - это  не  история  об  импульсивной  женщине, которая  зачем-то  преследует  спокойно  идущего  по  воде Иисуса , и , выигрывая  у  обыденности  время  на  поэзию , дед  Фома уже  попадал  в  беду ; выходя  от  него , Полина  Судилина  назидательно  обронила:
- Трудно  тебе  будет , старик , с  твоим  характером  жить. Сложный он  у  тебя  очень.
 Она  еще  не  совсем  ушла , но  дед  Фома  не  смог  себя  пересилить: прямо  при  ней  рассмеялся. Остановившись  на  пороге , Полина  Судилина  спросила  у  него  по  поводу  чего  он  смеется , и  старик  ее  тоже  спросил , но  специфично: одним  смехом.
  Не  претендуя , чтобы  ответили - душа  деда  Фомы  еще  не  до  конца  подсела  на  добро , но  его  уже  затягивает.
  Зипун  с  чужого  плеча , плечи  с  чужого  тела?  Подзабытое  слово  огниво?
- Сейчас  я  брошу этот  камень , - торжественно  воскликнула  уставившаяся  на  своих  малышей  босая  женщина , - и  мы  поглядим , кто  же  из  вас  быстрее!
  Годовалые  близнецы (сиамские) грустно  понурили  головы. Именно  тогда: летом  2000-го , в  змеящейся  повсюду  столице , они  впервые  усомнились  в  умственных  способностях  своей  матери.
  Они  в  шоке , в  ступоре , феи  не  закалывают  для  них  жирных  тельцов , по  правую  руку от  них  трехметровый  забор  института  огибает  группа  мрачных  студенток - не  распадаясь по  одной  и  без робких  сомнений , что  использующийся  при  операциях  для  наложения  внутренних  швов  кетгут  производиться  из  кишок  едва  ли  желающих  участвовать в  вашем  спасении  баранов.
  Студентки  шли  на  семинар. Затянувшееся  молчание  попыталась  развеять  обычно  немногословная  Анна  Митина , дочь  веротерпимого  и неординарно  мыслящего  таможенника  Николая  Павловича , выделявшего  из  всей  античности  безвестного  учителя  Зоила , критиковавшего  и  долбившего  самого  Гомера.
  Надежда  все  еще  лежит  на  дне  ящика  Пандоры , но  в  голосе  Анны  она  прослеживалась  довольно  четко.
- Мы , - полоумно  прокричала  она , -  занимаемся  геодезией , сельхозмашинами , агроландшафтом , и  это  же  славно! Неплохая  приманка  для  будущего!
 Одобрительных  хлопков  не  последовало. Будущее  для  ее  однокурсниц  ассоциировалось  с  мечтами , и  их  мечты  не  ходили  по  земле: они  плавали. На  плотах , надувных  утках  или  брассом.
Здесь  же  превалирует  суша - не  в  плане  внешнего  устройства  чуждой  для  всего  мироздания  планеты. Вот  и  хмурость  родом  отсюда , но  у  Фролова  пока  еще  неплохое  настроение: он  не  запомнившимся  даже  его  подсознанию  способом  обрел  саженец  мелбы, позвонил  Николаю  Павловичу  Митину , и  таможенник  Митин  сказал ему , что  этот  саженец  он  у  него  купит.
 С  Митиным  Фролов  говорил  двенадцатого  мая  1998  года. На  следующий  день  Николай  Павлович  ему  перезвонил  и  все  аннулировал: не  приду  я  сегодня , Фролов , с  неприязнью  сказал  он , не куплю  у  тебя  саженец. Да  и  вообще , пошел  ты  в  жопу.
Невольно  нахмурившись , Фролов  скривил  губы: саженец  прочувствовал  его  настрой  и  окончательно  засох.
 Из  солидарности.
  Я  не  сгибался , бодался , мне  нравилось  думать , что  я  борюсь; отзвонившись  Фролову  уже  в  середине  недели , Митин  сбивчиво  объявил: не  хандри , Фролов , не  пеняй  мне  за  темную  сторону  моей  секс-прогрессивности: еду  я  за  твоим  саженцем. Выезжаю. Постараюсь.
Фролов  сознался  Митигу  в  его  гибели: пока  не  его  самого , а  саженца , но  Николай  Павлович  громко  крикнул , что  Фролов  в  деревьях  не  разбирается ; приехал  и  забрал. Фролов  не  сопротивлялся.
Пересчитал  деньги  и  отхаркнул  от  удовольствия  в  прояснившееся  небо.
 Апатия? Есть. Берет  верх.
 Приедешь? Можно.
 Двумя  годами  позже  Николай  Павлович Митин  пригласил  Фролова  к  себе  в  имение: доберешься  до  станции  Столбовая  и  ногами  по  пашне , обмотав  голову  газетой. Пусть  впитывается.
Заведя  гостя  за  деревенский  дом , Митин  подвел  его  к  забору  из  устаревших , как  он  сам  сказал , кустов  смородины , и  показал  лопатой  на  раскидистое  дерево.
Вот  он  твой  саженец , - усмехнулся  Николай , - а  ты , Фролов , забитые  твои  глаза , твердил  мне , что  он  помер: никак , ни  за  что  не  выживет - получив  от  Николая  Митина  округлый  пыльный   плод , Фролов  положил  его  в  кулак  и  пошел  на  электричку. Николай Павлович  Митин  гостя  не  задерживал. Желая  ему  бездумной дороги , он  подталкивал  Фролова  к  выходу  и  жестами , и  лопатой. Как  самостоятельно  разгоревшейся  в  полночь  спичкой.
 Дорога  у  Фролова  прошла  не  бездумно. Он  стоял  в  тамбуре , жевал  купленную  на  станции  кукурузу  и  думал: не  о  галактике  Малин 1  или  об  апокалипсических  зверях  Левиафане  и  Бегемоте ; он  думал: мой  саженец , не  мой? наврал  ли  мне  Митин? большие  ли  дела  вершит?.
Электричка  шла  строго  по  рельсам. В  прокуренном  тамбуре  попахивало  ванилью. На  заплеванном  взглядами  окне  неброско  проступали  контуры  дьявола.

Большие  дела  нередка  находят  дорогу  в  чью-то  память , но  кто  сейчас  вспомнит  скромного  эксгибициониста  Матвея  Валова , пившего  боржоми  с  хреном - блудливая  аспирантка  Инна  Матецкая  о  нем  точно  не  вспомнит. Как  бы  ей  этого  ни  хотелось.
Она  сейчас  с  Мартыновым.
У  нее  слегка  загноился  правый  глаз. На  ней  белоснежные  шорты, закрытая  кофта , рыжий  парик: она  с  Мартыновым. Инна  попросила  его  развести пакет  чая  и  оторвать  от  общего  рулона  небольшой  кусочек  марли , и  Мартынов , превелико  ценивший  любой  шанс  принять  участие  в  ее  жизни , выполнил  все , как  ему и  сказали. Но , макая  марлю  в  приготовленный  им  чай  и  протерев ею  глаз , Инна  Матецкая  его не  поблагодарила.
- У  меня  , Мартынов , - со  слабой  верой  в  него  пробормотала  Инна , - почему-то  слипается  глаз. Мне  стало  хуже. Неприятней. У  меня , вероятно, простудное  воспаление , и  мне  сказали , что  чай  поможет… Ты , случаем , сахара  в  него  не  положил?
 Она  знала  Мартынова  не  понаслышке.
- Положил , - ответил  он. - Я  думал  так…
- Ты  не  думай , а  делай!
- Это  не  вариант  для  мыслящих  людей.
- Да  ты  просто  враг  какой-то!
  Постаравшись  сделать  ей  послаще , Мартынов  вновь  не  избежал  скандала. Все , как  всегда. Объятия  и  кинжал , стоны  и  триппер, любовь  и  суицид ; Инна  простит  Мартынова , когда  посчитает  нужным.
 От  нее  никто  не  приходил  очистившимся. Провинцианку   в  ней  выдает  лишь  беспрестанная  грызня  семечек. К  несчастному  барду  Анатолию  Савицкому  она  с  Мартыновым  не  ездила.
  Анатолий  виделся  с  Мартыновым  уже  немолодым: в  Тамбове. По-летнему  одетым , при  смерти – Анатолий  встречал  свою  женщину  после  работы , после  запоздалого  возвращения  от  родителей, после  выхода  из  роддома , и  однажды  он  встретил  ее  в  их  квартире с  другим  мужчиной.
  Она  громко  стонала , оперевшись  руками  об  его  письменный  стол ; левой  рукой  и  на  лежащие  на  столе «Севастопольские  рассказы» - у  нее  за  спиной  стоял  синюшный  прелюбодей  Максим «Енот» Забурин , и  стоял  не  столбом: туда-сюда  двигался.
   Анатолий  Савицкий  не  стал  им  мешать.
   Он  ушел  из  ее  жизни , почти  сохранив  свою. Она  меня … ласково  называла  Соломенное  Страшило… по  цвету  волос…
  Спустя  четырнадцать  лет  Анатолий  достиг  того , что  о  тех  давних  событиях  у  него  остались  только  воспоминания.
  Отодвинувшись  от  них  еще  дальше , Анатолий  Савицкий  сохранил  лишь  воспоминания  о  воспоминаниях.
Так  и  пошло. Воспоминания  о  воспоминаниях  воспоминаний , воспоминания  о  воспоминаниях  воспоминаний  воспоминаний , воспоминания  о…
Умирал  он  легко.
  О  тех  давних , и  когда-то  краегоугольных , событиях  Анатолию  Савицкому  уже  ничего  не  напоминало.
Какая  у  него  была  мораль?
Статическая? Динамическая?
Седову  на  это  плевать: опуская  до  упора  козырек  матерчатой  бейсболки , он  боится  пугать  безработных  женщин  занесением  в  их  трудовые  книжки  бодрящих  пословиц  -  в  марте  1991-го , еще  не  отметив  грядущего  в  ближайшие  дни  двадцатилетия , Седов  три  часа  дозванивался  до  своей  возлюбленной. Дотерпел , дозвонился , но , только  он  выдохнул: «Родная , это  я» , как  в  трубке  раздались  серийные  щелчки.
  После  щелчков  последовало  таинственное  шуршание , а  затем  незнакомый  мужской  голос  явно  с  досадой  предостерегающе  произнес:
- Молчи , Димыч. К  нам , похоже , какая-то  сука  подключилась.
  Бросив  трубку  на  пол , Седов  уже  не  собирался  ее  поднимать. Но  взяв  себя  в  руки , поднял.
   И  услышал:
- Ты  еще  там?
  Седов  предпочел  беседе  короткие  гудки. Обычно  к  этому  методу общения  прибегала  она. Добрая  и  скованная , кричащая  во  сне…
  Приветствуя  позывы  брюк  помочь  им  соскочить  с  орбиты , он  все  же  ищет  толстый  сук: прощай , весна. Теперь  мне  квиты. 
  Типичного  клоуна  устраивает , когда  народ  смеется  даже  не  над  удачными  шутками , а  над  его  никчемными  потугами  их  рассмешить ; Редин  не  слышит  приближающуюся  тень  царицынской  покровительницы  извращенцев  Смеяны  Пабаяны , Седов  парафинит  лыжи  и  раскручивает  пальцем  вентилятор , Мартынов  не  считает  возможным  кого-либо  возлюбить  на  скорую  руку.
  Фролов , в  одной  упряжке  с  Рединым  и  Седовым , не  верит  в  оптимистические  пророчества.
  Он  на  даче. С  Моцартом  и  Джойсом. На  соседнем  участке  от  него  участке  велось  строительство: оба  строителя  были  людьми  вспыльчивыми , яркими  представителями  молдавского  зодчества,  и, не  решаясь  ограничиться  криком , бегали  друг  за  другом , сурово  размахивая  увесистыми  досками.
  Сначала  Фролов  волновался , как  бы  один  другого  не  измучил , но  узнав , что  они  родные  братья , успокоился: брат  брата  мучить  не  станет. Убить  убьет , но  мучить  никогда ; я  уходил , и  жена  говорила , конечно , говорила… она  говорила: слава  Богу. Наконец-то  народ  ушел - про  Фролова  также  говорили , что  он  ведет  себя  крайне  нагло: все  время молчит.
 Еще  Фролов  не  любит  плевать  в  потолок. Московские  потолки у  него  высокие: не  долетит  до  них  слюна - обратно  на  Фролова  рухнет.
 Фролов , Фролов…
 Он  не  дерется  во  сне  с  Фабьеном  Бартезом.
 Фролову  не  страшно , когда  за  себя.   





               
                3
 
Смахнув  с  пиджака  какую-то  гадость , профессор  Блуванов  рассеянно  посмотрел  на  часы. До  конца  пары  оставалось  еще  три  минуты: глубочайшая  эрудиция  Александра  Блуванова  сказывалась даже  в  приготовлении  сэндвичей , но  его  жизнь  прошла  не  на  картине  Мане. На  него  не  вешались  женщины.
Сам  он  из-за  них , бывало , вешался , но  срывался: в  тягучую  серость  одиноких  будней. Александр  Михайлович  Блуванов  прекрасно  знает: одиночество - это  когда  некого  попросить , чтобы  у  тебя  на  спине  выдавили  прыщ.
 Он  имеется  у  него  и  на  лбу , и  Александр  Блуванов  всем  говорил: не  прыщ  он , а  мой  третий  глаз. Он  у  меня  ничего  не  видит. Только  смотрит.
Со  студентами  профессор  Блуванов  довольно  общителен. Он  с  ними  и выпивал - при  случае , если  в  душе  распогодилось - и  плодотворно  не  ограничивал  ареал  для  задаваемых  вопросов  «субстанцией  человека , как  его  экзистенцией»  и  «феноменологическим подходом  к  долгожданному  закату  западной  культуры».
  Послушай , дружок , говорил  Блуванов , вот  я  с  тобой  беседую , смеюсь , поддаю , а  меня  ведь  еще  не  выписали.
  Психиатрия , Александр  Михайлович? Она?
  Там  все  вкупе. Да…
  Да…
  Паскудное  дело.   
- Славно  мы  сегодня  уложились , - одобрительно  сказал  аудитории  Александр  Блуванов. - Даже  время  осталось. И  потратим  мы  его  так. С вашего  позволения  я  спрошу  у  вас  нечто  отвлеченное  от  темы  моей  ограниченной  роли  в  ваших  судьбах. Разрешаете? Наверное , разрешаете. И  вот  мой  вопрос. Что , по  вашему  мнению , является  главным  изобретением  человечества?
 Версий  было  много. Кто-то  сказал  про  колесо , кто-то  настаивал  на  электричестве ; постоянно  чем-то  напуганный  педераст  Валентин  Гусев , пятый  месяц  кряду  осиливавший «Закат  и  гибель  империи  Фрейда» Ханса  Айзенка , незапальчиво  сделал  выбор  в  пользу штурмовой  авиации - профессора  Блуванова  их  оснащенность  компетентностью  категорически  не устроила.
  Александр  Михайлович  Блуванов  не  доверяет  свету  и  в  кромешной  темноте: на  ощупь  ему  как-то  сподручней.
- Итак , господа  студенты , версий  больше  не  будет? – глядя  себе  между  пальцами , спросил  профессор. - Вынужден  признаться , вы  меня  несколько  разочаровали. Вы  уже  в  таком  возрасте , когда  этот  вопрос  не  должен  вызывать  затруднений. Короче , слушайте  и  безмолвно  мотайте  на  ваш  редкий  ус. Главное  изобретение  человечества  это…
  Аудитория  непроизвольно  привстала.
- … онанизм.               
У  профессора  Блуванова  свои  приоритеты: он  с  юных  лет  предрасположен  к  душевному  дискомфорту. Обмазывание  змеиной  кровью  больше  не  дарует  ему  былой  неузвимости  от  играющих  в дартс  маляров.
  Двое  ангелов-хранителей , не  дававшие  Александру  Блуванову  ни  малейшего  повода  увидеть  их  слезы , уже  возвращаются  домой.
На  грозовом  облаке.
Один , улыбаясь , валяется  на  спине , другой  утомленно  сидит  в  тайском  шезлонге. Сердитый , как  филин.
- Наконец-то  домой , - пока  еще  отражаясь  в  безымянном  озере  около  Эвереста , сказал  первый. - Как  думаешь , мне  отпуск  дадут?
- Не  дадут , - угрюмо  ответил  второй. – Не  давали  и  не  дадут , завтра  же  нового  подопечного  подсунут. Мразь  какую-нибудь.
- Мой  последний  именно  таким  и  был , - усмехнулся  первый. - Когда  он вчера  загнулся , я  словно  бы  моложе  стал. Твой-то  тоже , наверно , по  полной  сволочился?
- Он  гением  был.
- В  какой  области? – заинтересовался  первый.
- В  поэтической , - ответил  второй.
- Где?! В  поэтической?! Я  с  этой  областью  не  раз  сталкивался. Там  у  подонков  такая  концентрация , что  никакого  зазора  не  найдешь. Как  у  твоего  фамилия?
- Тебе  без  разницы , - отмахнулся  второй. - Его  все  равно  ни  одна  собака  не  знала. Ни собака , ни  енот. 
- Почему?
- Так  вышло… Грустная  история.
- Я  грустные  больше  всего  люблю. Есть  в  них  что-то  земное , оригинальное.
- С  оригинальностью  тут  полный  порядок , - негромко  сказал  второй. – Полнейший.
- Ну  так , давай , не  томи.
   Угрюмый  хранитель  Махалой  Пустостал , работавший  за  годы  своего  служения  и  с  драматургом  Расином , и  с  разведчиком  Кузнецовым , и  с  бездарным  китобоем  Джорджем «Камбалой» Мактавишем , опустил  шезлонг  пониже. Теперь  он  почти  лежал.
- Человек , за  которым  я  присматривал , - сказал  он , - был  сверхпоэтом. Мощи  абсолютно не  местной. За  все  существование  этого  шарика  с  ним  и  рядом  никого  не  было.  Но  подарить  свой  талант  людям  он  не  мог.
- Не  хотел? – вкрадчиво  спросил  Бализар  Дарвуч.
- Очень  хотел. Но  не  мог. Никак  не  мог.
- Что  значит , никак?
- Во-первых  у  него  был  ужасный  почерк , - пояснил  Махалой , - он  и  сам  его  не  понимал. Так что , поведать  о  себе  письменно  он  не  умел. Устно  впрочем  тоже.
- А  это  еще  почему?
- Ты  бы  слышал  его  дикцию. У  него  была  такая  дикция…  в  общем , лягушка  и  та  отчетливей  квакает.
- Но  печатать-то  он  мог? – спросил  Бализар.
- Когда  он  садился  за  клавиатуру , он  начинал  страшно  нервничать , пальцы  тряслись  и  вследствие  этого  не  попадали  по  нужным  клавишам.
- Никогда  не  попадали? – удивился  Бализар  Дарвуч.
- Никогда , - вздохнул  Махалой.
- Крутая  история… А  умер  он  отчего?
- От  голода.
  Свесившись  из  шезлонга , Махалой  Пустостал  взял  с искрящейся  поверхности  хрустального столика  засахаренный  петушок.
- Я  бы  его  накормил , - сказал  он , - но  у  нас  же  инструкции , сам  понимаешь.
- Понимаю , - сказал  Бализар. - Брось-ка  и  мне  петушок.
- Держи.
  В  эту  секунду  хранителям  немного  заложило  уши. Они  выходили  из  земного  притяжения , Седов  никому  себя  себя  не  отдавал:  не  отдаю…  и  не  отдам - ни  за  что ; Фролова  не  покидает  щемящее  чувство  всеобщей  бессмысленности , и   он  предлагает  несоответствующей  ему  жене «временный  отказ  от  супружеского  сожительства  с  целью  более  интенсивного  молитворения».
  Фролов  предсказуем  и  тягуч , его  мысли  о  жене  имеют  смешанное  содержание: не  зарывайся. Охлынь. Будь  легче  в  нажиме  на  мое  самолюбие.
 Об  ноги  Фролова  трутся  исключительно  некастрированные  коты , в  его  мокрой  руке  шипит  таблетка  аспирина , и  в  одной  манвантаре  с  ним , в  городе  мастеров - Фролов  считал  этот  сон  одним  из  наиболее  цельных - среди  жестянщиков  и  плотников , столяров  и  дробильщиков  живет презираемый  всеми  тунеядец.
  Необходимо  отметить , что  он  презирал  их  не  меньше , научившись  стоять  лишь  в  четыре  года , но  отныне  его  уже  не  столкнешь ; работа  в  городе  закипала  вместе  с  восходом  солнца , и  любящему  хорошо  поспать  Козиме  Пласту , никогда  не  удавалось  толком  выспаться: стук  молотков , бодрящие  песни  бензопилы , настроенное  на  бесноватую  бодрость  радио…
Особо  не  поспишь. Но  Козима  Пласт  не  отчаивался - он  копил  деньги , и  в  один  прекрасный  для  себя  день  он  подсчитал  накопленное  и  отправился  на  черный  рынок. Домой  он  вернулся  лишь  под  вечер , причем  обе  его  руки  были  загружены  тяжелыми  свертками.
  Козима  Пласт  сразу  же  закрыл  дверь  на  цепочку  и  почти  всю  ночь  что-то  кропотливо  собирал.
 Ближе  к  утру  творение  было  готово: в  первый  раз  в  жизни  Козима  Пласт  ложился  спать  с  уверенностью , что  если  они  завтра  испортят  ему  утро , он  так  им  его  испортит…
 Едва  рассвело , рабочие  стукнули  друг  друга  по  ладоням  и  начали  укладывать  асфальт. Каток  радостно  пыхтел , жаркая  вонь  поднималась , лопаты  свистели  вверх-вниз…
  Окно  второго  этажа  карающе  распахнулось  и  оттуда  прямо  на  рабочих  выглянул  пулемет. Трудовой  народ  попытался  разбежаться , но  куда  там: стрелявший  клятвенно  обещал  себе  не  промахиваться.
  Козима  Пласт  сдержал  свое  обещание. 
  Сам  Фролов  держал  их  не  всегда , но  кобра  не  выбирает  свой  узор , прощающий  не  знает  греха , и  Фролов  не  сомневается , что  сценарии  для  его  сновиденией  пишет  сама  реальность.
- Составляйте  протокол , Кахаев , – комично  нагнувшись  над  покойником , сказал  капитан Тилянский. - На  шее  у  трупа  размытые  красные  пятна. Шейные  позвонки , судя  по  всему , сломаны. Рядом  с  ним… - Увидев  в  комнате  только  что  отсутствовавшую  там  старуху , Павел  Тилянский  устало  выпрямился. - Почему  здесь  посторонние? Что  за  лажа? Идите , бабушка , не  мешайте  работать.
- Не  галдите , молодой человек , - сказала  старуха , - я  не  посторонняя. Я  его  соседка. И я  видела , кто  его  задушил.
- Да  что  вы  видели … - недоверчиво  пробормотал  капитан  Тилянский. - Ну  и  кто? Кто  его  прикончил?
- Тоска , - ответила  старуха.
- Вы … уверены?
- Я , молодой  человек , знаю  о  чем  говорю.
- А  соседка , похоже , права  , - со  смешанными  чувствами  посмотрев  на   Тилянского , заметил  лейтенант  Кахаев , -  Это  ее  почерк.
- Опять  тоска ,  - Капитан  Тилянский  швырнул  на  пол  неработающий  мобильный  телефон. - Все , лейтенант , вляпались  мы  с  тобой! Наступили  в  слоновье  дерьмо! Попали  на  серию! Это  же  убийство  из  той  самой  серии , которая … я  уже  и  не  помню , сколько  длится. А  вы , бабушка… Вы  можете  нас  поздравить.
- С  чем? – спросила  старуха.
- С  новым  глухарем , - сквозь  зубы  ответил  Тилянский.   
  Не  встал  мой  амулет. Болтается , как  обуза , мешая  ходить  за  кореньями -  двумя  этажами  ниже  Фролова , на  той  же  самой  земле , удивившись  мутности  своей  слюны  и  разлив остатки  радости  по  рюмкам  без  ножек , почерневший  от  недостаточного  внимания  к  регулярному  приему  пищи  алкоголик  Чижов  по-восточному  улыбнулся  своему  компаньону  Сергею «Желтой  реке» Сипову.
- Ну , Сипов , по  последней , - сказал  он.
- За  что  пить-то  будем? – спросил «Желтая  река».
- Да  вроде  бы  уже  за  все  выпили. И  за  женщин , почему-то  нас  с  тобой  избегающих , и  за  буран , и  за  Господа , чтобы  ему  одному  спать  не  довелось. Давай  просто  так  дерябнем.
- Просто  так  я  не  привык , - сказал  Сергей  Сипов. - Моя  душа  тост  просит.
- Достал  ты  меня , браток , - нахмурился  Чижов , - кокетливой  гадиной  себя  выставляешь. Мудилой  буквально…  Ладно , Желтая  река , схожу. Ты  вот  рюмку  мою  пока  подержи.
  Выйдя  из  кухни , Петр  Чижов  засмотрелся  на   нечесаное  привидение , обо  что-то , об  кого-то , споткнулся , и  многозначно  воскрикнув: мне  дурно! Это  в  духе  нашего  времени! - вернулся  к  другу  с  лохматым  перекидным  календарем.
- Сегодня какое  число? – спросил  он. – Хотя  бы  скажи какое  было вчера?
- Вчера  не  помню , - ответил  Сипов. – А  сегодня  четырнадцатое.
- Четырнадцатое  апреля… Сейчас  посмотрим… Сегодня , Желтая  река ,  день  рождения Брянцева!
- Что  за  хрен? – настороженно  поинтересовался  Сергей  Сипов. 
- Тут  написано , он  какой-то  немаловажный  деятель. Детским  театром  занимался. Выпьешь  за  него?
- Похоже , наш  мужик , нормальный , - сказал «Желтая  река». - И  фамилия  не  жидовская… За  Брянцева!
- За  Брянцева!
 Спи  спокойно , дорогой  Александр  Александрович. Не  забыли  тебя.
 На  днях  жди  в  гости  не  прошедшего  по  жизни  без  смертельных ранений  капитана  Тилянского. Два  ножевых  в  живот , одно  пулевое  в  спину: убежать  ему  не  удалось  и , умирая , офицер  не  благодарил  свою  судьбу  безотносительно  скорой  кончины.
  При  поверхностной  оценке  его  позиции  нестыковок  было  в  достатке , но  только  при  поверхностной. Обретенное  боковыми  тропами  материальное  благосостояние , здоровые  дети, верная  жена: разве  это  ценность  в  сравнении  с  умением  щелкать  пальцами? А  щелкать  пальцами  Тилянский  не  умел. И  уже  не  научится: Тилянский  бы  научился , в  заключительные  мгновения  работы  спешащего  ему  послужить  разума  он  только  об  этом  и  мыслит , но  Павел  умирает , и  надолго: как  умрет , так  и  начнется.
   Внезапно  Тилянскому  показалось , что  пошел  дождь. Приоткрыв  глаза , он  с  трудом  разглядел  склонившуюся  над  ним  жену. Она  плакала.
- Ты  хочешь  что-то  сказать , дорогой? – спросила  она  со  слезами: со  своими , но  уже  и  на  его  глазах. – Сказать  или  хочешь?
  У  Павла  Тилянского  было , что  сказать. Собрав  в  кулак  оставшиеся  силы , он  еле  слышно  выдохнул:
- Будьте  вы  все  прокляты…
 Тилянский  умирает.
 Умир… а… ю… я  кое-где… у  меня  с  собой  свои   дела , тайна-ааа , обма-ааан… ору-ууужие… к  бо…ю… 
 Он  умер.
 Его  белки  больше  не  нальются  дурной  кровью.
 Старина  Редин , не  одобривший  его  перехода  от  фиктивных  буддийских  надежд  в  МВД , на  поминках  Павла  Тилянского  практически  ничего  не  пил , но  явно  перебрал  с  закусками. Салат  оливье, жареные  каштаны , весьма  отдающий  человечиной  холодец; над  Яузой  начальный  закат  и  готовое  к  звездному  вторжению  небо.
  Великан  Орион  преследовал  Плеяд , заставляя  их  превратиться  в  голубок , и  лишь  затем  по  воле  Зевса  стать  созвездием – показывая  на  него  сложенным  зонтом  специально  для  пренебрегающей  христианским  долгом  Светланы  Мишуковой , Редин  обнял  ее  за  тонкую  талию  и  проникновенно  сказал:
- Нам  надо  проверить  наши  чувства. Испытав  их  на  прочность , мы  обретем  еще  большее  единение.
  Она  ожидала  от  этой  ночи  совсем  другого - белых  лебедей , в  телосложении  которых  у  каждого  из  них  было  бы  по  одному  крылу ; страстных  плотских  услад , примитивного  срастания  душ…
- Мы  расстаемся? – тихо  спросила  она. – После  всего , что  у  нас  было , мы  все  же  расстаемся?
- Ненадолго , любимая , - ответил  Редин. - Я  думаю , десяти  лет  нам  хватит , чтобы  окончательно  убедится  в  невозможности  жить  друг  без  друга.
 Отделившись  от  ее  окаменевшего  тела , Редин  начал  уходить - испытывать  мятежную  радость , оставив  ей  на  прощание  предельно  волнующую  фразу:
- Держи  себя  в  форме.
  Света  Мишукова  за  ним  не  пошла. Она  осталась  на  набережной , не  переставая  его  любить , и  десять  лет  представлялись  ей  лишь  суетным  мигом , преступив  который , они  уже  навсегда  пребудут  вместе…
  Во  что  играть , когда  невроз?
  Дразнить  ли  тело  ее  снимком? В  одних  чулках, и  то  на  шее?
Висит  она.
  Одна? Конечно.
Кто? Не  Светлана  Мишукова.
Демон  Мара , как  в  свое  время  Будде , Геббельсу  и  Александру  Брянцеву , будет  мешать  Светлане  достичь  просветления , но  она  смогла  забыть  о  Редине  и  вспомнить  о  своем  муже ; лишь  огонек ее  сигареты , только  он  наполнял  их  спальню  неглубоким  светом: Мишукова  в  кровати , ее  муж  Алексей  Янкович  тоже  в  ней. В  кровати.
Толстомордый  высокоэтический  человек  Янкович  думает  о  том , что  если  Бог  уже  умер , то  не  оставил  ли  он  завещания ; если  оставил ,  Алексей  Янкович  с  ним  бы  охотно  ознакомился - существует  наследование  как  по  закону , так  и  по  завещанию , и  если  Всевышний  завещания  не  оставил , то  все , наверно , достанется…
- Борись  с  собой , Алеша  , - попросила  Светлана  Мишукова , - я  не  вижу  твоего  лица , но  когда  ты  о  чем-то  думаешь , у  меня  нет  ни  малейшего  желания  его  видеть. И  вообще , если  бы  не одна  единственная  вещь , наша  семейная  жизнь  проходила  бы в  полнейшей  тьме.
- Лицо  у меня  нормальное , - сказал  в свое оправдание Янкович , - точь-в-точь  как  и  на  паспорте: я  говорил  фотографу: «У  меня  всегда  такое  лицо» , а  он  меня  не  хотел  фотографировать: все равно , ворчал , в  паспортном  столе  не  примут. А  что  за вещь?
- Маяк , - сказала  она.
- В  смысле? – спросил  Янкович.
- Ты  силы  на  разговоры  не  трать , они  тебе  понадобятся  после  того , как  я  докурю.
- Понял… Понял! Маяк  нашей  семейной  жизни  это  мой…
- Я  же  тебе  сказала  не  тратить  силы  на  разговоры – прислушайся  ко  мне , Алеша. Не  радуйся , когда  замолчу.
- Ну , хотя  бы  пару  слов  мне  можно  сказать? – спросил  он.
- Гляди , потухнет , - предостерегла  его  Светлана  Мишукова.
- Да  вряд  ли. Но  если  все  же… что  тогда?
- Сам  подумай.
- Я  бы  подумал – и  об  этом  подумал , и  том , почему  же  моя  дочь  называет  меня  «своим  не  последним  папой» , но  на  раздумья  ведь  тоже  силы  тратятся.
- Соображаешь , - одобрила  его  логику  Мишукова.
- Не  очень…
- Это  не  важно.   
Она  докурила  и  затушила  окурок , но  спустя  пару  минут  их  спальня  вновь  наполнялась  светом. Ранимым  и  без  примеси  дыма: между  Светланой  и  ее  мужем  дым  влезал  поздним  вечером , однако  во  дворе , где  гуляла  их  дочь , он  чувствовался  сегодняшним утром: Марина  Янкович  не  умела  крутить  хула-хуп.
У  всех  получалось , у  нее  нет ; она  и  так  расстроена , а  тут  еще  и  советы: «Бодрее  бедрами  работай» , «И  животом , животом: он  у  тебя  отсутствует , но  и  им  тоже»: она  старалась  изо  всех  сил , но  пластмассовое  колечко  постоянно  валялось  у  ее  ног , и , насмотревшись  на  ее  мучения , крайне  выдержанная  Маша  Лапшина - любимая  падчерица  мичмана  Амелина , неоднократно  выкривавшего  из  окна: я  найду  куда  вас  послать! Ищите , какими  путями  станете  возвращаться!» - достала  из  кармана  квадратную  зажигалку , забрала  у  приготовившейся  заплакать  Марины  Янкович  ее  пластмассовое  колечко  и приложилась  к  нему  не  выходящим  из-под  контроля  пламенем.
 Переставая  быть  колечком , колечко  воняло  и  дымило. Вместе  с  ним  воняла  и  дымила  его  значимость.
- Ну , Маша , - стремилась  выразить  благодарность  Марина  Янкович , - я  это… спасибо  тебе.
- Не  за  что , - сказала  Лапшина. -  Оно  само  напросилось. На  то  мы  и  люди , что  все  вокруг  воняло  и  дымило.
- По-другому  нас  и  уважать  позабудут , - с  планомерным  испугом  поддержала  ее  Марина  Янкович.
- Позабудут , напомним. – Любимая  падчерица  мичмана  Амелина  неосознанно  бегло окинула взглядом  притихшие  окрестности. – Было  бы  кому.   
По  математическим  расчетам  профессора  Григоряна  для  того , чтобы  человечеству  было  позволено  вернуться  в  естественные  циклы  биосферы, население  планеты  должно  быть  уменьшено  примерно  в  десять  раз.
 Начать  можно  с  Григория  Полыканского.
   Он  уже  давно  нуждается  в  открытии глаз  зубилом.
- Когда  тебе  семьдесят? – спросил  у  своего  дяди  приехавший  к  нему  в  Калужскую  область  Седов. – Говори  правду , дядя  Жора. Без  балды. Спокойно.
- Еще  июнь , июль  и  будет , - ответил  Григорий  Полыканский. - Ты  уж  обязательно  подъезжай , а  не  то  обижусь. Все-таки   седьмой  десяток  пойдет , отметить  как  следует  надо.
- Со  счетом  у  тебя , дядя  Жора , не  очень , - сочувственно  заметил  Седов. – Помимо  всего  прочего.
- Ты , парень , за  своего  дядьку  не  волнуйся , - отмахнулся  Григорий  Полыканский , - твой  дядька  еще  всех  пересчитает.
- Ты  бы  свои  годы  для  начала  пересчитал , - посоветовал  ему  Седов , - или  хотя  бы  с  десятками  определился , а  то  у  тебя  и  голова  за  сердце  не  думает , и  ухмылка , как  у  надрезанного  бубна.
- С  какими  еще  десятками? – начал  тревожиться  Григорий  Полыканский.
- Со  своими. Как  ни  грустно  мне  тебя  разочаровывать , твой  седьмой  десяток  никуда  не  пойдет: он  наоборот  закончится. А  вот  восьмой  пойдет… Ты  что , насупился-то? В  боку  от  переедания  прихватило?
- Истинно  сказал? – спросил Полыканский.
- Истинней  не  бывает. Но  ты  особо  не  расстраивайся. Седьмой , восьмой, какая  разница.
  Но  дядя  Жора  Седова  уже  не  слушал. Дядя  Жора  был  убит.
Что  же  касается  его  юношеской  любви  Екатерины  Лащневой , шестидесятидвухлетней  доярки  с  пессимистичными  предчувствиями  относительно  своего загробного  существования , то  она  набрала  клубники  и  пошла , прихрамывая  на  обе  ноги ; соседская  девочка  Лара  ее  не  пропустила.
Собирающаяся  в  первый  класс  Лара  еще  не  перепрыгнула  через  костер  своего  возраста , но  перепрыгнет  ли  она  через  него  не  запалив  ничего  жизненно  важного , ей  бы  не  подсказали  ни  разговорчивые  ягодицы  похороненных  вне  гроба  гностиков - тех  из  них, кто осуждал  Всевышнего  за  тоталитарный  образ  правления - ни  сивилла-прорицательница  Герофила.
Темно у  маленькой  Лары  в  ее  будущем.
Может , и  светло , но  отсюда  не  видно.
- Это  у  вас  клубника?! – спросила она  у  Екатерины Семеновны Лащневой. 
- Клубника , клубника , - ответила  Екатерина.
- А  что  вы  с  ней  делаете?
  Екатерина  Лащнева  от  такой  глупости  бессодержательно  оторопела , но  потом  пришла  в  себя  и  нервно  проорала  в  ответ:
- А  вы  с  ней  что  делаете?!
- Мы  ее  едим! – засмеялась  Лара. - А  вы  что  делаете?
- Варенье  варим…
- А  варенье-то  вы  хоть едите?!
Да  не  растерзают  тебя , девочка , малахольные  суслики ; от  твоих слов  Екатерина  Лащнева  остановилась , как  вкопаная. Чертыхнулась  и  ушла:  клубника  в  подоле , вялость  в  мышлении ; Лащнева  ест , пьет , дремотно  мельтешит  перед  лицом  Господа - возрастное  отупение  продвигается  своим  чередом. Оттепель  кого-то  застает  и  на  льдине.
  Меня  тоже  никто  не  любит. В  древней  Месопотамии  не  меньше  нашего  интересовались  далеким  прошлым , и , затрагивая  уныло  разношерстные  темы - они  разговаривали  о  гигантской  птице  Пэн: о  том  длиннее  ли  ее  спина  разложенной  в  единую  прямую  китайской  стены ; они  же  недоумевали  по  поводу  золотых  шпаг  великого  Суворова: первую  он  получил  в  ознаменование  мира  с  Оттоманской  Портой , вторую  за  Рымникский  разгром  ее  же ; им  был  интересен  и  Ленский  растрел , и  большой  круг  кровообращения , и  церковные корни большинства названий  улиц  Китай-города – касаясь  суетного , господин  Седов  и  непризнанный  Екатериной  Лащневой  в  качестве  внука  Николай «Дергун» Сатаев  постепенно  подбирались  к  самому  главному. И  вот  они  уже  там.
- Черный  кот  ползет  по  стеклу , как  таракан , - сказал  Сатаев.
- Я  не  верю  тебе , Николай.
- Он  вылез  из  могилы  прямо  на  моих  глазах… Ты  в  сексуальной  революции  хотя  бы  немного  поучаствовал?
  Ничего  ему  не  ответив , Седов  встал  из-за  стола  и  взволнованно  заходил  от  дивана  к  балкону.
- Так , поучаствовал? – продолжал  настаивать  Николай «Дергун».
- Я  застал  только  ее  разгром…
Ему  было  трудно  об  этом  говорить. Но  Редину  не  легче  касательно  этого  стенать - слушая  в  отделе  блюза  новую  для  себя  песню , Седов  ждал  от  нее  магрибской  измороси , а  принимающий любую  помощь  Редин  искренне  рад , что первые  живые  существа , поднявшиеся  в  небо  на  воздушном  шаре - утка , петух  и  свинья - в полете  не  пострадали. С  ними  ничего  не  случилось  и  при  приземлении.
Бытие. Есть. Сознание. Найдем. Блаженство. Мимо.
Редин  привлекает  внимание  подзывающим  взмахом  руки  и  добивается  того , чтобы  на  улице  Юных  Ленинцев  к  нему  подошла  притягательно  сложенная  дама , но  так  как  она  не  понимала , зачем  она  это  сделала , ему  пришлось  проговаривать  мало  чего  заслуживающие  слова.
- Вы , наверное , не  будете  спорить , - сказал  Редин , - что  каждой  женщине  необходим  мужчина. Так , почему  не  я?
   Дама  сконфуженно  замялась.
- Мужчина  у  меня  уже  есть , - ответила  она.
На  лбу  Редина  ясно  проявилась  вопросительная  интонация , появившаяся  в результате  взаимодействия  многих , в  изобилии  наложившихся   друг  на  друга , слоев  нестареющей  от  женских  прикосновений  кожи - Редин  вспомнил , как  когда-то  он  шел  по  осеннему  парку  под  немигающими  даже  отблесками своего  предназначения  фонарями  и  спрашивал  у  другой  сентябрьской  женщины: эти  фонари  когда-нибудь  зажигаются?
Она  ответила: никогда  не  видела , и  Редин  улыбнулся , он  негромко  промолвил: значит , все-таки  зажигаются.
Затем  он  расстался  с  ней  со  словами: мне  было  бы  скучно  быть  тобой , но  с  этой  женщиной  он  бы  прошелся и  дальше , чем  смерть ; с  ней  бы  ему  не  показалось  лишним  просто  умирать  от  жизни.
- Мужчина  у  вас  уже  есть , - повторяя  для  самого  себя  сказанное  сегодняшней  дамой, протянул  Редин. - А  почему  не  я?
Внимательно  оглядев  его , посаженное  на  мощный  костяк , нездешне  благородное  лицо, она  смутилась  своей  холодной  всеядности ; она  бы  не  возражала  ударить  козырем  по  правде , но  все , чем  они  занимались  потом , было  молчанием.
Редин  молчал  не  о  ней.
Как  маятник , мерно , в  кресле-качалке , с  двумя  заряженными  кольтами , в  нестиранном  холщовом  рубище , вы  учитель  дзэн? Начнем  с  того , что  я  пьяница  и  изгнанник.
И  все  остальное? Мой  внутренний  взгляд  видит  ледники  и  пещеры , горные  кручи  и  выжженные  пустыни , предающихся  разврату  миротворцев  и  воспитывающих  чужих  детей  ростовщиков ; закрыв  глаза, я  увижу  и  тебя.
Сейчас  не  видите? Не  сомневайся  во  мне – опечалился  разум , окаменело  нутро! Луна  легла  мне  на  голову. Отходящая  царица  опорочила  мое  имя. Первая  кровь  прольется  еще  до  рассвета.
Редин  оплакивал  не  ангелов. 
Он  не  возбуждался  от  удара  током.
Ему  никогда  не  приходилось  смотреть  в  глаза  страха  с  такой  беззащитностью , как  Семен «Марафет» Белковский.
Рыба-попугай  в  оренбургском  платке , вынужденное  поло  на  слоно-китоглавах , показательное  выступление , когда  разные  части  моего  тела  собираются  в  одно  целое  недалеко  от  центра  поля - все  это  от  страха. Нет  ничего  проще  страха.
При  виде  этих  гнусно  подмигивающих  здоровяков  Семен «Марафет»  Белковский , несомненно  слышавший  о  том , что  раздвоение  бороды  у  Христа  стало  появляться  на  иконах  лишь  с  середины  десятого  века , сразу  же  ощутил  все  недостатки  их  нынешнего  положения.
На  опустошенной  ночью  Второй  Парковой  улице  ему  и  его  девушке  ждать  помощи  было  уже  неоткуда , а  здоровяки  все  надвигались.
- Значит  так , заморыш , - сказал  Белковскому  некий  гладко  выбритый  детина  в  полупрозрачной  майке  с  надписью «Эхо  Москвы». -  Ты  быстро  отсюда  исчезаешь  и  не  подсматриваешь  на те  процессы , что  мы  сейчас  осуществим  с  твоей  барышней. И  не  вздумай  легавых  позвать! Хотя , если  хочешь , зови , мы  на  одном  месте  долго  топтаться  не  собираемся. – Небережно потянувшись  к  его  спутнице , он  обратился  конкретно  к  ней. - Привет тебе , красавица… цыпленочек… сахарные  губки…
  Посмотрев  на  свою  уже  соприкоснувшуюся  с  их  недружественными  руками  девушку , Семен «Марафет»  мгновенно  принял  ответственное  решение.
  Крайне  ответственное.
- Не  трогайте  ее , - сказал  он.
- Ты  еще  здесь?! – недовольно  рявкнул  один  из  здоровяков. – Ну, что  же ты  за  человек! Тебе  же  здесь , грыжа  ты  лохматая , ну  совершенно  нечего  делать.
- Выслушайте  мое   предложение , - твердо  сказал  Белковский.
- Ну , валяй.
- Если  вам  так  невтерпеж … то  лучше  меня!
  Здоровяки  обменялись  уважительными  взглядами.
- А  ты , заморыш , - процедил  все  тот  же  детина , - отнюдь  не  так  плох , как  кажешься.  На  мужские  поступки  способен…
- Вы  принимаете  мои  условия? – спросил  «Марафет».
- М-да… Хммм… э… - ответили  ему. - Что  же  не  принять.
 Неумело  обнимая  свою  Веру , Семен «Марафет» пытался  успокоить  ее  ласковыми , как  никогда  поцелуями , Белковский  целовал  ее губы , щеки , волосы ; вода  вытекает  из  ванны  и  мне  хочется  утечь вслед  за  ней , чувства  и  смерть , фикус  и  «Солнцедар» , очевидное смущение , восьмой  лепесток , вместилище  Я....
  Затем  он  гордо  обернулся  к  здоровякам.
- Говорите , что  от  меня  требуется , - сказал  «Марафет».
- Мы  тебе  все  сейчас  объясним. Пойдем  вон  к  тем  деревьям.
  Вера  приходила  ко  мне  в  самом  худшем  платье: знала , что  в  пылу  страсти  я  могу  его  разорвать… последовав  следом  за  ними , Семен  Белковский  спас  ее  честь.
Как  смог. Но  больная  Парижем  и  высокими  масластыми  брюнетами  Вера  Ковалева  после  этого  с  ним  все-таки  рассталась.
Теперь  она , за  неимением  ничего  лучшего , пытается  спать  с  потенциально  здоровым , рахитичным  и  деликатным  помощником  повара  Сергеем Тиминым , уверяя  его , что , если  у  тебя  встанет , то  за  мной  дело  не  станет.
Не  далее , как  позавчера  она  попросила  у  Сергея  подбросить  ее  к  небесам , и  Тимин  недоуменно  пробурчал: ну… как  это… у  меня же  силы  в  руках  не  хватит - Вера  попробовала  растопить  его  недоумение  тепловатым возгласом: а  ты  подключи  ноги! Хотя  бы  ноги!
 Разоблаченный  Тимин  ей  не  внял , и , поражаясь  его   неопытности , она  чмокнула  Сергея  в  лоб - поцеловать  свой  горячий  лоб  Тимин  ей  позволил , но , не  заметив  в  его  отсутствующем  взгляде  никаких  улучшений , Вера  Ковалева  вылезла  из  кровати.
  На  выходе  из  комнаты  она  уныло  улыбнулась.
  Ему  ли  назло? Себе  ли  в  утешение?
- Сегодня  совсем  не  мой  день , - с  досадой  сказала  она. - Да  и  не  твой  тоже.
- Какой  там  день , - равнодушно  пробормотал  Сергей. - Ночь  давно.
- Признайся , Тимин , ты  ведь  еще  мальчик?
 Вытащив  из-под  головы  затекавшую  руку , Сергей  Тимин  веско  обозначил  ей прощание.
- Всего  тебе , - сказал  он.
- Ты  рукой-то  погоди  трясти , - возмутилась  она. - Я  тебе  не  маленький  чукча , а  ты  не тюлень , чтобы  ему  ластой  махать. Ответь  сначала.
- На  что  тебе  ответить? – вздохнул  Тимин.
- На  что  спрошу , на  то  и  отвечай. И  не  лживо , не  переношу  я  лжи: однажды  и  немого  мормона  в  ней  уличила.
- Пожалуйста , - негромко  протянул  Тимин , - спрашивай.
- Спрошу , спрошу… Ты  еще  мальчик?
 Сергей  Тивин  положил  руку  на  утомленное  избыточными  попытками  сердце , однако  не  зажмурился - потрясающий  нью-йоркский  концерт , посвященный  жертвам  одиннадцатого  сентября , с  удовольствием  посмотрел  бы  и  Бен  Ладен.
- Ты  еще  мальчик? – повторно  спросила  она.
- Не  переоценивай  меня , - ответил  Тимин.
- То  есть?!
- Я  еще  даже  не  мальчик , - усмехнулся  Сергей. 
Тимин  знает  о  чем  говорит. И  пусть  ему  не  суждено  прожить  насыщенную  жизнь  Силия  Италика - собиравшего  книги , восстанавливавшего  могилу  Вергилия  и  благополучно  скончавшегося  от голодовки - он  ни  с  кем  не  бежит  наперегонки  к  бездонной  пропасти.    
Они  бегут.
- Мама , мама , - сказала  неважно  выглядевшая  женщина передвигавшейся  через  силу  старухе , -  ну  почему  ты  так  медленно  идешь , тебе  что , кушать  нечего?
- Глупости  говоришь. – Посмотрев  на  проносящиеся  по  Сретенке иномарки , старуха  не удивилась своему паршивому настроению. - Может, у  тебя , ласточка , запросы  простираются  и  до  хорошей  жизни , но  мне  хватает  и  моей  пенсии.
- Что  же  ты , - спросила  ее  единственная  дочь , - всю  дорогу  идешь  и  меня  позоришь?
- Чем  я  тебя  позорю? – переспросила  старуха.
- Да  всем  своим  видом! Ты  в  этом  пальто  еще  отца  хоронила , а он  у  нас  помер , когда  и  Гагарин  еще  никуда  не  летал , а  осанка  у  тебя… да  я  бы  с  такой  осанкой  и  дышать  бы  постыдилась - незачем  тебе  дышать , если  ты  настолько… погрязла  в  убожестве!
- Доживи  до  моих  лет , - пробурчала  старуха. - Ой , что  я  несу , прости  меня , дочка! Как  твоя  опухоль?
- Нормально , - ответила  дочь. - Врачи  говорят , целых  три  месяца  осталось.
- Три  месяца  это  много.
- Даже  чересчур… Ты  специально  так  медленно  идешь?
 Она  не  специально. Редин  ручается , что  нет. Двадцать  девятого  августа  2002  года  он  под  зонтом  летнего  кафе  пьет  пятую  кружку  разливного  пива. Не  размышляя  о  долге человека  перед  смертью , Редин  рассматривает  людей.
  Вот  мужчина  без  зубов , вот  женщина  с  девочкой.
  Редину  жалко  тех  мужчин , которых  перестают  привлекать  женщины  в  качестве  чего-то  данного  ради  них  же  самих: ему  жалко  таких  мужчин , потому  что  в  нашем  мире , помимо  женщин , есть  только  мужчины. А  вчера , кажется , была  пятница. Ровный  вечер - Редин  выходил  из  метро «Царицыно» , вокруг  него  качался  не  избегающий  ветра  воздух ; по  обе  руки  от  Редина  торговцы  хурмой и  листьями , некий  солдат  с  красной  повязкой  пытался  вытащить  наружу  ущербно  пахнущего  человека  в  рванине ; Редин  поднимался  по  ступенькам , и  мысли  у  него  на  любой  вкус – от  признательных  показаний  поджигаемых  ведьм  до  пяти  причин  работать  в «Макдональдсе» ; постучи… по  дереву? постучи  по  голове  кирпичом  или  барабаном  и  расчисти  место  для  более  светлых ; на  ступеньках  Редин  не  один: сверху  вниз  на  него  катится  обдолбанный  Семен «Марафет» Белковский , строивший  свой  ковчег  по  лекалам  Порфирия  Иванова , проповедовавшего , что  «человек  в  трудах  и  заботах  изнашивает  себя  раньше  времени»
Редин  не  знает , зачем  «Марафет» Белковский  дожил  до  сегодняшнего  визга. На  хоккее  с  мячом  скатывался  пьяным , нынче  уторчавшимся… визжащий  Семен  ударяется  ему  об  ноги  и  прекращает  движение сверху  вниз: в  маловажном  аспекте  физического  положения  своего  духа -  Редин  смотрит в  его  запекшееся  грязной  кровью  лицо.
 «Марафета»  его  не  обезображивает: Семен  Белковский  таким  себя, наверное , и  представляет ; он  же  дожил  до  сегодняшнего  визга, а «Марафет»  визжит. Как  отказавшие  тормоза  битком  набитого   труповоза  нашего  крошечного мира.
  Редин  переступает  через  «Марафета». 
  Стукнувшись  об  его  ноги , Семен  Белковский  перестает  биться  головой  о  ступеньки , и  Редин  не  спрашивает  у  Белковского  расположен  ли  он  сейчас  верить  в  Бога. Но  что , если  попробовать  создать  хотя  бы  приблизительно  верный  слепок  обыкновенного  сердца? Вошло  бы  в  него  сердце  Редина?
  Выкроит  ли  он  хотя  бы  минуту  на  озарение? Вспотев  от  осознания  глубины  своего  спокойствия  и  своенравно  пожевывая  щеки. Маша , где  же  ты , моя  Маша…
 Грянут  литавры , ты  переспросишь: «Что  это  было? О  чем  меня  просишь? О  быстрой  любви? Такой  не  бывает…  Видишь , хозяин  глаза  открывает? - Редин  бы  не  хотел  прожить  всю  оставшуюся  жизнь  в  Царицыно , поскольку  в  этом  случает , ему  придется  там  же  и  умереть. Ведь  его  оставшаяся  жизнь  будет  продолжаться  не  дольше , чем  до  конца - до  тех  пор  пока  сброшенная  с  неба  жевательная  резинка  окончательно не  утратит  когда-то  заключавшейся  в  ней  сладости.
  Ужас. Не  в  этом. Нет.
 «Дежа  вю…»
 «Что?»
 «То. Дежа  вю - двое  парней , кривые  солнечные  лучи , разговоры  о  правительстве  и  нищенской  стипендии , облезлая  собака…»
 «Это  не  дежа  вю , чувак. Мы  просто  второй  раз  проходим  мимо  тебя» – идите , идите , проходите: она  останется. Она  не  с  вами.
  Взбалмошная  девочка  неподалеку  от  того  места , где  Редин  пьет  пиво , отнюдь  не  проста ; подойдя   к  его  зонту , она  насколько  может , подпрыгивает  и  тянется  к  краешку: шансов  у  нее  изначально  не  было , но  пыталась  она  самозабвенно. Не  робея  от  собственной  глупости.
 Желаю  тебе , малышка , приятных  миражей , подумал  Редин. Иди  против  течения  и  дерзай , отмахиваясь  веслами  от  земных  координаторов  ада.
  Мать  ее  уже  позвала , но  она  не  отреклась  от  своей  блажи. Жесткий  она  ребенок: с  задатками  каннибальской  наивности.
  Уходя , она  сверкнула  горящими  глазами.
- Когда  я  вырасту , я  достану! – сказала  она  непосредственно  Редину.
 Обязательно , радушно  усмехнулся  Редин. Достигнув  надлежащего  возраста , ты  еще  многих  достанешь ; ты  же  не  дочь  писателя  Архипова , не  раз  повторявшего: переступая  через  лужу, ни  к  чему  в  нее  мочиться. Успех  мимолетен.
  Дожив  до  едва  ли  алкаемой  им  известности , Алексей   Архипов  хорошо  помнил  кем  он  был  еще  позавчера , когда , накопив  уже  немало  смерти , он  услышал  от  своей  интеллигентной  женщины: я  тебя  ждала , но  ты  отсутствовал  слишком  долго - ты  сам  виноват , что  я  ждала  тебя  не одна,  а  с  электриком  Сашей  Билиным.
Архипов  приблизительно  предполагает , кем  он  стал , и  поэтому  не  печется  о  том , как  бы  ему  насолить  присматривающему  за  ним  серафиму  и  вынуждает  себя  поддерживать  ровные  отношения со  всеми  без  исключений: с  орущими  под  его  окном  Чижовым  и Сергеем «Желтой  рекой» Сиповым ; с  людьми , отвечающими  за  расчистку  снега  на  территории  его  гаражного  кооператива ; с  родней  и  служителями  культа. Даже  с  журналистами.
- Вы  когда-то  писали , - говорил  Алексею  Архипову  жеманный  спецкор  еженедельного журнала  Валентин  Семенов , - что  станете  христианином  только  в  том  случае , если их  совсем  не  останется. Тогда  вы  им  и  станете – последним , но  в  какой-то  степени  и  первым. – Журналист  незаинтересованно  рыгнул. -  Ваши  произведения , они  как , выстраданы?
- Нет , что  вы , - ответил  Архипов.
- Странно , но  я  еще  ни  разу  не  говорил  с  творческим  человеком , который  говорил  бы  мне , что  его  произведения  не  выстраданы. А  какие  они?
- Придуманные , - ответил  писатель. - Другие  пишут  гораздо  приближеннее , что  к  вымыслу , что  к  реальности , но  при  всех их  потугах  они  пишут сказки. Я  же  пишу  только  правды.
- Правды  о  чем? – спросил  Валентин  Семенов.
- О  сказках , о  чем  же  еще. – Улыбнувшись  журналисту , Алексей  Архипов  подумал , что  такое  неумное  лицо  он  уже  где-то  видел. Лет  пятнадцать  назад. В  зеркале. - Я  пишу  правды  о  сказках. Верой  без  веры  поверить  ли  проще , но  я  сравниваю  мою  деятельность  с  тем , как  если  бы  я  плыл  в  открытое  море  на  утлой  шлюпке. Куда  я  хочу доплыть , не  ясно  и  мне  самому , берег  все  дальше  и  дальше , навстречу  мне  идут  громадные  океанские  лайнеры: они  воплощают  для  меня  возможность  снова  зажить  простой  жизнью – при  желании я  могу  пересесть  на  один  из  них  и  вернуться  туда , откуда  и  начинал , но  я  все  гребу , все  отдаляюсь… - Архипов  негромко  поскреб  языком  по  передним  зубам. - Ну , а  произведения  у  меня придуманные.
- Без  внутренних  страданий? – спросил  журналист.
- Совершенно  верно , - кивнул  Архипов.
- Все  до  одного? 
  Этот  вопрос  заставил  Алексея  Архипова  смахнуть  с  несовременного  лица  кичащуюся  своей  живучестью  улыбку.
- Одно  все-таки  выстрадано , - сухо  сказал  писатель. –  В него  я  вложил  всю  боль  и  отчаяние , всю  нетерпимость  к  своей  влюбчивости   и  огромную  любовь  к  земле  до  появления   на  ней  человека. Я  писал  это  короткое  эссе , не  находя  в  тогдашнем  своем  настроении  никакого  повода  для  спасительной иронии…
- И  где  с  ним  можно  познакомиться? – нетерпеливо  спросил  Семенов.
- Оно  не  опубликовано. Следуйте  за  мной.
 Зайдя  в  свой  рабочий  кабинет , Архипов  показал  журналисту  на  массивный  дубовый  стол.
- Вот  оно , – сказал  Алексей. - Читайте.
  Валентин  Семенов  повел  глазами  в  указанном  направлении  и  бестолково  отшатнулся. На  породистой  глади  стола  то  ли  гвоздем  ли , то  ли  финкой  было  неровно  нацарапано «Все  люди  суки»…

   Писатель  Архипов , некогда  пробормотавший  на  Рязанском  проспекте: «Выпали  ключи  и  женщина  нагнулась. К  солдатам  лишь  лицом. Бесчувственно. Еще  девушка» , уже  давно  не  ездит  на  санках  по  пустыне.
   Мартынов  еще  иногда  гоняет.
- Э-ээ………….
- Воды  хочешь?
- Хочу…
- Подожди , я  сейчас. Ты  только  держись , Мартынов - не  умирай  до  тех  пор , пока  сердце  не  остановится.
Мартынов  не  сдается.  Пытливо  размышляя , почему  же  с  настоящего  похмелья  порой  становятся  видны  невидимые  нити. И  на  этих  невидимых  нитях  висят  невидимые  люди. И  у  этих  невидимых  людей  ярко  пылают  невидимые  глаза…
В  другой  комнате  уже  опохмелились: две  женщины  еще  спят , Сергей  Поликанов  и  Василий «Бамбула» Оботов  играют  в  свою  любимую  игру - в  несмешные  темы. Если  не  рассмеялся , значит , выиграл.
- К  примеру , я  не  вижу  ничего  смешного  в  смерти , -  сознался  деспотичный  дрессировщик  коз  Поликанов.
 Сказал , выдохнул , и  не  смеется. Но  лишь  из-за  этого , что заставляет  себя  не  смеяться: многократно  проклятый  костоправ  Василий Оботов  согласно  кивнул  и  переварил  внутри  готовый  разворотить его  смех ; он  тоже  не  хочет  проигрывать , и , когда  пришло  его  время  выдвинуть какой-нибудь  вариант , Василий  «Бамбула» , принимая  позу  Секста  Проперция  во  время  декламирования  удаляющейся  спине  Цинтии  своих  лирических  стихов , нарочито  сумрачно  прошептал:
- А  что  может  быть  смешного  в  несчастной  любви?
   Тут  уже  началась  истерика: да   ты!… и  ты!… гармонизация…  ну, ты  и… а  как  отзовется?… и  ты… посмеемся… и… и  мы ; они  одновременно  не  сдержались  и  никто  из  них  не  выиграл , но  не  выиграли  Поликанов  с  «Бамбулой»  в  малом: там , где  допустимо  не  выиграть , не  выиграли.
 Редин   же  ехал  в  метро , держал  путь  на  Мясницкую , он  не  был на  ней  уже  несколько  лет - с  марта  1996 , когда , встретив  у  булочной  зацепившегося  за  его  тень  Василия «Бамбулу» , он  благожелательно  пожелал  ему  отпустить  из  самого  себя  всех  лишних.   
  Янки  входят  в  Багдад , миролюбие  Редина  находится  еще  на  стадии  становления , он  поверхностно  водит  глазами  по «Сиянию» Ёрана  Тунстрема  и , опустив  их  вниз ,  видит  катящееся  мимо  него яблоко. Большое , словно  бы  пластмассовое.
  С  чего  бы , подумал  Редин , ему  катиться  мимо  меня? не  прослеживаются  ли  здесь  происки  неисправимых  содомитов? - посмотрев  по  сторонам , он  быстро  заметил  сомнительную  девушку  с  красивыми  ногами ; в  ногах  у  нее  пакет , и  она  его  поспешно  выравнивает.
  В  нем  некие  круглые  утолщения , и  Редин  догадывается , что  в  этом  пакете  яблоки , и  одно  из  них , наверное , вывалилось  и  теперь  перемещается  по  вагону , тем  самым  эту  девушку  весьма разочаровывая: ее  фигура  согнется  под  удобным  для  меня  углом, выпавшее  из  ее  пакета  яблоко  остановилось  совсем  близко , яблочко… не  мое… так-так… неплохо  привстать  со  своего  места , не упасть  при  торможении  и  возвратить  ей  это  яблоко , сама  же  она стесняется , она  и  так  румяней  яблока  и  молчит , как  морально  уничтоженный  крестоносец , узнавший , как  часто  его  юная  невеста , девочка , дворянка… нет , нет… не  ожидал…  радует бренное  тело. При  помощи  распятия – бесценной  святыни , прошедшей  с  ним все  тяготы  пути  к  Гробу  Господню.
Пока  Редин  накапливал  свои  высокоэтичные  соображения , яблоко  подобрал  сидевший  напротив  него  мужчина ; сейчас  он , вероятно , подойдет  к  покрасневшей  барышне  и  вручит  ей  укатившийся  от  нее  фрукт  со  всей  приличествующей  случаю  галантностью. У  него  в  штанах  небесполезное  возбуждение , а  Редин  замешкался: думал , прикидывал , но  лишь  мысленно  благое  дело  свершил.
Увы , принижая  себя , Редин  и  его  переоценивал. Он  к  ней  не  направился - подняв  яблоко , Павел «Гек» Сурчанский  обтер  его  о  белую  рубашку , стереотипно  хмыкнул  и  надкусил ; этого  Редин  уже  не  стерпел  и  плод  у «Гека» изъял ; рыжебородый  ихтиолог  Сурчанский , конечно  же , побрыкался , но  лишь  в  рамках  неполучения   тяжких  телесных  повреждений: если  вы  возьмете  меня  за… не  возьму…. но  если  все  же… не  крути  шеей , земляк , собьешь  все  настройки - по  возможности  адекватно  улыбаясь , Редин  понес  яблоко  к  девушке. Рассудив , что , не  беда , если  я  загляну  ранимым  глазом  за  вырез  ее  блузки.
- Ваше  яблоко? – спросил  он
  Она  согласно  покачала  головой.
- Ну  раз  ваше , так  забирайте , - сказал  Редин. – Положите  его  в  пакет  и  на  задумывайтесь  о  том , кем  были  Ахилл  и  Патрокл: трепетными  любовниками  или  обыкновенными  дусями.
  Брезгливо  морща  нос , девушка  отвела  руку  Редина  однозначным  жестом.
- Спасибо  вам , конечно , за  заботу , - сказала  она , - но  зачем  оно  мне  такое. Ешьте  уж  его  сами.
  Жара  уйдет  и  я  за  ней: с  собакой , посохом , сумой. Не  оставляя  тех  идей , что  были  в засуху  грозой - не  склонный  к  рефлексии  Редин  стоит  в  наводненном  новыми  людьми  проходе  с  трезвым  отношением  к  загорелым  женским  ногам  и  смотрит  на  яблоко: оно  и  изначально  не  его , да  и  надкусано  не  им , и  Редин  так  себя  чувствует , что  даже  не  знает  как  себя  чувствовать.
 На  его  физиономии  не  плавает  ничего  сухопутного. Знающие  себе  цену  обычно  не  договаривают  до  конца  свои  требования  к  судьбе.
Теплое  пиво  в  Тифлисе. Жара  и  задирающие  цены  христиане. Вы  все  же  отказываетесь  от  лобио , генацвале  Фролов? И  от  беседы?
Окровавленный  бинт  на  искусственной  руке.
Ни  вздоха  о  Редине. Что  ни  говори… говорить  можно  и  с  самим  собой , но  только  не  о  себе - как  говорил  увидевший  на  разделочной  доске  свои  ноги  комик  Джикс: я  бы и  дальше  шутил , но  не  буду. Так , как  жизнь  подшутила  надо  мной , мне  никогда  не  суметь.
Что  ни  говори , а  карлики  были  уже  на  подходе. Вон  там… Фролов  видел  этот  сон  в  Грузии  с  недоеденным  хачапури  на  расчесанной  голой  груди , вот  там - стоит  только  спуститься  с  пригорка, и  находится  волшебное  озеро.
- Я , - повелевающе  сказал  лидер  карликов , - объявляю  привал. Садитесь  на  землю  и  отдыхайте. Цель , к  которой  мы  столько  шли , уже  под  ногами. Многие  поколения  наших  предков  мечтали  стать выше , они  искали  это  озеро  в  окрестностях  Эвереста , но  оно  не  там , а  здесь , и  чтобы  его  найти  у  наших  отцов не  хватило  терпения. Нам  его  хватило! Через  несколько  минут  мы  выпьем  чудесной  воды. И  тогда… Мы  станем  выше!
 Колонна  зачарованно  слушала  вожака. Небо  неприязненно  прислушивалось  к  самолетным  двигателям , по  настроению  запуская  заглохшие. Высокий  человек , проскользнувший  мимо  карликов  по  направлению к  озеру , никого  не  слушал  и  ни  к  чему  не  прислушивался: он  спешил.
 Спустя  пять  минут  ему  случилось  вернуться. К  удивлению  вспотевших  карликов  он  стал  выше  примерно  на  две  своих  головы , и  их вождь , выпучивая  глаза  и  сбиваясь  на  крик , отдал  приказ  незамедлительно  выступить.
  Карлики  подчинились , они  быстро  перебирали  короткими  ногами… наконец , и  озеро: ни  краев , ни  перил , мошкара  крупнее  птиц.
- Именно  таким  я  его  себе  и  представлял , - сказал  вождь , - а  представлял  я  его  себе  и  до  первых  опытов  по  задуванию  кокаина  встречным ветром. Когда  подбросишь  его  и  просто  ждешь , пошире  раздвинув  ноздри. – Вождь  уже  слабо  заботился о  том , чтобы  скрывать  свое  безумие. -  Ну , кто  будет  первым?
- Можно  я?
- Хорошо , друг  Чунчо. - Вождь  сделал  приглашающий  жест – Валяй , сынок!
  Чунчо  поклонился  и , зачерпнув  воду  ладонями , выпил. Затем  он  пропал.
   Едва  удержав  отвисшую  челюсть , вождь  тихо  спросил:
- Ты  где , сынок?
- Я  здесь! – ответил  Чунчо.
- Что  за  писк…
- Вождь , я  внизу!
 Чунчо  не  врал. Уменьшившись  до  размеров  спичечного  коробка , он  действительно  был  внизу. Был  не  выше , чем  он  был  сейчас.
  Положив  его  в  карман , вождь  мрачно  скомандовал.
- Пошли  отсюда…
 Возражений  не  последовало. 
 На  обратном  пути  еле  ковыляющая  колонна  наткнулась  на  того  самого  человека , который  в  данный  момент  подкреплялся  колоссальными  бутербродами  с  холодной  телятиной.
 Вожак  остановился.
- Здравствуйте , славный  человек , - сказал  он , - здоровья  вам  и  вашей  семье , если  вы  на  нее  решились.
- День  добрый , - улыбнулся  высокий  человек.
- Ответьте  честно - вы  пили  из  этого  озера? – спросил  вожак.
- Пил. И  моя  мечта  сбылась.
- Но  это  озеро… в  той  степени , в  которой  я  о  нем  слышал , оно же помогает  стать  выше , а  вы  и  так  были  высоким…
- Недостаточно. Я , видите  ли , всегда  мечтал  играть  в  баскетбол. Причем, центровым  или  хотя  бы  четвертым  номером. И  теперь , после  глотка  волшебной  воды , это  мне  по  плечу. – Высокий  человек  добродушно  усмехнулся. -  Но  вам  ее  пить  нельзя.
- Это  еще  почему?! – возмутился  вожак. - Какого  хрена?! Что  за  гнусь?!
- Такая  уж  это  вода. Если  ее  выпьет  высокий , он  станет  выше , если  низкий , не  в  обиду  вам  будет  сказано , быть  ему  еще  крошечней.
 Он  общался  с  предводителем  карликов , сознательно  избегая  психотропной  высокомерности , но  вожак  круто  развернулся  и , не  попрощавшись , побрел  восвояси.
   За  ним , спотыкаясь  от  усталости , шли  его  люди.
- Удачи  вам , малыши! – услышали  они  вслед.
 Высокий  человек  был  воспитанным  человеком. Он  все-таки  снился  не  кому-нибудь , а  Фролову , но  ему  снились  и  подхватившие  волчанку  качки  в  балетных  пачках , и  диверсионные  отряды «Кинжала  и  Лотоса» , и  муза  астрономии  Урания - не  с  циркулем  в  руках , как  она  обычно  изображалась , а  с  самогонным  аппаратом  из  замерзших  газов  кометы  Когоутека.
  Фролову  снились  даже  немцы. Этот  шлагбаум  едва  ли  воздаст  за труды , голова  стала с  подушкой  одним ; убедившись , что  Андреас Хелстер  совершенно  беспомощен , Юрген  Фраттеус  попеременно , начиная  с  правой , надел  сатиновые  рукавицы: зажать  ноздри , слегка  надавить  на  горло , и  все , Андреас «Канкан» Хелстер  загнется. Откинет  копыта. Выйдет  из  антиправительственного  движения.
  Германия  еще  не  дождалась  прихода  фашистов , и  Юрген  Фраттеус  собирается  прикончить  своего  многолетнего  соратника  по  расшатыванию  устоев  и  без  того  согнувшейся  под  бременем  Версальского  мира  родины , в  коммунистической  партии  которой  они занимали  примерно  равное  положение  и  всегда  были  рядом: вместе  протестовали  против  плана  Дауэра , вместе  выступали  за  конфискацию  княжеской  собственности  и  лишь  вчера  плечом  к  плечу  проходили  по  Берлину  в  защиту  Сакко  и  Ванцетти. Но  личное превыше  всего , и  Юрген  Фраттеус  заходит  на  цыпочках  в  комнату  своего  друга ; он  решил  прикончить  его  из-за  женщины , из-за  Марты  Диттмар , она  весьма  крупная  дама , но  сразу  с  двумя  не  согласна , даже  по  очереди – Юрген  закрывает  глаза  и  внутри  него  происходит  молитва.
  Он , конечно , неверующий , но  подстраховаться , пожалуй , не  помешает: смерти , Андреасу  лишь  смерти , мне  чего-нибудь  еще - когда  Юрген  Фраттеус  открыл  глаза , он  увидел , что  около  кровати  Андреаса «Канкана» Хелстера  стоит  громадный  старик , чье  лицо  скрыто  тигриной  маской.
  Напоминающая  клубок  ощетинившихся змей  седая  борода  говорит , что  старик  не  в  духе.
- Слушай  меня , Фраттеус , внимательно , - сказал  он. - Андреас  Хелстер  реально  поработал  на  наше  дело , и  я  ни  за  что  не  позволю  тебе  его  убрать.
- А  ты… ты  кто? – спросил  Фраттеус.
- Еще  не  догадался? - Старик  оскалился  и  гулко  зарычал - Я  Маркс! Карл  Маркс. Маркс! Карл  Маркс.
- Тот … самый?
- Ты  дебилом-то  не  прикидывайся , - предостерегающе  сказал  старик , - не  идет  тебе  это. А  Канкана  не  трожь , понял?
- Конечно , товарищ  Маркс ,  – пробормотал  Юрген.
- Ну , бывай.
  Старик  начал  испаряться - Юргену  Фраттеуса  захотелось  снова  закрыть  глаза , но  он  этого  не  сумел , и  старик  испарялся  у  него  на  глазах.
- Товарищ  Маркс! – желая  извлечь  из  своего  ужаса  хотя  бы  какую-нибудь выгоду , крикнул  Фраттеус. – Подождите!
- Что  еще? – недовольно  прекратил  испаряться  Карл  Маркс.
- Я  хочу  вас  кое  о  чем  спросить , - сказал  Фраттеус.
- Только  покороче.
  Юрген  Фраттеус  скрестил  на  удачу  мокрые  пальцы.
- Мой  вопрос , - прошептал  он , -  не  будет  касаться  вашего  отношения  к  ипсистариям  или  выдрам… скрытным… нечутким… питающимся  морскими  ежами: я  спрошу  вас  всего  лишь  о  моем  друге  Андреасе. Он  скоро  умрет?
- Скоро , скоро , - ответил  Маркс. - Завтра.
Перед  тем  как  лечь  спать , Юрген  Фраттеус  навестил  Андреаса «Канкана» Хелстера. Погладить  по  плешивой  голове , пожелать  светлых  снов: после  втыка  от  старшего  товарища он  стал  намного  добрее.
Терпимей. Бездеятельней.
Много   лет  спустя  в  Берлине  оказался  и  господин  Фролов.
Он  идет  из  «Комише  опер» - задумчиво , но  с  сарделькой ; за  его спиной  все  больше  прошлого , Фролов  существует  по  своим  законам  восприятия  мира , и  столь  могучего  дуба  он  и  представить  себе  не  мог. Чтобы  его  обхватить  понадобится  с  десяток  подобных  Фролову , который  под  два  метра , однако  худой ; руки  соответствуют  росту , но  для  объятия  такого  дерева их не  хватит. Хотя  у  Фролова  все , в  принципе , путем. Путем , но  другим ; прочитав  висящую  под  дубом  табличку , Фролов  с  облегчением  понимает , вследствие  чего  он  так  его  поразил. Ему  же , как  здесь  написано , уже  тысяча  лет.
Фролов  поднимает   на  него  свои  восхищенные глаза  и  от  осознания  его  времени  чуть  не  икает.
Дуб  от  его  восхищения  не  трепыхается  даже  объеденными  листьями: презрение  Фролову  от  дуба , надменно  он  смотрится  - не  признаваясь  в  обоюдной  заинтересованности. Понятное  дело , таких мудаков  с  сардельками  он , страшно  сказать , сколько  раз  видел.
 Таких , как  Фролов?
 Как  он.
  И  хуже: у  слабохарактерного  крупье  Валерьяна  Казаева , евшего  только  здоровую  пищу, но  сжиравшего  ее  в  колоссальных  количествах: еле  из-за  стола  вставал - программа  эрекции  загружается  лишь  на  сорок  процентов  и нет  ни  одной  коммерческой  мечты.
  Если  Казаеву  становилось  совсем  плохо – как  два  часа  назад , когда  ему  показалось , что  его  любимая  крошка  Лена  Жуч  целовалась  с  ним  только  для  того , чтобы  обтереть  свои  жирные  после  сациви  губы -  Валерьян  незамедлительно применял  давно  изведанный  метод.
Используя  телефон , он  набирал  первый  пришедший  в  его  болезненную  голову  номер , и  терпеливо  ожидал , кто  там  возьмет  трубку.
  Если  ее  брала  женщина , он  говорил:
- Женщину  позовите , пожалуйста.
 А , если  мужчина , Казаев  изменял  свое  пожелание  до:
- Мужчину  не  позовете?
  Те  несколько  секунд , в  которых  Валерьян  Казаев  слышал  воплощенное  в  затруднительном  дыхании  и  доставшееся  им  от  него глубинное  замешательство , служили  для  его  восстановления  ни  с  чем  не  сравнимым  бальзамом.
 
 Седов  не  хотел  бы  ехать  с  Казаевым  в  одном  луноходе. Он  знает  Валерьяна  по  театру «Современник» - Седов  смотрел  там «Братьев  Карамазовых» , и , подойдя  к  нему  в антракте , Валерьян  Казаев  подробно  рассказал  ему  в  фойе  о  системе  блоков , при  помощи  которых  вознесение  Христа  осуществляли  еще  средневековые  режиссеры: водитель  сволочь… вы  мне , Валерьян ,  уже  надоели… машина  галантна… серьезно?…  заглохла , не  сбила: Седов  быстро  идет  по  Большому  Каретному.
  Сегодня  у  него  сегодня  бунт  избавления.
  Glory  day.
- Остановись , Седов! – кричали  ему  в  спину. - Остановись  же!
  Седов  подчинился , и  приблизившаяся  к  нему  налегке  от  слез  Анастасия  Нестерова   обозначила  на  своем  смазливом  бдительном лице  никак  не  рифмующуюся  со  сложившимися  обстоятельствами  легкомысленность.
- Ты  что , Седов , обиделся? – спросила  она.
  Его  губы  нервно  дрогнули.
- Мужчине  не  пристало  обижаться   из-за  подобных  мелочей , - сказала  она , - не  бери  в  голову…
  Как   же  Седову  хотелось  перебить  ей  хребет , перебить  ей  колени…
  Но  он  ее  просто  перебил:
- Fuck  you , Настенька.
  Получив  столь  аристократичный  отпор , она  не  смогла  не  помрачнеть. А  помрачнев , воскликнуть - горячо , плебейски:
- Что  ты  сказал?!
- Fuck  you , милая.
  Город  продолжался  и  в  пасмурном  небе,; в  действенно  застывших  тучах свободолюбиво  роились  маленькие  инструменталисты  ломкого  ветра  и , не  спрося  ее  разрешения , Седов  исчез  за  низко  нависавшим  горизонтом  своих  задушенных  жаждой  жизни  предпочтений.
  Анастасия   его  не  преследовала.
  Побежала  бы  она  за  кем-то  еще? За  Рединым… возможно. Но  не  за  Валерьяном  Казаевым: у  него  и  гайморит , и  простатит , и  неуверенность  в  завтрашнем  дне , Валерьян  еще  в  позапрошлом  августе  услышал  от  Седова: церковь  почти  во  всех  странах  отделена  от  государства , но  дух  не  отделен  от  тела  ни  в  одном  человеке: делай  выводы , Валерьян , не  забывай , что  можно  изуродовать и  иконой –  Казаев  ведет  под  руку  менее  требовательную  Тамару Самохину  и  с  предыханием  шепчет  ей  ласковые  слова , но  самого Валерьяна  так  трясет , что  этого  не объяснишь  никакой  погодой ; его   состояние  Самохиной  надоедает.
  Прогуливаться   в  таких  условиях  она  не  готова: у  Тамары  и  мозжечок , как  пуговица, и  в  душе  ровным  счетом ничего от  избравшей  путь  тайного  мученичества  Сантины  Руиль – неумная  и широкая  в  кости  Тамара  не  водит  себе  по  соскам  шестимесячным кактусом  и  не  понимает, кто  же  здесь  на  Батуте ; ее  недовольство уже  вываливается  в  прямолинейный  вопрос.
- Почему  тебя  сегодня  так  трясет? – спросила  она. - Говори , Валерьян. Говори. Мне  говори.
  Казаев  сглотнул  горькую  слюну.
- Сердце , - ответил  он. -  Я  трясусь  от  того , что  оно  так  стучит. Так  сильно. Настолько  о  тебе.
  Тамара  Самохина  безразлично  удивилась:
- Больное  что  ли?
  Он  не  станет  ей  лгать. У  Казаева  не  осталось  на  ложь  ни  малейших  сил: все  на  мечты  об  этой  женщине  сгинули.
- До  встречи  с  тобой  было  здоровое , - сказал  Валерьян. – Но  теперь , вероятно , назад не  отмотаешь.
  В  его  глазах  пламенится  захваченная  врасплох  радость - Казаева  трясет  и  весьма  свирепо , но  пламя  от  колыхания  не  тухнет , оно  только  разгорается  ; сжимая  в  тисках  мою  корону , позволь  мне  хотя  бы  вынуть  из  нее  голову. Весь  смысл  в  том , что  она  разделила  ее  судьбу? Похоже , я  понял  куда  ты  клонишь.
  Понял  бы  это  Мартынов? Почему  бы  и  нет. Но  Мартынов  никогда  не  доверял  теориям , в  которых говорится , что  первые  постоянные  жители  суши , умеющие  хотя  бы  немного  соображать , вышли  из  моря. По  Мартынову  все  началось  с  бабочек.
  Одна  молодая  пара  переела  нектара  и  будучи  не  состоянии  вернуться  в  райские  кущи , решила  не  насиловать  свои  крылья , настороженно  заночевав  в  тени  роскошного  бука. Наутро  они  снова  не  голодали  и , посмотрев  друг  на  друга , ничуть  друг  друга  не  узнав , кивнули  красивыми головами.
 «Останемся?»
 «Я  как  ты».
  На  небесах - по  представлениям  Мартынова , довольно  часто  чувствовавшего  себя  сидящим  на  высокой  ветке , но  выше  других  людей  он  не  чувствовал  себя  и  тогда , ведь  ветка  прогибалась  до самой земли - их  даже  не  спохватились. В  то  время  им  было  невдомек  чем  все  это  обернется.
  Во  что  выльется: в  припадочного  рекламщика  Никиту  Лускаева , не  издевавшегося  над  своими  цепями  и  не  полагавшегося на  обломовские «Авось. Может  быть. Как-нибудь» , и  недорогую  женщину.
Лускаев   сидит. Бледнеет , пунцовеет , щупает  ее  под  столом. На  Хамовническом  валу. За  колени. Мартынов  щупает  над  столом  свою  недавно  отпущенную  бороду: он  три  дня как  с  юга , но  в  Крыму  у  него  был  курортный  постриг - в  Ялте  он  подошел  к  навеявшей  ему  нечто  знакомое  девушке  и  спросил  у  нее: какая-то  вы  вся  родная. Вы  случайно  в  порнофильмах  не  снимались?
 Он  спросил  ее  с  нежным  теплом  в  интонации ; она  накричала  на него  грубо  и  зло , и  Мартынов  не  стал  ни  с  кем  больше  знаться: полежал  на  холодном  песке  и  вернулся  обратно  в  Москву  с  ангиной  и  простуженным  сердцем.
У  меня  нет  потребности  в  размножении… не  сдавайтесь , Мартынов… следовать  чувствам  крайне  неблагодарное  занятие - Никита  Лускаев  щупает  ее  все  настойчивей.
Мартынов  не  отстает.   
Редин  в  Бирюлево-Восточном. Перечитывая  найденную  под  ванной «Диалектику  продолжительности» Гастона  Башлара , он  у  кого-то  дома  стряхивает  пепел  в  банку  из-под  горошка  и  мило  общается с  норнами  судьбы  и  становления ; часом  раньше  он  непреднамеренно  услышал  как  Виктория  Гесс  беседовала  с  Еленой  Таницыной.
 С  Викторией  он  спит , а  спящую  Таницыну  уже  неоднократно  собирался  невозмутимо  придушить – они  говорили  о  Редине , и Таницына  спрашивала  у  подруги: ты  что , не  можешь  на  надавить  на  эту  похотливую  гадину?
 Вика  Гесс  ей  невесело  отвечала: как  же , надавишь  на  него… Столько  яда  выльется.
Таницына  распаляла  ее  примитивными  умозаключениями: да ладно , подумаешь , он  же  не  ядовитый ; Виктория  здраво  парировала: не  ядовитый… Удавы  тоже  не  ядовитые.
 На  улице , куда  с  досады  сплюнул  Редин , шестой… седьмой… не  перегибай…  шестой  день  было  жарко , и  его  плевок  пусть  немного , но  квадратный  сантиметр  от  засухи  все  же  спас.
Жаль  иное: в  банке  из-под  горошка  вкупе  с  пеплом  Редина   по-прежнему  находился  один  из  не  удостоившихся  съедения  бобовых. Он  лежал  и  думал: перед  тем  как  съесть , еще  и  мучают.... Ну , не отморозки?
Отморозки. Но  не  Редин  или  Фролов: скорее , люди  взявшие  заложников по  ходу  неудачного  ограбления  банка ; среди  тех , с  кем  обходились  не  по  самаритянским  конвенциям  был  и  Седов.
 Заложников  бросили  в  угол  и , отвернув  от  себя  искаженными  от ужаса  лицами , не  выказывали  им  даже минимальной  степени  уважения: заткнуться! Не  роптать! Приготовится  к  губительному  для  всех  нас  штурму! - заложники  похмурились , тихо-тихо , чтобы не  уличили  постонали  и  своевременно  успокоились  в  безнадежье: Седов  так  успокоился , что  погрузился  в  краткосрочный  сон. Сопит , подхрапывает , глаза  дергаются , руки  хватаются  за  все , что  ни  попадя: записки  на  пальмовых  листьях… одержимость  демоном  заблуждения , рынок  рабов  на  Делосе… член  в  точилку…. мой… да , да… нет… ааааа! - язык  и  тот вывалиться  норовил ; товарищи по  несчастью  Седова  растолкали  и зашикали: ты  что… ты  давай… да  пихните  этого  гада посильнее , нечего  тут  церемониться , не  та  он  птица , чтобы  по  одному  перышку  выдергивать.
Озираясь  по  сторонам , Седов  не  очень  паниковал. Сдвинул  челюсти  в  категоричную  улыбку - как  привидение  Икара  на  кладбище  списанных  самолетов  в  Аризоне – потрогал  себя  ниже  пояса, радостно  хлопнул  по  колену. С  облегчением  вздохнул.
Его , мало  понимая , спросили:
- Ты  чего , придурок , лыбишься?
  Теперь  не  понял  уже  он.
- Желание  есть , - сказал  Седов , - вот  я  и…
- Ты  по  своей  воле  идиотом  стал  или  родители  выбора  не оставили?  Забыл , где  мы  ныне  находимся? В  каком  говне  оказались?
  Но  Седов  только  махнул  рукой , словно  бы  они  говорили  о  чем-то  несущественном: как будто  о  том , из  какого  же  языка  пришло  к  нам  слово «крахмал». Из  польского  ли , немецкого.
- Где  мы  находимся , - сказал  он , - я  помню , но  я  сейчас  пребывал  в  таком  сне , что  наше  положение  кажется  мне  проблемным  не  больше , чем  примесь мандарина  в  апельсиновое  желе. – Повернувшись  к  человеку  со  стволом , Седов  не  стал  ему  говорить , что  свет  тоже  имеет  массу. - Эй , гражданин!
  Бессодержательный  детина , с  головы  до  ног  облаченный  в  серый  камуфляж , угрюмо  откликнулся:
- Тихо. Без  нервов. Молчи , тварь , пока  совсем  не  замолчал.
- И  замолчу. – Попеременно  поглаживая  большим  пальцем  то  нижнюю , то  верхнюю  губу , Седов  молчал  довольно  долго. - Жизнь  же  прекрасна , – после  затяжной  паузы  заметил  он , - она  нежна  и  самодостаточна , кто  же  стремиться  ее  потерять.
  В  те  трудные  минуты  Седов  многим  поспособствовал  не  сломаться. На  масленицу  он  специально  об  этом  вспоминал  и  самую  малость  гордился: под  блины. 
  Избегай  полумер , Господи. Покажись  по  крайней  мере  эмбриону  в  утробе  матери.
В  длинном  списке  тех , кто  в  тебя  верит , есть  и  Седов. В  самом  низу , мелкими  буквами.
Посмотри  получше.
В  недоумении  почеши  бороду. И  пожалуйста , возвращайся.
  Этого  ждет  и  она - идя  по  улице  Палиха  в  сопровождении  двух  молоденьких  девочек , вежливая  и  заплаканная  девушка  в  возрасте Алла  Монаева  испытывала  непонятные  пульсации  в   области  спинного  мозга.
  Кто-то  не  знает  о  чем  им  разговаривать , Алла  не  знает зачем  ей смотреть  по  сторонам: ей  очень  бы  хотелось  найти  себе  занятие , однако  не  с  собой ; ей  привиделось , что  ее  ангел-хранитель  был  голубым , но  она  все  же  считала  себя  нестесненной  в  жизни ; Алла  Монаева  обращалась  к  молоденьким  девочкам , как  к  равным. Как  к  равным  им.
- У  меня , -  сказала  она , - в  этой  сессии  был  непростой  экзамен  по  экономике. Вопросов  девяносто , не  меньше.
- Ты  сдала?
- Раза  с  четвертого. В  предмете  я  разбиралась , но  мне  очень  нравился  преподаватель. – Алла  Монаева  сентиментально  откусила  приличный  кусок  шаурмы. – Жутко  не  хотелось  с  ним  расставаться.
  Не  сумев  построить  подходящих  случаю  фраз , глупенькие  девочки  над  ней  бессловесно  захихикали.
  Алла  Монаева  про  себя  засмеялась  над  ними: еще  хлебнут.
  Вырастут  и  опадут. 
  Осознают  благодаря  чему  Лучано  Коллоне , по  общему  мнению  совершенно  никчемный  левый  край , тихоходная  запасная пустышка , уже  не  первый  год  выбирается  капитаном  знаменитой  римской  команды , имеющей  в  составе  множество  выдающихся  мастеров  и  несгибаемых характеров.
  Почему  же  так  происходит  непосвященных  держали  в  неведении вплоть  до  достижения - хотя  достижима  лишь  боль  от  недостижимого - нагаданной  судьями , но  все  же  великой  победы , когда  Лучано  Коллоне  держал  на  вытянутых  к  брезгливо  сморщившемуся  небу  руках  серебро  чемпионского  кубка.
После  награждения  один  из  лидеров , чьим  потом  и  кровью  была  выстрадана  эта  победа , обо  всем  и  проговорился - Паоло  Линарди: пьяный , словно  бы  мертвый.
- Почему  мы  выбрали  этого  тупого  Коллоне  капитаном? – рьяно  покачиваясь , пробормотал  он. - У  нас  просто  не  было  выбора. Ни  у  меня , ни  у  Филиппо  Ферранти , ни  даже  у  «Монстра» Гамарилли.
- Да  о  каком  выборе  вы  говорите?
- Вам  не  понять , - сказал  Паоло  Линарди. - Вы  же  не  мылись  с  Коллоне в  одном  душе  и  раздевались  с  ним  в  одной  раздевалке.
- А  это-то  тут  причем?
- При  том. Вы  бы  видели  его… Сами  понимаете , что.   
  Господь  не  обделил  тебя , Лучано , но  Ему  есть  дело  и  до  тех , кто  опирается  самолюбием  на  Москву: на  улице  Палиха , за  круглым  столом , располагавшим  своей  формой к  сглаживанию  углов  при  инерционном  общении , как  белки  в  безостановочно  крутящемся  колесе  существования  обедали  толстый  и  тонкий.
  Толстый  жевал  креветки  под  бочковой  «Гролш» , тонкий  смолил  «Приму» , частыми  плевками  напоминая  себе  о  вчерашней  женщине: они  всухую  сидели  под  звездным  небом  у  памятника  Талалихина , и  она  сказала: жалкий  ты  человек! Сам  жалкий , а  мне  все  звезды  задымил!
 Когда  толстый  перешел  на  шашлык , Семен «Марафет»  уже  ушел. В  общем , искра  приязни  между  ними  не  просвистела , и  на  велосипеде-тандеме  они  на  бойню  демонов  не  поехали.
  Но  это  еще  не  конец.
  Тремя  годами  позже  их  искусала  одна  и  та  же  собака. Более  того , уколы  от  бешенства  им  вводили  одним  и  тем  же  шприцем.
  На  уколах  они  и  познакомились. Не  разлей  вода  не  стали , но  телефонами  обменялись: может , когда  и  созвонятся. Или  уже  созвонились - по  этому  поводу  бегущей  строки  на  небе  пока  не  появилось.
  Не  видел? Мне  не  до  нее. Видел? Не  отвлекайся , Маша , мне  надо  успеть  столько  всего  с  тобой  сделать ; когда  холодает , необходимо  срочно  искать  женщину. Маленькую  женщину , большую  женщину , лишь  бы  с  женщиной  в  женщине.
  Николай  Шабурин – знакомый  «Марафету» толстый , в  полубессознательном сознании  сделавший  для  самозащиты  розетку из  пластмассовой  бутылки - ее и  искал.
Невнятно  и  недолго: Шабурин  нашел  ее  ночью  на  Митинском  кладбище , где  она , потупившись , стояла  возле  осины.
 С  топором  в  руках.
- Вы  меня  не  согреете? – спросил  у  нее  Николай.
- Согрею , милашка , конечно  согрею , - томно  ответила  она.
  Его  внутренний  голос  успел  крикнуть: осторожно , она  вампир! К его  предостережению , как  к  своему , Николай  не  отнесся – он   хотел  убедиться  в  этом  сам , а  с  внутренним  голосом  у  Шабурина  все  не  очень  хорошо: то  тот  слишком  тихо  говорит , то  Николай  его  слышать  не  хочет.
  Эту  женщину  Шабурин  хочет , и , приведя  его  к  себе , она  поставила  Бесси  Смит , попеременно  содрала  с  него  всю  одежду  и  спрятала  топор. Не  в  Шабурина лезвием: с  Николаем  она  обращалась  не  без  нежного  preview.
- Тебе  со  мной  тепло , милый? – спросила  она. – Я  тебя , наверное, уже  согрела? Добилась , чего  хочел?
- О-ооо , - возбужденно  простонал  Николай  Шабурин.
- А  сейчас  я  тебя  чмокну  в  щечку  , не  возражаешь?
- О-ооо…
- Теперь  в  шейку…
- Угу…
- Сладенький  ты  мой…
 
 В  деревне  деда  Фомы  вампиров  уже  нет. Один  был , но  покончил с  собой  от  тоски еще  до  двадцать  шестого  съезда  КПСС ; проходя  мимо  дома  сложного  старика , неуживчивая  самогонщица  Нина Семеновна  Бучина  увидела  хозяина  сидящим  во  дворе и  задумчиво  пьющим  чай  из  блюдечка - касательно  чая  Нина  Бучина  додумала  сама.
  Блюдечко  было  пустым , лиха  беда  начало: дед  Фома  никогда  не искал  мертвеца  со  стоящим  естеством  и  не  полоскал  рта , еще  не дожевав  обеда , но , помиришься  ли  с  Богом , поссорившись  с  человечеством? об  этом  ли  он  задумался , не  об  этом? - Нина  Семеновна  Бучина  далеко  не  попутчица  его  ходу  мыслей. Ее  совсем  не  занимает  сколько  же  клопов  за  прошлое  дождливое  лето подавлено  насмерть  на  майоликовом  полу  храма  Покрова на  Нерли.
- Слышал , дед  Фома , что  по  радио  о  погоде  передавали? – спросила  она.
- Не  слышал , - ответил  старик.
- Ты , дед   Фома , такой  глухой , такой  глухой и  задумчивый , что  скоро  и  грома  не  услышишь.
  Старик  непритязательно  улыбнулся.
- Не  слышать  грома , горе  не  великое , - сказал  дед  Фома. - Он  на  небе , я  на  земле. Главное , что  я  себя  еще  слышу.
На  следующий  вечер  дед  Фома  брел  вдоль  разлившейся  реки ; оступался  и  кашлял , довольно  вдумчивым  взглядом  тискал  полную  луну  и задевал  периферийным  зрением  одиноко  сидевшего  на  берегу  Фрола  Танаева - постукивая  себя  по  спине , Фрол  недовольно  отплевывался , и ,  заметил  старика , словесно  предъявил  жалобу  на  весь  мир , едва  ли  не  завидуя  покойникам: на  ваших  бы  картах  я  бы  такой  пасьянс  разложил, подумал  он , на  них  бы  я  такое  сыграл… 
- Видишь , дед  Фома , - спросил  Фрол  Танаев , -  какое  у  меня  мрачное  лицо? 
- Вижу , Фрол , в  подробностях  вижу.
- В  подробностях  он  видит… А  это , дед  Фома , от  того , что  я  жука  проглотил! Длинного! Жирного!
Чтобы  снова  почувствовать , как  за  ним  катится  двухсоткилограммовый  шар  из  полосчатой  яшмы , деду  Фоме  нужно  выпить  не  меньше  девяти  чашек  местного  какао – он  лишь  беззлобно  рассмеялся. Вероятней  всего , не  печаль  его  гложет , а  уловки  божьего  компаса  от  равнодушия  уводят.
Фрол  же  супится. Унылому , фактурному  и  неуважительному  к  другим  индивидам  Танаеву  неприятно , когда  над  ним  насмехаются.
- Чего , дед  Фома , смеешься? – обиженно  пробурчал  он. - Неужели  тебя  посмело  рассмешить  мое  мрачное  лицо?
- Да  ты  себе , Фрол , - сказал  дед  Фома , - не  очень-то  верь: по  сравнению  с  кое-кем  оно  у  тебя  почти  и  не  мрачное.
  Посмотрев  на  старика , словно  бы  он  в  такой  степени  не  смолчал  впервые  в  жизни , Фрол  отчего-то  расхотел  себя  постукивать.
- Не  понял , - в  прострации  пробормотал  Танаев..
- У  проглоченного  тобой  жука , - объяснил  старик , - оно  поди  куда  мрачнее.   
  На  порядок , на  два , непременно  предайте  меня  смерти  перед  тем , как  предать  земле  и  оставьте  меня  одного  во  вместилище  моих  костей: завтра , Лариса ,  я  займусь  просветлением. Угу. Я  начну не  с  нуля. Угу… какое   же  было  лицо  у  преподобного  Сергия  Р-го , когда  он  блаженно  задрал  голову  и  не  увидел  на  небе  никого, помимо  воронья? - благословив  монахов  громкими  словами, Сергий  Р-й   дождался   выхода  из  своей  кельи  княжьих  людей , и , подозвав  к  себе  отправляющихся  в  бой , скосился  с  нестойким вниманием  в закрытое  окно: он  не  улыбался  монахам  только лишь ради  них  самих.
- Вы  там  поосторожней , - сказал  Сергий. - Не  вздумайте  монастырь  опозорить , но  и  особо  не  высовывайтесь. Особенно  ты , Ослябя.
- А  я-то  что?
- Что , что… А  кто  мне  гривну  должен? Но  я  это  так , к  слову...
- К  слову?
- По  ходу  напутствия… Короче , поняли. Разорвите  нехристей  во  имя  Господне! Встаньте  непроходимой  стеной  за  церкви  святые! Рубите  мечами , крошите  палицами! И  это, как  его… Конями  топчите!
- Да  мы…
- Конями  обязательно!
  Перекрестив  и  расцеловав  их  на  дорожку , Сергий  привычно  расселся  под  иконой.
  Молиться  и  ждать  свежих  сводок.
Он  сидит  под  иконой  в  неосторожном  воображении Мартынова.
Ван  Гог вызывает  раздражение  маразматичным  признанием: «Нищета  лишила  меня   свободы» , Седов  не  преувеличивает  своего  неприятия  людской  глупости - зимний  воздух  хрустит  на  зубах ; Редин  не  дает  себя  труда  слиться  с  народом , Мартынова  приглашает  в  Бережковские  бани  второй  месяц  работающий  вместе  с  ним  Михаил  Сотянский , с  которым в 1999-м году  случилась  серьезная  неприятность.
 В   вечернем  парке  неухоженный  и  глобально  мыслящий  Сотянский  был  атакован  большой  черной  собакой.
Сопровождавшая  ее  на  приличном  отдалении  женщина громко  кричала: «Анджела , ко  мне!» ; Сотянский  ничуть  не  тише  орал: «Свободу  от  Африки!» - собака  же  сука: черная  и  названная  в  честь  борца  за  права  негров  Анджелы  Дэвис…  злая  и  подбежавшая  к  подзывающей  ее  женщине  далеко  не  сразу: Михаил  Сотянский  тоже  некогда  видел , что свет  хорош , но  он  потом  еще  не  одну  неделю  отлеживался  в больнице. Не  вставал  пока  кости  не  срослись.
Главный  порок  Мартынова – это  самодостаточность. В  небе  над  Палестиной  когда-нибудь  вспыхнет  крест.
Михаилу  Сотянскому  совершенно  без  разницы  обратятся  ли  евреи  к  Христу. Он  пригласил: сначала  мы  с  тобой , Мартынов , попаримся , а  затем  ты  мне  расскажешь  о  своей  трактовке  предупреждения  католического  мистика , с  нескрываемым  ужасом  сказавшего , что  он  видит  рога  полумесяца , которые  очень  хотят  над нами  соединиться - Мартынов  согласился , но  с  сомнениями , ведь  после  прошлого  посещения  бани  ему  приснился  незаслуженный  сон.
Преждевременно  перетекая  из  ноуменальной  области  в  феноменальную, он   в  тамарисковой  роще… без  dirty  ladies  и  евхаристических  хлеба  и  вина - Мартынов  угодил  в  некую  аномальную  западню ; его  заставили  раздеться , и  подвели  тщедушного , сонного  мужчину , хладнокровно  сказав: если  ты  его , Мартынов , не  отымеешь , то  он  отымеет  тебя , а  если  отымеешь , то  и  живи , как  жил.
  Мартынов  понимает , что  ситуация  его  вынуждает , но  ему  никак не  понять  как  же  можно  возбуждаться  на  мужчину: с  чего начинать? на  чем  сосредотачиваться?…  куда  прятать  глаза? -  Мартынов  потыркался , постарался , однако  у  него  ничего  не  встает , а  ничтожный  мужичок  теперь  уже  набрал  форму , с  возбуждением  у  него , похоже , все  удалось: сейчас  я  его , господа , не  извольте  волноваться… в  лучшем  виде  натянем ; Мартынов  переступает  порог  бани  с  беззаботно  грызущим  спичку  Сотянским  и  ему  немного  не  по  себе.
  Михаил , словно  бы  опровергая  предположение  Бергсона , что  интеллект  является  несчастьем  человека , загадочно  улыбается  и выгибая  грудь  колесом , энергично  молвит:               
- Ну  что  Мартынов , хороший  ты  мой  кентяра  , поспорим  на  пиво , что  я  смогу  тебя  удивить?
 Удивить  Мартынова  не  так , чтобы  просто , а  в  бане  и  вовсе  мало  вероятно: ну  и  чем  же  Сотянский  намеревается  меня  удивлять? не  шрамами  же  своими? не  отталкивающей  же наготой? - одним  словом  они  поспорили , и  Сотянский , уже  приступив  к  снятию  свитера , прямолинейно  засунул  в  дипломат  свою  изуродованную Анджелой  руку.
  Вытащил  оттуда п акет  с  зернами  для  попкорна , и  примерно  половину  из  него  засыпал  в  себя. 
   Мартынов  уже  слегка  удивлен. Михаил  Сотянский  раскованно  смеется.
- Это  еще  что! – сказал  он.
  Чопорно  перекрестившись , Михаил  направился  в  парилку. Мартынов  поплелся  за  ним  и  вскоре  расклеился ; он  раза  три , перебирая  по  стене  руками , ходил  в  бассейн , Сотянский  по-прежнему  сидел , не  двигаясь - Мартынов  собрался  нырнуть  и  в  четвертый , но  Михаил  Сотянский , подняв  кверху  указательный  палец , его  задержал.
- Погоди , чувствую  подходит , - глухо  сказал  он. – Висячие  сады  были  и  в  Петербурге , пантомиму  изначально  танцевали  в  одиночестве – под флейту , Мартынов… проскрипция  тебе  от  вождей  твоего  будущего…
 Бредит. Не  выдержал  побочных  последствий  своего  порыва. Растерялся , поплыл - внезапно Мартынов  слышит , как  из  вислого  живота  Михаила  Сотянского  раздается  отчетливый  «щелк». Потом  еще  один , а  затем  пошли  целые  очереди: прижавшись  к  стене, Мартынов  схватился  за  нижнюю  губу  и  позабыл  о  жаре ; головой-то  он  понимает , что это  попкорн  внутри  Сотянского  лопается, а  все  равно   жутко.
  Вы  к  чему , я  к  тому… блюз  к  одному… на  моем  латунном  не  образуется  патина  - пиво  он  Сотянскому , разумеется , поставил.
  Пей , Миша , заливайся – с  земли  все  звезды  похожи.
  Фантастические  звезды.
  Издревне  составляющие  единые  небеса , на  которых  кто-то  ведет  твою  личную  карточку.   
  Успеха  ему  в  этом  неблагодарном  деле - употребляя  бочковое  светлое , Михаил  Сотянский  ни  от  кого  не  скрывал  значительное  удовлетворение  от  данного  процесса.
- Пиво  под  попкорн , - сказал  он , - это , дружище  Мартынов , удовольствие  без  примеси  эсхатологических  мыслей. У  меня  внутри  его  еще  на  пару  кружек  хватит , так  что  ты , брателло , доставь  их  мне  сюда  по  дороге не  расплескав: ни  на  пол , ни  тем  более  себе  в  рот.
  Мартынов  купил  ему  и  эти  кружки. Да  не  две , как  предварительно  планировалось  Сотянским , а  все  пять: в  копеечку  Мартынову  обошлось  то  жуткое  удивление. Пополняя  очередной  легендой  транзитного  прошлого  его  восприимчивую  к  мерзостям  память.
  Кто-то  поддерживает , гладит  волосы , мужчина?… Сотянский?! Михаил?! Спокойно , не  он… ветер.
  Двенадцатого  марта  2000  года  у  Мартынова  было  свидание  с безжалостной  картежницей  Альбиной  Хубориной  и  он  домучивается  последние  минуты  рабочего  дня ; на  работе  он  так  и  не  сосредоточился. Мысли  все  больше  вращались  по  узкой  орбите  предстоящего  вечера , теплые  и  полые… Мартынов  выходит  на  улицу: налево  к  ней  на  свидание , направо  домой , где и  воздуха  лишь  на  одного – Мартынов  делает шаг  налево: намеревается  сделать , но  шаг  не  делается , то  есть , делаться-то  он  делается , но  делается  направо  и  не  один: пока  Мартынов  приходил  в  себя  , ноги  прошагали  уже  полпути  до  дома. Молча  и с  самоуважением: мы , зови  не  зови , подчиняемся  лишь  мозгу , а  приказы  сердца  нам  параллельны , оно  такое  же , как  мы , подчиненное - пусть  поменьше  на  себя  берет  да  пореже  отвлекается  от  перекачки  крови.
  Мартынов  попытался  воспротивиться.
  Альбина  же  меня  ждет , подумал  он , в  каждого  встречного  вглядывается , может , кого  из  них  и  вместо  меня  к  себе  потащит , на  мне  же  нет  водяных  знаков  той  самой плащаницы , это  же  на  меня  батюшка  в  церкви  рявкнул: тише  пой , свечи  задуешь!… белизна  зрачков  набухает  и  расплывается , ноги  идут  и  идут ; Мартынову  боязно , но  люди  в  него  пальцем  вроде  бы  не  тычут. Бредут  небольшими  кучками  и  несложными  словами  о  чем-то  размышляют  вслух ; ноги  доводят  его  квартиры , затем  до  кровати, Мартынов  и  лифт  сумел  вызвать, и  дверь  открыть: папа-мозг  ему  даже  руки  помыть  позволил. Впрочем , рожки  с  тушенкой  приготовить  также  помог , и Мартынов  ложится  в  постель: столько страха  натерпелся , думает  он , столько  переживаний  перенес , ни  за  что  сразу  же  не  усну , всю  ночь  буду  в  бессоннице  изнывать - достойное  завершение  престранного  дня… и  почти  моментально  засыпает , только  и  успев  протяжно  сказать: начииии-наааа-ется - сказать , не  догадываясь  о  сути  происходящего , но  не  догадываясь, вполне  ведая.
  О  чем  же  он  ведает ,  не  знают  ни  Редин , ни  Фролов , ни «единственный  друг  Аллаха» Ибрахим , ни  трущиеся  при  приветствии  носами  маори  Новой  Зеландии , ни , само  собой , Седов.
  Вдобавок  к  переменчивому  незнанию  волнующих  Мартынова  мороков  у  Седова  затрясся  пол. Наверное , сосед  улучшает  условия  быта: соседа  под  ним  зовут  Алексеем  Зайцевым , и  разговоры с  мало  знакомыми  родственниками  он  обычно  начинал  фразой: я , как  и  ты , вырос  за  решеткой  и  поэтому…
  Зайцева его  резко  осаживали: ты  же  никогда  не  сидел , и Зайцев  упрямо  гнул  свою  линию , глубокомысленно  говоря: ты  тоже  не  сидел , и  с  Алексеем , как  правило , не  спорили , понимающе  присвистнув: ах , вот  ты  о  чем.
  Седов  к  Алексею  Зайцеву , исходя  из  его  же  блага , относится  необъективно , потому  что , относись  он  к  нему объективно , Седов бы  относился  к  нему  гораздо  хуже , чем  сейчас , но  сегодня  Седов разозлился - сбежав  вниз , он , перед  тем , как  позвонить , претенциозно  дернул  открытую  настежь  дверь.
 Дверь  у  Зайцева  открыта - сам  Алексей  называет  свое  привычное состояние «припухлостью  выдоха» , и  ему  не  до  двери ; импульсивно  зайдя  в  его  квартиру , Седов  засверкал  голубыми  глазами  по  сторонам , и  увидел  весьма  посредственный  выглядящего  Алексея.
Так  были  ли  птицы? - Седов  бы  оценил  нескрываемую  Зайцевым  печаль  примерно  в  таком  ракурсе.
- Ты  ко  мне? – спросил  Алексей.
- К  тебе , к  тебе. – Седов  мрачно  подбоченился. - Ты  что  это , Алексей , вечерами  не  на  женщине  шумишь? Попытайся  воспринять  на  дальнейшее: без  обретения  парамиты  нирваны  не  достигнешь. Да , Алеша. Яблоко , которым  ты  угостил  меня  позавчера  было  ничего , только  жесткое  и  несладкое. Но  я  не  связи  с  ним – в  другое  время  побурить  никак  нельзя?
- Сегодняшним  утром  было  рано , а  завтрашним… Я  кого-нибудь побеспокоил?
- Да  вроде  того , побеспокоил. Как  неопалимая  купина  вылупившего  глаза  Моисея. Крюк  для  люстры  устанавливаешь?
  Зайцев  лихорадочно  покачал  головой  в  отрицании.
- Крюк  да , но  не  для  люстры , - сказал  он.
- А  для  чего? – спросил  Седов.
  Алексей  Зайцев  улыбнулся , но  грустно: как  трезвящийся  поп  на  богатых  крестинах.
- Я  бы  мог , - сказал  он , - попробовать  и  на  том  крюке , что  для  люстры, но  не  уверен  выдержит  ли…
Ах , вот  он  о  чем… Седов  понял  его  замысел. Не  совсем  уж  без  чувств.
- Кому-то , как  королю  Карлу  десятому , - присаживаясь  на  стул , сказал  он , - с  довеском  нравилось , когда  ему  сразу  четверо  мужчин  снимали  штаны , а  мне  всегда  нравился  этот  твой  жесткий  стул  с  нарисованной  на  сидении  молнией. При  небедной фантазии  полное  впечатление , что  электрический. А  ты , Алеша, никак  повеситься  собрался?
- Если  позволишь , - ответил  Зайцев.
- А  чем  я  могу  тебе  не  позволить? – спросил  Седов.
- Тем...
- А?
- Присутствием , - пояснил  Зайцев , - Не  в  принципе , а  своим  у  меня.
  Седов  убрался  из  квартиры  Зайцева  в  ту  же  самую  минуту - ни  к  чему  ему  отвлекать  Алексея , от  голода  же  и  голод  дохнет: такое  улучшение  он  как-нибудь , со  сжатыми  зубами , но  стерпит. Не  совсем  уж  без  чувств.               
               
 Алексей   Зайцев  самостоятельно  повесился , и  из-под  него  невозможно  выкопать  магический  корень  мандрагоры , обычно  растущий  под  виселицей: для  роста  этого создания , внешне  очень  похожего  на  человека , необходимо  семя  погибшего , но , что  бы ни  капало  на  бетон , оттуда  не  вылезет  даже  обесполый  цветок.
  Эта  фундаментальная  истина  не  претерпела  изменений  и  в  марте  2001  года , когда  о  смерти  в  нескольких  метрах  от  своей  постели задумался  голливудский  продюсер  Джон Т. Филс.
  Узнав , что  кульминационная  сцена  оплачиваемого  им  фильма  снимается  именно  сегодня , повсеместно , всеми  своим  местами  занятый  Филс  приехал  на  съемочную  площадку  и , ущипнув  за  плохо  скрываемую  задницу  восхищенную  вниманием  ассистентку  режиссера , приказал  всем  и  сразу  мгновенно  забыть  о  его  присутствии.
- Не  время  отвлекаться , - сказал  он , - вы   работайте , а  я  на  вас  посмотрю: глаза  же  нам  для  того  и  розданы , чтобы  смотреть.
  Фильм  находился  еще  на  самой  середине  работ  на  собой , однако  его  кульминационной  сцене  надлежало  наступить  как  раз  сейчас - после  размытых  кадров  с  выдвинувшимся  из  облаков  перископом. 
 Канва  такова. Разуверившийся  в  чем  только  можно  человек - детальный  расклад причин его  разочарования  раскрывается  в  первой  части - приходит  к  мысли  о  безжалостной  суете всего  сущего , запихивает в  рот  украденный  у  убитого  им  же  сутенера  револьверный  ствол , но  тут  с  ним  происходит  нечто  прекрасное - внутренние  переживания  отражаются  в  картине  лишь  застывшим  взглядом  на  вырезанный  из  журнала  палец-переводилку  Св. Доминика - и  он  не  стреляется , а  начинает  жить  как  бы  заново.
  Заводит  редко  моргающую  ящерицу , делает ее  ручной  и  заботливыми  растираниями  превращает  ее  в  неразменный  доллар.
  На  этот  доллар  он  строит  приюты  для  больных  воспоминаниями, возводит  храмы  потерявшимся  от  постоянного  нахождения  себе  с  другими , ну  и  еtc: актером  для  исполнения  столь  этапной  роли  был  выбран  Дин  Холдридж , никогда  до  этого  не  игравший  в  блокбастерах , но  зарекомендовавший  себя  с  самой  лучшей  стороны  на  театральных  подмостках  низовий  Миссури.
  Его  принцип  состоял  во  вхождении  в  роль  полностью , и  для  сцены  с  пистолетом  он , разумеется , попросил  заряженный.
Посоветовавшись  с  особо  не  отвлекавшимся  на  процесс  съемок  Филсом , режиссер  Морпсон  с  предвкушением  в  сердце  и  дымом  в  легких  дал  добро.
Проглядывая  на  свет  кредитную  карточку , Филс  старался  рассмотреть , сколько  на  ней  осталось ; Дин  Холдридж , взяв  пистолет, попросил  пока  не  снимать ; он   откинул  назад  коротко  стриженные  волосы  и  приступил  к  решающей  репетиции , Дин  взвел  курок  и засунул  пистолет  настолько  глубоко , что  у  него  пошла  реакция  словно  бы  он  с  секунды  на  секунду  сблюет.
Лицо  Дина  достоверно  засинело  нездоровым  цветом.
Съемочная  группа  заволновалась. 
Засовывая  пистолет  глубже  и  глубже , Холдридж  добился  состояния , когда  из  его  рта  стала  торчать  одна  рукоятка.
Потом  он  подергался , похрипел  и , откинувшись  телом  на  спинку  кресла , замер - по  сюжету  герой  этой  картины стрелялся  в кресле: под  портретом  оставившей  его ради  одноногого филиппинца  девушки  Натали.
Какие-то  минуты , не  желая  сбивать  прославивший  его  кураж ,  к Холдриджу  никто  не  подходил. Но  затем  подошли  и , не  испытывая  ни  малейших  трудностей  убедились  в  том , что его  больше  нет.
На  шум  объявился  и  продюсер Филс.
 Прибежав , он  обратно  на  свой  стул  не  унесся. Вокруг  крики: «Смерть , смерть!», «Актера  убил  джанк!» , «Что  скажет  профсоюз?!» ; воскликнул  и  Филс - как  историческая  справедливость  на  царя Ирода:
- Вот , сука! – громогласно  проорал  он.
  Пытаясь  протереть  ему  пот  окладистой  бородой  осветителя  Перкинса , народ  подобострастно  поддакивал , но  Джон Т. Филс  не  унимался.
  Стуча  ногами. «Сволочь , мразь!».
  Сжимая  кулаки. «Битник , хиппи , мудила!».
  Едва  ли  не  до  крови  впиваясь  в  ладони  холеными  ногтями.
- Полфильма  из-за  гнусного  нарки  накрылось! И  кто  мне  теперь  затраты  компенсирует?! Он , что  ли?!
  Джон  Т. Филс   прокричал  это , показывая  отнюдь  не  на  Дина  Холдриджа.
  Метя  перстом  в  крышу  павильона.

               






   





               

                4



Перетерпеть  успех  и  на  сдаваться  общественному  мнению. Пока  нет  и  речи  о  самоубийстве. Еще  не  пробил  мой  час  распродавать свои  органы.
Взвизги , свечи , соленые  простыни: ты  задавала  тон. Я  глупо  улыбался. Твой  муж  нас  выслеживал.
Не  особо.
Кто  муж? Фролов.
Тогда  понятно - Фролов  шел  на  кухню ; он только  что  имел  нелицеприятную  беседу  со  своей  головой  и  она  жаловалась  ему: «На  моей  территории  снова  кто-то  хозяйничает» ; Фролов  старался  ее  успокоить , предвкушающе  задумывался  о  том , чтобы  потребовать  от  нее  беспрекословного  подчинения , но  она  переходила  с  шепота  на  отчаянный   крик: «Сердце  зверствует! Больше  некому!».
 Фролов  уже  настолько  устал  их  мирить , что  в  три  часа  ночи  он  пошел на  кухню  выпить  немного  кукурузного  виски.
Когда  на  кухне  зажгли  свет , дремавший  в  раковине  таракан  сжал  свои  маленькие  зубы. Он  самолюбиво  размышлял: прямо  в  лицо  светят. Сейчас  начнут  допрашивать. Но  я  им  покажу , что  такое  выдержка - встав  на  ноги , он  сложил  за  спиной  кривые  лапки  и  начал  высокомерно  прогуливаться  по  раковине.
Свет  погас.
  Видимо  догадались , что  имеют  дело  с  мужчиной , - брутально  осклабился  таракан.  – Тупари. Дешевки.
Ночь. Она  мой  удел.
Московская  ночь  уже  тянется  к  рассвету  за  намотанную  на  чей-то  палец  веревку ; сдвигайте , оттаскивайте , сворачивайте  в  спецчемодан , Фролов  у  себя  в  комнате , таракан  у  него  в  раковине , Редин  в  мало  ему  знакомой  части  города - по-прежнему  в  Марьино. Он  все  еще  не  знает , где  бы  ему  купить  водки.
Сюда… сунусь  сюда – закрыто…  тут  не  откроют , в  киосках  не  торгуют - не  знать , где  купить  кроткой  водки , для  Редина  непривычно. Над  ним  годами  напролет  стоит  густой  туман. Летают  незримые  бомбардировщики. Мельчают  ветра. 
  Ты  только  моя? Я  только  твой? Неравноценный  обмен.
  На  днях  Редин  улыбался  в  органичном  сочетании  с  красивой  женщиной ; она  любила  звезды – они  же  союзники  безумных , они  же  во  многом  тому  и  причина -  Редин  улыбался  и  крепко  пил.
  Виктория  Гесс спрашивала  его: у  тебя  сегодня  приподнятое  настроение. Но  каким  оно  будет  завтра? Редин  собирался  ответить, что  если  сегодня  приподнятое , то  завтра  оно  будет опущенным , и добавить  к  этому: покажи  мне  все  лучшее , что  в  тебе  есть – разденься… отвечать  Редин  не  стал. Продолжил  неоднозначно  поигрывать  кухонным  ножом.
  Сейчас  в  него  проникает  другая  ночь.
  Виктория  Гесс  тратит  себя  на  сон , мировой  дух пусть  возвращается  туда , откуда  пришел , рядом  с  Рединым  не  просматривается  ни  единого  работающего  магазина , лишь  темень  и  рельсы.
  Они  звенят  под  мостом  безо  всякого  нажима. На  Редине  белая  куртка , красные  полуботинки , свободные  штаны , и  деньги  есть, что  обидно , ну  вот: на  его  голове  ни  ирокеза, ни  круглой  бархатной  скуфьи , он  осуществляет  малопонятное  равнение  на  великих  самоубийц и  ходит  на  работу , как  негр  на  плантацию - навстречу к  нему  поднимается  по мосту  некий  люмпен. У  него  Редин  и  узнает. Если  тот  скажет.
- Вы  не  дадите  мне   совет , -  смиренно  произнес   Редин , - где  бы  найти  здесь  одну  или  две  водки…
- Уйди , злой  человек , - прокричал  люмпен , - ты  же  травишь  меня  своим  видом! А  ты  меня  им  не  трави! Уйди  и  разойдемся!
 Странные  же  люди , подумал  Редин , гуляют  ночами  по  этому  району: непростые  лицом  и  дерганые , лишившиеся  чьего-либо  уважения ; ночами , случается , и  солнечные  зайчики беснуются - Редин интересуется  у  них: «Зайчики , вы  ко  мне?» , и  они , вместо  объяснений , лезут  в  глаза.
  Впрочем , объяснение  он  и  так  знает. С  редкой  для  него  определенностью. Изломы  тела , тягучесть  шага… что  же  до  того , что  покоробило  в  его  виде  не  достигшего  духовного идеала мужчину  без  U-образного  знака  на  лбу , то  Редин  не  уловил  этого  и  в   самых  приблизительных  очертаниях.
- Вы , может  быть ,  из-за  мрака  не  заметили , - сказал  Редин , - но  на  мне  белая  куртка , а  белый  цвет…
- Санитары  тоже  были  в  белом!
  Оказывается , все  гораздо  проще , чем  у  Шпенглера  с  его  переистолкованием  атрибутов. Но  не  это  ли  прокаженность  откровенности? не  это  ли  из  разряда: у  меня  будет  свой  собственный  дом , когда  меня  здесь  не  будет? 
- Вы  что , мужчина , - спросил  Редин , - в  дурдоме  лежали? И  не  в  платном? 
 Вынужденный  выброс  из  рассудка  Редина  предположения-выкидыша  Никиту  Самоника , пожалуй , оскорбил.
- В  дурдоме , - нелицеприятно  проворчал  он. - Не  в  дурдоме , а  лечебнице! И  не  лежал , а  вольной  птицей  под  сводами  резвился!
  Вспомнив  о  цвете  одетой  на  Редина  куртки , наглядно  напомнившей ему  о жестокой  реакции  на  буйство , Никита  Самоник  терпеливо  примолк , и  пока  Редин  не  скрылся  из вида , не  позволял  себя  избегать  зажатого  состояния: дал  ли  он  себе  разрядку, Редин  собственноручно  не  отслеживал.
  Когда-то  спросив  у  чайки: «Чайка , ты  Джордж  Ливингстон?» , и  услышав  всего  лишь: «Я  баклан!» , Редин  так  же  быстро  ушел , оставив  ему  на  прокорм  лишь  городской  вздох: «Ну , лети , лети» - в  Марьино  и  Мартынов.
  На  плахе  спорного  желания. С  местной  женщиной: сначала  она  делала  вид , что  уже  уснула , затем  потянулась  и  посмотрела  на  него: сдержанного , замкнутого , на  личном  опыте  знавшего , что , если  сила  сойдется  со  временем  на  ножах , от  нее  не  останется  даже  дыма.
Мартынов  любил  Ярославу  Кравве  как  раз  не  сильно , но  долго  ли? он  любил  ее , как  получалось , однако  в  его  колчане  для  нее  не  одна  стрела , Мартынов  не  хотел  быть  для  себя  самого  наладчиком  судорог , и  вчера  он  облачался  в  крупно  падающий  снег , Мартынов  желал  «спокойной  ночи» всем , кто  его  слышит , но  он  произносил  данное  пожелание  лишь  только  в  пределах  своего  подсевшего  голоса  и  не  думал  о  том , кто  же  его  слышит: снег  ли , не  достигшие  чина  ангелов  Колеса  Иезекиля  - он  улыбался  белой  окраине  и  вымаливал  у  себя  прощение  за  других: догложите  косточки  моей  души… прилягте , плюсуя… лениво  привстав ,  Ярослава  Кравве  включила  магнитофон.
Там  Д. Кэймми. «Samba  de  minha  terra».
«Самба  моей  земли».    
- Ты  почему  не  спишь? – спросила  Ярослава.
  Мартынов , вздохнув , повернулся  к  ней  и  почувствовал  внутри  себя  легкий  страх  за  их  дальнейшее  желание  возводить  в  друг  друге  какое-то  подобие  отпевающей  одиночество часовни – Мартынов  топтал  свою  тревогу  тем , что  их  любовь  еще  не  закончилась: когда  любовь  заканчивается , те  же  самые  песни , которые  вызывали  в  вас  необыкновенный  трепет , начинают  вас  уже  бесить ; любовь  уходит , ее  пепел  позволяет вам  снова  жить, но  Мартынов  не  мечтал  о  возвращении  своей  прежней  жизни: обледеневшего  пепелища , где  он  безудержно  пьет  и  находится  в  трижды  ничейной позиции. Заигрывая  с  кажущимися  ценностями.
  Погоняя  себя  вскачь  и  отъедаясь  фабричными  пышками.
-    Мартынов , - чуть  слышно  позвала  его  Ярослава.
- Я , - отозвался  он.
- Ты  почему  не  спишь? - спросила  она.   
- Извини , но  я  не  могу  спать  в  присутствии  такой  женщины.
  Ярославе  Кравве  было  очень  приятно  простить  Мартынову  его  незакрытие  глаз. Но  ее  отец… где? насколько? кто  Ярославе  ее  отец? - прислушиваясь  к  водопадному  грохоту  переливающейся  в  висках  крови , Леонид  Емельянович  Кравве  работал  в  психиатрической   клинике.
  Леонид  и  сам  скорее  похож  на  непрозревшего  имбецила , чем  на дипломированного  доктора , но  учеников  по  своей  вотчине  он  все  же  водил.
- А  теперь , господа  практиканты , - открывая  дверь  в  очередную  палату, сказал  он , – прошу  сюда. Посмотрим , кто  же  здесь  вольной  птицей  к  кровати  привязан.
  Светлая  палата  была  весьма  вместительной , и  то , что  в  ней  содержался  всего  один  пациент , практикантов  слегка  удивило.
- Что  с  ним , доктор? – спросил  один  из  них.
- С  ним  все  очень  непросто. – Подойдя  к  пациенту , Леонид  Кравве  потрогал  его  потное  лицо  тупым  концом  авторучки - Как  вы  сегодня? Обыкновенно? Жизнь  еще  не  мешает?
  Молитвенно  сложив  руки , больной  с  придыханием  выкрикнул:
- Ему  нужна  помощь! – прокричал  Игорь  Семков.
  Студенты  переглянулись.
- Доктор , о  ком  он?
- О  Боге , - ответил  Леонид  Кравве. - Мы  думаем , дело  было  так: гуляя  без  головного убора  под  прямыми  лучами  солнца , а  прошлым  летом, как  вы  помните , оно  буквально  взбесилось , он увидел  храм  в  строительных  лесах. И  тут  с  ним  случился  солнечный  удар. Есть  ли  здесь  взаимосвязь , я  не  знаю , но  сейчас  ему  кажется , что , если  Божий  храм  томится  в  строительных  лесах , то  и  сам  Бог  лежит  у  себя  на  небе  с  переломанными  руками  и  ногами , нуждаясь  в  нашей  экстренной  помощи. Хотя  вряд  ли  он  прав…
  Повторно  переглянувшись , студенты  попятились  к  двери.
- Что  значит , вряд  ли? – спросил  Андрей  Вилконский. – Какое  тут  может  быть «вряд  ли»?
- Мы  не  в  состоянии  знать  этого  точно , - сказал  врач. - Возможно , вашему  поколению  удастся  организовать  первую  медицинскую  экспедицию , способную  собрать  достоверные  сведения  о  здоровье. – Леонид  Кравве  украдкой  перекрестился. - А  если  надо, то  и  вылечить. Осилите?
- Постараемся…
- Верю  в  вас , молодые  люди , очень  верю. От  всего  тоскующего  сердца. И  Он … Он  тоже  верит. Как  он  в  вас  верит… 

Летящая  в  ночи  голова. Ее  боятся. У  нее , мягко  говоря , неумное лицо , скошенный  подбородок , ослиные  уши , она  уже  на  подлете  к  ризнице  Покровского  собора ; голова и  джаз… близко… ты  и  джаз… взаимоотношения  не  сложились - Игорь  Семков , ни  на  что не  годящийся  человек , считавший , что  Богу  нужна  наша  помощь, бесповоротно  обезумел  далеко  не  сразу. За  шесть  лет  до  полного  затмения  он  еще  болел  женщиной.
  Светланой  Мотылиной. Дурашливой , игривой – ядовитой , как  кровь  угря.
  На  решающий  разговор  с  ней  Семков  привел  себя  почти  насильно  и , приговорил  свои  уши  отчетливо  услышать , что  он  ей , как  оказалось , просто  не  нравится. Не  больше.
- Я  старше  тебя  на  двадцать  три  года , - умоляющим  тоном  простонал  Игорь  Семков, - но  я  готов  сделать  все , чтобы  тебе понравиться. И  попробовать  писать  непристойные  стихи , и  самурайскую  прическу «Тёмагэ» , когда  волосы  в  пучок  и  назад , возвести  всем… тебе… на  потеху. Что  мне  нужно  сделать, чтобы  тебе  понравиться? Что, Светлана?… Ну , же !!! Что  мне  делать?!
 Светлана  Мотылина  ласково  развела  руками. Не  возвращая  их  в  исходное  положение , она  открыто  поведала  Семкову  о незамысловатых  условиях , на  которых  бы  она  с  радостью  продолжила  их  общение.
- Многого  я  не  требую , - сказала  она , - я  же  не  та  lady  in  red , которая  окрасила  свое  платье  кровью  недалекого  возлюбленного. Чтобы  мне  понравиться  тебе  нужно…
- Говори! – прокричал  Семков.
- Тебе  нужно  мне  просто  понравиться. – Убирая  с  своего  колена  его  дрожащую  руку , Мотылина   доходчиво  улыбнулась – Только  и  всего.
Ее  улыбка , воспроизводимая  затем  лишь  по  памяти , еще  долго  провоцировала  его  хмурь , и , надеясь  освободиться  от  пут  калечившей  любви , Игорь Семков  подсел  на  галлюциногены  и  однажды  увидел  в  парке  Горького , как , упав  на  асфальт , осенний лист  пробил  его насквозь.
За  ним  еще  один  и  тоже  пробил. Тут  уже  решил  попытаться  и  сам  Семков: залез  на  помойную  урну  и  прыгнул  плечом  вниз.
 Асфальт  он  не  пробил. Ключицу  сломал , однако  асфальту  никакого  урона , и  Игорь  Семков  стал  казаться  себе  немолодым  рыбаком , которого  третий  час  относило  от  родного  берега: он  отчаянно  налегал  на  весла , натруживал  и  сдирал  мозоли , но  вздымающиеся  волны  относили  его  в  сторону , совершенно  противоположную  желаемой.
С  каждой  проходящей  минутой  он  чувствовал , что  руки  все  навязчивей  отказываются  ему  подчиняться.
И  Игорь  Семков  смирился. Отбросив  бесполезные  весла , он  вяло обернулся  и  попробовал  определить  хотя  бы  примерное  местоположение  суши.
Убедившись  в  невозможности  даже  этого , Игорь  Семков  лег  на  дно  лодки  и , прикрыв  глаза  дрожащей  ладонью, приготовился  к  еще  неизведанному им  плаванию. Но  едва  он  перешел  к  пассивному  стилю  встречи  с  фатумом , как  над  его  головой  пронесся  страшный  порыв  ветра , в  чьей  бессвязной  речи  Игорь  Семков  смог  разобрать  одну  вполне  членораздельную  фразу.
- Не… останавливайся… на… достигнутом!
  После  недолгих  раздумий  Семков  внял  этому  совету: вытащив  из-под  скамьи  тяжелый  топор , он  встал  в  полный  рост  и , могутно  размахнувшись , вонзил  его  в  днище.
  По  самую  рукоятку.
  В  те  же  дни  неприятное  событие  случилось  и  в  жизни  Светланы  Мотылиной: перекрашивая  губы , она  ехала  в  лифте , каждая  мысль  была  для  нее  на  вес  золота , и , не  доехав  нескольких  этажей  до  первого , лифт  плавно  остановился. Дверь  со  скрипом  отъехала , и  перед  взором  спешащей  в  ночной  клуб  женщины  предстало  нечто…
  Перекошенное  в  инфернальной  гримасе  лицо , с  неестественно  широко  открытым  ротом  и  плотоядно  блестевшими  под  слабым  электричеством  зубами , могло  вогнать  в  столбняк  и  более  приспособленных  к  столичной  жестокости  соотечественников.
  Целую  секунду… пока  она  не  догадалась , что  мужчина  всего  лишь  зевает  Светлане  Мотылиной  не  хотелось  жить.
  Она  не  видела  никакого  просвета.
  Это  свидетельствовало  о  мировой  гармонии.
  Сбивавших  пыль  с  моей  постели – их  было  много  по  весне. Держащих  чувства  в  черном  теле. С  надрывом  прыгавших  на  мне.   Зевавшим  перед  лифтом  ханыгой  являлся  коренной  петербуржец  Егор  Филянин , некогда  приезжавший  в  Москву  для  того , чтобы  посмотреть  скульптурную  композицию  пороков  Михаила  Шемякина  и  с  презрением  сплюнуть  на  Красную  площадь.
  Сыворотка  толерантности  требовалась  не  только  ему.
- Когда  я  стану  большим , - говорил  Филянину  его  сын , -  таким  большим , как  ты , папа, я  каждый , каждый божий  день , буду  бриться.
  Мысли  плывут  в  голове  Филянина , как  облака ; определенные  психотреннинги  помогают  ему  на  какое-то  время  избавиться  от  плоти , но  Егор  Филянин  был  из  тех , кто  говорит: «Вечный  огонь сомнений  не  заплюешь  общими  установками , и  я  ни  кого , в  том  числе  и  на  себя , не  надеюсь. Я  даже  на Бога  не  надеюсь: я  на  него , он  на  меня. Тоже» - взгляд  у  Егора  Филянина  чрезмерно  внутренний , Филянина  не  минует  и  внешнее ; он мечтал: да  минует… Слова  сына , особенно  его растерянная  улыбка , Егора  Филянина  ненаигранно  насторожили.   
- Почему? – спросил  он.
- Потому  что  ты , папа ,  похож  на  козла.
  Филянин  с  облегчением  рассмеялся.
- Из-за  бороды?
- Извини , папа , - ответил  сын , - но  не  только.
После  разговора  с  сыном  Егор  Филянин  заметно  помрачнел  и  несколько часов  пил  на  Лиговке  теплую  водку ; сокрушенно  качал головой , размахивал  руками , преломлял  хлеб  с  долговязыми  сварщиками , и  по  возвращению  в  свой  двор  эмоционально  избил игравшего  там  в  домино  Сергея  Чапурского.
  Сердитого  и  политически  озабоченного - Сергей  пришел  домой  лишь  следующим  утром , и  там  его  встретила  многолетняя  сожительница  Женя ; неприязненно отшатнувшись , она  приготовилась  к  конфронтации: левый  глаз  у  Чапурского  заплыл  объемным  кровоподтеком , и  состояние  духа  у  него  не  очень  противоположное  неблаговидной  внешности.
- У  каждого , Сережа , свое  ощущение  праздника , - сказала  она , - ты  его  ощущаешь  только  когда  вокруг  тебя  полно  народу , а  у меня  данное  ощущение  возникает  лишь  когда  народ  напрочь  отсутствует. Вот так , дорогой. Только  так… Ты  где  пропадал , Сереженька? Что  ты  снова  пил , я  знаю , но  где , с  кем?
- Во  дворе , с  нашими , - сухо  ответил  Чапурский. - Мы  козла  забивали.
- Забили?
 Чапурский  до  появления  Филянина  и  в  самом  деле  прилично  выпил , но  в  восемь  утра Сергей  похмелен  только  едкой  слюной - он  не  смотрит  на  Женю , как  на  излишне  затянувшееся  чудо , и  не  замирает  с  ней  голова  к  голове: все  больше  засматривается  в  пол.   
- Не  смог  я  его  забить , - горько  пробормотал , не  поднимая  головы , Сергей. - Прытким  он  оказался…
 Его  сожительница  Женя  снисходительно  усмехнулась: как  же  хорошо , подумала  она , что  я  его  давно  не  люблю. Не  люблю  и  не  жалею – ну  с  чего  бы  мне  его  жалеть , раз  он  сам  сети  на  лихо  закидывает?.
- А  это  не  он  тебя  копытом  в  глаз  лягнул? – ставя  на  плиту  обшарпанную  сковородку  с  цветной  капустой , спросила  она.
- Не  он , - Тоскливо  Сергею  Чапурскому: неловко , сомнительно. – Другого  козла  работа…
 Ты  ему  не  ответил? Нет , Женя. Надо  быть  дебилом , чтобы  иметь  мечты. Надо  быть  законченным  дебилом , чтобы  полагать , что  они  могут  сбыться - недалеко  от  Питера  и  еще  ближе  от  Колпино  жили  иные  люди: дородная  моложавая  женщина  вылезла из  кровати , надела  тапочки  и  открыто  покинула  избу , не  поведав Георгию  Караваеву  о  руководящих  ею  намерениях  даже  телепатическим  намеком.
И  она , и  ее  дебиловатый  муж  Георгий  были  негородскими  существами , знавшими  о  городе  только  по  выстрелам  на  проходящем  по краю  деревни  шоссе , и  Караваев  ее  подождал , покурил , откашлялся «Дымком»  и  тоже  встал: не  засыпать  же  мне  без  жены – совестно. Но  мысли  у  него  по  ее  поводу  в  первую  очередь  недобрые , не  плывущие  в  его  голове , как  облака: не  иначе , как  к Стасу  Агееву  она  на  сеновал  побежала… про****овка   гулящая. А я  орел-могильник. С  неутоленной  жаждой  бега  по  росе - приземленные  у  Георгия  мысли. Стабильно  ухудшающие  и  без  того  постоянно  плохое  настроение ; выйдя   на  улицу , Георгий  Караваев  забрызгал  грязью  стоптанные  кеды , и , не  достигнув  вершин  самозабвения , уткнулся  слипающимися глазами  в  стог  сена.
Нахмурился  и  подумал , существо  же  он  простое , проще  и  лошадь  не  родит: там  она , исключительно  там – занимается  гнусным  срамом  со  Стасом  Агеевым....
Георгий  рассвирепел , сбегал  в  избу  за  спичками  и  вернулся  к  стогу - чиркая  спичками  и  вздувая  на  тонкой  шее  разноцветные  жилы.
  Стог  загорелся , он  почти  догорает , но  Георгию  Караваеву  хорошо: по  делу , как  ему  кажется , он  с  ними  разобрался. Вдруг… Георгий  и  удивиться  не  успел , лишь  вздрогнул , чуть  не  упав - к  нему  обратилась  его  жена. И  голос  у  нее  не  как  у  покойницы.
- Ты  с  какого , - спросила  она , - сено-то  жгешь?
  Меня  не  воспоют  в  былинах , не  напоят  из  ложечки  растворенной  в  уксусе  жемчужиной , но , раз  она жива , то  … ничего  неожиданного ; кое-как  охлынув , Караваев  нахраписто  пустился  в  замшелые  обвинения.
- Ты  где  была?! – для  начала  проорал  он. - Не  в  сене , скажешь?!
  Супруга  искоса  посматрела на  него  непонимающими  глазами.
- А  что  я  в  нем  забыла? – спросила  она.
- Ты  где  была?! – продолжил  бесноваться  Караваев.
- На  звезды  выходила  посмотреть.
 И , похоже , не  врет. Даже  Георгий  Караваев , разглядев  ее  органичное  спокойствие  в  подзорную  трубу  своей  подозрительности , вынужден  признать: не  врет. Она. Жена. Моя. Ей-то  что: она , иронично  покачивая  головой , удалилась  в  избу , а  Георгию  Караваеву  и  теперь  никак  не  успокоиться - чтобы  собрать  это  сено: скосить , высушить , сделать  стогом , он  затратил  столько  усилий , сжег  же  в  минуту: вот  бы  приснилось… да  куда  уж… достаньте  мне  из  уха  гусеницу , не  напоминайте  о  смертоносных  качествах лопаты… я  разгромлен  наголову , тишина  давит  мне  на  нервы , порядочному человеку  всегда  паршиво….

 Седова  круг  интересов  Георгий  Караваева  ничем  не  привлекает. Вытащив  его  наружу , ты  вытащила  не  его , но  Седов  об  этом  пока  не  думает ; он  повстречался  хмурой  улыбкой  с  симпатичной  молодой  женщиной. Она  назвала  себя  Светланой , и  Седов  пригласил  ее  в  тихое  заведение , где  и  текилы  нальют , и  нормальную  музыку  поставят: пусть  и  не  гарлемские  ноктюрны , но  хотя  бы  lounge  или  «Квартал» ; Седов  хочет  ее  немного  подпоить , чтобы  воспользоваться  по  назначению  ее  молодостью.
Времени  уже  давно  наскучило  бегать  по  кругу. Седов  никогда  не  сверял  свои  часы  по  вставшим. Эта  привлекательная  Светлана  пьет , как  опустившийся  апач. Седов  столько  употреблять  не  может , однако  она  все  лакает , и Седов  уже  решил  ей  сказать: «Сделай  мне  потише» , но  она  пока  идти  к  нему  не  соглашается , Светлана  Мотылина  кокетливо  говорит: «Я  не  передумаю , но  я  могу  устать  возражать. Я  иногда  устаю – иногда , но  полностью».
 Седову  плохо. Выпивающей  за  его  счет  Светлане  не  очень ; она  смеется  и  чувственно  шепчет  Седову: «Удовольствие  отдыхом  прилипчивое  удовольствие» - сколько  не  натирай мочалкой , чакры  ты  этим  не  откроешь… приблизительная  беда , сосущее  ощущение  повсеместной  измены - Седов  слушает , как  какой-то  нежный  голос… голос  не  Светы , голос  не отсюда… он  впечатлительно  вникает  в «Remember»  от  «Грув  Армады»: у  него  неприятное  чувство, что  мертвых  все-таки  больше. Он  смотрит  в  одну  точку. Светлана  касается  его  щеки  горячим  языком  и  чуть  нетрезво  шепчет: «Я  не  помню , кто  изобрел  жизнь , но  огнетушитель  изобрели  все-таки  наши. Пойдем  что  ли , к  тебе?» ; Седов  не  осыпает ее  ни  увядшими  цветами , ни  наинуднейшими  сетованиями , и  ему почему-то  кажется , что , чем  дольше  стоят  его  часы , тем  их  показатели  будут  ближе  к  истинным.
  Он  отвечает  ей: «Никуда  мы  с  тобой  не  пойдем» - она  слегка  столбенеет , и  Седов  целует  ее  в  руку: 
  Свои  руки  он  разводит -  Светлана  Мотылина  разводила  руки  перед  Игорем  Семковым , Седов  делает  это  перед  ней , но  ему  ли ее  осуждать?
  Редину  ли  складывать  оружие? Мартынову ли  называть евангелие  от  Луки  инджилом  от него  же?    
- Идти  ко  мне  нам  нет  смысла , - сказал  Седов. – После  всего  выпитого , крошка , я  сумею  лишь  облажаться.
  Проведя  по  ее  бедру  оранжевой  зажигалкой , Седов  добился  пламени. Подозвал  официанта , бросил  деньги , ругнулся  на  дороговизну - да  что  там  говорить….    
 Мартынов  и  не  говорит: она… уже  другая… сидит  на  скамейке  за ДК «Новатор» ; Мартынов  тоже , но  не  с  ней , не  на  одной , между ними  метры  травы  и  деревьев , Мартынов  размеренно  рассуждает: под  сигнализацией  ли  ее  тело? завизжит  ли  она , если  притронешься?.
  Еще  он  вспоминает  свой  недавний  визит  на  Котляковское  кладбище. Мартынов  остановился  там  возле  урны  некоего  летчика ; он стоял  около  нее , неслучайно  понимая , что , как  бы  ты  ни  старался  взлететь  это  не  прибавит  веса  твоему  пеплу.
  В  шахматах  черными  белых  ни  за  что  не  запугаешь. Белыми  в  его  жизни  играет  не  он , Мартынов  спрашивает  у  себя: «это  точно?» , и  сам  же  отвечает: «как  траектория  слезы» - до  этой  незнакомой  женщины  он  бы  провел  кабель  своей  рудиментарной потенции: надо  учитывать… Мартынов  знал  людей , которые гадили  еще  внутри  матери  и  не  позволял  себе  уподобляться  взбирающимся  на  спины  соплеменников  муравьям. Они  залезали  на  них  с одержимыми  воплями: «Я  выше  тарантула!» , «Нет , это  он  ниже  нас!», муравьи  мечтали  о  постоянстве  такого  роста , в  корзине  проходящего  пенсионера  ворчали  шестеро  котят , Мартынов  бы  объяснил  этой  женщине: семья  и  любовь  не  нуждаются  в  правде - они  стоят  на  совсем  другом  фундаменте , и  я  не  собираюсь  захватывать  твое  сердце.
 Операции  по  захвата - дело  спецназа , а  на  Мартынове  сейчас  не  надето  ничего  пуленепробиваемого , и , уезжая  умирать  в  Бенарес , он  бы  сказал  приглянувшейся  ему  девушке: улыбнись , милая , улыбнись  даже  тому , что  и  запасной  не  раскроется – одари  мир  улыбкой  и  пойдем , а  идти  нам…
  Она  встала  не  для  того , чтобы  подальше  отсесть , и  Мартынов  без  труда  определил: не  девушка  она. Длинноволосый  мужик. 
  С  блестящей  серьгой  и  походкой , как  у  детки.
Голубец , голубок…  есть  ли  голубые  в  деревне  деда  Фомы? Один  был , но  Степан  «Нижинский»  к  тому  же  был  и  вампиром: он  покончил с  собой.
Старик  без особой  надобности  шатается  по  лесу ; за  двадцать  минут  до  полуночи  довольно  темно , рождавшийся  в  муках  гнус  нескрываемо  взволнован  предстоящими  заморозками , не  поглощенный  собой  оборванец  Аким  Полежаев  возводит  на  дереве что-то несусветное.
Он  укладывает на  просунутое  между  толстыми  ветвями  бревно  незамедлительно  срывающиеся  вниз  охапки  мха - Аким  сосредоточенно  трудится , и  дед  Фома  воздает  рабочему  человеку  вполне  заслуженное  им  уважение.
- Бог  в  помощь , Акимушка , - сказал  старик. – Из  царства  Гадеса  повестка  еще  не  пришла?
 Аким  испуганно  обернулся.
- А-а , это  ты , дед  Фома , - неприветливо пробормотал  Полежаев. - Спасибо  тебе  на  добром  слове , но  извини , мне  некогда.
- Некогда , так  некогда.
 Дед  Фома  уже  позабыл  и  об  Акиме , и  об  ударившей  его  самого  левым  крылом  сумеречной  бабочке  пестрянке , но  Полежаев , своевременно  застеснявшись  некрасивого  обращения  с  куда  и  во  всем более  старшим , кинулся  за  ним  вдогонку , протяжно  крича:
- Зна-ааааешь , де-еееед  Фо-ооооома , что  я  здесь  возвожу?!
- Да , знаю , - не  оборачиваясь , ответил  старик. – Имею  некоторые предположения. К  сожалению.
- А  возвожу  я  здесь , дед  Фома , гостиницу! У  нас  в  деревне   домов  мало , а  что , если  сразу  нагрянет  много  гостей? Из  Москвы , из  Сайгона , из  Халдейского  Ура ,  пусть  бы  даже  из  созвездия  Жирафа. Тут  моя гостиница и  пригодится… Как  думаешь , не понапрасну  стараюсь?
  Похлопав  трудника  по  плечу , дед  Фома  ободряюще  усмехнулся: по  ходившим  в  деревне  преданиям  один  из  давних  предков  старика  Касьян  Спиридонович «Лихой»  продолжал  напевать  смелую  народную  песню  «Ла-ла-ла , возлюбите  мой  моржовый , ла-ла-ла» даже  когда  ему  в  глотку  заливали  кипящую  смолу.
- Все  не  понапрасну , - сказал  старик. - Работай , Аким , вноси  в  мир  свою  пользу.
 То , что  в  деревне  Акима  считали  идиотом , нисколько  не  убавляло  его  значимости  в  глазах  деда  Фомы. Старик  жил  вдали  от  дома , где  они  нерасчетливо  настраивали  силки на  отдельно  существующую  тень  белого  кролика , но  когда  у  аскетичного , спонтанного  и  превозносившего  собственную  персону  Никодима  Анисимова  сгорел  дом , он  тут  же  прибежал  к  деду  Фоме , как-то объяснившему  ему  свое  понимание  слова  правдолюб.
 «Правдолюб , - говорил  дед  Фома , - это  человек , которому  по  сердцу  любая  правда. А  культура… что  культура – она  это. Под  земляничный  чай  и  клюквенное  желе. Это. Ты понял… Внешние  изыски , внутренние  порывы» ; в  сочельник  они  вместе  смотрели  на  луну  и  Никодим  спросил  у  старика:
- Звезды  больше  луны?
- Разумеется , больше , - ответил  дед  Фома.
- А  почему  тогда… луна  больше?
- Потому  что  она  ближе.
- Не  скажи , - недоверчиво  протянул  Анисимов.
  Сегодня  Никодиму  Анисимову  не  до  луны  или  долгих  споров  по  поводу  того , почему  же  в  зеркале  обычно  отражаются  по  одному ; у  Никодима  сгорел  его  единственный  дом , и  к  деду  Фоме  он  прибежал  не  за  советом: заспешил  припомнить  ему  старое. 
- Ты , дед  Фома , говорил  мне  о  разном , - прямо  с  порога  крикнул  Анисимов , - но  однажды  ты  сказал , что  смотреть  на  огонь  успокаивает! Прости , но  я  с  тобой  не  согласен!
  Дед  Фома  понимал  его  состояние. Нервы  же  реагируют  не  только  на  свои  раздражители , они  и  посторонние  цепляют.
- Ты , Никодим , попал  как  раз  на  исключение. – Несмотря  на  всю   неэфемерность  свалившихся  на  Анисимова  неприятностей , старик  был   не  очень  доволен  тем , что  его  отвлекли  от  обдумывания  критических комментариев  к «Книге  чудес» Флегонта  Траллского. - Такое  бывает.
- Но  почему  именно  я?! – возопил  Анисимов.
- Такое  тоже  бывает , – ответил  старик. 
  Впоследствии  деревня  всем  миром  собралась , скинулась  и  помогла  погорельцу ; как  же  иначе - деньги  относили  деду  Фоме.
Честный  щербатый  человек , с  четырнадцати лет  работающий  на  скотном  дворе  и  безрадостно  отзывающийся на  Данила  Скотный  пришел  не  за  этим , и , видя  Данилино  замешательство , дед  Фома  до  краев  налил  ему  стопку  зверобойной , и  лишь  затем  занялся  выяснением  причин , приведших  к  нему  столь  полуночного  гостя.
- Мир  той  войне , что  внутри  тебя , Данила , - сказал  старик , - мир  ей  на  выгодных  для тебя  условиях. С  чем  пожаловал?
  Хлопнув  стопку , как  какую-нибудь  муху , Данила , покашливая , замямлил:
- Я  тут , дед  Фома , думаю  жениться , хочу  попробовать - нашел  себе  невесту  не  страшную , заботливую , и  она  ко  мне  вроде  бы  не  как  к  гоблину  относится. Не  то  что  Матвей  Бупыга  или Харитон «Ситник».  Но  моя  невеста , дед  Фома , моя  кралечка, она… уже  не  девушка... Что  посоветуешь?
- Пока  меня  не  сморил  вечный  сон  и  моих  морских  волков  не  смыло с  берега , я  бы  тебе  посоветовал…
- Ну? Чего?
 Деду  Фоме  сорвать  бы  носок  и  помахать  им  перед  носом  Данилы , говоря: она  не  девушка , ты  не  поэт - принюхайся  к  себе , дитятко ; старик  не  стал  бы  возражать , если  бы  его  сердцу  дали  почувствовать  себя  глухим. Чуть-чуть , ненадолго.
- А  что , Данила , - спросил  он , -  произойдет  в  том  случае , если  жареную  курицу  положить  в  холодильник? Она  оживет?
- Да  как  же  она  оживет , - ответил  Данила.
- Но  и  не  испортится?
- Не  испортится…
К  самому  себе  долговые  расписки  не  пишутся , но  откуда-то  они  временами  появляются , и  кто-то  вздрагивает: господи , да  это  же  моя  подпись! - Данила  Скотный  недоуменно  смотрит  на  деда  Фому.
Старик  разглядывает  закипающий  чайник , и  Даниле  что-то  подсказывает: закончена , милок , твоя  аудиенция - убирайся  отсюда , покуда  пар  из  наблюдаемого  тобой  чайника , сложившись за  твоей  спиной  в  бычье  копыто , под  жопу  тебя  из  избы  ни  вышибет.
Данила  кланяется , уходит , он  уже  виляет  между  запущенными  стариковскими  грядками , неискушенно  думая: не  сделать  ли  мне  себе  одолжение? А? Как  у  нас  с  этим? Пойдет? Но  я  же  себе  и  так  много  должен:  к  самому  себе  долговые  расписки  не  пишутся, а  старик  мне , вероятно , помог. Знать  бы  еще  чем - поделиться  бы свистом  с  гордостью…
Данила  Скотный  этого  не  знает.
Он  не  знает  и  Седова , а  Седов  уже  пять  с  половиной  лет  не  желает  ничего  знать  об  Ирине  Ямцовой. 
Седов  познакомился  с  ней  в  июле  1995-го. На  море  в  Адлере , где  они  несогласованно  оказались  в  кузове  одного  грузовика: Седов  надеялся , что  на  поворотах  он  будет  к  этой  Ире  приникать – притрагиваясь , обнимать , а  также  все  остальное , но  на  поворотах его  от  нее , наоборот , отбрасывало  и  наконец , отбросило  практически  совсем.
Седов  сильно  ударился  головой  о некий  большой  бидон  и  его  рвало. Как  по  сторонам, так  и  на  ее  платье  с  вишнями.
Ирина  яростно  стучала  по  крыше  водительской  кабины , но  водитель  ее  не  слышал ; заядлый  протагонист  белковой  пищи  Максим  Полушин  был  полностью  погружен  в  прослушивание  кассеты с  записью  птичьих  голосов.
Позже  Седов  с  Ириной  своего  все  же  добился , и  летом  1995-го они   друг  друга , пожалуй ,  любили.
Седов  пел  ей  романс  собственного  сочинения «Сейчас  оно  совсем  не  то , что  было  до  того , как  я  подсел  к  тебе  в  метро  и  снял  свое  пальто» , она  лишь  устало  кривилась ; в  начале  1996-го  они  случайно  узнали , что  у  них  есть  общий  дальний  родственник на  Щелковском  шоссе.
Пожилой  одинокий  библиотекарь  Валерий  Сергеевич  Бучак - Седов  с  Ириной  Ямцовой  приехали  его  навестить , и  он  в  их  присутствии  , скорее  всего , кончается.
Печально  прошептал: «лекарства  в  стенном  шкафу… возле  ванной…» и  больше  ничего  не  шепчет. Скромно  лежит  под  оленьими  рогами.
Он  на  софе , Седов  на  ногах ; спешно  сбегав  в  коридор , он  нашел  требуемую  коробку  и  передал  ее  вместе  с  инициативой  взволнованной  ситуацией  Ирине - она  нервно  перебирает  упаковки с  таблетками. Ирина  Ямцова слегка неуверена.
- Так , посмотрим , - исступленно  пробормотала  она. – Эти  его  не  спасут… на  эти  я  бы  тоже  не  положилась… Какие  давление  снижают?
- Какие  снижают  давление , - сказал  Седов , - я  не  знаю , но  с  чего  ты  взяла , что  ему  нужны  от  давления?
- А  от  чего  же  тогда?!
- Ты  у  меня  спрашиваешь?
- У  тебя! – прокричала  Ямцова. – Моего  бледнолицего  горя! Бледной  тени  моей  девичьей  мечты!
- Да  я , слава  богу , в  таблетках  еще  ни  бум-бум , - сознался  Седов , - вот  он , наверное, в  них разбирается , но  его  знания  нам , вернее , ему  самому  сейчас  не  помогут. У меня  в  машине  есть  диск «Cure» , может , его  поставим? Что-то  я  не  о  том… А  если у  него  сердце?
- У  всех  сердце! Но  допустим , оно  у  него  задумалось  работать  ли  дальше… Какие  давать?! Каких  и  сколько?
- Давай  вот  этих , - предложил  Седов.
- А  почему  не  тех?! – спросила  Ирина.
- Я  не  настаиваю…
- Ладно , дадим  этих , - согласилась  Ирина  Ямцова. - Сколько  давать?
- Трех  должно  хватить. Нет , лучше  четыре. Если  ему  и  четыре  не  помогут , то  нам  будет  не  о  чем  сожалеть: мы  же  сделали  все , что  смогли , а  он  не…
- Рискнем! Открой  ему  рот , а  я  буду  запихивать!
 Седов  открыл  ему  рот , Ирина , как  и  обещала , стала  запихивать , но  она  действовала , ни  о  чем  особо  не  размышляя , а  Седов  думал. Стрелка  компаса  наших  сердец  направлена  на  добро: спасем  ли  мы  этим  его  сердце , я  сомневаюсь , но  стрелка  компаса  наших сердец  направлена  на  добро  и  нам  это  обязательно  зачтется: нам  это…
- Помирает… кажется! – разочарованно  заметила  Ирина  Ямцова.
- Не  спорю , - вздохнул  Седов.
Седов  с  ней  не  спорил  и  не  пререкался ; ты  хочешь  меня  всю  или  как? Не  надо  дергаться… что-либо  придумывать: лежи  и  лежи… не  сбивай  меня  с  ритма - Седов  и  сейчас  не  сидит  на  колесе  у  вечной  жизни , но  он  все  же  более  изобретателен  в  поиске  оснований  для  своего  плохого  настроения , чем  безызвестный  велосипедист  Фульвио  Пинацци.
Искренний , безобразный , обладавший  ничтожно  малой  нуждой  в умственном  напряжении ; забираясь  в  крутой  подъем , Фульвио  испуганно  оглянулся – да , его  настигают… во  главе  с  Нино  Тарделли  и  Филиппом «Грибом» Мамвелем ; выражения  перекошенных  лиц  пощады  ему  не  обещали.
   Пинацци  ехал  «Большую  петлю»  уже  в  седьмой  раз , и  до  сегодняшнего  дня ему  не  удавалось  выиграть  ни  одного  этапа ; «Тур  де  Франс» транслируется  на  всю  Европу , Фуливио  Пинацци  в  данный  момент  лидирует , и  его , наверняка , видит  его  последняя  женщина  Кристина  Мальтарди , устроившая  ему  накануне «Тура» громогласный  скандал.
  Она  была  у  Фульвио  дома , и  все  шло  словно  бы  по  ангельской  партитуре , но , приглядевшим  к  висевшим  на  стенах  фотографиям  его  родни , Кристина  полностью  утратила  самообладание: уставились  на  меня , кричала  она , у  всех  морды  сытые , довольные , ты , Фульвио , как  знаешь , а  я  ухожу  на  улицу , там  народ  и  то  посимпатичнее , чем  в  твоем гадюшнике.
  Имела  ли  она  в  виду  и  его  самого , Фульвио  Пинацци  тогда  не  спрашивал. Сейчас она  безусловно  смотрит  по  подаренному  им высококонтрастному  Sony  на  то , как  он  сохраняет  свое  лидерство, однако Кристина  Мальтарди  смотрит  и  на  то , как  его  догоняют - live  fast  and  die  young , но  он  же  хотел  доказать  ей , что  он  не  лошара-неудачник:  еще  не  сдался… подохну , потеряю  рассудок, но  докажу… с  секунды  на  секунду  исчезнет  последнее… бывшее  в  фокусе -  встав  на  педали , Фульвио  вцепившись  в  руль  мертвой хваткой  и  по-волчьи  завыл.
Он  перестал  выть  лишь  после  того , как  его  переднее  колесо  начало  пересекать  финишную  черту.
Когда  этого  еще  не  произошло , Пинацци  уже  ощущал  крайне  непривычные  вибрации: время  качается  на  качелях  моей  судьбы , к  судьбе  не  подлижешься , а  время… его  из  себя  абортом  не  выскребешь ; к  Фульвио  Пинацци  несутся  ошарашенные  репортеры , к  нему  тянется  змея-удавка… нет, это  камеры  и  диктофоны: вива , Фульвио , вы  всегда  считались  средним  гонщиком , ничем  не  примечательным  грегари, но  сегодня , не  позволив  сожрать себя  на  легендарном  альпийском  подъеме , вы  сотворили  нечто  достойное  и  великих! Меркса  или  Ино! Финьона  или  Лемонда! Но  как , Фульвио?! Как  вам  это  удалось?!
 Помолись  за  меня , Господи. Самому  себе  помолись - Фульвио  Пинацци  высматривал  в  толще  народа  кого-то  приведшего  его  к  финишу  первым. Он  отвечал  репортерам , не  углубляясь  в  обычно доступные  ему  заводи  лжи:
- Как  удалось? Когда  я  увидел , что  меня  настигают , я… мне  отчего-то  представляется , что  когда  я  увидел , как  меня  настигают , я  сошел  с  ума. Стал  всадником  без  головы. – Фульвио  Пинацци  засуетился , он  оттолкнул  кого-то… нет , не  его… кого-то  с  аккредитацией «Пари-матч» - Извините , но  мне  пора.
- Но  гонка  уже  закончилась! – крикнул  ему  незнакомый  журналист из  стран  Ближнего  Востока.
- Моя  гонка  теперь  не  закончится  никогда , - негромко  сказал  победитель.
  Вскочив  в  седло , Фульвио  Пинации  одним  рывком  сорвал  майку с  эмблемой  спонсора  и , обдувая  бушевавшим  в  нем  ветром  толпу  зевак , сосредоточенно  покатил  в  погоню  за  садившимся  солнцем:  до  вершины  горы , за  которую  оно  заходило  было  не  близко , но  Фульвио  Пинацци  в  себе  уже  не  сомневался.
  Он  верил  в  свою  скорость.
  Двумя  месяцами  спустя  Фульвио  познакомившись  наверху  с  одним  из  первейших  европейских  мастеров  песочной  живописи  Константином  «Марчелло» Тускальским , чья  сбивчивая  исповедь - по  приезду  в  нижегородскую  однокомнатную  квартиру - заставила отца  Андрея  отчаянно  меняться  в  лице.
Отец  Андрей  и  не  предполагал , что  это  возможно: исповедовавшийся  перед  ним  человек  не  уезжал  из  Иерусалима , пока  не   соблазнил  ровно  восемнадцать  девственниц – по  одной  на  каждую  ступень  ведущей  на  Голгофу  мраморной  лестницы - Тускальский  купался  в  Адриатическом  море  с  остывшим  трупом  отравившегося  рыбой «Сан-Пьер» костистого  мага ; в  Альпах… и  там?… бывали, отце , и  там…  он  набрел  на  трудноподдающуюся  гору  Маттерхорн  и , не  собираясь  на  нее  залезать , дошел  до  знаменитого  перевала  Большой  Сен-Бернар ; найдя  там  останки  первобытного  зверя , Константин «Марчелло» бесстрашно  натирал  ими  впалые  щеки , но  не  себе , а  сопровождавшей  его  стриптизерке  Ильме  Пульянц: обаятельной  и  душевнобольной. Склонной  к  эпатажу. Затем  они  перелетели  в  Ирландию , и  на  берегу  Северного  пролива , у  подножия  базальтового  Антрима , на  Мостовой  гигантов , она  ублажала  его , чем  бы  он  ее  ни  попросил , ну  а  дальше  Шотландия , где  в  Фингаловой  пещере  он  столкнулся…
Впиваясь  длинными  ногтями  в  костяшки  сцепленных  напряжением  рук , отец  Андрей  все-таки  заставил  себя  выслушать  его  исповедь  до конца  и , с  трудом  отдышавшись , чувственно  вымолвил:
- Ни  хрена  себе…
Чувством , возродившим  в  нем  давно  канувшую  чувственность , было  чувство  восхищения , но  его  время  уходит , стук  часов  сливается  в  единую  канонаду ; отец  Андрей  кое-как  преодолевает  головокружение , Мартынов  дает  астрологические  консультации  гудящим  в  столице  донским  рыбарям , девятнадцатилетний  студент  Игорь  Константинович  Тускальский , нередко  думавший , что  его  жизнь  началась  с  конца , помнит  наставление  своего  отца  Константина «Марчелло». Не  святого , однако  из-за  этого  бывшего  для него не  менее  основным ; Константин  Тускальский  нередко  молчал, но  по  поводу  женщин  он все-таки  высказался.
«Марчелло»  сказал  сыну: «Держись  до  последнего» ; порекомендовал , попросил , взял  слово: все  ясно?… нет…. я  повторю… повтори - смиренная  мать  студента  Тускальского  не  слишком  довольна  нынешним  положением  сына , когда  весна  в  голове  и  осень в  сердце ; Марина  Евгеньевна  ходит  вокруг  него  медленными  кругами. Как  вода  после  камня  с  утопленником.
- Ну  как , сынок , к  занятиям  подготовился? – спросила  она.
Небритый  юноша  Тускальский  переключил  канал , и  внутри  экрана  его  телевизора  резво  забегали  плодящиеся  не  только  страхом  антилопы.
Игорь  в  нетерпении  желания. Он  взирает  на  них , не  смягчая  своего  мрачного  взгляда  за  счет  их  сомнительной  резвости. 
- Подготовился , - ответил  он.
- Ко  всем? – спросила  мать.
- Как  всегда...
  Но  Марина  Евгеньевна , не  слышавшая  о  своем  муже  с  тех  пор , как  он  вышел  в  зоомагазин  за  гупией-циклопом  для  конголезского  дракона , начала  беседу  не  из-за  того, чем  начала. Она , конечно же , обращается  к  Игорю  не  без  некоторого  смущения , но  она  же его  мама: она  вправе  знать , куда  он  сгибается.
- У  тебя , сынок , с  девушками , - пробормотала  она. - Как?
- Никак.
 Зло  ответил , от  сердца.
 От  сердца , зло. Все  зло  от  сердца. Мартынов  с  Седовым  под  этими  словами  бы  подписались - их  плоть  никак  не  соглашается  признать  поражение: она  еще  не  побеждена  и  на  что  же  им  полагаться , имея  честное  сознание?
  Зима , как  в  Париже , промок  в  темной  жиже: стою  и  курю. Никого  не  люблю.
  Соблазнительная  и  неугомонная  Ольга  Еремина  подкормила , приручила , прогнала ; впрочем , Седов  ничего хорошего  от  нее  и  не  ждал: она  как-то  везла  его  на  мотоцикле… да , было , в одной  кровати  они  тогда  еще  не  ругались , и Ольга , после  трех  случаев  показавшейся  ей  чрезмерной  пылкости , запретила  ему  за  себя  держаться ;  Седов  шептал  ей  на  ухо: заворачивай  ко  мне. Такие  высокоморальные  люди  тобой  еще  не  обладали.
  Ольга  Еремина , откидываясь  ему  в  лоб  синим  шлемом , везла  его  не  по  дворам: они  за  сотню  катили  по  Ломоновскому , и  Седов  с  мотоцикла , разумеется, свалился.
  Сломав  ногу , сурово  поджал  губы  и  с  достоинством  перенес  боль ; через  пять  дней  он  сказал  ей , что  работает  озеленителем.
  Ползет  по  пути  крепости  духа. Скуки. И  прощения.
  Выяснив , что  он  работает озеленителем  в  обменном пункте , Ольга  Еремина  вконец  решила  его  презирать: мало  того , Седов , что  ты  со  мной  в  постели , как  бы  это  получше  выразиться , излишне  нежен , у  тебя  к  тому  же  и  работа , словно  у  урода – иди, Седов , иди  от  меня… из  моей  души  ты  уже  давно  выброшен, а  теперь  и  из  квартиры  вали:  домой  дойдешь , не  перезванивай , не  буду  я  за  тебя  беспокоиться - ничтожество  ты  для  меня. 
  В  их  непродолжительных  отношениях  наметился  типичный  регресс. И  да , и  нет – нет! сгинь! исчезни! все  как  прежде , все  не  как у  всех: насильно  поцеловал  ее  между  ног, откланялся  и  ушел - Седов  не  бросает  вызов  законам  гравитации.
  Он  приходит  домой , процитировав  поздоровавшемуся с  ним  дворнику  кумскую  сивиллу: «Бедные  эфиопы , вам  еще  предстоит  пережить  страшные  муки» - замахнувшийся  на  него  дворник  Махейцев  на  одну  восьмую  эфиоп. Седов  по  убеждениям  немного зеленый , и  в  его  квартире  ползает  по  стеклу  зеленый  жук - выносливый. Неуправляемый. Разозливший  Седова.
  Грех… причина  для  будущих  самокопаний , но  Седов  этого  жука  вышвырнул  в  окно.
  С  напутствием.   
- Лети , жук , спасайся , - захлопывая  окно , проворчал  он. - Надеюсь , ты  умеешь  летать.
 Может  быть , и  умеет. Или  в  теле , или вне  тела , «Иди  же  в  прах, невежда! Сам  иди! Что  за  безумье  тобой  овладело , несчастный? Не видишь – сломлены  силы  твои! Божество  от  тебя  отвернулось!» ; не  успев  привыкнуть  жить , Седов  от  этого  уже  отвыкает. Он  редко  что  видит  в  радужном  свете.
   Довольно… Мой  ум  никуда  не  расширяется. Мне  еще  далеко  до истинного  энтузиазма. Начнем  же  с  малого! - ту  правду , что  в  ванне  через  две  стены  от  Седова  кто-то  лежит , можно  было  выявить  только  по  торчащим  из  пены  глазам.
  Спокойным  глазам  Андрея  Левягина. Отважного  гражданина , провокативного  этнолога: настоящего  титана  в  плане  не  возвращать  Седову  сто  пятьдесят  долларов  и  подписанную  Уотерсом  обложку «Животных» Пинк  Флойд.
  Когда  дверь  ванной  комнаты  распахнулась , наружу  вылезла  целая  мужская  голова: его  же.
  Вошедшей  оказалась  женщина , прикрытая  лишь  весьма  смелым  халатом. Она  его  жена , и  она  улыбается , как  обвиняет - Андрей  Левягин  отталкивающе  помаргивает  спокойными  глазами , Снежана  ему  ласково  бурчит:
- Сколько  можно  ждать?
- Ну…  сразу  не  поймешь…  я  еще  немного  поваляюсь , - ответил Андрей , - мне  же  тут  и  тепло  и  одиноко. Ты  пока  телевизор  покрути.
- Я  не  хочу  телевизор , - развязывая  пояс , сказала  она.  - Я  хочу  одного  поганца , которому  сегодня    никак  не  отвертеться. Ты  ведь  тоже  хочешь  свою  киску?
- Да  я… Понимаешь…
  В  мгновение  ока  Снежана  стала  фурией  и  припомнила  Левягину, как  четыре  года  назад  она  сказала  ему: у  нас  будет  ребеночек!   
  Андрей  сухо  усмехнулся: один?
  Снежана  улыбнулась  ему  гораздо  шире: тебе  хотелось  бы  больше? - она  его  не  поняла , поскольку  Андрей  Лявягин  ответил: скорее  меньше. Но  один , так  один.
  Еще  он  сказал: разочарование  от  обладания  одним , смягчает  горечь  от  потенциального  обладания  двумя. Сейчас  же  он…   
- Опять  дрочил?! – прокричала  она.
- Ну  так… Немножко…
- Боже  милостивый , да  за  что  мне  все  это!
 Она  захлопнула  халат ; пустив  слезу , выбежала  из  ванной , и  Андрей  Левягин  вновь  углубился  в  пену: он  не  пытается  задуть  электрическую  лампу  и  думает  о  том , что  семейная  жизнь  организм  отнюдь  не  одноклеточный.
 Но  не  пугай  меня , жизнь: не  надо  меня  пугать , я  же  тебе  не  девочка  с  пубертатными  надеждами , я  же  тебе  Левягин…
 Да , жизнь: я  тебе  Левягин.
 Взрослый  человек  со  спокойными  глазами. Не  принимающий  участия  в  падежах  склоняемых  к  падениям  лиц.
  Ровно  так  же , как  и  Редин.
- И  когда  ты  пойдешь  на  поправку? - риторически  спрашивала  у него  в  Рязани  веснушчатая  аборигенка  среднерусской  возвышенности. - На  твоем  лице  отпечатки  чужих  шагов , и  ты  для  них  для  всех…
- Я  не  желаю  тебе  моей  смерти , - перебивал  ее  Редин.
- Бояться  того , что  раньше  никогда  не  пугало , даже  приятно. Но ты  бы  о  себе  подумал.
- Я  о  нем  и  думаю , - сказал  Редин.
- О  тебе? – спросила  она.
- О  нем , милая , о  нем. Прости  мне  мою   любовь , но  его  смерти  я  тебе  не  желаю. – Редин  закурил. - Только  тебе.
  Перестав  на  время  изводить  себя  попытками  вспомнить  его  имя, порочная  тихушница  Маргарита  Клюева  подала  Редину  пепельницу  в  виде  тыквочки  для  мате.
- Он  слышит  Гребенщикова , но  не  слышит  при  этом  помех  на  моей  старой  кассете , - сказала  она. - Спасибо  ему  за  то , что  он всегда  был  таким.
- И  будет , - успокоил  ее  Редин.
- Ты  так  в  него  веришь? – спросила  она.
- Клянусь  себе.
 Задержавшийся  у  нее  Редин  отнюдь  не  инвалид  по  православной вере: он  произносит  свои  слова , как  верную  клятву , ведь  мосты  сожжены  и  обратной  дороги  нет. Ни  для  кого. Исключая  тех , кто  был  на  этих  мостах , когда  их  поджигали.
 В  общем , раздевайся , малышка. Срывай  свою  обгоревшую  кожу , вытаскивай  Гребенщикова  и  включай  слепого  дурачка  Рэя  Чарльза - я  в  тебя  углубляюсь.
 
 Редин  говорит  соблазнам: «да». Не  по  принуждению , бесславно - не  видя , как  у  Архиепископских  палат  на  посредственно  выглядевшего  калеку Шамина  напали  хулиганы.
  У  Шамин  одна  нога , один  глаз , на  обеих  руках  пальцев  шесть , не  больше ;  он  отбивается  от  них  костылем , Шамин  энергично  орет ; сейчас  орет , но  в  последних  числах  февраля  с  ненавистью  бормочет: опять  весной  подванивает…
- Не  взять  вам  меня , ублюдки , - орет  Степан , - вовек  вам  меня  живым  не  взять! А  что  будет  со  мной  мертвым  мне  по  барабану!
  Степан  Шамин  отделался  всего  парой  сломанных  ребер  и  гематомой  в  паху ; отбившись  от  хулиганов , он  присел  на  мокрую траву  и  достал  из  кармана  своих  лохмотьев  мышиный  скелетик: гладит  его , целует.
- Всю  жизнь  ты  мне  одну  удачу  приносишь , - одержимо  прошептал  он , -  пока  ты  со  мной  , ничего  мне  не  страшно.
  Этот  талисман  у  него  с  самого  рождения: Степану  Шамину  подарила  его  в  роддоме  странно  улыбающаяся  старуха. Всунув   в  невинную  ладошку: держи  его при  себе , сказала  она  тогда , от  многого  он  тебя  оградит. Но  от  какого  многого , хорошего  или  плохого , она  не  объяснила.
  Растерла  по  гладкому  лобику  черную  слюну , вдохновенно  исчезла  во  мгле – своему  талисману  калека  Шамин  доверяет  по-прежнему: с  небольшими  сомнениями , но  не  видя  ничего  страшного  в  духовном  голодании.
В  его  душе , разрывая  ее  на   хныкающих  о  своей  участи  гномов, участились  броски  сострадания , и  Степан  Шамин  не  находит  их достаточными , для  того , чтобы  им  доверять.
  Он  не  доверяет  участившимся  в  его  душе  броскам  сострадания. Сострадания  к  хныкающим  в  ней , но  о  своей  участи  гномам. Сострадания  к  Шамину. И  совсем  чуть-чуть  к  делившему  с  ним  за  портвейном  один  ноль… на  двоих: получится  немного , но  без  гейских  обид - Виктору  Николаевичу  Яханову , который , стараясь  открыть  доктору , пожертвовал  всеми  запасами здоровья , накопленного  за  неделю  практически  без  подъемного  лежания. Обратно  к  кровати  сторонящийся  кровопролития  экскурсовод  Яханов  уже  полз.
  Пришедший  к  нему  врач  вычурно  усат: у  него  легкая  фигура, усы  не  очень  сочетаются  со  всем  остальным  лицом , но  это  лицо  Виктору  Яханову…
- Зачем  вы  меня  вызвали? – перерубая  ненадежную  цепь  его  воспоминаний , спросил  доктор. 
- Я  думал , все  обойдется , - ответил  Яханов , - но  не  обошлось. Я  неделю  лежал , вроде  бы  и  не  умер , но  мучения… 
- Хватит  слов. Где  у  вас  болит?
Виктор  Яханов  ткнул  себя  влево.
- Вот  здесь , - сказал  он.
- Вам  не  следует  меня  обманывать , мужчина , - презрительно  усмехнулся  врач. - Здесь  у  вас  ничего нет.
  По  выражению  его  пронзительных  глаз  было видно , что  доктор  Яханова  не  разыгрывает: Виктор  это  заметил , не  пропустил , я  еще  в  порядке… я  еще  ни  в  кого  не  влюблен - с  большей  полнотой оживления  он  углядел  бы  подле  себя  болотную  гадюку.
- Но  у  меня  же  здесь  сердце! – воскликнул  Виктор  Яханов.
- У  вас  нет  сердца….
Произнося  эти  жестокие  слова , доктор  сорвал  со  своего  лица  накладные  усы.
Нет!… только  не  со  мной… требую  милосердия! - когда  его  лицо лишилось  усов , Виктор  Яханов  оказался  всецело  поглощен  болезненным  изживанием  полуосознанных  сил  самообороны…
- Вы  женщина?! – с  ужасом  выдохнул  он. - Подождите , похоже , я  вас… вас… я  тебя  знаю!
- И  я  тебя  знаю! – прокричала  она. - Вот  мы  и  встретились , Виктор! Вот  и  пришло  мое  время , подонок  ты  бессердечный!
- Да  какой  я  подонок , я  и…
  В  ее  руке  блеснул  нож.
  Пациент  по-поросячьи  взвизгнул.
  Он  умирал  недопустимо  громко - как  свинья. 
  Мать  этой  женщины  кончалась  гораздо  более  сдержанно. Ее  звали  Ангелиной  Ильиничной  Роговой.
   Госпожа… отвали , отойди!…  богиня… намотаю  и  оторву ; со  своим  покойным  мужем  она  познакомилась  на  совместном  просмотре  взрывных  работ  по  сносу  Христа  Спасителя: он  представился  ей , как  Максим Лебедев , и  она  предусмотрительно  спросила: «Ага… конечно… Паспортом  не  подтвердишь?».
  В  1967-м  году  ее  муж  погиб  от  попадания  в  него  молнии. Двумя  неделями  ранее  он  с трудом  выжил  после  автокатастрофы.
  Максим , придя  в  сознание , сказал: когда  меня  вытаскивали  из покореженной  машины , я  успел  увидеть  чей-то  мрачный  глаз. Он  смотрел  на  меня  с  неба  и  смотрел  так , как  будто  бы  зря  я  выжил , не  спустят  они  мне  этого: чудом  спасся , а  не следовало  бы. 
  Выходя  из больницы , Максим  Константинович  Лебедев  принял  смерть  от прямого  попадания  молнии , и  тут  он  уже  ничего  не  сказал: лишь  понимающе  осклабился.
  Сама  Ангелина  Ильинична  умерла  так - пятнадцатого  июня  1986-го  года  она  думала , что  ее  завтрашний  день  рождения  выпадает  на  сегодня. Дело  было  в  отрывном  календаре , с  которого  она  не  так  давно  сорвала лишний  лист: листы  и  сами  слиплись , да  и  Ангелина  Ильинична , себе  на  погибель , не  особенно  следила  за  чистотой  своих  толстых  пальцев.
  Нарядно  приодевшись , Ангелина  Ильинична  села  возле  телефона, и  в  предвкушении  лавины  поздравительных  звонков - дети  и  внуки , друзья  и  просто - порабощенно  жмурилась  от  удовольствия. Но утром  звонков  не  было. Печальная  картина  повторилась  и  днем , и  вечером. А  ночью  старуха  умерла  от обиды.
  С  наступлением  шестнадцатого  июня  телефон  не  знал  отдыха.И  всем  звонившим  отвечали , что  сегодняшний  день  уже  не  только  день  ее  рождения.
Теперь  это  и  день  ее  смерти.
О  данном  обстоятельстве  знает  не  впустивший   Ангелину  в  свою  кровать  на  небесах  Максим  Лебедев ; не  забыл  о  нем  и  занимавшийся  ее  делом  похоронный  агент  Кривцов , деградирующий  токсикоман , принимавший  низкий  кустарник  за  густые  волосы  закопанного  в  землю  хиппи: волосы у  хиппи  стоят  от  той  жути , что  он  видит  под  землей , а  нанюхавшийся  козеина  вкупе  с  под  мышками  мертвецов  агент  видит  живодеров - усмотрев в  непосредственной  близости  от  себя  угрожающе  колыхавшиеся  сети , Кривцов  крайне  обрадовался , что  он  не  собака.
  Когда  эти  сети  были  наброшены  на  него , Петр  Кривцов  закричал:
- Что  вы  творите?! Хотите  вывести  меня  из  себя?! Looking  for  trouble?!
- Работа  такая , - с  неуважительной  насмешкой  ответил  ему  невысокий  мужчина  в  шерстяном  берете. - У  тебя  одна , у  нас  другая , но  мы  будем  жить , а  ты  подождешь: о  результатах  суда  тебя  в  Чистилище  оповестят…
- Я  требую  меня  отпустить! – трусливо  кричал  Петр  Кривцов.
- Не  учи  верблюда  плеваться. А  боль  тебя  скоро  отпустит. Другого  не  дано. Не  заложено.
- Но  я  же  не  собака , я  человек!
 Забрасывая  его  в  пропахшую  смертью  машину , они  раскрыли  Кривцову  свои  карты: Петр  упоенно  задрожал , они  врубили  на  хороший  максимум «We` re  gonna  dance  all  night»  и  поехали  за  границу  Рязани , ритмично  раскачиваясь.
- Я  человек!  - продолжал  вопить  Петр  Кривцов.
- Человек?! Ха-ха… Собака  ты , а  не  человек!
  Туда , куда  его  везли , Кривцов  доехал  в  относительном  комфорте, но  позже  комфортом они  ему  не  надоедали , и  Петр  Кривцов  расставался  с  жизнью  под  покровом  неприятного  видения: сквозь  их  щипцы  и  удары  ему  представлялось , что  сова  снесла  ему  яичко… снесла  ему  яйца… Его  яйца. Сова  снесла  Петру  Кривцову его  же  яйца. Она  сделала  это  в  «состоянии  повышенного осознания».
  Ее  нет  в  труппе  одного  из  прогорающих  областных  цирков: второе  отделение  там  уже  началось , и  мужчина  с  медведем , участвующие  в  нем  со  своим  коронным  номером – они  качаются  на качелях  и  бьют  кувалдами  по  наковальне - набирались  сил  перед  выступлением , не  подглядывая  в  замочную  скважину  лучших  миров.
 Одновременно  со  звонком  на  выход  в  их  гримерку  заглянул  раздраженный  директор.
- Готовы? – резко  спросил  он.
- Так  точно , - ответил  Сергей  Долчанский..
- Вы-то  готовы , но  ваш  номер  в  его  теперешнем  виде  никому  не  интересен. Ни  малым  ребятам , ни  удостаивающим  нас  вниманием  извращенцам. – Директор  дружелюбно  почесал  у  медведя  за  ухом. - Я  думаю , его  надо  усовершенствовать.
  Артисты  непроизвольно  напряглись. Медведь  без  слов , а  Сергей  Долчанский , собравшись с  духом , спросил:   
- И  как  нам  его  усовершенствовать?
- А  так. Отныне  вы  должны  лупить  кувалдой  не  по  наковальне , а  друг  другу  по  лбу. И  чтобы  без  халтуры , а  то  знаю  я  вас , лоботрясов.
 Опережая  открывшего  рот  медведя , Сергей  Долчанский  громко  икнул , вместе  с  тем  выдохнув:
- А  не  опасно?
- Это , милый  мой , шоу-бизнес , - ответил  директор , - тут  все  опасно. Не  нравится , собирайте  вещички  и  на  пенсию. Кстати , о  пенсии: если  согласитесь  на  мое  предложение , получите  существенный  шанс  ее  увеличить - за  инвалидность  сейчас  нормально  доплачивают. Ну , хватит  ля-ля! По  рукам  или  как?
 Не  сказав  ни  слова , артисты  взяли  свои  кувалды  и  направились  к  выходу. Приближаясь  к  арене , они  расправили  плечи.
  Медведь  еще  немного  сутулился , но  Сергей  Долчанский  ему  не  потакал: мы  же  профессионалы , Крендель , а  профессионалам  не  пристало  сутулиться – нам  не  за  это  платят. Ты…я… мы… для  них мы – они.
  Опираясь  на  незамаранную  репутацию  внутренней  дисциплины , они  вышли  на  арену: и  свет  прожекторов , аплодисменты , предвкушающие  улыбки  ликующей  ребятни…
- Ну , Крендель , поехали…
- Ррр…рр.. р , - откликнулся  медведь. – Рррр…ррррр…
- И  тебе  с  Богом…
  Нынче  у  меня  такой  настрой , что  я  бы  не  отказался  пережить  и  сегодняшний  день…. мы  уйдем   отсюда  с  мозгами  навыпуск… здесь , Крендель , ребята , главным  образом , городские , затягивай  их  удовольствие , бей  вскользь…  я  еще  немножко  живой… а  ты?… рррр-р… р… р…
  Пока  их  ровесники  смотрели  на  вершащееся  на  арене  убийство , деревенские  дети  запекали  подмороженную  картошку  на  берегу  гнилого водоема.
  Не  думая  о  контактной  разнице  потенциалов , не зная , что  только Осирис  судья  и  покровитель  мертвых , не  признавая  в  лицо  появившегося  перед  ними  из  леса  субъекта.
  Редина? Седова? Михаила  Намойцева. Невысокого  мужчину  в  шерстяном  берете.
  Быстро  раздевшись , Михаил  идет  в  воду ; он  не  притрагивается  к  ней  прижатыми  руками , заходит  почти  по  горло , и  один  из  детей  кричит  ему:
- Стойте , дяденька , здесь  у  нас  никто  не  купается! – заявил  Дима  Лавов. - Давно  и  никто: слишком  грязно!
  Михаил  Намойцев  на  ребенка  не  огрызнулся. На  душе  у  Михаила  копоть , но  не  от  их  же  костра , они-то  причем.
- Не  волнуйся , мальчик , - сказал  Михаил , - я  и  не  собираюсь , я  же  вижу , как  здесь  грязно ; не  волнуйся , мальчик , не  теряй  за  меня  свою  голову , купаться  я  не  собираюсь.
- А  что  тогда … собираетесь? – спросил  Дима  Лавов.
- Топиться , мальчик , всего  лишь  топиться , - ответил  Намойцев. – Я  не  знаю , зачем  я  жил , и  поэтому  мне  ни  к  чему  знать  в  силу  каких  причин  я  спешу  умереть - в  этом  все  дело , малыш. С  самим  собой  у  меня   разговор  короткий. 
 Намойцеву  казалось , что  с  того  света  не  вытащишь  и  баграми , и он , скорее  всего , психически  болен.
  Дима  Лавов  не  на  шутку  дрожит , глаза  у  него  намокают.
- Сейчас… будете? – спросил  мальчик.
- Ну ,  не  завтра  же. – Улыбнувшись  ребенку , Михаил  Намойцев  глубоко  вздохнул. Но  не  с  пленительной  печалью: просто  на  посошок. - На  завтра  у  меня  совсем  другие  планы.
Завтра  Намойцев  станет  лучше. Не  ему - он  сам: бездетный , честолюбивый , подбитый  бумерангом  суеты. Кто  его  бросил?
Не  Фролов. Не  Мартынов. И  не  Наташа  Смирнова , бывшая  прелестным  созданием  еще  на  земле. Солнечным , чутким  и  в  меру  распутным.
 Да  и  беседовала  она  преимущественно  не  о  тряпках , а  о своей  роли  в  жизни  Мартынова ; она  говорила  ему: «ты , Мартынов , моральный  буддист. Все  лучше , чем  анальный» , она  шептала: «у  меня  в  глазах  и  солнце , и  облака - срисовывай» , но  Мартынов  все еще  думал: перелетные  птицы  спешат  возвратиться  с  полпути - туда , куда  они  летят , их  ждут  ничуть  не  сильнее , чем  здесь , откуда  они  улетают , а  здесь …кто… они… везде… ненасытные  блудные  сыновья: все  мы  здесь  не  VIP-прихожане.
Загоняя  Мартынова  своим  бесшабашным  темпераментом , Наташа Смирнова  обнимала  его  еще  не  поседевшую  голову: ей  бы  хотелось  влиять  на  него  нежнее  ее. Нежнее  его  головы.
- Я  молодец? – сделав  все , что  было  в  ее  силах , спросила  она. – Тебе  хорошо? Хорошо? Хорошо?
- Очень , - честно  ответил  Мартынов.
- Я  надеюсь , у  меня  нет  конкуренток?
- Только  одна. Но  она  теперь  редко  выходит  из  тени.
  А  ее  возмущение… Ничего  более  возбуждающего  Мартынов  не  видел  и  в  третьем  сне , когда  выпит  литр  и  по  тебе  спускаются  губы  обученных  демонами  вакханок: одной , второй… и  золото  полей , и зачем-то  танцующий  на  их  окраине  Стинг ; его  отгоняешь , однако  по-хорошему , а  он… он  то  ли  Стинг , то  ли  контуженный  член  капризного  Эрота , но  вакханки  знают  свое  дело - они  вынуждают  Мартынова  не  отвлекаться  на  окраины…
- Я  не  знала , Мартынов , что  у  меня  есть  конкурентки , - недовольно  нахмурилась  Наташа  Смирнова. - По-моему я  заслужила  не  только  о  них  не  знать , но  и  того , чтобы  их  у  меня  не  было… И  кто  она?!
- Моя  правая  рука , - ответил  Мартынов. - Больше  тебе , крошка , некого  опасаться.
- Я  с  тобой  серьезно , а  ты…  Ты  плохой!
- А  ты  хорошая , - улыбнулся  Мартынов.
- А  ты  плохой! – засмеялась  она.
- А  ты  хорошая…
  Мартынов  знает , что  он  забудет  многое. Но  Наташу  Смирнову… Ее , наверное , тоже.
  Как  и  то , какие  же  у  него  были  ощущения  до  первой  женщины. Как  и  Алексея «Рыбу» Любавина.
  У  неповторимого  Паркера  было  прозвище «Птица» , но  гений  Любавина  пока  еще  не  настолько  признан , и  Алексей  не  обижался  и  на «Рыбу» , весьма  четко  представляя  себе , что  означает  философское  понятие «просроченность  готовых  завтраков»
- Да  будет  тебе , Рыба , гадости  обо  мне  говорить , - устав  от  его нецензурных  эпитетов , отмахнулся  Мартынов. - Ты  лучше  скажи , как  там  продвигается  твоя  книга. Об  отмирании  восьмитактовой  интерлюдии  на  две  четверти.
- Никак , - доверительно  сказал  Алексей  Любавин. - Забросил  я  ее.
- Потратив  на  нее  четыре  года , ты  ее  взял  и  забросил? Забросил  и  не  жалко?
- По  глупости  все  это… - поморщился  Любавин.
- А  основная  причина-то  есть? – спросил  Мартынов.
- Основная  причина  моей  глупости  во  мне. Я , Мартынов , глупый, вот  и  глупости  во  мне  много.
- Но  ты  же  и  раньше  знал , что  глупости  в  тебе  много , но  книгу  тем  не  менее  писал. Как  писал , ты  мне  не  показывал , но  все-таки  трудился. А  забросил  почему?
- Я , Мартынов , как  представил , сколько  ради  моей  книги  деревьев  вырубят , так  тут  же  с  писательством  завязал. Даже  черновики  сжег.
- Черновики-то  зачем?
- Чтобы  потомки  сдуру  не  воспользовались. Еще  не  хватало  на   меня  мертвого  живые  деревья  тратить.
 «Рыба» говорит  громко , отчетливо , но  думает  Алексей  Любавин  не  для  Мартынова , он  мыслит  не  вслух: «ну , не  было  от  меня  пользы – не  было  и  не  было , на  противоположном  берегу  мне  это даже  в  самом  худшем  случае  грозит  разочарованием  со  стороны  Господа  и  его  окружения: не  более  того. А  вот  если  я  все  же  предпочту  наносить  вред , меня  уже  будут  пользовать. Да  избегнуть  тебе  страданий , о  my  ass , да  избегнуть тебе  страданий... 
  И  да  избегнет  она  страданий , и  да  не  переведут  стихи  сивилл  «Libri  fatales» на  язык  свиста  канарского  острова  Гомера ; немногие  учат  на  будущее  азбуку  Брайля  или  убивают  часового  с  целью  застрелиться  из  его  винтовки , вот  это  небо , вот  это , Леша  масштаб – доброе  отношение  не  возместится  сторицей , Атлантида  не  поднимется  из  вод: зря  ты , Мартынов , сошел  с  моего  пути… там  проход  только  для  одного… опять  для  меня?! Да  сколько  можно!
  Ранней  весной  1999-го  на  шее  и  плечах  белого  джазмена  Любавина  выступили  подозрительные  пятна.
  День  ото  дня  их  количество  росло , и  он , заинтересовавшись  в  этом  феномене , обратился  к  дерматологу.
  Склизкий  кожник  Богданов , многократно  слышавший  о  людях , которые умерли  еще  вчера , но  продолжали  беспокоиться  о  завтра , Любавина  изучил ,  взял  необходимые анализы  и  назначил  повторный  визит.
  При  их  следующей  встрече  Игорь  Богданов  очень  старался  принизить  степень  своего  душевного  волнения.
  Это  выходило  у  него  нескладно.
- Мы  тут  с  коллегами , - пробормотал  он , не  глядя  на  пятна , -  думали  над  вашими  показателями: думали , думали…
- Все  нормально? – спросил  Алексей.
 Ответ  врача  был  сухим  и  до  крайности  конкретным.
- Нет.
 Уверенность  Алексея  Любавина  в  своем  будущем покидала  его  вместе  с  потом: он  попробовал  наиграть  в  душе  «So  what?»  Майлза  Дэвиса , но  сбился.
- А  поподробней? – чуть  слышно  спросил  он.
- Ваша  болезнь  уникальна , - ответил  Богданов.
- Спасибо…
- Не  перебивайте. Это  может  показаться  нонсенсом , но  я  с  полной  уверенностью  могу  констатировать  тот  факт , что  вы … превращаетесь  в  черного.
- В  кого?!
- В  негра. - Врач  подошел  к  Алексею  Любавину  и  участливо  похлопал  его  по  плечу. - Крепитесь.
- Хорошо… А  процесс  нельзя  остановить?
- Он  неотвратим , - безапелляционно  сказал  Богданов. -  Вряд  ли  это  вас  как-то  приободрит , но  я  сочувствую  вашему  горю.
  Джазмен  Алексей «Рыба» Любавин  совсем  не  горевал. Соскочив  со  стула , он  победоносно  ударил  рукой  по  спертому  воздуху.
- Слава  Пресвятой  Богородице! – на  весь  кабинет  проорал  Любавин. – Сбылось , доктор, сбылось!
- Что  сбылось? – испуганно  спросил  Богданов.
- Все  сбылось! – ответил  «Рыба». - Джаз  умеют  играть  только  негры  и  я  теперь  один из  них! Теперь  я  уже  не  potato-head  или  foul  ball! Отныне  для  меня  и  жить   цель!
  Остановившись  в  дверях , Алексей «Рыба» Любавин  также  не  промолчал:
- В  обыденной  жизни  мне , конечно  же , станет  потруднее , но  вот  вам , доктор , вам  в  ней  легко , но  легче  ли  вам  от  этого?
- Да  вряд  ли  мне  легче , - ответил  Игорь  Богданов.
- И  я  о  том  же! 
  Замечая  в  плывущих  тучах  десятки  немигающих  глаз. Укрепляя  внутреннюю  независимость. Кушая  сметану , но  свыкаясь  с  лысиной.
  «Рыба» Любавин  хотя  бы  иногда  должен  из  себя  что-нибудь  представлять , и  он  нажирается  в  дрова  на  платной  автостоянке  в Сабурово ; рядом  с  его  «шестеркой»  стоит  серое «Вольво» , к  которому  направляются  двое. 
  Ступая  за  Станиславом  «Нечетом»  шаг  в  шаг , седовласый  громила  «Твист»  чередовал  плевки  на  асфальт  с  истошным  вздыманием  рук  в  направлении  ночного  неба.
- Как  ты  мог  позволить  этой  сявке  Кадлову говорить  с  тобой  в  таком  тоне?! – истерично  спросил  «Твист». – Сявке , гондону  и  даже  легавыми  опущенному?
- Прежние  времена  уже  не  вернешь , - ответил «Нечет».
- Клал  я  на  все  эти  времена! Ты  как  был  вором  в  законе , так  им  и  останешься! Живым   или  мертвым , но  всегда!
  Слегка  прихрамывающий  «Нечет»  плавно  притормозил  и  взглянул  на  своего  вечно  бушующего  ассистента  с  легким  оттенком  укора.
- Я  хочу  остаться  именно  живым , - негромко  сказал  он. – Я  этого  очень  хочу.
- Но  это  не  должно  быть  для  тебя  главным! Для  меня  возможно, но  не  для  тебя! Ты  же  вор  в  законе!
- Да , я  вор  в  законе , - «Нечет»  грустно  улыбнулся. – Но  теперь  я  вор  в  законе… ха… вор  в  законе  о  свободе  слова. И  заткнись , не терзай  мне  душу.
  Получив  нагоняй  от  босса , «Твист»  заткнулся  и  мечтал  только  об  одном: поскорей  бы  добраться  до  машины. Там , под  задним  сиденьем , у  него , по  меньшей  мере , спрятан  «Калашников» , а  автомат  во  все  времена  дорогу  не  выветрит… не  смутит ; на  небе  однотонный  мрак , в  гульфике  вспыльчивого  танцора  балета , бездумно  рвущегося  из  Большого  в  Мариинку , граната  с  выдернутой чекой , в  автомобильной  магнитоле  слепленная  из  гашиша  кассета с  предсмертным  хрипом  нигде  не  упоминавшегося  апостола.
  Его  хрип  стирается  параллельно  с  воспроизведением , но  что  же  он   со  мной  делает… Что  же  Он  со  мной  делает… И  с  Седовым.
  Даже  с  мухой: запутавшись  в  паутине , она  расценила  свою  ситуацию , как  полный  край. И  солнце  почти  зашло , и  паук  уже  скачет , в  общем , прощай  Земля , где  я  и  родилась  и  погибаю. Прощай  и  я , обыкновенная  муха , обретшая на  Земле  глубочайшее осознание  своей  смертности…
  Паук  повел  себя  неадекватно  ее  предположениям.
- Гуляя , стоя , сидя  или  лежа , я  сознаю , что  я  делаю , так  что , хотя  мое  тело  и  требует  еды , оно  не  знает  меня  таким , какой я  есть , - скороговоркой  пробасил  он. - А  ты , муха , взлетай-ка  отсюда: нечего  тебе  своим  телом  к  моему  подбираться. Ну , чего  ждешь?
- Не  могу  я  взлететь , - ответила  муха , - лапы  зацепились…
- Давай  я  тебе  помогу.
  Распутав  нежелательную  пленницу , паук  исчерпывающе  выпустил  ее  доживать  свой  век.
  Доживу , полетаю… что-то  здесь  не  то ; муха  пусть  и  на  свободе, но  все-таки  понимает  всю  призрачность  данного  состояния  и  вьется  возле  паука. Может быть , он  ее  чему-нибудь  научит? До  него  это  ни  у  кого  не  получалось – вся  надежда на  того , кто  сейчас… былое  не  в  счет. Его  нет.
- Про  тебя , паук , - сказала  муха , - я  не  слышала  от  нашего  народа  и  слабой  похвалы , а  ты , оказывается , не  такая  мразь , как  утверждает  общественность… Что  с  тобой  сегодня?
  Паук  на  нее  не  посмотрел - у  него  в  глазах  волевая  преисполненность  закатом  и  он  начинает  практиковать  смерть , но  не  методом  ее  причинения , а  с  детской  уязвимостью пропуская  в  глаза заходящее  солнце. Примеривая  смерть  к  себе. Неприкрыто  улыбаясь  и  чуть  меньше  щурясь. 
- Сам  не  знаю , - ответил  он. - Не  знаю , сегодня  или  уже  навсегда: луна  ли  в  темя  или  собачий  лай  на  причастии. Лети  от  греха. Противься  серости.
  «Будет  ему  нелегко , и  со  всем  его  бешенством  в  битвах» - оставляя  его  в  одиночестве , муха  почему-то  думает , что  жизни  у  нее  впереди  больше , чем  у  этого  паука.
 Она  ему  благодарна: под  нашим  конкретным  солнцем  иногда  происходят странные  вещи ; оно  заходит , я  лечу  к  нему , но  оно  скрывается  не  от  меня , а  я  излишне  часто машу  крыльями….
Эта  муха  тоже  женщина - ее  прабабка  прорывалась  в  хранилища  Ватикана , ее  мать  долетала  до  Мцхеты  и  засиживалась  на  плече  безответственной  Людмилы  Кузьмичевой: в  лучшем  случае  средней  личности… и  у  тебя , Леонид , пропало  желание  быть  с  ней  джентльменом?
 Молчи , Седов
 Или  вообще  пропало  желание? - всех  женщин , с  которыми  ему  удавалось  познакомиться   поближе  застенчивый  и  суетливый Леонид  Елевин , горячо  взмолившийся  о  затычках  на  домашнем  концерте Алексея «Рыбы» Любавина , спрашивал  об  одном  и  том  же.
 Потребность  об  этом  спрашивать  возникла  у  Леонида  Елевина  после  того , как  он  смотрел  на  проточную  воду  с  некой , показавшейся  ему  человеком , девушкой ; Елевин  ее  обнимал , поглаживал  по  руке , она  вздыхала: «я  обожаю  подъемные  краны…», и  Леонид   Елевин  дергал  худой  шеей , он  старался  выяснить: «А  что  ты  в  них  нашла?». Порноактрисам  не  нужен  возлюбленный  с  высокой  потенцией , у  них  этого  добра  достаточно  и  на  работе , но  Людмила  Кузьмичева  не  из  их  числа , и  она  мечтательно  зажмурилась  и  чуть  слышно  прошептала: «Силу… Я  нашла  в  них  силу.»
Эхо  с  готовностью  подхватило  сказанное , и  «Силу , силу…» еще  долго  витало  над  Елевиным.
Не  в  состоянии  забыть , что  он  тогда  ощутил - оцепенение , тревогу , удушающий  прием  чувству  собственного  достоинства - Леонид  Елевин  спрашивал  у  всех  выслушивавших  его  женщин: 
- Во  мне  есть  сила?
 Они  же  только  усмехались: в  тебе  есть , говорили  женщины , в  тебе , Леня-Слоня , обязательно  есть ; они  вполне  деликатны , себе  на  уме , однако  Леониду  Елевину  неприятно: вроде  и  стараюсь , размышлял  он , а  угодить , похоже , не  получается. Вероятно , я  полностью  выкладываюсь  уже  в  поцелуе. А  они  не  хотят  утверждаться  на  пути  компромисса. Дряни. Мочалки. Ехидны.
  Адресованные  ему  ухмылки  Леониду  Елевину  поднадоели: я  весь… кто?… я  весь  страсть  и  позор - напрягли , осточертели , и  он ушел  в  монастырь.
  В  святом  месте  под  Воронежем  Леонид  Елевин  рубил  дрова , полол  грядки , в  диких  кошмарах  беседовал  сам  с  собой  о   преподобном  Патании , и  как-то  вечером , потянув  спину  и  натрудившись  до  аритмии , приблизился  со  своим  обычным  вопросом  к  мордатому  батюшке.
- Я  у  вас , батюшка , - сказал  Леонид , - второй  месяц , как  гайбаю. И  дрова  рублю , и  полные  сумки  из  монастырской  столовой  лично  вам  таскаю. Потому  ответьте  мне  откровенно. Во мне  есть  сила?
 Леонид  Елевин  обратился  к  нему  с  тупой  болью  надежды , но  батюшка - в  миру  Николай  Сутеев , зашитый  алкоголик  и  отец  троих  трезво  мыслящих  сыновей: двое  у  него  от  жены , а  третий  от  Ирины  Мушковец , остановившейся  у  них  переночевать  богомолки  из  Кинешмы - замысловато  усмехнулся.
- Есть , сын  мой , есть , - закивал  он. -  Немеренная  в  тебе  сила , сын  мой , совершенно  немеренная: мы  с  тобой  оба  мужчины , но  мне  ли  в  твоем  присутствии  от  этого  возгордиться.
Говоря  Елевину  эти  слова , батюшка  не  прекращал  усмехаться , и Леонид  отходит  от  него  не  сказать , что  обманутым , но  где-то впритык  с  утратой  самоконтроля: вот  же  старая  гнида , думал  Леонид , вот  же  завел  он  меня… ему-то  я  чем  не  угодил? ему-то  от  меня  какое  в  себе  разочарование?…
Николаю  Сутееву  шестьдесят  один  год. Он  любит  женщин  и  свиной  окорок. Запивая  его  из  хрустальной  рюмки  колодезной  водой: за  всю  свою  жизнь  Николай  не  украл  даже  фотоальбома  с  черно-белыми  снимками  Индиры  Ганди.
Как  они  посмели  назвать «винтом» мороженое  из  маракуйи…. из  чего?… яблока  и  малины? «Винт» - это  совсем  другое. Я  знаю , о  чем  говорю… разговорившийся  с  Седовым  статный  возрастной  мужчина , заходящий  в  Кусково  каждую  вторую  субботу , если  и  моложе  Николая  Сутеева , то  не  похоже , чтобы  годами. Возможно, глазами  или  отношением  к  внешней  свободе  передвижения.
Пока  его  жизненный  путь  коренным  образом  не  вильнул - в  один  из  осенних  дней , названный  Седовым «Old  thief ’s  day  Х» - этот  мужчина  был  вором.
Угощая  Седова  из  псевдояпонского  термоса  отвратным  чифирем, он  не  избегал  говорить  правды: я  был  очень  удачливым  вором. Сорок  лет  чужим  имуществом  кормился  и  ни  одной  ходки , более того - за  эти  годы  я  даже  ни  разу  по-настоящему  не  боялся. Может , поэтому  и  не  попадался - как  говорил  знаменитый  Корней «Кречет»: «Худшее  для  вора  дрожь  в  мозгах  и  память  в  сердце: берешь  квартиру  и  бери , лучше  и  с  легавым  в  перчатке  поздороваться , чем  без  перчаток  по  полкам  шарить - на  лесоповале-то  муторно!».
С  самим  Корнеем  я  никогда  не  работал: лета-то  у  нас  разные , его  против  моих , что  винтарь  против  пукалки , но  с  многими  другими , оставившими  в  нашем  мире  немалое  по  себе  уважение , я  поколением  не  разминулся. И  с  Федотом «Чикой» на  дело  хаживал , и  с  Гаврилой «Путаным» доводилось.
  Короче  говоря , все  в  моей  жизни  складывалось  в  масть , на  зависть  комиссарам  складывалось: складывалось , складывалось , но  однажды  и  перестало.
  Жир  пошел.
  Тогда  я  брал… что  не  скажу , но  брал  подготовленно , каждый  шаг  заранее  просчитав. На  стреме  у  меня  тогда  оставался  Гошка «Фига» - его  я  упоминаю , поскольку  это  ему  ничем  не  грозит , прирезали  его  как-то  в  Сокольниках , на  танцульке  пером  расписали ; если  что  не  так , Гошка  должен  был  кашлянуть. Он  сам  месяцем  раньше  предложил  использовать  подобный  предупреждающий  знак , но  Бог  миловал , пока  не  приходилось – скоро  ли , долго  ли , я  уже  внутри , основательно  делаю  свое  дело, но  вдруг  Гошка  кашляет , и  не  единично: буквально  заходится. И  меня  сковывает  такой  ужас , рукой  пошевелить  не  могу , стыдно  признаться - не  обмочился  едва , настолько  представившиеся  передо  мной  видения  реальными  показались.
  Я   вроде  бы  ко  всему  себя  готовым  чувствовал: и  к  тюрьме , и  к тайге , и  к  скудной  пайке , но  тут  как  представил , что  так  оно  и  будет  - Гошка  же  без  повода  не  закашляет , а , если  еще  и  так  гулко , то  наверное , целая  свора  уголовки  понаехала , за  мной , грешным , скрутят  и  на  Петровку , а  после  по  этапу  и  кончено , на народное  хозяйство  кайлом  по  мерзлоте  и  с  песней  о  родине  гайбать  придется - как  представил , так  чуть  и  не  разнюнился.
  Заплакал , то  есть. Я  же  не  знал , что  Гошка  на  дело  пошел  простуженным: он  держался , крепился , зажимал  кулаком  рот , но  вырвалось  таки - и  его  кашель  не  предупреждающий  об  опасности  знак , а  лишь  кашель , образующийся  по  нездоровью.
Не  знал  я  об  этом. Но  как  узнал , сразу  же  порешил  с  моим  ремеслом  завязывать. С  моими  нервами  им  же  уже  не  займешься: Воркута  ведь  только  кажется , что  далеко.   
Какое-то  барахлишко  я , само  собой , приберег , сейчас  вот  живу , его  проживаю ; куплю, бывает , булку  хлеба  и  стою , покрашиваю  ее  с  моста: плавучую  птицу  от  чистого  сердца  подкармливая. А  со  дня  на  день  мне  и  пенсию  по  старости  выдавать  начнут , совсем  хорошо  станет - при  таком  достатке  я  и  щенка  завести  смогу , прокормимся  как-нибудь.
  Поживем  мы  с  ним , поживем , да  и  помрем , как  же  без  этого , но  помрем-то  мы  на  свободе: на  ней , матушке.   

 Старый  вор  отходит  от  дел. Увлеченно  исповедует  осмотрительную  бескрылость. Скука  это  бич  млекопитающих - приехавший  из  Вены  князь  Б-кий  не  решается  прилечь  в  свой  родовой  склеп.
  Полный  капюшон  снега. Вой  обрусевшего  сеттера. Князь  уже  в  Москве.
  Седов  из  нее  никуда   не  уезжал. Зажав  в  потной  ладони  довольно  куцый  букет  хризантем , невостребованный  стрелок  из  лука  Виталий  Кормильцев  встречает  в  Шереметьево-2  своего  старшего  брата: они  не  виделись  не  двадцать  два  года ,  и  за  это  время  произошло  немало  того , что  разбросало  их  по  диаметрально  противоположным  ступеням  общественной  лестницы.
  Старший  брат  стал  преуспевающим  мачо , выгодно  продававшим  свой  бизнес , попутно  меняя  и  жен , каждые  три-четыре  года , а  младший  стал  почти  никем , да  и  это  «почти»  с  каждым  годом  все  утоньшалось  и  утоньшалось.
  Закономерно , что  от  этой  встречи  Виталий  Кормильцев  не  ждал ничего , помимо  унижения: обмануть  бы  кого-нибудь  да  некого , все  и  так  уже  обмануты. Хотя  и  это  неправда. Даже  это…
  Его  старший  брат  прилетел  с  очередной  женой , пахнущей  еще  лучше , чем  выглядевшей ; братья  обнялись  и  старший  что-то  сказал. Что , младший  не  понял.
  Помогла  жена. Красивая , но  чужая.
- Он  говорит , что  рад  вас  видеть , - сказала  она.
- Я  тоже. – Виталий  Кормильцев  похлопал  брата  по  плечу. - Как  жизнь , Витюша , вконец  хорошо , как  вижу?
  Виктор  Кормильцев  глухо  засмеялся  и  пробурчал  нечто  совершенно  нечленораздельное.
- Что  он  сказал? – спросил  Виталий  у его  жены. -  Брат что-нибудь сказал? Или  эти  звуки  связаны  с  чем-то  другим?
- Виктор  Павлович  сказал , что  у  него  все  отлично , - ответила  она. - Только  вот  дикция  ухудшается.
Виталию  Кормильцеву  часто  казалось , что  у  него  донорское  сердце , и  впервые  за  несколько  десятилетий  он  почувствовал , что в  нем  заплясали  искры  самоуважения: неожиданность… очень  приятная… на  центральных  площадях  голодающих  городов  еще будут  сжигать  флаги  Москвы ; приглашая  старшего  брата  в  гости , Виталий  ощущал  себя  равным  ему.
Может , чуть-чуть  и  повыше , но  братья  Кормильцевы  уехали  из  Шереметьево-2  обоюдо  трезвыми , а  эти  люди  пьянствуют  там  уже  вторые  или  третьи  сутки.
У  Редина  день ангела , и  он  в  ресторане , что  при  аэропорте – безвылазно. С  ортопедом  Зинченко  и  колченогим  анабаптистом  Сергеем  «Гвоздем» Коньковым: неопознанность  возгласов , превратные  стулья , энергообмен  со  взлетающими  и  снижающимися  самолетами ; они  утешаются  неблагонадежным  пьянством  и  исходят  из  того , что  второй  жизни  у  них  не  будет.
Недалеко  от  них  одиноко  сидит  экзотично  одетый  африканец. Весь в  перьях , бусах - он  потерян , они  пьяны , Зинченко  с «Гвоздем»  стараются  втолковать  негру: мужик  без  бороды , как  крокодил  без  хвоста - ты  вождь  своего  народа , а  Редин  вождь нашего.
Ночующим  под  мостом  не  престало  лицемерить. Вождя  никто  не  встречает , и  он  поехал  с  ними , ежеминутно  бормоча: Чу-бу , Чу-бу… они  вместе  с  ним  сливаются  с  состоявшимся  сбродом , подергивают  вождя  за  лоснящееся  лицо ; проходит  еще  одна  ночь, и  для  Редина  наступает  день  его  ангела.
Редин  от  бессчетно  выпитого совершенно  бурый , Зинченко  с  Сергеем  Коньковым  кричат  африканцу  Чу-бу: «Пожелай  Редину  лучшего!» , «Говори , пока  он  еще  слышит!» - Чу-бу  что-то  темпераментно  желает, но  Редин  и  поддат , и  недоверчив.
- И  что  он  мне  пожелал? – спросил  Редин. – Никогда  не  справлять  большую  нужду  в  священной  роще  Алтис? Перестать  верить  в  Лудольфово  число?
- Лучшего , Редин , - с  сомнением  сказал  Коньков , - этот  забавный негр пожелал  тебе  лучшего. У  тебя  же  сегодня  день  ангела , а  он  тебе…
- Как  он  мог  пожелать  мне  лучшего , если  он  даже  не  понял , о  чем  его  просят?!
- Да  ты  посмотри  ему  в  глаза! – засмеялся «Гвоздь». - В  его  маленьких  гляделках  полная  ясность , что  плохого  он  тебе  не  пожелает!
  Редин  в  осоловелые  глаза  Чу-бу  своими  не  залезает ; то  ли  брезгует, то  ли  свои  мало  что  видят - Чу-бу  совсем  не  стоит  на  ногах, народу  еще  не  обрыдло  таскать  его  за  собой  под  голые  локти , у Редина  сегодня  день  ангела.
  Он  и  сам  в  третий  раз  разбивает  об  солнечный  луч  хмурую  физиономию.
- А  откуда  этот… Чу-бу , - в  прострации  прошептал  Редин , - откуда  он , вообще , взялся?
- Его  черная  мама  на  белый  свет  родила , - одышливо  ответил  ортопед  Зинченко , -  и сегодня  он  с  нами. Он  желает  тебе  лучшего , а  ты  недоволен  кем-то  на  небе , но  это  же  не  причина  портить  всем  нам  день  твоего  ангела – ты  же , Редин , здравый  кобель  и  нас  с  тобой…
- Не  доверяю  я  этому  Чу-бу , - пробормотал  Редин.
- Доверься  глазам , - посоветовал  ему «Гвоздь».
- Мои  глаза  ему  тоже  не  доверяют…
- Доверься  его!
  Голос  Сергея  Конькова  богат  интонационными  оттенками , и  Редин , мощнейший  двадцатисемилетний  мужчина , который  не  глупее  себя  трезвого , патетично  подумал: надо  либо  жить , либо  не  жить. Нельзя  балансировать  где-то  между. А  довериться  осоловелому  выражению  чужих  глаз  временами  полезнее , чем  мудрому  выражению  своих – к тому  же  у  меня  сегодня  день  ангела , а  этот Чу-бу  пропивает  вместе  с  нами  предпоследние  бусы , выражение  его  глаз  говорит  за  всю  физиономию , расширенные  зрачки  интернационала…
- Проснись , Редин , - хлопком  по  спине  разбудил  его  Зинченко , - сейчас  твоя  очередь  отвечать  за  то , чтобы  Чу-бу  от  нас  не  отстал. Гвоздь  возьмет  его  под  левый  локоть, а  ты…
- Да  сообразил  я  уже , - проворчал  Редин , - он  под  левый , я  под оставшийся.
  Перед  тем , как  тащить  этого  негра  в  следующий  кабак , Редин  закрыл  глаза. Ему  милее  не  соблюдать  меру.
  Белым  пора  провести  реконкисту.
  В  долгах , на  позорной  зарплате: подайте  ему  Христа  ради.
С  закрытыми  глазами  Редин  увидел  джунгли. Но  сначала  услышал.    
- А  правда , что  раньше  слоны  были  травоядные?
  Матерый  волк  искоса  взглянул  на  волчонка  и , не  задерживая  на  нем  сурового  взгляда , тяжело  вздохнул:
- Правда.
 Волчонок  предвкущающе  затаил  ровное  дыхание.
- И  почему  они  стали  хищниками? – спросил  он.
- Сам-то  я  не  помню , - сказал  матерый  волк , - но  деды  говорили, что  дело  было  так: на  дороге, по  которой  слон  шел  по  своим  делам , валялся  дохлый  тушкан. Слон  его  заметил  и  чтобы  выбросить  в  кусты , зачерпнул  тушкана  хоботом. И  каким-то  образом  проглотил.
  Матерый  волк  вздохнул  еще  тяжелее.
- Мясо  ему  понравилось. Он  подумал , что  если  и  дохлятина  такая  вкусная , то  живая  плоть  доставит  ему  ни  с  чем  не  сравнимое  удовольствие. Тем  более , чтобы  насытиться  травой  и  ветками  слоны  должны  есть  по  восемнадцать  часов  в  сутки - здесь  же  им  прямая  выгода  по  экономии  времени  на  что-нибудь  более  духовное.
  Скривившись , как  от  зубной  боли , волк  продолжил: он  был  хищником  старых  правил , и  ему  претило  убегать  от  некогда  травоядных.
- Потом  он  поделился  своим  опытом  с  другими  слонами , и  с  этого  дня  нам  приходится…
  Где-то  вдали  послышался  треск  ломающихся  деревьев. Матерый  волк  властно  зарычал, но  треск  неотвратимо  приближался.
- Слоновья  охота. - С  сочувствием  посмотрев  на  волчонка , старик  кивнул  головой  на  юго-восток. - Надо  бежать.
  Напрягаясь  во  все  восемь  лап , волки  нырнули  в  густые  заросли. Треск  гнался  за  ними  следом , и  волки  не  шли  стихии  наперерез: спокойной  ночи , Лариса. Спокойной. Мне  кажется , я  завтра  не  проснусь. Бубен  раздражает  не  во  всякой  песне. Беря  тебя  сзади , я  пытался  вспомнить  твое  лицо - у  переоценивающего  значение  волков  султана  Сандхара , увиденного  Рединым  во  сне  уже  на  Волхонке , было множество  жен , но  все  они , кроме  одной , никогда  не  ночевали  в  его  сердце , а   эту  одну  он  очень  сильно  любил  и  не  менее  безжалостно  ревновал , посвящая  ревности  на  порядок  больше  времени , чем  собственно любви. В  конце  концов  ревность  окончательно  сломила  его  разум  и  султан  начал  поочередно  приглашать  к  себе  на  аудиенцию  всех , кто  хотя  бы  раз  видел  его  любимую  жену.
  Приглашенным  он  предлагал  испить  чашу. Чашу , разумеется , с  ядом , но  приглашенные  из  нее  пили , и  султан  Сандхара  мало-  помалу  извел  весь  дворец.
  Последним  его  аудиенции  удостоился  главный  визирь , игравший в  управлении  государством  поистине  выдающуюся  роль: на  нем  был  и  суд , и  пополнение  казны , и  закапывание  в  глаза  султана  горячих  капель  всеобщего  поклонения - к  его  визиту  Сандхара  уже  несколько  поостыл. Приелось  ему  это  все.
- Выпей , визирь , за  мое  здоровье , - сказал  султан.
Визирь  знал , что  к  чему - эта  должность  досталась  Хасами  Бусилю  не  за  наивное  скудоумие ; втаптывая  в  трясину  забвения  несчитанные  сотни  царедворцев , он  прошел  через  многое , но  перечить  Бусиль  не  посмел.
- За  ваше  здоровье , государь! – покорно  воскликнул  визирь.
  Он  поднес  чашу  к  самопроизвольно  потевшему  лицу , жидкость  почти  соприкоснулась  с  губами…
- Погоди , не  пей , - поостерег  его  Сандхара.
- Почему , государь? – спросил  Хасами  Бусиль.
- Потому  что  отравишься. Слушай , визирь , тебе  моя  любимая  жена  нравится?
 Хасами  Бусиль  обреченно  задрожал.
- Что  вы , государь , как  можно! – прокричал  главный  визирь. - Это  же  ваша  жена! Тем  более  она  ваша  любимая  жена , мне  ли…
- Разлюбил  я  ее , - сказал  султан , - на  ней  столько  крови , что  даже  мне  не  по  себе. Забирай  ее , визирь.
- Хмм…
- Чего  ты  там  еще?!
- Ничего! Вам  послышалось! Слушаюсь , государь! Забираю!
- Но  перед  тем , как  начнешь  с  ней  развлекаться , набери  для  дворца  новый  штат. А  то  даже  щербет  подать  некому.
Достигая  предела  и  быстро  спускаясь  с  Горы  Истинного  Чувства, султан  Сандхара  не  строил  устрашающих  гримас.
Он  не  глуп: отправив  визиря , он  обозленно  постучал  себе  по  лбу  и  всю  ночь  бродил  по  опустевшим  покоям.
 Смурной , как  туча.
 
  Чуть  приоткрытый  рот. Каменная  оправа  для  очков , гастрит. Горящие  глаза.
  И  его  опускают  в  печь. За  это  теперь  кремируют. Редин  проснулся  на  Курском  вокзале - не  вкладывая  в  это  душу.
  Передавая  космосу  часть  своей  энергии. Без «Гвоздя» , Зинченко , и  Чу-бу.
  Редин  выскребывает  из  кармана  надломленную  сигарету  и  нередко  планирует , что  же  случится  с  ним  в  прошлом.
  Пенсионер  Давыдов  уехал  в  Чепелево  еще  до  его  пробуждения  Редина - где-то  прочитав , что  сладкий  перуанский  картофель  называется  кумаром , он  захотел  вырастить  такого  и для  себя: наделаю , подумал  он , из  него  зразов  и  по  возможности  грамотно  развеюсь  от  насущных  забот ; Давыдов  надел  вельветовую  кепку , накинул  матросский  бушлат , и , выйдя  в огород , принялся  мучить лопатой послушную  землю.
  И  вдоль  ее , несчастную , и  поперек , весь  урожай  сожру , ничего  земле  не  оставлю , слово  мое  верное - Давыдов  не  успел  обработать  и  двух  грядок , как  из  земли  что-то  сверкнуло.
  Иван  Парамонович  не  без  дрожи  вгляделся , а  это  глаз: серый , нечеловеческий… смотрящий  на  него. Враждебно  исходящий  напряженной  задумчивостью.
- Что  уставился , дед? - спросил  он. - Не  такой  же  ты  тупой , как  кажешься? - Глаз  испытывающе  прищурился. - Порнографические журналы  есть?
- Один  где-то  валялся , - с  полоумным  клекотом  ответил  Давыдов.
- Ну , так  тащи  его  сюда.
  Плохо  соображая , что  происходит , жилистый  орденоносец  Давыдов сходил  за  журналом. Принес , встал  перед  глазом  навытяжку  и, не  уповая  на  заступничество  добрых  демонов , принялся  ждать  от  него  нетривиальных  указаний .
- Держи  его  прямо  надо  мной , - сказал  глаз - Когда  подмигну , тут  же  переворачивай  страницу.
  Иван  Давыдов  переворачивает , и  глаз  наливается  кровью ; просмотрев  журнал  полностью, он  несколько  расслабился.
- Вот  что , дед , - сказал  глаз. - Сейчас  же  пойдешь  на  станцию  и купишь  для  меня  новый. Understand?
Пенсионер  Давыдов  все  understand , но  прикопать  глаз  Иван  Парамонович  опасается: это  же  он , глаз  земли… от  ночи   не  закроешься  шторами , нечистый  дух  в  наши  дни  нарасхват , и  по  ходу  русской  рулетки  находящийся  в  барабане  патрон  хочет  попасть  непременно  в  того , кто  воспринимает  смерть  наиболее  без  эмоций , но  ему  в  него  не  попасть: так  уж  устроена жизнь , так уж…
- Ну  и  чего  ты  ждешь? – спросил  глаз. - Тебе  же , дед , по-моему , четко  сказано , что  тебе  делать!
- Не  орите , бегу  я , бегу…
- Давай , давай! Поспешай! Твое  место  не  здесь!
- Yes… как  там… of  course… 
 Он  бежит. Но  не  убегая - укоризненный  звон  в  ушах  говорит  о  депрессии , руки  нащупывают  мыло , шея  тянется  к  петле ; на  даче  у  Ивана  Давыдова  больше  двадцати  пивных  кружек: все  ворованные.
  Иван  Парамонович  не  доверяет  своих  вечеров  ни  Мусоргскому , ни  Брамсу. Седов  не  идет  на  расширение  кругозора  за  счет  приобретения  гомосексуального  опыта. Дети  скончавшегося  в  1999 году  старшины  Никиты  Чулова , чьей  фронтовой  дружбы  Ивану  Давыдову  выпало  избежать , обсуждают  кого  бы  им  пригласить  на  поминки.
Дети - это  брат  и  сестра. От  нее  недавно  ушел  муж , причем  ушел  он  к  своей  матери: я  бы  прибился  к  другой  женщине , прокричал  ей  бедствующий  репетитор  Илья  Серебрянский , но  другой  женщины  у  меня  нет! К  матери  я  от  тебя  ухожу!
Ее  брат  в  позапрошлом  году  чуть  не  загнулся - у  него  была  страсть: он  любил  забираться  на  крыши  деревенских  домов  и  исступленно  рычать  в  трубы. И  не  только  рычать , но  и  свистеть , улюлюкать: как  реагируют  на  его  поведение  те , кто  его  слышат, он  не  знал , но  однажды  кредит  его  незнания  был  исчерпан  полностью.
В  Салтыковке , ровно  в  Ильин  день ; он  слезал  с  крыши , его  там уже  поджидали , и  Александр  Чулов  довольно  продолжительное  время  отдыхал  в  Склифе.
Из-под  него  едва  успевали  выносить  утки. Он  самокритично  размышлял  о  грыже  на  слабом  разуме , миловидные медсестры  обтирали  ему  окруженные  гипсом  губы ; они  переговаривались  о  том , что «за  подобные  влечения  он  достоин  снисхождения» , но  в  воспоминаниях  у  него  белый  пароход , поздняя  любовь , неукротимые  мустанги… мустанги… мустанги… тоскливо  вытаптывающие  посевы  лобелий  на  обратной  стороне  луны…
Дети  скончавшегося  ночью  Никиты  Чулова  насчет  поминок  еще  ничего  не  решили. Сестра  предлагала:      
- Папа  же  воевал , на  Четвертом  Украинском  фронте , в  предгорьях  Карпат , на  Дунае: что  нам  мешает  пригласить  на  поминки  его  боевых  товарищей? Ты  знаешь , как  их  найти?
 Осторожно , небо  закрывается - родной  брат  взглянул  на  нее  с  нескрываемой  тревогой. Как  на  несозревшую  голову  посмотрел.
- Найти  его  боевых  товарищей , пожалуй , не  просто , - ответил  он. - Ты  хоть  в  курсе , кем  папа  был  на  войне?
- Кем?
- Тяжело… как  же  тяжело…
- Ну  же?
- Отравителем.
  Женщина  удивилась. О  деятельности  своего  отца  до  ее  собственного  рождения  она  помнила  немногое , а  про  этот  период  своей  жизни  папа , кажется , вообще  не  упоминал.
- И  кого  он  травил? – тихо  спросила  Елена.
- Кого  он  только  ни  травил , - ответил  Александр.
- Многих?
- Он  как-то  проговорился , что  всех  подряд…
  Ни  на  йоту  не  солгав , Александр  приобнял  искренне  напуганную  женщину: он  не  желал  ей  об  этом  узнать. Но  она  узнала. Елена  не  вырывается.
Поминки  провели  в  узком  семейном  кругу. Не  пригласив  на  них даже  участвовавшего  в  транспортировке  гроба  Седова - он  встряхивал  затекшим  плечом , не  снимая  с  него  добротно  сколоченного ящика , и  ему  попеняли  за  неуважительное  отношение  к  усопшему , поблагодарили  за  помощь  и  высадили  у  Царицынского  парка. Не  менее , чем  более.
- Цитируй  только  меня , девочка , - сказал  он  широкой  и  распущенной  латышке , вылезшей  из  машины  вместе  с  ним , -  тебе  тоже  придется  умереть  и  там  тебя  спросят , но  отвечая  им , тебе  лучше  цитировать меня. Поможет  или  нет , неизвестно , но  если  ты  предложишь  им  только  свое , они  тебя  сразу  же  сломают.
- Хорошо… Но  ты  говорил  немало  странных  слов. Какие  из  них мне  цитировать?
- Ты  невнимательна , - сказал  Седов. - Я  не  говорил  тебе  цитировать  мои  слова: я  говорил  тебе  цитировать  меня.
- Тебя? – спросила  она.
  В  поисках  конкурентов  своим  кармическим  шероховатостям , Седов  провел  голубыми  глазами  по  гладкому  небу , но  не  нашел  там  никого  заслуживающего  снисхождения.
- Меня , - с  уверенностью  в  лояльных  к  нему  Чужих  Силах  ответил  он.
Они - мужчина  и  женщина , и  им  это  нравится: Седов  не  очень  огорчен  тем , что  он  забыл  презервативы. Наличных  у   него  только  на  коробок  спичек.
 Довольно  близко  от  них , на  расстоянии  одного  метания  молота, прогуливается   другая  пара. У  мочившегося  кровью  после  участия в  проводимых  в  одном  из  московских  клубов  рыцарских  боях , изучавшего  не  только  стохастическую  гидрологию , но  и  трактаты о  ньяе , санкхье  и  пурвамимансе , трусоватого  и  пластичного  Павла  Ефимова  мечта  о  теплом  бассейне , но  он  получает  от  оцепеневшей  девицы  лишь  море  Лаптевых.
Она  его  слушает , а  у  него  такое  чувство , что  могла  бы  и  не  слушать: ему  чудится , будто  бы  он  высох  за  что-то  не  то. 
- Мне  себя  уже  не  совратить , - потерянно  вздохнул  Павел  Ефимов. - Ни на  кого  мне  себя  не  совратить , ни  на  кого…
- Даже  на  меня? – спросила  она.
- А  чем  ты  отличаешься  от  других? – с  мизерной  надеждой  переспросил  Ефимов.
- Я  еще  девушка.
- Ты  меня  добиваешь…
  Неопытность  в  миссии  спасения  вырывает  из  синеющих  рук  последние  шансы , и  Павел  Ефимов  идет. Идет , идет. Вперед. В  бандане  и  не  один , сквозь  запоздало  расступающихся  мужчин - эти  самоотверженные  имиджмейкеры  перегориваются  о  своем  давнем  единомышленнике  Рожновском. В  их  приглушенном  диалоге  постоянно  упоминаются  некие  призраки  настоящего  рождения.   
- Рожновский  еще  не  умер? – спросил  на  первых  секундах  их  беседы  косоглазящий  шатен  с  Крестом  Джайны  на  правой  ляжке. – Или  коньки  отброшены? Свершилось?
- Да  года  два  уже  прошло.
- Молодец…
  Мартынов  никогда  не  слышал  о  человеке , о  котором  они  говорят. Он  не  слышал  и   их самих. Но  очнувшись  в  Царицыно , он   сразу  же  понял , что  запой  кончился. Всего  лишь  звезды  наконец-то  сошлись. 
  Бег  босиком  чреват  неприятностями  с  милицией , позволять  женщине  быть  сверху - удел  ленивых  плебеев , Мартынов  хорошо  помнит  о  темном , но  не  своем , прошлом  учителя.
  Возраст? Чушь. Опыт? Чушь. А  вот  протяженность  взлетной  полосы , похоже , не  чушь. Но  по  ней  недостаточно  просто  бегать…
  Скверно  позевывая , Мартынов  дошел  до  кухни , и , выбрав  из  переполненной  пепельницы  самый  большой  окурок , он  его  не  раскурил: крепко  выпив , я  безусловно… да , я… впускаю  внутрь  некую  энергию… она  меня  и… и  опять , и  вот  так… не  скули , миллионы  умудряются  не  тонуть  в  еще  большем  дерьме ; сначала Мартынов  поднял  с  пола  непонятно  как  уцелевшую  головку  чеснока.
  Распушил  ее  на  дольки  и  громко  сказал  про  себя: пора  и  о здоровье  позаботиться. И  слава  Богу , что  праздники  кончились , а  то  никакой  культуры  жизни.
  Мартынова  не  зовут  на  международные  форумы  миролюбивой  общественности , но  он  видит , как  вокруг  его  чудом  не  перегоревшей  лампы  летают маленькие  мошки.
  К  ним подлетает  упитанная  бабочка , и  Мартынов  вникает  в  их  разговор – бабочка… бабочка… его  начинает  она:
- Сегодня  опять  горячая?
- Аж  лапки  шелушатся , - хором  ответили  ей  мошки.
- Обидно… Завтра-то  попробуете  посидеть?
- Обязательно  попробуем.
- Ну , ладно , - протянула  бабочка. -  Я  тоже  подлечу.
Завтра , она  подлетит  завтра… захваченных  в  рабство  негров  пугали , что  белые  будут пить  их  кровь - скрывающий  свои  чувства  Мартынов  жует  чеснок  и  усмехается: Мартынов  человек , он  живуч…
Чекун  Пересвист  не  человек. Он  необычная  птица. Со  своим  отношением  к  памятнику  поэта: меня  зовут  Пересвист , я  помню , как  я  родился. А  родился  я , вылетев  из  правого  глаза  тучного  постового , нервно  дремавшего  после  чего-то  совсем  не  легкого. После  чего  я  не  знаю. Я  был  тогда  маленький  и  не  умел  определять.
  Многого  я  не  умею  и  сейчас. К  примеру , я  не  умею  понять , почему  я  отражаюсь  только  в  следах  оставленных  мужчиной. Вроде  бы  вода  в  следах  одинаковая , но  в  женских  я  себя  не  вижу.
  Еще  я  люблю  сидеть  на  подоконнике  возле  стекла  одной  квартиры  на  Моховой. Смотрю  на  мужчину  в  кресле-качалке  и  слушаю  музыку. У  него  старый  проигрыватель , и  он ставит  на  него  очень  редкие  пластинки: «Давно  не  бывал  я  в  Донбассе» , Гелену  Великанову , Джордже  Марьяновича.
  Они  мне  очень  нравятся. Но  сейчас  не  до  этого. У  меня  назначена  деловая  встреча. Договорено  было  встретиться  как  раз  на  этой  ветке. Как  же  надоели  эти  мухи… Однако ничего  не  поделаешь: сижу , терплю. Они  гораздо  слабее  и  меньше меня , но  их  больше. Если  с  ними  свяжешься , придется  менять  планы. А  планы  у  меня…
- Здорово , Пересвист!
  Подлетевший  был  похож  на  дятла.
- Здравствуй. Не  торопись  стать  бесстыдным , мертвым , заводным. – Бессмысленно  поморгав , Пересвист  взял  себя  в  руки. - Принес?
- Принес , принес… Неохота  было  лететь , но  долг  есть  долг. Что, опять  к  своему  Пушкину?
- К  нему.
- Хо-хо , - усмехнулся  дятел.
- Отстань…
- Если  рай  на  земле  и  существует , то  не  в  Москве. И  не  в  деревне  Парашино. Там  я тоже  был.
- Чудесно , да , сколь  чудесно , - пробормотал  Пересвист. 
- Про  свадьбу  знаешь?
- Слышал. А  невеста  кто?
  Дятел  вздрогнул  и  испуганно  посмотрел  по  сторонам.
-  А  мне  откуда  знать? Ладно , бывай…
 Какие  же  у  него  все-таки  грязные  перья. И  про  Пушкина  знает. Вообще-то  меня  интересует  не  поэт , а  его  памятник.
  Я  обожаю  пристроиться  к  нему  сзади…
  Для  меня  это  единственная  настоящая  радость. А  те  желуди , что  принес  этот  нечистый  птиц , для  хряка. У  других  памятников  сутенеров  нет  и  с  ними  можно  делать  все , что  угодно , но  мне  они  и  задаром  не  нужны. Пусть  другие  с  ними  развлекаются. А то , что  делаю  я , совсем  не  развлечение.
   Это  оправдание  всего  моего  существования. Все, ради  чего  я  живу. Уж  не  ради  какой-то  там  свадьбы.
  Вот  сегодня  свадьба. Всю  ночь  гулять  будут. На  Тверском  бульваре. Сразу  на  трех  скамейках. Очень  важный  птиц  женится.
  Сам  «Мохнатый».
  Меня  туда  и  близко  не  подпустят. У  меня  даже  лапки  не  начищены , да и  подарка  никакого. А  дарить  надо  серьезно. Кошачьи  хвосты  или  что-нибудь  такое.  Да  я  бы  и  сам  бы  не  пошел. У  меня  свои  дела  есть.
  Короче , полечу. Желуди  тяжелые , но  и  клюв  у  меня  привычный. Надо  пролететь  в  стороне от  Тверского. Пусть  крюк , но  зато  спокойней.
  Темно. Ничего  кроме  черного  воздуха. Правда , ночь  это  моя  территория. Еще  чуть-чуть похлопаем  крыльями  и  на  месте. А  внизу  ходят  люди. Они  всегда  внизу. Что  за  гнусь  быть  человеком.
  Так , уже  почти  прилетели. Ну , и  где  там  мой  хряк… Вон  и  он.
-   Добрый  вечер!
  Хряк  был  сонливо-задумчивым.
- Желуди  принес?
- Как  видите. Очереди , как  будто , нет?
- Целый  эскадрон… У  тебя  час.
  Час… Огромный  час. Я  запрыгнул  на  моего  Пушкина. Как  никто  ни  на  кого. Я  был  счастлив. Спасибо  тебе , зашедшее  солнце - поклон  тебе , луна.
 Сквозь  неровный  шум  немногих  машин , я  слышал  тихое  постанывание. Этот  стон  я  отличу  от  тысячи , от  тысячи  тысяч  других.
  Мой  нежный  Александр  Сергеевич…
  Его  большое  сердце  было  тронуто… тронуто  тем , что  в  нашем  странном , жестоком  мире  и  его … хоть  кто-нибудь … по-настоящему  любит….











                5

  Седов  уже  не  пишет  стихи. Когда-то  писал , но  чернила  в  душе  пересохли. Они  в  ней  еще  наличествуют , однако  воспользоваться  ими  пока  невозможно. Седов  иногда  верит , что  пока. Он  не  спит. Ему  сложно  не  дышать. Светлана , девочка , солнышко , твои  глаза  светятся  в  темноте  не  меньше  моих  часов , перемотай  свое  чувство на  мысль: я  бы  посидел  на  твоем  гробу , покурил… подумал… оставьте  же , наконец , в  покое  мое  плечо.  Растряслись  тут , поспать  не  дадут. Ну , и  рожи.
- Вы  кто? – спросил  Седов.
- Мы  записи  из  твоего  блокнота , - ответили  ему. - Из  того , где  на  обложке  нарисован  ирландский  трилистник. Не  узнал?
- Узнал , не  узнал , - нелюбезно  проворчал  Седов. - Что  надо-то?
- Мы  тоже  хотим  в  кровати  спать. Подвинься.
  Сблизились. Вскрикнули. И  залезли. Кто  в  ботинках , кто  в  валенках: прижали  Седова  к  стене , да  так , что  чуть  нос  не  сломали. А может  и  сломали , дышать  что-то  трудно.
- Кажется , все  уместились… Спокойной  ночи , друзья!
Сволочи. Опростившиеся  сволочи. Они  такие , их  не  пробудит  Петрарка , здесь  нужно  решать  по  существу , но  в  кровати  Седова, кроме  них , никого , и  он , переосмысливая  Дао , не  поет  по  утрам  жизнеутверждающих  гимнов  из  «Асадивар»… «Песен  надежды»; взяв  курс  на  истину , Седов  не  подает  голос , и  к   нему  есть  кого приравнять: чуть  живой бомж  в  бейсболке  ЛДПР  тупо  смотрит  на прерывистую  струю  бесцветной  мочи. Непросыхающего  анабаптиста  Сергея «Гвоздя» уже  четыре месяца  не  впускают  в  метро.
Метафизик  Редин  живет  на  «Войковской»  с  невзыскательной  женщиной-геодезистом , и  в  таком  приподнятом  настроении , когда память  о  худшем размывается  новыми  иллюзиями , лихорадочно  размазываясь  по  холсту  вновь  желаемой  жизни  тончайшими  слоями , он  не  видел  ее  уже  больше месяца.
Она  улыбается , пытаясь  заставить  улыбнуться  и  его , но  Редин  не  настолько  прост. В  последний  месяц  он   ее  как  только  ни  развлекал: составление  нетипичных копий  атласа  Птолемея , танцы  в  обнаженном  виде  на  узком  подоконнике , покупка  двухпудовых  гирь , но  впустую - Марина  понуро  молчит  и  не  хочет  относиться  к  жизни , как  к  шутке.
 Редину  за  нее  стыдно: люди  же  не  теряют  резвость  духа  и  при полноценных  проблемах , а  у  нее  ничего  особенного , но  на  душе пасмурно. Из  дома  выходит  редко. Если  и  выходит , то  вскоре  возвращается - злая  и  раздраженная. Садится  за  стол , сердито  постукивает  по  столу  позабывшими  о  маникюре  пальцами - Редину  терпел…  он   тоже  человек , и  у  него  тоже  характер: намаялся  он  с ней , из  последних  держался. Да и то лишь  изредка.
  Сейчас  она  улыбается.
  Редину  не  спросить  почему ; от  подобных  вопросов  она  его  накрепко  отучила , по  поводу  ее  ничем  не  необъяснимой для  него  хмури  он  как-то  раз  попробовал , и  уже  зарекся , лучше  состоять  в  неведении , чем  в  скандале , и  проглотить  сливу  вместе  с червяком гораздо  приятнее , чем  съесть  их  по  раздельности: нервы  у  Редина  считанные , на  плечи  каждой  минуте  не  набросишь. Тут  и  бережливость  отрадой  станет.
  С  цветами  на  ветру  я  брел  к  тебе  в  сердцах. Кляня  свою  судьбу. И  в  плейере  лишь  Бах…
  Улыбнувшись , Марина   подвигала  челюстями: для всех  суета , а  для  нее  практически  вымершее  дуновение радости.
- Сегодня , Редин , первый  раз  за  весь  месяц , когда  об  мою  голову  никто не  тушил  сигарету! – крикнула  она.
- Понравилось?
- А  то!
  Сегодня  с  ее  думающей  и  чувствительной   головы  сняли  гипс , и Марина  рада. Кожа  облезла , но  рада ; выглядит  ужасно , а  рада…
- Я  уже  думала , никогда  этот  месяц  не  кончится! – воскликнула  она.
  Но  чему  же  радоваться  детям , только-только  вступающим  в  жизнь  по  звонку  и  отныне  уже  до  гробовой  доски  вростающим  в систему? маленькие  первоклассники… они  восторженно  смотрели  на  своего  первого  учителя  Михаила  Канайцева , который  вчера   с  напором  пробасил  неприкаянной  тридцатипятилетней  женщине: сейчас  мы  совместно  примем ванную , и  я  тебя…
  Она  взволнованно  замечала: «Но  горячую  же второй  день , как  отключили» , но  он ей  все  объяснил , Канайцев  вел  ее  в  ванную , мягко приговаривая: «Я  согрею  тебя  теплом  своего  тела» , и  Татьяна  шла , куда  ей  скажут: от  воспаления  легких  по-прежнему  умирают. На  это  она  и рассчитывала.
  Дети  смотрели  на  Канайцева , как  на  учителя , но  он , не  удостоив  их  даже  намеком  на  вводную  беседу , агрессивно  выдохнул:
- Сегодня  мы  будем  учить  цифры.
  Дети  разочарованно  съежились , и  сидевший  на  третьем  ряду  блондин  Нестеров , будущий  добропорядочный  гражданин  с  галлопирующей  изжогой  от  всего  того , что  не  подвержено  социальной  гравитации , потянул  вверх  свою  худенькую  ручку.
- Чего  тебе? – спросил  Канайцев.
- А  когда  мы  будем  учить  буквы?
Учитель  снисходительно  усмехнулся.
- Буквы  мы  учить  не  будем , - сказал  Михаил. - Они  скоро  вообще  выйдут  из  обращения… Итак , повторяйте  за  мной. Один!
Изданный  классом  звук  бесспорно  напоминал  стон.
- Один…
- Два!
- Два… 
 Мертвые  лица  и  те  покрываются  слезами. Натянутые  нервы  не  спускают  с  рук  кокаиновой  зависимости , снежный  человек  не  изнывает  от  своей  нелюдимости , первого  сентября  люди  идут  не  только  в  школу.
  Редин  упрекает  Москву  в  совершенном  ей  над  ним  инцесте , Фролов  уличает  простыню  в  чужом  мужском  запахе , Седов  с  рябым  музыковедом  Ефимом «Кондратием» Шнуло , еще  не  решившим  для  себя , что  же  такое  панда - енот  или  медведь - приехали в  поселок  Ям  и  нисколько  не  изменились  от  спорного  равновесия  между  смирной  и  битумом.
- Я  не  желаю  притворяться  обузой  для  нашего  Боженьки , - воинственно  сказал  Ефим  Шнуло , - но  крыша-то  течет. Слышишь, как  капает?
- Это  у  тебя  из  носа  кровь  капает , - сказал  Седов.
- Как?! – крикливо  вздрогнул  Шнуло.
- А  вот  так. Под  ноги  посмотри.
 Под  ногами  «Кондратия» была  кровавая  лужа , в  которой , опрокинувшись  на  спину ,  плавал  некий  жук. Напился  человеческой  крови , раздобрел  и  сушит  лапы ; на  голове  у  него  загнутый  назад рог , и  в  крови  Ефима  Шнуло  он  млеет  словно  бы  в  ночной  Висле.
  Во  взгляде  у  него  ни  малейшего  признака  сладострастия: пресыщение  и  неприкосновенные  залежи  мужества – ну  и  как  такого  хипстера  в  печку  не  бросить?
  И  бросили: специально  растопили  и  швырнули. Потому  что  ни  один  грешник , будь  он  хоть  с  крыльями , не  избежит  геенны  огненной: ни  вегетарианцы  духа , ни  декаденты  последней  вечности - никто  не  увернется.
  Сядь , солнце , сядь: мне  из-за  тебя  ничего  не  видно.
  Оно  садилось. От  Михаила  Канайцева  сквозило  безграничной  верой  в  повелителя  мух.
  Фролов  собирал  сведения  о  подковерных  интригах  архангелов.
  Herо  очень  созвучно  с Zero.
  Седов  обедал – борщ , сковородка  солянки , два  черствых  коржика: с  полным  брюхом  как-то  повеселее. 
  Редин  зажигал  спичку  об  межевой  столб  восемнадцатого  века. Он  одобрял  японский  обычай  посылать  любимому  человеку  оторванные  ногти , и  ему  подумалось , что , если  я  хочу  отследить  садящееся  солнце , не  уделяя  внимания  на  поддержание  себя  в  положении  стоя  и  не  отвлекаясь  на  неприятное  зудение  подгибающихся  ног , мне  тоже  необходимо  сесть. Как  солнце.
 Слабые  жмутся  к  сильным , скрытные  жмутся  к  стене , никто  не  умеет  так  стрелять  на  гитаре , как  Пит  Таундшенд - Седов  и  «Кондратий» Шнуло  понимают  это  в  Яме.
  Редин   в Коломенском. Проходом  от  Виктории  Гесс: в  ее  комнату ведет  двухстворчатая  дверь , Виктория  допивает  шампанское  и  беззучно  удаляется , но  затем , распахнув  дверь , кричит: «Ку-ку!» . Потом  снова  закрывает  дверь , снова  распахивает , кричит: «Ку-ку!», и  каждый  раз  на  ней  все меньше  одежды.
 Солнце  садится. Оно  садится  в  небо.
  Редину , из-за  переизбытка  на  скамейках  ничуть  не  скучавших  о  нем  людей , сесть  некуда. Кроме  как  на  землю: на  родную. На  холодную.
  У  Редина  на  плече  черная  сумка , и  в  ней  с  недавних  пор  лежит внушительный  том  «Жития  святых» - киевопечерский  чудотворец  и  живописец  Алимпий… храбрый  Дидин , ценой  своей  жизни  спасшего  от изнасилования  христианскую  девушку , соловецкий  Зосима , чьи  мощи  прошли  долгий  путь  по  Волге  и  оказались  в  Москве  лишь  в  1566 - один  плюс пять и  еще  две шестерки… 
  Этот  том  он  под  себя  и  подложил ; впитывая  в  глаза  совершенные  краски  заката , Редин  погружался  в   странное  ощущение  разделения  его  и  земли  лишь  этой  книгой.   
  Ощущение , подсказывающее  ему , что  единственной  причиной  его  не  нахождения  в  земле-матери , в  земле , вокруг  солнца  страннице , является  его  слабое  следование  их  упертого  опыта  прохождения  усыпанного  осколками  разочарования , предсказанного  нам  рождением  и  подталкивающего  остановиться  в  почтительном  оцепенении  жизненного  пути…
Под  кремлевским  игом… как?…  стоном , взглядом , криком  выражу  себя. Встречу  новый  день. И  обратно  в  тень.
 Сквозь  основополагающие  мысли , что  разбитое  сердце  второй  раз  не  разобьешь  ни  об  кого  и  никогда , в  том  же  Коломенском  с  четвертинкой  «Столичной»  смотрит  на  закат  и  Мартынов , у  которого  есть  три  заварных  чайника , два  альбома  о  сексуальных  играх  и  слабосильный  неприятный  знакомый  Михаил  Канайцев , от  случая  к  случаю  повторяющий  вслед  за  Кортасаром «Мороженое  не  еда , раз  оно  тает» ; Мартынов  старается  видеться  с  ним  как  можно  реже , но  иногда  все  же  приходится.
Уволенный  из  школы  Канайцев  ходил  уткнувшись  носом  в  пол , нервно  бормоча: что  же  мне  делать? все  так  непросто , все  так  непросто… 
Мартынов  ему  как-то  посоветовал: ну , если  тебе , Миша , и  жить  неинтересно , то  я  и  не  знаю , что  тебе  предложить. Тебе , по-видимому , лучше  всего  сдохнуть.
Подумав  обождать  с  благодарственными  словоизлияниями , Михаил  Канайцев  потребовал  незамедлительного  уточнения.
- А  как? – спросил  он. – С  чего  начинать?
- Просто  возьми  и  сдохни , - ответил   Мартынов.
- Да?…
- Положись  на  чутье. Оно  выведет.
  Выведет , Мартынов , выведет. Оно  меня  выведет – вопрос. Большой  вопрос. Что-то  я  не  ощущаю  предвкушающей  испарины ; не  приподняв  нос  от  пола , Михаил  Канайцев  прозорливо  пробормотав  под  него: возьми  и  сдохни… Это  не  так  просто. Кстати , в  ночь  после  моего  ухода  из  школы , мне  приснилось , что  я  опять  четырехлетний  ребенок , меня  приводят  в  детский  саду , и  со  мной  там  опять , как  прежде ,  никто  не  дружит.
  Не  земной , не  небесный , весь  такой  бесполезный ; выйти  на  минное  поле  и пойти  по  нему  куда  глаза  глядят: вдыхая  ветер , я, Мартынов , не  тщусь  предположить , что  он  несет  в  себе  гриппозную  заразу.
  Михаил Канайцев  тоскует  в  химкинских  бойцовских  клубах. Он  хандрит  сообразно  прожитому , и  ему  не  сподобиться  вызнать , что  желтые  листья  ненавидели  красные. Они говорили:
- Вы  как  кровь.
 В  ответ  на  эти  слова  красные  организованно  усмехались. О  том , кто  их  организовал , они  не шелестели , ограничиваясь  лишь  бросками-усмешками:
- Мы  как  кровь , а  вы  как  моча: нам  нет  места  в  сусальных  побасенках , но  кровь  же  поценнее  мочи , куда  поценнее.
  Желтые  ненавидели  красные. Красные  усмехались  над  желтыми. Желтые  сгнили. Красные  нет.
  Красные  сгнили.
  Откровенные  люди  не  ложаться  в  кровать  после  ночного  богослужения , чтобы  не  проспать  утреннее.
  Мартынов  некогда  испытывал  непродуманную  ненависть. Он  находился  в  Орехово  с  нескромно  дышавшей  под  ним  женщиной, и Наталья  Самолина  честно  рассказала  ему , что  в девушках  она  была  очень  застенчивой , но , однажды  купив  себе  большую  рюмку , она  внятно  воскликнула: «Здравствуй , разгульная  жизнь!» -  Мартынов  поставил  ту  самую  хрустальную  емкость  с  дагестанским коньяком  прямо  на  ковер , и  бестолковый  кокер-спаниель  Натальи  Самолиной  подошел  к  этой  рюмке  и  задрал  над  ней  свою  лапу: коктейль , как  бы. Ненависть.
 Что  же  касается  экстатического  завхоза  Роганова , то  внутри  него уже  давно  живет  выросший  до  полуметра  червь  аскарида , но  Роганов  все  еще  отказывается  ассистировать  Михаилу  Канайцеву  в  его  назначенном  на  день  думских  выборов  харакири ; в  позапрошлый  вторник , изо  всех  сил  пытаясь  понравиться  симпатичным  девочкам , Роганов  весело  орал  на  лающую  собаку  Натальи  Самолиной: «Сейчас  как  врежу! Сейчас  как  отхожу!». А собака  взяла  его , и  укусила. А  Роганов  попробовал  укусить  ее  в  ответ , но  не  догнал. А  девочки , как  смеялись , так  и  смеялись. А  Роганов… А  девочки…
   А  собака…
   Где , собака?!
   Нет  собаки… Но  есть  пристрелявшиеся  ангелы.               
- Ты  мне  больше  не  звони , - спокойно  сказал  Галине  Марковой  ее  единственный  и  непьющий  мужчина.
  Предупредительная , заводная , не  повстречавшаяся  ни  Редину , ни Седову  Галина  Маркова хотела  выдержать  эту  неожиданную  контратаку  молча.
  Расторопно  прорвавшись  сквозь  плотно  сжатые  губы , ее  крик  все  же  вырвался  наружу. Она  ощущала  вокруг  себя  залапанный  воздух. Познакомиться  с  жизнью  еще  недостаточно для  того , чтобы  наладить  с  ней  хорошие  отношения , и  Галина  Маркова  вспоминала  прежние  годы , когда  она  еще  была  шестнадцатилетней  девочкой , но  уже  тогда  держалась  за  Кириллова ; опаздывая  домой , она говорила: «Дома-то  меня  убьют» , и  Алексей  Кириллов  с  удивлением  настраивал  свои  глаза  на  вопрос: тебя  убьют  из-за  меня?.
  Галя  Маркова смущенно  смеялась: «Получается , что  так» ; она  носила  с  собой  стилет , как  расческу , но  сейчас  Кириллов  запрещает  ему  звонить… почему? как  можно?… зачем  он  так  со  мной?…      
- Да  что  я  не  так  сделала-то?! – недоуменно  прокричала  Галина.
  Самоосужденный  русист  Кириллов , удивительно  точно  копирующий  волчий  вой  и  истеричные  вопли  летящего  в  пропасть  скалолаза , отнюдь  не  считает , что  он  дал  ей  основания  для  крика. Сам  он  на  нее  никогда  не  кричал - повышая  свой  голос , мужчины  всего  лишь  отказываются  взрослеть.
  Алексей  помнит  ее  нежный  шепот: «ты  отмассировал  мне  сердце, как  прирожденный  массажист». Намереваясь  привстать  в  кровати , он , еще  лежа , промолвил: «Мне  не  будет  конца. Если  было  начало. Но  я  не  массажист».
  Галина  погладила  его  по  голове , проникновенно  сказав: «Ты  лучше. И  не  только тем , что  мой» - их взаимная  склонность  не  причинять  друг  другу  слишком  много  изнанки  любви   была  выше любой  профессии.
  Если  замерзли  руки , то  дуть  на  них  всем  не  хватит  никакого дыхания , но  на  тебя , крошка , я  его  как-нибудь  наберу… 
-    В  чем… в  чем  я , Алеша , ошиблась? – спросила  она. 
- Ни  в  чем  ты  не  ошиблась. – Алексей  Кириллов  положил  ей  в  рот  еще  не  совсем  разморозившуюся  вишенку. - Я  просил  тебя мне  не  звонить  лишь  потому , что  сегодня   утром  у  меня отключили  телефон. За  неуплату.
  Потом , спустя  десятилетия  луны  и  терпения , они  еще  неоднократно  возвращались  памятью  к  тому  случаю.
  И  им , как  бы  прохладно  это  ни  звучало , становилось  теплее.
 
  Прими свой  жребий. Свари  себе  борщ  на  квасе. Зачем  тебе  знать, кто  тебя  любит? -  Марковой  и  Кириллову  тепло  и  от  холода , они счастливы  и  несчастьем , но  у  Андрея  Ивакина , постоянно  растерянного  позитрона-курильщика , охотно  разделявшего  суеверия  Кириллова , касавшиеся  того , что  через  ползающего  ребенка  нельзя  переступать , и  позавчера  была  свадьба , и  вчера  тоже ; отец  невесты гулко  орал  на  ударника  небольшого  оркестра: почему  вы  не  играете  ничего , кроме  похоронного  марша?!
  Семен  Гальичич  отвечал  ему: играем  не  мы, а инструменты. Что им  в  настроение , то  они  и  играют.
  Агрессивно  тупой  барабанщик  Гальичич  в  сильном подпитии , он  изливает  свою  душу  старавшейся  задремать  у  его  установки  нимфоманке: меня  совсем  не  слушаются  мои  палочки. Пусть  за  нас постучит  твое  сердце , они  говорят…  кто-то  безнаказанно  обливает  себя  крутым  кипятком  и  дает  всем  услышать  свой  инфернальный  вопль ;  Андрей  Ивакин  смиренно  замечает , что  при  всей  важности  своей  персоны , отец  невесты  фигура  предельно  комичная - гости , не  удовлетворяясь пожатием  руки , снимают  с  него  ботинки , чтобы  пожать  ему  кривую  вульгарную ногу ; позавчера  свадьба , вчера  тоже , но  вот  уже  и  сегодняшнее  утро ,  Андрей  Ивакин  нетвердо пьет  крепкое  пиво , и  его… не  невеста , отныне она  жена… ограничивается  сухой, как  выстрел , репликой:
- Вылей.
  Ивакин  испуганно  прижимает  к  себе  недопитое  пиво , и  он  где-то  за  точкой  возврата: у  нее  теперь  атлас  его  болевых  точек , но  Андрей  Ивакин  еще  не  относит  свое  затравленное  эго  к  состоянию  голодного  кота - «Диллинджер»  лежит  в  засаде , мимо  него  проскальзывает  мышь , и  кот  бросается  к  ней , но  она  останавливает  его  прыть  хладнокровно  произнесенным  предупреждением: не  лезь , Диллинджер. Мы  с  этого  дня   под  дикобразами  ходим - только  рыпнись , сволочь , в  миг  они  сбегутся. Колючие  да  толпой.
  Андрей  Ивакин  еще  не  до  конца  осознает…
- Выливай  свое  пиво , Андрей , - приказывала  его  жена , - не  будешь  ты  его  больше  пить – я  сказала.
- Да  ты… да  ты…
  Неужели  именно  так  открываются  двери  концлагеря  под  выцвевшей  вывеской  «Семейное  счастье»?
  По  лицу  Андрея  Ивакина  несется  продолжительная  тень , и  со  временем  она  станет  его  неотъемлемой  частью ; Джим Моррисон  до  сих  пор  выпускает свои  альбомы , но  он  источает  свои  проклятия  и  взывания  уже  в  аду , их  там  придирчиво  прослушивают  апостол  Савл  и  гиблый  человек  Генри  Миллер , однако  Андрею  Ивакину  до  всего  этого…
- А  ну , выливай! – прокричала  его  жена.
- Только  ради  тебя…
Похоронные  венки  на   сиденьях  кортежей  с  Воробьевых  гор. Разнорабочие  неба  формируют  огромную  слезу. Противотанковые  ежи  в  вестибюлях  ЗАГСа. Капелланы , суровые  лица  добровольцев с  вилами.
 По  колдобинам , по  накатанной.
- Водка - это  миф!
- Водка - это  опасный  миф.
- Водка - это  последний  миф…
С  промежутками  в  десять  лет  это  говорил  один  и  тот  же  человек. Андрей  Ивакин. Не  умевший  отвечать  на  вопросы , но  умевший  давать  ответы - однажды , со  скандалом  разведясь , он  сказал  уже  другой , немного  любившей  его  женщине: даже  если  наши  жизни  объединить  в  одну , ее  все  равно  не  хватит.
Она   вяло  протянула: на  что  ее  не  хватит?
Тогда-то  он  и  ответил: я  не  умею  отвечать  на  вопросы - я  умею  лишь  давать  ответы.
Андрей  еще  держится. Не  закручивая  усов  неважно  научившемуся  у  него  искусству  икэбаны  Сергею  Рыбакову , с  момента  первого  сексуального  контакта  не  выходящего  из  состояния  эротического  шока  - боготворя  согласие  этой  уроженки  Харькова  провести  вместе  с  ним  нелегкий  осенний  вечер , Сергей  сипло  вздохнул  и , положив  голову  ей  на  плечо , еле  слышно  спросил:
- Правда , хорошо?
- Чудесно. - Она  крепко  поцеловала  его  в  щеку. – Сейчас  мне  даже  не  верится , что  раньше  я  была  проституткой.
 Сергей  Рыбаков  панически  вздрогнул.  Ему  нет  смысла  фантазировать  о  более  удобоваримом  прошлом , но  у  него  была  мечта  взвалить  ее  жизнь  на  свои  хрупкие  плечи: они  бы , наверно , не  выдержали  и , упав  на  землю , ее  жизнь  разбилась  бы  на  множество  маленьких  смертей - собрать  из  них  одну  большую  время  бы  как-нибудь  сумело. Это  его  любимая  мозаика.
  Пусть  священники  оденут  траурные  ризы.
  Нырнув  в  омут , легче  всего  утонуть. Но , разжав  руки , вы , вполне  вероятно , найдете  жемчужину - Сергей  Рыбаков  ясно  слышал , что  она  сказала , и  ему  совсем  не  по  себе…
- Да , я  была  проституткой , - повторила  она. - Я  стояла  и  у  «Космоса» , и  у  трех  вокзалов   я  тоже  стояла.
- Как?! – вскричал  Рыбаков.
- Так… Но  тебе  не  о  чем  волноваться.
- Не  о  чем?
- Совершенно , - сказала  она. - Меня  ведь  никто  никогда  не  брал. Никто… Никто  до  тебя. Ты  этому  рад?
  Сергей  Рыбаков  ей  ничего  не  ответил. Голову  от  ее  плеча  он  оторвал  с  мясом. Внутри  себя  Сергей  почувствовал  страшную  растерянность.
  Растерянность  до  потерянности.   
 Для  Мартынова  это  обычное  состояние: он  не  узнает  своих  старых  друзей. Мартынов  надеется , что  они  состарились  и  уже  не  выходят  из  дома ; когда  на  мерзлой  природе  он  пьет  светлое  пиво , и  к  нему  обращаются: «У  вас  не  пустая?» , ему  почему-то  кажется: они  спрашивают  о  моей  душе.
  Тревожат… интересуются ; отставной  капитан  третьего  ранга  Федор  Степанович  Лукашин , не  крутящий  обвислым  задом  ни  под «Madness» , ни  под «Конфетки-бараночки» , собирает  со  своей  женой  пустые  бутылки - они  подходили  и  к  Мартынову , но  Мартынову  показалось , что  они  спрашивают  его  о  душе.
  У  Мартынова  на  душе  не  пусто , у  семидесятилетнего  Лукашина  на  душе  плохо: плановая  экономика  объективности , неумолимый  радикулит  и падение  тысячелетних  тронов  в  альпийские  глетчеры ; он  идет  вслед  за  прихрамывающей  женой  и  не  нагоняя  ее , бурчит: а  помнишь , как  в  Гагру  ездили? Она  помнит. Федор  Лукашин жалобно  поднывает: а  в  Кудепсту? Женщина  всегда  ближе  к  здравому  смыслу , и  на  его: «Раньше  и  в  Гагру , и  в  Кудепсту , а  сейчас  бутылки  собираем» , она  почти  закричала: если  ты  будешь  и  дальше  языку  покоя  не  давать , то  мы  вообще  ничего  не  соберем!
  Женщина  не  строит  отношений  с  мужчиной , которого  она  не  может  себе  подчинить , и  тиски  реальности  занимают  на  горле  Федора  Лукашина  изначально  отведенное  им  пространство.
Пространство  во  все  горло. Сергей  Рыбаков  с  Андреем  Ивакиным  этого  не  видят ;  пылко  обсуждая , является  ли  всемирная  зима  Зороастра  приближающейся  ядерной  зимой , они  смотрят  на  хромую  жену  Федора  Лукашина.
- Ты  эту  старуху , которая  собирает  бутылки , ты  ее , наверняка , презираешь? – спросил Андрей  Ивакин.
- И  что  с  того? – переспросил  Рыбаков.
- А  она , между  прочим , борется  за  жизнь , и  к  нам  она  сейчас  подойдет  не  твою  мрачную  физиономию  разглядывать , ей  до  нее…
- Постой , а  за  чью  она  борется  жизнь?   
- За  свою , - ответил  Ивакин.
- Ну , и  пропади  она  пропадом , - фыркнул  Рыбаков.
 Его  душа  просачивается  вовне , обволакивает  Рыбакова  со  всех  сторон  и  становится  незыблемой  усыпальницей  для  его  ни  о  чем не  подозревающего  тела. И  что  он  слышит? Бессвязный  гогот  юных  дев , пришедших  в  мир  искать  любви. Все  ускользающей  от  них: хороших , славных , но  живых. Что  им  мешает  быть  смелей. В раздаче  сердца  everyday.
  В  этом  не  преуспевает  и  Редин. Непокорный , строптивый , нетронутый  повсеместным  нетерпением  лучшей  жизни - ему  еще  не  приходилось  брать  взаймы , но  тут  пришлось , и  он  обратился  к  своему  давнему  должнику  Артему «Фикусу» Сонину , в  1992-м  прекрасно  устроившему  за  его  счет  собственную  быль , не  отблагодарив  Редина  ни вагонеткой  железного  колчедана , ни  уменьшенной  копией  вселенной. Намного  уменьшенной: на  стол  поставить.
  Весьма  сожалея , что  власть  людей  установилась  здесь  надолго , Редин  вошел  в  контакт  с  Сониным  и  встретил  с  его стороны полную  готовность прийти  ко  нему на помощь.
  Получив  деньги , Редин  пожал  ему  руку.
- Спасибо , дружище , - сказал  он , - выручил.
- Не  мешало  бы  расписку , - неудовлетворенно  протянул  Артем.
  Настроение  у  Редина  несколько  понизилось , но  понять «Фикуса», в  принципе , можно , и  расписку  он  написал.
  Окинув  ее  недоверчивым  взглядом , Артем  Сонин  не  затратил    эмоций  на  сглаживание  беззащитной  грусти  полярной  звезды , с  завистливой  тоской  заглядывающей  в  попадающиеся  ей  окна: там  едят , тут  спят , у  всех  дело  есть , одна  я  никому  не  нужна, а  я  же вела  и  «Пинту» Мартина  Пинсона , и  «Нинью» , чей  кормчий  Санчо  Руис  де  Гама , выбросив  за  борт  все  новомодные  навигационные  приборы, молился  на  меня  не  меньше , чем  на  своего  святого. Я  не  сбивала  с  курса  и  их  флагман  «Санта-Марию»… генуэзец  стоял  на  капитанском  мостике , и  я  ему  добросовестно  улыбалась. А  ныне  я  никому  не  нужна. Мне  уже , в каком-то  смысле , не  подняться… из-за  вас… о  вы , коварные  приспешники  прогресса!
- Расписка  составлена  верно , но  для  меня  было  бы  надежней , если  бы  ты  составил  ее  не  гелиевой  ручкой , - сказал  «Фикус»
- А  чем? – удивился Редин. 
- Лучше  бы  кровью…
Редин  подумал  было  плюнуть  в  его  рыхлое  лицо , но  сдержался , не  встал  на  дыбы: Сонин  же  не  только  моей  крови , но  и  слюны  не  достоин – однокашник… сучья  шушера.
Отпущенное  ему  мгновение  Редин  собирается  прожить , как  достойный  данной  милости.
Березовый лист  в  его  ладони  пахнет  пылью , новый  руководитель любительского  женского  хора  Андрей  Ивакин , также  не  давший  Редину  ни  цента , вызывает  к  себе  отнюдь  не  бесформенную  солистку  и  приказывает  ей: пой!
Она  поет , но  ему  этого  мало.
Пой  выше! Она  пытается, и , мерзко  закашлявшись , срывает  свой  обыденный  голос.
Андрей  Ивакин  недовольно покачивает  головой: да , паршивый  у  тебя  голосок… а  я , сказала  она , выше  петь  и  не  напрашивалась.
 Затем  Ивакин  приглашает  ее  в  ресторан , и  ночью  ее  голос  уже  не  вызывает у  него  никакого  раздражения: кричит  она  неплохо , размышляет  Андрей , неплохо  и  без  слов - словами  миры  рушатся , а  любить  мне  ее  не надо. Незачем  мне  ее  любить - не  на  что… 
 
  Был  бы  у  Фролова  выбор , он  бы  тоже  не  любил  свою  жену. Но он  уже  начал , и  поэтому , заехав  к  цыганам  за  травой , он  уезжает от  нее  на  дачу.
Середина  января… ломота  в  груди , несколотый  лед  на  ступенях ; Фролов  растапливает  баню  и  думает , что  период  названный  Гермесом  Трисмегистом «старостью  и  измождением» мира , наверное , уже  настал.
Летящие  в  топку  ветви  неестественно  бодрятся , хрустят , напутствуют  друг  друга , телом  худые , а  крепыши: Фролов  телом  тоже  не  бычара , но  он  не  бодрится  - за  его  спиной  растрепанный веник.
  Вчера  после  ужина  Фролов  при  свете  свечи  читал  на  немецком «Очерки  истории  греческой  философии»  Эдуарда  Целлера: значки… строчки… какие  короче , какие  длиннее… что  еще  сказать ; немецкого  Фролов  не  знает  и  он  решает  затушить  свечку , и  читать  Целлера  в темноте: может  быть , тогда  побольше  пойму , безосновательно  предположил  он.
Свечу  он  затушил  крайне  своеобразно: с  такой  силой  дунул , что  свеча  упала  на  выключатель  настольной  лампы. Лампа  загорелась, однако  Фролову  данное  обстоятельство  в  плане  чтения  ничем  не  поспособствовало: Целлера  на  немецком  он  не  понимал  и  при  свете  свечи. А  когда  горит  лампа - это  же  еще  ярче.
 Фролов  подбрасывает  в  печь  и  ветки , и  целые  неразрубленные  поленья: рывок  намечен , цель  ясна – ясна  супруге. Нет , не  мне. Я  вновь  в  раздумьях… внезапно  прямо  из  топки  вырывается  хриплый  крик:
- Еще  дров!
Фролову  волнительно  и нехорошо ; у  кого-то  и  нимб - головной  убор , но  поможет  же  ли  он  Фролову  прибраться  в  его  сердце? отдавая  себя  всем , кто  возьмет  и  не  коря  жену  за  то , что  она  чавкает , Фролова  не  тешится  мечтою  пожить  в  другой  судьбе – выбирай  любую , но  учти: они  все  учитывают , они  в  каждого  вхожи ; Фролов  понимает , что ,  поменявшись  ролями , ты  натыкаешься  на  обязанность  учить  чужой  текст , но свой  же  из   головы  не  выкинешь , дешевыми  радостями  душу  не  исцелишь , Фролову  готов  на  всякое  доброе  дело , его  супруга  загрязнила  текущие  в  нем стихии…
- Еще , Фролов , еще! – прокричали  ему  из  топки.
- А  откуда  вы  меня  знаете? – спросил  Фролов.
- Не  важно , Фролов! В  вашем  мире  для   нас многое  не  важно! Да  будет  так  и  дальше! Еще  дров!
  Фролов  подбросил , связываться  он  не  стал: не  про  ад  ли  мне  через  его  уста  намекают? не  про  то  ли , что  и  там  в  день  обрезания  Господня  подмораживает?… Боэций  просил «насколько  возможно  соединять  веру  с  разумом» – насколько  возможно: не  больше , и  Фролов  продолжает  порабощаться  марихуаной.
  Отдаляясь  от  жены. Овладевая  по  самостоятельно  составленной  инструкции  приемами  фуэте.
 Уступая  свою  коллекцию  миниатюрных  иолов  инкассатору  Сергееву.
  Продав  ее  меньше , чем  за  полцены.
 «Отстраненность  одно  из  необходимых  условий  жизни  воина».
  Если  ты , Фролов , будешь  продолжать  опираться  на  эту  кастанедовскую  байду , ты  можешь  зайти  очень  далеко.
  Угу… Но  мне , в  принципе , туда  и  надо.
  Восемнадцатого  июля  2001  года  Фролов  перебирает  в  памяти  имена  всех  лично представившихся ему демонов.
Седов  хмуро  сидит  в  кафе-мороженом  с  бесповоротно  снижающейся  пташкой  лет  тридцати  семи.
  Семья  из  четырех  человек  сосредоточенно  собирает  вещи: сын  и  дочь  еще  маленькие , мама  чуть  побольше , отец  работает  инкассатором  и  регулярно  видит  стандартный  для  него  ночной  кошмар: Григорий  Сергеев  выезжает  на  работу  в  феноменально  усовершенствованной  машине , ему желают  добра , но  он  в  бесконечном  ужасе , поскольку  перед  самым  выездом  ему  сказали: «Ваша  машина , Сергеев , отныне  неприступна: нажмете  на эту  кнопку  и  вылетит  граната , нажмете  ту , пойдет  газ. Одним  словом , руками  особо  не  шерудите – убьетесь! накроетесь» - семья  Сергеевых  завтра  утром  они  уезжает  в  Одессу  и  сборами  руководит  сам  Григорий Сергеев.
  Берем… что? не  шашки  го - лишь  По  с  Рампо: не  всё , что  есть. Курицу  в  путь. Купальные  принадлежности. Кремы , чтобы  не  обгореть. Фотоаппарат , чтобы  потом  не  забыть  как  нам  было  вместе. 
Насидевшись  с  утра  на  дорожку , они  спускаются  в  метро.
Фролов  в  такую  рань  не  выходит  ни  из  дома , ни  из  себя. Он  лежит  на  полу. Ест  сливы  и  слушает  Тома  Уэйтса.
Мартынов  наблюдает  на  Тверском  бульваре  за  необъявленным  дефиле  ухоженных  педиков.
Носастые  дальнобойщики  нетрезво  замерзают  в  трех  километрах  от  Сургута - малой  родины  Григория  Сергеева ; один  кричит: «Мы  замерзаем!» , второй  уныло  улыбается: «Оба?»
«Конечно  же , оба!» .
 И  Марат  Вахетов , успевший  побывать  и  католиком , и  буддистом , и  даже  распространителем  среди  хантов  и  манси  зимбабвийского  культа  Мвари , с  облегчением думает , что  если  оба , то  и  пусть. Как  говорится: я  бы  и  сам  заплатил , но  пополам  как-то  справедливей - в  самом  Сургуте  честная  ртуть  бьется  о  верхний  предел  термометра  и , покрывая  синяками и  шишками  то , что  у  нее  было вместо  головы , идет  на  попятную , лишь  полностью  убедившись  в  невозможности  прорыва. Хотите ложь? – зловеще  бормочет  она про себя. - Будет вам ложь!.
  The  Lord  be  with  your  spirit.
  You  want  to  tell… on  the  turning  away… по  перрону  Киевского  вокзала  пружинистым  шагом  продвигается  Григорий  Сергеев ; он  с  чемоданом  и  рюкзаком , и  его  жена , покорно  согнувшись  под  гнетом  нескольких  спортивных  сумок , догоняет Сергеева  с  целью  уточнить  у  него  для  себя  ясное… для  себя - для нее. Питающей  к  Григорию  зрелую  страсть. 
- Ты  билеты  не  забыл? – спросила  она.
Григорий  Сергеев  не  то , чтобы  поражен  этим  вопросом , но  он , скорее  всего , ждал  от  нее  большего.
- Разумеется , забыл , - ответил  он.
Не  имея  ничего  общего  с  двуличными  лесными  женщинами , безбровая  и хлопотливая  Елена  окликнула  своих  детей , порядком  отставших  от  авангарда  колонны  и  еще  не  понимающих , что  Чарли  Дарвином  не  было  сказано  последнее  слово.
  Дети  у  них  еще  маленькие , но  других  детей  у  них  нет , и  Елена  Сергеева  едва  справляется  со  смеховыми  спазмами:
- Дети! – воскликнула  она.
- Что , мама?
- Только  спокойно… Отец  билеты  забыл!
Дети  ее  не  послушались. Они  повели  себя  крайне  эмоционально: прыжки , гиканье , массовое убийство мух  означающими аплодисменты  хлопками – на  проржавевшие  рельсы  они  не  упали  только благодаря  очень большому  везению.
- Ну  ты , отец , и  мужчина! – восторженно  кричал  восьмилетний  сын.
- Горжусь  тобой , папка! – вторила  ему  еще  более  малолетняя  дочь.
  Веселье  продолжилось  и  дома. Родители  умеренно  целовались  и закусывали  поцелуи  не  поехавшей  в  Одессу  курицей , а  дети  сидели  с  ними  за  одним  столом  и  время  от  времени  подтверждали  громким  смехом  зачастую  отмирающую  и  поэтому  нуждавшуюся  в  постоянном  подтверждении  аксиому – наш  мир  еще  не  совсем  обречен. Еще  не  совсем.
 
 «Требуется  жизнь». Седов  не  помнит , кто  установил  на  его  балконе  длинное  древко  с  этим  объявлением.
  Полотнище  развевается. У  Седова  множество  вопросов. «Какая  жизнь? самоценен  ли  бром? куда дойдешь , если  уже не  смешно?».
  До  ответа  ему  всего  один  шаг. Седов  его  не  делает: ничья  память  не  удержала  ни  одного  случая  моего  духовного  подвига , и  трагедии  это  не  предвещает - я  не  виноват перед  тобой  , Светлана. Я  воспользовался  твоим  телом , чтобы  пробиться  к  твоей  душе.
  Валится  этажерка , вышибает  слезы  Пласидо  Доминго , в  окно  скребется  соскучившийся  огонь , слюна  превращается  в  змеиный  яд , ноют  старые  душевные  раны ; оттолкнувший  Седова  своими  нездоровыми  склонностями  бизнесмен  Каманин  приводит  к  себе  домой  совершенно  незнакомого  его  супруге  молодого  человека  и , даже  не  познакомив , сразу  же  отводит  в  свой  кабинет.
  Аня  к  нему  не  лезет.
  Бобер  к  цапле  лез: неприлично , говорил  он  ей , все  время  на  одной  ноге  стоять ; бобры  не  знают , куда  упадет  обкусанное  ими  дерево , и  этими  деревьями  их  нередко  прибивает , но  для  бобров  все-таки  вредно  быть  праздными , назойливые  они  тогда ; не имея  психических  способностей  кого  бы  то  ни  было  утешать  и  поддерживать , цапля  сказала  бобру , что  «вторая  у  меня  сжата  для  удара». Бобер  не  оставил  ее  в  покое , из  голого  любопытства  спросив: «Для  удара? А  для  какого?». Цапля  ответила: «А  вот для  такого» - и  ответила  не  только  словами , но  и  ногой , по  поводу  которой  он  ее  и  допытывал.
   Где-то  через  час  Василий  Каманин  поспешно  вышел  из  кабинета  и , схватив  жену  за  обе  руки , посмотрел  ей  прямо  в  маленькие  глаза.
- Радуйся , Анечка , - сказал  он , - сегодня  ночью  в  нашей  постели  нас  будет  трое. Ты , я  и  Дениска. Он  племянник  Гриши  Сергеева , инкассатора , ты  о  нем , наверное , слышала.
  Анна  Семкова  как  стояла , так  чуть  и  не  упала - пребывая  в  таком  настроение , словно  бы  она  подвыпивший  поэт  Лукумов , получившего от  самого  себя  заказ  на  произведение , где  он  вправе использовать  лишь  точки  и  запятые. Ну  еще  и  восклицательные , вопросительные  знаки. Но  никак  не  буквы.
- Дениска? – с  закипающей  злобой  спросила  она. 
- Еле  уговорил , он  крайне  стеснительный.
  Поднабрав  в  легкие  побольше  воздуха , Анна  Семкова  бросилась  визгливым  криком  на  защиту  своих  прав.
- А  обо  мне  ты  подумал?! – вскричала  она. - Дениска , видите  ли , стеснительный , а  я  что , в  наш  брак  с  панели  протиснулась?! Не  будет  этого! Родительским  благословением  клянусь , не  будет!
  Василий  Каманин  понимает  ее  довольно  слабо: в  недоумении  щиплет  усы  и  обиженно  кривится  заплывшим  лицом.
- А  ты-то  что  так  разошлась? – спросил  он. - Тебе-то  какая  морока?
- Под  чужим  мужиком  вертеться , по-твоему , не  морока?!
  Без  женщины  секс  уже  не  столь  сладок. Надменность  инертно  переходит  в  добродушие , ненормальная  частота  пульса  для  Анны нормальнее  нормальной , и  Василий  Каманин  беззлобно  рассмеялся: вот  еще  надумала , дурочка , как  самой-то  не  противно  так  о  нем  думать.
- Ты  бы , Анечка , сначала  уточнила , - сказал  он  , - кто  под  кем , а  только  затем  выпускала  бы  когти. 
  Анна  Семкова  в  замешательстве  наморщила  узкий  лоб: брови  у  нее  правильным  полумесяцем , но  мысли  на  ее  приятной  мордашке , в  целом, немного.
- Не вникаю я что-то , - в  сомнениях  пробормотала  она . - А кто под  кем?
- Да  вы  с  Дениской  даже  не  соприкоснетесь , – примирительно  откинув  с  ее  лба  каштановые  волосы , сказал  Каманин. – Оба подо  мной  будете.
 Здесь  она  и  прозрела - красивая женщина: один  из  лучших  «кусков  природы».
- Так , ты  его , - сказала  она , - в  этом  смысле  пригласил…
- Разумеется  в  этом , - замахал  руками  Василий , - в  каком  же  еще! В  каком? Ни  в  каком! Никаких  исключений!   
- А  я  уже  подумала…
- Что  ты , Анечка , я  тебя  никому  никогда  не  отдам. Ты  же  только  для  меня. – Вспомнив  о  чем-то  неприятном , Василий  Каманин  внезапно  нахмурился. - Я  и  Седову , когда  он  тянул  к  тебе свои  загребущие  лапы , чуть  руку  об  твое  колено  не  сломал. А когда  Седов  заметил  за  мной  гомо… тенденции , он  сказал , что он  и  кроме  меня  найдет  с  кем  выпить , в  крайнем  случае  и  один  на  бутылку  наскребет…
- Ну  ладно , причем  здесь  Седов , - мечтательно  улыбнулась Анна Семкова. - Позови  Дениску.
  Каманин  позвал: «иди  сюда , Дениска , тут  люди  хотят  тебя  увидеть  еще  одетым » ; Дениска  вошел  и , робко  перебирая  под  прохладным  светом  чешской  люстры  подгибающимися  ногами , ничего  не  прощебетал.   
- Здравствуй , Денис , - сказала  Анна  Семкова. – Чего  молчишь? А? С  тобой , по-моему, здороваются.
- До-обрый… ве-ечер…
- Интересный  ты  парень , Денис. Даже  то , что  глаза  слишком глубоко  посажены , тебя  не  портит. Как  смотришь  на  перспективу  сегодня  с  нами  остаться?
- Я  постараюсь , - пробормотал  Денис.
- Гляди , Денис , мой  муж  в  этом  ракурсе  очень  избалованный  человек: он , пользуясь моей  безотказностью , привык  к  самому-самому лучшему. – Анна  Семкова  со  сложными  чувствами  посмотрела  Каманину  ниже  пояса. - Ты  с  ним  до  этого  часто  был?
- Один  раз , да  и  то  в  спешке , - смущенно  ответил  Денис.
- Тогда  слушай  внимательно , - сказала  Анна  Семкова.
- Я  слушаю.
- Ну , во-первых…   
  Во-вторых , в  четвертых , бессонная  ночь , утренняя  неловкость: уходи , Денис , нам  с  мужем  надо  серьезно  поговорить. Хвойное  мыло. Подгоревшая  яичница  и  стояние  пробке ; в  обеденный  перерыв  Василий  Каманин  играет  в  двадцать  одно  со  своим  начальником  Валерием  Гонюшевым , для  которого  весь  год  бесконечная  зима  с  небольшими  перерывами на  все  остальное.
  На  кольце  царя  Соломона  было  выгравировано  «Все  проходит» , на идентичном  предмете  у  Валерия  Гонюшева  чернеет  надпись «Нигде  не  намазано» ; он  только  что  пообедал  и  теперь  просто  надувал  щеки.
  Надувал , сразу  же  сдувая , и  уровень  вони  в  близлежащей атмосфере заметно  повышался , тем  самым  в  очередной  раз  показывая , что , побывав  внутри  человека , воздух  чище  не  становится.
  Запах  же  не  ограничивается  какой-то  определенной  частотой , он преследует отовсюду , и  атаки  изнутри  портят  кровь  Гонышева  гораздо  интенсивней , чем  любое  внешнее  общество: бесов  не  сломить  в  рукопашную , расслоение  на  живых  и  мертвых  отнюдь  не  социальное  расслоение ; когда  к  тебе  подходит  кто-то  напоминающий  демона  и  вкрадчиво спрашивает: «Огня  не  найдется?» , ты, взывая  к  предкам , бледнеешь. Теряясь , переспрашиваешь  у  него: «Закурить?».
  Собеседник  говорит  тебе: «Я  не  курю. Огня  не  найдется?» , и  ты  понимаешь , что  вот  он: продольный  срез  предпоследней  встречи. Но  были  и  другие  времена , и  у  тебя  в  этих  временах  было  зрение  еще  не  остывшего детства…
- У  меня , Валерий  Сергеевич , - перебирая  три  истертых  карты , сказал   Каманин , - тут  у  меня  как  бы… девятнадцать…
- Дай  я  сам  пересчитаю. Точно , девятнадцать… Вынужден  признаться - сделал  ты  меня.
- А  у  вас  сколько? – спросил  Каманин.
- Не  жирно  у  меня , Вася , сплошной  позор. – Валерий  Гонюшев  безрадостно  затянулся тонкой  сигарой. - Непонимание  жизни , Василий , приводит  к  ее  презрению , а  жизнь  не  прощает , когда ее  презирают. Выстрел  раздастся  ровно  в  полночь. Между  прочим , ты  слышал , что  нашему  ди-джею  Таванееву  отрезали  член? 
- К  этому  все  и  шло , - ответил  Василий  Каманин. – Но  все-таки  сколько  у  вас?
- Двадцать. Всего  одного  не  хватило.
- Но  вы  же  и  так  выиграли , - удивился  Каманин.
- Да  у  кого  я  выиграл , - презрительно  протянул  Гонюшев.
- У  меня.
- Тоже  мне  выигрыш. Ни  рыба , ни  мясо… обыграв  тебя , и  ребенок-дебил  бы  в  ладоши  не  хлопнул , настолько  это  несложно. – Выбросив  недокуренную  сигару  на  проспект Вернадского , Валерий  Гонюшев  не  собирался  никому  улыбаться. -  Все , Каманин , кончился  перерыв , работать  пошли.
Они  идут  вкалывать. Перекладывать  бумаги  и  изнывать  от  безвестного  труда ; Каманин  с  затаенной  обидой , Валерий  Гонюшев  с агрессивной  печалью: я  победитель  местных  соперников , и  меня так  и  подмывает  схлестнуться  с  судьбой.
В  моей  душе  вечная  какофония  минора , и , составляя  неподвластную  нотной  записи  мелодию , тяжелые  на  ощупь  звуки  подготавливают  меня  к  плавному  переходу  в  общество , далекое  от  гражданского.
Она  мне: «Семечек  хочешь?» , я  ей: «Я  хочу  тебя» , но  она  говорит , что  не  любит  привередливых: да  кто  она  такая , чтобы  меня… но  и  я… кто  я  такой , чтобы  ее… никто я. И  я  никто , и  мое  я  никто , а  она-то , она… любимая  женщина  она , Даша  Арсентьева: могила  она  моя… ненаглядная…
 Валерий  Гонюшев - неотомщенный  торговец  мебелью. Ситуацией  он  не  владеет , и  его  предки  не  были  выходцами  из  когда-то  знаменитого  Чилака. Они  вышли  не  из  него.
 Из  него  в  свое  время  никто  не  вышел.               
 
  Чилак  богатый  торговый  город  и  в  1362-м  он  готовится  к  нападению  кочевников. Войск  в  Чилаке  крайне  мало , и  там  почти  мобилизация ; все  сгрудились  за  крепостными  стенами - кому  меч , кому  копье , а  Свилану  Тусу  ничего.
  Не  ценят  его  в  Чилаке: не  дурманят  и  не  выгораживают , но  в  наблюдательную  башню  все  же  посадили. Каждый  нож , хлыст , каждая  пара  глаз  на  защиту  Чилака  встать  обязана. Но  Свилан  Тус и  видит-то  плохо  , и  из-за  его  низкого  положения  в  Чилаке  женщины  обходят  его  стороной: ноги  у  тебя  хромые , говорят  они, а  руки  у  тебя  кривые , на  найдешь  ты  себе  среди  нас  никого – вожделей  луну , Тус , она  же   старуха: может , и  согласится.
  Свилан  не  бывает  с  женщинами , он  бывает  лишь  сам  с  собой , и  от  постоянства  такого  времяпрепровождения  глаза  у  него  видят не  четко: он  сидит  в  наблюдательной  башне  и  отмахивается  коричневым  языком  от  комаров  и  стрекоз. День  сидит , второй - его  спрашивают:
- Что  видно , Тус?
- Да  ничего  не  видно…
- Ну , гляди!
- Тем  и  занимаемся…
  От  передаваемой  им  информации  напряжение  в  Чилаке  постепенно  спадает. Свилан  же  и  на  третьи  сутки  об  одном  и  том  же  твердит:
- Ничего  не  вижу…
- Совсем  ничего?
- Совсем. Только  какая-то  тень. Но  это  уже  мои  личные  проблемы , вам  и  уточнять незачем.
- Вероятнее  всего , незачем , - сказали  ему. - Но  все  же , что  за  тень?
- Тень , как  тень , - ответил  Тус. - Но  огромная: второй  день  она  со  всех сторон  Чилак обступает , но  так  близко  впервые  подошла. Но  вам  из-за  этого…
- Близко?
- У  городских  ворот  она , а  внутри  нее  словно  бы  какие-то  точки. Если бы  я  знал , ночь  сейчас  или  день , я  бы  подумал , что  они  светятся – как  звездочки … или  факелы  это  у  них… Сейчас, вообще , день  или  ночь?
  Что-то  между , как-то  смутно , кому-то  не  до  благородного  образа мыслей ; народ  судорожно  приступал  к  обороне , но  было  уже  поздно - Свилан  Тус  скучает  в  наблюдательной  башне , а  внизу  треск  ломаемых  ворот , крики  паники , стоны… конское  ржание , мольбы  к  небу… проклятия  Свилану  Тусу…
Кочевники  взяли  Чилак. 
Или  все  это  придумал  Редин.  В  день  воинской  славы  России , когда , плача  навзрыд , Алена  Сипулина  не  обращала  внимания , что  брызги  от  ее  трассирующих  слез  оставляли  на  платье  Екатерины  Макаренко  несмываемые  химией  пятна.
У  беспокойной  и  неамбициозной  Алены  карие  печальные  глаза  и  скромные  аккуратные  груди , под  ее  минет  хорошо  засыпается ;
тридцатидвухлетняя  формовщица  колбасных  изделий  Екатерина  Макаренко  не  могла  припомнить  случая , когда  бы  мужчины  не  провожали  ее  домой… не  Алену – меня , без  секс-умысла… ready , steady , go… Екатерина  обычно  так  нажиралась , что  не  проводить  ее  казалось  им  неприличным.
Она  не  трезва  и  сейчас: Екатерина  Макаренко  не  может  удержать  в  памяти  по  каким  же  причинам  возле  нее  настолько  рыдают.
- Кажется , Редин  ушел  от  тебя  с  какими-то  словами , - неуверенно  предположила  она. - В  его  словах , как  я  понимаю , твои слезы  исток  и  берут. Он   тебе  что-то  сказал… Ты  мне  толком объясни , что  он  тебе  сказал.
- Он  сказал… - всхлипнула  Алена  Сипулина.
- Дословно.
 Подчиняясь  плотному  нажиму  вроде  бы  не  самовлюбленного  участия , Алена  Симагина  постаралась  говорить  как  можно  отчетливее:
- Когда  он… Редин…  ушел , я  несколько  дней  думала  о  том , почему  же  он  не  сделал  этого  раньше. Я  думала  не  только  о нем , но  и  о  нем  после  меня. – Алена  Сипулина  аритмично  вздрогнула. - Поцеловав  меня  в  губы , он  сказал: «Ты  женщина, а  я  мужчина – это  вряд  ли  одно  и  тоже»…
  Екатерина  Макаренко  стремительно  приложилась  к  бутылке. Минуя  рюмку  и  закусывая  только  воздухом.
- Так  и  сказал? – спросила  она.
- Слово  в  слово… - ответила  Алена.
- М-да.
- Ах…
- Теперь  я  понимаю , почему  ты  плачешь. Но  ты  не  плачь: такие  мужчины  достойны того , чтобы  о  них  плакали , но  ты  не  плачь.
- Я не могу  перестать  плакать , пока  у  меня  не  кончатся  слезы, - веско  сказала  Алена  Сипулина. - Ну  хорошо , такие  мужчины  достойны  того , чтобы  о  них  плакали , но  чего  достойны такие женщины?
- Как  мы?
- Да , как  мы. Как  ты , как  я , как  мечтающая  забеременить  от  собственного  пальца  Оля Павулина.
- Твою  Олю  Павулину  я  бы  и  сама  с  большой  радостью  дустом  накормила. -  Отхлебнув  еще  граммов  семьдесят , Екатерина  Макаренко   подумала  о  том , что  ей  уже  никто  не  подарит огромного  букета  чайных  роз. - Такие  женщины , как  мы , дорогуша , достойны  того , чтобы  плакать. Плакать  и  помнить…
- О  ком? – спросила  Алена.
- О  таких  мужчинах.
О  женщинах  тоже  помнят – и  Дабустан  Арестант , и  Егор  Тимофеевич  Камлатов , расчетливый  и  завистливый  как  коммерсант , так  и  любовник  Ольги  Павуниной , пока  не  забывший , что  найденной  в Вероне  рукописью  Гая  Катулла затыкали  бочку  с вином – не  зная  вдохновения  и , удачно  закончив  с  трудно  дававшимися  переговорами , он  вернулся  домой  и  безмолвно  развалился  в  любимом  кресле. Но  легче ему  от  этого  не  стало. Так  как  его  жена Альбина , почему-то  считавшая , что  она  поет  даже  лучше , чем  молчит , села  ему  на  колени  и , прицелившись  в  самое  ухо , затянула  недавно  разученную песню.
Альбина - наполовину  монголка , а  на  половину  пошла  в  мать , устойчиво держащуюся  старообрядческой  веры  и  приехавшую  в  Москву  из  самого  их  гнезда , из-под  Брянска – пропев  до  конца  все  четыре  куплета  монгольской  плясовой  , Альбина  полезла  в   душу  Камлатова  за  комплиментами.
- Меня  лучше  видеть  или  слышать? – спросила  она.
- Как  тебе  сказать , - пробормотал  Егор  Тимофеевич.
- Ну?
- О  тебе  лучше  помнить.
 Так  и  ответил. Негромко , но  ей , крутящей  нунчаки  как  над  ним , так  и  у  его  боксерской  груши - декоративной. Из  оникса.
  В  коленях  боль , на  них  синева… значит , все-таки  падал.
  Егор  Камлатов  рассуждает  в  таком  роде  после  загульной  ночи , незадачливые  беззаветные  боксеры  не  только  тогда:  у  жестоко  избиваемого  профессионала  Пако  Гонсалеса перед  каждым  боем  у него  был  один  и  тот  же  сон ; Пако  снилось , что  его  избивают , и он  против  этого  излишне  не  возражалет, основываясь на  том , что  у  любого  уважающего  себя  боксера  должна  быть  своя  особенность: у  кого-то  молниеносное  передвижение  по  рингу , у  кого-то  страшный  левый  джеб  или  умение  неуловимо  сокращать  дистанцию - особенностью  Пако  Гонсалеса  была  постоянно  разбитая  физиономия , и  в  его  углу  велся  жаркий  спор.
  Наставников  у  Пако  Гонсалеса  двое.
  Карлос  Паченга  и  Мигель  Сантисо - Паченга  орал: «Его  сейчас  убьют! Зароют! Бросай  полотенце!» ; полотенце  у  Сантисо , оно  обмотано  вокруг  его  правой  кисти , и  Мигель  размышлял: еще  рано… не  в  первом  же раунде  сдаваться. Более  того: секунд  двадцать  назад  наш  мальчик  сделал  удачный  выпад. Заронил , бесенок , надежду.
  Пако  Гонсалес  до  второго  раунда , похоже , не  дотянет.
  Мигель Сантисо  уже  слегка  потряхивает  правой  кистью: слетит  с нее  полотенце - получается , судьба , сдаемся , а  если  удержится , то еще  попыхтим… на  ногах  сегодня  Пако  работает  просто  отвратно … как  старуха  Росита  с  варикозным  расширением  вен - для  того, чтобы  рефери  обратил  внимание  на  полотенце , оно  должно  упасть  не  мне  под  ноги , а  на  ринг , и  в  нашего  малыша  Пако  я  не  сказать , что  не верю, но  старый  черт  Паченга  орет  все  настойчивей: «Бросай , Мигель! Убьют  же  его! Бросай!».
 Мигель  Сантисо  размахивает  рукой  гораздо  резче , чем  до  этого , полотенце  с  его  правой  кисти  ни  в  какую  не  слетает , Пако  Гонсалес  от  своих  наставников  всего-то  в  полутора  метрах: он  у  канатов , его….
Следующие  семь  часов , не  считая  пятнадцати  минут  на  дорогу , Карлос Паченга  и  Мигель Сантисо провели в  городской  больнице  немного  юго-западней  пирамиды  Чолопа.
Они  ожидали  новостей  о  состоянии  своего  подопечного , за  жизнь  которого  бились  лучшие  спецы  реанимационного  отделения.
 Молчание  было  нарушено  только  ближе  к  рассвету.
- Хреново  подготовились , - с  глубокомысленной  расстановкой  прошептал  Карлос  Паченга.
- Да  уж , - согласился  с  ним  Мигель  Сантисо.
 
  Мне  изменяли , я  терпел: лишь  заливался  теплой  водкой. Я  рвал  рубаху , как  умел , и  нервно  тряс  своей  бородкой - Седов  не  занимался  и  не  занимается  боксом  даже  с  бесившими  его  женщинами.
  С  одной , второй , обе  позавчера , в  клубе  чайной  культуры , первая  красивая , вторая  похуже: ты  красивая… да , красивая…
  Настолько  красивая , что  не  верится? Не  верится , что  настоящая?
  В  это  верится. Без  проблем… с  деревьев  спилены  все  кроны: и  повеситься  не  на  чем. Храм  разваливается , но  лет  на  десять  вперед  он  это  место  за  собой  застолбил - не  выступая  миротворцем  на  организуемых  в  Царицыно  петушиных  боях , Седов  устроил  себе  незаслуженный  отдых. Одиноко  вошел  в  как-то  странно  охраняемый  государством  парк , присел  на  покосившуюся  скамейку  возле  православной  церкви  и  стал  внимательно  присматриваться  к  немногочисленным  окружающим.
  Ничего  вызывающего  интереса.
  Лишь  щуплый  сутулый  парень , что-то  рисущий  себе  в  альбом: наверное , церковь.
  Седов  посидел  рядом  с  ним , примерил  к  себе  высказывание  Поля  Декурселя «Негодование - это  муза  честных  людей»  и , уже  вставая , посмотрел  в  его  альбом.
  Там  не  церковь.
  Не  богатырь  Дубыня. Не  уморительная  бабочка  с  трехметровым  размахом  крыльев.
  Седов  не  знает , что  он  рисовал  до  его  прихода , но  на  открывшейся  перед  ним  странице  был  изображен  не  кто  иной , как  Седов. Только  не  совсем  чтобы  Седов , а  некто  наподобие: овал  лица Седова , но  сама  физиономия  злобная , губы  напряженно  сжаты , брови  сдвинуты  к  переносице… тремя  днями  раньше  Седов  хотел  поговорить  с  убегающей  от  него  женщиной ; она  спасалась  бегством  по  улице Бехтерева , и  он  следовал  за  ней , увещевательно  говоря: у  меня  к  тебе , девушка , высокие  чувства , но  мои  высокие  чувства … они  гнусные: гнусные  высокие  чувства… такой уж  я  человек – возвышенный  до  низин…
  От  рисунка  Седов  не  в  восторге. Тоже  мне  художник , подумал  он , и  лицо  нарисовал  каким-то  невероятно  злющим , и  мои  губы  на  данном  рисунке , как  у  императора Августа , когда  ему  сообщили , что  следом  за  ним  миром  будет  править  еврейский  ребенок - не  могу  я  быть  таким , каким  он  меня  написал.
  Не  художник  он – маляр.... подобной  лошади  и  посоветовать  не  грех.
- Я  не  против , что  ты  меня  рисуешь , - сказал  Седов , - мне  на  это  глубоко  наплевать. Но  если  ты  все  же  отважился  взяться , то  стремись  хотя  бы  к внешней  схожести. Не будь ничтожеством. Старайся этого избежать.
  Выкрои  пять  минут  на  мысли , забудься  в  потоке  астрала , ни  при  каких  условиях  не  клянись  спасением  - окинув  Седова  наметанным  взором , парень  сверил  увиденное  с  рисунком  и  широко  улыбнулся.
- Как  есть! – самодовольно  воскликнул  он.
  Улыбнувшись , художник  перевернул  страницу. Как  бы  исчерпывая  в  Седове  мимолетную  заинтересованность. Затем  снова  улыбнулся: еще  и  прежнюю  улыбку  не  унял , но  уже  следующей  Седова  изводит.
- Вам  что , не  понравилось , как  я  вас  написал? – спросил  он. – При  всей  моей  классической  школе?
- Да , парень , не  понравилось , - ответил  Седов. - Не  художник  ты: маляр. – Седов  непримиримо  отвернулся. -  Фотограф  хренов…
- А  вам  бы  хотелось , чтобы  я  вас  абстрактно?
- Маляр , гондон…
  Отвернувшись  от  сутулого  художника , Седов  не  увидел  миллиона  луговых  собачек - они  его  не  обступали. Седов  в  свою  очередь не  донимал телепатическими  мыслями  Александра  Михайловича  Блуванова , еще  пять  лет  назад  преподававшего  у  него  философию и  скрещивающего  под  столом  короткие  ноги  с  проворством  образованного  идиота.
  Александр  Блуванов  зав. кафедрой , доктор  философских  наук , но головой  он  не  у  себя  в  институте: у  милой  девы  завис  компьютер  и  Блуванов  привязывается  у  ее  подъезда  регрессирующего  коня , Блуванов  головой  сейчас  добрый  молодец ; в прошлый  раз  он  привязывал  коня  еще  в  феврале  у  кожно-венерологического  диспансера , где  кое-кому  еще  хочется , но  уже страшно.
  Вбежав  на  ее  этаж , Александр  Михайлович  продавил  звонок  указательным  пальцем  и  нетерпеливо  закричал: «Открой , милая  дева! Скорей , лапушка! Это  я , Блуванов!».
Она  ему  не  открывает.
Егор  Камлатов  стоит  на  дне  гребного  канала  в  аккуратном  тазике  с  цементом. Седов  полагает , что  без  черновой  работы  себя  не  найдешь. Александр  Михайлович  Блуванов  головой  теперь  в  чистом  поле - он  беседует  с  совестью  отказавшегося  летать  змея.
Змей  воздушный , Александр  Блуванов - маленький  мальчик , и  он  умоляет  змея: взлетайте , пожалуйста. Вы  не  можете  не  летать , я  же  вас  купил - змей  стоически  валяется  на  траве , мрачно  сказав: «твои  деньги - не  мое  будущее» , и  мгновением  позже  Александр  Блуванов  шепчет  кому-то  в  драном  треухе: будда  говорил , что  он всего  лишь  тринадцатый  Будда…
 У  Александра  Михайловича.  сухо  интересуются: «Ну  и  что  с  того?» , и  Блуванов , опасливо  посмотрев  по  сторонам , говорит: я  буду  четырнадцатым.
Тест  на  безумие  подвластен  только  истории.
Седов  запросто  делает  по  семь  часов  беспробудного  сна.
Блуванову  тесно. Inertissima  vanitas? инкубы , суккубы , они  развязывают  Александру  Михайловичу  шнурки  на  его  стоптанных  валенках , пекут  ему  хлеб  из  полыни  и  зав.кафедрой  от  них  не  открещивается…
- Вызывали , Александр  Михайлович? – спросил  у  Блуванова  вошедший  в  его  кабинет  студент  Федин.
Блуванов  посмотрел  на  своего  лучшего  ученика  и  жестом  пригласил  его  присесть.
Андрей  Федин  пока  еще  не  стал  для  себя  приемлемым  светильником , и  лицо  у  него  в  волнении  и  фурункулах ; весь  вид  Александра  Блуванов  взывает  к  столь  же  незамедлительному  сочувствию , и , когда  результат  уже  известен , сражение  за  него  не  дает  результата: что  вы… это  не  так…  небо  еще  не  опустело ; в  1994-м году , так  и  не  сошедшись  с Блувановым  мнениями  о  количественном  составе  каппадокийских  отцов  церкви , Седов  набирал  номер  некоего  офиса  и  просил  позвать  к  телефону  свою любимую , не  называя  при  этом  ее  имени.
«Позовите  мою  любимую , позовите  ее  подойти» - на  том  конце  сначала  бросали  трубку, а  затем  начали  его  посылать.
- Ты , Федин , мой  лучший  ученик , - сказал  доктор  философских  наук  Александр  Блуванов , - и  я  хочу  тебе  кое  в  чем  признаться. Спросишь, почему  тебе? Потому  что  мой  лучший  ученик и  при  рассмотрении  проблемы  независимости  друг  от  друга  декартовых  substantia  cogitas  и  substantia  extensa  ты  показал…
- Я  слушаю  вас , Александр  Михайлович.
- В  юности  я  занимался  боксом  и  всей  своей  жизнью , всей  карьерой  я  доказывал , что  мне  тогда  не  выбили  мозги. Я  доказывал , но  тебе  я  скажу…
  До  благословения  одиночества  народным  умом  не  дойдешь. В  сметаемой  колонне  машин  Гермарк  из  Митилены  подсказывает  Александру  Блуванову  доехать  до  Донского  монастыря  и  выпить  чашечку вонючего  сакэ.
  Эмпирия  Бэкона - это  опыт  опирающийся  на  эксперимент , а  несознательное  «Я»  выходит  за  пределы  индивидуального , но  Шеллинг  громил  субъективный   идеализм  Фихте , его  же  и  дополняя - Бернард  Мандевиль  отрицал  врожденное  моральное  чувство , и  Александра  Блуванова  никто  не  учил  не  поднимать  с  земли  чужой  монеты: он  ее  и  не  поднимал , но  погнутая  зеленоватая  монета  лежала  орлом  кверху , и  Блуванов   вытащил  из  отворота  брюк  и  кропотливо  сжевал  найденную  в  Алешкинском  лесу  бледную поганку. Засушенную  по-любительстки. На  монете  обозначен  номинал.
  «0  копеек». Александр  Михайлович  Блуванов  никогда  еще  не  думал  о  себе  с  такой  глубиной  отвращения , но  стихийный  материализм  зевков  Парменида  и  безличностная  тифозность  Брахмана , заключение  Гуго  Сен-Викторского  о  том,  что «мирская  ученость  составляет  необходимую  основу  для  религиозного  созерцания  и  мистического экстаза…
- И  что  же  вы  мне  скажете? – устав  ждать , нахмурился  Федин.
- Я  скажу  тебе , Андрей , что  мне  их  тогда  все-таки  выбили. Вот что  я  от  тебя , мальчик ,  не  утаю  - вот  вам  как  всем  надо  меня  воспринимать…

  Среди  воспитанников  Александра  Блуванова  был  и  Клим «Жан» Лубо , высокомерный  травник  и  закоренелый  натурал , любивший  доставлять  женщинам  изобличающее  их  удовольствие.
   В  ту  пятницу  он  радовался  жизни  в  светлой  пельменной.
   На  Китай-городе.         
- Пойдешь  со  мной , деточка , все  это  твоим  будет , - сказал  он.
 Поверх  уже  лежащих  на  столе  ста  долларов  Клим  Лубо  не  пожалел  для  нее  еще  ровно  столько  же , но  Ольга  Павунина  не  спешит , она  пользуется  моментом , жизнь  же  ею  неплохо  попользовалась , во  многих  своих  проявлениях - ее  и  бесплатно  редко  кто  хочет, а  тут  еще  и  деньги…
- Тебе  мало? – спросил  Клим  Лубо. - Не  вопрос.
 Еще  сотню , еще , и  еще  две ; у  Клима  Лубо  весьма  целеустремленный  взгляд , и  он  не  собирается  оступать  от  намеченного - что он  наметил , «Жан»  девушке  не  говорит ; на  столе  шестьсот  долларов , и  Клим  предусмотрительно  знает , что  прогулки  по природе  добавляют  хорошего  настроения.
  Ей  самой  добавляют. Природе.
- Теперь , девочка , нормально , теперь  ты  идешь? – спросил  он.
  Вычерпывая  выпавший  ей  шанс  до  конца , Ольга  Павунина  не  торопится: этот  мужчина , подумала  она , наверное , больной… физически-то  вряд  ли , а  вот  с  психикой  у  него  нетрадиционно , но  я  же  буду  спать  лишь  с  его  телом. С  телом  спать , из  психики выскребывать  деньги - Ольга  холодно  усмехается.
  Клим  Лубо  внезапно  ее  разочаровывает.
- Ну  что  же , деточка , - сказал  он , - видимо , не  договорились.
  Оставив  на  тарелке  семь  несъеденных  пельменей , Клим  Лубо  удаляется  от  Павуниной  шаг  за  шагом ; в  мае  1999-го  вирус  уничтожил в  его  компьютере  немало  файлов , но  тот , где  была  записана  его  биография , он  не  тронул: есть  вещи  неподвластные  стиранию , ни  временем , ни , тем  более , чем-нибудь  иным ; Клим  Лубо  жестче  жесткого  диска , и  его  уже  неоднократно  обвиняли  в принадлежности  к  мефистофельской элите - шаги  у  него  не  нарочито  широкие , но  Ольга  Павунина  заволновалась. Задергавшись , почувствовала  себя  перехитрившей  удачу  феминисткой: ну , почему бы  мне  не  вести  себя  на  людях  также , как  я  веду  себя  наедине? наедине  с  собой  я  же  мужчин  не  сторонюсь , только  о  них  я  и  думаю , когда  наедине  с  собой…
  Ольга  нервничает. Кричит  и  вопиет. Как  не  эстетствующий  земледелец  при  извержении  Везувия:
- Стойте , мужчина! Обождите! Ваша  последняя  на  меня  ставка  принимается  мною  незамедлительно!
  По  совсем  не  принимаемым  ею  в  расчет  причинам  Клим  Лубо  с трудом  сдерживается от  смеха: ни  дня  без  ночи , думает  он , лед  легче  воды.
  Вернувшись  к  Павуниной , Лубо  разорвал  наполомам  одну  из  купюр  прямо  у  ее  жадных  глаз - Ольга  Павунина  остолбенела. Клим  Лубо  ее  в  этом  предприятии  не  поддержал: высокий  он  человек - на  три  головы  ее  выше. А  внешне  не  скажешь.
- Ты  не  переживай , деточка , – сказал  Клим , - что  чуть  было  от  своей  жадности  не  пострадала. Фальшивые  эти  баксы. Сама  убедись.
  Убрав  остальные  пять  купюр  обратно  в  портмоне - им  там  темно, но  не  светом  единым – он  вручил  Ольге  обе  половинки , на  долю  секунды  оскалил  зубы , склонился  в  полупоклоне  и  ушел.
  В  прогрессирующе  гадком  состоянии  духа  Ольга  Павунина  провела  половинками  по  влажным  рукам  и  моментально  убеждилась  в  их  подлинности.
  Никаких  сомнений , живые  доллары , остается  склеить  и  на  шоппинг , у  Павуниной  же  скоро  день  ангела: выделю  его  из  всех  прочих , подумала  она , куплю  икры , итальянского  белья , хомяка… хоть  за  покупками , хоть  долг  Екатерине  Макаренко  отдать. Она  как  бы  не  напоминает , но  навести  порчу  непременно  пытается… недаром  же  позавчера  попросила  фотографию. Я  пламенно  ей  сказала: «если  будешь  настаивать , увидишь  мой  второй  шиш » , но  кому  же  тут  понадобилось  мое  плечо… чтобы  предоставлять  на  нем  покой своей  руке?.
- Тысяча  извинений , -  сказал  Клим  Лубо , - это  снова  я.
  Верно , он. Но  что  же  ему  еще? пять  целых  унес , а  одну  разорванную  он  мог  бы  и  мне…
- Се  иду , как  тать , всех  вас  здесь  имать , - неостроумно  высказался  Клим  Лубо. - Не  пугайся , девочка , это  всего  лишь  вольная  импровизация  на  тему  вечности. Моя  разорванная  бумажка  по-прежнему  у  тебя?
- У  меня , - пробормотала  Ольга.
- Ты  мне  ее  на  пару  секунд  не  отдашь?
Эту  разорванную  бумажку , точнее , две  неразорванные , Ольга  передала  ему  без  обидчивых  поз  и  горластых  возражений , но  желание  возражать  у  Павуниной  достаточно  обширно , оно  у  нее  в  сердце , и  на  кончике  квадратного  языка , ее  могилу  никто  на  назовет «Усыпальницей  сладкой  розы» -  приняв  у  нее  эти  бумажки , Клим  Лубо  взыскательно  разорвал  их  на  куда  более  меньшие.
Настолько  меньшие , что  их  оказалось  где-то под  сотню: примерно , как  и  долларов , когда-то  в  них  содержавшихся.
- Вот  и  все , моя  прелестная  незнакомка , - душевно  улыбнулся  в новом   полупоклоне  Клим  Лубо , - выздоравливайте. Не  смею  вас  больше  нервировать.
  И  уже  не  нервировал. Как  она  ни  надеялась. 
  На  что  же , на  что… она  еще  раз  указала  мне на  слабые  места  моего  тела , геомагнитные  изменения  в  худшую  сторону  влияют  на  мою  эрекцию , наше  время  никак  не  хочет  становиться  для  меня  попутным… на  что  же  надеется  Седов?
 Увы , но  не  сомнительные  разработки  Конта  в  общей  теории  гомогенности ; сжав  ледяными  руками  ничуть  не  болевшую  голову , Седов  сидел  за  праздничным  столом  и  сквозь  одинокий  бокал  с  недопитым  шампанским  понуро  смотрел  на  пустующие  стулья.
  В  его  голове  носилась  только  одна  мысль. Кроме  того , что  она  была  крайне  прилипчивой , она  еще  была  и  гипнотически  жуткой.
  Устав  держать  ее  внутри , Седов  начал  говорить. Произнося  ее  вслух , он  не  манипулировал  интонацией  и  не  успокаивал  себя  тем , чем  проиграна  всего  лишь  битва, а  не  война.
- Я  уже  не  похмеляюсь  первого  января , - глухо  бормотал  он. -  Я  уже  не  похмеляюсь  после  Нового  года…
  Отчаяние  действует  очень  резко. Из  головы  сыпятся  недовольно  сипящие  мошки. Седов  забыл  все  слова  древнейшей  египетской  песни «Шадуф». Фролов  не  считает  самым  благодатным  местом  женскую  раздевалку , полубойцовый  Климашов , еще  один  воспитанник  зав.кафедры  Блуванова , обладает  даром  суждения  и   иногда  путает, пьет  ли  он  или  уже  опохмеляется.
  Дрожит  ли  от  радости  или  от  холода. Алкает  ли  небесного  или  просто  сходит  с  ума. 
  Извернись  и  одолей. Наклонись  и  подбери. Сколько  в  почках  есть  камней , все  по  праву , все  твои.
  Подойдя  девятого  апреля  2000  года  к  барной  стойке , Виталий  Климашов  снял  швейцарские  часы  и  демонстративно  положил  их в  карман. Он  не  планировал  сегодня  ходить  по  доске  капитана  Кидда - по этой  доске , когда  она  одним  концом  на  корабле , а  другим  над  открытым  морем , и  ты  идешь  по  ней  с  завязанными  глазами , и  наконец , делаешь  шаг  вниз , Климашов  некогда  ходил: пусть  и  не в  прямом  смысле , но  ему  хватало. В  свое  время  он  был  женат. Его  несвежая  супруга  говорила  ему:
- Я  возьму  на  себя  боль  твоего  сердца. Но  головную  не  возьму , даже  не  думай  об  этом: голова  она  же  твоя , а  твое  сердце  теперь  наше  общее. Холодное , но  ты  не  бойся – я  его  отогрею.
- Но  если  ты  его  отогреешь , - попытался  возражать  Климашов , - оно  же  стухнет.
  Бракосочетание  способно  оказать  помощь , но  только  гуманитарную , и  Виталий  Климашов  не  выпускает  на  свободу  неестественные сексуальные  прихоти , он  не  чужд  идеалистической эстетики  и  биржевых  спекуляций ; девушка  из-за  барной  стойки  смотрит  на  него  определенно  без  тени  симпатии.      
- Налейте  мне , барышня , кружку  пива , - попросил ее Климашов. – Пожалуйста.
  Он  попросил  ее , не  закатив глаз , и  подпрыгнул , не  рассказав  о  заплыве  Мао  через  Янцзы ; Виталий  вновь  обратился  к  девушке , не  раззудив  плечо  и  не  проорав: «Я  иду!!! Иду!!! Не к  вам! Домо-ооой!!!».
- А  еще  орешков , - сказал  Климашов. - Большой  пакет.
Девушка  за  двойкой , двадцатилетняя  бисексуалка  Екатерина  Робова , посчитала  за  блажь  и  первый  его  прыжок , но  Виталий  Климашов  подпрыгивает  уже  и  во  второй , и  в третий  раз: от  окрыленности  призрачным  местным  счастьем? Сдурел? Екатерина  Робова  не  возьмется  поставить  здесь  знак  равенства.
- Вы  что  тут  прыгаете? – наливая  Климашову  пива , спросила  она. – Больны  или  заболеваете?
- Я  привыкаю , - ответил  Виталий  Климашов.
- К  чему  привыкаете?
- Сейчас , девушка , я  выпью  пива , - сказал  Климашов , - съем  орехов  и  вознесусь  над  землей. Чтобы  переход  был  по  возможности  плавным , я привыкаю  заранее. Вы  не  против?
- Мне  все  равно…
Но  она  ему  завидовала. У  нее  же , похоже , начинается  туберкулез ; она  пока  скрывает , но  у  парня , с  которым  Робова  встречалась  две  из  последних  трех  недель , была  именно  туберкулезная  волчанка , еще  не  дошедшая  до  стадии  рассеянных  по  всему  телу  бугорков.
Екатерине  он  о  ней  ничего  не  рассказывал , просто  однажды  предложил: «Хочешь , я   на  тебя  кашляну?». Екатерина  Робова  не  согласилась , но  Андрон «Кустарь» Барабанский предлагал , уже  дохая - сделав  ей  маску  из  овсяной  муки  и  находясь  под  впечатлением от  заявления  верного  пресненского  друга  Горбуновича  , назвавшего  его «поганым  скунцом».
Андрона  не  видела  его  до  этого  месяцев  шесть:  желая  возложить  цветы  к  ногам  ясноглазового  Паши  и  изыскав  по  дороге  только  палочки  Коха , «Кустарь» прошел  от  Лебедяни  до  Азова , попал  в  голодном  сне  под  пепельный  ливнь , выпил  двадцать  шесть  литров  красного  вина  и  полупустой  черпачок  домашней  ряженки  - Седова  она  не  видела  никогда. Выжигая  каленым  железом  едва  пробивающиеся  ростки  своего  материального  процветания , он  безвольно бредет  по  мокрым  дорожкам  Нескучного  сада.
Рядом  с  Ириной  Кобут. Раньше , пока  ее  еще  не  подложили , как  мину , в  его  жизнь , Седов  зачастую  испытывал  воздушный  гнет  раздумий ; он  интересовался  у  самого  себя:видел  ли  ты  когда-нибудь  тень  от  тени?» - Седов  беседовал  с  самим  собой  об  очень  многом: о  новолунии в  дни  римских  календ , об  африканском  движении  донатистов , о  закончившем  в  луже  блевотины  гениальном  Хендриксе , о  полярной птице  бургомистре , пожирающей  яйца  и  птенцов  колониальных  птиц ,  но  сейчас , когда  в  его  жизнь , как  мина , заложена  она , Седов  спит  у  стены  и  не  мечтает  ни  о  каком  воздушном  гнете  раздумий - он  беспомощно  маскирует  настоящие  чувства  под  половую  невоздержанность. Почти  позабыв  о  давнем  храбром  девизе  «Вбивай  его  шляпкой  вперед».
Седов  на  грани  разорения  своего  негостеприимного  сердца. Левая  часть  его  тела  более  подвержена  влиянию  дьявола , и  они  идут  под  слабо  выглядывающим  солнцем  мимо маленького  старичка  с  желтой  бородой ; он  говорит , молчит , показывает… спортивный  самолет  не  всегда  успевает  оторваться  от  земли  перед  самым  обрывом. Человек , сделавший  обрезание , должен  обсасывать  окровавленный  член , «no  pain , no  gane” , прошлая  женщина  Седова  была  гораздо  старше  Ирины  Кобут: он  как-то  вернулся  с  ней из гостей , и  зашоренная  банковская  служащая  Людмила  Шанеева  гневно  расчесывала  спутанные  волосы , обвиняя  во  всем  не  себя.
- Зачем  же  я  сегодня  напилась , - раздраженно  бурчала  она.
- Все  нормально , - сказал  Седов.
Бросив  в  Седова  расческу , Людмила  Шанеева  истерично  прокричала: ничего  не  нормально! Я  хотела  выпить  перед  сном  таблетку  реланиума, а  сейчас  уже  не  могу! Кто  знает , какая  после  этого  получится  реакция!.
Так , Люда , нельзя. Помимо  всего  остального , тебя  не  берет  за  горло  обида  за  наше  многострадальное  отечество. Ты  прибита  отсутствием  цели , но  мне  дорога  твоя  собачья преданность - без  труда  увернувшись  от  расчески , Седов  погасил  ночник , спокойно  сказав: нормальная  реакция. 
Он , конечно  же , не  врач , но  Седов  мужчина , а мужчины  не  бояться  рискнуть. Не  опасаются  увидеть  непридвиденные  сны. Не  брезгуют  рвать  зубами  сырую  козлятину.
Это , Люда , было бы  радостью , если  бы  так  не   напрягало.
С  Людмилой  Шанеевой  они  решительно  расстались ; Седов  все  дальше  отстает  от  своей  куда  спешащей  тени  и  его  не  разжалобить  направленным  на  него  стволом ; Ирина  Кобут  по-прежнему  идет  рядом  с  ним: она  моложе  его. И  старше  его  же  избирательного  неприятия  арианского  монофизитства. 
- Когда  я   шла в  этот  чертов  Нескучный  сад ,  - сказала  она , - мне  больше  всего  хотелось , чтобы  поскорее  кончился  дождь.
 Седов  положил  руку  ей  на  плечо , он  все-таки  вынуждал  себя  ее… любить  или  не  любить , но  он  себя  вынуждал. 
- Так  он  кончился , - сказал  Седов. – Не  идет. Ты  счастлива?
- Мне  этого  хотелось  тогда , - недовольно  ответила  Ирина. - А  сейчас  мне  хочется  кофе  с  ликером  и  бисквит. Со  сливочным  кремом.
  Carpe  diem: очень  похоже  на  то , что  Седов  наконец-то  определился – соскользнув  с  плеча  Ирины  Кобут , рука  Седова  поспешно  вернулась  в  карман.
 Теперь  уже  за  кастетом.
 Он  ее  не  ударил ; дав  Ирине  денег  на  кофейню , Седов  проехал  две  остановки  до  мастерской  скульптора  Феофанова , известного  ему  под  кличкой «Третий»  и  разговаривавшего  к  моменту  его  приезда  с  полной  женщиной  в  короткой  джинсовой  юбке.
- Вы  действительно  самый  яркий  представитель  арьергарда  мировой  культуры? – с  необъяснимым  напором  спросила  у  Феофанова  эта  низкооплачиваемая  специалистка по  регулированию  государственных  инвестиций.
- Как  комета , - ответил Феофанов.
- Что  как  комета?
- Яркий , как  комета. Комета  яркая , и  я  ей  под  стать. Как  комета Галилея. Или  Галлея…
- Но  это  же  не  одно  и  тоже , - сказала  она , - открывший  пятна  на  солнце  и  горы  на  луне  Галилей  умер  ровно  на  сто  лет  раньше , чем  настоявший  на  собственном  движении  звезд  Эдмунд  Галлей. Вы  точно не  уверены?
- Я  не  силен  в  конкретных  знаниях , - ответил  Феофанов.
- А  в  чем  вы  сильны? – спросила  она.
- Ну , поваляться  со  смазливым  батончиком , вкусить  перепелку  с хрустящей  корочкой , а  если  девочка  улыбчивая  блондинка , а  перепелка  с  гранатовым  соусом  и  все  это  под  раннего  Чика  Кориа… - Скульптор  несдержанно  простонал. - В  этом  я  безусловно  силен.
- Но  это , господин  Феофанов… не  сложно.
- Я и не гонюсь за сложностью , - честолюбиво усмехнулся  «Третий». - А  вы знаете , что кокаин не входит в рецепт «Кока-колы» только с 1903 года?
- Не  знаю…
  Приехавшей  к  нему  не  за  сексом  соотечественнице  было  весьма досадно , что , выпив  многие  цистерны  этой  дряни , она  ничего  не  знала  об  ее  прежних  достоинствах.
- Вынуждена заметить , Геннадий , - сказала  она , - что  с  вами  весьма  скучно  разговаривать. Я  даже  и  не  ожидала  встретить  в  вас  столько  пробелов.
- Я  люблю  белый  цвет , Галечка , - поясняюще  сказал  Феофанов. - Пробелы - это  же  красиво… пробелы - это  мой  личный  вклад  в  нашу  темную  живучесть.
 Как  любил  говорить  его  благопристойный  приятель  Седов: пересчитавшись  на  первый , второй , Троицу  не  составишь. Но  нужно  ли  ее  составлять? – у  Фролова  тоже  есть  сын , и  этот  карапуз  приводит  всех  в  восторг  не  только  своими  пухлыми  щечками , но и  удивительной  для  его  возраста  смышленностью.
  «Прелесть. Фантастика. Чума» - народ  ошалело  покачивает головами.
  Фролов  отворачивается. Мария  Скворцова , с  февраля  по  октябрь  работавшая  на  «Беговой» настоятельницей  туалетной  будки , умиляется  больше  всех:
- Какой же удивительный  мальчик , - с  предыханием  проворковала она , - в  кого  бы  ему  вырасти , чтобы  родителям  потом  ногти  не  грызть… А  что  ты  еще  скажешь?
- Мама  бо! – прокричал  ребенок.
  Щуплая  до  крайности  мама  чарующе  улыбнулась.
- Он  говорит , что  мама  большая , - сказала  она.
- Папа  ма! – не  стыдясь  своей  непосредственности , тут  же  заявил  ребенок.
- А  папа  маленький , - перевела  мама.
Все  восхищенно  рассмеялись. Все , все - кроме  почти  двухметрового  отца, которому  смеяться  почему-то  не  хотелось.
 Кроме  Фролова.
 Я  думала , Фролов , что  этот  торгующий  фруктами  нацмен  меня  уважает , я  же  его  постоянная  клиентка , но  он , продавая  три  кило абрикосов , наложил  мне  все  подряд… и  зеленые!… и  гниль! - с  женой  Фролов  на грани  развода: только  их  общий  ребенок  удерживает  Фролова  от  того , чтобы  она  его  не  выгнала.
Женщина , которую  Фролов  знал , как  неблизкую подругу  его  жены  непонятно  почему  считала  себя  думающей , и  презрение  к  окружавшему  ее  пространству  Наталья  Гвоздинская  выражала  в  частом  дыхании  на  очки , тем  самым  запотевая  их  стекла.
 Когда  Фролов  спросил  ее  о  причинах , он  спросил  ее  негромко:
- Зачем  тебе  это? – спросил  он.
- Я  ненавижу  все  вокруг  и  хочу  хуже  видеть , - ответила  она.
- Так  сними  их.
Она  не  сняла. Замялась – несгибаемая  слабость  требует  колоссальной  силы , а  забытое  напрочь  еще  изыщет  возможность вспомниться: жена  двухметрового  Фролова  любит  надавать  ему  по ушам. Главным  образом  словами , но  Фролов  с  ней , наверное , все же  разведется. Потому  что , если  он  с  ней  не  разведется , то  при  разборе  последствий  его  кости  могут  и  не  опознать.
Родившись  в  марте , можно  не  свидится  и  с  апрелем , предположительно  следящая  за  собой  заведующая  складского  комплекса  Наталья  непонятно  почему  считает  себя  думающей - Фролов  считает  себя  отцом  не  очень-то  нуждавшегося  в  нем  ребенка , и  вся  его  жизнь  после  женитьбы  всего  лишь  длительный  стоп.
Он  исполняет  перед   супругой  нелегкую  роль  метрового  яблочка. Она  как  бы  говорит  ему: «Поиграем , Фролов , в  догонялки: ты  за  мной , а  за  тобой  моя  пуля» - его  жена  не  носит  очки: она  попадет. Фролов  получит. Собираясь  биться  с  огромным  детиной , Пол Ньюман  своему  другу  Редфорду: если  есть  желание  заработать , поставь  на  него.
Из-под  земли  вылетают  шаровые  молнии. Словами  не  опровергнуть  действий - мыши  пищат , коты  давятся , не  будем  об  этом ; Пол  Ньюман  того  детину  все-таки  обломал. Невыдержанная  паства  вломила  протопопу  Аввакуму  за  то , что  он  отказывался  разделить  с  ними  жизнь  во  грехе , не  отпускающий  непристойных  шуток  Фролов , на  чей  дачный  участок  уже  не  заходят  ежики , посоветовал  Наталье  Гвоздинской  снять  очки. Но  она  его , как  и  Редфорд  Ньюмана , не  послушала.
- Сними  очки  , - сказал  Фролов , - и  будешь  видеть  ничуть  не  лучше , чем  сейчас , когда  ты  на  них  дышишь. Сними , не  доставляй  себе  идиотской заботы.
- Вообще-то  они  мне  идут , - прошептала  она.
- Женщины , женщины , - пораженно  промямлил  Фролов , -  вы  уже  научились  не  только стрелять , но  и  не промахиваться.
- На  то  мы  и  не  мужчины. 
  Они  не  мужчины , да , не  мужчины , а  я  мужчина , я  не  восторжен: спущенный  и  лопнувший  кит , пещерная  сова… самые  большие  груди  сейчас  у  трансвеститов. Фролов  свою  планку  не  занижает - в  подобном  направлении? на  меня  тут  можете  не  рассчитывать.
  Фролов  предается  круговой  прогулке  по  площади  Ильича , где  во мраке  ночного  заведения  тихо  дышит  пока  еще  мужчина  Николай Сергеевич  Орехов , скромно  помалкивающий  в  костюме  с  жилеткой ; редкие  волосы  расчесаны , к  столику  прислонена  трость , Николай  Сергеевич , как  и  все  остальные , крошечная  деталь  великого  паззла - Орехов  второй  час  пьет  маленькую  рюмку  коньяка  и  с  интересом  смотрит  по  сторонам. 
 Увидев  некоего  бритого  господина  в  цветастой  полурасстегнутой  рубашке , Николай  Сергеевич  предприимчиво  подозвал  его  к  себе.
- Молодой  человек , подсядьте , пожалуйста , ко  мне , - сказал  он. – Не  стесняйтесь. У  меня  уже  который  час  свободно.
  Константин «Фургон» Пасицын  недружелюбно  поморщился , но , приблизившись  к  Орехову  вразвалку , рукам  все  же  волю  не  дал.
- Тебе , дед , чего? – спросил  он.
- Мне , молодой  человек , хочется  с  вами  поговорить , - ответил   Николай  Сергеевич , - я  поговорю , вы  послушаете. Я  же  вслух: для  вас  говорить  буду. 
- О  чем  еще?
- Вот  вы  такой  молодой , сильный , - улыбнулся  Николай  Сергеевич , - а  денег  у  меня , старика , побольше  вашего  будет.
  При  этих  словах  Орехов  вытащил  из  пиджака  замшевый  кошелек: нормальные  люди  не  подают  к  праздничному  столу  отвара  из ложных  опят , и  время  атаковать , пожинать  бурю… лесничий  Мигун  уговаривает  волков  скоординировать  свои  акции  против  расслабившихся  браконьеров ; у  Николая  Сергеевича  Орехова  в  достатке  понимания  того , что , когда  он  умрет , никто  не  позаботится о  том , чтобы  память  о  нем  не  умерла  вместе  с  ним.
  Вместе  с  Николаем  Ореховым  умрет  последний  человек , который  бы о  нем  не  забыл - горько , печально , но  именно  с  ним  Николай  Сергеевич  умрет  в  один  день.
  Однако , Николай  «Монтана» Орехов   никогда  не  упускал  из  вида, что переставать  себя обнадеживать  нужно  учиться  смолоду. Как  раз  это  и  есть  самое  важное  предназначение молодости: научить  себя  не  заигрывать  с  надеждой. И , вытащив  кошелек , Николай  Орехов  его  открыл.
  Старенький. Истрепанный. Битком  набитый.
- Ну , молодой  человек , - еще  шире  улыбнулся  «Монтана» , - у  меня  здесь  ни одна  тысяча  надменными  Франклинами. А  вы  что  мне  можете  показать?
  При  виде  такого  количества  easy  money  у  «Фургона» Пасицына  загорелись  глаза  и  он , недолго  думая , решил  Николая  Сергеевича пренебрежительно  обобрать – уже  и   руки  к  его  наличным  придвигает.
- Нет , молодой  человек , так  дела  не  делаются , - накрывая  свои  деньги  морщинистой  ладонью , объяснил  Николай  Сергеевич , - вы  уж  присядьте  и  дайте  мне  посмотреть , чем  вы  сегодня  богаты. Просто  чтобы  сравнить , у  кого  из  нас  жизнь  больше  удалась.
  Недобро  усмехнувшись , «Фургон»  поднабрав  со  всего  накачанного  тела  целый  ворох  мятых  знаков  и  торопливо присел.
- Давай , дед , - в  нетерпении  нетрудной  добычи  прошептал  Пасицын , -  я  твои  пересчитаю…
  «Фургон» Пасицын  снова  тянет  руку , отводит  силой  воли  ненужные  мысли  и  проникается  доверием  к  положительной  целенаправленности  своей  участи , какой  он  приятный  молодой  человек… ни  ума… ни  выдержки -  у  Николая  Сергеевича   выдвигается  из  рукава  довольно  длинная  заточка  и  он  гвоздит  ей руку  Пасицына  прямо  к  столу.
  Пока  «Фургон»  истошно  орет , Николай  Сергеевич  сгребает  его  купюры  в  одну  бесформенную  кучку.
  Эти  деньги  он  потратит  на  Елизавету  Шурову: минуты  на  нее  тратить временами  жалко , но  не  деньги  же - Николай  Сергеевич  ей  как-то  сказал: не  иди  ко  мне , Лизон. Я  зову , а  ты  не  иди. Осрамлюсь  я  только… она  к  нему  все  равно  идет. Честно  пообещав: я  тебе  помогу.
  Николай «Монтана» Орехов , разумеется , невесел: «осрамиться  поможешь?» , но  Елизавета  Шурова  женщина  не  с  механикой  в  сердце - она  относит к  contemporary  art  даже  падение  с  лестницы  наступившего  на  свою  двухметровую  бороду  немецкого  бургомистра  и  без  иронии  говорит  «Монтане»: это  как  получится. Или  получится , или  осрамишься. Но  я  буду тебе  помогать  не  осрамиться.
  Стихийно  вспомнив , что  Елизавету  Шурову  почти  не  злит , когда он  зовет  ее  капибарой - к  прозвищу «водосвинка» она  не  столь  лояльна - Николай  Сергееевич  положил  заработанные  сегодня  деньги  в  самый  большой  карман  бежевой  жилетки.
  Ему  пора. «Монтана»  встает  из-за  стола  и  негромко похлопывает  по  плечу  никак  не  замолкающую  жертву.      
- Простите  меня , молодой  человек , - сказал  он , - чем  только  на  старости  лет  заниматься  не  станешь. - В  потускневших  глазах  Николая  «Монтаны» промелькнула  обида: быстрая , сильная. - На серьезные  дела  я  ведь  уже  не  гожусь.
  Не  слыша  из-за  танцевальной  музыки  ни  криков , ни  угроз , Николай  Орехов  уходит  доживать  эту  ночь  у  Елизаветы  Шуровой:  пробуй , Коля , ломайся… рви  жилы… ты  же не  готов  относиться  к  женщине чисто  по-дружески.
  Готов! Смогу!
  Это  у  тебя  разыгралось  воображение…  speak  low , they  can`t  take  that  away  from me , we`ll  be  together  again , Елизавета  обожает  Билли  Холидей ; она  угощает  всех  гостей  изумительным  медовым  лимонадом  и  живет  не  только  с «Монтаной» , но  и  с  Виталием  Климашовым , который , попутно  размышляя  о  либидо  потустороннего , зашел  на  свой  склад  и  схватился  за  поясницу ; его  в  легкой форме  бросает  из  стороны  в стороны , и  он  спросонья  интересуется  обычно  даже  не  вспоминаемым.
  Накануне  ему  было  не  до  этого. Предаваясь  идилли  бесцельного  сидения  в  темноте , Виталий  Климашов  долго  искал  чем  бы  ему  заняться  между  молитвами.
  Язвенный  колит , мещанское  счастье , в  число  первейших  личных принадлежностей  входят  карманный  молитвенник  и  закрепленный на  голени  кольт ; практически  завершив осмотр  своего  склада , Виталий  увидел  в  самом  углу  несколько  контейнеров.
  С чем? откуда? первая  модель  Самуэля  Кольта  была  из  дерева? он  пугал  ею  свою  дерганую  бабку?…
- Что  в  этих  контейнерах? – строго спросил  Виталий  Климашов. – Выпивка? Не  выпивка?
 Сопровождающая  Виталия  публика  неспокойно  задышала: они  и  сами  пока  не  уверены  во  что  им  верить.
  Верить  ли? бросаться  ли  на  борьбу  с  очевидностью  неочевидности?…
- Ничего  интересного , шеф , - сказал  Сергей  Рыбаков. - Еда  кое-какая.
- Что  за  еда? – спросил  Климашов. – Я  не  был  здесь  около  трех  месяцев  и  мне  есть  за  что  себя  и  вас…
- Не  знаем , Виталий  Олегович , чему  тут  можно  доверять. Вот  накладные , сами  смотрите.
 Деморализованно  замолкнув , Сергей  Рыбаков  протянул  Виталию  заляпанные  кровью  бумаги.
  С  диковатым  трепетом  и  из  рук  в  руки - не  без  омерзения   взяв документы  двумя не  дрогнувшими  пальцами , Климашов  оперся  на них  серыми  глазами. Своенравно: вне  страха  и  почтения. 
- Так , сейчас  поглядим , - пробормотал  Климашов. - «Ноги  человеческие , производство Эритрея»… хмм… б-ррр… твою  ма… вашу  я  имел… У вас  что , этого  добра  целый  контейнер?
- До  краев , - ответила  Наталья  Гвоздинская.
  Виталий  Климашов  неуклюже  задумался. О  полуденном  лущении пластиковых  сфинксов? о  спуске  с  Карпатских  Горган  на  бугристой  спине  вурдалака  Бинса? - он  бы  задумался  получше , но  Эритрея , земля  тиграев  и  афар…
- Они  могут  принадлежать  христианам , - промолвил  Климашов , - да , да… в  тех  местах  издревне  существует  немногочисленная  христианская  община…
- В  самом  деле?
- А  вы  мне  не  скажете , - начал  привычно  закипать  Климашов , - какого  хрена  вы  их  вообще  покупали?
- Мы  их , Виталий  Олегович , не  покупали. Нам  их  так , задарма  прислали. На  пробу , наверно.
- Ну  и  как , попробовали? – спросил  Климашов.
- Вас  дожидались…
- Меня  они , дебилы , дожидались… Вот  же  раздолбаи - торговым  точкам  хотя  бы  догадались  предложить?
- Не  возьмут…
  В  непрозрачном  небе  сонные  летучие  мыши , и  Медея  несется  в Афины  на  запряженной  драконами  колеснице , перед  глазами   Виталия  Климашова  сейчас  именно  она. Проявляющая  благосклонность  и  будящая  панические  настроения , живущая  гоп-стопом…  как бы там  ни  было , за  неделю  до  всего  этого  Виталий  посвятил  лаконичный  стих  терпевшей  его  по  ночам  женщине. Затем  он  спросил  у  нее: хороший  стих?
  Она  ответила: рифм маловато…  и  Виталий  Климашов , конечно , разозлится: рифм  маловато?! А  тебе  кто-нибудь  до  меня  стихи  посвящал?.
  Елизавета  Шурова  язвительно  усмехнулась , спросив: а  тебе? В  Эритрее  его  иерархия  ума , духа  и  тела  встретила  бы большее  сострадание: у  них  же  денежная  единица  эфиопский  бырр  и официальный  язык  тигринья… тигры  друг  друга  не  едят , а  человек, бывает , не  сдержится. 
- Откуда  у  вас  столько  уверенности , что  торговые  точки  не  возьмут  эти ноги? – уже на грани взрыва спросил Климашов. -  Вы им предлагали?
- Пока  нет…
- Вы  только  на  них  посмотрите! Хорошая  вещь  стоит , застаивается  на  складе , а  они  сидят  и  репу  почесывают. Чтобы   завтра  же  подвижки  наметились , ясно?!
  Прессование  нерадивых  подручных  продолжилось  и  после  того , как  Виталий  Климашов  остался  наедине  с  собой.
- Ну  и  люди , -  люто  бормотал   он , - ну  и   зрелость  морального  хаоса: по  миру с  ними пойду… Никакой  хватки. Дармоеды…
 
   
  Из-под  православного  храма  вырывается  огонь , двигатели  работают  на  полную  мощь , и  все , кто  положено , давно  на  борту.
  Пора  начинать  отсчет.
  Чтобы  спокойно  ждать  конца  света , надо  верить в  лучшее.
  Надеяться. В  то , что  он  наступит  уже  в  ближайшее  время. Слегка  надкусив  принесенный  Седовым  чебурек  и  склонив  голову на  острых  коленях  достойного  знать  ее  лучше  любовника , сообразительная  проводница  заключительных  ласк  Ирина  Кобут  приступила к  духовному  выворачиванию  себя  наизнанку.
  Дело  обстоит  в  ее  отце , в  ее  с  ним  взаимоотношениях ; отца  она  ни  в чем  не  обвиняет - это  же  не  он  ее , она  его  соблазнила , а он  просто  не  смог  воспротивиться , но  Ирина  Кобут  понимала: подобная  связь  ведет  ее  в  тупик. Наполняет  существование  недоступностью  избавительного  преодоления. Но  сможет  ли  Седов  вынести  такую  правду?
  Если  его  любовь  не  только  дымовая  завеса , то  должен… обязан , глубже ли  мой  вдох  его  выдоха? прятался  ли  испугавшийся  татар  великий  князь  Василий  под  стогом  сена? да  воздастся  всем  нам  по  заслугам. Желательно  по  чужим. 
- Когда  я  была  меньше , чем  была , - сказала  Ирина  Кобут , -  тогда  я  никогда  не  думала , что  у  нас  с  отцом  сложатся  такие  отношения.
 Седов  не  сразу  догадался , куда  она  клонит.
- Какие  такие? – спросил  он.
- Смотря , что  ты  подумал , - ответила  она.
- Извини , но  я  уже  подумал…
- Ты  подумал  правильно , - сказала  она.
- Правильно?! – воскликнул  Седов.
- О  неправильном , но  правильно. – Ирина  постаралась  ему  улыбнуться: она  до  сих  пор  верила , что  он  достоин знать ее лучше. – Дыши  светом , Седов , он  один  на  всех , а  мой  отец  не  станет  нам  мешать  обходиться  без  него , он…
- Да  что  ты  несешь?! – воскликнул  Седов. - Тебе  определенно  следует  меньше  сидеть  по  кофейням! У  тебя…
- Что бы ни произошло , мое имя  всегда  будет писаться с большой буквы.
- Я  тебя  не  понимаю!
- Твое  счастье , Седов , - улыбнулась  Ирина. - Твое  счастье , что  ты  меня  не  понимаешь. А  вот  я  себя  понимаю. Ты  меня  пока  нет: твое  счастье , Седов , твое счастье , любимый - дорожи  им…
  Седов  вряд  ли  станет  дорожить  таким  счастьем. Спокойно , без  усилий… он  не  довольствовался  чем-то  похожим  и  в  1993-м , изнемогая  все  лето  под  кровом  страшноватой  феминистки  Голубевой , и  сдавая  в  октябре  экзамен  по  вождению: не  волнуясь, не  потея… будучи  фаталистом.
Он  знает , что  по-настоящему  опытны  только  трупы. Принимавший  у  него  экзамен  майор  сел  почему-то  не  рядом , а  сзади: рыгнув , набычился  и  командует - звезда  на  погонах  у  него  одна. Нейронов  в  мозгу, судя  по  взгляду , еще   меньше.
- Ну  двигай , парень , - приказал   майор ,  - на  сегодня  ты  у  меня  один остался. С  пристрастием  будем  кататься.
  Будем… пожалуйста…  ответственно  соблюдая  правила  своего  цеха  беспутных  стоиков , Седов  посматривает  в  зеркало  заднего  вида  на  тщательно  законспирированного  под  олигофрена  работника  МВД  и  закономерно  ожидает  от  него  какой-нибудь  подлости.
  Майор  на  дорогу  не  смотрит. На  уме  у  него  несколько  другое - таиландские  монахи… они  медитируют  под  вкопанными  в  землю  зонтами , по  предварительной  оценке  укрепив  оборону  и  минуя  чуму  обжигающей  страсти ; едущий  Седов  измеряет  свое  уважение  к  майору  наивысшими  нулями - сдвинув  фуражку  набок , майор  протягивает  к  Седову  скользские   руки  и  суетливо  щекочет  его  за  шею , словно  бы  ему  не  к  кому  применить  свою  мужскую  нежность.
  Что  дарили  мужчины  Древней  Греции  своим  мальчикам-любовникам? Петухов  дарили… майор  чувственен , нежен , но  Седова  навалившийся  шанс  на  учащенное  дыхание  не  провоцирует. 
- Ты  что , майор , - спросил  Седов , - со  всеми  такой  больной  или  только  со  мной  головой  ослаб?
- Поговори  тут  у  меня , - злобно  ответил  майор.       
Но  руки  отдернул - то  ли  засовестился , то  ли  страшный  сон  приснился  ему  наяву , позову , обрету , с  безграничной  симпатией… минуту  спустя  майор перешел  от  нежности  к  более  серьезным  действиям. Набросил  на  шею  Седова  толстую  леску , майор  пытается  его  задушить – майор… майор  от  потуги  еле-еле  пропускает  в  себя  воздух. Удавливаемый  Седов  лишен  и  того , и машина  теряет  управление.
Седов  мог  бы  и  дальше  ей  управлять , но  какой  в  этом  прок , если  управляй , не  управляй , все  равно  не  выживешь -  однократно  перевернувшись , машина  падает  в  ближайший  кювет. Буднично  утрамбовывает  прогнувшейся  крышей  растущую  там  белину. Как  говорится , поставили  к  стенке  и  стреляют  сквозь  нее: сквозь  меня…      
Тишина. Слетаются  вороны. Никакого  прикрытия  пулеметным  огнем. Седов  лежит  не  мертвым: сознание  у  него  смутное , но  чувствует - до  смерти , похоже , не  добрался.
Как  там  майор , Седов  не  в  курсе. Неплохо  бы  уточнить , утратила  ли  его  голова  от  удара  свою  девственность: разбилась  ли , утратив.
- Майор! – прокричал  Седов.
  Окликаемый  Седовым  индивид  угодливо  предан  своему  слабоумию: он  ест  не  руками , а  ртом , но  рот  он  перед  едой  не  моет - сейчас  для  майора  чересчур  первый  раз. Но  может  быть  ему , чтобы  дефлорировать  голову , как  раз  такой  первый  раз  и  нужен?
   Кто  знает.
- Майор , ты  живой? – спросил  Седов.
- Живой , - с  трудом  ответил  заворочавшийся  неподалеку  офицер.
- Нормально , - кивнул  Седов. - А  я?
- И  ты  живой…
- Я  не  о  том  спрашиваю , - отмахнулся  Седов. - Я  сдал?
- Ты  еще  до  поездки  сдал…  я  в  документах  заранее  все  пометил… Они  где-то  здесь , потом  поищешь…
- Поищу , майор , вместе  потом  поищем. Да… Не  скажешь , с  какого  ты  все  это  затеял?
  Майор  уже  ничего  не  говорит: отходит. Странным  октябрем  1993-го  года. В  полутора  минутах  езды  от  МРЭО  Северного  округа.   
  Мертвые  срама  не  имут.
  Вечная  память. Всем  стражам  правопорядка  всего  мира. И  этому  майору, и  двум  его  американским  коллега
… Девятнадцатого  ноября  позапрошлого  года  весь  Квинс  был  потрясен  жестоким  убийством  двух  полицейских: тридцати  четырехлетнего  Шона  Макдермота  и  сорока  однолетнего  Бена  Шеппица , на  чьих  телах  эксперты  насчитали  более  пятидесяти  ранений - у  Шона  двадцать  девять , у  Бена  двадцать  три , нанесенных  как  обыкновенными  ножами , так  и  редко  применяемыми  для  убийства пилками  для  ногтей , канцелярскими  скрепками, пинцетами: всего  не  перечислишь , но  убийцы  орудовали  и  садовыми  ножницами , и заточенными  автомобильными  дворниками…
  Все  орудия  убийства  лежали  возле  трупов  и  полиция  сразу  же  отнесла  это  злодеяние  на  счет  терроризирующих  округу  маньяков, которых  за  последние  два  года  стало  уже  двое , поскольку  к  зверствовавшему  в  Квинсе  и  прилегающих  к  нему  районах  «Внуку  Сэма»  добавился  еще  некто , прозванный  нагоняющей  психоз  центральной  прессой «Киборгом  ночи».
Похоронив  полицейских  с  подобающими  почестями: салют , спецотдел  плакальщиц , помпезное  оформление  раздаваемых  на  кладбище  коробок  с  пончиками - вся  полиция  Нью-Йорка  сконцентрировалась  на  ловле  маньяков  из  Квинса , но  тщетно: маньяки  как  под  землю  провалились.
По  правде  говоря , они  как  раз  туда  они  и  провалились , более  того , их  закопали  туда  за  государственный  счет - переведясь  в  Нью-Йорк  из  Бостона  чуть  менее  трех  лет  тому  назад , Шон  Макдермот  незамедлтельно  вернулся  к  своему  антиобщественному  хобби: в  Бостоне  его  уже  обложили , а  он  еще  хотел  какое-то  время  поработать  с  комфортом. За  количеством  он  не  гнался. Ценя  качество , Шон  убивал  не  часто , но  впечатляюще , и ,являясь по  натуре  человеком  не  болтливым , если  с  кем  и  сошелся , то  только  со  своим  новым  напарником  Беном  Шеппицем , привлекавшим  его  чем-то  родственным.
Чем , Шон  Макдермот  еще  не  улавливал , но  общались  они  ровно - со  взаимным  уважением  и  не  желанием  лезть  в  чужую  душу.
«По  капле  виски , Бен?».
 «Я  угощаю , Шон».
 «О; кей. Сегодня  ты , завтра  я».
 «До  завтра  еще  надо  дожить».
 «Мы  доживем. Мы – да…».
 «Что?».
 «А  что?».
 «Да  так. Показалось».
 Их  работа  не  вызывала  никаких  нареканий , но , приехав  душным  июньским  вечером  на  место  преступления - жертвой  был  стокилограммовый  негритянский  юноша , разрезанный  бензопилой  на  восемь  примерно  равных  частей  ни  кем  иным , как  Беном  Шеппицем - Шон  Макдермот  почувствовал  внутри  себя  жгучую  жажду  найти  совершившего  это злодеяние , ведь  Шон  все  же  родился  полицейским , да  и  отловить  конкурента , стоявшего  рядом с  ним  и  вздыхающего  не  радостней  остальных , влекло  его  почище  долга. И , не  беря  с  собой  жетон , он  стал  тратить  все  свое  свободное  время  на  поначалу  бесплодные  поиски , но  затем  поймал  кураж , использовал  профессиональные  навыки  и  все-таки  вышел  на  след.
Бен  Шеппиц  вышел  на  Шона  точь-в-точь  одновременно - после  гибели  на  Метрополитен  авеню  изуродованного  автогеном индуса  Бен  Шеппиц  занимался  тем  же  самым  и , что  объяснимо , по  тем  же  самым  причинам – Бен  с  Шоном  столкнулись.
У  каждого  с  собой  целая  сумка  инструментов. Чуть-чуть  удививившись , они  бездушно  хмыкнули  и…            
В  Мексике  и  жестокость  поэтичней - находясь  с  ныне  преследуемым  Роке  Кавальесом  в  самых  тесных  отношениях , Ирена  Хауреги  все  же  не  могла  позволить  ему  скрыться: он  меня, а  я  его… угощали  виноградом… он  меня  не  зовет , но  я  слышу , будто бы  слышу ; в  полиции  Мехико  Ирена  получает  зарплату  уже  седьмой  год , и  связь  с  Роке  Кавальесом  повлияла  на  нее  отнюдь  не  в  сторону  улучшения  отзывов  об  ее  службе.
Она  любила  Роке  Кавальеса  заметно  больше , чем  он  любил  сморкаться  на  росписи  Диего  Риверы , но  работающий  на  одну  из самых  захудалых  гангстерских  семей  Роке «Делон»  сейчас  прижат к  сплошной  стене  и  он  отказывается  избавиться  от  оружия - Роке Кавальяс  душевно  неустойчив. Он  как-то  сказал  Ирене , что  «ученые  допускают  возможность  полового  контакта  между  человеком  и  шимпанзе» ; кроме  нее  у  него есть  и  другие  женщины , и  Ирену Хауреги  это  мучает , но  feels  make  tears , ничего  не  поделаешь.
  Роке  Кавальес  в  безвыходном  положении. Ирена  отдает  приказ штурмовому  отряду  пока  не  вмешиваться. За  выстрел  любимому  по  ногам  она  берет  ответственность  на  себя.
Получше , поскорее , несмертельное  попадание  приведет  его  в  норму  и  не  призовет  проклятия на  нашу  мечту… ответственность берет  на  себя  один , а  отвечают  за  его  дальнейшие  действия  уже  все - кто  жизнью. Кто  страхом. Израненный  матадор  Себастьян  Кинтано  без обиды говорил  своему  менеджеру  Зеоли:
- У них все хорошо , ну и  Бог  с ними. Он знает , что я  пока  не  нуждаюсь.
- Бог  знает , что  ты  не  нуждаешься? – спросил  Зеоли.
- Знает , - убежденно  ответил  Кинтано.
- Наверно , Себастьян. Наверно , он  все  знает: он  же  Бог. Для  нас  он  Бог , но  кто  же  он  для  себя? – Альфонсо  Зеоли  весьма  жалел , что  он  не  силен  в  силлогической  редукции. - А  в  чем  ты  не  нуждаешься?
- В  том , что  мне  нужно , - сказал  Кинтано.
- Но  не  нуждаться  в  том , что  нужно - болезненное  состояние , - сказал  Зеони.
- Ему  лучше  знать , - пожал  плечами  шатающийся  матадор.
  Кинтано , Зеоли , сволочь  на  сволочи , знаю  я  таких , мой  красавчик  Роке  в  сто  крат  прекрасней - Ирена  стреляет  в  Кавальяса , не  тратя  время  на  малодушное  прицеливание: ее  мысли  бродят  где-то вдалеке  от  точности , пламя  их  безумных  объятий  пылает  для  ее  сердца , как  рождественские  огоньки  на  елке  вовеки  покинутого  детства , после освобождения  Роке  они  непременно  будут  вместе… Ирена  метит  ему  в  ногу , но  ее  внимание  сконцентрировано  на  внеземных  материях , и  она  попадает  немного  выше. Немного  выше  ноги , но  слегка  пониже  живота.
  Не  нарочно. Хотя  другие  женщины  Роке  Кавальяса  вызывали  у  Ирены  Хауреги  желание  как-нибудь  с  этим  покончить – малыш  Роке… ты  мой  малыш. Я  же  тебя  люблю…
  Ирена  Хауреги  попала  слегка  пониже , чем  намеревалась , и  ей  хотелось  верить , что  она  совершенно  случайно  дернула  стволом  кверху , но  это  слегка , если  Роке  Кавальяса  и  не  убило , то  его  любовь  с  Иреной  Хауреги  затруднило  нещадно.
  Телесную , так  окончательно.    
 













                6
 

Состоя  в  родстве  с  чрезмерно  обеспеченными  людьми , авантажный  прожигатель  жизни  Валентин  Соледнев  беззастенчиво  пользовался  этим  на  протяжении  всего  своего , как  теперь  окончательно  выясняется , короткого  существования.
Термиты  начинали  трудиться  уже в  стадии  личинки: «суета , Калинин».
Валентин  Соледнев  раз  в  два  года  уходил  в  страшный  трехмесячный  запой: «освобождение , Калинин».
 Изредка  выпивающий  с  Соледневым  контрафактного  кальвадоса циркач  Калинин  во  фраке  для  верховой  езды  раздраженно  кричал на  привыкшую  к  нему  содержантку  Светлану  Макарову - под  соколиный  писк  и  монотонное  гудение  в  натянутых  нервах.
- Слоны  и  слоны! – кричал  Калинин. - Они  считают  нас  за  ничто, и  время  стонет  в  вечности , строго  между  нами… жесткие  у  тебя  сегодня  пирожки!.
  Она  удивлялась: «ты  же , Калина , запросто  перекусываешь  у  себя  в  цирке  стальные  тросы….».
 «Это  работа , а  дома  я  рассчитываю  на  комфорт , поняла?!».   
Женские  губы  дрогнули: «Прости , моя  ошибка…».
  Светлане  хотелось  бы  показаться  Калинину  рослой  нимфой  – нимфой  проницательной  и  всасывающей  с  выделениями  толстой  сигары  вещий  ветер , дующий  с  моря , которое  сохнет  при  каждом глотке  из  свистящей  поллитры ; на  заброшенном  холсте  спившегося  художника  Сергея «Секи» извивается  живая  змея , приболевший  холерик  Калинин  успевает  только  лишь  через  раз  добежать  до  туалета , невнимательный  к  общественным  проблемам Валентин Соледнев  мучительно  умирает  и , лежа  в  пропотевшей  кровати , он  смотрит в  невеселые  лица  пришедшей  его  поддержать  родни , Соледнев  орошает  сиплым  бормотанием  сваренную  вкрутую  тишину  недавно  подаренной  ему  квартиры:
- Покидая  вас , я  покидаю  всех , но  я  никогда  не  говорил  своих  слов , тут  никто  не  говорит  своих  слов: мы  не  говорим , мы  просто  повторяем  давно  известные  слова… мы  повторяем  их  за всеми  не  немыми. Но  я  доволен…
- Меньше  говори , Валентин , - посоветовал  ему  кто-то  из  родственников , -  тебе  сейчас  и  молиться  про  себя  надо , чтобы  силы  экономить. А  чем  ты  доволен?
- Я , - тихо  сказал  Соледнев , - никогда  не  жил  самостоятельно…
- Ты  этому  доволен? Тут , конечно , есть  чему  радоваться , но  в  твоем  нынешнем  положении…
- Не  о  том  вы  говорите.
- О  чем  говорим  мы , Валентин , сейчас  не  суть  важно. Ты-то  о  чем  говоришь? Что  за  чушь  несешь?
  На  сморщенной  от  летального  недуга  физиономии  Валентина  Соледнева  неприветливо  высветилось  гордое  самоуважение.
- Я  говорю  о  том , - сказал  он , - что  если  я  самостоятельно  не  жил , то  хотя  бы  самостоятельно  умру. – Ожидая  от  своего  сердца  последнего  стука , Соледнев  амбициозно перевернулся  на левый  бок. Как  истинный  офицер , навалившийся  на  гранату  собственным  телом. - Тоже  не  мало.
  Он  наш , но  на  грани: на  четверть  туркмен. На  Валентине  даже  мухи  не откладывают  яиц , и  Соледнев  потерян  для  митингов  и  забастовок - Валентин  уходит  из  этого  мира.
  Не  считая  материальных  затрат  на  состоявшиеся  через  три  дня  похороны , Соледнев  принимает  смерть  за  свой  счет.
  Валентин   там , где  и  в  земле  чувствуется  невесомость. Он  утоляет  жажду  огнем - из  осыпающейся  возле  его  крематория  бойлерной  взыскательно  доносится  «Симфония  псалмов» Игоря Стравинского.
Женской  парихмахер  Иван  Гареев  сначала  находился  в  замешательстве , но  затем  решил  без  обиняков  пожать  руку  человеку , поставившему  его  любимого  Стравинского: осмелился , поскольку  из  работающих  в  бойлерной  Стравинского  редко  кто  любит , а  Иван  Гареев , латентный  поклонник  фильмов  ужаса  и  один  из  небедных  родственников  игравшего  на  мелких  козырях  Валентина  Соледнева , является  поклонником  Стравинского  еще  с  тех  времен, когда  у  него , у  Гареева , еще  продолжала  расти  голова - Гареев  постучал , вновь  постучал  и  ему  открыли: загадочно  посмотревший на  него  мужчина.
  Большого  внимания  его  загадочности  Иван  Гареев  не  уделил ; Ивану  Гарееву благостно , Иван  Гареев , отзывчивый  поборник  свободной  любви , нечасто  вступающий  в  тайный  сговор  со  своими  потребностями , мужчину  в  бойлерной  многословно  благодарит: пылко , горячо , с  перспективой  неуемно  облобызать. 
- Вы  поставили  Стравинского , - сказал  Гареев , - а  для  меня  Игорь  Федорович  Стравинский  имеет  огромное значение: он  для меня , как  для  буйного  психа  понимание  лейтмотива  его  отхода от  постыдной  обывательщины - как  для  ветеранов  Туркестанского  округа…
  Не  закончив  и  первой  фразы , Иван  Гареев  с  тревогой  заметил , что  у  открывшего  ему  дверь  весь  пиджак  залит  кровью.
  Гареев  о  своем  недавнем  восторге , конечно  же , не  забыл , но  с  громкими  словами  он  подумал  пока  повременить ; почувствовал  приступ  непреодолимой  страсти  к  бродяжничеству  и  запоздало  попытался  скрыться.
- Я ,  - сказал  Гареев , - пожалуй , пойду. Зачем  мне  вас  отвлекать , вы  же  сумеете  слушать  Стравинского  и  без  меня...
  В  творческом  полете  теряя  высоту , Алексей «Палаш» Снегубин  схватил  Ивана  Гареева  за  узкий  ворот  светло-коричневой  водолазки  и  не  позволил  ему  просесть  или  удалиться , однообразно не  поощряя  его  стремления  вырваться.
- Нет , человек , - заверил  он  Гареева , - ты  не  пойдешь , ты  зайдешь. Внутри  Стравинский  куда  лучше  слышен.
  Мне  бы  исчезнуть…  с  лица  Земли  до  начала  Великого  Разбора: Алексей  Снегубин  сгреб  Гареева  в  охапку , протащил  его  между  труб  в  отдаленную  комнату , с  силой  туда  затолкнул , и  Иван  Гареев  увидел  еще  одного  господина , но  не  на  свободе , а  с  увечьями: привязанного  real  keeping  roap  к  низкому  стулу.
  Судя  по  движениям  губ , он  не молится - о  чем-то  незамысловато  кричит. О  чем , не  разберешь: Стравинский  и  в  самом деле  куда  слышнее , чем  на  улице.
  Куда  я  попал? Что  со  мной  будет? Упустит  ли  он  случай  сделать  со  мной  что-нибудь  извращенное?
  Оттащив  стул  с  орущим  амиго  к  грязной  стене , распоряжающийся  здесь  меломан  выдвинул  на  середину  более  резной  и , мощно  приложившись  в  поддых , усадил  на  него  побледневшего  Гареева - Ивана  и  бьют , и  Стравинский  излишне  слышен: «Симфония  псалмов».
  Сам  «Палаш»  загадочен - кровь  на  пиджаке и  волосатой  коже , наверное , не  его , а  вот  под  кожей , скорее  всего , его  собственная. Под  пиджаком  застегнутая  шелковая  сорочка  с  двумя  рыдающими самураями , в  затемненном  углу  магический  жезл  армавирских  оккультистов… 
- Комитетчик  почти  готов , - сказал  Алексей «Палаш» , - а  вот  с  тобой , старичок , я  еще  долго  скучать  не  собираюсь. Ты  только Стравинского  предпочитаешь  или  кто  другой  тоже  на  сердце  лежит? Не  стесняйся , у  меня  большой выбор: что  скажешь , то  и будем  слушать.
  Иван  Гареев  уже  полностью  в  курсе , что  ему  предстоит. Он  если  и  старается изменить свою участь , то  лишь в смысле  ее  скорейшего  облегчения.
- Вы ,  - сказал  Гареев , - вот  так… эх… кем  бы  вы  ни  были , кем  бы  себе  не  казались - вы  же  меня  все  равно  убьете… зачем  пытать-то?
- У  меня  есть  и  Вагнер , и  Шенберг. Но  я  бы  порекомендовал  Альбана  Берга  в  исполнении  Когана…
- Зачем  пытать-то?! – кричит  Гареев.
- С  твоими  воплями , как  мне  представляется  , удачно  пойдет  что-нибудь  легкое. У  меня  где-то  тут  пылится  Шопен…
  Из  бойлерной  доносится  Стравинский. Небольшая  пауза  и  уже  Шопен , но  в  эту  паузу  тишина  в  бойлерную  не  возвращалась: ее  кто-то  озвучил  жутким  нечеловеческим  криком.
  Пауза  небольшая , крик  жуткий – крик  Ивана  Гареева. Не  от  возмущения , что  Стравинского сменили  на  мазурку: скорее  от  сожаления , что  он  не  учился  игре  на  фортепиано  по  программе  спецназа.
  Неизведанной , нелицензированной , непроверенной  ни  им , ни  глазастым  тромбонистом  Павлом Лапиным , видевшим  в  окне  неотложки  Деву  Марию  с  расходящимися  от  ее фигуры , наподобие  лучей , семью  саблями ; остерегаясь  щекотливых  бесед  с  окрысившимися  доброжелателями , Павел  Лапин  прибыл  на  дачу , посыпал  солью  кусок  ржаного хлеба , забил  черенком  от  лопаты  несколько  домовых - за  спиной  у  него  напряженная  трудовая  неделя.
  В  ней  не  только  работа , но  и  общение:  жирная  шлюха  с  желудочными  спазмами  и  герпесом , две  стылые  знакомые  арфистки - бывалые люди  никогда  не  заблудятся  в  вечнозеленом  саду  оговорок , и , отыграв  очередной  провальный  концерт , эти  фригидные  посредственности  объясняли  Лапину  причины  своей  неудачи.
  Татьяна  Быкова  говорила: у  меня  на  руках  полопались  все  мозоли - да  ты  сам  посмотри.
  Светлана  Купанская  изъяснялась  с  ним  также  не  шепотом: понимаешь , Пашенька , у  меня  ноготь  сломался  и  застрял  между  струн… Лапин  им  совершенно  не  верил. Его  не  было  в  составе  того  оркестра , который  исполнял  «Деву-избранницу»  Дебюсси.
  Седов , не  содрогаясь , сидел  в  зале , находясь  в  полной  гармонии со  своими  твердыми  представлениями  о  неизбежности  смерти , а  поблизости  от  дирижера  летала  огромная  муха - лощеный  маэстро Лев  Валентинович  Силкоев  поначалу попробовал  ее  сдувать , но  затем  начал  отгонять  дирижерской  палкой. Музыканты  следили  за движениями  его  палочки , ей  же  и  подчиняясь: скандал  тогда  получился  громкий , даже  в  газетах  писали. Правда , молоком.   
  Концерты , клавирабенды , стоячая  вода… свое  отыграю  и  идите  вы  все , идите , идите , ладно , я  сам  уйду ; кто  идет  неспеша , тот  многое  понял: машина  сбивает  собаку , она  высоко  взлетает  и  падает  мне  на  грудь. Я  успел  ее  подхватить. Она  ворочалась , рычала  и кусала: вот  шрам  остался… после  встречи  с  легендарным виолончелистом , олицетворявшим  для  Павла  Лапина  испарившийся  под  натиском  обстоятельств  век , он  уже  почти  никому  не  верит.
  Двадцатый  век  испарился  под  натиском  высших  обстоятельств , и  Лапин  долго  не  решался  открыть  рот , чтобы  его  услышала  такая  глыба.
  Глыба  величия.
  Живая  легенда  сказала  Лапину , что  он  ему  уже  надоедает. «Что  вам  нужно , молодой  человек: облизать  мою  лысину , автограф  или денег  взаймы? Денег  не  дам , заранее  предупреждаю».
 Павел  Лапин  ничего  от  него  не  требовал: «О  каких  деньгах  вы  говорите? Вы  же  гений , у  вас  Божий  дар , а  вы  о  деньгах , о  грязных  бумажках , которыми  вас  не  измерить , вас  не…» , но  выдающийся  исполнитель  Прокофьева  и  Хиндемита  отпрянул  от  Лапина  с  необусловленной  ситуацией  прытью.
- Гений , Божий  дар , - многозначно  процедил  он. - С  чего  вы  это  взяли? Ну  с чего?
- Но  я  же  слушал  ваши  записи…
- Запомните , молодой  человек , на  всю  жизнь  запомните – все  подтасовано. В  нашем  мире  абсолютно  все  подтасовано.
 Лишь  бы  хватило  гонора. Принципиальности  суждений. Быстрые  пробежки  нездоровых людей  за  крупными  кислыми  сливами  , непрерывное  издыхание  у  ног  загулявшей  невесты ; Павел  Лапин  приехал  в  Салтыковку  после  напряженной  во  всех  отношениях  недели , и  он  хочет  отлежаться. Во  сне. Под  любимой  репродукцией  сезанновского  натюрморта  с черепами. Но  его  соседи  включили  жалкую , но  громкую  музыку , и  она  умолкла  только  в  полночь: тромбонист  Лапин  противоречиво  вышел  на  двор  и , подышав  во  все  легкие  прохладным  беззвучием , увидел  одного  из  нереспектабельных  Апологетов  Мерзости.   
- Спасибо , что  музыку  выключили , - сказал  Павел  Лапин. -  Любая  музыка , конечно , на  любителя , но  ваша…
- Мы  ее  не  выключили.
  Павел  Лапин  не  поверил  своим  ушам. После  встречи  с  глыбой  величия  он  уже  ни  во  что  особо  не  верит , но  ушам  до  этого  момента  предоставлялся  высокий  ранг  исключения.
- Как  так? – удивился  тромбонист.
- Мы  кассету  перематываем.
  Все  продолжалось  часов  до  пяти.
  В  пять  они  угомонились. Они , но  не  Лапин -  примерно  в  пять  десять  он  уже  был  у  их  забора , Павел  смущенно  мыслил: если  интеллигентного  человека  чересчур  сильно  прижать  к  стене , он  эту  стену  может  и  проломить.
  Проигнорировав  свою  сдержанность , Павел  Лапин  чередовал жутковатый  смех  с  неприличными  жестами , выплескивая  всю  накопившуюся  в  нем  грусть. Весь  оцинкованный  гной  от  не  пережившего  взросления  самообмана. Всю  благородную  слякоть  от капавших  в  его  душе  слез.
- Что , суки , скуксились?! – исступленно  орал  он. - А  я  еще  не  сплю! Привет  вам  от  меня , суки! Вот  такой  привет! Вот  такой  вам  от  меня , суки , укол  вечностью!
 
  Там  закрыто , но  ты  ломай  эту  дверь  ко  всем  чертям  и  входи. Паркуй  свое  тело  к  моей  кровати.
   Но  мы  совсем  не  знакомы.
  Знаешь , Вика , мои  польские  корни  меня  уже  почти  не  держат.
Я  о  себе. О  полунищем  пане , перекрашивавшем  ветер  под  цвет  твоих  глаз.
  Кушайте  черви , кушайте: вам  еще  жить.
- Чудно  все  это , - сказал   Елизавете  Шуровой  прилегший  с  ней  мужчина  в  разных  носках , - Прикоснулся  к  своему  виску , а  там  стучит , пульсирует. И  уже  не  отвертишься , что  жив. А  иногда  думаешь , зачем тебе  столько  жизни? Такой  разной. Но  она  во  мне  прижилась. И  даже  не  мешает. В  целом.
- Целом  от  чего?
- Кто  ее  разберет , - невесело  улыбнулся  Редин. - Видимо , от  осколков.
  Когда  ее  разберут  на  детали  и  снова  запустят  их  в  производство  кого-то  совсем  тебе  чужого , ты  будешь  уже  слишком  не  здесь, чтобы  потребовать  свою  долю  за  износ. Кап-кап , мое  времечко. «И  сильный  будет  отрепьем , и  дело  его  искрой» - Фролов  чувствует  себя  задыхающимся в  июньской  жаре  сенбернаром , едва живым  и  знающим  о  том , что , когда  лето  кончится его  снова  увезут  в  город  и  будут  гулять  всего  два раза  в  день.
  Проходя  мимо  Фролова , расфуфыренные  дети  жестоко  рассмеялись  в  два  голоса.
Фролов  на  них  посмотрел  и  флегматично  подумал: «Дети , дети… Когда  же  вы  научитесь  врать?».
 Создатель  трех  малопосещаемых  экологических  сайтов  Артем  Пихунский  врать  уже  умеет. Под  его  носом  издавна  произрастала здоровенная  бородавка , и  ее  особенность  состояла  в  перемене  своего  природного  цвета  под  воздействием  изменения  настроения  у  Артема  Пихунского , не  пользовавшегося  дезодорантами  и  никак  не  насыщающегося «Философскими  крохами» Кьеркегора.
Двенадцатого  мая  2001  года  Пихунский  увидел  в  Алтуфьево  высокую  устойчивую  девушку: она  ему  весьма  понравилась  и  Пихунский  решил  не  тратить  времени  на  предварительные  изыскания ; подойдя  вплотную  к  ней , Артем  Пихунский  обхватил  ее за  талию , и  она , подчиняясь  закрепленным  многолетними  тренировками  рефлексам , обхватила  его.
Пихунский  бесновато  возликовал  и  к  своему  будущему  неудовольствию  не  обратил  внимания , что  ее  отнюдь  не  хрупкие  плечи согревала  фирменная  куртка , где  помимо  выпуклых  иностранных  букв  сходились  в  яростной  схватке  двое  выставляющих  на  показ свою  ярость  решительно  бесполых  борцов.
Это  был  славный  бросок.
Приведший  к  сильнейшему  обострению  геморроя.
Бессмертия  не  достигнешь  даже  переспав  с  тремя  тысячами  девственниц , но  бородавка  у  Артема  Пихунского  не  ограничена  ролью  невоспалимого  узелкового  образования: она  у  него  заслуживающий  доверия индикатор.
 Когда  Пихунскому  плохо , она  чернеет , когда  хорошо , белеет ; если  Артем  что-то  не  понимал , она  у  него  серела , ну  а  если  заболевал  духом , бородавка  синела , и  имевшие  представление , что  чему  соответствует , могли  этим  беспрепятсвенно  воспользоваться.
 Осмотрительный  фигляр-подрывник  Константин «Трэш» Манович, по  секрету  прокричавший  возле  Новодевичьего  монастыря  конкретно  господину  Фролову: духи  делят  с  демонами  одну  воду , но  объем их  глотков  очень  сильно  разнится! Громкая  тишина  повсюду , человеки! Хотите  жить , учитесь  ночевать  с  утра! - об  этом  знал.
- Тут  ко  мне , - сказал  он  Артему , - приехал  из  Череповца  двадцатилетний  племянник , а  у   меня  ему , как  ты  понимаешь ,  жить  негде - так  может  он  с  тобой , Артем , воздух  поделит? Он спокойный , ест  мало, да  и  за  квартирой , пока  ты  за  продуктами  для  него  уйдешь , присмотрит… Рад , что  ты  рад!
- Рад? – еле  слышно  выдохнул  Пихунский.
- Твоя  бородавка , Артем , буквально , белым  золотом  покрылась. И  сейчас  еще  покрывается.
  Артем  Пихунский  в  некотором  недоумении: ничего  себе , подумал он , мое  сердце  обмывают  волны  радости , а  у  меня  состояние , будто  бы  мне  все  виски  двухкилограммовой  киянкой  обстучали.
- Она  разве  белая? –  с  большими  сомнениями  спросил  Артем.
- Как  лебедь! – ответил Манович.
- Никак  я , Костя , не  предполагал , что  твое  предложение  согласием  во  мне  отзовется… Ладно , пускай  поживет. Спокойный , говоришь?
- Зачем  мне  тебе  врать? – Константин  Манович  незаметно  для  Пихунского убрал  в  карман  еще  непочатую  плитку «Гвардейского» шоколада. - Как  ослик!
Лебеди , ослики… танцуют  вокруг  тебя , положив  друг  другу  на  плечи  кто  крылья , а  кто и  копыта , и  вслушиваются  в  загадочную песню , которую  поет  кто-то  незнакомый , но  с твоим  лицом.
Припев  для нее  взят  из  Заплечного  словаря  Масляничных  Медведей. Он  там  в  пятой  главе  - между  псалмом «Скупая  оптом  пыль»  и  скандальной  статьей  деда  Фомы  о  разработанной  Готамой  системе  Ньяя:

Ложь  на  ложь  в  уме  перемножь
и  тогда  уже  жди.
Получится  правда – иди 
а  не  случится , сходи
                оттуда , где  ты  умножал:
здравствуй , я  твой  санитар.
Когда-то  и  я  был  тобой.
 
  Мануэль  Салез  пел  эту  песню  еще  сто  пятьдесят  лет  назад - он вообще очень  любил  подрать  горло , и  ему была  по  душе  любая форма  данного  занятия: неоднозначные  здравицы , вольное  попурри  из  церковных  гимнов , направленные  к мужчинам  серенады , но  больше  всего  он  любил  просто  поорать. Место  и  время  не  являлись  для  него  чем-то  краеугольным - в  сумерках  или  на  рассвете , в  центре  дороги  или  в  новопокрашенном  храме - не  важно. Его  напевная  душа  радовалась  всему.
  Да , всему. Но  не  всегда - в  его  ощущение  полного  удовлетворения  поступью  справедливого  Господа  день  за  днем  вкрадывалось  нечто  с  шипами. Они  не  были  отравленными , но  все-таки  доставляли  ему  ощутимое  беспокойство - раньше  Мануэля  Салеза  это  лишь  удивляло , а  с  недавних  пор  он  стал  понемногу  пугаться. Страшиться  бескрайнего  равнодушия.
Давно  перестав  ждать  похвалы , он  бы  достойно  воспринял  самую  недобрую  реакцию. Пусть  бы  даже  его  побили. Пусть  бы… Но  на  него  даже  не  смотрели.
Ну , не  совсем , чтобы  не  смотрели , но  не  видели , а  если  и  видели , то  отдельно  от  песен. Однако  Мануэль  Салез  не  сдавался. Каждую  ночь  он  давал  себя  верную  клятву  и , скрепляя  ее  блеклой  кровью  из  исколотых  мачете  средних  пальцев , одержимо  бормотал: я  делаю  то , что  должен. Я  делаю  то , что  мне  завещано  небом. Я  буду  это  делать.
Одним  из  многих  мартовских  вечеров  Мануэль  Салез  распевал  нежную  испанскую  колыбельную  на  городской  площади  притихшего  на  закате Толедо. Он  чувствовал  рождение  волшебных  полутонов , выпадов… соцветий… едва  Мануэль  заканчивал   пение  строки , как  из  его  левого  глаза  падала  печальная  слеза.
Среди  всеобщего  затишья  и  отсутствия  вороньих  пастырей  над  пустынной  сегодня  Санто-Кристо  де  ла  Лус  за  ним  наблюдали  сентиментальные  торговцы  рыбой , легко прикрытые  от  дождя  широкими  шляпами.
Не  принимая  кого  не  следует  за  переодетую  женщину , простуженный  и  статный  Родриго  Пачон  спросил  у  своего  одутловатого  компаньона  Пабло  Тамудо:
- Что  нужно  этому  немому?
- Я  читал  о  нем  в  одной  старой  кастильской  книге , - ответил  Пабло. - Она  была  настолько  старая, что при  соприкосновении  с  глазами  ее  буквы  умирали. Ты  хочешь  знать , что  ему  нужно? Сначала  дай  ему  монету. Одну , Родриго , не  больше. Он  заслужил  одну  монету.
 Выполнив  поручение , Родриго  сделал  четыре  шага  по  направлению  к  лавке  и  обернулся: певца  уже  не  было.
  Монета  лежала  не  дальше , чем  там , где  он  ее  оставил - перепрыгивая  через  лужи , Родриго  Пачон  удивленно  крикнул:
- Он  не  взял  монету!
 Понимающе  кивнув  головой , Пабло  Тамудо  широко  улыбнулся. Но  не  Родриго: кому-то  выше  него.
- Я  знаю , - негромко  сказал  он. - Ему  не  нужна  монета.
- А  что ему  нужно? – спросил  Родриго  Пачон.
- Своим  пением  он  зовет  свой  голос , - ответил  Пабло , - это  все , что  я  знаю. В  книге  было  что-то  еще  , но  я  забыл  что.
- Его  голос  вернется?
  Пабло  Тамудо  высоко  взлетел  со  складного  стула.
- Я  вспомнил! – обрадованно  прокричал  он.
- Что?!
- Я  вспомнил , что  именно  это  я  и  забыл!    
  Запамятовал  бы  об  этом  Седов? Помнит  ли  он  о  китайском  любовном  письме , вырезанном  на  кирпиче - тот  кирпич  можно  было  бы  использовать  и  по-иному: передать  его  ей  же , но  без  иероглифов  и  по  темени , впрочем , заставлять  молодость  одеться  все  равно , что  попытаться  записать  на  магнитофон  невнятное  бормотание  Ванги  Димитровой.
На  пленке  будет  что  угодно , только  не  оно , и  в  апреле 1995  года  Седов  писал  серию  посредственно  сконструированных  сонетов ;
мучился , кривился , вместе  с  отдельными  словами  перечеркивал  целые  строчки - когда  он  под  руку  с  Натальей  Каранихиной  идет  от  Савеловского  вокзала  до  метро  «Новослободская» , они  с  ней  выглядят  так , словно  бы  только  что  наелись  лимонов.
Для  настроения.
Совместно  сморщенные.
Ворчливому  пустому  месту  Наталье  на  него  наплевать , но  Седов  пока  еще  не  старается  перезагрузить свое  сердце  и  суицидально  облизывает  сухие  губы. При  соприкосновении  с  мертвой  слюной  они  трескаются  еще  больше.
Вчера  у  его  окна  стояла  лунная  ночь. Она  принадлежала  другим: вчера  Седов  ничуть  не  сожалел  о  том , что  завтра  никогда  не  наступит.
Ночью  он  почти  не  спал , до  самого  утра  разговаривая  с  сидящим  у  его ног  призраком  летучего  ужа… Олеко  Дундича… фракийского  поэта  Фамирида , состязавшегося  с  музами  в  пении  и  игре  на  кифаре - если  бы  поэт  победил , он  мог  бы  жениться  на  любой  из  них , но  он  проиграл , и  его  ослепили.   
- Завтра  на  всех  языках  произносится  по  разному? – спрашивал  у  призрака  ничуть  не  испугавшийся  его  Седов.
- Совсем  по  разному , - отвечал  призрак.
- Но  несет  оно  всем  одно  и  то  же?
- Ну , Седов , - мялся  призрак. - Я  полностью  не  уверен , но  в  принципе… По  большому  счету…
- Бери  по  большому.   
  Четырнадцатого  апреля  1995  года  Наталья  Каранихина  наращивала  ногти. Седов  писал сонеты , а  маленькая  девочка  в  бирюзовой куртке  с  разошедшейся  молнией  крошила  рядом  с  ним буханку  бородинского  хлеба: она  подкармливала  черствым  хлебом голодных  голубей , и  Седов  посмотрел  на  нее , на  птиц , вникнул  во  всю суету  своих  терзаний  и  разорвал  бумагу  с  сонетами  в  мелкие  клочья. 
  Пододвинул  их  ногой  к  птицам  и  мрачно  усмехнулся. Седов  на  ножах  с  подсознанием , он  не  наделен  уникальными  задатками  для  бега  в  мешках ; голуби  подбежали  к  безвкусным  остаткам  недописанных  сонетов , вяло  попринюхивались  горбатыми  клювами  и  попятились  обратно.
 С  отвращением.
 Они  не  в  том  состоянии  духа , какое  было  у  потомственного работника морга  Сергея  Тодорова , отработавшего  восемь  часов  и  с  предвкушающей  улыбкой  вышедшего  на  зимнюю  улицу – глубоко  продышавшись , Сергей  начал  ждать.
  Он  знал , что  окна  мертвецкой  должны  зажечься  с  минуты  на  минуту: живых  внутри  не  было , но  окна  зажигались  всегда.
У  Сергея  свой  путь  в  небытие. Дома  у  него  висят  синайские  часы-ходики , и  он  как-то  забыл  их  подвести ; к  его  несчастью , он  спит  непосредственно  под  этими  часами , вот  Сергея  Тодорова  их  цилиндрической гирей  и  ударило , время  же  не  играет  в  сострадание , оно  неподкупно.
Повзоляя  мокрому  снегу  вплетаться  в  жесткие  волосы , Тодоров  ждал. Без  надрыва  и  не  чувствуя , как  Томас  Мор , что  он  сидит  на  коленях  у Всевышнего ; Сергей  утомленно  выслушал  джазовые  импровизации  созывающей  в  ад  трубы , и  окна  мертвецкой  зажглись.
Сергею  Тодорову  стало  чертовски  приятно. Как  мужчине , как  богомолу , как  отцу: по  дороге  домой  он  несколько  раз  притормаживал, чтобы  переварить  свое  восхищение  от  совершенства  законов , вполне  надежно управляющих  нашим  нелепым  бытием , воплощая  в  реальность  древнейший  межгалактический  канон – эволюцию  уже  не  остановить…   
Фролов  придерживается  того  же  мнения , за  день  до  свадьбы  сказав  своей  жене: в  нашем  распоряжении , милая , все , что  во  мне, и  все , что  у  тебя.
Уже  второй  час  ночи , и  Фролов  гуляет  по  Большой  Якиманке , он  напротив  музыкальной  школы Глиэра: Фролов  на  тротуаре.
Там  же  и  бордовая  «Alfa-Romeo Spider» - ему  в  спину  бьют  ее  фары  и  Фролов  поневоле  встает , он  позволяет  машине  его  объехать , но  она  также  останавливается ; не  совершая  обряд  привлечения  Мясопуста  Блинца , Фролов  подумал: она  остановилась  всего  в  полуметре от  меня – в  своей  жене  я  чувствую  себя , как  в  Интернете , здесь  меня , похоже , будут  похищать , а  я  даже  не  могу  разглядеть  их  лиц… случайная  тина  неслучайного  болота , но  я   же  не  один  из  князей  Глинских , про  которого  писали  , что  «сам  он  очень  прост  и  почти   полоумный»… 
- Отойди  от  машины! – прокричали  Фролову.
- А?
- Из-за  тебя  дверь  не  откроешь!
 Фролов  отошел , небо  не  двинулось , из  машины  сразу  же  вылез  голубой  гангстер - когда  у  Вадима  Кудякова  кто-нибудь  интересовался: «как  же  тебе  удалось  до  сегодняшнего  дня  не  повеситься? При  твоей  жизни  это  же  единственный  пусть  к  самоуважению?» , он  задумчиво  разводил  короткими  руками: не  знаю , говорил  он , мне  и  самому  претит  такая  нерешительность – Фролов  практически  уверился , что  похищать  его , вероятно , не  будут , но  все  же  спросил:
- В  озере  Чад  водится  мелкая  тварь  шистозома , в  ней  всего  миллиметр , но  из-за  нее  купаться  в  Чаде  весьма  опасно - это  я не  про  вас , просто разговор  завязать. Похищать-то  меня  не  будете? Поймите , я  иду  к  жене - дома  ее  на  застать , но  я  бы  попросил…
  Увещевай  меня  улыбкой: не  находи  во  мне  врага. Я  приползу  к  тебе  улиткой. У  нас  обоих  есть  рога - после  слов  о  похищении  голубой  гангстер  непреднамеренно  согнулся пополам , но  он  кланялся  не  Фролову , и   отнюдь  не  землю , куда  вскоре  возляжет , собирается  поближе  рассмотреть: Кудякову  смешно. Вадима  не  обволакивает  изнутри  могильный  холод.               
- Тебя?! –  заходясь  в  истеричном  смехе , воскликнул  он. - Тебя , дурачка , похищать?! Да  кому  ты  нужен!
 Кудяков  покачивается , смеется , весьма  дорожит  своим  бесповоротным  превосходством - Фролов  отвечает  ему  молчанием: не  бывает  таких  дней , чтобы  ночь  плела  с  утра  сеть  для  будущих  засад.
  Экстремальная  старость  носом  уже  уловима , злопамятство - это не  фикция , Фролов  не  без  смятения  размышляет : кому же  я  нужен? ни  жене , ни  сыну, наверное… ни  родине , ни  своим  давно  умершим  родителям – и  им  я  не  нужен… и  еще  многим  я  не  нужен , очень  многим…
  Да  кому  ты  нужен… Ишь  ты. Кому  я  нужен… Себе  я  нужен!
  Самонадеянно , дорогой  мой , крайне  самонадеянно….
  Милость , одолжение , зайцу  невыгодно  быть  медлительным , Иисус  не  был  сюда  подослан , антагонисты , клыки , Фролову  никто  не  сказал , что  голубой  гангстер  приехал  на  Якиманку  для  того , чтобы  принять  участие  в  бурной  party  для  людей  нетрадиционной  сексуальной  ориентации.
  Вадим  Кудяков  представлен  там  минимальному числу  расслабляющихся , но  некоторых  из  присутствующих  знали  абсолютно  все.
 Строителя  Бама  Андрея  Маштакова? Его  в  первых  рядах - он  провозглашал  скорую  анафему  успокоительным  средствам  и , оказавшись  в  семидесятых  годах  по  комсомольской  путевке  в  мексиканской  Гвадалахаре , Андрей  натер  губы  солью , выпил  текилы  и  случайно  зашел  в  пропахший  женщинами  бордель.
   Выяснив , что  он  русский , хозяйка  на  плохом  английском  предложила  ему  бесплатное  обслуживание , если  он  возьмется  доказать известную  даже  здесь  силу  русского  медведя.
  Мы  немало  наслышаны  о  русских , сказала  она , и  ты  первый ,  кто может  подтвердить  на  практике  эти  невероятные  слухи - Андрей  Маштаков  к  женщинам  совершенно  безразличен , но  тут  вопрос  престижа  целой  нации , и  Андрей  Константинович  не  подвел: себя  пересилил , но  сразу  три  мексиканки  подтвердили  мадам  Лусинас  невиданную  силу  советского  человека.
Всем  отдыхающим  известен  и  Ефрем  Колганов , каких-то  шесть  лет  назад  бывший  обыкновенным  водопроводчиком. Вяловато  развратным , бестактно  красивым: я , господа, отхожу  ко  сну. Попав  под  него. Раньше  не  отхожу.
 Когда  Ефрем  выходил  на  улицу  с  женщинами , его  за  них  регулярно  били , и  Колганову  это  надоело: на  Сретенке  и  Покровке  он отныне  взбивает  пыль  исключительно  с  мужчинами. В  безопасности.
  Рассеченная  бровь , отдавленные  руки , порванный  по  мышкой  пиджак - чуткий  пожарный  Игорь  Гулевский  перешел  под  голубые знамена по  несколько  другим  причинам. 
- У  меня  были  серьезные  проблемы  по  мужской  части , - признавался  он  гангстеру  Кудякову , - ну  я  и  решил , так  сказать , сменить  окраску. Человек  же  без  телесной  любви  начинает  гнить , а  тут  какая-никакая , а  половая  жизнь. И  общение. Причем  отнюдь  не  интеллектуальное: молод  я  еще , чтобы  обсуждать  Фредерика  Ле  Пле  или  предпосылки  упадка  средневекового  миросозерцания.
 Он  не  делает  из  одиночества  культа , и  его  не  снедает  печаль ; от  атмосферы  на  party  веет  ненавязчивой  свободой.
  Кто  хочет , тот  и  курит. Спидоносный  юноша  Войтенко  откашлялся  в  ладонь  чужим  дымом  и  басовито  сказал:
- Теперь  я  еще  и  пассивный  курильщик!
 Звонко  рассмеявшись , он  стукнул  себя  по  ляжкам , но Николотов , «Колибри» Шуваев , и  Андрей  Бороздин  более  расположены  душераздирающе  хмуриться.
 Прошлой  ночью  они  попытались  перекрыть  одну  из  дорог , выбрав  трассу  поспокойней, в  Тверской  области - они  уже  устали  рассчитывать  на  права  секс-меньшинств  лишь  в  далекой  перспективе , но  днем  создавать  проблемы  движению  они  немного  опасались , а  тут  и  ночь , и  заброшенная  дорога ; друзья  стоят  посреди  нее , взявшись  за  руки , любовь очень  бедно  живет  в  боязливых  сердцах - машины  их  долго  не  расцепляли. Затем  одна  все  же  проехала: Николотов , Шуваев и  Бороздин  в  последний  момент  успели  отскочить на  обочину. Потом  снова  сошлись  и  апатично  поделились  глубинным  негодованием.
- Водитель-то  был  самцом , - пробормотал  Николотов.
- Я  заметила , - вздохнул  Бороздин.
- Да  что  с  них  взять , - просопел  «Колибри» Шуваев.         
Кто-то  из  приглашенных  идентифицировал  собственное  нутро  по  отношению  к  исчерпавшей  себя  реальности , кто-то  судорожно  танцевал ;  народ  собрался  и  возле  броско  одетого  старика  Ганыкина.
 Леши  «Мягенького» - вслушиваясь  в  его  незамысловатые измышления , они  интенсивно  старались  возвысить  уровень  своих  познаний  до  приличествующего  их  же  устремлениям:
- Скажите , Леша , пожалуйста  скажите , – взволнованно  спросил  у  него  Николотов , - что  же  указало  вам  опрометью  бежать  от  когда-то  подчинявшей  вас  гетеросексуальности?
Старик  Ганыкин  минутой  ранее  рассуждал  об  участи  педерастов  на  Страшном  Суде , и  ему  уже  собирались  заткнуть  рот  чьим-то  членом – Ганыкин  соизволил  ответить  Николотову , небрежно  прилизав  подкрашенные  под  смоль  волосы:
- В  один  из  дней  моей  молодости  я  сидел  на  усыпанной  снегом земле. Протестовал  таким  образом  против  доставшейся  мне  по ошибке  жизни – кому-то  ведь  жизнь  дар , а  для  меня  тогда  лютый  угар… И  вдруг  чувствую , пониже  спины  мне  что-то  тычет. Приподнимаюсь  и  вижу: из  земли , на  том  месте , где  я  задыхался  на ней  от  лютого угара  моей  юдоли , деревце  лезет. – Леша  «Мягенький»  даже  в  паузах  не  скрывал , насколько  ему  приятно  об  этом  вспоминать. - Отогрел  я , видимо , тот  клочок  земли , вот  дерево  из  него  к небу  и  вырвалось. А  те  ощущения, когда  оно - не  небо , дерево…  те  ощущения , когда  оно  соприкасалось  с  моим  телом  настойчивыми  толчками  , те  ощущения мне  очень  понравились...
- Крайне? – спросил  Николотов.
- О , да…
  В  полном  согласии  party  есть  и  те , кто  регрессивно  препираются: Анатолий «Энди» Петенков  ревнует  церковного  певчего  Замонина  к  еще  не  приехавшему  Владилену  Фанасову , злопамятному  максималисту , инфантильно  вздрагивающему  при  каждом  упоминании  о  сдираемой  коже  апостола  Варфоломея - Виталию  Замонину  его  ребяческая  ревность  уже  опостылела  и  он  приветливо  сказал  никак  не  умолкающему  визажисту:
- Не  галди , Анатоль , ты  мне  больше  нравишься.
- Больше  Фанасова?! – изумленно  вскричал  Петенков.
- Угу…
- Угу… угу… опять  угу…
Анатолий  Петенков  ему  ничуть  не  доверяет , но  сердцу  промывание  не  сделаешь , а  оно  у  необразованного  визажиста  Петенковацеликом  принадлежит  Виталию  Замонину , с  нескрываемым  подтекстом  рассказавшему  ему , что  кисточки  на  ушах  рыси  растут  совсем  не  для  красоты.
- Да , Анатоль , - ответил  Замонин , - ты  меня  нередко  бесишь , но  я  тебя , уродца , все  же  люблю.
- Больше , чем  Фанасова?!
- Больше , чем  женщин , - сдержанно  огрызнулся  Виталий , не  помимая , почему  опаздывающий  Фанасов  столько  себе  позволяет.

  Меньше  ли  их  в  Стокгольме? Вряд  ли. Но  в  городе , окончательно  ставшем  столицей  после  расторжения  Кальмарской  унии , пока еще  есть  Малыш  и  Карлссон , у  которых  был  солнечный  день  в  канун  нашествия  клонов - Малыш  не  любил  смотреть  телевизор , но  сейчас  по  нему  показывали  нечто  выходящее  за  рамки  обычной  серости.
  По  всем  каналам  в  прямом эфире  транслировали  погоню: рев  вертолетных  лопастей , бешеный  гул  полицейских  сирен , сбивчивый  голос  диктора - это  было  интересно , и  Малыш  начал  вникать, о  чем идет  речь.
 Передачу  вел  взъерошенный  мужчина , стоявший  на  перекрытой  кордонами  улице  и  нервно  беседовавший  с  грузным  человеком  в  офицерской  фуражке.
- Еще  один  вопрос , комиссар. Теперь , после  всех  многочисленных  провалов , можем  ли  мы  с  уверенностью  сказать , что  погоня  за  «Человеком  без  настоящего» завершится  успешно?
- Для  этого  есть  абсолютно  все  предпосылки , - ни  на  секунду  не  задумавшись , ответил  комиссар.
- Можно  подробнее?
- Я  не  в  праве  сказать  вам  всего. – Комиссар  импульсивно  закурил. - Но  я  могу  официально  заявить , что  операция  идет  в  полнейшем  соответствии  с  детально  разработанным  планом. Карлссон , он  же «Человек  без  настоящего» обложен  со  всех  сторон.  Со  стороны  неба  и  со  стороны  земли. Деться  ему  некуда. Сами  видите.
Карлссон… Несмотря  на  свои  семь  лет , Малыш  прекрасно  знал , о  ком  они  говорят: Карлссон  был  безусловной  легендой.
В  народе  говорили , что  в  нем  течет  кровь  Великих  Моголов: будто  бы  он  потомок  самого  Джахангира , и  в  Европе его  предки  оказались  после  того , как  в  1695  году поддерживаемый  нью-йоркскими  купцами  пират  Джон  Эйвери  захватил  с  помощью  двух  шлюпов  направлявшийся  в  Индию  корабль , помимо  золота , роскошных  одеяний  и  наложниц  перевозивший  тетку  тогдашнего  правителя   могольской  империи - изнасиловавший  ее  боцман  Сэм  Говард  проникся  к  ней  впоследствии  искренними  чувствами , и  она  рожала  уже  у  него  на  родине. В  маленьком  поместье  близ  Эдинбурга.
  Полиция  имела  о  Карлссоне  лишь  отрывочные  сведения. На  его образ  в  масс-медиа  это  не  влияло. Внешне  Карлссон  совершенно  не  напоминал  обыкновенного  шведа - невысокий  рост , темная  кожа , умные  глаза ; в  полицейском  управлении  Стокгольма  все  больше  сомневались , что  Карлссон  это  та  фамилия , с  которой  он  появился  на  свет , но  в  последние  три  весны  Карлссон  работал  главным  образом  в  Швеции. То  ли  постепенно  уходя  на  покой , то  ли  по  каким-то  другим  мотивам - в  Швеции  он  трудился  эффектно. Спорадические  налеты на  банки , содержание  дорогих  притонов , тонкая  финансовая  афера , оставившая  без  зарплаты  всех  госслужащих…    
Малыш  подошел  к  окну. Если  честно , он  завидовал  Карлссону. И  в  школу  ходить  не  надо , и  молоко  никто  пить  не  заставит… Слабенько  сплюнув  во  двор , Малыш  вернулся к  телевизору. Погоня  проносилась  по  району , показавшемуся  мальчику  до  боли  знакомым - вот  детский  сад , куда  он  ходил  не  один  год , а  вот  и  парк , где  его  старший  брат  иногда  пугал  Малыша , закрывая  свои  глаза  песочными  печеньями.
Странно  все  это.  Малыш  смотрел  по  сторонам  и  напряженно  думал , чем  бы  ему  заняться: неужели опять склеивать  модели  штатских  авианосцев?! Наверное , да. Что-нибудь получше  едва  ли  придет  в  его  голову. Вот  так  вот. Вот  так  вот  и  живу: бледно , не порожисто… Малыш  нехотя  побрел  к  шкафу , и  тут  за  его  спиной раздался  подозрительный   шум ; поспешно  обернувшись , Малыш  практически  потерял  сознание.
Перед  ним  стоял  Карлссон. Он  ничуть  не  отличался  от  неоднократно  виденного  на  развешанных  по  всему  Стокгольму  фотороботах , но  Малыш  все  равно  удивился , поскольку  его  рассматривал  огромный  пистолет - кроме  пистолета , на  мальчика  взирал и  сам  Карлссон.
 «Человек  без  настоящего» всматривался  в  Малыша  очень  пристально.
  Изучив  Малыша  во  всех  деталях  его  ничем  не  замечательного  анфаса , Карлссон  заткнул  пистолет  за  пояс  и  негромко  заговорил.
- Ты  кто , парень? – спросил  он.
- Малыш… - ответил  мальчик.
- Кликуха  твоя?
- Меня  все  так  зовут.
- Значит  кликуха.  - Потрогав  до  сих  пор  не  остывший  «Стечкин» , Карлссон  дружески  усмехнулся. - Я  знавал  в  Амстердаме одного  джанку , так  его , вообще , Гондошей  звали. Догадался , кто  я?
- И  младенец  бы  догадался , - сказал  Малыш. - Вы  Карлссон.
- Правильно. Ты , наверно , хороший  мальчик , но  такие  же  хорошие  мальчики  меня  однажды  в  Макао  чуть  на  ножи  не  поставили: «Дети  крещеного  буддиста» , жесточайшая  банда , зверье. Боишься  меня?
- Нет… - ответил  Малыш.
- Тоже  правильно. Слушай , Малыш , мне  надо  у  тебя  отсидеться. Через  минуту  у  тебя будет  полиция и  ты  им  скажешь , что  меня  никогда  не видел. Понял?
- Если  я  так  сделаю , я  вам  помогу? – спросил  Малыш.
- Еще  как , парень , - ответил «Человек  без  настоящего». - Не  по-детски  поможешь.
- Да  я  уже  и  не  ребенок. – Малыш  не  без  удовлетворения  переварил  только  что  сказанное. - А  вы  возьмете  меня  в  большую  игру? Ведь  мой  старший  брат  мне  как-то  говорил , что  вы  оказываете  существенное  влияние  на  конгломерат  нью-йоркских  боссов…
- С  Нью-Йорком  у  меня  многое  связано , – задумчиво  перебил  мальчика  Карлссон , - он  виноват  перед  моими  предками , а  я  уже  виноват  перед  ним. Но  тебе , Малыш , в  этот  бизнес  рановато  соваться – без  верных  людей , девятого  дана  и  божьей помощи  ты  там  и  дня  и  не  протянешь. Впрочем , я  что-нибудь  придумаю… По  рукам?
- По  рукам! – радостно  воскликнул  Малыш.
- Вот  и  славно. Где  у  тебя  можно  схорониться?
- Когда  я  хочу  побыть  один , я  обычно  прячусь  на  антресоли , там  меня  никто  никогда…
- На  антресоли? – фыркнул  Карлссон.
- Там  очень  удобно , - пояснил  Малыш.
- Ладно , не  время  выбирать. Веди.
Как  только  Карлссон , чертыхаясь  и  сопя , залез  на  антресоль , в  дверь  позвонили. Малыш  глубоко  вздохнул  и  посмотрел  в  глазок: у  двери  толпилось  человек  пятнадцать. Почти  все  из  них  были  в  масках  и  с  автоматами.
  Вливая  в  голос  максимум  спокойствия , Малыш  нетвердо  спросил:
- Кто  там?
- Это  полиция , - ответили  ему  из-за  двери. – Как  там  у  вас? Без  изменений? Все  нормально?
- Все , - сказал  Малыш.
- Не  волнуйся , мальчик - во-первых  скажи  нам , как  тебя  зовут , в во-вторых  быстренько  открывай  дверь , мы…
- Дверь  я  вам  не  открою. Мои  папа  с  мамой  запрещают  мне  с  незнакомыми  людьми  даже  через  нее  разговаривать.
 За  дверью  раздалось  шушуканье. К  тому , о  чем  они  продолжительно  шушукались , Малыш  не  прислушивался.
  Он  старался , но  ничего  не  получалось.
- Эй , мальчик!
- Чего  вам? – спросил  Малыш.
- У  тебя  точно  все  нормально?
- Точно…
- Хорошо , сынок , мы  уходим. Закрой  окна  и  никому  их  не  открывай. Ты  нас  слышишь?
- Слышу , - ответил  Малыш.
 Отследив  через  глазок  их  отступление , Малыш  на  цыпочках  подкрался  к  нависавшей  над  коридором  антресоли.
  Там  его  ждал  Карлссон - не  ставя  пистолет  на  предохранитель  и томительно  вспоминая  о  встреченной  им  на  Монмартре  женщине. Она  говорила  ему: «Ты  смог  разбудить  мое  сердце , только  ты: я  знаю , что  ты  будил  сердца  и  у  других  женщин , однако  сейчас  с  тобой  не  они – сейчас  с  тобой  я … и  нам будет  теплее , если  мы  будем  вместе – я  и  ты , ты  и…» , но  Карлссон  пресек  ее  расплывчатые  излияния конкретным  вопросом: «Ты  когда-нибудь  ужинала  с  убийцей?».
Она  ответила: «Нет , не  приходилось» и  Карлссон  виновато  улыбнулся: «Ты  ужинаешь с  ним  в  эту  самую  секунду».
 «Как?… Так , ты…».
 «Тссс!».
Карлссон  понимал , что  озвучивать  чувства  следует  только  в  самом  крайнем  случае , но  кое  о  чем , вообще , не  говорят.
С  потерянной  маникюршей  Жаклин  Брессан  у  него  не  было  будущего , и  пусть  его  звали «Человеком  без  настоящего» , он  от  всей  души  не  желал  ей  случайной  пули.
- Дядя  Карлссон! Дяденька  Карлссон!!! Дя…
- Чего?! – заорал  Карлссон. – Чего?! Кто?!
- Я  вас  испугал?
- А  это  ты , парень , - отрываясь  от  неприятных  воспоминаний , прошептал  Карлссон. – Они  ушли?
- Ушли!
  Спрыгнул  с  антресоли , Карлссон  одобрительно  похлопал  Малыша  по  плечу. Парень  уже  начинал  ему  нравиться: похоже , подумал Карлссон , голова  у  него  не  только  снаружи  светлая.
- Чисто  сработано , Малыш , - сказал  Карлссон. - Теперь  ты  можешь  называть  меня  Карлито: меня  так  кличут  все  не  чужие  мне  люди. Ты  не  против , если  я  у  тебя  до  вечера  потолкаюсь?
- Мой  дом  твой  дом.
Время  до  вечера  пролетело  незаметно.
С  Карлссоном  было  весело: они  поели  овощного  супа , немного  поиграли  в  девочку  и  ковбоя , а  потом  Карлссон  стал  рассказывать  Малышу  свои  истории.
  И  какие  истории… О  необыкновенных   женщинах , умеющих  поворачивать  землю  одним поворотом  глаз , об  исцеляющем  любой  насморк  аромате  новых  купюр , об  одиночестве  и  боли , о  диком  смехе  приговоренного  к  электрическому стулу , о  радости , когда  узнаешь , что  за  тебя  назначена  награда  в  твой  собственный  вес , но  уже  золотом - о  перестрелке  в  пещерном  храме  Лунмынь , о  принятии  недобровольных  человеческих  жертв  от  народа  Телугу; о  первой  эрекции…
  Стрелка  вплотную  подбиралась  к  семи , и  Малышу  крайне  не  хотелось  говорить  того , что  он  сказал:
- Одна  минута  до  семи , - пробормотал  мальчик. - Сейчас  придут  мои  родители.
- Все  понял , исчезаю. Спасибо  тебе , парень , конкретно  ты  мне  сегодня  помог , я  бы  и то  так  себе  помочь  не  потянул. – Секунду  поразмышляв  о  том , что  бы  оставить  ему на  память , Карлссон  почтительно  снял  с  груди  потрепанную  иконку  Серафима  Саровского. - Держи , Малыш. От  прямого  попадания  баллистической  ракеты  не  закроет , но  фауст-патрон  отведет.
- Ты  вернешься , Карлито? – беря  иконку  и  мечтая  о  положительном  ответе , спросил  Малыш.
- Обещаю. Ну , давай  пять.
  Малышу  впервые  пожали  руку , как  мужчине. Он  не  сумел  бы  сказать , как  он  себя  чувствует , но  Малыш  чувствовал , что  он  счастлив…
  Его  не  слишком  расстроило  даже  исчезновение  Карлссона. Ибо  Малыш  ощущал  себя  взрослым , а  взрослые  сильны  именно  тем , что  в  состоянии не  переживать , когда  их  об этом  не  просят. К  тому  же  он  знал , что  Карлссон  непременно  вернется - ведь  он  ему  обещал , а  настоящие  мужчины  держат  свои  обещания.
  Улетая , Карлссон  бросил  ему  на  прощание: поверь  мне , Малыш , небеса - это  не  киберпространство , но  на  них  живут  такие  программисты , что  нам  впору  уже  не  бороться  с  апатией…
- Привет , Малыш , как  день  прошел? – побеспокоила  задумавшегося  мальчика  вошедшая  в  его  комнату  мама. 
- Что?…
- Я  уже  пришла , Малыш. Я , я – твоя  мама. Если  ты  меня  не  расслышал , то  я  у  тебя  спрашивала , как  день  прошел.
- С  пользой , ма. – Малыш  попробовал  улыбнуться. - Мне  даже  не  верится , что  и  после  столь  солнечного  дня  настанет  ночь…   
 Но  она  настанет. Это  не  надо  лишний  раз  повторять  ни  членам  Харранской  общины , ни  тем  двум  суфиям , которые  выдирали  молодые  деревья  и , зверски  дубася  ими  друг  друга , выясняли  кто  же  из  них  находится  в   большем  экстазе.
  В  этом  не  испытывает  нужды  и  Мартынов ; бессмысленно  всматриваясь  в  редкие  облака , он  отдает  дань  усталости  ног  экзистенциальным  сидением  на  доставшейся  ему  от  ушедших  идти  скамейке.
  У  Мартынова  в  теле  инфекция. Вчера – сумерки. Улица , рябь , деревья  - на  ветке  кошка. Нет , для  кошки  ветка  прогибается  слишком  сильно. Наверное , это  тигр.
  Час  назад  Мартынов  сказал  беззаботной  девице  Евгении  Равенской : «У  меня  есть  одна  слабость».
  Она  с  надеждой  поинтересовалась: «Ко  мне?»  и  Мартынов  сдержанно  ответил: «Ты  мой  метеорит… Но  слабость  у  меня  не к  тебе – у  меня  просто  температура  тридцать  восемь , а  завтра  мы  с тобой  не  увидимся , потому  что , если  мы  увидимся, я  себе  еще  один  градус  прибавлю – не  тобой  я  болен , Женя , прости  меня , Женечка , но  не  тобой.».
Их  любовь  освящена  будущей  разлукой. Мартынов  не  примешивает  к  рождению  цель  и  бросает  рассеянные  взгляды  на  непоседливость  деловых  искариотов – на  первый  взгляд он  адекватен.
Двоемирен , побеждаем: его  теснят. К  нему  подходят. Мужчина. В  болгарском  спортивном  костюме ; не  протягивая  руки , просит  закурить. Мартынов  дает  ему  сигарету - не  дергается. Молчит  и  продолжает  свои  филигранно  пустотелые  наблюдения: небо… я… оно… моя  родина…
Раздвигая  мощным  носом  беззвучно  зашуршавшие  солнечные  жалюзи-лучи , перед  Мартыновым  появляется  полная  женщина: она смотрит  на  него , как  смирившаяся  рабыня  на  страшно  возбужденного  касика  впервые  преуспевшего  племени  и  тоже  просит  у  него  сигарету.
Мартынов  не  отказывает  и  ей , но , когда  спустя  несколько  минут  к  нему  с  той  же  просьбой  подступила  спотыкающаяся  старуха , он  уже  пребывал  в  некоторых  сомнениях.
Удушье  и  изжога , лейкоциты  падают  на  четыре  тысячи  единиц… старуха  склонилась  над  ним  с  таким  жалостливым  взглядом , что  Мартынов  вдохновенно  подтаял  и , вспоминая  все  хорошее , поделился  и  с  ней.
Дети  Абрама  Ганнибала  от  первой  русской  жены  были  белыми , от  второй  черными , Мартынов  об  этом  еще  не  слышал. Ни  разу? Не  случилось.
Живете  самообманом? Да. У меня  нет таланта обманывать  других - увидев  приближавшуюся  к  нему  совсем  маленькую  девочку , он  уже  примерно  знал , что  она  от  него  потребует.
 «Хмм… дядя , дядя… хмм» - на  этот  раз  Мартынов  решил  бороться  до  конца. У  него  осталась  всего  одна  сигарета. Временные  помрачения  рассудка  уже  набили  ему  оскомину ; вы  ревнуете?… страну  к  президенту? нисколько - на  днях  Мартынов  смотрел  кино, и  в  том  румынском  фильме  на  кровати  сидел  залитый  слезами  мужчина.
Мартынов  бы  ему  посочувствовал , он  бы  его  понял , но  в  постели , позади  залитого  слезами мужчины , лежал  другой  мужчина. 
- Ну , девочка , - сказал  Мартынов , - чего  ты  у  меня  попросишь? Слово  в  защиту  сваренного  в  прокисшем  молоке  верблюжонка? Описание  двадцати  шести  типов  НЛО? Сказку  о  Кадме , который  убил  дракона , засеял  его  зубами  широкое  поле…
- Сигарету!
- Интересные  же  здесь  вещи  творятся , -  Мартынов  удивленно  хмыкнул. - Ты  же  еще  совсем  маленькая , зачем  тебе  курить?
  Не  прося  обучить  ее  колокольному звону , она , горько всхлипнув , ранила  его  прямо  в  сердце: Мартынова  прилежный  ученик  всего  святого , и  у  него  в  теле  инфекция , но  эта  девочка  также  весьма  старательна  по  части  его  помучить.
- Мне  для  папы , - сказала  она. - Он  у  меня  дома. На  Поварской - четвертый  месяц  валяется  без  надежды  выздоровления: я  обещала  ему  принести  хотя  бы  одну  сигаретку , но  никто  не  дает…
Когда  прихватит  сердце , скажу  я: «Отпусти».
Ну  хватит , не  держи. Пожалуйста.
Отпусти  меня , жизнь - Мартынов  отдал  последнюю  сигарету , он  болен , и  идет  к  погосту  на  своих  ногах: ее  папе  гораздо  хуже , чем  мне , ее  батюшка , вероятно , еще  до первых  холодов  врежет  дуба - настроение  у  Мартынова  от  постоянных  даров  не  улучшилось , и  он  неторопливо  пошел  восвояси. Заворачивает  за  угол , чихает , сморкается , что  там? кто? вся  эта  команда , что  выманивала  у  него  сигареты. И  мужчина , и  женщина , да  и  старуха  с  девочкой  неподалеку  от них  кучкуются ; по  благодушному  виду  мужчины  нетрудно  заметить , что  его  никогда  не  кусала  гюрза , и , заметив  Мартынова, он  тут  же  начал  считать:
- Три , два , раз!
 На  счете «два»  они  вытащили  из-за  спин  доставшиеся  им  от  Мартынова  сигареты - покрутили  между  пальцами , помяли  в  кулаках , и  при счете  «раз»  сломали  их  пополам. Переглядываясь и смеясь: мужчина  громче  всех , но  они  безответственно  заливались, хотя  бы  не  корректируя  свои  эмоции  негативными  словами , а  он сквозь  смех  еще  и  кричал:
- Извини , не  курим!
 
 Пролетело  ядро – ты  его  видел? Оно  тебя  тоже. Но  оно  тебя  убило. Да  пропадите  вы  все… в   лоб… это  только  слухи… в  лоб. Не  уродуя  остального.
  У  Мартынова  в  теле  инфекция  и  он  обходит  людей , пытаясь  на  них  не  дышать: я  не  хочу  их  заразить - мужчина , скорее  всего , подошел  он  ко  мне  случайно , но , обратив  внимание, что  у  меня  в  пачке остается  всего  три  сигареты , он  данное  представление  и  организовал. Ради него  он   и  свою-то  не  выкурил. Ну , и  народ… ну  и… да.
  Прадедушка  обращавшейся  к  Мартынову  девочки  И.Г. Пажин это бы  с  готовностью  подтвердил  еще  за  три  года  до  того , как  Мартынов  остался  без  сигарет  в  Борисоглебском  переулке.
  С  ее  родителями  все  было  ясно  уже  давно , но  она  раскрыла  себя  лишь  в  марте  1996-го.
  Уронив  на  колени  неплохо  оформленное «Возвращение  языческих традиций» , Иван  Григорьевич  Пажин  не  рвался  никого  наставлять. Он  сидел  в  мягком  кресле.
  Отдыхал  после  изобильного  ужина.
  Спокойно  подремывал. Видел  утешающие  сны.
  Я  застигнут  дождем… хо-хо!… в  пустыне! его  любимица  правнучка , получающая  от  него  то  кизиловый  леденец  , то  мобилизующую  легенду  о  предводителе  звездного  воинства  Кущляке: о  том , как  он  проводит  в  рай  безгрешные души - взяла  обеими  руками  его  залитую  свинцом  палку , подобралась  со  спины  и  сильно  вломила  ему  по  лысине.
 «Зачем  тебе  дедушка  такая  тяжелая?… защищаться , деточка. От  непостящихся  собак  и  местного  пролетариата» - Иван  Григорьевич Пажин  вскочил , разорался  и  изо  всех  старческих  сил  отодрал  ее  за уши. Девчушка  же  посмотрела  на  старика  исподлобья  и  довольно   веско  сказала:
- Все  равно , когда  вырасту , я  тебя  из  револьвера  застрелю.
Так  и  живут.
По-другому , Иван  Григорьевич , как-то  не  получается.
  Крестный  отец  твоей  правнучки  живет  не  в  меньшей зависимости  от  смерти.
  Отдавая  себе  отчет , что  его  разбудили  не  просто  так , руководитель  полетов  Волковин , в  прежние  времена  утешавший  старика  Пажина , безучастно  говоря  ему: «ты  тоже  не  без  греха , Григорьич: не  ты  ли  на  помолвке  моей  дочери так  ложкой  загребал , что  даже  мышцы  плеча  дернул?» , тоскливо  уставился  на  вошедших - Сергей  Волковин  не  ошибался.
Его  разбудили  не  для  того , чтобы  он  помог  подвинуть  неповоротливые  кадушки  с  пальмовым видом.
 Они  не  сделают  скидки  на  его плохую  печень: Сергей  Волковин много пьет… он  перенес  в  детстве  болезнь Боткина  и  накануне , заразительно подмигнув , сказал  своей  жене:
- Смотри , как  у  меня  сворачивается  кровь. 
- Извращенец , - поморщилась  она.
- Не  хочешь , не  смотри. Она  и  без  твоего  взгляда  свернется.
 Волковин  не  сомневался - чему  надлежит  случиться , то  и  случится, а  если  случится  чудо  и  надлежащее  не  случится , то  из  нашей  цивилизации  вытечет  вся  ее  кровь.
  Повсюду  постоянная  готовность  Судного  дня , и  ему  также  надлежит  случиться , но  если  случится  чудо…   
-    У  нас   проблемы , - сказал  генерал  Неушев.
- Конкретно , - вздохнул  Волковин. – Отвечайте  конкретно… мне  и  конкретно… по  делу… по  нашему  общему.
- Двое  из  космонавтов  мертвы.
 Безжалостно  сжав  недавно  отреставрированные  зубы , Сергей  Волковин  зажмурился  отнюдь  не  от  внутреннего  света.
- Кто…из? – тихо  спросил  он.
- Мужчины , - ответил  генерал  Неушев.
- А  женщина? Что  с  женщиной , генерал?! Вы  мне  в  конце  концов  ответите , что  с  ней?!
- С  ней  все  в  порядке.
  Сергей  Волковин  любил  женщин , но  это  был  крах.
- Что  произошло? – спросил  он.
 Большинство  пришедших  было  в  форме: погоны , фуражки , кокарды , однозначный  статус - втихую  поддающий  микробиолог  Дмитрий  Кустов  оделся  в  гражданское ; он  провел  ночь  с  кем-то , кому  он  чувственно  шептал: «какой  же  ты  хороший  человек»
 «Я  не  человек»
 «Я  о  себе» - ночью  Дмитрий  Кустов  поднимал  с  пола  свою  запылившуюся  руку  и  перекладывал  ее  к  ней  на  грудь: когда  твой  дух  женщина , с  ним  и  спать  нескучно…
- Отвечайте , Кустов , - не  позволил  ему  углубиться  в  слащавые  воспоминания  Сергей  Волковин.
- Единой  версии  у  нас  пока  не  сложилось , но  можно  предположить… я  бы  предположил…
- Ваша  версия , генерал  Неушев , - нетерпеливо  лишил  его  слова  руководитель  полетов.
- Смерть  и  того  и  другого  наступила  в  результате  ножевых  ранений - по-моему , обыкновенная  поножовщина. Я  же  вам  говорил , что  они  не  поделят  эту  женщину. Слишком  красивая.
- Говорили , - потерянно  прошептал  Волковин. - Где  сейчас  трупы?
- Она  отбуксировала  их  в  грузовой  отсек. – Генерал  Неушев  хмуро  улыбнулся. – Чтобы  плавая  там  в  невесомости , они  не  мешали  ей  осуществлять  возложенные  на  нее  обязанности.
  Руководителя  полетов  затряс  тяжкий  озноб. Сергей  Волковин  уже  не  думал  о  том , обладает  ли  его  жена  задницей  умной  женщины.
- А  что  она  собирается … делать? – спросил  он.
- По  ее  словам , волноваться  не  о  чем , - бодро  отрапортовал  генерал  Неушев , - намеченная  программа  будет  доведена  до  конца. Ей , кстати , можно  верить?
- А  у  нас   есть  выбор?
- Выбор… да… выбор… о-ооо…
- Отвечайте!
- В  принципе , нет , -  бесстрастно  сказал  генерал. - Наверх-то  когда  будете  докладывать?
  Знакомое  и  родное  пространство  вокруг  отвечающего  за  все  Сергея  Волковина  заполнялось  не  отгоняемым  роем  панических  предчувствий.
- Повременю , - пробормотал  он.
- Как  вам  угодно. Ей-то  что  передать?
- Поддержите  ее  как-нибудь , генерал. И  пускай  работает  с  полной  выкладкой , нам  без  нее  уже  не  выбраться.
- Не  отчаивайтесь , справится , - сказал  генерал  Неушев.
- Черт  ее  знает , - с  сомнением  сжал  голову  Сергей  Волковин.
- Он-то  ее  знает , - улыбнулся  генерал.
- За  него  я  спокоен…
  Беспокоится  ли  за  него  дед  Фома? Нисколько. После  пасхального  кулича  с  прослойкой  из  сложно  подобранных  трав  старику  настоятельно  кажется , что  гиперборейцы - они  же  аримасы , скифы: возможно , мы - переправляли  через  Адриатику завернутые  в  колосья  предтечи  ядерных  бомб.
 Его  разум  затруднительно  подкупить. Дед  Фома  не  выполняет  поручений  злонамеренных  рыболюдей  и  не  помнит , чтобы  он  приглашал  в  гости  наичестнейшего  остолопа  Олега  Тычинина.
  Но  старик  зовет  к  себе  мало  кого , сами  обычно  приходят ; не  скажешь  же  их  глазам: «Топайте , глаза , отсюда , топайте» , не  выгонять  же  их  за  порог  высокопарным  слогом  о  символической  космогонии  небесных  тел ; Олег   Тычинин  человек  еще  молодой , не  без  иллюзий , и  дед  Фома  не  уподобляет  себя  той  динамичной женщине , которая  ела  своих  детей , раздраженно  приговаривая  с  набитым  ртом: из  меня  вышел , в  меня  и  уйдешь.
 Старик  Тычинина  выслушает. Устроит ему  разминку  крыла  и  поищет  в  нем  ясность духа – если  он , разумеется , заговорит.
Тычинин  не  смолчал.
- Дед  Фома , а  зла  в  мире  много? – спросил  Олег.
 Старик  не  отрицающе  кивнул:
- Много , Олежка , куда  уж  больше.
 Олег  Тычинин  ему  безвольно  поверил - верит  и  боится. Но  лучше  бояться  и  верить , чем  не  бояться  и  знать.
- А  оно … не  победит? – повторно  спросил  он.
- Нипочем , - ответил  дед  Фома.
- Почему?
- Потому  что  оно  глупое , зло-то , само  себя  пожрет. – Старик  уже  практически  созрел , чтобы  попросить  Олега  Тычинина  поискать  вместе  с  ним  куда-то  пропавшую  мухобойку. - А  добро  поскрывается  от  него , попрячется  и  когда  все  кончится , на  белый  свет  и  вылезет.
  Тычинин  не  желает  такого  исхода  событий. Его  несколько пугает  сокровенное  предположение , что  когда  все  кончится , добро  будет  как-то  не  востребовано – кому  же  оно  поможет , подумал  он , если  все  уже  кончится? Мне?
   Японскому  каллиграфу Тоетоми «Лизуну» Хияде? Не  выпивающему  за  всю  жизнь  ни  капли  воды  коала?
- Когда  все  кончится? – испуганно  спросил  Олег. – Не  раньше? Никаких  шансов , что  раньше?
- Может , и  раньше , - ответил  старик. - Глядишь , ты  и  дождешься.
- Дай  Бог… А  ты?
- А  мне  как-нибудь  придется  обойтись. – Без  особого  успеха  улыбнувшись , дед  Фома  не  посмел  даже  в  мыслях  препятствовать  скорому  наступлению  пока  не  изведанного  им  будущего , уже  сейчас  напоминающего  ему  что-то  еще  более  отдаленное во  времени. – Зачтете  мне  потом , что  я  против  него , зла  то  есть , всегда , как  умел , партизанил. По  силам  своим  заурядным.
Господь  Бог  старика  любит. Не  признаваясь  в  этом  ни  ему , ни  Себе: не  без  иронии , но  истинно.
Потолкуем , дед  Фома?
За  кружкой  пива? Об  абсурдности  бытия?.
Ожесточенного  тунеядца  Игната  Чапова , потерявшего  жизненные  ориентиры , легкомысленно  узнав под  тяжелым  кайфом , что  страусиное  яйцо  состоит  из  одной-единственной  клетки , Бог  обделил  полностью.
 У  Чапова  не  было  ни  рук , ни  ног , ни  головы , ни… У  него  была  только  память. Она  носила  его  в  кармане  и  кормила  оливками. Когда  же  оливки  ему  надоедали , память  входила  в  его  положение и  начинала  кормить  его  оливками. Но  едва  у  Игната  Чапова  зарождалась  назойливое  желание , что  неплохо  бы  отведать  оливок , она  не  отказывала ему  и  в  этом.
  Эта  идиллия  продолжалась  до  тех  пор , пока  он  не  умер. Но  так  как  память  не  знала , что  он  умер , она  продолжала  опускать  в  раскрытый  не  для  солнца  карман  новые  партии  оливок. И  только  когда  оливки  стали  высыпаться  обратно , она  наконец-то поняло,  что Чапов  все-таки  помер. А  глупые  оливки  поудивлялись , что  их  никто  так  и  не  съел , но  так  ничего  и  не  поняли. Они  даже  не  поняли , почему  они  этого  не  поняли. Просто  взяли  и  не  поняли. Потому  что  глупые.
Они  именно  такие. Игнат  Чапов  вынужденно  загнулся  без  обострения  дилетантской  тяги  к  спиритизму.
Встречный  ветер , метель , но  я  знаю  зачем. Я  тебя  полюбил. И  остался  ни  с  чем… на  Страстном бульваре  красивая  рафинированная  девушка  перелистывала  журнал , и  Седов  планировал  к  ней  подсесть: вот  подсяду  я  к  ней  и  мы  вполголоса  поговорим  о  предрассветном  пении  птиц  и  честолюбивом  влиянии  полнолуния, о  городах-героях  и  героях  без  городов , об  обреченном солнце  и  переменчивых  качествах  пасмурной  смури , о  матери  жемчуга  перламутровой  раковине  брюхоного  моллюска  и  о  любимой  женщине  Таиланда  Сурийо  Таи , доблестно погибшей , прикрывая  отступление  войск  своего  мужа. А  также  о  том , подлежит  ли  наш путь  измерению  русской  рулеткой , устрашает  ли  небескровная  победа  даже  приближенных  к  победившему ; о  Джатаке  и  Томасе  Муре , о  будущих  детях  и  прошлых  страданиях…
- Соседа  стерпите? – спросил  у  нее  Седов.
- Садитесь , - ответила  она.
  А   сама  встает. Эх… мать… что  за  мысли , откуда  они  здесь  такие: английские  принцы  потеряют  голову  от  двух  чернокожих  сестер  и  окончательно  развалят  монархию – девушек  встала , но  Седов  не  позволил  ей этим  насладиться.
  Собственная  смерть - интересный  проект ; лягушки  живут  и  на  деревьях , а  тело  Всевышнего  все  еще  строится: нами , всего  лишь нами…
- Сидите , девушка , такой  ценой  мне  не  надо , - сказал  Седов , - я и  сам  себя  невысоко  ценю , но  вы , как  я  заметил , цените  меня и  того  меньше.
- Я  вас… вас  я…
- Меньше! Меньше – я  это  знаю. Мне  не  надо  рисоваться , как  кокетливому  моралисту  Сократу  с  «я  знаю только  то , что  ничего  не  знаю». Тоже  мне , дятел…
  Послав  ей  воздушный  поцелуй , господин  Седов , нахмурившись , побрел  по  Страстному - медленно. Робко.   
  От  пуль  он  уже  не  бежит. Седов? Нет , не  он. И  не  тувимец  с  коробкой  мороженых  брокколи.
Есаул  с  железным  крестом.
  Заработанным  кровью. Над  могилой. 
  Ну , а  у  Мартынова  прибитая  временем борода.
- Про  меня , - говорил он на  Арбате  угощавшим  его  розовым «Пино-Франом» шулерам , - никто  не  скажет: «Он  жил  долго  и  счастливо , а  вот «Он  умирал  долго  и  счастливо» про  меня , наверное , все  же  скажут. На  смертном  одре , но  живому - я  как-то бродил  по  музею-заповеднику  с  одной  притягательной  курвочкой  и  она  спросила  у  меня: «Достопримечательности  будем  смотреть?». Я  ей  спокойно  ответил: «Мои  я  тебе  хоть  сейчас  покажу» , но  она  обиделась , и  я  ей  долго  объяснял , что  в  моих  словах не  было  никакой  пошлости – пока  заповедник  еще  не стал  музеем , его  надо  спешить  использовать. Но  использовать  не  спеша. А  еще  я  недавно  прочитал  конституцию.
- Понравилось?
  Мудрое  закатывание  глаз.
- Она , в  конце  концов , женщина , - сказал  Мартынов. - Вдобавок , своя  женщина.
   Взгляд  по  сторонам  в  поисках  понимания.
- Она  обязана  нравиться , - сказал  Мартынов.
- Все-то  тебе , Мартынов , нравится…
- Трезвый  подход , - сказал  Мартынов.
- К  чему?
- К  трезвому  уходу.
 Забивать  голову  грустным: тут-тук  незримыми  молотками - успокоительно  только  при  условии , что  это  грустное  используется , как  оградительные  доски , не  участвующие  в  деятельности  прикрываемого  ими  пространства. При  желании  одну  из  них  нетрудно  отодвинуть - пятью  годами  ранее  у  не  очень  удачливой  по  ночам  Людмилы  Артюхиной  было  двое  мужчин: незлобивый , веротерпимый  Мартынов  и  шустрый  пропойца  Анатолий «Йёбс» Кожаринов , и  они  расстались  с  ней  не  по  одному , с  концами отчалив  после  состоявшегося  за  ее  спиной  диалога: «она  меня  старше , но я   ее  не  моложе: я  имею  честь  предложить  вам , товарищ  Йебс , справедливую  ничью. Не  понял. Ты  Люду  Артюхову  любишь? Люблю. И  я  ее  люблю… Теперь  понял? Кажется , понял… Значит , ничья? Ничья. Так  тому , Мартынов , и  быть».
Дочери  Людмилы  Артюхиной  шестнадцать  лет.
По  ее  юным  губам  словно  бы  проехал  бульдозер - негативно  оценивая  произошедшие  изменения , Людмила  Артюхина  истерично  крикнула:
- Что  с  тобой?!
Повесив  небольшую  кожаную  сумку  на  крючок  заполненной  исключительно  женской  одеждой  вешалки , Анастасия  посмотрела  на свою  маму  не  без  затронутой  смыслом  неги: на  ее  поджатых  губах  будто  бы  буксовал  средний  танк , но  она  не  рыдает.
- Поздно  меня  отговаривать , мама , - сказал  она.
- Да  что  случилось?! – спросила  Людмила  Артюхова. 
- Сегодня  я  первый  раз  в  жизни  поцеловалась.
 Залетайте  птицы… да  ты  что!… залетайте , я  не  суеверная. Непогоду  вы  можете  переждать  у  меня - в  июне  2001-го  Людмила  Артюхова   случайно  встретилась  с  Анатолием  Кожариновым  на  Малой  Бронной.
  Кожаринов  делал  вид , что  он  ее  не  помнит , но  она  вынудила  его  признаться: да  помню  я  тебя , женщина , помню. Не  твою  душу, а  нечто  иное… не  пускаясь , по  мере  сил , в  богопротивные  помыслы  и  спешно  направляясь  к  Тверскому  бульвару , Анатолий бросил  ей  на  прощание: не  изводи  себя , женщина. Не  заставляй  меня  делать  тебе  еще  больнее , ведь  благосклонность  к  забытому  человеку  обманывает  его  забытые  надежды - стальные  паруса  на  современных  яхтах  ставит  компьютер , морды  и  уши  белок  уже  редко  кем  используются в  качестве  денежных  средств , а  на  Малой  Бронной  самое  место  для  самопроклятия: пополнение  нулем  и зевающие  андроиды.
  «Я  поцеловалась… я… я…»  – Людмила  Артюхова  не  сразу  поняла  всю  властную  знаковость  этой  фразы , сказанной  ей  не  Анатолием «Йёбсом» Кожариновым , а ее  родной дочерью. И  только затем , заключив  дочь  в  нежные  объятья , она  гладила ее  по  крошечной  голове , надрывно  приговаривая:
- Девочка  моя. Счастье  мое. Как  же  я  за  тебя  рада. Сегодня  ты  вступила на  дорогу  к  мужчине - сегодня  ты  соприкоснулась  с  настоящим  чудом. Прекрасней  ничего  не  бывает…
  Твой  разум , девочка , прорезает  все , и  мои  руки  извлекают  глупые  ноты  из  тугого  баяна  при  колыхании  нервной  свечи.
  Кружева  неисчислимых  бликов , чайная  ложка  щучьей  икры: ты  позвала  его  понять , как  сложно  здесь  лежать  впотьмах. Одной.
 Босой. Он  разделил  с  тобой  судьбу. Мою. Легко.
 
  Седов  с  симпатией  перечеркивает  свое  прошлое , но  дочь  Людмилы  Артюховой  целовал не  он. Еще  менее  вероятно , что  к  ее  ней  притрагивался  пронизанный мистикой , чувственный  и  опасливо  тянувшийся  к  неприменимым  на  практике  учениям  Дмитрий  Ватутин - с  лицевой  стороны  он  развился  достаточно  аристократично , только  вот  щеки  излишне  большие , но  Дмитрий  нашел , как  с  этим  справиться.
  Втянув  щеки  в  себя , Ватутин  закусил их  изнутри , посмотрелся  в лужу  и  все  вроде  бы  ничего , вполне  нормально  выглядит - даже  на  женщин  теперь  вправе  рассчитывать.
  Одна  из  них  подошла  к  Ватутину  сама , и  пока  он  с  ней  молчал, восторженно  улыбалась.
- Я , - сказала  она , - только  что  слышала  песню , где  пели «blues  is  my  business  and  business  is  good» , а  у  вас  такие  выразительные  скулы. Обожаю!
- При…ятно  слы…шать , - сказал  Ватутин.
- А  с  дикцией  у  вас  что? – насторожилась  она.
 Закусив  щеки , внятно  разговаривать  не  совсем , чтобы  просто , однако  Дмитрию  Ватутину  эта   женщина  крайне  понравилась  и  он  не  сдается.
  Она  ему  уже  не  улыбается.
  Я  был  прикован  к  стене , где-то  так… преданные  друзья  ее  взорвали… благодарю! благодарю… половина  рухнула , вишу  на  одной  руке - с  втянутыми  в  себя  щеками  улыбаться  также  не  слишком  удобно , но  Ватутин  пытается  компенсировать  отсутствие  ее  улыбки  наличием  своей.
- С  моей  дик…цией  и  вчера…. все  было  в  по…ря…дке , - сказал  Ватутин , - и  завтра  бу…дет , а  сегодня  так , вре…менные  за…труд…нения. Схо…дим  куда-ни…будь?
- Пойдем!
  И  они  пошли: ходили , прижимались , повторялись  и  Ватутин  почувствовал , что  он  больше  не  может  скрывать  свой  изъян - расцепив  зубы , он  вволю  надышался  и , не  выделяясь  среди  остальных ее  мужчин  дарованным  свыше  убожеством  произношения , отчетливо  произнес:
- Скулы  у  меня  вряд  ли  выразительные. Зато  дикция  хорошая. И  сейчас  я  расскажу  вам  историю – своим  настоящим  голосом и  о  том  самарском  мужчине , который  великолепно  помнил  лицо  врача , изучавшего  его  кардиограмму. Это  было  не  вдохновленное  лицо – элегантный  врач  сказал  дважды  легко  раненому  в  голову  Христофору: «У вас, дорогой  мой , очень  слабое сердце – относитесь  к  нему  максимально  бережно». Но  будучи человеком  не  от  мира  сего , Христофор «Нагуаль»  решил  поживиться  на  своей  слабости  и , рассмеявшись  в  глаза  едва  теплящейся  в  нем  жизни , приговорил себя  к  смерти  во  время  занятия  любовью. Меняя  партнерш  на  все  более  страстных  и  заставляя  кроватные  матрацы  прогибаться  до  самого  пола , он уверенно  продвигался  к  намеченной  цели , и  недавним , последним  для  него  вечером  он  приблизился  к  ней  практически вплотную. Но  ему  опять  чего-то  не  хватило. И  взяв  вынужденную  паузу , он  недовольно отправился  глотнуть  воды. На  обратной  дороге  он  зашел  в  туалет – сел, напрягся… Там-то  его  сердце  и  не  выдержало , и  он  скончался  не  во  время  занятия  любовью. – Дмитрий  Ватутин  беззлобно  прыснул. - Я  рассказываю  вам  эту  историю , как  притчу , но  вы  меня… Вы  что , уходите?
 Она  уходила. Подобный  обмен - хорошая  дикция  на  выразительные  скулы - ее  не  устроил , и  она  зацокала  от  него  каблуками , как  от  посторонней  сволочи ; она  и  мимо  Ивана  Бучитского  прошла , не  останавливаясь.
  Иди , куда  хочешь , скрывай  дорогими  солнцезащитными  очками  грустные  припухшие  очи ; если  соберешься  топиться , то в  океане – никогда  на  нем  не  была? Повод  съездить.
  Благородный  вещист  Бучитский  не  перебирает  со  сладким  и  не  оставляет  себя  в  беде. Иван  таежный  охотник , и  вчера  он  приехал  в столицу , чтобы  принять  участие  в  отборочных  соревнованиях , чей победитель  должен  был  представлять  страну  на всемирных  Олимпийский  играх  для  инвалидов.
  Приехал  и  видение – на  подъезде. Плацкарт , духота... тролли… не трогайте  пушку! не  разворачивайте  эту  махину  в  моем  направлении! мне  нечего  высматривать  в  ее  стволе.
  О  том , что  такие  игры  все  же  проводятся , Иван  Бучитский  узнал  еще  у  себя  в  Усть-Калинске. Прочитал  в  газете  и  задумался: они  же  выступают  там  не  бесплатно , подумал  он , слава  и  почет  мне  как-то  по  боку , но  деньги  и  для  священномученика  Афиногена  лишними  не  были.
   Новый  день? Бог  с  ним , пусть  наступает ; Иван  Бучитский  доехал  до  районного центра , взял  у  знакомого  окулиста  подтверждающий  его  слепоту  документ - тот  сначала  не  давал , пришлось  ножом  припугнуть: «Не  дашь  справку , док , сам  без  глаз  останешься» - и  в  Москве  все  обстояло  еще  лучше , чем  он  предполагал.
  И  дополнительный  медосмотр  не  проводится , и  призы  не  маленькие , надо лишь  выиграть  отборочные  соревнования , и  дорогу  на  Игры  ему  никто  не  перекроет. Бучитский  почти  перекрестился , в  такой  степени  его  это  обрадовало.
В  оргкомитете  ему  сказали  на  каком  объекте  ему  надлежит  быть  завтра  с  утра , и  он  там  был ; Иван  Бучитский  в  полной  боевой  готовности , Иван  Бучитский  ненавидит , когда  специально лопают  воздушные  шарики , на  стрельбище  сегодня  немноголюдно: человек  семь  участников , один  судья  и  двое  представителей  от  «Общества  слепых».
  По  звуковому  сигналу  арбитра  участники  вскинули  ружья  и  отбор  начался. Иван  Бучитский  стрелял  весьма  удачно: девятка , снова  девятка , десятка , восьмерка. Но , посмотрев  на  стрельбу  конкурентов , он  непреднамеренно  обомлел.
  Никуда  помимо  десяток  слепые не  били , а  они  точно  слепые: Бучитский  в  своей  жизни  перевидел  достаточно  незрячих , чтобы  в  этом  не  сомневаться - дырки  от  их  пуль  ложатся  одна  на  другую , плечи  ничуть  не  дергаются  от  ударов  прикладов , пустые  глазницы  всматриваются  в  мишень  потрясающе  состредоточенно  и  с  титановой  уверенностью  в  себе.
  Понимая , что  здесь  ему  ничего  не  светит , таежный  охотник  Бучитский  положил  ружье  на  землю - mama , put  my  guns  in  the  ground , I  can‘ t  shoot  them  anymore… сорвав со  спины  бумажный  номер , Иван  побрел  к  вокзалу.
  За  исключением  того , что  здесь  ему  ничего  не  светит , Иван  Бучитский  не  понимал  ничего , но  он  уезжал  со  стрельбища  не  для  того , чтобы  добровольно  встать  на  учет  в психоневрологическом  диспансере.
  Его  призвание  не  было  призванием  ввысь.
 У  изолированных  от  суеты  дам  с  этим  было  получше.
- Все  мы  винтики… части  системы ,  - говорила  Марина  Селезнева  не  скрывавшей  опасений  за  чрезмерную  индивидуальность  ее  рассудка  Дарье  Максимовой , – но  я  винтик  вывинтившийся… Тебе  совсем  не  жалко  мое  будущее?
- А  какая  связь  между  мной  и  твоим  будущим? – спросила  Максимова.
- Самая  непосредственная , - ответила  Марина  Селезнева. - Я  донашивала твое  пальто , донашивала  твои  платья… А  теперь  донашиваю  твою  болезнь! Она  зародилась  в  тебе , а  донашиваю  ее  я! И  меня  она  убьет! Не  тебя , а  меня!
- Ты  что , сестра , с  головой  в  прятки  играешь?
- Да , я  заболела! – вскричала  Марина  Селезнева. - И  я  заболела  твоей  болезнью! Покинув  твой  разум , она  переселилась  в  мой  и  творит  в  нем  все , что  ей  заблагорассудиться! И  мне , в  отличие  от  тебя , некому  ее  передать!
- Боже  правый , так  ты  же…
- Правый?! В  чем  это  он , интересно , правый? В  том , что  твоя  болезнь   стала  моей?! Если  в  этом  его правота , я  не  медля умываю руки в  собственной  некрещеной  крови! Пусть  же  смотрит , как  я  увечу  свое  тело! И  не  просто  увечу , а  привожу  его  в  гармонию  с  душой! Но  она-то  изувечена  не  мной!
- Ты  сдурела… - ошеломленно  прошептала  Максимова.
- Дальше  больше! – проорала  Марина  Селезнева.
- Горе-то  какое…
- Повозка , на  всех  парах  увозящая  меня  в  преисподнюю , не  останавливается  на  красный  свет!
- Твой  свет  желтый…
- Я  упостилась  до  бессмертия  смерти!
  Еще  немного  побесившись , они  громко  расхохотались  и  закачали  друг  перед  другом  одобрительно  прямыми  большими  пальцами.
- Сегодня  больная  вышла  у  тебя  на  загляденье , - восторженно  сказала  Максимова. - Ты  мне  напомнила  Элизабет  Тейлор  в «Кто  боится  Вирджинии  Вульф?». Та  же  экспрессия, напор , достоверность.
- Ты  тоже  со  здоровой  не  подвела. Немногословно , но  суть  подхвачена  верно. Достойная  работа.
- Небеса  расписаны  пургой  не  для  нас , но  следующим  летом  мы  непременно  поступим в  театральный .
- Следующим  уже  точно , - согласилась  Селезнева.
- Не  сама  же  я  себя  родила.
- Справедливая  претензия.
  Перейти  на  темы , хотя  бы  слегка  отвлеченные  от  обсуждения  истоков  грядущей  им  славы   они  смогли  лишь  ближе  к  отбою.
  Я  не  в  состоянии  представить , чтобы  Господь  занимался  групповым  сексом , такого  и  не  было! Спаси  меня , Боже… Спаси , но  не  сейчас…
- А  ты , Мариша , вся  седая , - чуть улыбаясь , сказала Максимова. – Я  тоже , но  ты  в отличии  от  меня , не  бреешься  наголо. И  твоя седина  заметней  моей. Тем , что она есть. У  меня  она  тоже  есть, но  ее  уже  нет - я  ее  сбриваю. А  у  тебя  ее  очень  много. Больше  той , которой  нет  у  меня , даже  если  бы  она  была.
- В  моем  возрасте  это  не  парадокс.
- Седина  тебя  красит , - подбодрила  подругу  Дарья  Максимова.
- Она  меня  красит , а  я  ее  не  закрашиваю , - сказала  Селезнева , - я  же  знала  людей , которые  и  сигареты  перед  употреблением  мыли.
- Ты  знала  их  вместо  того , чтобы  они  знали  тебя? – заинтересованно  спросила  Максимова.
- Я  знала  их , они  знали  кого-то  еще - к  примеру , не  очень  знакомого  с  самим  собой  писателя. Его  спрашивали: «Вы  идете по  темной  улице  и  слышите  женский  крик «Помогите!». Вы  будете  драться  за  незнакомую  женщину?» , он  прыскал  и  отвечал: «Конечно  же , не  буду. И  за  женщину , и  за  Родину , пусть  она  меня  простит , тоже  не  буду. Если  я  и  стану  за  что-нибудь  драться , то  только  за  свою  записную  книжку». Такие  вот  ценности  у  творческих  людей.
- Но  и  мы… и  мы  творческие  люди.
- Не  то  слово , - кивнула  Марина  Селезнева.
- А  какое  то? – спросила  Максимова.
 Отбою  было  не  под  силу  затушить  божественный  огарок  их  безобидного  для  посторонних  общения - в отдельную  палату , которую они  бессрочно  заслужили  четыре  года  назад , уже  редко  кто  заходил.
  К  ним  не  заглядывали  ни  писатели , ни  актеры , ни  психически  им  не  близкие  дети  нерадивого  резчика  по  дереву Максима  Дуплевича.
  Дети  сидели  у  себя  в  коридоре , обеспокоенно  прислушиваясь , как  из  комнаты  отца  доносились  не  накрепко  связанные  между  собой слова.
- Да , это  я , - говорил  Максим. - Я  из  тех , кто  после  каждой  рюмки  встает  из-за  стола , чтобы  проверить , смогу  ли  я  ровно  идти  и  после  этих… и  этих  пятидесяти  грамм. У  меня  все  нормально. Порода  не  строчка  в  родословной – ее  от  родителей  за  просто  так  не  получишь , а  ошейник  для  собак  не  всегда  является  символом  затравленности. Бездомные  особи  зачастую  лезут  зубами  не  к  их  горлу  домашних – они  хотят  перекусить  их ошейник. Да , это  снова  я. Я  сорвался , но  мне  довольно  низко  лететь: не  с  великих  вершин  я  сорвался. Да , это  я. Перезвоните  позже.
  Максим  Дуплевич  несколько  не  теми  средствами  боролся  за  то , чтобы  ему  было  хорошо.
  В  коридоре , помимо  его  детей , только ползучая  темень.
- Папа  разговаривает  по  телефону? – спросил  у  старшего  брата  семилетний  Алексей.
  У  приближающего  к  совершеннолетию  Николая  предательски  заблестели  глаза. Он  уже  видел  во  сне  того  защитника , которого  ему  предоставят  на  Страшном  суде: его  адвокат  будет  в  черной  накидке , и , когда  он  щелкнет  пальцами , огромный  лес  загорится , как  преднамеренно  оставленные  пустыми  страницы  Библии - прикурив  от  него , он  сумасбродно  скажет: снег  холоднее  дождя , но  дождь  в  этом  не  виноват , и  я  постараюсь  доказать , что  никто  ни  в  чем  не  виноват , а  вот  кому  я  стану  вчинять  свои  иски  знает  лишь  язык  расплавленного за  болтливость  колокола.
  Мне  ли  не  догадываться , что  этому  языку  больше  не  обо  что  ударяться , и  для  тех , кто  встает  из-за   стола  после  каждой  рюмки, а  также  для  тех , кто  сохранил  ему  жизнь , не  расплавив  вместе  со  всем  остальным , он  уже  не опасен , но  я  скончался  не  для  того , чтобы  не  следить  на  Страшном  суде  и  за  процессуальной  его  частью: прения  сторон  обязаны  протекать  без  давления  на  них  самого  Судьи…
- И  почему  ты  мне  не  отвечаешь? – обиженно  спросил Алексей. – В  падлу , да? За  равного  не  считаешь?
- Ответ  касается  нашего  отца , - невесело  пояснил  Николай.
- Папа  разговаривает  по  телефону? 
- У  него  в  комнате  нет  телефона…
 Так  как  в  семье  никогда  не  было  мобильного , Николай  уже  начинал  понимать всю  горечь  происходящего.
  Максим  Дуплевич  этого  пока  не  осознает. У  него  дико  болит  голова: настолько  безжалостно , что  он  перестает  узнавать  лежащие  перед  ними  предметы , в  свою  очередь  узнавая  улыбавшегося  ему  демона  Жака  Бирри.
  Никем  не  приходясь  ни  Дуплевичу , ни  его  детям , Жак  вытаскивал  правый  клык  и , вставляя  его  на  место  отсутствующего  левого, говорил  Максиму: иногда  бывает , что  река  не  находит море  и  впадает  в  пустоту.
  Дуплевич  пытался  ему  возразить: так  не  бывает.
  Жак Бирри лукаво  щурился , говоря: в том-то  и  дело , что  бывает – как  сказано  в  Заплечном  словаря  Масляничных  Медведей: «по  сравнению  с  тем , чего  не  бывает , бывает  на  порядок  больше».
   Сам  буду  печь  пирожки  с  творогом  и  вишней , Коля  и  Лешенька помогут  мне  с  продажей… Максим  не  сдавался. Сжав  зубы как  можно  крепче , Максим  Дуплевич  начал  заговаривать  свою  боль:
- Боль - это  фикция. Ее  не  существует. Боль - это  самообман. Она  не  может  причинять  боль. Потому  что  боль - это  фикция.
  Его  лупило  внутренним  молотом , но  он  продолжал:
- Боль - это  пустота. Ее  нет  и  никогда  не  было - в  нее  не  впадают  реки  и  не  сливают  радиоактивные  отходы  с  затяжных  застолий  архангелов. Потому  что  боль - это  пустота…
  Слыша  надсадный  скрежет  лопающихся  сосудов , Дуплевич  по-прежнему  стоял  на  своем.
- Боль… гнусная ложь. Придуманная , чтобы лгать. Потому что боль  это…
  В  следующее  мгновение , продолжая  розыск  давно  нашедшихся , Максим  Дуплевич  упал , и  в  деловых  кругах  о нем  ничего  неизвестно ; подобрав  под  себя  отходящую  голову , потускневший  Максим  избрал  молчание , но  Седов , как  правило , безмолвствует  и  не  падая.
  Свой  нынешний  день  рожденья  Седов  отмечает  в  кромешном  одиночестве: выпил , закусил , минут  двадцать  послушал «АББУ» , и  все  это  в  мрачном  остервенении.
  У  него  праздник.
  Он  ведет  образ  жизни  неуравновешанного  домоседа. Прошмыгнувшая  в  его  подворотню  негладкая  кошка  зажала  трясущимися  лапками  оглушенные  уши  и ,  вытянувшись  в  полный рост , нестатично  корчилась  от  бесперспективных  мучений: что  же  это  творится , думала  она , я  же  всегда  ни  за  кого , живу  тихо , в  общественной  жизни  не  участвую , но  она  вот  во  мне  поучаствовала!.
 Только  что  преисполненная  галдящей  массовостью  демонстрация  отдавила  ей  хвост: мимоходом.
  Все  женоненавистники  когда-то  безумно  любили. Неповиновение  голосу  естества  приводило  к  процветанию  Интернета. Седов  изучал  антисемитские  труды  Иоанна Златоуста , и  к  нему  на  день  рождения  незванно  приехал  со  Стромынки Кирилл «Гриль» Марфутин , еще  в  шестом  классе  писавший  яичной  темперой  не  иконы , а  квази-детородные  органы  наблюдаемых  в  живом  уголке  ящериц.
Позавчера  Марфутин  выяснял  отношения  с  некой  пристрастившейся  к  нему  леди.
Она  кричала: «Ты  импотент!» , но  ему  то  обстоятельство , что  она  к  нему  пристрастилась , уже  предельно  наскучило.
- Гарантируешь? – спросил «Гриль».
- Тебе  лечиться  надо! – ответила  она.
- Не  буду  я  лечиться.
 Нервными  днями , бессонными  по  разным  причинам  ночами - в  любой  момент , когда  ему  выпадала  свободная  минута , Марфутин  мечтал  об  освобождении.
 Уникальная  редкость , но  Кириллу  удалось  дождаться  воплощения всего  задуманного  и , добравшись  к  Седову , он  его  не  поздравлял, а  улыбался.
- Ты  догадываешься , что  я  тебе  подарю? - спросил  Кирилл. – Есть  какие-нибудь  наметки?
 Ну , наверное , не  факел  с  олимпийским  огнем  или  базальтовую  статуэтку  накачанного  амфетаминами  чибиса.
- Да  что  ты  мне  подаришь ,  - нелицеприятно  пробормотал  Седов. - Ностальгию?
- Женщину!
А  что , женщину  бы  сейчас  неплохо. И  такую , чтобы  исполняла  любые  капризы : Седов  помнит  как , промокая  до  костей  и  греясь  у  потухшего  костра  едва  ли  разбавленным  спиртом , он  беседовал в  деревне  Жуйково  с  одним  местным  жителем.
С  заслуженным  свинарем  Борисом  Степановичем  «Войной».
- Тепло , - говорил  Борис  Степанович.
- Как  где? – спрашивал  Седов.
- Как  в  постели.
- Когда  с  женщиной?
- Когда  печка  натоплена.
  Затем  он  добавил: «А  если , Седов , печка  натоплена  еще  и  женщиной , то  становится  так  тепло , что  и  снег  за  окном  потеет».
 Сладкие  грезы  селянина - они  не  идут  вразрез  с  сегодняшними  предпочтениями  Седова: сейчас  бы  женщину… женщину , понимающую  как  мне  трудно… такую  женщину , чтобы  любые  капризы…
- Резиновую , - снимая  с  коробки  блестящие  ленты , сказал  Кирилл Марфутин.
- Любые  капризы…
- Я  принес  тебе  в  подарок  резиновую  женщину! – добивающе  прокричал «Гриль».
- Надеюсь , что  не  свою , - вздохнул  Седов.
 Седов  не  хочет  резиновую  женщину. Он  исключительно  редко  репетирует  оскопление , но  за  счет  наращивания  физического  здоровья  психического  у  него  не  пребывает.
Он  несовершенен  в  первую  очередь  не  для  других. И  достойный  всякого  уважения  трудоголик  Юрий  Вячеславович  Таканов  на  него  не  в  обиде: ему  это  сейчас  не  интересно.
Священство  выше  царства. Седова  никто  не  видел  со  знаменем  или  барабаном , и  в  июне  1997-го  он  испортил  Таканову  отпуск , позвонив  Юрию  Сергеевичу  на  Мальдивы  и  предостерегающе  сказав , что  в  случае таяния  льдов  первыми  под  воду  уйдут  именно  Мальдивские  острова – на  часах  жизни  Юрия  Таканова  все  стрелки  повернулись  таким  образом , что  ему  стал  срочно  нужен  велотренажер , и , приобретя  необходимый  механизм , Таканов  принялся  ежесуточно  отдавать  кручению  педалей  большую  часть  освободившегося  времени , коего  у  него  теперь  было  немало: если  и  захочешь как-нибудь  убавить , то  только  лишь  застрелившись - стреляться  Таканов  не  взялся.
 Выделывая  три  четверти  апостольского  менуэта , его  расшатанное чрезмерным увлечением  делами  Земли  здоровье  целенаправленно  заспешило  на  поправку , но  вскоре  кручение  педалей  Таканову  нестерпимо  осточертело. Даже  не  само  кручение, а вид  перед  застилаемыми  потом  глазами.
Многочасовые  просмотры  голой  стены  едва  не столкнули  в  буйное  сумасшедствие  самого  Бодхидхарму  - без  оглядки  спасаясь, он  ушел  со  скуки  в  Китай  проповедовать  девять  лет  как забытую  систему  немногословным  волнам  Южно-Китайского  моря; Юрий  Таканов  тоже  кого-то  ищет , что-то  мыслит  и  приходит к  здравому  выводу , что  его  стену  было  бы  неплохо  расцветить  какой-нибудь  позитивной  картиной. Картиной  или  копией. Это  не  представляет  для  Таканова  никакой  разницы.
Юрий  по  жизненным  взглядам  воинственный  слепец. На  свой  необрезанный  член  он  не  ловит  в  Десне  даже  самую  мелкую  рыбу , но  его  жена , искусствовед  по  профессии  и lone  wolf  по  повадкам  разума , как  раз  являлась  профессиональным  специалистом  по  всей  этой  растрате  красок  во  благо  увиденным  рабами  снам , и  Юрий  Таканов  обременил  заботой о  нахождении  чего-нибудь  ободряющего  именно  ее: вкус  у  нее  не  в  пример  возвышенней  моего , подумал  он , она   же  три  молитвы  до  конца  знает  и  Ника  Кейва  с  накладной  слезинкой  слушает…   
Супруга  отнеслась  к  его   просьбе  с  радостным  пониманием , и  уже  к  вечеру  та  стена , в  которую  упирался  носом  его  горячий  «Weider» , приняла  на  себя  ее  изысканный  выбор.
Ее  выбор , разумеется , изыскан , но  картина… копия  поначалу  не  произвела  на  Юрия  Таканова  требуемого  от  нее  впечатления. Не  проняла  и  впоследствии: тупое  вглядывание  в  богатейшее  разнообразие  «Черного  квадрата» Малевича  дополнительно  азарта  не  придает , да  и  судороги  участились , но  не  обижать  же  жену  подменой  ее  кумира  легким  пейзажем… оазисом-миражом  в Ливийской  пустыне , утоптанной  краеведами  лосиной  тропой , самосожжением  драйванутого  туриста  на  фоне  Красноярских  Столбов  и  парящего над  ними  синего  соловья – подмена  нетактична , и  на  следующее  утро , не  долечившись  и  на  половину от  предписанного , Таканов  уже  собирался  на  работу.
- Снова  в  бой? – спросила  жена. – Не  рановато  ли?
- Пора , любимая , пора , - ответил  Таканов , - соскучился  я  уже  по глупой  улыбке  судьбы.
- А  моей  тебе  не  достаточно?
- Твоя  мне  ее  не  заменит. – Попытки  с  восьмой  Юрий  Таканов  все  же  выдержал  ее  взгляд. - У  тебя  же  умная  улыбка. Страшно  умная , как  у  взрослой  богини  на  братском  захоронении  родового  клана… 
  Открылась  дверь , оттуда  мы - не  выйдем  вместе  с  взрывом. Как  хочется  понять. Кто  виснет  на  плечах  скучавших  в  пекле  бесов:  на   Остоженке , где  Юрий  Таканов  работает  уже  третий  год , ему  никто  не  предложил  бесплатной  проститутки , но  повстречался Редин.
  Бухой  и  не  сказавший  ему  ни  слова.
  Прослушав  увертюру  Дунаевского из  «Детей капитана  Гранта»,  Редин  оказался  в  таком  настроении ,  что  был  бы  не  против  самолично  отправиться  на  какие-нибудь  поиски: проросших  на  Ходынском  поле  семян  дунайского  обледенения , зажатого  анимического  существа  и  серьезного  мотива , чтобы  не  видеть  во  сне  мочившегося  в  святой  грааль  старца  со  всеми  чертами  молодого  Иисуса - в  глазах сострадательное  понимание , на  тонких  губах  почти  незаметная  обида.
  Но  только  Редин  начал  одеваться , радио придержало  его  битловским «Believe». Он  сплюнул  и  снова  лег  на  кровать. Поверь… Как это  начинать , он  не  знает , но  сердцем  чувствует , что  делать  это  надо  лежа.
 «Вот  бы  следом  пошла «I  can `t  move».
  А  это  уже  надоело  туда-сюда  дергаться. Годы  не  те».
  И  Редин  не  тот: он  разрывается  между  пивной  и  любимым  диваном , владеет  умами  недалеких  крошек , твои  тайны… в  чрезмерности  церемоний… чья-то  брачная  ночь  подходила  к  концу.
  Конструктивный  педант  Тимофей  Перевалов , регулярно  снабжавший  Редина  невыстоявшейся  брагой , но  не  позвавший  его  ни  на  свадьбу , ни  на  проходящий  раз  в  три  года  просмотр  своего  автографа  Салмана  Рушди , очень  устал  и  все  чаще  просто  разговаривал.
  Поначалу   просто , но  затем  посложнее. О  нахождении  в  этническом  составе  коряков еще  более  малочисленных  кереков , о  богослужебных  месячниках  Минеях , и  о  том , как  он  сидел  в  недорогом  ресторане  на  Крылатских  Холмах: между рядами  ходили  музыканты  и  Тимофей  слушал  ту  же  музыку , что  и  заплатившие  за  нее , но  так  как  Перевалов  не  хотел  ее  слушать , жизнь  не  изменила  своим  правилам.
  При  ожидаемом  единении  и  додавливании  клопа  лазерным  лучом  Тимофея  Перевалова  никто  не  учил  как  же  ему  лучше  пойти , когда  на  доске  нет  ни  пешек , ни  фигур…
- Довольно , Тимофей , о  кереках  и  бехаизме , - притормозила  Перевалова  томящаяся  по  правую  сторону  от  него  Галина  Егорова. – О  пристеночной  плазме  тоже  довольно. Говори  о  чем-нибудь  менее  отстраненном.
- Тогда  я  тебе  скажу  , что  в  нашей  жизни  будет  много  хорошего. И  у  нас  будем  только  мы. Благо  предзнаменование  уже  есть.
- Какое  предзнаменование? – спросила  жена.
- Твоя  девственность , - ответил  Перевалов. - Ты  сохранила  ее  до  самой  свадьбы , а  это  очень  важное  предзнаменование.
 У  Галины  Егоровой  низкая  талия , губы  скобкой  и  мужской  размер  черепа – отбросив  руку  мужа , она  резко  отвернулась  к  стене , и  Перевалов  весьма  удивлен: наверное , я ошибся , подумал  он , но  в  чем  же  я  ошибся? сам  ли  ошибся , ее  ли  память  на  прежние ошибки  навел?.
- Что  такое? – спросил  Тимофей. – Ты , милая , куда? Что  за  гнусь тебя  обуяла?
- Зря  ты  вспомнил  о  моей  девственности , - ответила  она. - Для  меня  это  неприятная  тема.
- Ты , родная , к  себе  немотивированно  жестока. Что  же  тут  неприятного?  Ты  ее  сохранила , остальное…
- Знал  бы  ты , чего  мне  это  стоило!
  Галина  лежала  лицом  к  стене , и  Тимофей  Перевалов  нежно  гладил  ее  по  плечу: она  же  его  жена - Перевалов  бы  ее  и  одетой  на мороз  с  балкона  не  сбросил.
- Как  же  я  могу , глупенькая , это  знать? – трогательно  улыбаясь , спросил  Тимофей. - Я  же  мужчина.
- Многие  мужчины  в  этом  вполне  компетентны , - порывисто  парировала  она.   
  А!  у-у-у! devil  inside , импульсивно-волновой   удар , Тимофей  Перевалов  независтливо  ужасается: он  с  ней  в  постели , но  чем  меньшее  количество  мест  и  постелей  вы  обремените  своим  присутствием , тем  чаще  о  вас  будут  не  вспоминать.
  Данная  мысль  пришла  в  голову  не  ему , а  Фролову – в  хлебном  отделе  и  под  газом: на  затянувшейся  аудиенции  с  ангелом  смерти.
  Герои  не  умеют  отступать , никому  при  этом  не  угрожая , и Фролов  бы  не  против  съесть  какую-нибудь  булку ; в  его  поле  зрения их  совсем  немного, но  одна  все-таки  лежит. Жалкая  и  мятая , присыпанная  не  в  полный  миллиметр  неприглядной пудрой , а  на  небе… там  не  до  тех , кто  здесь.
  Фролов  достает  пятидесятирублевую  бумажку - накануне  утром  у его  ног  импульсивно  бегал  расхристанный  голубь , и  Фролов  спросил  у  него: «ты  что-нибудь  потерял?» ; голубь не  остановился  и  Фролову  захотелось  оказать  ему  необременительную  для  него  самого помощь: если  ты что-нибудь  потерял , ты  скажи , я , может , и  помогу. Изнутри  что-то  прет… что и  к  чему , пока  не  разберешь, бродячие  собаки  узнают  во  мне  своего , голубь  молчит  и  бегает  все  быстрее.
  Фролов  ему  не  мешает , обеспокоенно  думая: боже , ну  почему  ко  мне  притягивает  одних  безумцев? Облака  мне  нередко  напоминают  клубы  сигаретного  дыма , и  мне  кажется , что  это  куришь Ты - кури , Боже , но  прошу  тебя , не  кури  ничего  весомее  табака , а  то , знаешь , уже  есть  подозрения. Я  говорю  это  в  рамках  искреннего   пожелания: не  сердись  на  меня , Боже ,  и  не  дуйся. Не  дуйся  и  прошу  тебя: не  дуй. Умоляю  тебя , на  несгибаемых  коленях  молю…
  Протянув  свои  деньги  широкоплечей  женщине  в  свободной  кофте , Фролов  без  малейшего  холодка  сказал:
- Она. И  я. Страсть. И  конец. Булку , пожалуйста – она  у  вас  или  пять  рублей , или  пятьдесят , ноль  после  пятерки , кажется , есть, нули  я  всегда  увижу , ну  у  вас  и  цены , такими  темпами  мне  и хлебо-булочные  изделия  скоро  не  по  карману  станут - в  моей  жизни  всегда  находилось  место  ошибке , но  я  на  нее  и  рассчитывал , я  же  нормальный  человек , а  норма  имеет  много  разветвлений. А  у  вас , наверно , все  булки  так  дорого  стоят? Или  эта  чем-то  особенная?
- Ну  и  ну , - пробомолвила  продавшица.
- А? – вопросил  Фролов.
 Мелкая  хищница  Тамара  Куцун не  любила  долго  смотреть  на  звезды: есть , видны , просматриваются  и  слава  богу – некоторое  время  поколебавшись  между  разозлиться  и  объяснить , Тамара  все же  не  сорвалась.
- Эта  булка , - сказала  она , - особенная  тем , что  засохшая. Сами  подумайте , кто  же ее  за  меньшие  деньги  купит? Думайте , думайте.
- Но  она  же… она…
- Уже  подумали?
- Да  что  я , - пробормотал  Фролов , - я  бы… я…
- Теперь  подумайте  о  чем-нибудь  еще: стойте  и  думайте. А  деньги , если  не  жалко , давайте  мне. Мне  они  пригодятся.
- Они  и  мне  самому…
- Вам  они  не  в  радость , - сказала  Тамара. - У  вас , судя  по  вашему  замешательству , другие  жизненные  интересы.
  Подобная  аргументация  Фролова  не  устроила , но  малоценными  сведениями  из  своей  незащищенной  диссертации  по  «макроэкономике  окружающих  Землю  планет  Млечного  Пути»  он  Тамару  не  третировал.
  Сдачу  забыл. Вместе  с  булкой. Прощание  с  прошлым  еще не  гарантирует  будущего , однако  за  пятьдесят  рублей  Фролов приобрел достаточно  solt  of  the  earth. Теплой… раскаленной  соли  земли - жизнь  покажет. Она  ему  уже  многое  показывала: Фролов  отводил  взгляд , засыпал , но  никогда , даже  в  перехваченных  тесемкой  вымысла  или  сугубо  опиумных  снах , не  слышал  по  отношению  к  себе  емких  слов «Я  тебя  люблю».
  Жил  и  не  слышал. Не  слышал  и  не  рассчитывал , что  услышит - просто  жил  и  переживал  о  жизни.
  Шестнадцатого  сентября  2001  года  в  двух  шагах  от  гостиницы «Спорт»  Фролова  наяву  обступила  кучка  крайне  экзальтированных девиц , и  каждая  их  них , передавая  как  эстафетную  палочку  направленные  к  нему  возгласы , заголосила  идентично громкое:
- Я  тебя  люблю!
  Фролов  еще  не  успел  оправиться  от  первого  возгласа , но  в  душу  к  нему , разгоняя  солнечным  тембром  скопившуюся  там  хмурь, уже  лезет  второй:
- Я  тебя  люблю!
  Секундой  спустя  туда  же  вступает  и  третья - разрывая  его  опостылевший  покой  на  равные  между  собой  куски. Наверно , чтобы  потом  было  удобнее  восстанавливать.
- Я  тебя  люблю!
  Фролов  едва  дышит. Сегодня  ему  неплохо  быть  наяву.
- Чудо , великое  чудо , - сказал  он , - не  думал , не  гадал , но  вот  же  оно: парафиновым  яблоком  по  немытому  блюдцу  катается. Вы  все  меня , правда , любите?
 Спи , мама , спи. Я  посторожу  эту  ночь - проносятся  пожарные , распрямляется  трава  и  серебрится  пыль , и  все  девушки , как  маленькие  речки  сливаются  в  единый  highway  водопада.
- Так , больше  же  некого! – прокричала  одна.
- Некого! – подхватила  вторая. 
- Мы  искали , но  некого! – нагнетала  третья.
Фролову , понятное  дело , приятно , хотя  и  несколько  странно: людей  же  вокруг  полна  коробочка  и  почти  всякий  из  них  навскидку  топчет  землю  не  хуже  него.
 Показывая  на  них  объединяющих  их  всех  полукругом  руки , Фролов  переспросил  девушек  уже  с  некоторым  приростом  удивления:
- А  как  же  быть  с  ними? Вот  с  этим  морским  офицером  в  стоптанных  кедах? С  засмотревшимся  на  вас  из  машины  бледным  яппи? С  открывающим  уже  пятый  счет  в  швейцарском  банке  сержантом  милиции? С  усталым  дворником? Как  быть  с  ними?
- С  ними?! –  предельно  напрягла  связки  вторая  из  девушек. – С  ними?! С  этими?! Со  всеми  прочими?!
- Да , с  ними.
- Но  ведь  они - тоже  ты! Только  с  другими  лицами!
 С  Фролова  моментально  спадает  весь  его  восторг. Нежданно  проснувшаяся  здравость  затаптывает  любовное  настроение. Койоты  ускоряют  свой  бег.
- Вы  что , девушки… сектантки? – спросил  он.
- Родился – живи , а  мы  верим  лишь  в  того  Бога , за  которого  нам  не  стыдно!
  Они  сектантки. Фролов  им  не  доверяет. Как  и  словам  Анатолия  «Йёбса» Кожаринова , признавшегося  ему , «что  женское  человеческое  мясо  намного  жестче» - очень  редкий  человек , подобно  «Йёбсу» , называют  вермишель «волосами  ангела».
  Анатолий  Кожаринов  раздражает  умных  людей.
  Фролов  раздражает  идиотов.
  «Я  на  него  шипел , он  мне  не  доверял , мы , как  человечество , чего  только  ни  помним… он? он , он , Фролов… не  знаю  такого» - получасом  раньше  захотев  грецких  орехов , недоверявший  своим  оргазмам  Седов пообещал «Йебсу»  Кожаринову , что  за  трудную  жизнь  его  наградят  легкой  смертью.
  Почему  ему  захотелось  орехов , Седов  эскадроном раздумий  у  себя  не  вымаливал ; зайдя  в  магазин , Седов  на них  и  потратился , Седову  не  с руки  выходить  силой  алкоголя  из  поникшего  состояния  мысли ; на  его  пути  попадались  женщины , при  виде  которых  у  Седова  начинал  неметь  его  бесперпективно  активный  средний  палец и , увидев  кого-нибудь  из  них , Седов  уже  не мог  выказывать  свое  отношение  объединившимся  против  него  койотам тоски , ведь  в  моменты , отличающиеся  от  обыденных  каким-то  непривычно  теплым  дыханием , тебе  удается  забыть  о  постоянно  направленном  на  тебя  дуле ; на  твоем  лице  выступают  счастливые слезы противоядия , и  ты  их  не  гонишь , но  когда  это  было… с  кем… вездесуще  ли  высочайшее  Первосущее? оно  ли  организовало давление  на  мою  малодушную  умиротворенность? Седов  неприязненно  держит  бумажный  кулек.
  Он  вытаскивает  орехи по  одному: первый , второй , первый  положу  обратно , второй  погрею , Седов  еще  не  сообразил  как  бы ему  их  расколоть: касательно  орехов  у  него  полная  незавидность  положения. Да  и  не  считая  орехов  у  Седова  отнюдь  не  бенаресские  россыпи: допустив  произвол  со  стороны  зарвавшегося либидо , он  не  дорожит  любвеобильностью  неуравновешанной кормящей  матери  Ирины  Поляковой.
  Спи , мама , спи…
  Ты  говорил. Взбивая  ногами  подушку , ты  имеешь  шальной  вид – Седову  внезапно  послышался  чей-то  бархатный  голос. Мужской , но  как  бы  наоборот:
- У  вас  с  орехами  трудности? Так  давайте  я  вам  их  поколю. Посмотрев  на  меня , вы  сразу  же  поймете , что  мне  это  совсем  не  сложно.
  Седов  посмотрел. Довольно  стандартная  верхняя  часть  лица , щуплое  телосложение , но челюсти-то , челюсти , они  не  соответствуют в  нем  ничему  прочему - уродливые , громадные , он  ими  орех  и  грызет.
  Разгрыз  и , передавая  его  Седову  вместе  со  скорлупой , невоинственно  потянулся  за  следующим.   
- Вам  все  поколоть? – спросил  «Йебс».
- Попробуй , - мрачно  ответил  Седов.
- Никаких  проблем , мужчина , но  нам  лучше  заранее  условиться - все  моральное  удовольствие  от  нашей  встречи  достается  мне. Вам  только  орехи.
 Щелкунчик , терпи  его  Господи… выдюжит , стерпит? Конечно. Седов  терпел  и  менее  приспособленных  к  долгому  забегу  до  первых  блокпостов  райских  кущ , а  изворотливая  гедонистка  Екатерина  Габовская , одна  из   тех  женщин , при  приближении  которых  у  Седова  начинает  неметь  его  средний  палец , некогда  услышала , как  Редин  прошептал ей: «Мы  больше  не  встретимся».
  Она  не  уловила  интонации. С  вопросительной  ли  он  сказал , с  утвердительной? узнав , что  с  вопросительной , Екатерина  самодовольно  подумала: я  и  не  сомневалась. Я  же  женщина - мне  везет.
 Пока  везет.
 Но  женщинам  в  этом  мире  везет  не  больше  остальных. 
 Такой  же  рай-ад.
- Расскажи  мне  сказку! – просила  у  своей  бабушки  тогда  еще  пятилетняя  Катя  Габовская. – Ну , расскажи! Я  жду!
- Какую  же  мне  рассказать… Лучше  я  расскажу  тебе  правду. Ты знаешь, что  выросла  в  деревне?
- Знаю , бабушка.
 Подоткнув  одеяло , старушка , кряхтя , опустилась  на  кончик  итальянского  стула.
- Когда  я  была  совсем  маленькая… только  закончила  первый  класс , нас  летом  заставляли  работать  в  колхозном  саду. Мы  собирали  смородину , и  каждый  должен  был  собрать  по  четыре ведра. К  вечеру , бывало ,  так  устанешь , что  рук  не  чувствуешь. Дойдешь , шатаясь ,  до  дома , а  уснуть  не  можешь. Все  мысли  о том , что  завтра  опять  туда  идти. Я  до  сих  пор  на  эту  смородину  смотреть  не  могу…
Девочка  заинтригованно  оторвала  спину  от  оранжевой  простыни. Она  больше  не  лежит: Кате  Габовской  уже  не к  спеху  увидеть  во сне  икающего  шоколадом  ослика.
 Теперь  ей  и  здесь  интересно. 
- А  сколько  вам  платили , бабушка? – спросила  она.
- Платили?… Мы , деточка , задарма  не  разгибались. Даже  на  кино  никто  копейки  не  давал.
- Но  ведь  это  же  не  честно.
- Что  же  поделаешь , - вздохнула  старушка. - Время  такое  было.
- Плохое  время. – Катя  Габовская  с  возмущением  залезла  обратно  под  одеяло. - Хорошо , что  я  тогда  еще  не  родилась. Сейчас  ведь  все  по-другому , правда? А  скоро  и  совсем  прекрасно  станет… Станет?   
Старушка  кивнула. Или  это  ее  шея  уже  настолько  ослабла , что  просто  не  смогла  удержать  голову.

На  ее  похоронах  Екатерина  много  и  искренне  плакала - гораздо  больше , чем  провожая  в  последний  путь  своего  отца , умершего  шестью  годами  позже  со  строками  Ибн ;Араби  на  устах.
  «…я  следую  религии  любви  и  какой  бы  путь  не  избрали  верблюды  любви…» - все  острее  ощущая  пагубное  однообразие  своей  сексуальной  нацеленности  и  преследуя  летавшую  по  квартире  моль , Екатерина  Габовская  не  вспоминала  ни  о  ком , кроме  Редина , ночевавшего  все  дальше  от  нее.
Мехов  у  Габовской  нет , к  тому  же  для  них  опасна  не  взрослая  моль , а  только  личинки , но  этот  представитель  семейства  бабочек  вел  себя  слишком  вызывающе: не  реагировал  на  предупредительные  хлопки , эксплуатировал  ее  внимание – между  прочим, Катя  Габовская  не  любила  свет: она  любила  себя  при  свете. С  ее  фигурой  это  было  легко. Моль  Екатерина  все-таки  убила.
Непосредственно  перед  смертью  моль  издала  нечто  напомнившее  Екатерине  Габовской  ее  покойного  отца. Вопль  был  никак  не  связан  со  смыслом , но  ее  отец  именно  так  и  кричал.
Собачась  с  ее  матерью , он  начинал  ругань  бессвязными  воплями, и  непримиримая  мама  Кати  Габовской  успокаивала  его  также  не  смирением.
- Не  ори  на  меня , я  живу  по  средствам! – кричала  ее  мать.
- Ты  живешь  по  моим  средствам! – орал  на  нее  отец.
- Но  ты  же  мой!
 Имея  в  своем  распоряжении  лишь  крошки  от  собственного  каравая , отец  Екатерины  Габовской  часто  срывался  на  крик.
 Даже  не  на  крик , а  на  вой. Как  говорится  в  Заплечном  словаря  Масленичных  Медведей: «Под  кого  ни  подкладывайся , все  долги  на  долгую  дорогу  не  спишешь» - снятие  мерки  для  гроба  заметно  подрывает  еще  теплящуюся  веру  в  чудо , но  летом  2000-го  Екатерина  Габовская  в  дальний  недолгий  путь  пока  не  собиралась.
  Она  уехала  забыться  от  мужчин  в  оставленный  ей  бабушкой  дом. Послушала  петуха , поиграла  сама  с  собой , вышла  пройтись ; вокруг  нее  сложные  Владимирские  леса , и  незаметно  для  своего  настроения  Екатерина  заблудилась.
  Скрестила  руки  на  животе. Чертыхнувшись , скривила  порочный  рот. Увидела  волка.
  Неверно  оценив  ситуацию , Габовская  швырнула  в  него  оказавшимся  под  рукой  ежиком  и  бросилась  бежать. Но , побежав , она  явственно  услышала  тот  самый  вопль.
   Вопль  ее  покойного  отца.
   Он  шел  от  волка.
   Екатерина   Гатовская  не  могла  не  остановиться.
- Папа , ты? – взволнованно  спросила  она.
Для  ежика  Убачуя  женщина  с  волком  маловажны: «и  эта  нечисть  не  волк , подумал  он , и  она  почти  уже  не  человек , поползу-ка  я  на  поляну , нечего  мне  с  демоном  и  фактически  трупом  в  чащобе  обнюхиваться» -  растирая  лапой  ужаленное  ежиком  место , волк  терпеливо  ждал , когда  боль  пройдет  свой  зенит.
Затем  он  развеял  ее  сомнения - тягостные  сомнения  недопонимавшей  free-jazz  Екатерины  Габовской.
- Да , дочка , это  я , - сказал  волк. - Когда-то  я  был  твоим  папой , но  потом  я  стал  молью  и  ты  меня  убила. Наверно , в  благодарность  за  то , что  я был  твоим  папой…
- Я  убила  моль! – с  осознанием  своей  правоты  вскричала  Габовская.
- Меня , дочка , меня. Ты  убила  меня  и  не  надо  спорить  с  очевидными  вещами. – Волк постепенно  приближался. - А  в  той  среде , где  я  сейчас вращаюсь  такое  не  прощается. У  нас  здесь  умножают , не  деля , а  если нам  кто-нибудь  показывает  когти , то  мы  им  эти  когти  выдираем  вместе  с  руками  и  ногами.
Глубокие  карие  глаза  Екатерины  Габовской  уже  приступили  к  закрытию.
- Я  быстро , дочка , - приободрил  ее  волк , - больно , конечно  же  , будет , но  рожая  тебя, мама  тоже  страдала. Когда  ты  появлялась на  свет , за  тебя  страдали  другие , но  покидая  его , тебе  придется  пострадать  самой…
- Но  ты  же  был  моим  папой!
 Обнажив  ровные  ряды  дамасских  зубов , волк  одним  прыжком  перенес  свое  поджарое  тело  вплотную  к  человеческому.
- Я  приступаю , дочка , – прошептал  он.
- Вспомни , как  мы  с  тобой  ездили  в  Кусково ,  - еще  пыталась сопротивляться   Габовская , - ты  покупал  мне  ром-бабу  и  рассказывал  о  приключениях  Синдбада-морехода…
- С  тех  пор  многое  изменилось , - желчно  усмехнулся , сбив  ее  с  ног , демонический  lupus. – И  не  в  лучшую  сторону  для  нас  обоих.

  За  два  года  до  исчезновения  во  Владимирских  лесах  и  за  год  до  Редина  Екатерина  Габовская  жила  на  Солянке  с  Антоном «Лежачим» Цыбиным , неунывающим  вдовцом , распахивающим  болониевую  куртку , не  обращая  большого  внимания  на  застегнутую молнию ; изводя  его  претензиями  даже  после  вполне  приличного  секса , она  постоянно  упоминала  при  этом  своего  давнего  любовника  Анатолия  Гоборова , осоловелого  метеоролога , едва  ли  не  ежедневно  повторяющего  изречение  Моммзена , подкупающе  утверждавшего , что «в  сравнении  с  римским  рабством  сумма  страданий  всех  негров  является  лишь  одной  каплей».
Будучи  лично  незнакомым  ни  с  каким-либо  негром , ни  с  Анатолием  Гоборовым , Антон «Лежачий»  нередко  рисовал  перед  собой  приблизительную  картину  упорядоченного  генезиса  человека. Прикидывая  ее  на  калькуляторе: сначала  человек  был  один  против  всех , затем  сто  тысяч  против  всех , дальше  больше , триста  миллионов  против  всех , шесть  миллиардов  против  всех , против… против… а  за-то  кто? кто  за-то?...
Беседуя  с  Екатериной  Габовской  на  ее  оранжевой  простыне , Цыбин  не  желал  говорить  с  ней  о  совершенно  чуждом  ему  метеорологе.    
- Я  тут  на  днях , - сказал  Антон , - посмотрел  вторые , вернее , пятые  «Звездные  войны»  и  хочу  тебе  сказать , что  ничего  особенного  я  в  них  не  увидел. Если  бы  дебилы  были  у  нас  в  меньшинстве , я  бы  сказал , что  этот  фильм  снят  для  их  меньшинства , но  они  у  нас  далеко…
- Вот  только  о  кино  говорить  не  надо , - перебила  его  Екатерина Габовская , - ты  в  нем  разбираешься , как  я  в  дизелях. А  Толя  Гоборов  был  в  нем  специалистом… К  нему  бы  я  сразу  прислушалась.
  Подчиняясь  колоссальному  нежеланию  с  ней  расставаться , Антон Цыбин  моментально  менял  тему  разговора.
- Ты , вероятно , заметила , - уже  намного  тише  сказал  он , - что  сегодня  я  пришел к  тебе  в  новой  шляпе. Я  купил  ее  позавчера  за  очень  неплохие  деньги…
- Не  хватало  мне  еще  твое  мнение  о  шляпах  выслушивать. Пойми  же , Антон - ты  сам  шляпа! А   на  Толе  Гоборове  шляпа  сидела , глаз  не  оторвешь…
  Растоптав  его  очередную  попытку  навести  хотя  бы  временные  мосты  для  не  исчерпывающегося  постелью общения , Екатерина  Габовская  взяла  инициативу  на  себя:
- На  следующей  неделе  мне  предстоит  сдавать  на  права  дорожные  правила , а  я  в  них  абсолютно  не  ориентируюсь: знаки… гужевые  повозки , лишь  на  кладбище  сходящиеся  полосы… Был бы  со  мной  Толя  Гоборов , он  бы  меня  сразу  в  курс  ввел…
Вот  здесь  она  палку  и  перегнула. Ты , Катенька , дрянь… и  это… и  то…. какое? – выключенный  свет  в  бане. Ты  его  выключила – я  кричал. Облившись  кипятком  и  прижавшись к  раскаленной  железной  печке…
Антон  Цыбин  регулировщик  в  третьем  поколении  и  Екатерина  об  этом  прекрасно  помнила. Грязь  любви  беспрекословно  сходит  под  мочалкой  жизни , а  она  помнит , должна  помнить – невидяще  посмотрев  в  окно , Антон «Лежачий» кисло  усмехнулся. Нанесенное ему  оскорбление  пробило  в  его  чувстве  уже  ничем  не  восполнимую  брешь.
Как  писал  обличающий  счастье  поэт  Лукумов: «Поверьте  мне - все  наши  чувства  лишь  кобра-мать  в  зубах  мангуста».
Кого  он  подразумевал  под  мангустом , поэт  Лукумов  не  прокомментировал.
С  бордовой  папкой , где  счета… за  газ  и  телефон , он  вышел  с  мыслью: ерунда… что  Зверь  в  меня  влюблен – поэт  рассказал  «Лежачему»  вот  о  чем:  во  времена , когда  дед Антона  Цыбина  стоял  у  самых  истоков  ГАИ , на  севере  штата  Нью-Джерси  обдирал  о  ветви  свои  неумные  глаза  Натаниэль Ф.  Логроу , бутлегер  и тайный  любовник  Джеки  Файлинс , единственной  как  жены , так  и женщины полоумного  кровопийцы  Чака «Моцарта» Роджерса.
Встречи  с  Роджерсом  один  на  один  Нейт  Логроу  не  боялся , но  у  него  все  же  наличествовали  некоторые  опасения , что  на  этой  встрече  Чак  Роджерс  его  тут  же пристрелит. Просто  так  бы  он  с  ним  встретился , но  последним из  мужчин , кому  удалось  встретиться  с «Моцартом»  просто  так , был  его  собственный  верующий сын  Ричард. «Научи  меня , папа , тебя  убить , - сказал  он  Чаку, – убив  тебя , я  и  дьявола  раню».
  Нейт  Логроу  углублялся  в  непримикающую  к  шоссе  чащобу. У  него  не  прослеживалось  никакой  легкости  мышления , и  за  ним , почти  не  отставая , как  гром  за  молнией , осторожно  крался  все  подмечающий  инспектор  Каннингхэм.
 За  самим  инспектором , восторгаясь  своей  находчивости  и  перемещаясь  с  места  на  место  лишь  короткими  перебежками , неумолимо  продвигался Сол  Макгриди , плосколицый сообщник  Логроу  и отродье , равные  которому  переводят  дух  исключительно  на  электрическом  стуле: посидят , выслушают  молитву  и  в  преисподнюю , растирать  смердящим  огнем  продажных  судей.
  Четвертым  звеном  этой  настороженной  цепочки , иронично  кривя тонкие  губы  и  держа  Сола  на  мушке  идеально  смазанного  кольта, являлся  все  тот  же  инспектор  Каннингхэм.
Перехитрить  старого  лиса  было  не  так-то  просто.   

               
 





































               
 

                7

«У  Феодосия  Ковача  было  семь  старших  бубей  и  туз  пик , но  он  настолько  надрался , что  с  пьяных  глаз  перепутал  красные  масти  и  заказал восемь  червей. А  мы  успели  завистовать: без  шести , идиот , остался» - во  всех  подробностях  рассказав  жене , как он  всю  ночь  играл  в  карты , гуманный  и  нечесаный  циник  Илья  Баскаков  прошел  в  спальню и , неторопливо  раздевшись , рухнул  поверх  покрывала.
Раздеваясь , Илья  позволил  ей  увидеть  свою  спину: для  Натальи  он   уже  второй  муж ,  и  у  ее  первого , заморенного  интеллигента  Чупкова , была  привычка  грызть  воротник - Аркадий  жевал  его  как дома , так  и  на  людях , Наталью  это  весьма  раздражало , и , наконец , их  узаконенная  бумагами  совместная  жизнь  оказалась  под  непосредственной  угрозой  кончины , но  Наталья  не  сдавалась  и  ради  укрепления  объединявшего  их  союза, приобрела  ампулу  мгновенного  яда.
 Зашивая  эту  ампулу  ему  в  воротник , она  надеялась , что  животные  инстинкты  самосохранения  все  же  предохранят  Аркадия  Чупкова  от  этой  неприглядной  привычки - несмотря  на  ее  отчаянные  потуги  по  его  спасению , их  брак  все  равно  распался. И  гораздо  быстрее , чем  думала  Наталья.
   На  крошечном  плоту с  собакой  и  козлом  уходим  в  темноту , шепча  всем  звездам: О-ооом… жена  Баскакова  видела  его  спину  и  раньше , но  сейчас  для  нее  важнее  не  то , что  она  видит  его  спину: то , что  она  видит  на  ней , для  Натальи  намного  существенней.
- Ты  провел  ночь  с  женщиной , - каменным  голосом  произнесла  она. – Я  ее  знаю? Помню?
- Не  глупи , - нахмурился  Баскаков , - мы  всю  ночь  писали  пулю: сначала  одну  тридцатку , потом  вторую , а  в  начале  третьей  Феодосий  Ковач  уже  ничего  не  соображал.
- У  тебя  вся  спина  расцарапана!
 Натирая  лоб  пеплом , я  невольно…. натираю  и  впадаю  в  идиотизм ; Илья  Баскаков  заставляет  себя  думать: вот  неприятность , что  же  делать , как  поступить , моя  жена  не  сильна  в  теологии , и  я  ей , я  скажу  ей… а  если  по-другому , по-другому  не  пройдет… но  это  же  страшная  чушь… главное , говорить  уверенно…
  Да  будет  так.
- Моя  спина , - сказал  он , - не  расцарапана.
- Расцарапана , - прошептала  Наталья.
- Говорят  не  расцарапана , значит  не  расцарапана. Не  был  я  ни  с  какой  женщиной. – Илья  Баскаков  сделал  очень  глубокий  вдох. - Это  же  стигматы.
- Чего? – спросила  жена.
- Не  ожидала? Естественно! Закономерно!  А  у  тебя , моя  милая , муж  не  какая-нибудь тля: у  твоего  мужика , солнышко , хватит  возможностей  и  в  раю  для  нас  достойное  гнездо  свить.
Тихо , святые  угодники! Войдите  в  конце  концов  в  мое  положение - Баскаков  солгал , он  вывернулся ; затворившись  в  Бетховене  и  Петре  Ильиче , он  станет  разительно  отличаться  от  себя  вчерашнего: крылатый  конь… бескрылый  огонь , все  на  меня - подлететь , втоптать , сжечь - неоспоримая  сказочность  вгрызающегося  в  глаза  солнца  достигает  своей  вершины. Баскакова  не  переполняет  величественность  его  предназначения.
 Ему  кажется , что  он  еще  похож  на  дарящего  цветы. Или  приносящего  их  на  могилу.
 У  нас  в  большом  лифте  уже  вторую  неделю  ездит  ободранная  тумбочка: хоть  бы  какая-нибудь  сволочь  вынесла… вы  бы , Илья , и  вынесли… не  я  ставил , не  мне  и  вытаскивать! нашли  мудака! проходя  в  окрестностях  Борисовских  прудов  по  скользкому  соленому  асфальту , известный  Илье  Баскакову  лишь  понаслышке  астматик  Елин  не  мог  не  обратить  внимания  на здоровый  цвет  лица  у  безудержно  плескавшихся  в  проруби  сограждан.
Среди  тех , кого  он  спрашивал , был  и  румяный  старик  Кузьма  Викторович  Хаплагов , погружавшийся  в  воды  тибетской  Ярлунг  Цангбо  еще  на  заре  большого  альпинизма.
 Елин  спросил  у  него: «Вам  хорошо?» , и  Хаплагов  схватил  огромный кусок  льда  и  с  хрустом  разгрыз его  пополам.
- Нам  лучше  всех , - прокричал  он , - не  скажу , что  лучше , чем  Богу  на небе , но  определенно  лучше , чем  его  сыну  на  кресте! Давай  к  нам!
  Не  раздеваясь  и  никому  не  показывая  своей  спины , безотрадный  составитель  сборников  афоризмов  Федор  Елин  бросился  в  мелкую  пучину: он  очень  нуждался  в  победе  над  болезнью. Не  вынырнув  наружу , он  ее  победил.
 Из  воды  его  вытащили , но  уже  мертвым , и  двое  суток  спустя  за закрытой  дверью  его  квартиры толкались  срочно  съехавшиеся  родственники.
  В  самой  большой  комнате  лежал  его  труп.
  Человек… был  и  нет… к  лучшему , все  к  лучшему. В  десятом  часу  вечера  в  дверь  яростно  позвонили.
  На  пороге  стояла  заплаканная  женщина , которую  до  этого  не  видел  никто  из  зашедших  к  усопшему ; расталкивая  их  локтями  и головой , она  устремилась  к  Федору  Елину.
  Он  мертвый , она  едва  ли: родственникам  Елина  ее  рвение  показалось  довольно  странным.
- Вы  кто? – спросили  ее.
- Пропустите  меня  к  нему , - ответила  она , - и  не  выспрашивайте , устала  ли  я  от  жизни. Я  устала  не  от  жизни  вообще , но  я  устала  от  такой  жизни…
- Да  кто  же  вы?
Не  останавливаясь  ни  на  секунду , целеустремленная  дама  посмотрела  на  них , как  на  отсутствующих.
- Федя  Елин , - сказала  она , - меня  хотел ,  а  ему  постоянно  отказывала. Но  теперь , чтобы  жить  в  ладу  с  собственной  совестью , я  обязана  доставить  ему  радость. Пусть  даже  и  мертвому!
Осознав , что  ее  поступок  руководствуется  исключительно  чистыми  помыслами , родственники  церемониально  расступились.
Посторонился  и  бесталанный  оригамист  Лев  Вахламов , пришедший  проститься  с  Елиным  вместе  с  фактически  некрашеной  блондинкой  Александрой  Чистяковой ; Вахламов  держится  подальше  от  гроба  и  изучает  ее  лицо.
В  разбитном  танго  Лев  Вахмламов  себя  не  нашел , мочеполовую  систему  не   подлечил , лавандой  мерзких , гнусавых  духов  не  прогнал ; он  неоднократно  слышал  от  самых  разных  женщин: «на  собачьих  мордах  мимика  и  то  побогаче , чем  у  тебя». В  детстве  у  Вахламова  был  закадычный  друг  Семен  Козелякин , и , повзрослев, они  снова  встретились: Вахламов  увидел  его  на  Охотном  ряду  и  Семен  эмоционально  не  отвернулся.
- Вот  это  встреча! – возопил  он.
- Извините , но  я…
- Помнишь , в  юные  годы  у  тебя  был  ближайший  товарищ  Семен? Ну «Тумба»? Он  тебе  еще  чуть  глаз  козьей  ножкой  не  выколол?
- Ну , помню , - поморщился  Вахламов.
- Так  это  я! И  моя  козья  ножка  по-прежнему  со  мной!
 Бывает , что  предсказанное  в  молодости  не  трогает  тебя  до  первых  седых  волос. А  потом  трогает.
  После  беседы  с  «Тумбой» , Лев  Вахламов  оба  глаза , худо-бедно , но  сохранил , и , не  растрогавшись  от  тихого  всплеска  чего-то  недостойного  называться  эмоциями , веско  сказал  беспомощно  смотрящей  на  него  Чистяковой:
- Спрятавшись  в  себе , правда  о  том , что  ты  так  и  не  спрятался, совершенно  невыносима. К  тому  же  я  никогда  не  был  с  женщиной…
- Что? – удивилась  она. - Не  был  с  женщиной? Ты?
- Они  со  мной  были , а  я  с  ними  нет.
  Договорил , Вахламов  пока  не  потерял  нить  сомнительного  превосходства , однако  Александре  интересно: как  же  так - снова  ничего не  поняла. Лев говорит , я  не понимаю… какая-то  нелестная  для  меня  тенденция  просматривается.
- А  где  же  был  ты , - спросила  она  , - когда  они  были  с  тобой?
  В  Вахламове  ее  непонятливость  автоматически  пробудила  унылую  злобу , поэтому  и  ответ  вырвался  без  намордника  обоснований.
- Покурить  выходил , - нехотя  промямлил  он.
- Один? – не  успокоилась  она.
- В  меньшем  количестве , чем  один , и  покурить  не  выйдешь. Я  бы  с  радостью  вышел, но…
- Но?
- Сам  уклад  реальности  противится.
 Лев  Вахламов  покачивается  на  десятиметровых  волнах  под  присмотром  гнета  унылой  злобы: с  годами  его  усы  растут  лучше , но  в  противовес  этому  чаще  выпадают  волосы. У  Вахламова  есть  старомодное  предубеждение  против  безопасного  секса.
  Я , Александра , много  думаю  о  плохом , ты  мало  о  хорошем. Между  нами  безусловно  есть  нечто  общее – у  меня  с  тобой , с  тобой , но  не  с  Рединым.
  Редин  на  поминках  астматика  Елина  весьма  сильно  перебрал: переходя  от  бутылки  к  бутылке  и  разговаривая  с  самим  собой  голосами трезвых  предпочтений:
 «Ты  подсчитал , кто  кому  должен?
 «Мы  небу  ничего  не  должны»
 «А  оно  нам?»
 «Пусть  подавится. Что  есть , то  и  есть: претендовать  на  большее , только  на  скорбь  напрашиваться» - после  вчерашнего  перебора  Редин  проснулся  с  отрицательной  динамикой  сомнений  на  улице  Зорге  и  тут  же  заметил: происходит  что-то  не  то. На  нем  стоит  чья-то  стоит. Редин  это  чувствует. Ногу  с  него  не  убирают.
  Поверх  ноги  отчетливо слышится  чей-то  диалог.
- Повоинственней  держись. Смотри  как  это  у  меня  получается – солидно , вызывающе , серьезно.
- И  так  пойдет.
- Если  ты  будешь  стоять  с  такой  постной  рожей , нам  никто  не  поверит , что  это  мы  завалили  этого  кабана.
- Такого  амбала…
- Откинь  волосы. Теперь  получше…
 Капает  дождь. Раздается  щелчок  фотоаппарата , и  Редин  постепенно  возвращается  в  сознание: оно  расшатано  у  него  голосами  трезвых  предпочтений , но  он  в  него  возвращается , Редин начинает  понимать , чем  же  здесь  пытаются  заниматься  эти  выродки.
  Они , вероятно , набрели  на  его  распластавшееся  у  детской  беседки  тело  и  решили  использовать  его  неподвижность  в  угоду  своей  харизме , чтобы  потом  снисходительно  комментировать  в  компании  таких  же  имбецилов: «Мы  с  ним  быстро  справились , по  разу  с  каждой  из  четырех  рук  двинули  и  он  уже  в  отрубе - затылком  к  восходящему  солнцу , а мордой  вниз».
  Ну  нет , подумал  Редин. Нет , ребята , палитру  я  вам все-таки  разноображу ; монструозно приподнявшись  с земли , он  собрался  с  пока  еще  не  покинувшими  его  силами  и  бац-бац  им  по  тыквам.
  Затем  Редин  подхватил  сближавшийся  с  асфальтом  фотоаппарат , положил  ребят  друг  на  друга , и , немного  отодвинувшись , сфотографировал  с  расстояния , но  лица  в  квадрат  вошли  полностью.
  Засунув  этот «Кодак» точно  между  ними , обратно  на  землю  Редин  не  лег.
  У  ребят  получится  интересная  пленка - и  с  ногами  на  Редине,  и  с ними  самими  друг  на  друге , но  Редина  на  ее  проявке  не  будет. Ему , пожалуй , самое  время  сходить домой. А  то  дом  у  Редина  есть , а  его  в  нем  нет: он , скорее  всего , туда  пойдет , но  ему…
  Редину  мало  жить.   
  Откинувшись  в  кресле  и  наспех  закрыв  глаза , крайне  непросто  следить  за  ростом  ногтей. Особенно , если  ты  уже  умер.
  Не  оценив , как  же  прекрасны  скунцы.
  Для  более пьющих  людей  тот  день  выдался  солнечным. Пусть  Мартынов  и  натер  себе  ноги , выходя  на  улицу  за  утренним  пивом  в  ботинках  на  босу  ногу: думал  ничего , но  лифт  не  работал , и  пока  он  спускался , а  затем  и  поднимался  на четырнадцатый  этаж , у  него  сгорбились  все  стельки.
  Мартынов подращивает  свою  помойку , глядит  на  солнце  как  на  жизнелюбивого  паяца , цепляет  лужи , и  в  его  одетых  для  второго  выхода  кроссовках  хлюпает  прохладная  вода - круглолицый  человек  в  головном  уборе  наподобие  митры  и  с  «Популярной  медицинской энциклопедией»  под  мышкой  выглядит  рядом  с  Мартыновым  невероятно  скверно  и  вряд  ли умеет  определять  по  шагам  женщины  одета  она  или  нет.
- У  вас  как , все  нормально? – спросил  у  него  Мартынов.
 Человек  с  энциклопедией  помолчал , похмурился , но  в  рамках: ровно  столько , сколько  ему  позволило  воспитание.
- Чего  же  нормального? – проворчал  он. - Я  же  никак  не  могу  забыть  тот  урок  физкультуры , когда  наш  закозленный  учитель  физкультуры  сказал  нам: «Ноги  на  ширину  плеч». Я  дернулся  выполнять  его  указание  и  внезапно  почувствовал… оо-х… ааа-х… Вокруг  все  смеялись  и  видимость  серьезности  сохранил  только  физрук  Исаев: внутри  он , наверное , не  сдерживался , но  ко  мне  он  обратился , вроде  бы , не  издеваясь. «Ну , не  такие  же  у  тебя  широкие  плечи» , - воскликнул  он. А  жизнь  ведь  могла  совсем  по  другому  руслу  пойти... И  где  тут, по-вашему , нормально?! Ладно  бы  лишь  у  меня  не  все  сложилось , но  на  небе  же  тоже  не  идиллия – пасмурно , тучи. Тоска  сплошная.
Не  грози  обезьяне  бананом: она  тебя  не  так  поймет - Мартынов  начинает  недоуменно  беспокоиться. Ему  же  день  показался  достаточно  солнечным - не  белка  ли  у  меня , подумал  он? К  тому  же  посмотрев  сегодняшним  утром  в  глазок , Мартынов  увидел  там  глаз.
Он  смотрел  в  этот  глаз , глаз  смотрел  на  него , и  Мартынов  набрался  смелости - за  «Raynal»ом  из  горла  последовало  взятие  в  руки  чугунной  статуэтки  Дон  Кихота - повернул  замок , снял  цепочку  и  осторожно  выглянул.
Никого.
Мартынов  вернулся  в  квартиру  и  долакал  как-то  внезапно  ослабший  бренди – те  еще  шутки , те  еще… а  этот  человек  говорит , что  на  небе  пасмурно  и  тучи: нехорошо  ему  так  говорить. И  говорить  нехорошо , и  самому  плохо.
И  ему  самому , и  Мартынову. 
- Вы , вероятно , с  похмелья , - сказал  Мартынову  его  хмурый  собеседник , - и  я  расскажу  вам  историю  о  том , что  происходило  в  Переславле-Залесском  во  время  половых  актов  двух  давних  любовников. Когда  они  занимались  сексом , давно облысевший  мужчина  начинал  обрастать  густой  гривой , а  весьма  длинноволосая  женщина , наоборот , начинала  лысеть. И  хотя  окончание  акта  они  встречали  в  волосяных  покровах  диаметрально  противоположных  изначальным , потом  все  возвращалось  на  круги  своя. Но  в  один  день  не  вернулось , и  сколько  они  не  молились , все так  и  осталось…
- Мне  очень  интересно , - воспользовавшись  тем , что  собеседник  полез  за  валидолом , вступил в  разговор  Мартынов , - но  вы  мне  лучше  скажите  вот  что. У  вас  со  зрением  все  в порядке? Или  есть  какие-нибудь  нюансы?
- У  меня  были  нюансы , когда  одиннадцать  лет  назад  я  читал  Андрея  Белого , - неприглядно  пустив  газы , сказал  понурый  интеллектуал. - Читаю  и  страшно  становится. И  дело  не  в  Белом , а  в  том , что  один  мой  глаз  видит  хорошо , а  перед  другим  все  расплывается. Затем  выяснилось - оказывается , у  меня  из  очков  выпало  стекло: одно  выпало , а  другое  осталось  и  из-за  возникшей  аберрации…
- Это  еще  интересней , - перебил  его  Мартынов , - однако  давайте  поживем  и  сегодняшним  днем. Я  не  настаиваю , но  мне  кажется , что  он  солнечный. Вы  же  говорите  о тучах  и  пасмурности – я  не  настаиваю , может , вы  и  правы , но… неужели?
- Не  волнуйтесь , молодой  человек. Для  меня  он , конечно , пасмурный , но  у  меня  все  же  катаракта , и  я  бы  на  вашем  месте  на  моих  впечатлениях  о  сегодняшнем  дне  не  основывался. Ненадежны  они. Как  двое  мужчин  после  многих  лет  на  необитаемом  острове  в  своей  гетеросексуальности  ненадежны.
Кто  тлеть  не  может , тот  горит. Спокойно , выдержанно , никакой  паники: Мартынов  на  его  впечатлениях  не  основывается.
Когда  у  кого-то  потеют  ноги - это  еще  не  основание  сдирать  с  них  кожу ; ногам , разумеется , жарко , но  не  кожу  же  с них , как  лишнюю  одежду  сдирать ; у  Мартынова  ноги  потеют  нечасто , но  они  у  него  натерты , и  Мартынову  глупо  моргает  очумелое  привидение  Джонатана  Свифта… около  Бутырского  рынка  Мартынов  обратил  свой  слух  к  громогласно  кричащему  ребенку.
Матери  ребенка  с  этим  криком  было  не  по  пути. Угрожающе  сдвинув  брови , она  затыкала  отпрыску  рот.
- Ты  мне  и  ночью  спать  не  позволил , - шипела  она  , - и  днем  жить  не  даешь , а  мой  лечащий  врач  внятно  написал  в  последнем  рецепте , что  мне  надо  больше  жить. – Раздраженно  пнув  лбом  божью  коровку , она  зажала  ему  рот  ему  сильнее. - Говорю  тебе , заткнись!
  В  ответ  на  ее  слова  или  действия он  действительно  стал  вести  себя  тише: глаза  выкатил , а  не  кричит. Послушный , сейчас  таких  мало.
  Дай  Бог  ему  выжить.
  Это  будет , это  было - спра-вед-ливо , ведь  ночь  все-таки  подчиняется  дневному  свету. И  наоборот.
  «Пьем  химию , курим  химию , лишь  в  постели  осталось  что-то  настоящее… даже  если  ты  там  с  резиновой  женщиной… безусловно. Какой  разговор» - Седов  уже  не  ребенок. Он , если  и  сядет  теперь  в  коляску , то  только  в  инвалидную: Седову  не  угнаться  за  искалеченным  двойником  окружающего  нас  времени.
  Многосложность  бытия  создает  трудности  не  только  Седову - вокруг  него  летают  управляемые  ветром  листья  и  он  хочет  привести  к  себе  весь  день  улыбавшуюся  ему  девушку.
  Заметив  на  Тверском  бульваре  угрюмо  сидящего  старика , она  сказала Седову: «Он старый  и  поэтому  никому  не  нужен» , но Седов с  ней  не согласился: «Он старый и поэтому  ему  никто  не  нужен».
  Кто-то из них определенно был прав.
  Я  приведу  ее  к  себе , подумал  Седов , налью  бокал  красного и  раздену  под  Лу  Рида , под  его «This  magic  moment». Выбравшись  из-под  меня , она  будет  аплодировать  мне  стоя…
  Она  к  Седову  и  идет.  Относительно , конечно , к  Седову: они  шагают  по  Большой  Никитской , Седов  сейчас  живет  в  Отрадном; остановившись  у  Испанского  посольства , она  мягко  прошептала: «Подожди , мне  надо  позвонить».
 Она  набирает  домой  и  заканчивает  разговор  кого-то , наверно , обрадовавшей  фразой: «К  восьми  буду , разогревайте  ужин» - на  часах  без  двадцати  восемь , и  в  Отрадное  к  Седову  ей  никак  не  успеть.
  Седов  разочарованно  мрачнеет. У  него  нет  права  не  радоваться  жизни… несомненно , все  так , никакого ;  убрав  телефон , его  спутница  предложила  вернуться  к  общению.
- По-моему , - сказала  она , - ты  рассказывал  мне  о  том , что  инки  трижды  отправляли  мирное  посольство  к  выбранному  ими  для  агрессии  народу  и  целью  этих  посольств  был  не  мир , а  детальное  разведывание  местности. – Девушка  одухотворенно  сморкнулась. - Продолжай  свою  историю.
- Да  что  там  продолжать , - вяло  пробурчал  Седов. - Все  равно  их  потом  братья  Писарро , как  котят  перебили. Ничего  существенного.
 Узнав  про  ее  планы , Седов  как-то  сразу  сник. Она  улыбалась  ему  весь  день , но  в  Отрадное  она  к  нему  не  поедет , и  Седов  чувствует  себя   пониженным  в  звании  кондором.
  Кря-кря , кря-кря: Седова  не  востребуют  ни  еврейский  конгресс , ни  фанатские  группировки.
  Ни  Уголок  Дурова , куда  привел  своего  сына  чванливый  хиромант  Савва  Ватуев , постигший  за  годы  жизни  в  одной  деревне  с  дедом  Фомой  некоторые  наименее  тайные знания ; посадив  примолкнувшее  чадо  на  отмеченное в  билете  место , сам  Савва  на  представление  не  остался. Не  смотреть  же  ему , как  свиньи  тележку  катают - не  его  уровень.
  Ватуев  ждет  сына  в  буфете. Купил  пива , достал  из  пакета  небольшую  воблу  и  как  вдарит  ею  по  столу. А  вобла  как  заорет  в  ответ:   
- Да , милый , да!
  Ватуев  нетребовательно  усмехнулся , мелкими  глотками , но  залпом , выпил  пиво  и  снова  рубанул  воблой  по  столу.
- Еще , милый , - взмолилась  она , - пожалуйста , еще!
Вобла  кричит , Савва  Ватуев  нагромождает  на  собственную  личность  свою  же  сущность , и  его  уже  обступают  незанятые  на  сегодняшнем  представление  дрессировщики. Как  обслуживающий  персонал , так  и  дрессировщики ; прикладывая  к  столу  по  одному  уху , они  не  сводят  с  них  обоих  изумленных  глаз.
  Савва  Ватуев  не  уравновешивает  полстакана  невыпитого  абсента пригорошней  конфет  с  дрянным  коньяком , и  его  вобла бьется  в  экстазе ,  никого  не  замечая:
- Так , милый , так , только  сильнее! Ты  же  можешь – сильнее , милый , не  жалей  ты  меня! Еще  сильнее! Еще!… О  да!!!
Пока  он  доставлял  ей  удовольствие , представление  слава  богу  закончилось , и  Ватуев  увидел  невесело  бредущего  к  нему  сына:
«Байдовое шоу , - сказал  ему  Олег , – ты  потратился  деньгами , а  я  настроением , и  если когда-нибудь  сюда  и  вернусь , то  лишь  для  того , чтобы  вспомнить  как  же  погано  бывает» - взяв  его  за  руку , Савва  засунул  притихшую  воблу  в  пакет  и , удаляясь  вместе  с  ними  из-под  умоляющих  помочь  им  проясниться  взглядов , индифферентно  бросил:
- То-то  же.
 
 Савва  Ватуев  не  появляется  в  родной  деревне  уже  третий  олимпийский  цикл , и  он  не  вправе  сказать  вслед  за  пророком  Мухаммадом: «Мой  дьявол  покорился».
  В  Ватуеве  преобладает  желтая  желчь  и , не  без  шероховатостей  экзистируя , Савва  ни  от  кого  не  слышал  о  том , что  весть  о  потере  дедом  Фомой  непоколебимого  рассудка  облетала  эту  деревню  ничуть  не  дольше , чем  король  альбатросов  мог  бы  продолжать  смеяться  над  переборщившей  с  уловом  и  навсегда  исчезающей  в  непроглядных  глубинах  Тихого  океана  рыболовецкой  флотилией. 
 На  следующее  утро  у  его  калитки  собрались  почти  все ; дед  Фома  бесцельно  стоит  на крыльце  и  они  его  видят.
  Он  видит  больше.
- Что , дед  Фома , это  так  и  есть? – спросил  у  старика  Григорий  Трухонский. – Мне  сказали , что  так.
На  лице  деда  Фомы  проступило  жизнеспособное  непонимание: он  вполне  способен  жить , даже  ничего  не  понимая  , но  старик  невозмутимо  понимает  отмороженных  поморов , которые  не  собираются  жить  всю  ночь. Не  подскажете  мне? не  вы…  кто  указывает  курс  вольной  птице? Не  только  королю  альбатросов , но  и  обыкновенной таловке? И  не  каждое  же  облако  несет  с  собой  дождь? большинство  из  облаков  просто  забывают  его  взять.
У  кого  они  берут  дождь , и  чем  нам  грозит  духовное  единение  мира?» этого  бы  не ответил  и  стерегущий  звезды  вакуум , однако  как  раз  с  ним  деду  Фоме  уже  приходилось  не  мириться…
- Это  так  и  есть?! – вскричал  безумный  Аким.
- Смотря , о  чем  вы , - ответил  дед  Фома.
- Прошлой  ночью , - сбивчиво  сказал  Григорий  Трухонский , - наш  смертельно  опасный  тракторист  Илья  Колчанов  видел , как  ты  бродил  по  участку  и  дергался  телом  куда-то  за  пределы  собственной  тени. Не  подкармливай  наши  сомнения , дед  Фома , скажи , что  это  не  так.
 Дед  Фома  складно  потянулся.
- Это  так , - сказал  он.
 Из  толпы  вырвался  единый  вздох.
- Тебе , дед  Фома , нас  пугать , конечно , не  страшно , - здраво  заметил  Тит «Мюрат» Будылин , - но  мы  не  привыкли  относиться  к  тебе , как  к  одному  из  уставших  головой… Объясни.
- А  что  объяснять , - говорит  старик , - у  меня  еще  вчера  днем  кончились  все  дрова  , вот  я  и  вышел  во  двор  немного  под  луной  подвигаться. Чтобы  согреться , ничто  иное  мной , наверно, не  руководило. – Старик  с  сомнением  покачал  головой. - Наверное , нет.
  Дед  Фома  спустился  с  крыльца  и , облокотившись  на  пустую  поленицу , негромко  спросил:
- Так  нарубите  старику  дров?
  Демос  на  его  земную  просьбу  отреагировал  обезличенным  молчанием. Народ  в  шоке  – в  большем , чем  если  бы  Тит «Мюрат» Будылин  на  своей  подслеповатой  кобыле возглавил  боевые  действия по  освобождению  Крыма.
- Как  же  так , дед  Фома , - изумленно  пробормотал  Григорий  Трухонский , - ты  же  никогда  живые  деревья  на  дрова  не  брал , да  и  нам  говорил: «Не  смейте  свою  жизнь  чужой  согревать - сухостой  ваш , а  живые  деревья…
- В  моем  доме , - вздохнул  старик , - дело  сейчас  идет  к  минусу , из-за  этого  я , по-видимому , и  заговариваюсь. Я  хотел  сказать  принесите  мне  дров , а  рубить  ничего  не  надо: если  не  умирает, то  пусть  и  живет.  Ну  так , принесете?
- Да  конечно , дед  Фома , какой  разговор!
- Спасибо , ребята , мне  их  немного  и  надо. Отогреюсь  и  сам , как и  прежде , за  ними  схожу. - Замерз  дед  Фома , продрог: лишь  ему  самому  по-настоящему  известно , насколько  он  окоченел. – Если  по  случаю  смерти  еще  больше  не  замерзну , непременно  сам  за  ними  выберусь. 
По  случаю  смерти  старик  тогда  не  околел - зима  ушла , но  взамен  нее  ничего  не пришло? бездыханная  нетварность… целибат  и  неуемные  оргии  ad  libitum? дед  Фома  обошелся  бы  без  гостей  и  в  начале  марта , но  суетливого  добряка  Кондрата  Храмова  старик  уважал  за  то , что  Кондрату  все  равно  куда  заходить.
Хоть  к  деду  Фоме , придирчиво  сравнивать  громкость  их  безмолвия , хоть  на  кладбище , провокационно  соблазнять  безлунную  ночь  в  одном  нижнем  белье ; забившись  в  светлый  угол , Кондрат не  совладал  с  удивлением , выронил  самокрутку  и  глухо  спросил:
- Чем  это  ты  тут , дед  Фома , занимаешься? Я  занимаюсь  только  тем , что  всего  лишь  живу , а  ты  чем?
- Радио  слушаю , - ответил  старик.
- Ах , радио…
  Кондрату  Храмову  несомненно  было  от  чего  удивляться. Дед  Фома  и  в самом  деле  сидел  на  низком  табурете  возле  лампового  радиоприемника , но  из  этого  механизма  доносился  лишь  угнетающий  неопределенный  скрежет , без  малейшего  снисхождения  пугавший  рафинированные  уши.
- И  что , дед  Фома , транслируют? – вдалеке  от  положительных  эмоций  поинтересовался  Храмов.
- Песни , Кондрат… Мои  любимые.
  И  Кондрату  становится  действительно  страшно. Он  и  в  полнолуние  на  кладбище  так  не  боялся , как  ныне  приходится: старик  же ,  подумал  он , поосновательней  лишайчатого демона  кровь  остудить умеет. Мне , конечно , все  равно  куда  заходить , но  к  нему  я больше…
- Что , Кондрат , испугался? – зевнул  старик.
- Есть  немного… Странные  ты  песни  любишь – я  даже  и  знать  не  хочу , чем  они  платят  тебе  за  твою  любовь.
- Чего  же  в  них  странного? - спросил  дед  Фома.
- Да  все! - ответил  Храмов. - Я , вероятно , пойду.
Сказал  и  пошел. Старику  не  очень  и  жаль , но , чтобы  не  отпускать  вечернего  гостя  ни  с  чем , дед  Фома  ему  иронично  улыбнулся. Не  просто  так , а  от  всего  сердца  облагораживая  Кондрата  проверенной  информацией. 
- Запомни , Храмов , - сказал  старик , - надолго  запомни: лучшие  песни  всегда  передают  между  уже  всем  известными  волнами.
 
  Подвижный  стоматолог  Черкасов  его  бы  улыбке  не  внял. В  этом  ее  контексте , наверное , нет. Нет , нет – не  потянул  бы.
  О  деде  Фоме  Игорю  Черкасову   поведал  лечивший  у  него  зубы  Савва  Валуев: «За  много  километров  от  Москвы , сказал  Савва ,  живет  очень  сложный  старик: я  бы  никому  не  посоветовал  на  место  в  раю  с  ним  в  нарды  играть».
  На  стене  черкасовского  кабинета  висит  с  трудом  доставшийся  ему  диплом  и  поясные  изображения  беломорских купальщиц – взирая  на  них , Черкасов  устраивает  себе  самопроверку  на незамедлительную  нужность  женщины. Потрудимся… вот  так…. ага… увы, не  нужна.
  Двадцать  первого  июля  2001  года  Игорь  Черкасов , приглаживая  жирные  светлые  волосы , зашел  в  Коломенское , сел  на  скамейку  и  пространно  затянул  про  себя «Я  хочу  стать  кувалдой»  Питера  Габриеля.
  Поблизости  от  его  скамейки  стоят  еще  две , и  все  вместе  они  располагаются равнобедренным  треугольником.
  Смерть  наступит  вопреки  жизни? Под  париком  заводятся  нечистые  духи. У  тебя  нет  подарка , чтобы  поднести  его  Божьему  человеку? под  ногами  Черкасова , что  редкость , сегодня  не  ползают  камни. Две  соседние  скамейки заняты  примерно  сорокалетними  дамами - не  слишком  сохранившимися  сверстницами. Из  любой  части  их  запущенных  тел  Черкасов  может  выдавить  несколько  капелек  гноя: Одна  из  них  смотрелась  поинтеллигентней, и  до  прихода  Черкасова  читала  «К  морю-океану» Алексея  Ремизова ; другая  попроще , и  Игорь  Черкасов  начал  с  ними , а  они  еще  и  между  собой , напряженно  переглядываться.
  Почти  не  моргая. В  точном  соответствии  с  «Плохой , хороший , злой» Серджо  Леоне.
К  злому  Черкасов  слегка  необоснованно  относил  себя , а  вот  кто  из  двоих  хорошая , а  кто  плохая , он  определить  так  и  не  взялся , обе  до  категоричной  оценки  не  дотягивали.
Но  клад  не  ищут - его  находят. На  стоматологе  Черкасове  удача  поставила  крест: Игоря  Николаевича  весьма  радует , что  не  над  ним. В  его  бесхарактерности  затерялось  уже  немало  невмяемых  Офелий , и  в  нормальном  смысле  счастливы  только  ненормальные, тонут , тонут , ноги  тонут. В  ванне. Тонут. Стоящая  в  дверях  взволнованная  дама с  багряным  кейсом , похоже , к  нему.
 В  том  же  2001-м , но  уже  в  августе.      
- Вы  по  записи? – спросил  Черкасов.
- У  нас , доктор , - нервно  заверещала  женщина , - экстренный  случай. Я  слышала , что  вы  в  своем  деле  отнюдь  не  последнее  ничтожество , вот  мы  к  вам  и  пришли. И  помощь  нам  нужна  сейчас  же , немедленно  она  нам  нужна!
- Помощь  я  вам  окажу , - успокоил  ее  Игорь  Черкасов , - тут  вы  можете  не  беспокоиться. Диплом  достался  мне  с  трудом , но  за  время  работы  практикующим  врачом  я  восполнил  практически  все  упущенное  за  институтской  скамьей. А  кто  «мы»?
 Женщина  резким  кивком  головы  указала  на  кейс. Он  у  нее  в  руках , а  сами  руки  в  небольшом  треморе.
- Вообще-то , - доверительно  сказала  она , - пришла  я  одна. Ее  я  принесла.
- Кого  ее? – не  понял  Черкасов.
- Понимаете , доктор , я  работаю  со  змеями. И  у  моей  любимицы, королевской  кобры «Дороти» сильно  разболелся  ее  ядовитый  зуб. Она  стала  хандрить , отлынивать  от  работы … вы  работаете практикующим  врачом , а  «Дороти» работает  дрессированной  коброй  и  в  последние  дни  она  отлынивает  от  работы – и  не  только  отлынивает , иногда   даже  позволяет  себе  попсиховать , а  это , как  нетрудно  догадаться , удовольствие  среднее. Поэтому  я  и  здесь.
  Вслепую  нащупывая  спинку  стула , Игорь  Черкасов  почувствовал, как  у  него  покрываются  испариной  все  внутренности.
- Вы , - пробормотал  он , - хотите  сказать… она  в  этом  кейсе?
- Разумеется. Сейчас  я  ее  достану  и  вы  сами  посмотрите , обоснованна  ли  я  в  своих  подозрениях. Может  быть , дело  вовсе  и  не  в  зубе.
 Когда  она  прикоснулась  к  замкам  своего  кейса , Игорь  Черкасов  уже  перешел  к  прощанию. С  мыслями. С лечо. С  собой…
- Заморозку , - отчаянно  прошептал  он , - никак  нельзя?
- Да  вы  что , доктор! – воскликнула  женщина. – Что  вы , дорогой! А  вдруг  она  очнется  раньше  времени? Тогда  человеку , не  побоявшемуся   дотронуться  до  нее  иголкой , поможет  только  мгновенная  сыворотка. А  у  меня  с  собой  такой  нет… Вот  она  моя  радость , лечите!
 Чем  ее  лечить? как  себя  спасать? из  окон  его  кабинета  виден  пустырь , но  Игорю Черкасову  едва  ли  важно , что  на  нем  происходит.
  Пустырь  заброшен , он  освобожден  от службы  в  пользу  цивилизации , и  по  нему  вольготно  носится  выпущенная  погулять  и  пересмотревшая  все  фильмы  Франсуа  Озона  морская  свинка.
  Его  же  вразвалку  пересекает  и  Редин , туманно  размышляющий , что  же  существеннее: «Жить  просто»  или  «Просто  жить»: на  этом пустыре  Редин  не  единственный  мужчина.
  Есть  и  другой - организованный  человек  с  ежедневно  донимающей  его  диареей  Афанасий  Маркелов , не  скрашивающий  бессонницу  диким  сексом  и  отчисленный  из  двух ватерпольных  команд  за  развратные  действия  по  отношению  к  некстати  перепившим  одноклубникам ; Маркелов  пинает  с  худеньким  мальчишкой  обтрепанный  мяч  и , глядя  на  них , Редин  подумал: молодец , мужчина , хорошее  он  парню  прививает , а  то  сейчас  молодежь  не  часто  тянется  душой  к  футболу , им  бы  все  больше  петарды  под  тонкими  ногами  взрывать. От  каждой  петарды  в  их  девственном  мозгу  становится  на  одну  полочку  меньше , а  футбол…
Присмотревшись  повнимательней , Редин  свое  уважение  к  Афанасию  Маркелову  несколько  приструнил.
  Все  не  так  достойно  и  однозначно: мяч  же  у  них  не  свободно  по  пустырю  катается , он  каким-то образом  привязан  к  ноге  этого  козла  отнюдь  не  гнилой  веревкой  – как  ни  старается мальчишка  отобрать  у  него  мяч , у  парня  ничего  не  выходит , а  эта  гнида ребенком  еще  и  помыкает , потряхивает  задом  и  раздает  поучительные  указания… лучше  бы  он  записался , как  Гойя , в  бродяжничающую  группу  матадоров.
- Активней , мямля! – кричал  Афанасий  Маркелов , - Стыдно  смотреть  на  тебя  сегодняшнего! С  таким  желанием  ты  у  меня  и  до  завтра  его  не   отберешь – учти , мямля , сам  я  тебе  мяч  не отдам. Пока  не  отберешь ,  так  и  будешь  вокруг  меня  безмозглой  балериной  бегать!
  Редин  пересекал  пустырь , не  разрезая  пространство  перед  собой  высунутым  языком ; он  шел  покупать  сельдь  в  винном  соусе  и  разрывать  отношения  с  Викторией  Гесс , но , послушав  Афанасия  Маркелова , решил  немного  задержаться. Немного  подключиться  в  игру  и  столь  же  немного  убавить  его  претензии  на  учителя – подойдя  к  Маркелову  с  безмятежной гримасой  полнейшего  одобрения , Редин  предложил  ему  на  сыграть  на  счет: их  двое , Редин  один , штанги  выложим  вон  теми  кирпичами.
  Маркелов  посмотрел  на  Редина  не  без   стойкой  уверенности  в  своих  силах , зиждившейся  у  него  на  привязанном  к  ноге  мяче – усмехнувшись , Афанасий  кивнул  и  они  начали  играть.
   Мальчишку  он  поставил  на  ворота , сам  вышел  в  поле ; раздувает  ноздри , готовит  рязанский  дриблинг , надвигается  на  Редина.
  Тот  обхватывает  Маркелова  где-то  посередине  и  взваливает  его  на  плечо. Донеся  Афанасия  до  ворот , Редин  останавливается.
- Ну , Буффон , - сказал  Редин  мальчишке , - лови.
Редин  швырнул  Афанасия  довольно  резко , но  мальчишка  по  своему  физическому  строению  существо  невысокое  и  юркое: он  успел  уклониться.
Маркелов  в  него  не  попал. Стремительно  пролетев  между  штангами , тем  самым  забивая  автогол , Афанасий  рухнул оземь  и  неторопливо  заворочался. Ни  словом  не  обмолвившись , но , скорее всего , в  осмотрительно  скрываемой  ярости.
Покидая  пустырь , Редин  наконец-то  услышал , как  он  заговорил. Вполголоса  с  мальчишкой:
- Чего  же  ты  меня  не  поймал?...А?.. а-аа?…ааа-аа?!… Дьявол  с  тобой , но  имей  в  виду - ничего  из  тебя  не  выйдет. Вратарь  и  тот  не  получится. Все , мямля , отказываюсь  я  тебя  учить…
Афанасий  отказывается  его  учить , Редин  отказывается  от  Виктории  Гесс - добиваясь  нового  состояния  сознания , он  не  зажимает  голову  между  ее  коленей , и  не  вынуждает  себя  чихать  двое  суток  подряд: будет  скучно  и  тоскливо , выйди  на  балкон  и  ори… не  поможет… тогда  извини.
 Афанасий  Маркелов  еще  шесть  часов  пролежал  на  заброшенном пустыре  с  ужасным  ощущением  своей  неспособности  думать  о  себе  лучше - Виктория Гесс перенесла  разрыв  с  Рединым  гораздо  легче. Согласившись  с  тем , что  они  совместимы , как  лимонный  сок  и  молоко , она  к  следующему  вечеру  полностью  переключилась  на  беспечного  дудочника  Александра  Сидлярова.
Ее  магнетическая  притягательсность  идет  на  убыль.
У  Александра  Сидлярова  нет  автомата  оценки создавшейся  ситуации.
Виктория  Гесс  не  первый  день  испытывает  к  нему  чересчур  материнские  чувства , и  ее  это  безраздельно  раздражает ; ветер  дует  с  кладбища , сомнения  набирают  силу , Сидляров  весь  такой  милый: мягкая  грудь , кривой  почерк , так  и  хочется  долотом  в  темя  или  подушкой  придушить....
 За  моей  спиной  гуляют  с  таксой , лежит  снег… кто-то  лежит  на  нем… мышь? Афанасий Маркелов?
Виктории  Гесс  не  нужно , чтобы  Александр  Сидляров  закончил  подобным  образом , но  она  не  знает , как  ей  поступить , чтобы  ее  материнские  чувства  к  Александру  Сидлярову  переродились  во  что-нибудь  еще  и  негодующе  бросается  наобум.
- У  тебя , Саша , - сказала  она , - слишком  густые  волосы. Надо  бы  их  проредить , что  ли… Надо!... Тебе  надо , а  я  прорежу.
- А  зачем? – спросил  Сидляров.
- Лучше  будешь  выглядеть , вот  зачем. Ты  мне , конечно  же , разрешишь  их  слегка  подергать?
  Сидляров  недоуменно изумился , но  с  улыбкой: Александр  же  крайне веселый  человек - как  сознательный  евнух  после  кастрации.
- Да  дергай , - засмеялся  он , - не  мне  же  потом  пугаться. Но  дергай  и  люби! Не  допускай  того , чтобы  моя  подошва  зацепилась  за  землю!
 Сначала  Виктория  дергала  по  одному , и  Александр , чуть-чуть  вскрикивая , руку  ей  не  выламывал: это  же  не  ей , а  мне  надо , думал  он , может  быть , она  в  моих  волосах  хочет  найти  керамзитовую  руну  Dagaz? - затем  Виктория  утратила  самообладание , вошла  в  раж  и  стала  выдирать  их  целыми  пучками.
 Александр  Сидляров  орал  в  голос , но  слезы  у  него , скорее , текли  от  смеха.
  Скрипя  зубами  и  избавляя  Сидярова  от  волос , Виктория  Гесс  озвучивала  несовершенство  собственного  чувства  тамбовскими  приисками  просторечия.
  Секс? что  для  нее  был  секс? отвлекающим маневром , чтобы  вынуть  из  партнера  всю  душу.
  Беспрепятственно  вспотев , она  успокоилась. Наверно , устала  да  и  рвать  уже  особо  нечего: на  голове  Александра остались  лишь  какие-то  куцые  островки.
- Верно  я  слышала , - бессмысленно  покручивая  ножницами  на  указательном  пальце , сказала  Виктория , - что  ноги  у  некоторых людей  с  каждым  шагом  становятся  короче. У  тебя  опасная  бритва  есть?
  Александр  Сидляров  снова  засмеялся: вон  она , оказывается ,  куда  клонит.
- Теперь ты  мне  вены  будешь  скрывать? – спросил  он. – Тогда  пошли  в  ванну. Пошли?
- Типун  тебе  на  язык , - ответила  она , - Бери  бритву  и  как-нибудь  сам  добрейся  наголо. Поскольку  в  таком  виде, в  каком  ты  сейчас  усмехаешься , на  улицу  тебе  не  выйти - кошки  и  те  искусают.
  Помахав  Виктории , Александр  ушел  добриваться: ты  моя  праджня… ступай , Саша , ступай… моя  улитка  Тинг-тинг ; Александр  Сидляров  и  в  наше  время  иногда  слышит отзвуки  Большого  взрыва. Виктория  нет - она  упала  на  тахту  и  частично  отдается  демону  очередной  неудачи , закусывая  бретельку  от  топика  и панически  шмыгая  носом , словно  бы  и  до  солнца , его  отключая , дотянулся  РАО  ЕЭС .
  «У  меня , Редин , был  очень  строгий  отец , недаром  чистокровный  немец. Уже  после  заката  входя  в  мою  комнату , он  говорил: ты  не  читаешь? Тогда  тебе  не  нужен  свет. Гасил  и  удалялся…».
  «Тем  самым  он  приучил  тебя  читать?»
  «Не  читать. Он  приучил  меня  смотреть  в  темноте  телевизор».
   Редин , Сидляров , кто  где , кто  как , Сидляров  недалеко  и  он  возвращается. Взглянув  на  него , Виктория  Гесс  буквально  обмерла , настолько  ее  придушило  непреднамеренной жалостью: наголо-то  он добрился , но  в  спешке , на  голове  огромное  количество  порезов и  из  каждого  хлещет  красная , впечатляюще  капая  не  только  на  его  плечи , но  на  и  пол.
  Не  размазывая  ее  ни  губами , ни  шваброй , Виктория  Гесс  проникновенно  заплакала. Слезы  у  нее  не  мыльные , но  душу  они  отмоют - не  набело , однако  step  by  step , начало  положено…   
- Бедный  ты  мой , счастье  ты  мое , - нежно  сказала  она. – Мое. Только  мое. Никому  не  отдам.
  Никак  не  ожидая  от  нее  ничего  подобного , Александр  Сидляров  недопустимо  растерялся.
- Это  ты  мне  говоришь? – удивленно  спросил  он.
- Тебе , Саша – ответила  она. - Тебе , кому  же  еще.
В  тот  день , в  те  секунды  его  минут , ее  материнские  чувства  к  Александру  Сидлярову стали  в  такой  степени  всемерными , что  ей больше  не  требовались  никакие  другие  - одного  грамма  героина  хватает  на  тридцать  три  порции , Виктории  Гесс  послезавтра  стукнет  тридцать  три  года , но  кому  же  еще  было  тридцать  три  года? маловерному  Редину? бескорыстному   маргиналу  Николаю «Чарли»  Самохину? силовому  акробату  Акакию  Чубашидзе? - Виктория  помнит , кому.
Абсолютно  не  помня ,  к  чему  она  это  помнит.
- Выходит , вскрывать  вены  ты  мне  не  будешь? – ложась  рядом  с Викторией , спросил  Сидляров.
- Не  буду , Саша. Тебе  не  буду  и  себе  не  буду: мы  с  тобой  еще  успеем  пропитаться  огнем. – Виктория  Гесс  почти  силой   привлекла  Сидлярова  к  своей  груди. - Успеем , Сашенька , обязательно  успеем…       
Редин  не  желает  ей  скорого  свидания  с  адским  пламенем. Огнетушитель  на  тот  свет  не  пронесешь - что-то  необходимо  предпринять  еще  на  земле.
Выступая  глашатаем  непроглядной  правды  жизни , ты  не  обеспечишь  себе  регулярных поставок  человеческого  тепла.
Порченая  аскетика. Пустые  женщины  без  ребенка  внутри , продолжение  карьеры  всеми  признанного  неудачника ; не  вступая  в  верблюжий  корпус  генерала  Сваи , завернутый  в  серый  плащ Редин  непрезентабельно  сидит  в  своем  дворе.
Поздний  сентябрь. Разложенная  на  коленях  газета  с  церковным  уклоном - с  уклоном  на  вечность.
В  ней  Редин  прочитал откровенную  статью  ярославского  священника  Устина  Дикина  о  том , как , пожалев  щенка добермана , он, хотя  это  и  полагалось  по  породе , не  купировал  ему  хвост.   Собака  подросла , окрепла ,  и , виляя  хвостом  спиной  к  Дикину , ударила  им  святого  отца  по  сморщенным  яйцам. И  главное , о  чем  он  жаловался  в  статье: «мне-то  она  хвостом  никогда  не  виляла , а  совершенно  постороннего  сантехника  прямо  с  порога  возлюбить  не  удержалась.
Выбивая  ковер , я  жестоко  избиваю  существующие  в  нем  организмы  и  чуть  свет  обоняю растущую  на  подоконнике  герань , но  буду  ли  я  заворожен  несдающейся  белизной  летящей  в меня  раковины  с  замоченной  рясой?» - благополучно  посидев  у  подъезда , Редин  отправился  ужинать.
По  поводу  вечернего  приема  пищи  он  достаточно  спокоен ; живущая  у  него  сегодня Светлана  Тимофеева  сумеет  приготовит  ужин  намного  вкуснее , чем  он  собственноручно попытался  из  двух  стаканов  пшеничной  муки  и  забрызганных  Яузой  булыжников - вплотную  к  полной  отключке.
И правда: по  его  квартире  ходит  такой  аромат , словно  бы  сама  пресвятая  Богородица надела  передник  и  без  дилетантского  озноба запекает  в  домашнем  сыре  семикилограммовую  стерлядь , умело  проложив  ее  изнутри  сочным  мясом галисийских  гагар.
Необыденно  расчувствовавшись , Редин  мысленно  поклонился  и  Тимофеевой , и  себе  самому - за  то , что , мрачно  и  пьяно  гуляя  позапрошлой  ночью  по  мокрым  крышам , он  встретил  там  кого-то живого.
- Зачастую , - сказал  Редин , -  я  напоминаю  себе  тренера , который  изначально  выводит  свою  команду  играть  на  поражение. После  игры ему  указали: «С  такой  тактикой , Мистер ,  у  вас  не  было  ни  единого  шанса» и  он  надменно  пробормотал: «На  то  был  и  расчет , чтобы  ни  единого  шанса  не  было. Ни  один  тренер  вам  никогда  не  скажет , что  он  выходил  играть  на  поражение - ни  один , кроме  меня , которому  никакие  премиальные  не  заменят  возможности  плюнуть  в  лицо  общепринятому  пониманию  победы. Пардон , господа , но  у  меня  своя  система ценностей». Тебе  же  спасибо.
- Пожалуйста , - сухо  протянула  Светлана. - А  за  что  мне  спасибо?
- За  многое , но  сейчас  я  говорю  об  ужине. В  моем  доме  обычно  пахнет  хорошей  водкой  и  средними  женщинами , а  от  того, что  ты  мне  пожарила  и  напекла  идет  нечасто  витающий здесь  аромат – я   могу  показаться  тебе  излишне  сентиментальным, но  спасибо  тебе, Света.  Я  скорее  всего  только  теперь  догадываюсь , в  какой  же  степени  я  до  тебя  не жил…
У  Светы  Тимофеевой  очень  большие  глаза , но  от  искреннего  изумления  они  расширяются  у  нее , как  минимум , вдвое.
- С  такими  речами , Редин , - сказала  она , - ты  производишь  впечатление  не  сентиментального , а  больного.
  Редин  невольно  нахмурился.
- Я  приму  к  сведению , - процедил  он. - Но  ты  мне  не  пояснишь , в  связи  с  чем  мне  это  принимать?
- Нажарила , напекла… Откуда  столько  иллюзий? Я  же  пока  только  банку  шпрот  и  открыла?
 Светлана  Тимофеева  едва  ли  похожа  на  женщину , распущенно измывающуюся  над  его предположениями  своей  нелепой  ложью , но  Редину  и  поныне  не  хочется  знать , кто  же из  них  находится  в большем  несоответствии  с  переменчивыми  координатами  здравого смысла ; Редин  любит  ее  разговорчивые  глаза  и  прощает  ей  ослабленный  иммунитет  к  велеречивому  вранью  власть  имущих гнид: Светлане  ни  к  чему  быть  в  курсе  касательно того , что  позапрошлой  ночью  Редин  гулял  по  мокрым  крышам  и заметил  там  двух  молодых  людей.
 Они , технично  взявшись  за руки , бродили  по  крышам  чуть  впереди  него , и  Редин  слышал  о  чем  они  говорили , не  видя  как  Редина , так  и  постепенно  сближавшегося  с  ними  демона  бесконечной  разлуки. 
- Уходя  на  свидание , - сказала  девушка , - я  прослушала  по  радио  довольно  приличную  песню. Думала , что  это  женщина  с  интересным  голосом , а  это  Крис  де  Бург… Ну  да  бог  с  ним , давай  вон  на  ту  крышу  перепрыгнем.
- Можно  попробовать , - неуверенно  пробормотал  парень.
- Сначала  ты.
- Ну , конечно , бэби , - вздохнул  Дмитрий. - Ты  же  у  меня  и  твой  семидесятикилограммовый  организм  попросила  через  лужу  перенести , совершенно  не  заботясь  об  моей  грыже. А  почему  не  ты?
- Но  ты  же  мужчина , - улыбнулась  она.
- Моего  родного  дядю  из-за  того , что  он  был  мужчиной  даже  в  художественную  гимнастику  не  приняли. Он  дома  ей  занимался: булавами  спускал  с  лестницы  поднадоевшего  участкового , а  на  ленте  затем  и  повесился. – Дмитрий ненадолго  задумался. - Так  и  быть  рискну. Скрести  за  меня  пальцы.
- Как  кресты? – спросила  она.
 Он  какое-то  время  не  отвечал - дышал  тяжело , но  ничуть  не  тяжелее  мстительного  литератора  Евгения  Викторовича  Шилкина , верившего  в  Бога , насколько  ему  позволял  его  предательски  податливый  атеизм  и  рассказывавшего  грязные  истории  о  Великой  России  при  каждом  задержании  за  пьянство  и  публичные  обнажения.
- Издеваешься? – строго  спросил  Дмитрий.
- Просто  спрашиваю , – поежилась  она.
- Уясни  же  ты , наконец , в  своей  маленькой  голове – так  не  спрашивают! Ни  белого  кролика  о  том , с  кем  Алиса  стала  женщиной , ни  облученного  космонавта  насчет  того , почему  же  он  живет  один  и  бесслезно  спивается.
- Ладно , ладно… А  что  так  делают?
- Так , милая  моя , не  спрашивают. – Мельком  взглянув  на  лежащий  под  его  ногами  Пролетарский  проспект , Дмитрий  вспомнил  пророческие  слова  греческого  поэта , с  устрашающей определенностью  сказавшего , что «беременный  город  родит  тирана». – Так  провожают.
«Ты , Дима , у  меня  первый…».
«Бред!».
«Первый , у  кого  я  сосала… я  припозднилась  и  была  в  нашей  семье  белой  вороной , ведь  у  нас  берут  и  моя  сестра , и  тетя  Люда , и  дедушка  Сергей  у  дедушки  Никиты…».
«Засыпай , Маша , уже  поздно» - Дмитрий  прыгнул.
 Прыгнув , он  полетел. До  ближайшей  крыши  следовало  лететь  горизонтально , но  он  выпрыгнул вверх: туда , туда… он  хотел  туда же  и  лететь. Остальное  не  столь  существенно.
Тем  более  для  миновавшего  эпицентр  его  падения  еще  три  минуты  назад  литератора Шилкина.
 Лоск? Не  про  меня… Драйв!
  Евгений  шел  по  Пролетарскому  проспекту  вместе  со  своей  коротконогой  супругой  и , выказывая  перед  ней  перманентную  заботу  об  ее  охраняемости, одержимо  лупил  кулаками  по  отнюдь  не сжимающемуся от  страха  воздуху.
- Сейчас  я  буду  тебя  защищать! – кричал  он.
- Но  здесь  же  никого  нет , - ворчала  она.
- Их  нет  и  они  не  смогут  на  тебя  нападать , но  я-то  сумею  тебя  защитить! От  них-то  я  и  буду  тебя  защищать! От  всех  сразу!
Раздергивая  мощными  ударами  пустоту , Евгений  отучал  себя  от  встречной  боли. Литератор  Шилкин - опытнейший  мастер  собственных  поражений , и  ему  не  так-то  просто  найти  себе  подходящего  соперника ; флегматично  проходивший  мимо  дискобол  Павел  Зотов , ни  на  секунду  не  разделявший  весьма  распространенной  в  своей  голове  точки  зрения , что «А , У , М» являются  фундаментальными  звуками  вселенной , провел  по   жене  литератора  вполне  незаинтересованным  взглядом , но  Евгений  Шилкин  чудовищно  рассвирепел  и  набросился  на  Зотова  пока  еще  бесконтактно.
 С  глазами  навыкате  и  отрывистым  воплем: «Хочешь  ее – сначала  расхоти меня!».
 Не  выезжающий  ни  на  охоту , ни  на  рыбалку  Павел  Зотов  отнесся  к  его  наскокам  всерьез. Встал  в  боевую стойку , хрустнул  плечами ; литератор  драться  с  Зотовым  не  желает.
Евгений  и  за  него  боится , и  сам  не  большой  специалист - Евгений  Шилкин  оборачивается  к  своей  жене , чтобы  она  его  незамедлительно  одернула , сказав  что-то  вроде: «Peace  everybody , погорячились  и  будет , побойтесь  Господа , короче , если  вы  сейчас  подеретесь , Он  вас  потом  еще  хлеще  отмудохает» , но  вспыльчивая  дама  с  проблемной  кожей  уже завелась ; подтолкнув  Евгения  Шилкина  к  приготовившемуся  к  встрече  Зотову , она  подстегивающе  проорала:
- Мне  он  тоже  совсем  не  понравился! Покажи  ему , любимый , на что  ты способен! Порадуй  меня  своей  благородной  жестокостью!
Она  вопила  и , топая  ногой , подгоняла  Евгения  разговорами  о  прочности  их  союза -  о  том , как  же  филигранно  они  этой  ночью  будут  тереться сосками  и  о  тщательном  уходе  за  его  телом  ее  знакомого  травматолога  Никиты  Марова: литератор  свою  жену  не  порадовал.
Зотова , правда , тоже.
Павла  Зотова  намного  больше  интересовала  судьба  не  лежащего  на  краю  бордюра  литератора  Шилкина , а  увиденного  в  зоопарке  пони.
С  чистящим  его  работником  безропотное  животное  разговаривало  лишь  взорами , но Павел  Зотов  безусловно  догадывался , как  же  ему  обидно  быть  низеньким  пони.
Их  разговор  Зотов  воспринял  почти   дословно:
«Славно  ты  сегодня  потрудился , - говорил  про  себя  работник. – Не  сгорел? Не  надорвался?»
«С  чего  это  я , - мрачнел  пони , - должен  надорваться?»
«Некоторые  ребята  были  довольно  пузатые»
«Плевал  я  на  их  пузатость. Конь  кого  угодно  выдержит»
«Это  ты-то  конь?»
«Был им  и  остаюсь! И  заканчивай  со  своими  шуточками - слушать  тебя , дурака , противно».
У  Павла  Зотова  есть  шестилетний  сын , и  он  заставит  его  помнить , что  пони - это  маленький  конь. Смирный , но  настоящий. Добрый  и  с  детским  норовом.
Зотов  заставит  своего  сына  запомнить  именно  это.
Фролов  приобретет  своему  боевой комплект  снаряжения  немилосердного  команча  и  намоленное  изображение  древнего  ламы.
У  Мартынова  никакого  сына  нет  и  в  помине. Или  есть , но  не  под  его  фамилией ; Мартынов  неразрывно  с  собственной  оболочкой  трясется  в  московской  подземке  и  еще  не  берется  попробовать  свои  силы  на  стезе  мелкого  воровства.
 Мартынов  удобно  сидит. Пока  не  попросят  об  уступке , он  не  не  встанет - развалившийся  возле  него  педикулезный  рыболов  временами  постукивает  Мартынова  по  ребрам , вероятнее  всего , предлагая  разделить  радость: восхититься  провонявшим  весь  вагон уловом. Мартынов  добычей  рыболова  не  восторгается. Он  обращает  внимание  на  очень  схожих   юношей , таких  худых , что  до  сердца  и  пальцем  доскребешься ; они   посматривают   друг  на  друга  с  поразительным  согласием: воплощая  в  жизнь  махаянские  идеалы  компромисса? - в  ушах  у  них  проводки  от  плейеров , но  какую  они  слушают  музыку , Мартынов  не  разобрал. Монотонный  шум  под  московской  землей. Растворение  слуха  в  пытаемой  тишине – в  ее  же  конвульсиях.
Так  что  же  они  слушают? пока  не  ясно.
Мартынов  возвращается домой  с  серьезного  перепоя: два  дня  в  бессонном  он  полете  выдержал , а  на  третий  приземлился. Чувствует , что , «если  не  отосплюсь , то  и  конец  мне , уже  без  сновидений  отдыхать  стану». Причем , в  тех  местах , где  он  летал , Мартынову  спать  несподручно: его  и  новым  заходом  на  цель  отвлекают , и  нервозный  простолюдин  Валентин «Гурон» Дрындин  визгливо  по  кровати  катается.
Дрындин  в  белой  горячке , он  утверждающе  кричит: у  меня  нет  ничего , кроме…
Валентин  умолкнул , не  договорив , и  Мартынов  попытался  ему  подсказать.
- Кроме  женщины? – спросил  Мартынов.
- Нет  у меня никакой женщины , – продолжал  бушевать  «Гурон» , - а  если  бы и  была ,  то  это  не  в  счет!
- Тогда , может , кроме  работы?
- Не  паясничай , Мартынов! Какая  работа , какие  галстуки!
- Тогда , - утверждает  Мартынов , - остается  здоровье.
- Да  какое  у  меня  на  хрен  здоровье?! Когда  я  курю , дым  у  меня  и  из  груди  валит , настолько  легкие  паршивые.
- В  таком  случае , не  знаю , - налив  себе  еще  немного  бренди , сдался  Мартынов. – Не знаю , Гурон , не  хочу….
- Так  знай! У  меня  нет  ничего , кроме…
- Ну?
- Кроме  ничего!
Получается , кое-что  у  «Гурона» Дрындина  все-таки  есть. Но  надолго  ли  ему  этого  хватит? Мартынова  не  столкнуть  в  отточенное  безразличие  к  несчастьям  русской  нации , и , перебирая  в  бесплодном  к  аналитике , но  все  же  разуме , достойные  состояния  этих  юношей  варианты , он  рискнул  предположить , что  они  слушают «Аве  Мария» Шуберта.
Данное произведение  обладает  харизматической  скоротечностью , и  Мартынову  было  любопытно , долго  ли  у  них  продержится  осадок  после  его  скорого  окончания.
У  Мартынова  он  обычно  сладкий: миндальное  пирожное  с  щепоткой  вифлиемской  пудры. Держится   он  у  Мартынова  преимущественно  недолго - то  ли  голодные  будни  проснувшегося  то  ли  зависть  к  себе  самому , но  до  рождения ; отъехав  от  «Сокола» , где Мартынов  и  начал  наблюдать  за  юношами  , поезд  остановился  в  туннеле. Мартынов  не  понимает , почему  он  встал.
Не  понимает. Не  должен   понимать. Ибо  даже  самые  быстрые  собаки  не  лазают  по  деревьям ; в  вагоне  все  стихло , и  Мартынов явственно  услышал , чем  же  они  заслушивались: выяснилось , что  в  их  плейерах  играла  одна  и  та  же  песня.
Со  своим  предположением  Мартынов  не  ошибся.
Они  слушали  одно  и  то  же , но  немного  не  Шуберта - это  музыкальное  произведение  состояла  из  пискливого  голоска , невыносимо  выкрикивающего «мальчик-гей , мальчик-гей , мальчик-гей»  и  какого-то  совершенно  искусственного  фона , в  котором , как  показалось  Мартынову , на  связь  с  живым  инструментом  не  выйдет  и  вся  кодла  работающих  на  ГРУ  медиумов.
 Юноши  упивались  невеликой  песней , Мартынов  наиболее  яростен , когда  у  него  стоит , и  он  не  запомнил  ни  абзаца  из  составленного  епископом  Феофаном  сборника «Святоотеческих  наставлений  о  молитве  и  трезвении» ; на  второй  день  бессонного  полета  Мартынова  узнала  своевременно  нетрезвая  женщина.
Для  кого  она  была  своевременно  нетрезвой  Мартынов  открытием  глаз  не  поинтересовался. Он  уже  устал  открывать  их  по  любому  поводу - женщина  его  узнала , Мартынов  ее  не  совсем ; она  с ним  эмоциональна , Мартынов  уловил , что  ее  зовут  Томой  и  бесчувственно  заговаривается: 
- Тома , Тома , вот  бы  пить  мне  дома – дома , где  лишь  я  и  где  нет  тебя… Так  мы , говоришь , в  одном  институте  учились?
- В  одном , - подтвердила  она. 
- Я  тоже  так  думаю , - с  окутанными  сигаретным  туманом  гландами  сказал  Мартынов. -  И  ты  меня  помнишь?
- Конечно , Мартынов , помню. А  ты  правильно  делаешь , что  думаешь: человек  же  не  мячик  для  гольфа , он  должен  думать , а  у  нас  с  тобой на  третьем  курсе  был  короткий  роман  и  ты  оставил  меня  не  ради  кого-нибудь  другого. По-моему , ты  оставил  меня  только  ради  самого  себя.
- Я  тоже  так  думаю , - не  спорил  с  ней  Мартынов. - А  вот  тебя  я  не  помню.
- Не  может  быть!
- Я  тоже  так  думаю…   
Мартынов  пил  бренди. Водку , пиво , десертные  вина , кофейный  ликер  с  несколькими  каплями  оливкового  масла ; господин  Фролов , дотошно  рыщущий  по  пыльным  фолиантам  за  своей  долей  Sophia  Perrenis , столько  не  пьет.
На  дачу  он  обычно  приезжает  один  и , слушая  двенадцать  этюдов  Шопена , предпочитает  не  дремать , а  сравнивать  теории  бессмертия: библейскую  с  теорией  Федорова.
Заторы  и  набросы , galosh… в  галошах  несовпадения  я  следовал  заповедям , и  меня  оттеснили , стеклянные глаза  не  обманывают , мне  видна  взаимосвязь между  выдыхающимся  марафонцем  и  жаждой  наживы ; пригласив Фролова  на  сушеные  мухоморы , его  выхолощенный  сосед  по  даче  Михаил  Васневский  вместо  благодарственной  молитвы: «спасибо  за  хлеб , который  ты  нам…»  прочитал  отрывок  из  сутры «Сердце  мудрости».
«Форма - это пустота , пустота - это форма» , фрапс… бунц… дунц… дунц? флунс!… возможно , возможно… Фролова  с  Васневским  отпускают  гнилостные  ароматы  материальной  суматохи , Фролова  с  Васневским  обнимают  прогуливающиеся  орлы ; Фролов  пребывает лишь  у  подножия  решения  своих  фундаментальных  проблем.
Он  протягивает  руку  за  грибами. Час  спустя  вернувшись к  себе , вплоть  за  рассвета  шатается  внутри  забора  собственной  дачи.
Ночь , темень , теме…нь , нь…  нь , Фролову  не  спится. И  рыба. Она  летит , махая  плавниками. Потом , опираясь  на  них  же , ходит  по  дну - прыгает , снова  летит , трехметровые  дождевые  черви , исламский  гносис , наследный  принц  Сетоку  Тайси  с  его  коронным  «Пусть  народ  трудится». Капище  идолопоклонников , Магендавид  и  Менорах. Настороженный  Гарри  Каспаров.
Черный  теленок.
- Доброй  ночи , - сказал  теленок.
- Вам  того  же , - кивнул  Фролов.
- Мне  того  же. Почему  не  спим?
- Потому  что  не  спится. Я  же  поел  сушеных  мухоморов  параллельно  с  размышлениями  о  теории  Федорова. Он  говорил , что  человек  существо  погребающее , но  придет  время , когда  он  станет  существом  возрождающим  и  воссоздающим , и  сможет  вернуть  жизнь  своим  родителям. Они  ему  жизнь  дали , а  он  им вернет. Но  не  свою , а  опять  таки  их – ту , которая  у  них…
Перепрыгнув  через  металлическую  сетку , теленок  понимающе  похлопал  Фролова  копытом  по  плечу.
- Жизнь  не  жизнь , если  она  не  твоя , - безаппеляционно  рыгнул  он. - Я  здесь  у  вас  попасусь , вы  не  против?
- Да  сколько  угодно.
  Женщина - это  еще  не  всё , ты  выдохни… сдержи  слезы ; на  багажнике  принадлежащего  антихристу  велосипеда  лежит  крохотный  гроб , рядом  с  Фроловым  пасется  теленок - мычит  и  хрипит. Трется  мордой  об  его  вельветовые  брюки.
  Внезапно  пропадает.
  С  исчезновением  теленка  Фролов  не  остался  в  одиночестве ; он  услышал , как  кто-то  кричит:
- Прекращай  издеваться , гадина , не  унижай  моего  неучастия!
 Кричат  откуда-то  с  неба , и  Фролов  поднимает  голову - небо  на месте , а на  лунном  полумесяце  висит  еле  заметный  с  земли  мужчина , словно  бы  зацепившись  за  него  ремнем  или  самой  задницей ; он , наверное , и  кричал , но  вряд  ли  Фролову. Скорее , кому-нибудь  с  млечной  совестью.
- Снижай  меня  вниз , - не  прекращает  орать  незнакомец , - тебе  же  сто  раз  говорили , что  я…
- Постойте , а  как  вы  туда  поднялись? – перебил  его  Фролов.
- Это  не  я  туда  поднялся - это  он  за  мной  спустился… Отпусти , гадина , не  хочу  я  так!
  Что  в  этой  дрожи? что  за  ней? кому  мне  броситься  на  шею? Не  объясняя  в  чем  я  злей  и  почему  я  не  умнею - тем , кто  бегает  голыми  под  дождем , и  в  снегопад  ни  к  чему  одеваться. Йо!
  Эрекция?
  Поясница… Все  тело  в  жестких  малиновых  волосках.
  Недостаточная  целостность  бытия.
  Фролов  бы  не  стал  вырывать  у  отшельника  последний  кусок  лососины: непозволительно  мне  его  отвлекать , подумал  он , пойду-ка  я  лучше  домой  и  сложу  там  стихотворение  об  ученике  апостола  Павла  Лукане  и  об  опекающем  юную  монахиню  рантье.
Стихотворение  он  вымучил , выдавил , сложил: «над  водой  крепнет  пламя , но  деву  неймет…» – сделав  из  испачканного  стихами  листа  корявый  треугольник , Фролов  убрал  его  в  конверт  из-под  старой  пластинки  с  двенадцатью  этюдами  Шопена: на  самой  пластинке  и  «Эолова  флейта» , и  вдумчивая  лирика  седьмого  и  восьмого , а  на  одиннадцатом  ля-минорном  этюде  Фролов  нередко  впадал  в  томящую  апатию: чем  же  я  занят , когда  ничем  не  занят? теряют  ли  сознание  растения? нимфеи-кувшинки , бегонии? Фролов  похититель  дыма.
Он  запутался.
Гартман  словно  бы  про  него  сказал , что  «эстетизм - это  симптом  религиозного  бессилия».

Про  Михаила  Васневского  Гартман  ничего  не  говорил. Говорить  о  нем  особенно  нечего , поскольку  полусумасшедший  чиновный  человек  Васневский  тридцать  семь  лет  прожил  в  Щукино , избегал натощак  тяжелых  наркотиков  и  никому  не  позволял  таскать  себя  за  шкирку.
В  января  2002-го  позволил -  никому  иному , как  Редину , накануне  днем  услышавшему  от  Светланы  Тимофеевой: «вот  если бы  твоя  спина  была , как  у  дрофана , грудь , как  у  лоринога , губы, как у  иссодейского  рогороя , шея , как  у  чаньского  бразахуна» -  отбрасывая  устаревшие  понятия  о  чести  и  достоинстве , Редин  не  поставил  стакан  на  стол , он  его  фактически  туда  бросил , закричав: Васневский  накачал  тебя  дрянью! Михаил  у  меня  нахватает… куда же  мне  отволочь  Михаила? всхлипывающий  Васневский  поддерживал  оборону  только  словами.
Несчастный  я  дронт , думал он , единственный , кого  свиньи  еще  не  истребили.
- Отпусти , - поднывал  Михаил , - выпусти , и  я  не  расшибусь…
- Незачем  тебе  вздыхать , будь  мужчиной , - сказал  Редин. - Лучше слушай – решив  приблизиться  к  женщине , а  также  жить с  ней , жениться  на  ней , ты обязан  помнить , что  грудь  у  тебя  должна быть , как  у  лоринога… или  дрофана , а  шея , как  чаньского…  дзенского  рогороя…  Помни  об  этом. И  помни , что она  об  этом обязательно  вспомнит.
- Калейдоскоп , - пробормотал  Васневский.
- Прибор-игрушка , - кивнул  Редин. 
- Ничтожная  социальная  роль , - прошептал  Михаил.
- Расползающиеся  надежды , - процедил  Редин.
 По  походке  Редина  видно , что ему  некуда  идти. Просветленным  также  время  от  времени  надлежит  нажираться , и , проходя  мимо  милиции , Редин  плотно  сжимал  зубы – не  в  силу  ненависти: перегаром  не дыхнуть.
Редин  тащит  излучающего  тревожное  обаяние  Васневского  к  метро «Октябрьское  поле» , и  на  них  одновременно  переводит  взгляд  молодая  чета  Култыгиных.
Почти  прозрачная  Инна  следит  за  Рединым  с  Михаилом  Васневским  никого  из  них  не  осуждая , но  ее  одутловатый  муж  Геннадий  настроен  более  критично.
- Посмотри  на  них , Инночка , - мягко  сказал  он  , - беспристрастно  посмотри. Это  же  не люди. Это  уроды.
- Успокойся.
- Да  ты  посмотри  на  них! У  них  такое  выражение  лиц , будто  бы  их  насильно  здесь  держат! И  у  того , кого  тащат , и  у  того , кто  вроде  бы  должен  радоваться  жизни  куда больше  первого. – Геннадий  Култыгин  еще  ближе  подкрался  к  ее  уху. – Уроды! Стопроцентные  уроды!
- Раньше  ты  был  поспокойней , - вздрогнула  она.
- Тогда  я  плохо  видел , - сказал  Култыгин , - а  теперь  я  в  линзах  и  все вижу. И  этих  двоих , и  вот  ту  женщину  с  тучным  пуделем , и  мрачного  мужика  в  полосатом  петушке. У  них  тоже  выражение  лиц , будто бы  их  насильно  здесь  держат. – Роняя  пепел  на  ее  сапоги , Геннадий  не  преклонял  коленей , чтобы  его  сдуть. - Непросто  нам  будет , Инночка , под  этим  солнцем. Вокруг  же  одни  уроды.
Инна  Култыгина  своему  мужу  не  возражает. Они  же  с  ним  не  просто  семья , они  с  Геннадием  еще  и  фигуристы: совместно  точат  коньки , катаются  на  третьеразрядных  соревнованиях  в  одной  паре ; сверхталантливой  девочке  Инне  Раденко  с  самого  детства  прочили  большое  спортивное  будущее , но  в  неполные  семнадцать  она  уже  навсегда  распрощалась  с  олимпийскими  надеждами.
Однажды  встретив  Геннадия  Култыгина , она  в  него  беспричинно  влюбилась , и  они  стали  кататься  вместе.
Геннадий  Култыгин  фигурист  совершенно  никакой , и  до  того , как  он  начал  кататься  с  Инной  Раденко , идиотом  называли  лишь его одного , но , когда  они  предстали  перед  презрительными  судейскими  взорами  единой  парой , «на  скорую  руку  тронутыми»  нарекли  их  обоих: с  Геннадием-то  все  понятно , с  сожалением  перешептывались  в  кулуарах , а  Инночку  Раденко  весьма  жалко - ей  бы  прославлять  страну  и  на  победном  первенстве  мира  слушать  в свою  честь государственный  гимн , а  она  с  этим  бездарем  божественный  дар  загубила.
Но  умение  любить - это  тоже  божественный  дар. И  Инна  Култыгина  его  в  себе  не  прикончила. Геннадия  она  любит , и  для  нее  любить  Геннадия  на  несколько  порядков  важнее , чем  вечно  пихающий  гимн ; ее  несосредоточенная  на  получении  удовольствий  подруга Лахонина  жаловалась  фигуристке , что ее  «никто  никак  не  хочет» , и  Инна  сказала  ей:
- Не  грусти , подруга. Тебя  хочет  государство.
- Кто? – спросила  Лахонина.
- Государство , - ответила  Инна. - Оно  всех  хочет.
- Неужели? Даже  меня?
- Всех.               
 Как  говорил  Максимилиан «Неподкупный» Робеспьер: «С  тех  пор , как  я  увидел  правительство  вблизи , я  смог  увидеть  преступление  совершаемое  ежедневно».
  Нине  Лахониной  от  этого  ни  тепло , ни  холодно , и , застилая  кровать  после  особенно  одинокой  ночи , она  неожиданно вспомнила  о  Майкле  Джексоне - не  о  нем  самом , а  о  тех  детях , над  которыми  он , согласно  молве , надругался.
  Изменения  в  его  разуме , по-видимому , стали  происходить  из-за  нездорового  стремления  Майкла  превратиться  в  белого – Лахонина не  удивится , если  он  со  временем  примкнет  к  Ку-клукс-клану , но сейчас  она  вспомнила  о  тех  несчастных  детях , и  сила  воздействия  данного  воспоминания  была  очень  существенной.
У  Нины  Лахониной  добрые  голубые  глаза , и  они  моментально  покрылись  слезами.
Она  долго  плакала. 
Лишь  приход  людей , чья  квартира  находилась  непосредственно  внизу , привела  ее  чувства  в  состояние , хоть  сколько-нибудь  способствующе  предстоящему  ей  общению. Господа  из  нижней  квартиры  сказали  Лахониной , что  у  них  протек  потолок  и  возложили всю  вину  за  происшествие  на  ее  сутулые  плечи.
«Потолок  протек  не  из-за  моей  халатности , а  из-за  неконтролируемых  мною  слез… сказать  не  могу. С  вами  я  практически  не  знакома , больше  того , я  не  открываю  душу  и  перед  посещающей меня  во  сне  Феодосией  Тирской: поцелую  ей  руку  и  просыпаюсь  через  два  дня  с феноменально  распухшими  губами» -  выслушав  людей  из  нижней  квартиры  с  некоей  затаенной  во  взгляде  таинственностью , Нина  Лахонина  согласилась с   обоснованностью  их  претензии  и  пообещала  произвести  им  побелку  за  счет  своих  средств  и  участия.
Весь  следующий  день  она  простояла  на  шаткой  стремянке , инертно  работая  на  посторонних  для  нее  людей.
Искупая  вчерашнюю  несдержанность  и  подозревая  себя  в  излишней  чувствительности , Нина  Лахонина  катала  по  потолку  упертый  валик , пока  не  вспомнила  о  Майкле  Джексоне.
 На  ее  удачу  хозяев  не  было  дома , и  Нина отрешенно  прорыдала до  самого  вечера. Она  продолжила  рыдать  и  у  себя: к  ее  нижним соседям  ворвались  залитые  ею  еще  более  нижние , и  все  они , сцепившись  стенка  на  стенку , не  чинили  помех  для  ее  ухода.
Нарыдавшись  вдоволь , Нина  Лахонина  выжала  свою  блузку  и  с  опаской  включила  телевизор. Там  были  электронно-лучевая  трубка, блок  синхронизации , конденсаторы  переменной  и  постоянной  емкости ; в  телевизоре  был  и  Майкл  Джексон. Возвышаясь на  окутанном  дымом  помосте  над  бушующей  толпой , он  похотливо  завывал «Give  in  to  me»…
Лахониной  пришли  в  голову  слова  апостола  Павла: «Желание  я  имею , но  осуществить  добро  не  умею» - в  ту  же  секунду  Нина  стала  хрупкой  бабочкой  и   прилетела  в  убежище  заждавшейся  своей  очереди  гусеницы , прерывисто  шепча  личиночной  стадии  будущих  поколений: «Боже , как  же  у  меня  болят  крылья…».
Свернувшись  перед  ней  в  клинической  истоме , гусеница  завистливо  вздохнула:
- Зато  они  у  тебя  красивые.
- Но  болят  же , - простонала  бабочка.
- Красиво болят? – спросила  гусеница.
- Не  красиво...
Исследуя  боль , ученые  не  принимают  в  расчет  ее  красоту. Измученный  дятел  колет  дрова  на  заднем  дворе  патриархии. Фролов полностью  контролирует  ход  своей  борьбы  за  выживание.
Кого-то  насилуют  пришельцы.
Редину  мешают  размышлять  в  одиночестве. О  том , страшно  ли  тигру , когда  он  в  клетке  с  самим  собой: «Наверное  нет , он  же  с  самим  собой: тигр , конечно , хищник , но себя  же  он  не  съест. Ну , а  если  ему  положат  недостаточно  мяса , ему  что , с  голода  подыхать? Но  не  себя  же ему  есть? А  кого? Но  не  себя  же А  кого?! Выходит , что  некого…  жуткая  вещь… а  если есть  себя  понемножку? по  маленькому  кусочку? В   духовном  плане  это  допустимо , но  физически… тут  задумаешься» -  размышлять ему  мешает  сухощавый  молодой  человек , вульгарно  ходящий  вокруг  него  все  чаще  сужающимися  кругами , имея   в  виду  не  конкретно Редина.
  Кто  его  слышит , тех  он  и  спрашивает:
- Люди , услышавшие  меня  люди  плоской  по  духу  земли , не  испытывает  ли  хоть  кто-нибудь  из  вас  желания  мне  помочь?
  Без  паники – я… Я. Вхожу  на  прямой  в  поворот. Вот. Он  вроде  бы  был – поворот. Но  все  же  обман. Лишним  являлся  четвертый  стакан.
  Ощущая  в  собственном  сердце  неплохой  запас  тяжести , Редин  подумал: бог  с  ним , вызовусь. И  если  оказание  помощи , в  которой  он  нуждается , будет  для  меня  самого  не  очень  энергозатратным , то  пожалуй  и  помогу - я  как-то  убил  муху , а  она  вновь  устремилась  к  небесам. Ветер  помог.
- Говори , парень , как  тебе  помочь , - прочеканил  интонацию  Редин , - чем  меньше  попросишь , тем  больше  шансов , что  помогу.
Молодой  человек  растерянно  улыбнулся.    
- Меня  сегодня  днем , - сказал  он , - оставила  любимая  девушка , но  я  до  сих  пор  не  могу  в  это  поверить. Вы  меня  не  ущипнете , чтобы  я  окончательно  убедился , что  подобная  говенная  жизнь  мне  не  приснилась?
- Не  приснилась , - пробормотал Редин – Вам  ребрышки  или  рульку? девочку  или  лосенка? Эти  рубцы  у  вас  после  вскрытия вен?
  Редин  ущипнул  его  с  пониманием , и  в  том  обстоятельстве , что , откричавшись , молодой  человек  посмотрел  на  содержание  вечерней  столицы  с  вызывающей  подражание  трезвостью , Редин  обрел  свое , ни  в  чем  не относимое  к  прочим  раскаяние  в  действиях , свершаемых  не  им  и  не  людьми ; Редин , как  и  Мартынов  с  Седовым , один  из них , но  Игорь Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , любитель  земных  женщин и  насаженной  на  шпагу  чучвары  из  небесного  помета , носит  нижнее  белье  с  вышитым  сиреневым  бисером  предупреждением «Nemo  me  impune lacessit» и  принципиально  не  учится  любви  к  ближнему - двадцать девятого  августа  2001  года  крупная  глупая  девушка  завела  Жака  Бирри  намеками  на  согласие.
  Оказавшись  без  лифчика , она  предпочла  вырываться. Демон  Жак  уговаривал  ее  не  торопиться  с  отказом.
- Ну , чего  тебе  стоит , ты  же  уже  большая , - все  еще  стягивая  с  нее  джинсы , бормотал  Жак  Бирри. - Я  же  не  виноват , что  ты  меня  вынуждаешь…
  Проявляя  постыдное  неразумие , Оксана  Бурова  вцепилась  демону  в  волосы  и  попыталась  освободить  для  удара  левое  колено.
- Отбой , Игорь , - прокричала  она , - я  не  хочу  быть  большой  ради  этого! Иди  домой  и  расслабься  там  с  постером  матери  Терезы!
- Ты  причиняешь  мне  боль , - недовольно  прошипел  Жак  Бирри.
- Не  я , а  ты  сам! Но  моими  руками. У  тебя , Игорь , слишком  длинные  руки , чтобы  держать  их  при  себе!
 Им  не  слишком  удавались  разговоры  на  языке  тела. Да  и  другие что-то  не  шли: ты  мне , цыпочка , дуру  не  гони… пошел  к  черту , чмо! - Игорю  Рутаеву  все  это  приелось и , оттолкнув  ее  прочь  посмотрел  на  Бурову  как-то  по-новому. Так  по-новому , что  ей  тут же  захотелось  обратно  в  объятия.
- А   ведь  ты  вполне  интересна , - сказал  он , - ты  даже  и  кому-нибудь  из  мертвых  могла  бы  понравиться: из  мертвых , но  со  вкусом… Считаешь  себя  маленькой?
- Да , но  пойми…
- Считаешь , будь!
  Кто-то  стирает  отпечатки  пальцев  с  рукоятки  пистолета , а  кто-то, не  желая  ощущать  следы  пистолета  на  руках , вытирает  после  стрельбы  лишь  сами  ладони - Оксана  Бурова  не  носит  на  голове  с освященной  верблюжьей  шерстью , и  Жак  Бирри  кладет  одну  руку  ей  на  затылок…
- Что  ты  делаешь?! – кричит  она.
  Другой  он  крепко  берет  Бурову  за  щиколотку. Резко  выдыхает  воздух  и  складывает Оксану  в  гармошку.
  Взглянув  на  геометрию  получившегося  творения , Жак  удовлетворенно  видит , что роста  в  Буровой  теперь  не  больше  полуметра в  подлунном  исчислении: сантиметров  сорок  пять , сорок  восемь - если  оценивать  с  неба  через  треснувшее  пенсне.
- Смешная  ты , -  усмехнулся  демон , - на гармошку  похожа. Но лично  я  на  тебе  играть  не  буду. Пусть  кто-нибудь  другой  проходится  односложными  гаммами  по  твоим  эрогенным  зонам.
- Поимей  совесть , Игорь , - испуганно  воскликнула  Бурова , - а  поимев  совесть , ты  и  меня… Верни , как  была , на  все  соглашусь!
- Нет , Бурова , - сказал  Жак  Бирри. -  Ты  уже  и  раньше  соглашалась , достаточно.
 Когда-то  Игорь  Рутаев  ей  поверил. Молодой  был - всего  на  десять  минут и  моложе , но  демоны  стареют  не  медленнее  людей , а став  старше  даже  на  десять  минут , люди  вряд  ли  делают  этим  шаг  к  началу.
  С  Буровой  демон  расстается. Оставляя  ее  быть маленькой: она  же сама  не  захотела  себе  соответствовать , Оксана  Бурова обреченно  прокричала:
- Не  человек  ты!
- Твоя  правда , Бурова , - уходя , согласился  он.         
 
  Не  пой  мне  перед  сном  тягучую  песню  о  своем  настроении. Да , милая , не  пой. Ты , как  косточка  в  моей  вишне. Во  мне  самом. Тебя  не  научишь  быть  мягче. А  у  меня , дорогая  моя , даже  когда  я  грызу  теплую  воду , зубы  крошаться.
  Спокойной  ночи , родная.
  Постоянно  держи  в  голове , что  и  морские  узлы  не  навсегда
- Я  тебе  жить  не  мешаю? – спросила  у  Алексея  Жиркова  ни  в  чем  не  отказывающая  демонам  Мария  Ковалевская.
Она  всегда  говорила  довольно  много , но  сейчас  Мария  отдаляется  от  доступных  ее  интересам  тем ; вина  ли  в  этом  обличающего  счастье  поэта  Лукумова? вероятность , честно  говоря, высока - двумя  днями  раньше  беря  у  него  интервью , Мария  призналась Лукумову: «Я  о  вас  немало  слышала».
Поэт  улыбнулся  и  сказал: «А  я  о вас  совсем  ничего. Про  меня  говорят , что  я  сильный  поэт , но  я  становлюсь  сильным  только  когда  напьюсь»
«Вы  предпочитаете  работать  пьяным?»
«Пьяным  я  предпочитаю  драться. А  перед  вашим  приходом  я  как  раз  неплохо  нализался».
Мария  натужно  рассмеялась: «Но  вы  же  не  будете  драться  с  женщиной»
«Почему  это не  буду? – пробасил  Лукумов. - Я  дерусь  с  кем  угодно». Поэт  в  футболке  «Reebok» , со  свисающей  слюной  и  прыщавыми  голыми  руками - вернувшись в  редакцию , Мария  Ковалевская  долго  прикладывала  различные  холодные  предметы  к  заметно  подпорченному  левому  глазу: материал  не  получился , но  сомнений  в  несмываемом  воздействии  настоящего  исскуства  у  нее  уже  не  осталось. Никаких. Ни  малейших.
 Лукумов   виноват , да  и  Алексей  Жирков… может  быть , ничего  нельзя  исключать ; в  первый  раз  раздев  Алексея  и  обнаружив у  него  на  груди  приколотую  прямо  к  ней  Звезду  Героя , Мария  отпрянула  от  него  с  осмысленными  подозрениями: «не  подходи , собирайся… ты мне  что-то  не  люб» - бездомный  десантник  Жирков  их любезно  рассеял. 
Почти  не  беспокоясь  о  том , чтобы  пусть  немного , но  все  же  приокрывать  рот , он  сказал  ей: «Мне  эта  Звезда  досталась  по  переписке  со  смертью , и  я  не  вижу  смысла  выставлять  ее  под  праздные  глаза  разного  сброда. Но  от  раздевшей  меня  женщины  скрыть ее  я  не  смогу. Я  заслужил  эту  Звезду , а  она  заслужила ее  увидеть…
- Извини , Алексей , что  я  вмешиваюсь  в  твои  размышления , - сказала  Мария  Ковалевская , - но  по-моему , они  идут  у  тебя  не в  связи  с  заданным  мною  вопросом. Ты  мне  ответь , а  затем  уже  и продолжишь. Скажи , я  тебе  жить  не  мешаю?
- Да  едва  ли , - ответил  Алексей. -  А  откуда  появились  волнения?
- Из  будущего , - тихо  сказала  Ковалевская.
- Из  далекого , наверно? – с  типичным  для  себя  выражением  лица спросил  Жирков. - Как  возвращение  с  целью  возврата  власти  создавших  нашу  цивилизацию  инопланетян?
- Как  что-то  уже  случившееся , - грустно  протянула  Мария.       
 Она  не  думает о поэте Лукумове  и  не прячет от  молодой  собаки  кости  уже  умершей ; Марии  Ковалевской  не  интересно , что  девиз на  королевском  гербе  Великобритании «Бог  и  мое  право» написан на  французском  языке.
  Еще  в  меньшей  степени  ее  интересует  о  чем  сейчас , заходя  в  свой  подъезд , вспоминает  Редин. О  неугасимом  огне  семи  грошовых  лампад , о  чувствительном  византийском  император , который , никого  не ослепив , считал  день  прожитым  зря , об  апрельской  поездке  в  Саратов? О  ней – Редин  стоял  на  крыше  жилого  дома  начала  девятнадцатого  века , и  на  его  плечах  висела  тяжесть  прерывистого  тревожного  сна ; сегодняшний коньяк  бегал  по  венам наперегонки  со  вчерашним  вермутом , столь  высоко  Редин  был  не один.
  Грузная  девушка  с  огромными  четками  оказалась  там  еще  раньше  него , и , решив  с  ней  заговорить , Редин  спросил  ее: «Здравствуйте , красавица , вы  меня  с  собой  не  познакомите?». Девушка  ноль  внимания.
  Редин  уже  собирался  попенять  ей  за  излишнюю  холодность , однако  она  опередила  его  слова  своими  действиями , непреклонно  шагнув  к  земле.
  Чем-то  накачана? совсем  без  меры  расстроена? полета  не  получилось: метра  два  с  половиной , три ; девушка  встала , отряхнулась , подобрала  четки , но  Редин  все же  понимающе  хмыкнул: «Не  до  меня  ей. Не  до  меня».
  В  Саратове  он  пробыл  четверо  суток , в  Москве  он  вспоминает  о  нем  восьмой  месяц ; набрав  код , Редин  входит  в  подъезд , захлопывает за  собой  дверь , но  не  полностью. В  силу того , что  кого-то  услышал.
   Поэта  Лукумова.
- Подождите , не  закрывайте! – прокричал  Редину  неизвестный ему  сновидец. – Да  не  закрывайте  вы! Ну  же! Кому  говорят!
  Ветер… и  ветер , как  в  тундре  на  святки , и  дома  есть  чем  заняться: можно  и  подремать , и  переложить  на  ноты  иероглифы  Бусона ; нехотя  дожидаясь  блеклого  мужчину  в оранжевой  бейсболке , Редин  задубел  и накликал  перспективу  продолжительного  насморка , как  это  уже  случалось  с  ним  в  Рязани  после  четверти  пластмассового  ведра  калгановой  настойки  и  смутного  копирования  на  семнадцатиградусном  морозе  пейзажей с  фигурами Григория  Сороки - дверью  перед  быдловатой  физиономией  поэта  Редин  не  стукнул. Нехорошо , как  ему  показалось , оставить  просящего  человека  без  положительного  отзыва на  его  просьбу – лишь  собственную  карму  испоганишь. Маловероятно , конечно , но  вполне  возможно , очень  даже… не  уверен ; они  поехали  в  лифте. Редин  с  неоднозначными представлениями  о  том , кто  же  катается по  ночам  по  проложенной  на кладбище  лыжне , Лукумов  с  прямоугольной  коробкой  конфет – хихикая , поэт отстраненно насвистывает  «Кто-то  с  горочки  спустился» , а  затем  выхватывает  из  коробки  сантиметров  тридцать  легированной  стали  и  тычет  данным  ножом  прямо Редину  в  подбрюшье.
- Деньги  и  часы! – приказал  поэт  Лукумов. - И  быстро!
 Постящийся  бес  в  краю  оснащенных клыками херувимов: у  него  нож  и  инициатива , ну  а  Редин , само  собой , вспыхнул  и  после  разговора  руками  подключил  к  беседе  обе  ноги - это , вероятно , было  лишним , но  Редину  сложившаяся  в  лифте  ситуация  показалась  слишком  обидной. Не  заслужил  он  такого.
  Как  обыкновенный  смертный  человек , с  закономерным  отторжением  воспринимающий  длинный  нож. Тем  более  в  вонючем  лифте.
  Потому  что  исключительно  о True love  можно сказать: режьте. Она  от  этого  только  растягивается.
- Обидься  на  меня , - ответственно  предлагала  Редину  Мария  Ковалевская  в  июле  1995-го , когда  они  еще  были  вместе.
- Я  не  могу  на  тебя  обидеться , - воскликнул  Редин , - я , вообще , не  понимаю , кто  тебя  надоумил  столько  от  меня  требовать. Ты же  для  меня  все. Я  тебя  очень  люблю - повстречавшись  с  тобой , я  даже  простил  всех  своих  прежних  женщин. Они  же  были  женщинами , а  я  в  них  этого  не  видел. Видел , но  ты  меня…
- Говорю  тебе , обидься , - настаивала  она.
- А  тебе  известно , - спросил  Редин , - что  во  сне  я  пишу  книгу? «Камасутру  цепных  рачков»? Каждую  ночь  по  несколько  страниц? Придет  время  и  я  в  нее  непременно  загляну… Ну , хорошо , хорошо – предположим , обиделся.
- Видишь , это  нетрудно. И  слепой  разглядит , как  легко  и  просто мне  попасть  между  ног. – Мария  Ковалевская  неискренне  улыбнулась. - Слепой разглядит , но  у  нас  развелось  слишком  много  зрячих… А  теперь , Редин , бей.
  Я  лез  к  тебе  через  забор. Он  сделан  из  твоих  мужчин , что  вились  рядом – с  тобой  рядом. Будто  гнус… Кто  я  теперь?
 Один  из  них.
 Чем  обозлен. Возвышен.
- Кого , тебя? – не  понимая , спросил  Редин.
- Бей  наотмашь. И  тебе , Редин , не  следует  бросать  в  небо  скомканные  купюры: они  все  равно не  возьмут  твоей  взятки.
- Ты  что , любимая , окончательно  вошла  в  роль  бесшабашной  дуры? – начал  нервничать  Редин. - Я  наслышан  о  демонах , которые  про  себя  смеялись  над  ангелами , но  ангелы  про  себя  над  ними  уже  ржали - и  пусть  ты  для  меня  по-прежнему  загадка , сам  я  для  себя…   
- Бей! – прокричала  Мария.
- Не  буду  я  тебя  бить. Проси , не  проси , а…
- Ты  мне , Редин , про  диспетчера  иже  духовного  наставника  птиц  не  рассказывай  и  не запинайся. По  голове , но  бей.
- Нет! – из  последних  сил  не  пошел  у  нее  на  поводу  Редин.
- Ну  же , глупый , - сказала  она , - мы  же  с  тобой  взрослые  люди. Но  если  ты  настолько  нерешителен…
- Будь  по  твоему , любимая , - сдался  Редин , - ударю. По  голове?
- По  голове  и  головой , - объяснила  Ковалевская. - Твоей  по  моей. Что  высыпется , пусть  нищие  бесята  подбирают.
- За  наш  счет  они  особо  не  откормятся , - нахмурился  Редин.
- Не  забудь , наотмашь.
- You`ve  got  it… Люби  меня  любить , honey , you`ve  got  it!
  Реальность , разумеется , не  цель , но  после  некоторых  поцелуев  губы  уже  не  разлепишь.
  Они  разлепили  их  шестнадцатого  марта  1996  года – будь  со  мной , как  с  собой. Какой  день , такая  и  ночь , снега  на  востоке , грязные  лужи  на  западе ; Редин с  Марией  Ковалевской  не  были  официально  женаты  ни  одной  минуты.
   Познакомивший  их  танцор  Константин Андриевский , много  позже  сказавший  Редину: «я  волк. Облезлый волк , сконфуженно  охраняющий  свою  отрезанную  голову» , выбрался  из  семейной  жизни  лишь  в  апреле  2002-го - никого  не  прося  ударить  его  по  отрезанной  голове , Константин  выходил  на  связь  с  космосом  через  кусок  посыпанного  солью  ржаного  хлеба.
  Борщей  жена  ему  не  варит , бифштексов  она  Константину  не  жарит ; жена  у  Андриевского  уже  бывшая , но  они  по-прежнему  живут  вместе , по  отдельности  жить  им  негде  и  негде  ожидать  счастья: пасхальный  благовест - окре-еепнем ; строптивое  очарование  ночных  пожаров - за-аамкнемся.
  Квартиру  за  стеной  третий  или  четвертый  месяц  снимает  семья  Махониных , и  в  этой  ячейке  общества  прослеживается  крайне  высокая  плотность психов на семью. Константин  Андриевский  целыми  днями  слышит , как  из-за  стены доносится:
«Объясни  брату , за  что ты  его  любишь». «За  то , что  он  мой  брат». «Нет , ты  объясни». «Он  мой  брат». «Он  мой  сын!». «И  мой  брат». «Родной  брат!». «Родной  брат». «И  родной  сын!». «И  мой  тоже!». «И  твой  тоже». «И  мой!». «И  твой. И  мой  брат». «Родной  брат!».
 Вчерашним  вечером  Андриевский  сидел  со  своей  бывшей  женой  Натальей  на  пятиметровой  кухне , и  у  них  состоялась  очередная  беспощадная  драка ; его  бывшая  жена  ко всему  прочему  еще  и  бывшая  гребчиха , и  ее  самоуверенность позволяла  ей  выкрикивать  вещи , имевшие  к  самому  бою  весьма  косвенное  отношение:
- Когда  я  спала  с  тобой , Андриевский , - говорила  она  , - я  все  больше  убеждалась  в  том , что  я , наверное , лесбиянка. А  теперь я  предлагаю  расшторить  шторы!
- Зачем? – злился  Андриевский.
- Пусть  люди  увидят!
- Обойдутся…
- Тогда  продолжим!
 Упустив  время , от  неприязни  к  когда-то  любимому  человеку  на  санях  развода  не  скроешься.
  Она  неверующая , я  верующий  во  всех  мало-мальски  известных  богов , на  сломанном  носу  второй  час  сидит  оса , любой  мой  пьяный  взгляд  яснее  ее  трезвого , сегодня  Наталья  ушла  на  пару  часов  к  своему  сентиментальному  любовнику  Игорю  Никифоровичу Бирюкову.
  Игорь , подумал  Андриевский , умственно  отсталый  дамский  угодник  Игорь… Игорь  «Overdose» Бирюков не  только  в  Москве - он  и  в живых  нелегально ; думая  о  Бирюкове , Константин  Андриевский  после вчерашнего  погрома  прибирал  кухню  и  поймал  на  ней  упитанную серую  мышь. Приласкал , подмигнул , одел  на  шею жестяной  ошейник  и , привязав  к  нему  двойную  хлопчатобумажную  нить , отправился  выгуливать  ее  на  улицу  Удальцова - нидерландская революция  началась  с  иконобоческого  восстания , но  все иконы  Андриевского , все  статуи  его  святых , похоже , не  наяву.
  Константин  согласен  с  собой - пора  бы  ему  браться  за  чистку  каналов , соединяющих  разум  и  сердце. Забились  они  у  него: даже прежнего  нерегулярного  сообщения  не  поддерживают.
 Его  стрелы  заострены , его  луки  натянуты , на  улице  он  не  смеживает  глаз. Что  там? союзники?... враги?... июнь  и  кошки. Некоторые  из  них  с  хозяйками.
- До  чего  же  люди  дошли , – проворчала  на  Андриевского  пожилая  женщина  с  завернутым  в  «Аргументы  и  факты»  чистым  бельем  для  скорой  могилы , - уже  с  мышами гуляют. Я  удерживаю  себя  от  самоубийства  исключительно  знанием , что  старая  я  уже , недолго  мне  терпеть  осталось , а  они  с  мышами  гуляют. Дома  что  ли  не  сидится?
- Дома  нам  душно , - улыбнулся  Андриевский.
- Там  им  душно , а  здесь  им , конечно  же , прямой  путь  к  самовыражению… А  кошек , получается , вы  не  боитесь?
- Мы  никого  не  боимся.
- Ха-ха…
- Я  истомлен  недостаточным  драматизмом  нашей  эпохи.
- Чего? О  чем? Как?
- Мы  могли  бы  станцевать  и  квикстеп , и  медленную  румбу – я  приглашаю , вы  соглашаетесь  и  все  вокруг…
- Да  что  же  это  такое! Что  за  наказание!
- На  мою  грудь  еще  не  ступала  нога  человека.
- Взрослый  мужчина  и  серая  мышь! – обвинительно  констатирует пожилая  женщина. - И себя  позорят , и  другим  никакого  покоя  не  дают. Вы  о  других-то  думаете?
- Мы  дома  думаем. Она  о  моем  сыре , а  я  о  недостижимой  возможности  думать  о  том  же  самом. Ну , а  на  улице  мы  гуляем. Она  со  мной , но  я  не  с  ней - с  пока  еще неугасимой  страстью , как  бы  мне  прочистить  засорившиеся  каналы  между  сердцем  и разумом.
- Да  вы  только  посмотрите  на  них  без  скидок  на  безумие! – злобно  прокричала  старуха. - Ни  стыда , ни  совести!
- Стараемся.
И  будем  стараться. Покуда  мышь  не  подохнет.


               




















               
               
                8

 Предложив  слегка  недоделанному   сыну  создать  у  него  на  голове созвучную  времени  прическу , обоснованно  задвигаемая  театральная  актриса  Анна  Верижникова  выбила  из  него  разрешение  и , размахивая  необразцово  заточенными  ножницами , предоставила  своей  материнской  фантазии  полный  картбланш. Ни  о  чем  не  вопрошая  мертвых. Не  посылая  воздушных  поцелуев  военному  хирургу  Каплоеву , приминавшему  траву  многими  нетрезвыми  дамами  и  как-то  сказавшему  на  поле  боя: пуля  прошла  навылет  и  это хорошо. Куда  неприятнее  то , что  она  прошла  навылет  через  сердце. 
  Достигнутый  после  окончания  стрижки  результат  разочаровал  даже  ее.
- Не  блестяще  получилось , - пробормотала  Верижникова , - а  как  исправить  я  и  не  знаю.  - Проведя  расческой  по  его  обезображенным  космам , она  легкомысленно  засмеялась. – Придется  делать  из  тебя  дебила.
- Ты  это  уже  сделала , - сухо  пробурчал  Ростислав.
   Не  слишком  следя  ни  за  ножницами , ни  за  теневым  развитием  герметичных  исскуств, Анна  Верижникова  импульсивно  срезала  с  него  очередную  прядь.
- Какой  с  меня  спрос , - сказала  она , - я  же  непрофессиональный  парикмахер. Я , дорогой  мой  сынок , профессиональна  только  в  умении  чувствовать  себя  женщиной.
  Ее  пятнадцатилетний  сын , несмотря  на  все  опровержения  по  сей день  веривший , что  снятый  Хабблом «свободно  плавающий  в  космосе  на  границе  видимой  вселенной  дом-дворец» является  резиденцией  Всевышнего , миролюбиво  улыбнулся. Забывая  о  как-то  пришедшейся  ему  по  вкусу  упаковке  снотворного.
- Когда  я  говорил , что  ты  сделала  меня  дебилом , я  говорил  не  о  стрижке , - сказал  он. - Но  будет  о  суетном , я  смиренно  несу  свой  крест. Как  говорится , родителей  не  выбирают.
- Точно , - согласилась  Анна  Верижникова.
- В  том  числе  и  вышних  родителей – отца , отца…
- У  тебя  нет  отца , - сказала  она.
- Есть…
Небесный. Макая  булку  в  брусничный  компот , Ростислав  свидельствует  Ему  почтение.
У  Антона , сына  карикатуриста  Филиппа  Власова  был  и  земной , а  сам  Филипп  только  в  1998  году  дважды  ездил  с  Рединым в  латвийскую Лелупу  ловить  нерасторопных  педофилов  и  показывать  средние  пальцы  инопланетным огненным  шарам  в  ясном  ночном  небе - Филипп  Власов  растил  сына  без  женщины.
Двумя  часами  раньше  Филипп  забирал  Антона  из  школы , и  сын сказал  ему: «Ко  мне  на  перемене  подошли  девушки , ну  такие… уже  настоящие  и  странно  улыбнувшись , сказали: «Hell  тебе , мужичок». А  я  же  английский  изучаю – насчет  того , что  hell  это  ад , в  курсе. Зачем  они  так  со  мной?».
Филипп  Власов  постарался  его  успокоить , мягко  говоря: «Ты  просто  не  расслышал. Они  сказали  тебе  не  hell , а  hello – поздоровались , то  есть» , но  Антон , тем  ни  менее , не  прекратил  сомневаться: «Не  думаю , - негромко  сказал  он. - Уж  чересчур  странно  они  улыбались».
Покормив  сына  горячей  овсянкой  и  выпив  для  законсервирования  настроения  три  рюмки  кипяченой  выжимки  из  киснувших  на балконе  еще  с  прошлого  августа  волчьих  ягод , Власов  пошел  на  концерт.
Он  не  большой  любитель  выходить  из  дома , но  тут  и  Вивальди  и  сильнейший  состав  исполнителей , к  тому  же  два  билета  достались  ему  бесплатно: на  работе  дали. Второй  билет  Филиппу  Власову  ни  к  чему  и , подойдя  к  аляписто  украшенному  фасаду , он  высматривал  кому  бы  его  подарить ; Филипп  глядел  на  природу , сожалея , что  ему  пока  не  удалось  изучить  работу  Дзиэна «Личное поэтическое  состязание  достопочтенного  Дзитина» ; здравствуйте… вы  тоже , I; ll  pray  for  you…  к  Власову  подбежала  угловатая  девушка. Продрогшая  владычица  деревенского  шарма. Местами  сексапильная.
Филиппу  Власову  она , как  Брюсу  Спрингстину  клок  волос  Иосифа Кобзона - пик  своей  потребности  в  них  Филипп  прошел  уже  не  вчера.
  Чуть  было  не  рухнул  с  него.
- У  вас , мужчина , - спросила  она , - лишнего  билета  случайно  не  найдется? Какого-нибудь  одного , но  лишнего?
- Как  раз  есть , - ответил  Власов.
- Это  очень  хорошо , что  он  у  вас  есть. Потому  что , если  бы  его  у  вас  не  оказалось , получилось  бы , что  я  к  вам  зря  подошла. – Девушка  довольно  мило  улыбнулась. - Продайте  его  мне. 
- Зачем  продавать , - сказал  Власов , - я…
- Но  у  меня  с  собой  денег  нет. – Коснувшись   его  руки , она  подмигнула  Филиппу  обоими  глазами. – Но  если  вы  мне  его подарите , я  вам  за  это  прямо  в  зале… Ну , вы  понимаете.
  Власов  понимал  и , вытащив  из  портмоне  заранее  отделенный  от своего второй  билет , он  великодушно  отдал  его  взволнованной  девушке , ощутимо  потревоженной   жизнью  и  молодостью.
Отойдя  на  приличное  расстояние , Филипп  Власов  к  ней  обернулся. И  извинить , и  извиниться.
- Наслаждайтесь  не  мной , а  Вивальди , - сказал   он. – Синьор  Антонио  еще  не  совсем  умер , а  я  уже  не  тот , каким  я  был  живым. Ступайте  девушка. Не  вините  себя: со  мной  бы  и  у  Афродиты  ничего  не  получилось.
  Филипп  Власов  так  и  не  поделился  с  ней  своим  телом. Ему  и  классическая  музыка  была  не  особо  нужна , не  то  что  самодеятельность - он  не  принадлежит  к  неразборчивому  в  средствах  синедриону «Утешающих  заживо». Через  силу  возбуждающийся  бык  не покроет  корову , предварительно  ее  не  боднув. Восьмидесятитрехлетний  дед  этой  девушки  не  болеет душой  за  ненасытных  лесбиянок.
  Владислав  Савельевич  Пигарев  находится  в  доме  престарелых  и  видит  несомненные  плюсы  данного  заведения  в  том , что  здесь  хотя  бы  постоянно  присутствует  компания - все  лучше , чем  смерти  в  одиночестве  дожидаться.
Его  сын  Кирилл  навещает  Владислава  Савельевича Пигарева  один  раз  в две  недели ; Кирилл  у  него  даровитый  гитарист , и  единственный  из  всех  его  детей , кого  он  знает - Кирилл «Бурбон» Пигарев держит  гитару  на  полностью вытянутых  руках. В  юные  годы , когда  он  только  начинал  играть , у  него был  гиганский  живот  и , чтобы  достать  до  струн , ему  было  просто  необходимо  полностью  вытягивать  руки. К  музыке  Кирилла  и  тогда  тянуло не меньше  худых - сейчас  живота  у «Бурбона»  нет , но , как  он  объясняет: не  переучиваться  же  мне. А  то переучивался  добродетельный  поп  на  грешника , а  теперь  вот  с  триппером  неумело борется.
 Серпом  по  воле - по  его: он  не  согласен  быть  довеском. К  моим словам  о  скучных  девах ; Владислав  Савельевич  Пигарев  по-своему  использует  туго  соображающий  коллектив - в  основном  боеспособного  весельчака-фронтовика  Климента  Тимофеевича  Квашневича , который  зачастую  выходит  на  Царскую  паперть , прозорливо  не  проникается  капиталистическим  сознанием , и , рывками  гуляя  во  дворе , полоумно  выкрикивает: «Я  здесь , но  я  и  не я: свободу  моим  иллюзиям!» – старик  Пигарев , ни  к  кому  не  обращаясь , говорит:
- Я  впустую  прожил  жизнь.
 Второго  марта  1999  года  его  услышал  Климент  Квашневич , сорок  шесть  лет  подряд  ложившийся  с  женщинами  не  для  того , чтобы искать просветления ; беззубо  усмехнувшись  и , не извлекая  из  себя  supporting  tears , Климент  сказал:
- Не  впустую.
- Свободу  твоим   иллюзиям , Климент  Тимофеевич , - печально  пробормотал  Владислав Пигарев , -  но  не  надо  меня  успокаивать , впустую  я  ее  прожил. Впустую  прожил , никчемно  доживаю…
- Не  ной , Пигарев , - отмахнулся  Климент  Квашневич. - Одного  того , что  ты  говоришь , будто  бы  прожил  ее  впустую , за  глаза хватит , чтобы  признать  ее  прожитой  с  пользой. Чего-то  она  тебе  все-таки  дала. Мудрости , что  ли.
  Подпитывая  друг  друга  направленной  в  свой  же  ларец  заботой  и  обмениваясь  регулярно  умалчиваемыми  мнениями , они  еще  не  сразу  умерли. Погрелись  на  солнце , поели  казенной  бурды , поматерили  очередного  наставника  футбольной  сборной ; беззаветно  преданный  им  обоим  баянист  Леонид  Викторович Тимохин , благоговейно  попавший  под  влияние  вредных  откровений  португальского  визионера  Жорже  Апельсину  и  ни  разу  не  совершивший  медитативного  парения  над  реальным миром , все  еще  живет  в  собственном  квартире  на  Профсоюзной.
  Мне , Климент  Тимофеевич , нежданно  повезло…. ну , ну… не  верите?… везение  приносит  беды… не  дай  вам  бог  испытать  на  себе  мое  половое  влечение… действительно , упаси  господь!
  Леониду  Тимохину  выпал  выигрышный  лотерейный  билет , и  он  понес  его  на экспертизу.
  За  стеклянной  перегородкой  застыли  молодые  женщины. Застегнув   накинутую  на  исподнее  тужурку , Тимохин  назвал  им  номер своего  билета  и  резонно  поинтересовался: он , правда , выигрышный?
  Правда , дедушка , правда , ответили  ему. Давайте  его  нам для  экспертизы».
  Леонид  Тимохин  хитро  обнажил  уродливые  десны.
- А  не  обманете? – спросил  он.
- Обманем , дедушка , - по-доброму усмехнулась одна из  женщин , - обязательно  обманем. Всех  обманываем  и  вас  обманем.
- Бросьте , - недовольно  фыркнул Леонид  Тимохин , - не  выйдет  у вас , чтобы  столь  эзотеричный  человек  заподозрил  себя  в  недостатке  извилин. Шутки  шутите?
- Да  какие , дедушка , шутки. Сказали  обманем , значит  обманем.
   Отгораживающийся  двумя  инфарктами  от  сноуборда  и  виндсерфинга  Леонид  Тимохин  на  какое-то  время  задумался: кому же  мне  верить? себе  или  им? голове  или  седлающим  сердце  сомнениям?… Думал , думал , и  помер – без  нападок  на  манерный  космизм Федора  Тютчева  и  настороженно  сожалея  о  канувшей  в  Лету  дружбе  народов. Владислав  Савельевич  Пигарев  с  сыном   «Бурбоном»  при  его  скоропостижной  кончине  Кирилл «Бурбон» Пигарев  не  присутствовали.
  Кирилл  в  тот  день  шел  за  гирляндами.
 «Бурбон» Пигарев  не  так  давно  достиг  рискованного  просветления  и , чтобы  еще  раз  погрузиться  в  его  освежающие  заводи , он  смятенно  объяснял  смысл  достигнутого  немощному  кузену  Цепелкину: «тот  тип  женщин , который  соглашается  со  мной  спать, меня  уже  не  привлекает. Общаясь  с  ними , я  чувствую  себя  гиеной , питающейся  брошенными  другими  падалью. А  я  не  хочу  питаться  падалью.»
 «И  чем  питаешься?»
 «Да  ничем… Голодаю».
  Торопясь  за  гирляндами , Кирилл  краем  глаза  оглядывал  белобрюхое  солнце , и  его  задержали , надели  наручники  и  препроводили в  отделение , сказав , что  он  похож  на  некоего  ушедшего  в  бега  рецидивиста ; гитарист  Пигарев  всегда  подчинялся  закону , даже  сухому , «Бурбон» никогда  не  брался  ни  на  за  какие  преступления , но  его  притащили  в  отделение  и  готовят  к  опознанию: посадили  за  стол. Напротив  следователь - он  смотрит  на  Пигарева  очень  холодно  и  Кириллу «Бурбону»  тоже  холодно , в  кабинете  натоплено , но  ему  не  жарко: конец  мне , конец… приехали , отплясали. Повесят  какой-нибудь  блудняк  и  лет  десять  без  боязни  в баню  не  сходишь…
  Кирилл Пигарев не  стальной , у  него  есть  нервные тики , и  в  самые  напряженные моменты  он  так  дрыгает  коленом , что  и  самому  страшно. Сейчас  момент  для  него  как раз  непростой - Пигарев  дернул  под  столом  правой  ногой, и  настолько  отчаянно , что  стол  несколько  треснул , а  следователь  выпучил  глаза , раскрыл  рот  и , на  силу  его  закрыв , угрожающе склонился  над  Кириллом Пигаревыми: орет  на  него , тычет  в  морду  кодексом ,«Бурбону» Пигареву  и  самому жалко, что  стол  треснул , но  ничего  уже  не  изменишь.
На  опознании  Кирилла  Пигарева  никто  не  узнал. Следователь  перед  ним  даже  не  извинился - лишь  еще  раз  наорал , что  за  стол придется  ответить ; спешно  покинув  отделение , «Бурбон»  немного покурил  и  продолжил  идти  за  гирляндами , выискивая  в  толпе  кого-то  похожего  на  себя: вот  найду  отдаленно  напоминающую  меня  физиономию  и  сдам  легавым , мне  тогда  треснувший  стол , наверное , простят , а  так  не  простят , следователь  же  на  меня  серьезно  орал , никак  не  с  иронией.   
 
  Гирлянды  «Бурбона»  попросила  купить  Елизавета  Шурова , два  с  половиной  года  избегавшая  с ним  сексуальных  отношений , но  ныне  дожидавшаяся  его  под  одеялом  без  одежды  и  электрошокера.
 Она  подгадала  все. И  когда  он  войдет , и  когда  она  откинет  одеяло ; Кирилл  «Бурбон» Пигарев  покупает  ей  гирлянды  и  несет  отнюдь  не  ужасающие  личные  потери , пытаясь  пока  не  поздно  разгадать  почему  же  ему  день  за  днем  снились  голландские  корабельные  крысы.
  В  ноябре  2001-го он  ездил  к  Калмыцким  шаманам.
  Кирилл  Пигарев  откровенно  сказал: «мне  постоянно  снятся  крысы» , и  худой  костер  боязливо  метнулся  в  сторону  затухания , вынуждая шамана  переспросить: они  бегут  или  стоят  на  месте?
  Стоят. И  на  меня  смотрят.
  Шаман  удовлетворенно  взмахнул  седыми  косичками. Это  хороший  сон , сказал  он ,  стояние  крыс  обещает  тебе  большую  удачу. Поймешь  и  чем  она  состоит  и….
 Простите , что  перебил ,  сказал  Пигарев , но  вчера , проводя  ночь  уже  в  ваших  святых  местах , я  видел  как  они  бежали.  Даже  не  бежали , а  летели , оскалив  клыки  на  восток , в  мою  сторону. Это  как?
 Это  уже  хуже , с  большой  тревогой  за  еще  не  сломленного  гитариста  Пигарева  пробормотал  шаман , и  сегодняшним  вечером «Бурбон» вошел  в  комнату  Елизаветы  Шуровой.
  Она  сбросила  на  пол  одеяло.
  Елизавета  перед  ним  совершенно  обнажена ; ей  с  самого  утра  приходило  в  голову   предстать  перед  ним  и  в этой  своей  редакции.
- Иди  ко  мне , - сказала  она.
  Ко  мне , скорей , сюда , ко  мне , Кирилл  Пигарев  слышит  как  на  улице  впиваются  в  землю  незрелые  дикие  сливы , «Бурбон»  вслушивается  в  их  разговор:
«С  прибытием».
«Вам  того  же».
«Может , погнием?».
«Якобы , добровольно?».
«Бравада , конечно , не  выход…».
«Но  выхода-то  нет» - предельно  покачиваясь , «Бурбон» подошел  к  кровати.
- Ну , чего  ждешь? – спросила  Елизавета.
  От  создавшейся  обстановки  у  «Бурбона»  подкосились  ноги  и  он  упал  прямо  на  нее.
Она   довольна.
- Решился  таки , - нежно  прошептала  она. - Наконец-то.
  Елизавета  Шурова  не  преграждает  дорогу  подлинности  их  чувств , Кирилл «Бурбон»  ее  уклончиво  обоготворяет ; Фролов  через  все  это  давно  прошел: он  уже  на  грани  развода  и  вдобавок  ко  всему  какое-то  гадье  побило  у  него  на  даче  все  стекла.
   Вы , Фролов?… я… у  вас  стекла? правда… по  слухам  вас  замучил  безжалостный  гомосек… ложь! 
  Не  вымаливая  у  Господа , чтобы  у  виновных  стало  как  можно  больше  раковых  клеток , легко  подавивший  проклятия  Фролов поехал  в  страховую  компанию.
  Приехав , он  бездействует - людей  рядом  с  ним , как  на  Пасху  возле  Елоховского ; у  кого-то  голова  раскалывается  после  вчерашнего , у  Фролова  она  раскалывается  и  после  сегодняшнего , незадолго  до  начала  шизофренических  процессов народ  в  офисе  страховой  компании  смягчает  валидолом  уныние  и  что-то  рисует ; Фролов , может  быть , и  находка  для  клинической  психиатрии , но  самого  себя  он  пока  понимает , а  их , скорее  всего , нет. Подойдя  к  одному  из  рисующих , он  задумчиво  спросил:
- Если  вы  читали  Талмуд , то  вам  должно  быть  известно , что  если  женщина  во  время месячных  пройдет  между  двумя  мужчинами , один  из  них  умрет. Но  вам  это , как  я  вижу , не  известно… Тогда  хотя  бы  поясните , что  и  зачем  вы  здесь  рисуете?
  Уже  столкнувшийся  с  проблемой  недержания  мочи  Константин  Евгеньевич  Бакат  посмотрел  на  Фролова  довольно  сурово. Как  доктор  на  дебила , как  Чарльз  Дарвин  на  показывающую  ему рожи обезьяну ; Бакат  ответил  Фролову , в  свою  очередь , спросив:
- Вы  что , новых  правил  не  знаете?
- Я  знал  одного  человека , - ответил  Фролов , - про  которого  говорили , что  у  него  тяжелый  кулак. Ну , конечно: «Барсик»  же  в  него  свинчатку  вкладывал. А  про  новые  правила… Новые-то  ладно , но  какие? 
- Такие , что  теперь  вы  обязаны  выражать  свои  претензии  в  рисунках. Сгорел  у  вас  дом - извольте  изобразить  пожар , кто-нибудь  помер , то  не  поленитесь: рисуйте  саму смерть...
- Смерть? – удивился  Фролов.
- Причем , рисунки  старухи  с  косой  они  не  принимают , объясняя  лишь тем , что  чушь  это  все – не  такая  она. А  у  меня , мой  дражайший  товарищ…
- Скажите , а  это  все  происходит? Или  мне  кажется?
- Кажется. На  самом  деле  вы  лежите  на  тахте - в  запущенной  хибаре  с  разбитыми  окнами. И  спите.
- Я  сплю , - пробормотал  Фролов.
- Или  вам  кажется , что  вы  спите. Или  вам  или  нам – не  будем  об  этом. Поговорим  о  моих  затруднениях: у   меня  на  днях  представилась  жена  , вот  я  и  мучаюсь - не  подскажете , с  чего  начать?
 Достигая  значительных  высот  в  убийственном  самоанализе , возвратившийся  на  дачу  Фролов  ничего  ему  не  подсказал.
  Некоторые  трупы  разлагаются  в  позе  лотоса , Кирилл  «Бурбон» Пигарев  не  прекословит  подзаборному  лешему , а  Фролов  ни  у  кого  не  будет  требовать возмещения ущерба: вставит  за  свои , не  нищий , Слава  Богу. А  не  хватит , займет  у  плохо  одевающегося  старика  Евсея  Шипулина , из  кармана  которого  лучше  не  ждать  голубя  мира.
  Десять  лет  назад  Евсей  и  самбистов  душил , да  и  сейчас  во  взгляде  у  него  разное ; в  середине  марта  1998  года  сошедший  снег  обнажил  прошлогоднюю  траву , Евсей  Шипулин  накинул свою  рваную  телогрейку  и , выйдя  за  ворота , в  трех  местах  поджег  простилавшееся  между  домами  поле.
  Молодой  огонь  резко  побежал.
  Евсей  Шипулин  побежал  за  ним , но  отстал.
Добежав  до  недавно  покрашенного  забора , запущенное  Шипулиным  пламя  на  сам  забор  не  залезло – сломили. Кое-как  затоптав , потушили. Двое  мужчин , две  женщины  и  рыжий  ребенок.
Когда  к  их  забору  подоспел  с  трудом  избежавший  разрыва  сердца  и , как  следствие , неподдельного  падения  в  дымящуюся  траву , Евсей  Шипулин , хлебом-солью  Евсея  там  не  встретили.
Публика  настроена  жестко  и  агрессивно. Не  примимая  в  расчет  ни  его  возраст , ни  отсутствие  у  них  сведений  о  нем , как  о  порядочном  человеке.
- А  ну , дед , подойди  сюда , - проорал  на  него  потный  мужчина  с  широкой  лопатой, - не  подойдешь , мы  сами  к  тебе  подгребем! Ближе , тебе  говорят!
- Про…стите , не  рассчи…тал , - одышливо  извинился  Евсей  Шипулин , - мне  бы  вам  сде…лать  чего  ме…нее …
- Ты  что , старая  мразь , сжечь  нас  решил?! Конкретно  нас  или  тебе  до  лампы  кого  с  ума  сводить?
- Да  у  меня  и  в  голове  не  было  вас  нервировать , - ответил  Шипулин , - я  просто  хотел  юной траве  помочь , облегчить  ей, как  говорится , путь  наверх. Вы  уж  на  меня  не  взыщите , добра  желал…
- Чего  ты  там  желал , меня  не  тревожит! – еще  громче  закричал  на  него  все  тот  же  лось. - Но  за  наши  нервы , полноценно  потраченные  на  твою  дебильную  выходку, ты  нам  сейчас  ответишь. Хватай  его , Гена , и  в  дом  тащи , там  потолкуем!
- Не  надо , - предостерег  их  Евсей  Шипулин.
- Ты  рот  свой  поганый  прикрой! Тебя  здесь  ни  извинения , ни  молитва не  спасут! Хватай  его , Гена , за  горло  хватай!
- Уже  хватаю! – прокричал  непутевый  Гена.
- В  дом  тащи!
 За  всем  происходящим  внимательно  наблюдали - со  второго  этажа  ощетинившегося  пулеметными  гнездами  коттеджа , напоминавшего  стоявшую на  границе  с  раем  неприступную  крепость.
  Стратегическое  преимущество  на  стороне  райских  войск , но  этого  вряд  ли  достаточно.
  Видения  все  не  начинаются , на  небе  можно  увидеть  много  чего  интересного , чистящий  ствол  Никита «Грех»  не  без  любопытства  всматривается  в  окно  и  глуповато  подмигивает  Сергею  Фалину , потерявшему  по  тюрьмам  четырнадцать  лет.
  Их  потеря  не  сказалась  на  нем  безмерным  приростом  меланхолии: я  потерял , но  кто-нибудь  их  нашел , разводил  руками  «Мортира» Фалин , мне  они  тоже  вроде  бы  были  нужны , но  им , вероятно , нужнее.
  Несмелый  душой  ярыжник  Никита  сказал  «Мортире»:
- Ты  только  посмотри , что  вытворяет  наш  Дедуля - он  им  едва  дом  не  сжег , а  они  его , похоже , убивать  уводят. Пошли  поприсутствуем.
 Сергей  Фалин  лениво  потянулся.
- Их  больше  трех? – спросил  он.
- Мужчин  всего  двое , - ответил  «Грех».
- Тогда  он  и  без  нас  все  уладит. А  то  мы  придем , а  Дедуля  Смерть  и  нас  за  компанию  изуродует. Голова-то  у  него  за  руки  не  отвечает.
- Ну , мне-то  ты  можешь  не  рассказывать , - удрученно  поморщился  Никита.
 Никита «Грех» и  Сергей  Фалин  знали  о  ком  они  говорят. Самоуверенные  непуганые  люди , конечно  же , нет , и  им  еще  повезло , что  Евсей  «Дедуля  Смерть» Шипулин  чувствовал  за  собой  вину  и поэтому  излишне  не  свирепствовал.
Всего  пару  ног  и  прострелил.         
 
  Фролов  их  криков  не  слышал. Раскумарившись , он  вернулся  в  изолировнный  город  Кода-град , и  на  даче  его  тогда  не  было ; проделай  путешествие  назад… наркотики – это  сила  в  движении  назад: обратно в  пустоту. В  небытие. У  Фролова  холодная , не  впалая  грудь  и  на ней  отсутствует  татуировка «Born  to  come  back». Хотя  он , в  принципе , для  этого  и  родился. На  майские  праздники 1999  года  Фролов  заранее  уехал  из  Москвы ; принимая  свою  жизнь , он  переступает  через  канаву , чтобы  у  кого-нибудь  спросить , что  же  случилось  с  трансформатором , в  чем  же  причина гробового  молчания - впритык  с  Фроловым  проходит  небритый  мужчина  с  тяжелой  золотой  цепью.
  Алексей «Минимум» Чергонский.
  С  ним  еще  двое: Никита «Грех» и  Сергей «Мортира» Фалин - с  носилками  и  очень  усталыми  лица.
  Посмотрев  на  Фролова  с  бычьей  мудноватой  спесью , Алексей  «Минимум»  продефилировал  в  метре  от  него  отнюдь  не  молча , и в  эмоциональной  составляющей  речи  Чергонского  явственно  проскользнуло  нечто  совпадающее  с  гласом  римского  плебса  касательно  не  умевшего  себя подать  императора Тиберия: «Tiberium  in  Tiberum!» , Тиберия  в  Тибр.
- Ты , длинный , стой  здесь  и   никуда  не  уходи - сказал  Фролову  Алексей «Минимум» , - стой  и  хвали  Бога , что  не  по  твою  душу  я  сейчас  отправляюсь. Хвали , пока  не  поздно , длинный. Потому  что  на  обратном  пути  я  и  тебе  ноги  вокруг  головы  узлом  завяжу.
 «Минимум» Чергонский  сворачивает  за  ближайший  дом  приблатненного  орнитолога  Сычкина.
  Двое  с  носилками  машут  Фролову  руками – мол , не  парься , пустое  все  это. Вероятно , пустое , но  Фролов  уподобляет  земную  жизнь  партии  в  шахматы: нарвался  на  незнакомую  систему  и  мучаешься ; разобрался , что  к  чему  и  уже  не  падаешь – любил  женщину , а  она  тебя  не  любила.
  Эти  трое , похоже , возвращаются.
  Алексей «Минимум» Чергонский  теперь  на  носилках , и  на  его  лице  не  спесь , а  полное  безразличие: об  его  лицо , наверное , сломали  не  один  дрын.
   У  «Греха»  и  «Мортиры»  лица  все  столь  же  усталые , и , повторно  проходя  рядом  с  Фроловым , Никита «Грех»  сказал  ему:
- Друг  он  наш , вот  мы  и  терпим  его  взгляды  на  мир. Он  смотрит  на  мир  не  абстрактно , ну  а  мы  страхуем , как  можем…
- Потом  поговоришь , - не  скаживаясь  на  Фролова , сказал  Сергей Фалин. - На  этом  раз  что-то  серьезное , основательная  зачистка  очка: нам  надо  спешить. А  надо , так  и  будем…
- Да  я  и  так  спешу , - пробормотал  Никита.
- Ты  спешишь  и  я  вижу , как  ты  спешишь – ты  спешишь  и  я  спешу… Бросить  бы  его  где-нибудь , чтобы  сдох , паскуда!
- Но  друзей  же  не  бросают , - возразил  Никита.
- Голимый  атавизм , - не  пытаясь  скрыть  свои  несложные  чувства, прохрипел  Сергей «Мортира» Фалин.
 
 Дорогу , вцепившись  мне  в  загривок , укажет  летучая  мышь. Она  ни  в  чем  себе  не  отказывает , и  с  этой  дороги  уже  не  сойти.
 Мышь  тут  ни  причем. Не  она , так  от  старости.
 Может  ли  убить  летучая  мышь? На  чем  основывались  опытные  девственницы , когда  говорили , что  Кукай , «великий  мастер  расширенного  учения» , не  умер , а  погрузился  в  вечную  медитацию?  Загорелый , эрудированный  дайвер  Всеволод  Потоцкий , избивавший  Алексея «Минимума»  и  на  велотреке  в  Крылатском , и  в  синагоге  на  Архипова: оба  они  ни  евреи , но «Минимум» сам  там  стрелку  забил -  не  ищет  ответы  на  эти  вопросы  в  побочных  эффектах  своего  нервного  стресса.
  Чтобы  его  унять , Всеволоду  Потоцкому , необходимо  проехаться  на  машине  по  ночной  Москве.
От  Ломоносовского  до  Косыгина , затем  по  Бережковской  набережной ; окна – открыть , реке – блестеть , легкий  ветер  продувает  сознание , он  в  левое  ухо , Майлз  Дэвис  в  оба…
Машина  у  Потоцкого  не  завелась.
Его  стресс  укрепился.
Сунув  под  мышку  неначатую  коробку  гаванских  сигар , Потоцкий  пошел  к  Седову  выпить  и , возможно , выжить. Sine  ira  et  studio - обменявшись  мнениями  о  гравюре  дель  Поллайоло «Битва  десяти  обнаженных» , они  остались  в  тех  же  бурых  креслах , и  Седов угрюмо  спросил:               
- Зачем  ты  подарил  мне  этот  графин? Мы  же  все  равно  никогда  не  успеваем  перелить  в  него  водку – я  понимаю , что  ты  хотел  сделать  мне  приятно , но  ты  сделал  мне  больно.
 У  Седова  есть черный  блокнот , куда  он  записывает  свои  мысли. Если  мыслей  у  Седова  нет , он  открывает  свой  черный  блокнот  и раздраженно  в  него  сплевывает – по  итогам  принятия  с  Всеволодом  Потоцким  двух  бутылок  белой , мысли  у  него , разумеется , появились.
 «Мою  жизнь  и  жизнью-то  не  назовешь. На  жизнь  обычно  зарабатывают , чтобы  ее  кормить , затем  ее  кормят , чтобы  жить , но  жить-то  я  уже  пробовал. Не  цепляет».
  Перелистнув  заплеванный  блокнот  на  незатронутую  настроением страницу , Седов  зафиксировал  там  эту  мысль. Как  раз  тогда , когда  Всеволод  Потоцкий  перебарывал  нервный  стресс , предполагая, что  плохо  растущую  бороду  не  стоит  удлинять  титаническими  вытягиваниями: только  последние  выдернешь.
  Выдернешь , да , выдернешь - выдергиваем. А  там  повсюду  свет  горит. И  жизнь  идет. И  член  стоит. У  нас  здесь  кто-то  говорит… слышу… разбираю  слова. «Стоя  у  кассы  и  с  негодованием  пересчитывая  заработанное  за  месяц , я   испытываю  парализующую  боль»
 «Никого  не  угощая? Никого , Седов? Мол , я  сегодня  при  деньгах , пойдемте  куда-нибудь  выпьем , посидим…»
 «О  чем  ты , Всеволод!  Что  ты  несешь?!»
 «Даже  друзей?»
 «Хотел  бы  я  посмотреть  на  того , кто  смог  бы  роскошестововать  при  моей  зарплате» ; не  решаясь  приступить  к  сигарам , Потоцкий считает  себя  обязанным  хоть  как-нибудь  приободрить  своего  приятеля ; Седов  же  недавно  болел  и , по  его  собственным  словам, пытался  разойтись  с  болезнью  немалым  количеством «Пшеничной».
  Он  думал , что  похмелье  займет  место  ангины , но  с  утра  у  Седова  было  и  то , и  другое - он  отвернулся  к  стене. Седов  меланхолично  зарычал.
- Представь , друг , – стараясь  его  подбодить , сказал  Потоцкий , - Азорские  острова , халявное  солнце , ты  лежишь  на  пляже  с  закрытыми  глазами , и  вот  проходит  красивая  девушка. Хорошо?
- Хорошо , - согласился  Седов. - Даже  очень  хорошо , но  как  же  я  узнаю , что  она  проходит , если  у  меня  закрыты  глаза?
- Так  она  же  по  тебе  проходит , - объяснил  Потоцкий.
- Я  ей  пройду , - невеликодушно  разозлился  Седов.         
 Тридцать  первого  декабря  2000  года  Потоцкий  ему  даже  не  позвонил. Всеволод  встречал  Новый  год  в  непроглядном  мужском  обществе , но  не  с  Седовым , а  с  часто  покрытым  угреватой  сыпью  славянофилом  Петром  Живиным.
  Живин  женат , однако  сегодня  его  супруга  предпочла  гулять  в  Смоленске  без  него , ну  а  у  Всеволода  Потоцкого  есть принцип  не  разменивать  себя  на  женщин. На  мужчин  тем  более , но  для  того , чтобы  встречать  Новый   год  одному , волевой  предрасположенности  не  достаточно  и  у  Потоцкого.
  С  Живиным  ему  не  тоскливо.
  Всеволоду  с  ним  скучно - это  уже  прогресс.
  Когда  на  экране  появился  так  и  не  дождавшийся  их  голосов  президент , подобных  прирост  компании  Потоцкого  с  Петром  Живиным  не  воодушевил , но  так  как  переключать  телевизор  было  не  на  что, президент  обращался  и  к  ним.
 Что  он  говорил , они  не  слушали.
- Мы  в  Туманности  Реальности , - сказал  Потоцкий , - куда  мы  вторглись  с самого  рождения: Всеволод и   Петр… двое  мужчин и  ни  одного  ангела… выключи , Петя , звук. Его  оставь , а  звук выключи. Только звук , он  пускай  остается.
- К  чему  ему  оставаться , - возразил  Живин , - мне  и  его  самого отключить  одно  удовольствие , сейчас  нажму  на  кнопку…
- Я  буду  читать  по  его  губам.
 Между  обращением  президента  и  двенадцатым  ударом  было  какое-то  время , и  Петр  Живин  воспользовался  далеким  от  длиннот  промежутком , задав  Всеволоду  Потоцкому  довольно  обоснованный  вопрос:
- И  что  он  сказал?
 Живин  спрашивал  Потоцкого  уже  с  лафетником  в  руке , но  Всеволод  Потоцкий  свою  рюмку  от  стола  не  оторвал. Нахмурился, задрожал , весь  вечер  наливался , а  сейчас  побледнел  и  не  пьет , нетипично… для  Потоцкого  и  два  литра  не  предел , и , если  приподнять  с  пола  его  руку  и  долго  искать  пульс , без  труда  определишь , что  он  жив - Петр  Живин  волнуется.
- Уже  Новый  год , - сказал  он , -  ты  бы  выпил  что  ли? Но  тебе , вероятно , не  хочется. Что  он  такого  сказал? Наш  президент?
- Он  сказал , - ответил  Потоцкий , - что  в  наступающем  году  нас с  тобою  Петруша… нам  с  тобою  ****ец.
  За  Буддой  я  пойду  до  конца. Нахраписто… сломя  голову… Петр  Живин  быстро  выключил  телевизор - ему  необходимо  полностью сосредочиться  на  только  что  услышанном , максимально не  отвлекаясь  на  тупую  суету  ряженых.
- Потому  что  мы  за  него  не  голосовали? – спросил  он.
- Насчет  нас  он  в  подробности  не  вдавался , - ответил  Потоцкий. - О  некоторых  людях он  разевал  рот  куда  дольше , но  нам  всего  пару  слов и  уделил…
- Но  в  этой  паре  слов  он  донес  до  нас  самую  суть. – Петр  Живин  подумал  было  отрезать  себе  кусок  жареной  свинины , но  пока  обождал. - И  ничего  уже  не изменишь?
- Именно  так.
Осколки  душ , судьбы  веленье: я  мертв  не  реже , чем  хочу… Двоись , луна. На  улице  гулко  рвались  петарды , тронувшаяся  синица , без  посредников  высиживая  птенцов , шипела , как  змея ; на  другом  конце  Москвы  вставал  со  стула  скованно  до  этого  державшийся  истребитель  Николай  Сергеевич  Баловитов. На  войне  он, катапультируясь  при  малейшей  опасности , загубил одиннадцать так  необходимых  родине  самолетов ; в  семье  он  ложился  спать  самым  последним  и , подключая  к  прогулке  по  собственным  костям  не  находившую  возможности  отказать  ему  сколопендру  дряхлости , неунывающе  говорил: мне  все  реже  хочется играть  на  гобое. Играть  на  нем  я  не  умею , я  его  даже  и  в  руки  никогда  не  брал , но  сейчас  мне  все  реже  хочется  на  нем  играть.
Куранты  едва  отгремели , но  Николай  Сергеевич  уже  бегал  вокруг  стола  и , издавая  непривычные для  себя  звуки , упорно демонстрировал  смирно  дремавшему  за  окном  небу  переполненные  площадной  мимикой  жесты. Касаясь  внутренней  стороны  локтя , он  отнюдь  не  забывал  о  среднем  пальце , и  его  немногословная  родня  была  вынуждена  слаженно  нервничать. В  первую  очередь  регулярно  изменяющий  своей  жене  сын  Максим.
Жена  говорила  ему: пока  мы  с  тобой  не  были  женаты , ты  мне  не  изменял. Тогда  я  и  не  мог  тебе  изменять , отвечал Максим. Мы же  не  были  женаты.
Тогда  ты  мне  не  изменял , как  человеку, говорила  она. Как  человеку  я  тебе  и  сейчас  не  изменяю , парировал  Максим , думая , что  в  отношениях с  женщиной  наличествует  слишком  много  граней , думал  Максим: все  не отполируешь. А  тут  еще  и  достопочтенный  папаша  от  отечественного  шампанского  мозгами  поплыл...
- Вот  вам  всем! – орал  Николай  Сергеевич. - Моя , падлы , взяла! Что , не  вышло  у  вас?! Теперь  уже  всё! Поздно  переигрывать!
- Папа , у  тебя  в  голове  что… не  уютно? – спросил  Максим. – Плохо  у  тебя  там? Беда?
- Что  ты , сынок , - ответил  Николай  Сергеевич , - мне  до  того  хорошо , что  я  и  не  знаю , может  ли  быть  лучше! Я  не  берусь говорить  в  абсолютных  масштабах , но  в своей  жизни  я  еще  никогда  не  чувствовал  себя  лучше!
- Это  мне  понятно , - сказал  Максим , - в  твоей  жизни  хорошего, конечно  же , было  очень  мало… Не  поделишься?
- Радостью? Да  поделюсь , почему  бы  не  поделиться! Я  с  вами , мои  дорогие , всегда  всем  делился – и  горем , и  пенсией , и  мрачными  взглядами  на  весенний  рассвет. Присоединяйтесь!
- К  чему? – нехотя  поинтересовался  Максим.
- К  моей  радости! – закричал  Николай  Сергеевич.
- Мы  бы  к  твоей  радости… мы  бы  с  радостью  к  ней  присоединились , но  в  чем  все  же  ее  причина … не  в  болезни  ли разума? 
 Николай  Сергеевич  Баловитов  не  взъелся  на  Максима  жестким  тычком  в  кадык - для  старика  сегодня  не  та  ночь , чтобы  даже  на несколько  секунд  запрещать  сыну  дышать.
- Мне , - сказал  Николай  Сергеевич , - исключительно  все говорили , что  я  не  доживу  до  двадцать  первого  века. И  врачи, и  гадалки , и  тот  батюшка , которого  ты , Максим , приготовил  мне для жалкой  исповеди.
- Никого  я  не  готовил , - стал  отнекиваться  Максим. – Я  в  тебя  верил! Я  полагался  на твою…
- Готовил , готовил. Но  я  до  него  дожил! Моя  взяла! Ваша  брала, хваталась , но  взяла-то  моя!
  Вытащив  из-под  стола  перепуганных  внуков , Николай  Сергеевич  пустился  с  ними  в  сотрясающий  звезды  пляс:
- Вот  вам  всем! – кричал  он. -  Вот  вам  всем  и  от  меня , и  от  тех , кто  во  мне , но  не  со  мной! А  ну-ка , внучки , повторяйте  за  мной!
- Вот  вам  всем…
- С  настроением  и  почетче  фразируйте  жесты , а  то  там  не  разберут , насколько  вы  понимаете  жизнь!
- Вот  вам  всем , - прошептал  Дима  Баловитов.
- Вот  вам  всем! – проорал  Николай  Сергеевич.
- Вот  вам  всем! – уже  гораздо  громче  подхватил  младший  внук Андрейка.
  Посылая  всех , сам  Кирилл  Сергеевич  никуда  не  шел. Но  его  внуки  пошли: они  отправились  за  ним , за  дедом , за  опытом , и  каждый  всплеск  искренних  эмоций  отражался  на  их  щеках  новой дозой  здорового  румянца.
- И  им! – кричал  Николай  Сергеевич.
- И  им! – орал  Дима.
- И  всем! – максимально  вытягивая  средний  палец , рубил  с  плеча  счастливый  старик.
- И  всем! – смеялся  сопливый  Андрейка.
  Рассудочная  деятельность  сближает  и  отдаляет , придерживает  и  бросает  вперед , но  среди  величайших  неосознанностей  совершенного  Пути  попадаются  и  идущий  по  ветру  свет , и  чьи-то  Изношенные  Сандалии.
  За  трое  суток  до  двадцать  первого  века  в  полупустой  бильярдной  на  Каширском  шоссе  царил  корыстный  полумрак , и  Игорь  Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , сторонник  не  зависеть  от  сильных , при  этом  прижимисто  пообщряя  слабых  лишь  неоднозначными  намеками  на  вскоре  предстоящую  им  вечность , не  без  сложностей  наскреб  на  одну  партию , выбрал  кий  и  прицелился , но  то  ли  прицел от  безразличия  сбился , то  ли  рука  пьяно  качнулась: и  кикс , какой  кикс.
  Вместо  намеченной  лузы  пущенный  им  шар  воткнулся  в  нависавшую  над  столом  дорогую  лампу. Игорь  Рутаев  обстоятельно  изготовился  для  повторного  удара , но  охрана  ждать  себя  не  заставила: в  одинаковых  пиджаках  и  с  глазами  без  экзотики.
- За  лампу  вам  полагается  заплатить  штраф , – сказал  демону  главный. - Когда  заплатите , тогда  и  неприятности  вас  минуют. Вы , кажется , знаете  наш  прейскурант?
- А  зачем  мне  его  знать? – усмехнулся  демон. - У  меня  все  равно больше  с  собой  денег  нет. Выпитой  текилы  полная  голова , а  с  деньгами  похуже.
- Значит , нет… У  нас  есть  обязанность  взять  у  вас  за  разбитую  лампу , а  у  вас  нет  денег. И  что  вы  прикажете  с  вами  делать?
- Позвольте  мне  для  начала  доиграть  мою  партию , - для  их  же  блага  попросил  Игорь Рутаев.
- И  не  заплатить  за  лампу?
- Я  уже  говорил , что  денег  у  меня  больше  нет. А  об  одном  и  том  же  я даже  с  Филофеем  Лещинским  два  раза  не  разговаривал. Он  только  в  Сибири  обратил  в  христианство  более  сорока тысяч  инородцев , но  я  сказал  ему  прямо: «Был  бы  я  живым , Филофей , я  бы , возможно  и  задумался  над  твоим  предложении  пополнить  ваши  ряды , но  я  же  мертвый: уже  триста  лет   играю  с  огнем. Да  что  там  играю - он  же  мое  постоянное  место  жительства , а  с  тобой  я…
- Филофей , огонь , - недвусмысленно  протянул  один  из  охранников. - Выходит , все-таки  нарываешься… Только  без  обид , мужчина , это  наша  работа.
- Вы  тоже  на  меня  не  обижайтесь , - не  сразу  подал  голос  Жак  Бирри. - В  том , что  я  сейчас  буду  делать  не  будет  ничего  личного.
- Смешно… И  что  же  ты  будешь  сейчас  делать?
- Что-нибудь , да  буду , - туманно  ответил  демон.
 Игорь  Рутаев  не  уважает  последовательных  дегенератов  и  ни  с  кем  не  инсценирует  предвечную  тургеневскую  любовь.
  Людская  молва  приписывеь  ему  немалую  вовлеченность  в  личную  жизнь  некой  ориентированной  на  безволие  натурщицы , но  Жак  Бирри  не  сомневается  в  своем  праве  на  одиночестве , Игорь  Рутаев  зажигает  на  закрытых  для  смертных  дискотеках  под  «Ghost  riders  in  the  sky» ; один  из  его  талдомских  сподвижников  каялся  этому  демону , что  анаша  не  вызывает  зависимости: «неделю  ее  не  курю, сипло  шептал  он  Жаку  Бирри , и  ничего , не  влечет. Я  же  теперь  на  сено  перешел , на  обыкновенное  сено , которым  коров  кормят , но  я  же  не  корова  и  я  его  не  ем - засовываю  его  в  рот  и  слегка  утрамбовав , поджигаю. Ощущения , скажу  вам, ломовые…ожоги , конечно , остаются , но  пускай. Пищу  принимать  тоже  больно , но  не  хлебом  же  единым» - размахивая  кием , как  секирой , Игорь  Рутаев  его  не  осуждал. Но  и  ничем  не  поощрял.
Первыми  под  кий  попали  охранники , потом  очередь  дошла  до  мебели ; почувствовав  прилив  всплывающих  из  забвения  ведических  сил , Жак  Бирри  зацепил  им  и  случайных  посетителей - не  всех: кто-то  успел  сообразить  загородиться  от  него  вытащенными  из-под  одежды  крестами.
  Выйдя  из  бильярдной  через  зарешеченное  окно , Жак  Бирри  еще долго  вытаптывал  слякоть  Каширского  шоссе  по  направлению  к  окружной – Игорю  Рутаеву  было  мерзко , что  он  так  и не  сыграл  свою оплаченную  партию.
  Да  и  Редин , чей  воспетый  демонами  богатый  внутренний  мир  еще  не  стал  для  него  вдохновителем  на  общественно-полезные  свершения , уже  явно  подустал  поддерживать  в  своем  сердце  ровное  дыхание.
  Если  у  него  кто-нибудь  спросит: «чем  занимался?» , Редин  лишь  недобро  усмехнется , но  усталость  навалилась  глобальная , словно  бы  он  дня  два  отстоял  в  пекле  литейного  цеха - к  вечеру , в  дополнение  ко  всему , в  его  поле  зрения  кто-то  устроил  некие  бега. Девушка , за  ней парень , он  преследует  ее  под  покровом  поддавливающего  сумрака…. осенью  1999-го  Редин  не  раз  ночевал  с  сильно  храпящей  костюмершей  Светланой  Калковой , говоря  ей: не  расстраивайся , малышка , твой  храп  не  мешает  мне спать.
  Светлана , краснея  от  стыда , на  него злилась: не  ври , Редин! Он  даже  мне  спать  мешает!
  Отказываясь от  признания  чужих  ошибок , ты  наводишь  их  стволы  на  себя. Интересно , Редин… а? ты , бэби , о  чем?… пятью  минутами  ты  меня  драл , а  сейчас  мы  беседует  на  равных.
   Свобода  духа  нужна  единицам – я  из  них.
   Ты , Редин , законченный…
   Кто?
   Законченная  личность.
   Я  не  авторитет  для  смеющегося  мне  в  спину  Эола. Что  такое  моя  голова? Только  кожа  да  кости… бегущий  парень  кричал  той  девушке:
- Ты  сигаретку-то  дай! Я  соскучился  по  тебе , совершенно  не  зная  о  твоем  существовании! Погоди , кошечка , дай  сигаретку!
Девушку  Редин  пропустил , она  ему  в  его  нынешнем  состоянии  как-то  без  надобности , но  парень  проскочить  не  сумел ; схватив  его  за  рукав  ветровки , Редин  потеснее  сжал  ему  кисть  и  сдержанно  подышал  в  глаза.
- Не  беги  за  ней  парень , - сказал  он , - она  от  тебя  все  еще  убегает , но  ты  за  ней  не  беги. Я  тебе  сигарету  дам. Но  держать  ты  ее  будешь  исключительно  губами.
 В  Редине , даже  когда  он  спит  голым  с  женщиной , килограммов  девяносто  пять , и  парень  его , разумеется , боится.
  Пойманного  дебила  не  вдохновляет  тот  факт , что  девушка  от  него  все  еще  убегает.
- Почему  губами? – испуганно  спросил  он.
- А  потому  что , зубы  я  тебе  сейчас  выбью , - ответил  Редин. - Мне  это  не  нужно , но  ты  тем  самым  заплатить  своей  душе  за ее  неописуемые  мучения: противно  ей  в тебе , юноша. Она  уже умаялась… в  постоянной  вони  дожидаться  внутри  тебя  твоей  смерти.
  С  парня  в  секунду  спадает  весь  его  похотливый  азарт , оставляя  в  полной  власти  Редина  лишь  врожденную  плюгавость: у  парня  и воля , и  интеллект, и  ментальная  субстанция  Читта , но  он  только  трясется , просится  отлучиться , исчезнуть  восвояси - это ему  Редин позволил.
 Взял  с  него  честное  слово  навсегда  завязать  с  курением  и  отпустил ; застану , сказал , с  сигаретой , припомню  тебе  испуг  той  девицы.
 Неудачное  у  тебя  было  к  ней  чувство , парень.
 Очень  неудачное.

 Седов  старше  того  парня  на  девять  с  половиной  лет , но  столь  неудачных  чувств  к  женщине  он  еще  не  испытывал.
 Он  ни  от  кого  не  уходил , хлопнув  балконной  дверью - мои  полномочия  определены.
 До  следующей  планеты  далеко?
 По  юношам , сознательно  не  вступая  в  тайный  мытищинский  кружок  «Пионеров-ревнителей  благочестия» , Седов  прилично  играл  в  шахматы , и  вывеска «Шахматный  клуб» возродила в  его  памяти  давно  поблекшие  образы.
  Сыграю  партию , другую , подумал  он , и  домой - развалившиеся  тапочки  склеивать.
 Поднимаясь  по  узкой  лестнице , Седов  размышлял  о  том , что  начала  неплохо  бы  попереть  белыми. Разыграю  Нимцовича , а  там…ой… на  лестнице  было  темно , и  из-за  отсутствия  освещения Седов  так  и  не  увидел  физиономий  людей , нарочито  деликатно  прервавших  его  думы: 
- Вечер  добрый.
 С  ним  поздоровались  настолько  неожиданно , что  Седов  машинально  прижался  к  стене.
- Хай , - пробормотал  он. - Вы  шахматисты?
- Не  совсем. Но  говоря  откровенно , мы  и  в  карты , как  собака  с чекой , поигрываем. А  тебе  разве  важно , кто  тебя  прирежет?
 Седову  на  мгновение  показалось: смогу  я  сквозь  стену  от  них  уйти , как  пить  дать , смогу. Но  мгновение  крайне  недолговечно.
- Режьте , убивайте , - сказал  он , - но  предупреждаю: если  вы  меня  убьете , мой  труп  будет  вонять.
- Его  право. Тебя  сразу  или  есть  какие-нибудь  особые  пожелания? Помолиться , подольше  помучиться?
 Они  при  случае  готовы  и  подождать , но  Седову , честно  говоря , благодарить  их  не  за  что: Седов  напряжен. Ему  страшно.
- Помолиться , наверное , я  у  вас  попрошу , - сказал  он , - но  не  вас  за  меня , а  чтобы  вы  мне  самому  разрешили. А  отпустить  меня  никак  нельзя?
- Вот  так  взять  и  отпустить?
- Взять  и  отпустить. Вот  так , господа , именно  так , без  взаимных обязательств  и  последующих встреч  в  аду - как  убежденный  плюралист  ползавшего  по  его  женщине  духобора. Я  бы  не  возражал.
 Вокруг  Седова  сосредоточение  безнадежного  мрака. В  нем  и  Седов , и  эти  люди ; после  его  предложения  в  нем  воцарилось  и  разочарованное  перешептывание.
Оно  продолжалось , пока  не  кончилось. 
- Хочешь , иди , - сказали  Седову. - Можешь  и  дальше  вычислять  возраст  непойманной  рыбы  по  кольцам  на  ее  чешуе , но  мы  ожидали  от  тебя  большего.
  Обижаться  и  встревать  в  дискуссию  Седов  не  стал: по  стеночке , по  стеночке  и  на  улицу - вышел  и  идет. Экспрессивно  пожимая  руки  вечно  спешащим  прохожим.
  Они  его  от  себя  грубо  отталкивают , но  у  Седова  впереди  вся  жизнь  и  Калужская  площадь ; по кромке  я  прошел , размышляет  он, и  это  без «йо-йо»… без  шарика  на  резинке. До  смерти  было  так  близко , что  и  птица  доплюнет , несказанно  мне  повезло: одно  слово , спасся.
 Одно  слово… спасся….
 Хорошее  слово. Для  него , для  Мартынова , для  Фролова ,  для  всех  прочих  подвижников  с  Лысой  горы: вырваться  за  пределы  их гадюшника  теолепсия  им  не  поможет.
  Ни  им , ни  Светлане  Калковой , ни  одичалому  радиолюбителю  Роману  Степанову , вероятно, уже  подзабывшему  обещание  Седова привезти  ему  самую  большую  каплю  из  фонтана  уржумского  озера  Шайтан.
  По  весне  Роману  Алексеевичу  было  много  лет: обрывистых  и  пологих , обрывистых  и  плавно  переходящих  в  следующие ; когда  Степанову  не  спалось , он  считал  именно  их , невольно  расчехляя  картины  вроде  бы  навсегда  отошедшие  в  глухие запасники  его  бездушно  суетливого  подсознания.
  Если  терапия  счетом  ему  не  помогала, Роман  Степанов  смиренно вставал  со  спины  и  отправлялся  на  прогулку  по  темным  дворам , расплодившимся  под  его  даже  днем  горящим  окном  в  никем  не  регулируемом количестве.
  В  октябре  2001-го  он  зашел  дальше  обычного.
  Районы  давно  потеряли  зыбкую  узнаваемость , но  Роман  Степанов  все  шел  и  шел , пока  не  споткнулся  о  собаку ; она  неприкаянно  лежала  на  обочине , и  ее  трогательное  одиночество  втолкнуло  его  заблудшее  мышление  в  покосившееся  ворота  приятно  не  обязывающей  сентиментальности.
- Несчастная , - прошептал  он. - Угостить  мне  тебя  нечем , но  душу  я  тебе , как  сумею, подлечу. И  по  мордочке  поглажу , и  по  спинке.
   Как  только  Степанов  стал  приближать  к  ней  свою  влажную  руку , собака  бойко  вскочила  с  земли  и  разразилась  поразительно  угнетающем  лаем , тривиально  обрушившим  немолодой  организм  в продолжительный  обморок.
  Очнулся  Роман  Алексеевич  от  недоброго  ощущения , будто  бы  его  кто-то  ест. Пригрезилось… воображением  нанесло ; ориентируясь  на  жадное  почавкивание , Роман  Степанов  повел  глаза  к  правой  нижней  конечности.
  Разорванная  штанина , очищаемая  об  мяса  кость - новый  обморок был  уже  болевым , но  Роман  Степанов  еще  не  в  связи  с  нынешней  болью  говорил  восточному  ветру: старость - это  когда  надеваешь  очки  и  у  тебя  начинает  болеть  затылок. Но  он  у  тебя  болит , и  когда  ты  их  не  надеваешь ; между  прочим , одну  из   своих  женщин  я  называл «Моя  головная  боль». Я  называл  ее  так  оттого , что  во  время  секса  с  ней  у  меня  обычно  болела  голова: не  только  затылок , но  и  вся - ты , ветер , скорее  всего , не  может  быть старым , но  молодым  был  и  я ; сильно  надравшись  на  улице  теплой  водки , я  полз  не  домой , а  снова  к  магазину - оставь  меня ветер , в  соавторстве  с  тобой  написаны  мои  худшие  стихи…   
На  утро  возле  его  обезображенного  трупа  толпилась  целая  орава специалистов  в  погонах  и  без , смущенных  и  на  излете  первоначального  возбуждения  начальствующей  плоти , отводивших  взгляды  и , напротив , впивавших  их  в  самые  изуродованные  места.
Чуть  поодаль  от  организованно  шевелящегося  скопления  спокойно  сидела  собака. Грязная , с  надорванным  ухом , но  по  сравнению со  вчерашним , гораздо  более  пушистая.   
 
 Подозрительная  дочь  Романа  Степанова  узнает  о  его  смерти  только  к  вечеру. Тем  же  вечером  Седова чуть  не  прирежут  в  шахматном  клубе.
  У  Марины  Степановой  нет  никакого  оружия  против  страшных  снов , и  она  не  знает , что  ей  нужно  сделать , чтобы  они  перестали сниться ; кроме  отца  у  Марины  было  две старых  подруги , и  в  марте  1999-го  она  с  ними  поссорилась. С  обеими  и  как-то  внезапно ; сначала  с  одной , пяти  дней  не  прошло  и  со  второй - кому от  этого  хорошо  или  приемлемо , никто  из  них  не  знает: исплевались  и  в  разные  стороны.
  Понемногу  бытийствуя , Марина  Степанова  читает  перед  сном  Амброза  Бирса:  леди  с  прииска «Красная  лошадь» убита  под  Ресакой  малюткой-скитальцем , просителем  и  свидетелем  повешенья  Паркера Аддерсона , философа  в  соответствующей обстановке  причудливых  притч  по  ту  сторону  сальто  мистера  Свиддлера  в  области  нереального  из-за  случая  на  мосту  через  Совиный  ручей - после  ссоры  с  подругами  на  ее  сердце  напал  такой  дискомфорт , что  Марине  хочется  встать  и  куда-нибудь  уйти , а  куда ,  зачем , на  сколько , ей  не  важно , лишь  бы  не  возвращаться  в  петлю  нынешней  тоски ; сколько  лет  горой  друг  за  друга  стояли , думала  она ,  и  достоялись , первая  же  слепая  склока  корни  у  этой  горы  подгрызла. Как  крот. Бойцовый… отбившийся от  рук , и  рассыпалась  гора , всю  прежнюю  дружбу  своими  обломками  без  сожаления  завалив.
 Марина  Степанова  не  всем  позволяла  себя  любить , но  с  подругами  она  решила  помириться. Яростно  поступив  со  своими  амбициями: покурила  анаши , выследила  их  все  до  последней  и  словно бы  блох  подавила  большим  пальцем. В  тяжелом  моральном  опьянении , в  виде  шести  виноградин - их  трупы  она  затем  скормила  микроволновке ; гоняла  ее  минут  семь , пока  все  они  до  нуля  не  усохли – набрала  одной  подруге… ох-ох… мы , мы ; второй… счастливого  дня… аригато… и  пригласила  их  к  себе  на  ужин.
  Они  не  против. Свечки  за  окончательный   разрыв  они  тоже  не  ставили , и  Марина   рада , что они  не  против ; ее  отец  был  тогда  еще  жив  и  он  говорил  ей: «не  бери  с  меня  пример, доченька: не  проверяй  есть  ли  утечка  газа  зажженной  спичкой» - подруги   не  против , что  она  рада , и , едва  рассвело  Марина  Степанова  пошла  в  супермаркет. Так  ей  не  терпелось  поскорее  начать  готовиться  к встрече  подруг: они  же  ее  подруги , и  она  прощает  им  былое  возгорание в  ней  самой  первобытного  рыка  ненависти – Марина  походила  рядом , подождала  окончания  технического  перерыва , и  покупать , набирать… мясо , копченый  угорь , маринованная  морковь , специфически  приготовленные  мидии  с  кальмарами , томаты… грибов. Сама  она  их не  ест – боится.
  До  тех  пор  пока  две  ее  сумки  не  набились  битком , Марина Степанова  не  останавливалась: ну , хочется  ей  сделать  им  приятное , ну  очень хочется.
Дома  она  все  это  обработала. Что  надо  пожарила , что  не  надо  разложила  по  тарелкам , и  вот  уже  приходят  ее  подруги , и  она  с  каждой  из  них  целуется  и  обнимается , скопом следуют  взаимные  извинения , а  потом  за  стол - пьют  вино , едят  мидий , музыка  Брайана  Адамса , клубничный  мусс  и  гордость  за страну: «у  нас , девочки , пять  космодромов , а  у  гребаных янки  всего  три».
Подруги  отправились  от  Марины  лишь  ближе  к  одиннадцати , и  как  ушли , так  вторую  неделю  от  них  ни  единой  весточки.
Марине  Степановой  досадно: им  что  позвонить  некогда , подумала  она , за  вечер  хотя  бы  поблагодарить? Может  я  уже  умерла , а  им  и дела  нет.
В  Степановой  вновь  разыгралась  обида. Ну  ничего , злилась  Марина , пес  бы  с  ними! Не  какой-нибудь , а  Цербер! Сейчас  вот  сама  позвоню  и  скажу  им  прямо: не  подруги  вы  мне  больше! Пускай  вам  хоть  хорек  глаза  выест , ни  слезинки  вы  от  меня не  дождетесь ; живите , как  знаете , а  я  буду  жить , как  умею , а  умею я  не  хуже  вашего, чтоб  вы  от  скунца  залетели!.
Дождь  идет , я  стою.
Марина  позвонила  Наталье  Горсковой , а  на  том  конце  вопли  и  горе  великое: померла , говорят. Марина  Степанова  словно  бы  на  автопилоте  вызванивает  вторую  подругу , но  там  восклицают  примерно  тоже  самое: как  от  тебя  пришла , так  из  сознания  и  выпала, помучилась , да  и  скончалась , царство  ей  небесное, доченьке нашей.
Как  от  меня  пришла , так  из  сознания  и  выпала…. Чем  же  я  их  накормила , что  они  и до  тридцати  не  дотянули? одной  двадцать  семь , другой  двадцать  восемь , а  уже  мертвые… Что  же… как  же… и  тут  Марину  Степанову  бросило  в  провидческий  жар: грибы  это , грибы  моих  подруг  прикончили , недаром  же  столько  об  их  вредности  твердят , какая  же  удача , что  я  их  с  детства  не  ем , меня  же  еще  дед , грибник-одиночка - литр  в  корзинку  и  к  лесу , позвякивая - научил  их  бояться , он  и  сам-то  их  в  рот  не  брал , здоровым  он  умер , от  старости , а  вот  мои  подруги  поели  и теперь  вынуждают  меня  плакать , а  я  же  обещала - ни  слезинки… обещала , но  плачу … обещала , а  не  получается…
 
  Алена  Гречнева , в  девичестве  Вишневская. Одна  из  подруг  Марины  Степановой.
  Смерть  Алены  муж  перенес , как  должное , хмуро  сказав , что  все там  будем , глупо  от  жизни  чего-то  еще  ожидать - к  потере своей  кошки  он  отнесся  куда  менее  спокойно.
  Перед  работой  он  выпускал  ее  погулять , и  к  вечеру  она  обычно сидела  около  подъезда , но  сейчас  ее  не  видно , проспиртованный  инженер  Андрей  Гречнев  бродит  у  себя  во  дворе  и  не  может  ее  найти ; у  пожилой  женщины  в  новом  пальто  есть  для  него  информация.
  Немного  о  женщине - единственный  небезразличный  ее  сердцу  мужчина  еще  двадцать два  года  назад  сказал  ей: поставь  мою  жизнь  и  на  место  и  больше  к  ней  не  прикасайся! - Тамаре  Удинской  было  печально  это  слышать , но  за  него  она  все-таки  порадовалась , не  без  грусти  подумав: Григорий , Григорий , ты  все-таки  успел….
- Вы  не  кошку  ищете? – спросила  она  у  Гречнева.
- Я  ищу  не  просто  кошку , - сказал  Гречнев , -  кошек  у  нашего  подъезда навалом: я  только  свою  Катьку  ищу. Вы  не  знаете , где  она?
- Где  она , я  не  знаю , но  часа  за  два  до  вашего  прихода  ее  прямо  на  моих  глазах  похитили  сатанисты.
 Тамаре  Удинской  его  кошка  ничем  не  ближе  всех  остальных , но Андрей  Гречнев , силясь  выхватить  из  Темноты  хотя  бы  что-нибудь , от  услышанного  даже  побледнел.
- Эти подонки , - глухо произнес он , - похитили ее не для того , чтобы  убить: им нужно , чтобы она  сама  от  их  мучений  умерла... Где  они  сейчас?!
Пожилая  женщина  медленно  посмотрела  на  часы. Она  сверяла  их  показатели  со  стремительно  укреплявшей  свои  позиции  июньской  ночью.
- Уже  скоро  полночь , - вздохнула  она , - а  меня  дома  снова  никто  не  ждет… Ну , а  сатанисты , конечно  же , на  кладбище , где  же  еще.
  Не  прошло  и  минуты , как  Гречнев  вбежал в  свою  квартиру , выдернул  из  стойки  для  зонтов  потертую  бейсбольную  биту и , разбудив  страшным  свистом  отошедшего  ко  сну  пса , надсадно , словно  бы  в  набат , загремел  об  стену  железным  карабином  сорванного  с  нее  поводка.
- Вставай , Брэйв! – прокричал  Андрей. - Щелкни  на  удачу  зубами и  в  путь! Нашу  Катьку похитили!
 Поначалу  недовольный  всем  этим  шумом  элитный  ротвейлер , щедро  титулованный  природой  везде , где  только  можно , вынесся  в  коридор  еще  быстрее  своего  хозяина , и  они  помчались  на  кладбище.
  Брэйв  помнил  Катьку  еще  слепым  котенком , который  никак  не  мог  заснуть , не  положив свою  крошечную  головку  на  его  огромную  лапу - чтобы  сдержать  разъяренную  собакуГречневу  приходилось  бежать  вровень  с  ним , и  поэтому  на  кладбище  они  оказались  как  нельзя  вовремя.
 Отыскать  одиноко  мерцающий  во  мраке  костер  было  нетрудно ; судя   по  плотности  составляющих  круг , подонков  предполагалось  человек  восемь-девять. Андрей  Гречнев  их не  считал - кому  надо , тот их  тела  с  утра  подсчитает.
- Где  моя  кошка?! – не  пряча  за  спиной  орудия  возмездия , истошно  проорал  стоически  перенесший  смерть  своей  жены  инженер  Андрей.
  «Сидеть!… ждать!… пока  ждать!» ; Гречнев  еле  сдерживал  беснующегося  в  нетерпении расправы  Брэйва.
  Народ  у  костра  тревожно  раздвинулся , выпуская  вперед  кого-то  из  наиболее  посвященных.
- Твоя  кошка  у  нас , - сказал  он. - Но  она  уже  не  твоя , она  служит  великой  силе , которую  тебе  ни  понять , ни  превозмочь – смирись  перед  ней  и  тебе…
- Верни  кошку , мразь! – взревел  Андрей  Гречнев.
- Придержи  свои  вопли , простолюдин , сделай  себя  же  большое  одолжение , ты  же  не знаешь , на  чью  власть…
- Ну , гляди , мразь… Фас , Брэйв!
Брэйв  едва  ли  нуждался  в  командах - когда  Гречнев взмахнул  потертой  битой , двоим  подонкам  ее  участие  уже  не  понадобилось. Двоим , уже  троим ; впрочем , и  сам  Андрей  калечил  своей  битой  отнюдь  не  воздух...
   Живой  и  домой.
   Перекатываясь  на  литых  мышцах  борцовского загривка.   
   Возращаясь  на  Брэйве , перепуганная  Катька  постепенно  улучшала  настроение , игриво  теребя  его  податливые  усы.
  В  самом  Андрее  Гречневе  никакой  игривости  не  просматривалось. Да  и  голос  победными  эмоциями  не  изобиловал.
  Мой  брат  Георгий , ты  мне  поможешь? ободришь? Или  еще  вперед  меня  уйдешь  в  Страну  Желтого Источника? Не  ведая  ни  женщин , ни  утрат. Играя  в  кости  с  бледным  африканцем: он  слабо  знал  кто  прав , кто  виноват. Ему  не  покорить  ночь  своим  танцем… у  сводного  брата  Георгия  однажды  так  скакнуло  давление , что  сам  он  уже  больше  никогда  не  скакал.
- Что-то  чересчур  не  по-божески  с  ними  вышло , - разочарованно  бурчал  Андрей , -  и  я, как  помешанный дровосек , размахался  и  из  тебя , Брэйв , гуманист  тот  еще. Недоволен  я  нами , Брэйв.  Сатану  лишь  зазря  порадовали.
 Андрею  Гречневу  наскучили  оргии. Проводимые  им  в  одиночестве   со  смешным  подобием  секса  и  дюжиной  выпиваемых  залпом  мерзавчиков  коньяка «Московский».
  Он  бы  никому  не  желал  узнать , чем  он  закусывает , до  семнадцати  лет  просуществовав  в  двух  шагах  от  метро «Академическая».
Как  и  у  Мартынова , его  детство  прошло  напротив  ДК «Новатор»; случалось , пройдешь  между  этими  деревьями , на  тебя  сквозь  их  ветви  капнет  солнечный  луч , и  ты  с  удовлетворением  чувствуешь , что  не  впустую  видел  во  сне  Северное  сияние.
Гречнев  не  появляется  в  тех  местах  уже  двенадцатый  год.
Мартынов , увы , приехал: без  молнии-меча , и  не  для  того , чтобы  поделиться  с  кем-нибудь  информацией , что все  семь  нот  берут  свои  названия  из  первых  слогов  посвященного  Иоанну  Крестителю  церковного  гимна  девятого  века ; Мартынов  остановлился  возле  дома , где  когда-то  жил  его  близкий  приятель  Игорь  Печин - возможно , живет  и  сейчас , если  на  катафалке  куда-нибудь  не  переехал.
У  Игоря  Печина  была  всегда  открыта  входная  дверь. Хочешь , входи , но  никто  не  хотел ; Мартынов  к  нему  зайдет - ему  не  очень  этого  хочется , но  он  пересиливает лень  призрачной  ностальгией , изумленно  ведет  плечами  и  с  недоумением  наблюдает , как  Игорь  передвигается  по  квартире  на  руках.
Прадед  Игоря  Печина  был  революционным  комиссаром , и  в  1920  году  его  отловили  на  Смоленщине  не  собирающиеся  стоять  навытяжку перед  новой  идеей  реационеры ; расковыряли  тело  ножами  и  штыками , сыпали туда  соль , но  Матвей  Печин  от  их  действий   только  смеялся – отчетливо.  Вперемешку  с  отчаянными  стонами.
Они  спрашивали  у него: «Ты  о  чем , краснопузый?» , и  Матвей  отвечал  им: «Вы  просыпали  соль… в  меня… плохая  примета…».
Игорь Печин  любил  рассказывать  о  данном  происшествии  по  поводу  и  без ; сказались на  ходе  Гражданской  войны  слова  моего  прадеда , говорил  Игорь , довел  мой  предок  до слуха  Господа , что  плохая  эта  примета , Матвею  Печину  в  разодранное  тело  соль  просыпать - Мартынов  пообщался  с  Игорем  и  о  былом , и  о  том  стоит  ли  шептать  умирающему  ранним  утром  зоофилу: «спокойной  ночи , дорогой  товарищ» ; Игорь  Печин  так  ни  разу  и  не  спрыгнул  с  рук  на  ноги , и  Мартынову  непонятно  откуда  берет  истоки  такое  мастерство.
 Ему неясно  многое , но  Игоря  Печина  обо  всем  не  спросишь. Спросить-то  нетрудно , однако  с  тем  же  успехом , что  и  грудного  младенца  о  его  вероисповедании.   
- Ждешь  ли  ты  моего  вопроса , не  ждешь , - сказал  Мартынов , - но  от  бытия  следует  ждать  только  вопросов. И  все  же. Спрошу тут. Не  пришлю  в  письменном  виде  на  пергаменте  из  оленьей  кожи. Ты  зачем  ходишь  на  руках?
- На  всякий , Мартынов , на  всякий , - ответил  Печин , - вдруг  мне до  счастья  останется  всего  один  шаг , а  у  меня  раз  и  отнимутся  ноги? Вот  тогда-то  я  наплюю  на  них  во  всех  непознаваемых  смыслах  и  сделаю  его  на  руках. Поэтому  и  извожу  себя  лошадиными  тренировками.   
  У  него  свой  способ  перемещения  по  галактике , и Игорем  Печиным  восхищался  еще  завуч  младших  классов: «Тебе  же , Игорек , памятник  поставить  нужно! Нет , не  здесь. На  кладбище!». Достойно  сказано , Федор  Александрович - в  самый  раз. Но  станет  ли  теософия  достойной  заменой  религии? встанет  ли  с  топчана  прибитый  гвоздями  йог? будет  ли  для  кого-нибудь  откровением , что  флаг  с  веселым  Рождером  в  действительности  почти  никогда  не  поднимали?
- Что-то  я , Игорь , - приглушенно  заметил  Мартынов , - немного  пасую  от  расстановки  приоритетов  в  твоей  логике. А  если  у  тебя  и  руки  отнимутся? Ты  это  предусмотрел?
 Обнаружив  в  своей  системе  очевидный  изъян , Игорь  Печин  озадаченно  крякнул. Призадумался  и  остановился ; справа  поют  хором, слева  слышатся  тихие  взрывы - в  статичном  здравии  Игорь  пребывал  недолго.
- Тогда , - радостно  крикнул  он , -  я  допрыгаю  его  на  голове!
  Игорь  Печин  пластично  перепрыгивает  с  рук  на  голову , и  скок-скок , бумц-бумц ; Мартынов  его  не  отвлекает - ему  уже  вспоминается , как  разморившись  под  влиянием  немилосердного  солнца , он, автоматически  пережевывая  сухую  соломинку , лежал  на  пляже  в  Серебряном  Бору , и  над  ним  раздался  женский  голос: «сегодня  плюс  тридцать  пять , но  завтра  я  кое-кому  позвоню  и  будет  минус  двенадцать… Веришь?»
  «Верю».
   Ответив  даме , Мартынов  открыл  глаза.
   Все , что  он  мог  сделать  для  уходящей  к  горизонту  горбатой  женщины - это  всего  лишь  перекрестить ей  спину. Но  веря. Ей  ли? В  нее?
- Ну , Мартынов , - окликнул  его  Игорь  Печин , - сворачивай  удочки  твоих  сомнений: голова  же  у  меня  не  отнимется - на  ней-то  я  свой  шаг  до  счастья  в  любом  случае  допрыгаю.
- Для  того , что  ты , Игорь , задумал , - неуверенно  произнес  Мартынов , - ее , по-видимому , хватит.
- С  запасом , Мартынов. Куда  важнее , чтобы , допрыгав  до  счастья , она  меня  потом  обратно  не  понесла. 
Но  она  понесет. И  дед  Фома  на  голову  не  полагается. С  нее  станется , без  дерзновенного  апломба  и  с  гибким  подходом  к  судьбе  замечает  он  в  предвестии  Последних  Дней  Дхармы , наиболее  ценя  из  всех  своих  собеседников  пятилетнюю  Лизу  Махнову , проживавшую  на  одной  улице  с  ним , только  немного  пониже ; ее  отец  был  редким  в  деревне  альпинистом  и , когда  ему  пришлось  погибнуть  при  спуске  с  доступного  даже  курицам  пригорка , мама  Лизы  Махновой , наверное , им  гордилась.
«Он  был  альпинистом  и  я  им , наверное , горжусь , сказала  она ,  а  то , что  он  перестал  быть  живым  альпинистом  при  спуске  с  практически  побежденной  горы… Вероятно , она  еще  не  была  побеждена. Но  мне  за  него  не  стыдно - он  знал  на  что  шел. На  гору…».
Дед  Фома  разговаривал  с  Лизой  и  о  волшебстве  недооцененного по  случаю  дебилизма  рассвета , и  о  звуковых  формулах  мантры-йоги , и  о  mood  style  ее альпиниста-отца ; в  один  из  солнечных  дней  радио  у  деда  Фомы  не  умолкало  все утро – его   включила  сама  Елизавета , оттуда  же  и узнав , что сегодняшний  день  не  просто  солнечный: День  Победы.
Старик  попросил  ее  настроить  приемник  на  его  любимые  песни, Лиза  предпочла  обождать.
- Перед  тем , как  я  заведу  твои  любимые  песни , - сказала  она , - ты  мне , дедушка  Фома , ответь. Ты  на  той  войне , про  которую  все  говорят , воевал?
 Разминая  затекшую  шею , Дед  Фома  лишь  неопределенно  покачал головой. Он  ощущает  себя  сыном  приземлившейся  семинарии  и  обиходно  приподнимается  с  дивана , чтобы  самолично  поискать  в  эфире  любимые  песни.
- Воевал  или  в  подвале  прятался? – не  отставала  от  него  Лиза  Махнова.
- Да  не  помню  я  уже , - ответил  старик , - давно  это  все  по  нашей  земле  прошло. В  то  время  я , если  и  был  постарше  тебя , то  ненамного.
 Он  переключил  приемник  на  всего  лишь  им  любимые  песни , и  Лиза  Махнова  отнеслась  к  его  старческому  беспамятству  без  осуждения , продолжив  ходить  по  комнате  от  стены  к  стене  и , по прошлогоднему  совету  деда  Фомы , с  глазами  наверх: так  она  увидела  стоящую  на  шкафу  шкатулку.
  Взяла  стул , сняла  ее  со  шкафа  и , не  заходясь  в  уничижительном  смехе , открыла.
- Ух  ты , железяк-то  сколько , - восхищенно  сказала  она . – Не  меньше , чем  бигудей  у  моей  мамочки.               
 Три  ордена  Славы , две  Красных  звезды  и  еще  разных  медалей  без  счета ; Елизавета  посмотрела  на  эту  выставку , потрогала , побросала  из  руки  в  руку , и  уважительно  воззрилась  на  старика  с  наполовину  детским  лицом.
- Твои? – спросила  она.
- Мои , - ответил  дед  Фома. Недоуменно  усмехнувшись , он  позвенел  у  ее  уха  нещищенной  и  примятой  вражеской  пулей  медалью «За  взятие  Берлина».– Похоже, воевал  все-таки. Чем  только  по  молодости  не  займешься.
 
 Садись  на  весла  и  подумай , чей  там  плавник  блеснул  вдали. Уже он  ближе. Селяви – течь  не  заткнуть  твоей  короной. Одетой  ныне. Наберень.
  Дед  Фома  и  Лиза  Махнова  в  акульих  зубах  не  лютуют  и  не  фигурируют , но  дальше  сказ  пойдет  о  радикальном  бедолаге  Валентин  Синицыне , нигде  не  воевавшим  и  разбиравшимся   в  буддийской   метафизике  не  больше , чем  в  стадиях  подготовки  калифорнийских  землятрясений.
 Он  гнет  спину  в  Москве  и  часто  плачет. Не  от  того , что  живет  в  столице: лишь  от  того , что  живет ; Синицын  гардеробщик  в  спорткомплексе  при  техническом  ВУЗе , Валентин  Синицын  не  углубляет  свои  познания  в  элементарной  астрономии  и  с  горечью размышляет: неужели  это  мое  призвание  быть  гардеробщиком? не так , все  не  так , мне  надлежит преодолеть  себя  и  начать  усердствовать  в  достижении  более  приличного  социального  статуса… скажите  как… как? как  бы  мне  попробовать  подключиться  к  аппарату «искусственная  улыбка»?
  На  днях , возвращаясь  с  работы , Валентин  Синицын  не  пасовал  перед  едва  ли  полнотелыми  коллизиями  и , увидев сидящего  на  скамейке  мужчину , сделал  ему  замечание.
   В  шерстяном  берете , расстегнутом  пальто  и теплых  колючих  штанах  Редин  отдыхал  на  скамейке  с  ногами , и  Валентин  Синицын  понимал , что  за  свое  замечание  он  наверняка  получит  в  лицевой  овал - без  восторженных  рукоплесканий  обнаженных  мраморных  купидончиков. Но  замечание  он  все-таки  сделал. Безымянный  солдат  вселенской  матрицы  ему  за  это  не  вломил.
   Смелый вы человек , сказал  Редин. Я  же  специально  сижу  на скамейке  с  ногами  , чтобы  вычленить  из  серой  массы  хотя  бы  кого-нибудь  с  храбрым  пылким  сердцем.
  Редин  протянул  Синицыну большую  ладонь , но  Валентин  обреченно  вздохнул  и  ничего  ему  не  пожал. Я-то  смелый , сказал  Синицын , а  вы  козел  и  сволочь - возвращаясь  на  днях  с  работы , Валентин  все  же  получил  в  лицевой  овал.
  Он  не  стал  смотреть  трансляцию  матча «Спартак» - «Байер».
  Синицын   не  может  смотреть  футбол  не  из-за  отвращения  к  великой  игре , а  из-за  сочувствия  к  постоянно  проигрывающим  на  тотализаторе: с  каждым  забитым  голом  Валентин  слышал , как  рвутся  тысячи  квитанций.
  Разлитая  водка  проливалась  мимо  кошмара  возникновения  завтрашнего  утра , в  окне  напротив  уже  второй  месяц  висел  полный  молодой  человек ; если  Валентин  срывался  на  работе , его слезы  вытирали  половой  тряпкой - уборщица  Жаравина  не  подкладывала ему  под  стакан  чая  black  spot  и   не  уговаривала  Валентина  покориться  ангелам ; она  не  очень  задумывалась  о  том , проводился  ли  когда-либо  легитимный  съезд  уборщиц.
  «… клянусь  двигаться  к  Просветлению… относиться  ко  всем  живым  существам , как  к  своим  отцу  и  матери… следовать  добродетелям  терпения … прилежания… мудрости» ; никому  не  давая  клятвы  бодхисаттвы , Жаравина  кое-как  доживала  до  конца  рабочего  дня  и  методично  улучшала  настроение  страшными  гулкими  криками , расслабляюще  для  ее  женской  участи  доносившимися  из маленького  зала , где  занимались  каратисты.
- Выйти  из  строя!
- Мне?!
- Тебе! Подойти  к  кирпичам! Так , теперь  сосредоточься. Немедленно! Сила  всех  стихий  с  тобой?
- Со  мной , учитель! Она  со  мной  и  я  сейчас  попробую  доказать демонам  своего  страха  мое  к  ним  презрение!
- Тогда  бей!
- Кия! Ой , бля!!!
- Слабак… Выйти  из  строя!
- Может, вы  попросите  кого  другого? У  меня  же  сегодня  и  под  черепной  коробкой  жидко , и  руки  после  последней  тренировки…
- Не  гундеть! Ты  не  забыл , что  дух  великих  мастеров  прошлого  поддерживает  тебя  перед  лицом  тупой  материи?!
- Да  помню  я…
- Помнишь , бей!
- Сейчас… Кия! Ой , мама , больно-то  как!!!
  Если  бы  не  работа , Татьяна  Жаравина  слушала  бы  их  бесконечно. Настолько  они  ее  умиляли: они  годятся  ей  в  дети , они - гордость  всего  института и  почти  сумевшие  насытиться  из  пустой  руки , но  Татьяне  Жаравиной  не  хотелось  бы , чтобы  у  нее  были  такие  дети ; она  бы  слушала  их  бесконечно , она  бы  искала  для  них  точки , торгующие  самым  дешевым  кирпичом , Татьяна  Жаравина  бы  проклинала  тот  день , когда  она  не  согласилась  на  стерилизацию.
 Приветствовал  бы  такую  слабость  ее  брат? Исключено.
 Находясь  на  долготерпимой  службе  Господу  через  православную  церковь , он  пресекает и  менее  душегубительные  порывы: у  его  сестры  Татьяны  очень  пьющий  муж  Артем  Шашков , и  сегодня с  утра  она  рассказала  брату-настоятелю , как она  пыталась  довести Артема  домой.
  «Иди! Иди! Не  идешь? Тогда  иди!».
  Шашков  сел , ссутулился  и  никуда  не  идет: «О , жена… если  ад  существует , то  мне  хана». Татьяна  спросила  супруга: «Сидишь?». Он  ответил: «Сижу».
  «Чего  сидишь , Артем , домой  пошли».
   Рассевшись  под  засохшим  тополем , Шашков  выдохнул  в  череде  перегара  лютую  скорбь: «Совсем  я , жена , жизнью  выцвел: не  могу  я идти , не  могу… Иди , я  догоню»
 «Да  ты  не  догонишь , а  только  догонишься!»
 «И  то  Слава  Богу. От  суеты  же  не  уйдешь…»
 «Какая  в  тебе  суета?! Ты  и  с  места  сдвинуться  не  можешь!»   
 «Внутри  она  у  меня , Татьяна: жрет  душу  зубами  львиными… И  лишь  смертью  моей  насытится»
 «Недолго  уже  осталось!»
 «И  то  Слава  Богу , долго-то  мне  непосильно» ; с  запасом  вздохнув , Шашков  прилег  на  промерзшую  землю , чтобы , как  он  сказал: «заблаговременно  остужаться  во  избежание  резкого  перехода».
  Затронутая  тема  пресечения  душегубильных  порывов  относится  к иному: незрелый  монах  с  таким  кичливым  апломбом  завывал  вечернюю  молитву , что  совершавшему  обход  настоятелю не  оставалось  ничего  другого , кроме  как  заглянуть  в  его  келью.
- Да  пребудет  с  тобой  Христос , сын  мой , - сказал  Александр  Жаравин  довольно  юному  монаху  Дианину.
- Здравствуйте , отце. Я  тут  как  раз  вечернюю  молитву  за  всю  нашу  братию проговариваю…
- Ты  молись , молись , не  отвлекайся.
- Со  всем  усердием! – воскликнул  Дианин.
- Но  сначала  выслушай  мой  совет , - сказал  настоятель.
- Слушаю , Отце!
- Даже  в  молитве  не  обнадеживай  себя  мыслью , что  ты  агнец , а  все  остальные  волки  позорные. – Настоятель  предостерегающе  погрозил  излишне  ретивому  юноше  тремя  сцепленными  пальцами. Погрозил , попутно  и  перекрестив. – Поменьше  понтов , юноша , там  этого  не  поймут. Теперь  продолжай.
 Выйдя  из  его  кельи , Александр  Жаравин  ненадолго  задержался   и  стал  прислушиваться - убедившись  , что  возобновленная  молитва зазвучала  на  порядок  тише , настоятель  по-отечески  улыбнулся. Александр  знал: если  захотят  расслышать , расслышат. А  не захотят, то  и  орать  нечего. Разозлишь  только. Ответные  меры  по  приведению  тебя  в чувство  вызовешь. В  том  числе  и  крайние.
  Крайние меры неба - оно сейчас надо всеми , а она  сейчас  в  Боливии: она  сейчас  загримированная  плотью  сеньора  Перес.
- Быстрее  плетитесь , сеньора  Перес , - подгонял  ее  Хорхе  Мартинес , - на  поезд  опоздаем!
 Сеньора  Перес  наняла  его  вместе  с  машиной  вчерашней  ночью , и  в  Ла-Пасе  она  безусловно  не  впервые ; сам  Хорхе  Мартинес  родился  в  нем  двадцать  три  года  тому  назад , и , если  он  накурится  марихуаны , то  комариный  писк кажется  ему  взлетающей  эскадрильей ; тремя  часами  раньше  сеньора  Перес  сказала  ему: «я  люблю  слушать  музыку  этого  города  у  себя  в  голове» , но  говорила  ли  она  о  Ла-Пасе , Хорхе  Мартинес  не  знал. Декорировать  свое  незнание  тонкой  дымкой  бесполезных  предположений  он  не  собирался – сеньора  Перес  намеревалась  уехать сегодня  днем  на  юго-запад  к  Андским  хребтам , и  Хорхе  Мартинес  нес  ее  чемоданы , думая  по  поводу  себя: «я  мелковат , но  я  не   мал – еще поживем».
  Хорхе  Мартинеса  не  волновал  манихейский  принцип  изначальности  зла.
  Мартинес  похотливо  трогал  себя  за  ягодицы  и  его  разбирал  дикий  хохот , а  сеньора  Перес цитировала  ему  отрывки  из  десятой  песни «Бхагаваты  пураны» , говорящей  об  эротической  любви  пастушки  и  Кришны ; сеньора  Перес , похоже , родилась  не  на  этом  свете.
- Если  мы  опоздаем , сеньора , - ворчал  Мартинес , - то  только  по  вашей  вине. Я  делаю  все , за  что  вы  мне  заплатили.
- На  мой  поезд  нельзя  опоздать , - сказала  она.
 Сеньора  Перес  безвозмездно  улыбнулась , Хорхе  Мартинес  поставил  чемоданы  на  перрон ; на  кого-то  можно  в  любой  момент положиться , на  Хорхе  Мартинеса  можно  в  любой  момент  положить; когда  мое  мнение , нахмурился  Хорхе , никому  не  интересно , я  стараюсь  его  не  высказывать - сеньора   Перес  уже сбивает  плевком  низко  летящую  птицу.
  Она  падает  в  нескольких  сантиметрах  от  Хорхе  Мартинеса , но  ему  ли  ее  ловить.
- На  ваш  поезд  нельзя  опоздать? – встревоженно  спросил  он.
- Нельзя , мой  мальчик , - ответила  сеньора  Перес. - Жизнь  загадывает  нам  загадки , но  кто  же  возьмется  их  разгадает , кроме  смерти?
В  это  мгновение  всех  машинистов  мира  от  Портленда  и  до  Находки , от  фарерских  верещатиков  и  до  зажиточных  пригородов Кейптауна  посетила  идентичная  мысль , заключавшаяся  в  том , что если  они  не  хотят  неприятностей , им  следует  незамедлительно  ударить  по  тормозам.

Обидчивого  реалиста  Андрея  Беликеева  посещают  не  мысли , а  люди. В  прошлой  жизни  Андрей  был  машинистом , но  в  театре  зверей , на  мышином  поезде ; посмышленней  остальных , но  тоже  мышь – ныне  Беликеев  живет  около  озера  Ханка.
Вокруг  Уссурийский  край , енотовидные  собаки , целебный  лимонник ; Андрей  Беликеев  разговаривает  с  путешественниками  в своем  поселке  Камень-Рыболов , он  рассказывает  им  и  о  Кедровой Пади  в  целом , и  о  маньчжурских  орехах , и  о  маньчжурских  диких  котах , и , если  гости  напоят  его  литром  водки , обещает показать  им  гигантского , как  питон , полоза  Шренка , и  индийскую  птицу-дронго , и  лотосы…
- У  нас  тут  природа! - говорил  Андрей. - Где  бы  ни  искали , такой  не  найдете. В  лесах  сколько  ни  гуляй , не  нагуляешься: и  ягоды , и  грибы , и  китайская  утка-мандаринка… А  вода  в  наших  реках  настолько  чистая , что  и  камни  на  дне  пересчитать  можно.
Он  предлагает  путешественникам  завтра  же  посмотреть  на  места, где  бродят  фламинго , и  они  с  радостью  соглашаются.
- Мы  здесь  всего  лишь  гости , - улыбнулся  Андрею  один  из  путешественников , - и  поэтому вряд  ли  сможем  оценить  все  эти  чудеса  в  вашей  степени  понимания. Вы  же  здесь  никогда  гостем  не  будете - невозможно  отсюда  уехать , если  хотя  бы  год  не  уезжал: сердце  не  отпустит.
  В  качестве  реакции  на  данное  предположение  Андрей  Беликеев  заметно  поморщился. Из  его  глаз  начала  выглядывать  откормленная  как  на  убой  тоска. 
- Сердце-то  отпустит , - пробормотал  он. - Дело  не  в  нем.
- Да вы себя  не  обманывайте , - сказали  ему , - здесь  же  и  антилопа-горал  и  любимая  вами  чаша  на  скале…В  чем  же  тогда , если  не  в  сердце?
- Не  в  нем  и  все  тут.
  Путешественники  его  слегка  не  понимают. Подливая  ему  второй  литр  водки  у  него  в  избе  на  отшибе  поселка  Камень-Рыболов ,  они  не  понимают , как  Андрей  Беликеев  может  столько  пить  и  зачем  же  он  полулежит  перед  ними  в  столь  изменившемся  настроении.
- Вы  что , Андрей , - поинтересовался  у  него  Виктор «Раста» Лозинский , - хотите  уехать  отсюда  в  большой  город  и  уже  никогда  не  видеть  всех  этих  пеликанов  и  бурундуков? Неужели  хотите?
- Который  уже  год  хочу , - вздохнул  Беликеев.
- Ну  и  почему  же  не  уезжаете?
 Андрей  Беликеев  простодушно  озлобился. Тоска  в  его  глазах  откормлена  как  на  убой , но  чем  же  ее  убьешь? ни  водкой  ее  не  взять , ни  наскучившим  битьем  желтых  морд  зачастивших  в  эти  леса  китайцев…
- В  чем  же  ваши  сложности , Андрей , - настаивали  путешественники , - почему  не  уезжаете?
- Потому  что  денег  ни  шиша  нет…
 Беликеев  не  знал  других  видений , помимо  кошмаров , и  у  него  нет  денег  на  жизнь  в  большом  городе.
  У  Редина  их  также  нет , но  он , как  появился  на  свет  в  Москве , так  там  и  живет. Между  рождением  и  смертью  Редин  только  и  делает , что  живет - в  этот  период  Беспрерывного  Самооставления  у  него  все  однообразно: Редин   пытается  достичь  состояния  обособления , когда  прекращается  не  само  страдание , а  переживание  страдания , и  чуть-чуть  опасется  звонков  своего  приятеля  по  старой  квартире  Анатолия  Болденкова , находившего  в  Мытищах  биритуальные  могильники  и  глотавшего  для  улучшения  пищеварения  речной  песок.
  Проблема  в  том , что  Болденков  глух , как  икона  и , если  ему  придет  в  голову  что-нибудь  не  совсем  надлежащее , то  отговорить его  становится  совершенно  невозможно ; Анатолий  не  слышит  ничего , кроме  молчания , но  говорит  он  много: слушают  его  или  нет , Болденкову  не  важно.
  Редин  его  слушает.
- Когда  ты , Редин , - сказал  Анатолий , - будешь  умирать , умирай спокойно: меня  не  жди. А  сейчас  жди , сейчас  я  к  тебе  приеду.
 Приехал  Болденков  очень  быстро: Редин  даже  не  успел  как  следует поскрипеть  зубами.
  В  условиях  неполной  изоляции  от философствующих  алкоголичек он  не  позволяя  себе  пугнуть  месье  Анатолия  уголовно  наказуемыми  выходками , и , выпив  с  дороги  полбутылки  апельсинового  сока, Анатолий  Болденков  по  секрету  признался  Редину, что  ему  не  с  кем  лепить  снеговика  и  сбивчиво  объяснил  цель  своего  визита.
- Сегодня  утром , - сказал  он , - я  совершенно  случайно  узнал , что  Бетховен  в  конце  своей  долгой  жизни  полностью  оглох. Или  он  не  долго  жил? Не  хочешь , не  отвечай , я  все  равно  ничего  не  услышу , суть  в  ином – даже  полностью  оглохнув , он продолжал  писать  великую  музыку. Великую , великую , не  спорь - так  говорят  знающие  люди. Гаврила  ибн  Михайлович «Краб» , муторный  ведьмак  Абрамша , его  воспитатели  и оруженосцы…
- Хватит. Какое  это  имеет  отношение  к  тебе?
- Я , как  ты  знаешь , тоже  глухой , в  следствии  чего  я  и  подумал: может , и  мне  попробовать? А  у  тебя  как  раз  пианино  есть.
  Направившись  к  инструменту , давно  позабывшему , когда  же  ему  уделяли  внимание , хотя  бы  стирая  с  него  пыль , Анатолий  Болденков  поднял  крышку  и  начал  судорожно  лупцевать  в  обе  руки  по  его  беззащитным  клавишам , экзальтированно  закатывая  глаза - весьма  продолжительно  и  не  менее жутко. Затем  Анатолий  устал  и  обернулся  к  Редину.
- Ну  как , пробрало? – спросил  Анатолий  Болденков. - Для  меня  это  первый  опыт  в  сочинении  вечного , но  снисхождения  мне  не  нужно: если  человеку  суждено  стать  гением , он  им  уже  рождается… Вижу , что  пробрало!
- Гмм…
- Сейчас  прибавим  оборотов!
Анатолий  аккомпанировал  себе  под  посредственный  доклад  о  финском  погребении  в  санях , и  Редин , выгнав  Болденкова , дотолкал  Анатолия  до  самой  остановки , но  не  сквернословя - он  и  сам этого  не  практикует , да  и  Болденков  все  равно  ничего  не  услышит.
Здоровому – репутацию , расслабленному – свежий  воздух ; клавиши  на   потревоженном  пианино  испуганно  подрагивали  еще  полтора  дня. Как  подрагивал  бы  Сергей «Траур» Красилин , если  бы  Анатолий  Болденков  рассказал  о  сплошь  и  рядом  случавшейся  в  Древнем  Египте  кастрации  трупов  не  Редину , а  ему. Травоядному, но  не  пресмыкающемуся.
С  распухшим  от  биг-маков  лицом , ужасной  осанкой  и  не  внушающими  доверия  кудрями  не  доверявшему  информации , доводящей   до  сведения , что  на  спине  осла , ввозившего  Иисуса  в Иерусалим , остался  черный  крест.
- Любой , даже  самый  замшелый  поэт , - сказал  он  Редину , - желает  хотя  бы  немного  истинного  признания. А  я  ведь  настоящий  поэт , уже  лет  двадцать  ничем  другим  не  занимаюсь - табу на  всем  прочем  осознанно  поставил. Но  публиковаться  под  своим  именем  я  не  в  праве , слово  дал…
- Кому  дал? – спросил  Редин.
- Хмырю  одному , - презрительно  поджав  губы , процедил  большеголовый  меланхолик , пришедший  к  Редину  через  час  после  Анатолия  Болденкова. - Это  еще  давно  началось… Я  как-то  прочитал  свои  произведения  человеку  без  дара , но  с  амбициями  хвалиться  оным  среди  таких  же  бездарностей , и  он  сказал  мне: «А  что , если  мы  прямо  сейчас  с  тобой  кое  о  чем  договоримся? Я  оплачу  выход  книжки  с  твоими  стишками , но  при  условии , будто  бы  я  их  написал. Тебе  же  за  твои  бессонные  труды  я  очень  неплохо  заплачу: стишками  же  ты  все  равно  себя  не прокормишь. Пойдет?». Я  сдуру  и  согласился. И  уже  полжизни  прозябаю  в  сраной  безвестности…
- Книжка-то  вышла?
- Целых  четыре , - сказал  Сергей. - И  все  под  его  фамилией. В  каждой  слепки  моих  мук  и  страданий , но  фамилия  на  них  не  моя…
  Поэзии  хватит  в  потере  сознанья. Буквальном – от  взгляда  на  полную  тишь. В  сонной  душе , вновь  избравшей  гашиш. 
- Да… - передавая  Красилину  сломанную  сигарету , с  сочувствием  протянул  Редин. - Платит-то он  хорошо?
- С  голода  не  дохну , но  и  в  достатке  никогда  не  пребывал. Главное , зудеть он  на  меня  повадился. Говорит , обманул  я  его - когда  он  в  это  дело  подключался , он  в  стихах  ничего  не  рубил , рифма  и  рифма , а  теперь  поднаторел  и  понимает , слабоваты  они , глупы  ужасающе. Критика , видите  ли , над  ним  издевается…
- Прости  его , Траур , - улыбнулся  Редин , - он  свое  на  Страшном Суде  непременно  получит. Там  всех , кто  посмел  оскорбить  поэта , в  самый  зловонный  костер  мордой  макают.
- Ой , Редин , не  знаю , - глубоко  вздохнул  Красилин. - Думаешь , с  него  и  за  меня  спросится?
- С  него  за  тебя , с  тебя  за  него.
- «И  найдут  меня  искавшие  не  меня , и  откроюсь  я  вопрошавшему  не  обо  мне…
- Послание  к  римлянам? – проверяя  свою  не  поддающуюся  настройке  память , спросил  Редин.
- Я  цитирую  Павла , он  цитирует  Исайю , - сказал  Сергей «Траур».
- Жизнь  цитирует  смерть , - понимающе  усмехнулся  Редин.
 Плохо  освещаемая  штольня. Чем  дальше  от  выхода , тем  ближе  до  входа. В  новое  существование. Вне  костей  и  дыхания.
 Уже  дают  отмашку  ложиться. Очень  пыльно , но  сейчас  это  мелочи.
 По  мусульманским  суевериям  ангелы  не  переступят  порог  дома , где  есть  собака , но  Редина  они  не  посещают  не  из-за  этого ; он  пока  не  созрел  для  возвращения  из  космоса , прибывающая  луна  располагает  к  выспренному  безвкусию , и  Редин , отодвигая  волю  к  смыслу  на  второй  план , не  разоблачает  свое  нутро  с  первой  же рюмки: милая, хорошая , опасайся  непьющих  мужчин - только  они , знакомясь  с  женщиной , имеют  в  виду  только  натяг…  дерево под  окнами  Редина  рассталось  со  своими  листьями  еще  осенью. Как  дети  они  ему  не  были , но  с  одиночеством  бороться  помогали. А  теперь  только  с  таким  же  неприкаянным  тополем  и  поговоришь - собаки  же  помочатся  на  ствол  и  дальше бегут.
«Тебе , братец , холодно?»
«Холодно… И  тебе  холодно».
«И  мне  холодно. Завтра  будет  тепло?»
«Завтра  будет  холодно. Весна  девушка  вздорная , завтра  не  настанет. Ты   мне , штанга , лучше  скажи , как  у  тебя  жизнь? В  принципе , она  у  тебя  как?»
«Штанга?... Почему  штанга?»
«Потому  что  для  малышни , которая  под  нами  пинает  мяч , мы  с  тобой  штанги. И  ты , и  даже  я… Как  жизнь , штанга?»
«Так  себе…»
 Когда  рыба  плывет  на  спине , она  не  оттачивает  новый  стиль. Современные  политические  притчи  не  дают  никакого  повода  для  оптимизма. Станет  ли  Редин  еще  раз  связываться с  женщинами , которые  хотят  в  ближайшее  время  выйти  замуж? неоднозначный  блеск  его  глаз  давно  ушел  на  покой , и  за  последние  два  месяца  перед  ним  не  тряс костями  ни  один  мертвец… а  Арсений? С  Тверского? он  был  жив… ты  ошибаешься , Редин , ты  обманываешь себя ; называющий  вещи  своими  именами  Сергей  Красилин  не  пророк  и  не  сновидец , и  по  дороге  на  моление  в  просевший  заколоченный  храм  Сергея  поглотил  сладкий  снег. У  «Траура»  зачесалась  нога. Он  расчесал  ее  до  крови  и  пришел к  Редину  в  том  числе  и для  того , чтобы  показать  ему  почтовую  марку. Не «Голубой» или «Красный  Маврикий» , но  для  него  она  была  по-своему  ценной ;  рука  Красилина  потела  от  невесомой  тяжести  пинцета.
  Сергей «Траур» уже  наводил  справки  о  том , где  ему  дешевле  всего  будет  заказать  посмертную  маску. 
- Как  тебе  моя  гордость? – вытащив  марку  из  принесенного  с  собой  кляссера , спросил Красилин.
- Судьба , Серега , это  мужчина , у  которого  всегда  стоит , - ответил  Редин. - Чем  от  нее не  закрывайся , она  тебя… А  зачем  ты  вытащил  эту  марку?
- Ты  что , Редин? – возмутился  «Траур». -  Я  как-то  бежал  к  лифту , крича: «Пожалуйста! Прошу! Подождите!» - его  закрыли  перед  моим  носом , но  я  все  же  успел  им  сказать: «Езжайте , я  на  следующем!»… Ну , а  марку  я  достал , чтобы  ты  ее  увидел.
- Я  бы  ее  и  в  кляссере  увидел.
- Ты  меня , Редин , не  понял - ее  надо  рассматривать  отдельно  от остальных. Она  тебя восхищает?
- Марка , как  марка , - сказал  Редин. - У  меня  таких  сотни.
- У  тебя , наверно , и  сотни , но  у  меня  совсем  недавно  и  этой  не  было… И  я  ей  восхищаюсь!
- Когда  она  одна , ей  можно  и  повосхищаться , - задумчиво  улыбнулся  Редин.
- Я  вполне  допускаю , что  некоторые  вампиры  пьют  только  собственную  кровь , но  ты  о  чем? О  марках … или  о  женщинах?
- О  женщинах  на  марках.
- Нет , Редин , - недоверчиво  пробормотал  Сергей «Траур» , - ты  совершенно  не  об  этом…   
 Красилин  не  строит  из  спичечных  коробков  Святую  Софию  и  не выводит  себя  из  шоковых  состояний  ключевыми  стимуляторами  концепции  «Внекосмического  Первопредка» , воспринимая , как  нечто  само  собой  разумеющееся  тот  неоспоримый  факт , что  место сбора  взволнованных  птичьих  стай  было  неизменно  с  древнейших  времен.
 Все  кричали , галдели  и  лезли  к  хладнокровно  гулявшему  ворону  с  излишне  конкретными  вопросами:
- Мы только  что  обсуждали  легенду  о  хитрой  свинье  Паскунне - люди  уже  пришли  переводить  ее  в  разряд  свинины  и  еле-еле  удержались  в  сознании. За  неполные  два  часа  у  нее  выросли  огромные  уши  и  народ  перешептывались  между  собой: «Как  же  она  это  сделала… Подождем  пока  ее  резать , у  нее  же  теперь  уши… как  два  паруса». Свинья  же  довольно  хрюкала: «Уши , как  уши… Какие  есть». Что  ни  говори , а , пытаясь  уплыть  от  появившейся  вблизи  смерти , жизнь  поднимает  дополнительные  паруса… Ты , кстати , с  нами  полетишь?
- А  вы  куда  летите? – переспросил  ворон.
- В  теплые  края!
 Они  уже  не  впервые  предлагают  ему  лететь  вместе  с  ними , но  прожженный  холодными  зимами  ворон , как  и  прежде , отрицающе  покачал  сухим  клювом.
- Я  туда  и  раньше  не  летал , - сказал  он , -  и  сейчас  не  полечу. Я  здесь  так , со  знакомыми  свидится.
- Знакомые - это  почти  друзья!  Чем  чаще  ты  с  ними  видешься , тем  больше  даешь  своему  сердцу  оснований… каких? Не  болеть. Оснований  не  болеть. У  тебя  их  много?
- Один , - ответил  ворон. - И  сердце  одно , и  знакомый  один. Но  я  его  уже  целый  век  не  видел. Увы…
- Желаем  тебе  его  найти!
  Благодарственно  кивнув , ворон  неспешно  поплелся  к  следующему  скоплению. Он  никому  не  говорил , что  ищет  самого  себя. Никому - даже  себе. 
  Говори! Скажи  мне , и  я  скажу  тебе , себе ; широкоплечая  неконтактная женщина  Елена  Тувцева  каждое  утро говорила  себе , что  в конце  концов  мы  все  не  выживем ; все , все , как  один… сметая  веником  окурки , она  вздыхала  в  Рождество: «опять ко  мне  одни  придурки  взбодрить  заходят  естество» ; открывая  железную  дверь , Елена  почти  не  надеялась , что  там  будет  хоть  кто-нибудь  кроме  Сергея  Красилина.
Неизъяснимая  печаль , грязная  любовь , потаенные  патологии: Сергей  «Траур»  уже  третий  месяц  ходит  на  курсы  по  повышению «Практической  действенности  искусства  обольщения» , и , когда  он  пришел  туда  записываться , ведущая  запись  девушка  выслушала  его  нудные  откровения , и  на  вопрос  о  системе  получения  обещаемого  неохотно  ответила:
- Мы  предлагаем  нашим  клиентам  разную  продолжительность  курсов – от  нескольких   дней  до…
- А  какие  подойдут  мне? – перебил  ее  Красилин.
 Девушка  спрятала  от   Сергея «Траура»  свой  невыразительный  взгляд  и , органично  застыдившись  обязанности  не  молчать , чуть  слышно  вымолвила:
- Вам  бы  я  порекомендовала  десятилетние… 
- Идет!  - эмоционально  воскликнул  Сергей.
 Положенный  мне  срок  я , Редин , проживу…  ну , а  как  не  прожить… проживу. Как-нибудь.
  Сергей  Красилин   за   дверью  Елены  Тувцевой  и  стоял. Все  такой же  мутный , дряблый: еще  и  с  цветами.
- Здравствуй , моя  единственная! - сказал  он , - Твоя  улыбка - это  мой  проводник  в  мир  зрелой  юности! Твой  смех - это  величественный  гимн  моей  влюбленной  души! Видишь, я  к  тебе  сегодня  с  цветами!
- С  цветами ,  - согласилась  она. - Ты , Сергей , лучше  бы  на  эти  деньги  витаминов  себе  купил… Ладно , проходи.   
 Елена  Тувцева  прекрасно  понимала , что  и  сама  она  вряд  ли  могла  претендовать  на  признание  себя  лицом  всего  человечества. Если  ее  кто-нибудь  и  захочет  подмять  в  темноте , то  исключительно  Красилины…
- Я  к  тебе  на  весь  вечер! – сказал  «Траур».
- Проходи , Сергей , раздевайся , - потупилась  Елена.
 Мамоновский  переулок. Где  женщина , там  и  она: между  ее  ног  проезжают  машина. Задевает  ее  многометровой  антенной.
 Она  чувственно  постанывает.
 Кто  за  рулем? Не  поэт  Красилин.
 Не  поэт  Лукумов. И  не  выдающийся  хирург  Павел  Ликовский , сидевший  после  сложнейшей  операции  он  на  жестком  стуле , без  оглядки  убегая  в  себя  и  рассеянно  перекуривая свою  удачу , вспоминая  и  недавний  разговор  с  собственным  отцом ; Павел  риторически  интересовался  у  него: «и  почему  тебя  угораздило  стать  моим  отцом?» , и  отец  улыбался  ему  как  мастеровитому  сообщнику  по  мужскому  делу: «меня , вообще-то , не спрашивали».
«Но  почему  именно  моим?»
«Тогда  мне  был  важен  процесс , а  не  результат» ; Павел  Николаевич  Ликовский  пребывал  в  очень  плохом  настроении. Все  проходящие  мимо  него  коллеги  были  не  прочь подступиться  к  нему  с  громогласными  поздравлениями:
- Блестяще , профессор! – сказал  Федор  Гулявич. - Простите  мне  мою  высопарность , но  я  вами  безусловно  горжусь!
- Он  вами , Ликовский , гордится , - вступил  в  разговор  анестезиолог  Платон «Киллер» Менгле , -  но  я  скажу  вам  прямо. Вы  отрабатываете  здесь  не  только  свои  рубли: вы  отрабатываете  и  наши.
  Вытерпев  даже  больше , чем  ему  надлежало  по  состоянию  его  сегодняшнего  мировоззрения , Павел  Ликовский  позволил  себе  излить  немного  души.
- Глупостями  мы  здесь  занимаемся , - сказал  он. - Я  скорее  поверю , что  один  из  испанских  королей  родился  с  зубами , чем  в  полезностью  наших  с  вами  потуг  по  их  спасению.
- О  чем  вы , профессор? – удивился  Федор  Гулявич.
- Вот  сегодня  я  изо  всех  бился  сегодня  за  его  жизнь. Скажете , спас? А  какой  в  этом  прок , если  он  все  равно  умрет?
- Но  позвольте , Павел  Николаевич , - сказал  Платон «Киллер» Менгле , - это  же  наша  работа.
- Абсолютно  бесполезная , - гнул  свою  линию  Ликовский. – Смысл, разумеется , встретишь  редко  в  какой  работе , но  в  нашей  его  и  вовсе  нет. Обрыдла  она  мне , коллеги - ко  всем  чертям  ее  , к  дьяволу…
- Возьмите  себя  в  руки , Павел , - заволновался  Федор  Гулявич , - таких  мыслей  вам  нужно  поостеречься , с  этого  все  и  начинается…
- Какая  разница , что  с  чего  начинается?! Какая  в  этом  разница , когда  конец  все  равно  один?   
 Павел  Ликовский  в  очень  плохом  настроении , прооперированный  им  казнокрад  еще  не на  погосте ; да  не  отсохнет  рука  ни  у  дающего , ни  у  принимающего – дуди , Сачмо. Работай , Ликовский.
 Не  попадайся  ему , Седов.
 Дольше , как  можно  дольше  оставайся  там  гостем: ростовское  кладбище  закрылось  ровно  по  расписанию , и  Седов  остался  внутри.
  Вместе  с  Анной  Коптевой , к  которой  он  в  июле  2000-го  в  Ростов  и  приехал - кто-то  из  них  кричал , кто-то  нет:
«Мы  одни!».
«Мы  не  одни».
«Ты  о  трупах?!»
«Я  о  нас» - Седов  не  помнит , кто  из  них  позитивней  оценил  ситуацию. Он  не  выносит долгих  бесед  о  бесчинствах  либидо  и  пока  еще  не  забыл  историю  о  двух  компанейских  дегустаторах. Саркис  Казарян  говорил:
- Достойный  коньяк. Вах! Твое  мнение?
- Что-то  мне  нехорошо , - менялся  в  лице  Василий  Дубных.
- Это  тебе  не  коньяк , а  утренний «Рислинг» покоя  не  дает. На  тебя  же  алкоголь  всегда  позже  действует.
   Я , размышлял  Седов , жалею  не  о  том , что  со  мной  нет  женщины , а  о  том , что  я  мало  выпил. Для  того , чтобы  не  думать  ни о  чем  таком - Василий  Дубных  ослеп  еще  раньше , чем  увидел , как  ослеп  его  товарищ , но  это , по  сравнению  с  самой  бедой , и  неудачей  не  назовешь ; не  наречешь , не  примешь  без  вопросов: пять  минут  Богу , пять  минут  себе. На  двоих  с  дьяволом - Седов лично  знает  сидящего  на  мескалине  юриста  Тробуневича , который  постоянно  орет: «в  нашем  законодательстве не  закреплено  наиглавнейшее  право! Там  указано  право  на  труд , на  образование, на  пенсию , но  там  нет  ни  слова  о  праве  на  сытость. Такое право не  закреплено  ни  в одном  законодательстве – утопия , не  утопия , но  бумага  бы  не  обиделась. Она  и  от  моей  огненной  слюны  не  возгорается!».
Седов  принадлежит  к  высокоинтеллектуальной  семье , переживающей  дни  упадка ; под  его  одеялом  летают  белые  мухи  и алые  муравьи  очищают  зерна  от  плевел , и  в  одном  из  сражений  противостояния  Алой  и  Белой  роз  командовавший  войсками  Ланкастеров  граф  Варвик  путает  в  тумане эмблемы. На  королевской  было «солнце  с  лучами» , в  руках у  солдат союзного  графа  Оксфордского «звезда  с  ними  же» - Варвик  гибнет , Йорки  занимают  трон , Седов  курит  третий  за  ночь  косяк , выглядывает  в  окно , и  видит  там  море  людей ; они и  на  земле , и на  крышах  домов , и  на деревьях  без  листьев.
 Боже  мой: и  на  небе. В  приближающихся  цеппелинах. 
 У  Седова  звонит  домофон.
 Он  исправен. Седов  прокашливается.
- Кто? – спросил  Седов.
- Открывай  это  мы , - ответили  ему.
- Кто  это  мы? – слыша  доносящийся  из  трубки  гвалт , переспросил  Седов.
- Человечество. Открывай , Седов – откроешь  и  мы  войдем , а  не  откроешь , то  тебе  ли  не  сомневаться   в  призрачности  твоей  железной  двери. Открывай , Сарпедон! Открывай , Фаларис! Разговор  есть.
 Открыть , не  открыть?… Седов  не  откроет.
 Пусть  штурмуют. 



          














                8.1

 
           Краткие  выдержки  из  книги  мемуаров  судьи  А. Афанасьева
                «Подкрученные  весы  Фемиды»
 

 Июнь  1999-го.

  Судьба  распорядилась  так , что  я  рассматривал  одно  дело , не  поведать  о  котором  своими  словами , я  считаю  абсолютно  неправильным.
  В  качестве  обвиняемого  у  меня  тогда  проходил  вполне , судя  по  характеристикам , добропорядочный  мужчина , чья  вина , якобы , состояла  в  том , что  он  поначалу  домогался , а  потом  жестоко  избил  одну  еще  не  достигшую  совершеннолетия  особу.
  Как  это  заведено  на  страницах  моей  книги , я  предоставляю  ему  высказаться  самому.

- Тем  днем , или  уже  вечером , не  помню… Но  я  шел  с  работы. Настроение  у  меня  было  отвратное , да  еще  и  губы  почему-то  сохли - наверное , от  того , что  работа  у  меня  постоянно  на  ногах , вот  уровень  жидкости  в организме  и  понизился. Проходя  мимо  этой  девушки…
-  Потерпевшей.
-  Потерпевшей? Бог  с  вами… Ну , будь  по  вашему - чтобы  реальный  мир  меня  окончательно  не  придавил , мне  всегда  приходилось  держать  его  на  обеих  вытянутых  руках. Но  я  бы  не  отказался  держать  его  на  одной: другой  рукой  я  бы  обнял за  талию  полюбившую  меня  женщину , которая  бы , в  свою  очередь , одной  рукой  бы  поддерживала  над  нами  реальный  мир , а  другой  обнимала  меня , но  такого  пока  не  произошло -  женщины  же  обычно  выбирают  кого-нибудь  в  более  устойчивым  положением , чем  я.
  У  меня , ваша  честь , нет  не  единой  точки  соприкосновения  с  блюдущими  себя  первокурстницами , но , насколько  я  помню , одна из  них  отказалась  идти  под  венец  даже  с  молодым  Бенито  Муссолини – она  предпочла  ему  человека , гораздо  тверже  стоявшего  тогда  на  земле. Какого-то  могильщика.
 Я , разумеется , никому  не  ставлю  в  заслугу  мой  материальный  голяк , но  нельзя  же  пропускать  в  себя  только  обернутый  в  сто  долларов  член. Но  в  суде , наверно , так  не  говорят…
-  Не  говорят.
-  Угу.
-  Так-то.
-  А  в  Антарктиде  нет  необходимости  говорить , повышая  голос - там  такой  чистый  воздух, что  негромкий  разговор  слышен  на  расстоянии  нескольких  километров…
- Давайте  ближе  к  делу.
- Конечно , ваша  честь – у  вас  свое  дело , у  меня  свое , вы  можете  меня  посадить , а  я  могу  уехать  отсюда , чтобы  сесть , ни  на  один волос  не  отклоняясь  от  преназначенного  мне  судьбой. У  вас  не  вызывает  удивления  четкость  моей  позиции? Можете  поаплодировать , не  вставая – до  сорока  я  как-нибудь  дотяну , я  тот  еще  гусь! Небо  над  головой  меня  больше  не  заводит , но , называя  ту  девушку  потерпевшей  вы , как  мне  кажется , немного  забываетесь. Не мне  вам  объяснять , однако  под  определение  потерпевшей  она не  очень  подходит.
- Тем  не  менее  я  прошу  называть  ее  потерпевшей. По  имеющимся  у  меня  материалам  ее  следует  называть  именно  так.
- Как  вам  будет  угодно… Проходя  мимо  потерпевшей , я  облизнулся: по  простому , языком  по  губам - чтобы  дать  губам  хотя  бы  немного  живительной  влаги. Как  раз  в  этот  момент  она  посмотрела  в  мою  сторону. Не знаю , что  ваша  потерпевшая  там  себе  надумала , видимо  что-то  нехорошее , но  ее  действия высокопробной  снисходительностью  не  отличались - она  выхватила из  сумки  газовый  баллончик  и  прыснула  содержавшемся  в  нем  газом  прямо  мне  в  глаза.
 Вкупе  с  адской  болью  я  очень  испугался. Без  необоримого  стремления  ей  засадить: я  не  предполагал , что  еще  взбредет  в  голову  этой  даме  верного , но  непритязательного  закваса , отпускавшей  на  мой  адрес  несусветные  колкости.
  Поэтому  я  начал  отмахиваться - не  входя  в  пустопорожние  диспуты. Что  именно  задевают  мои  руки , я  не  видел.
- Вы  сломали  ей  челюсть.
- Может , и  сломал…
- Точно , сломали.
- Бог  простит.
- Так  вы  настаиваете  на  том , что  проводя  языком  по  губам , вы  не  подразумевали  в  данном  жесте  ничего  соблазняющего?
- И  в  мыслях  не  было! Я  и  шел-то  еле-еле… Вам  оттуда  видно , как  я  печален? Видно , да?
 
 Признав  его  аргументы  заслуживающими  полного  доверия , я  отметил  в своем  решении, что  телесные  повреждения  были  нанесены этой  даме  в  результате  необходимой  самообороны.
  Более  того: я  признал  за  ним  право  требовать  судебной  защиты  уже  с  его  стороны.
Я  ему  это  даже  порекомендовал.

                * * *

 Март  1993-го.

 Не  спровоцированная  достаточной  мотивированностью  жестокость всегда  представлялось  мне  как  нечто  выходящее  за  рамки  привычных  законопослушному  человеку  представлений. А  так  как  я  закон  не  только  осмысливаю , но  и  вершу , мой  опыт  в  этой  области  довольно  обширен.
  Дело , о  котором  я  сейчас  собираюсь  вам  рассказать , поначалу  вызвало  у  меня  ничем  не  снимаемую  жуть. Узнав  о  нем  более  подробно, вы , я  надеюсь , меня  поймете.
Промозглым  осенним  днем  трое  опустившихся  граждан  встретились  на  квартире  с  голыми  стенами. Вещи  с  той  квартиры , судя  по  всему , были  давно  пропиты , но  они  на  ней  собрались  и  принялись  крепко  выпивать. Затем  двое  из  них , предварительно  умерщвив , сняли  с  третьего  кожу - когда  их  ввели  в  зал  суда , я , вынужден  сознаться , был  настроен  не  объективно. Но  вслушиваясь в  их  показания , я  постепенно  возвращался  в  русло  так  нам  всем  необходимой  законности.
  Вот  что  говорил  один  из  них.

-  Хотя  приняли  мы  тогда  немало , нам  захотелось  еще. А  Женя «Гегель» , тот  которого мы , неподумав , прирезали , когда-то  нам  - мне  и  Семену  Бучулину – по  секрету  признался , что  у  него  есть  заначка. Еще  он  сказал: «В  свое  время  марксизм  завоевывал  интеллектуальные  круги  Ирана  и  чтобы  этому  помешать , модернистская  школа  шиитской  мысли  обвинила  его  в  идеализме , а  базой своей  исламистской  веры  назвала реализм. Учение  Маркса - это  идеализм , а  учение  посетившего  семь  небес  пророка, конечно  же , куда  менее  отстоит  от  реальности , но  тогда  мои  обои - это  книга  для  чтения  самому  себе: смотрите , братцы , иероглиф  рогатой  змеи  соприкасается  с  брюхом   безносового  животного  с  девятисантиметровыми  сосками!».
 Он  говорил , говорил ; дегенерация  общества  его , если  и  не  страшила , то  настораживала , но  мы  как-то  больше  вспоминали  о  гегелевской  заначке.
  Стали  у него выпытывать , а  он  отнекивается. Пошли  вы , кричит , к  Ильичу , не  дам я  вам  ничего.
  Мы  на  него  и  разозлились: сами  представьте , как  бы  вы  поступили , если  бы  подойдя  к  женщине , начали  прикидывать  свои  шансы – я  вам , к  примеру , скажу , что  я  выше  ростом , а  вы  мне: «У  меня  денег  больше». Я  вам: «У  меня  стоит  красивее» , ну  а  вы  презрительно  ухмыльнетесь  и  скажете: «Зато  я  ее  муж  - что  захочу  с  ней , то  и  сделаю.».
 Да  еще  и  язык  покажете – длиннющий , как  Транссиб… Но  женщины-то  здесь  не  причем, мы  прирезали «Гегеля»  без  малейшей  связи  с  ними: пьяные  были , не  сдержались.
 Уступив  первому  же  порыву  бесстрашия.
 Женя  же  сам  говорил: «Я  на  людей  не  полагаюсь , я  на  них  кладу» - с  нас-то  чего  спрашивать , если  мы  и  несчастьем  судьбы  до  черной  одури  опьяненные  и  дешевую  водку  без  умысла  пробудиться  лакаем…   
- А  кожу-то  зачем  содрали?
- Тут  какое  дело. Мы  же  бухали  у  него  на  квартире  и  после  того  как  мы  с  ним  закончили , мы  излазили  его  неприбранный  флет  вдоль  и  поперек. Все  уголки , все  щели  просмотрели.
 Ни  рубля… Но  отчаянный  черт  Сема  Бучулин  придуманную  нашими  совместными  усилиями  балладу «Гималайо-буддо-бу» напевать  мне  не  взялся ; поделившись  со  мной  своим  неприятием  космических  мигрантов , он  сказал: «может , у  Евгения  деньги  под  кожей  заныканы? Здорово  я  предположил , правда?». Ну , мы  «Гегеля»  от  кожи  и  избавили…
- И , конечно , ничего  не  нашли?
- Нашли! Христом  Богом  клянусь , там  они  были!
- Много?
- Ну , много  не  много… На  литр  хватило.

 Обнаружив  в  их  действиях  мотив , я  решил  отнестись  к  ним  с  допустимым  кодексом  снисхождением.
 Во  всяком  случае , верхний  предел  статьи , как  того  требовал  прокурор , я  на  них  не  обрушил.
    
                * * *

  Октябрь  1995-го.
 
 Рассматривая  доставленного  на  тот  процесс  подозреваемого , я  никак  не  мог  поверить , что  этот  спокойно  улыбающийся  человек  был  способен  совершить  вменяемое  ему  в  вину  деяние.
  Просто  в  голове  не  укладывалось.
  Я , безусловно , неоднократно  сталкивался  с  фальшивыми  образцами  пострижения  в  интеллигенцию , но  чтобы  такой  человек  разнес  вдребезги  респектабельное  питейное  заведение…
  Послушаем , чем  объяснит.

- Еще  недавно  у  меня  была  любимая  девушка. Люда. Людмила. Мышка , мышка – подлая  малышка… Я  извивался  на  ней  в  угоду  своему… своему? Своему. Боевому?… угу. Своему  боевому   духу. Поступившись  и  сном , и  сияющей  беспечностью  физиономией - хорошей  я  Людмилу  никогда  не  считал , но  любимой , да.  Она  этим  и  пользовалась.
 Повинуясь  своей  беспощадной  влюбленности , я  соглашался  со  всеми  ее  правилами  нашей  взаимной  неравноценности.
  Во  мне  свирепствовало  малодушие.
  С  апокалиптичным  уклоном - признавшие  свои  ошибки  романтики  все  еще  хотят  обманываться  в  берущей  не  только  за  горло  весне , стараясь  не  топтать  ногами  заплеванные  перья  пропавших  без  вести  ангелов , и  в  тот  день  , когда  я  так  некрасиво  сорвался , мы ужинали  с  Людмилой  в  безвинно  пострадавшем  ресторане - она , как  всегда , говорила  мне  гадости , а  я… Я  потакал  ей , как  только  мог.
  К  моему  несчастью , я  когда-то  довольно  давно  ей  сознался , что в  молодости  болел  за  «Спартак» , и  тем  вечером  она  мне  повелевающе  сказала: «Если  хочешь  подтвердить  свою  любовь , скажи  мне  следующее».
 Я  спросил: «Что?».
«Скажи , что  ненавидишь  «Спартак». Я  уже  открыл  рот , чтобы  сказать , но… На  меня  скопом  навалились  отрадные  воспоминания  моей  засранной  будущими  событиями  молодости…
- Вы  в  суде , выбирайте  выражения.
- Еще  как  засранной…
- В  последний  раз  предупреждаю!
- Я  не  стараюсь  быть  забавным.
- Да  я  вас   сейчас…
- Не  взыщите , вылетело… Я  возродил  в  памяти  зеленый  прямоугольник  лужниковского  поля , которое  под  ясными… фантастически  ясными  огнями  прожекторов  казалось  мне  тогда  центром  мироздании. Мне  вспомнились  непередаваемые  ощущения , сопровождавшие  меня  домой  после  победной  игры – в  каждой  ладони по  богу , а  во  рту так  пересохло , что  если  чем  и  сплюнешь , то  только  кровью…
- И  у  вас   пересохло?
- Вы  о  чем?
- О  процессе  над  сломавшим  женскую  челюсть… я  ни  о  чем. Продолжайте.
- Еще  мне  вспомнились  фамилии  людей , чей  талант  доставлял  мне  самую  неподдельную  радость  в  моей  вставшей  теперь  раком  жизни. Простите , ваша  честь , больше  не  буду… Юра  Гаврилов , Федя  Черенков , Сережа Родионов – я  помню , когда  мы  обыграли  в  Бирмингеме  «Астон  Виллу» , я  всю  ночь , высунувшись  из  окна  и  пристально  смотря  на  звезды , приглашал  со  мной  выпить  моего  Иисуса… моего  доброго  старого  Господа… И  повернувшись  к  ней  с   сухим  лицом – да , да , сухим , но  едва  не  умытым  слезами  радости , я  сказал  этой  дряни : «родная , я  не  скажу  тебе  того , что  ты  просишь».
  Людмила  злобно  прокричала: «Почему?» , и  я  ей  ответил: «Потому  что  ты  просишь  меня  о  невозможном. Может  быть , я  излишне консервативен , но  я  не  могу  признаться  в ненависти  тому , что  я люблю. До  сих  пор  люблю…».
 Выслушав  мое  откровение , Людмила  вскочила  с  места  и  не  попрощавшись , исчезла. А  на  меня  навалилась  такая  грусть , что  я  уже  за  себя  не  отвечал…
 Так  оно  и  было.
 
 Приговорив  его  к  возмещению  ущерба  по  доступным  его  зарплате  частям , я  уже  в  который  раз  поймал  себя  на  мысли  абсолютной  верности  моего  решения.
 Сам  я  не  болельщик , да  и  женщин  не  особый  знаток  , но , применив  его  эмоции  к  себе , я  понял , что  искренне  ему  посочувствовать  мне  ничто  не  мешает.

                * * *

Декабрь  1997-го. 

 Дел , вызвавших  у  меня  серьезные  сомнения  по  поводу  правомерности  их  разрешения , в  моей  судейской  практике  наперечет.
  Одно  из  них , произошедшее  уже  довольно  давно , но  для  моей  совести  словно  вчера , я  вынужден  упомянуть  на  страницах  этой  книги  исключительно  ради  того , чтобы  подчеркнуть: судьи  тоже  люди , и  их  поступки , впрочем  как  и  ошибки , всегда  вытекают  из желания  вершить  правосудие  объективно  и  по  возможности , предоставляемой  нам  узкими  рамками  законодательства , здраво.
  Выбор  за  мной. Жесткие  тапочки  из  змеиной  кожи  я  в  пестрый  цвет  не  перекрашиваю. Лицо  того  обвиняемого  было  не  лишено  признаков  неуемной  психопатии: экспертиза признала  его  вменяемым , и , выслушивая  его  показания , я  заставлял  себя  иметь  в  виду и  это.

- Выходя  ровно  в  полдень  из  дома , у  меня  и  в  голове  не  было , что  все так  закончится. И  откуда  он  только  взялся? Не  из  Трубниковского  же  переулка? Но  откуда-то  он  все-таки взялся: глаза  вряд ли  вставные , спина  крепкая , губа  как  бы  заячья , но  не  уверен , особо  не  вглядывался.
 Он  походил  между  людьми , вопросительно  на  них  посмотрел , и  вдруг  понесло  его - душить  себя  почему-то  начал!
- Как  это  душить?
- Очень  даже  просто , схватил  себя  за  горло  и  со  страшной  ненавистью  давит. А  потом  стал  кричать. Жутко  так: «Я  заражен  смертью , но  я  ей пока  живу: разбегайтесь  люди , мне  себя  не  удержать!». А  рядом  женщины , дети…
- Они  его  послушались?
- Не  все… Кто-то  от  страха  застыл  на  месте , и  он , несмотря  на  всю  решительность  своих  усилий , к  ним  уже  подступается: руки  на  собственном  горле , но  шаги  тем  не  менее  широкие. Из  мужчин  остался  только  я  , всем  сердцем  готовый  и  к  большой  любви, и  к  мимолетной  связи  на  пару  часов , и  к  тому , чтобы  остаться  одному.  И  он  мне , прекрасно  видя , что  я  не  педрила , а  достойный  лучшего  самец…
- А  вы  почему  не  убежали?
- Не  привык  я , ваша  честь , убегать. Это  столь  же  не  по  мне , как  и  переходить  улицу  на  зеленый  свет: один  раз  я  все-таки  побежал , но  на  Цветном  бульваре  меня  догнали  и  засунули  между  лопатками  ногой  в  точно  таком  же  ботинке , как  у  альпинистов. У меня  и  сейчас  клеймо  фирмы  производителя  в  дождливую  погоду  проступает…
  В  общем , увидев  меня , он , вроде  бы  обрадовался  и  сказал: «Услугу  мне… быстро… оказывай».
 Я  спросил: «Какую?» , и  он  объяснил  мне  это  так: «лежи  я  в  незакрытом  саркофаге , я  бы… всех!… несмотря  на  церковные  запреты  была  уничтожена  целая  прорва  благопристойных  драконов , и  я  сейчас  попробую  упасть  на  колени… и , как  только  упаду , ты  мне  сразу  же  зажимай  нос». Я  ничего  не  понимаю , спрашиваю: «Зачем?».
 Он  отвечает  мне с  трудом , но  спокойно: «Затем , что  горло… я  себе  перекрыл , но  воздух  в  меня… и  через  нос… поступает. А  это  для  вас  опасно».
  Что  же , я… Что  я? Человек  с  заспанными  нервами? Не  дающий  послаблений  даже  ближайшему  окружению? Отзывчивый  к  нескромным  предложением  слабых  на  передок  миледи?
- Определяйтесь  сами.
- А  вам  веселого  Нового  года. Женщин , женщин  и  друзей - на  меня  никто  не  ставит , потому  что  меня  никто  не  знает…
- Вы  его  придушили?
- Я  не  отказался  исполнить  его  просьбу. Показал  глазами: падай , бедняга , я  все  сделаю. Ну , он  и  упал. На  колени… не  побоявшись  ударится - свои  руки  душат  ему  горло, мои  зажимают  нос…
 Скончался  он  нескоро.
 Но  скончался. Я  ему  помог – я. Оборвыш  в  зеленых  очках! Бездарное  ботало  и  неиствующий  балласт , случайно  услышавший  от  одного  узбекского  аксакала: «У  нас  в  ауле  такие  громадные  цены, что  у  меня  даже  не  встает»…
 Помог  и  ему , и  всем  оказавшимся  поблизости: идея  им  помочь  принадлежала  ему , но  без  моей  помощи  он  бы  ее  ни  за  что  не  воплотил. А  так  у  нас  получилось. Воплотили мы  его  идею – в  жизнь  ли , в  смерть , но  вместе…
 
 Посадил  ли  я  его? Оправдал? Я  выбрал  второе: был  вправе  подвести  под  множество  статей , осудить  на  немало  лет , однако  освободил  его  из-под  стражи  прямо  в  зале  суда.
 Это  может  показаться  странным. Чуть  ли  не  более  странным , чем слова  Магомета , сказавшего , что  «у  женщин  нет  души» , но  поступить  подобным  образом  я  посчитал  тогда  справедливым.
Когда  три  года  спустя  его  вновь  привезли  в  мой  суд , я  почти  не  удивился  тому , насколько  он  поседел.
Но  об  этом  уже  в  другой  раз.





























               
                9

  По  убеждению  Мопсо-Егора  Колдашева , первоочередная  задача  любой  головы - научить  сердце  смеяться. Как  над  ней , так  и  над  ним  самим , и  вот  что  получается  на  практике: в  светлое  время  суток  Ольга  играет  роль  прислуги. Готовит  Колдашеву  еду , почтительно  гладит его  домашние  брюки , стирает  с  письменного  стола  пушистую  пыль ; ночью  становится  прислугой  уже  он.
Их  обязанности  четко  распределены.
Четче , чем  на  работе , где  у  сорокадвухлетнего  директора  полулегальной  финансовой  структуры  Егора  Колдашева  есть  субтильный  заместитель  Владислав  Чичков.
 У Мопсо-Егора  мужественный  голос , упрямый  рот , мешковатая  фигура ; Владислава Чичкова  он  терпит  за  высокие  профессиональные  качества , а  как  человек  Чичков  ему  не  близок. Намного дальше  какого-нибудь  гетеросексуального  животного.
Например , осла. Или  бегемота.
- Тепло  и  прохладно , - пробормотал  Колдашев. - В  смысле , из  окон. Люблю , когда  так…
- Из  окон , - кивнул  Чичков. - Прохладно.
- Вы , - спросил   Колдашев , - досконально  изучили  их  предложение? Мне  не  о  чем  волноваться?
- Я  разве , шеф , вас  хотя  бы  раз  подводил? – наигранно  обиделся Владислав. - Хорошее  у  них  предложение. И  мы  урвем , и  они  в  лохмотьях  к  нам  завтрашним  утром  не  заявятся.
- Тогда  готовьте  документы  к  подписанию.
- Не  поцелуете  на  дорожку?
- Вам  бы , Чичков , все  целоваться. В  нашем  мире  миллионы  голодных  детей , легионы  вшивых  отшельников , никто  не  читает  «Смысл  любви»  Владимира  Соловьева , а  вы , Владислав , все  о  своем… Действуйте!
- Ну , один  поцелуй , - умоляет  Чичков.
- Подите  прочь.
- Быстрый  и  неглубокий!
- Один? – вздохнул  Егор  Колдашев.
- Всего  один!
- Неужели  вы  не  понимаете , как  мне  гадко  вас  целовать? Я  и  подошву  женских  туфель  поцеловал  бы  скорее , чем  мужика… Вот  вам  ваш  поцелуй , держите. Теперь  вы , наконец , займетесь  делом?
- Поцелуй , - веско  сказал  Владислав  Чичков , - тоже  дело , а  начальник , если  он  желает  успеха  своему  предприятию , должен  предоставлять  подчиненным  стимулы  и  помимо  зарплаты. А  вы мой  начальник  и  тяготы  лидерства…
- За  работу , Чичков! – потеряв  самообладание , прокричал   Колдашев. 
- Слушаюсь , - насупился  Чичков. - Но  слушаюсь , сохраняя  за  собой  свою  точку  зрения!
Поздним  вечером  того  же  дня  Егор  Колдашев  лежал  в  кровати  и  запойно  ждал , когда  же  раздастся  щелчок  выключателя. Это  будет  означать , что  Оля  вышла  из  душа , и  сейчас  начнется  all  that  sex. Мужчина  и  женщина: все  просто - без  исступленного  надрыва  однополой  страсти ; щелчок  выключателя  он  услышал , но  Ольга  к  нему  в  постель  не  пришла.
Колдашев  несколько  часов  искал  ее  в  обеих  комнатах , но  тщетно: ни  трупа , ни  живого  тела , лишь  запах  ее  волос , потеря  чего-то  так  и  неприобретенного ; Егор  Колдашев  до  сих  пор  не  знает , куда  же  она  тогда  пропала , односложно  воткнув  в  их  общий  альбом  с  фотографиями  его  охотничий  нож.
  Мопсо-Егор  не  осведомлен  и  об  отцовствующем  пасынке  ее  застрелившегося  мужа  Константина  «Варяга» Дюнина - этого  молодого  человека , неохотно  перенявшего  от  отчима утиную  походку  и  острое  восприятие  проблем  психофизического  дуализма, звали  Виктором.
  У  Виктора  Дюнина  не  имелось  ни  талантов , ни  средств  для  того , чтобы  увековечивать  в  бронзе  свои  разновеликие  воспоминания , и , вспоминая  себя  семнадцатилетнего , Виктор  неугомонно  помнил  собственные  ощущения , связанные  с  тем , что он , якобы , почувствует, когда  ему  исполнится  двадцать  пять.
  Тогда  ему  казалось , что  в  двадцать  пять  он  будет  чувствовать  себя  стариком. Стариком , давно  миновавшим  лучший  период  своей  единственной  жизни.
  Стариком-мудаком.
  Вспоминая  себя  семнадцатилетнего , Виктор  Дюнин  понимал , что  тогда  он  ничуть  не  ошибался.
Летом   2001  года  ему  еще  не  надоело  уставать  и , почесывая  спину  опасной  бритвой , он  добросовестно  работал  в  пироговской больнице.
Растеряв  жизнелюбие  и  самодовольство , спокойней  камня , трезвее  грязи ; живым  отсюда  не  уйдешь , в  рай  живым  не  попадешь , у  стабильно  затухающего  пациента  никогда  не  было  беспокоивших  его  посетителей , и  Виктора  Дюнина  это  весьма  коробило  и  раздражало.
 Задержавшись  возле  Николая  Садунского  дольше  обычного , Виктор  участливо  поправил  подушку. Не  удержавшись  и  от  тихо  заданного  вопроса:
- На  улице  сейчас  июнь , жара , навязчивая  вонь  от  горящих  торфяников, а  вас  даже  никто  не  навещает. Некому?
- Есть  кому , - прошептал  пациент.
- Не  обидно?
  Не  опуская  пропитанных  смертью  глаз , пациент  смотрел  сквозь  врача. Всю  предыдущую  ночь  Николай  Садунский  звал  во  сне Мерилин  Монро. 
- Они , вероятно , заняты  чем-то  более  важным , чем  стоять  надо  мной  с  сухими  лицами , - рассудительно  изрек  Николай. - Мне  все  равно , доктор. Умираю  ведь.
 В  первую  субботу  после  его  кончины , Виктор  Дюнин  неторопливо  катил  перед  собой  импортную  коляску , сохраняющую  находившегося  в  ней  ребенка  в  постоянстве  сидячего положения.
  Виктору  не  хотелось  ни  о  чем  говорить. Планов  на  будущее  у  нее  не  было. Мертвая  вода  пойдет  на  наводнения , живая  на  брагу; жена  Виктора  Дюнина  недолюбливала  безраздельно  властвующую  в  нем  подавленность. Я  забыла  расческу , у  тебя  нет?… я  тебе «козой»  расчешу. Мизинцем  и  указательным ; Марина  направление  беседы  и  задавала.
- Моя  сестра , - сказала  она , - второй  месяц  встречается  с  человеком , который  лично  мне  неприятен. Но  с  ней  он  ведет  себя  очень  достойно , на  днях  вот  золотую  цепочку подарил.
- Ну  и  хули? – поморщился  Виктор  Дюнин.
- Просто  на  язык  навернулось. А  я  во  вчерашний  обеденный  перерыв  купила  новый  калькулятор. Показать?
- Да  хули  показывать…
 Тут  их  кругленький  и  ухоженный  ребенок , увидев  прогуливавшихся  вблизи  голубей , радостно  воскрикнул:
- Гули!
 Не  разделяя  его  детского  восторга , Виктор  Дюнин  брезгливо  фыркнул. Ему  уже  двадцать  пять  лет , он  чувствует  себя  стариком-мудаком: стерильной  отрыжкой  всеядного  времени.
- Гули , - проворчал  он. - А  хули  гули?
 В  воскресенье  его  дела  пошли  не  по  восходящей и , озлобляясь  на  самого  себе  за  слабовольную  сговорчивость , Виктор  Дюнин  смотрел  на  почти  незнакомого  ему  старика, возле  подванивавшего тела  которого  его  попросили  подежурить  внезапно  откуда-то  взявшиеся  родственники  со  стороны  застрелившегося  отчима - не  будучи  сторонником  многозначной  логики , Виктор  мрачно разумел, что  скоротать  выходной  он  мог  бы  и  повеселее ; Дюнин  приходился  старику  кем-то  вроде  внучатого  племянника , но  сей  отрадный  факт  на  путь  приобретения  улыбки  Виктора  откровенно  не  выталкивал.
   А  старику  было  по-настоящему  худо.
- Что , дедушка , ломает? – спросил  у  него  Виктор.
- Чудится  мне , завтра  концы  отдам , - простонал  старик. - Я  подохну , вы  останетесь , а  мне… мне  больше  всего  хотелось  бы  обратного…
  Похоже , не  врет. Находясь  при  смерти  врать  как-то  некстати , а  старик  явно  у  черты: похоже , не  врет , что  он  там.
- Крепитесь , дедушка , - сказал  Виктор  Дюнин , - все  в  аду  загорим , даже  те , чью  кожу не  берет  и  прямое  солнце  Средиземного  моря. Я  полагаю  так. Сравним  наши  модальности?
- Возможно…
- Необходимо.
- Желательно.
- Прямой  лопатой  можно  копать  не  везде. Вы  завещание  хотя  бы  составили? Позаботились  о  близких?
- Да  не  успел  пока…
Эта  информация  подействовала  на  Дюнина  не  так , чтобы  беспоследственно: Виктор  посидел , поклевал  носом , бойко  потряс  в  безмолвных  перемещениях  по  комнате  принадлежащими  ему  мозгами  и кое-что  наметилось. 
В  ночь  с  воскресенья  на  понедельник  Виктор  Дюнин  набросал  собственный  вариант  чужого  волеизъявления ; кто  знает , может , старик  действительно  бы  оставил  все  на  него , тем  более , что  и  оставлять-то  особо  нечего: фамильное  золото , чуть-чуть , но  не  совсем , денег , обширная  коллекция  сабель , пианино  Hermann  Majr, рубины.
 Подойдя  ранним  утром  к  дремавшему  старику , Виктор  Дюнин , затаив  дыхание , прислушался  к  его  сердцу.
  Стучит  старое , старается.
  Но  ближе  к  обеду  старик  все  же  начал  отходить. Не  обмануло  его , получается , предчувствие.
- Как  самочувствие , дедушка? – спросил  Виктор  Дюнин. - Точно  помираете?
- Верняк… - прохрипел  старик.
- Тогда  погодите , не  ускоряйтесь. В  случае  чего  они  вашу  очередь  ныть  перед  Господом   на  полдник  передвинут. Видеть  у  себя  вашу кислую  рожу  им , как  мне  думается , не  к  спеху.
 Виктор  спешно  сходил  за  спрятанным  на  кухне  под  пластмассовым  подносом  с  ножами  и  вилками  завещанием , схватил   свою  китайскую  ручку  и  приветливо  склонился  над  стариком.
- Вот  здесь , - сказал  он , - подпись  поставьте , пожалуйста.
- А  это  что? – спросил  старик.
- Города. Рыцарские  академии. Несократимые  дроби.
- Что?!
Тебе-то , дедушка , не  все  равно? ты  ведь  и  кукушку  из  своих  часов  уже  вряд  ли  услышишь: двадцать  минут  назад  расслышал , но  this  could  be  the last  time , и  мне  совершенно  не  интересно , есть  ли  у  тебя  связи  в  аду - чтишь  ли  ты  гадюку , как  один  из  четырех  ликов  дьявола.
- Это , - объяснил  Дюнин , - подписи  за  кандидата  собирают. Он  человек  достойный , из  красно-коричневых - вы  не  сомневайтесь.
- За  достойного  можно , - согласно  кивнул  старик.
 Идя  по  дороге  освобождения  от  высот  и  низин , он  прикоснулся  ручкой  к  тому  месту , куда  ему  указал  пальцем  Дюнин: водит  ею туда-сюда , витиевато  царапает  бумагу, но  все  без  толку - ручка  писать  отказывается.
  Она  высохла  и  накрылась.
- Держись , дед , - взволнованно  закричал  Дюнин , - даже  не  вздумай  до  моего  возвращения  подохнуть! Я  тебе  мигом  другую  принесу!
 Но  когда  Виктор  Дюнин  принес  ему  другую , старик  уже  подписывал  бумаги  в  предельно  заоблачных  инстанциях.
  Ручка  же  вот  она: у  изголовья  валяется.
  Виктор  ее  поднял , расчленил  на  нечетное  количество  кусков  и , завернув  в  завещание, выбросил  с  балкона.
И  сам  едва  удержался , чтобы  следом  за  ней  не  последовать.
Что  его  остановило? Не  любовь  к  жизни  или  восторжествовавшее  чувство  ответственности , предполагавшее  для   Виктора  Дюнина  набившую  ему  оскомину  обязанность  не  пропускать  званые  вечера. На  этот  раз  ему  предстоял  завтрашний: посвященный  четвертой  годовщине  его  свадьбы. 
 Среди  приглашенных  на  него  был  и  Игорь  Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , один  из величайших  мастеров  практического  жонглирования  водой ; Виктор  Дюнин  почти  ничего  о  нем  не  знает , но  знает  его  давно.
- По-прежнему  один? – не  заботясь  об  интегральной  структуре  своего  будущего  небытия , спросил  он  у  Рутаева.
- Все , как  обычно , Витя , - ответил  демон. - Но  я  не  ропщу  и  не раскалываю  головой  бетонные  стены. Я  верующий  человек.
- В  каком  смысле?
- Мы , - недовольно  произнес  демон , - знакомы  с  тобой  уже  фактически  пять  лет , а  ты, Виктор , все  ваньку  валяешь - словно  бы  тебе  голову  со  всем , что  в  ней , еще  в  яслях  отбили. В  прямом  смысле  я  верующий: во  что  верю , тем  и  сыт.
- Прости , забыл , - извинился  Дюнин.
- Я  и  сам  о  себе  практически  забыл. Так  вышло , что  даю  только  себе  и  только  от  себя  и  получаю.
- Что  получаешь?
- Боль , Виктор , - ответил  Жак  Бирри. - Всего  лишь  боль.
- Тебе  больно? – удивился  Виктор  Дюнин.
- Всегда.
- Но  это  же  неправильно! – воскликнул  Дюнин. - Найди  себе  кого-нибудь , чтобы  не  просто  буравить  болтом , и  вдвоем  будет  легче...
- Тяжелее , - поясняюще  улыбнулся  демон. - Вдвоем  моя  боль  непереносима.
  Вырываясь  из  гробницы  одиночества , Игорь  Рутаев  натыкался  на титановые  ворота. Ворота , которые  не  обманешь: ворота  двойственности.
  Весь  август  2002-го  Игорь  Рутаев  упирался  рогом  в  Карелии.  Варил  индейское  пиво , вкушал  в  камышовом  шалаше  бараньи  бока - семнадцатого  сентября  Жак  Бирри  уже  ошивался  у  Елизаветы  Шуровой ; она  вышла  всего  на  минуту , однако  он , кажется , куда-то  пропал: куртка  с  ботинками  и  швейцарскими  часами  на  месте , а  где  он  сам , Елизавета  не  видит  и  накрашенными  глазами.
- Мистика , - недоуменно  пробормотала  она.
- Уже  вернулась?
 Елизавету  закачало: голос  безусловно  принадлежал  Игорю  Рутаеву. Он  шел  откуда-то  из  этой  комнаты.
- Ты … где? – спросила  она.
- Здесь , - ответил  демон.
 Облокотившись  на  комод , Елизавета  Шурова  непритворно  попыталась  удержаться  от  обморока.
- Но  я  тебя… не  вижу , - с  трудом  сказала  она.
- Что  так , Лизонька? Ах , да…
 От  его  голоса  сквозило  концептуальной  досадой: от  него  веяло  чем-то  иррелигиозно-утверждающим.
- Я  , - сказал  невидимый  демон , - хорошо  отношусь  к  тебе , Лиза. С  воодушевлением  ценю  в  тебе  даже  недооцененное  тобой  самой , но  ты  это , милая… сладкая… отвернись.
- Куда? – прошептала  она.
- Бывало ,  я  просил  тебя  сделать  мне  нечто  не  доставляющее  тебе  большого  сексуального  подъема , но  теперь  тебе  следует  повернуться  ко  мне  спиной  без  малейших  мыслей  о  былом. Я  сейчас  возле  стола.
 Елизавета  повернулась - медленно , как  под  контузией. Но  остатки  закатно  редевшего  разума  все  же  отважили  ее  не  смолчать.
- А  зачем… я  отвернулась? – спросила  Елизавета  Шурова.
- Ну , я  хотя  бы  кости  надену , - ответил  демон.
 Восемь , девять , десять… Аут.      
 Подобное  зрелище  выдержали  бы  единицы. Мартынов , Седов , Редин , Фролов - шансы  бы  обнаружились  и  у  ортодоксального  гангстера  Ногина.
  Его  бригада  еще  не  пересекалась  сферой  интересов  с  демоном  Жаком  Бирри , но  неприятностей  у  Ногина  хватало  и без  снижения  лактата  плазмы  во  всех  одиннадцати  измерениях. Распорядок  жизни  людей  его  профессии  не  регламентируется  КЗОТом , но  пару  дней  на  одиночество  Валерий  Ногин  все-таки  нашел ; ему  было просто  необходимо  обдумать одну  проблему , и  загородный  дом , куда  он  не  приезжал  уже  несколько  лет , подходил  для  этого  получше , чем  морг.
 Побродив  по  лесу  и  посмотрев  на  незамутненные  городом  звезды , Валерий  Ногин  сделал  непростой  выбор: «мочить  гнид - всех  подряд  мочить» ; перед  отъездом  в  столицу  он  отзвонился  домой.
- Приятно  отдохнул? – спросила  у  него  жена.
- Полезно , - успокоил  ее  гангстер. - И  для  меня  полезно , и  для  нашего  дальнейшего  спокойствия. Как  там  у  вас? Что  хорошего?
- Да  ничего  хорошего. Все по-старому.
- Значит , все  хорошо , - сказал  Ногин.
- Все  нормально. Я  тут  обучаю  дочь  не  бояться  темноты - это  ее идея , но  я  не… Минуту , она  хочет  тебе  что-то  сказать.
 Выхватив  у  мамы  трубку , девочка  не  сдерживала  эмоций: время , чтобы  волочить  их  за  собой  на  коротком  поводке , для  нее  еще  не  пришло.
- Привет , папка! – крикнула  она.
- Здравствуй  , лапочка , - улыбнулся  Ногин. - Что  ты  мне  хотела  сказать? Что-нибудь  хорошее?
- Привези  Мику!
 В  первую  секунду  гангстер  Ногин  не  очень  понял , о  чем  его  просят , но  во  вторую  он  уже  улыбался - Микой  звали  плюшевую  обезьянку , с  которой  его  дочка  была  когда-то  неразлучна , но  затем , попав  под  влияние  новых  игрушек , почему-то  забыла. Больше  того: с  этим  Микой  играл  еще  он  сам. И  именно Ногину  эту  обезьянку  подарили  на  недостижимо  далекий  сейчас  день  рожденья ; сколько  же  лет ему  тогда  исполнилось - вроде  бы , шесть… Точно , шесть. Ему  шесть , а  его  ненависти  ко  всему  не  связанному  с  семьей  еще ни  одного.
- А  зачем  тебе  Мика? – спросил  Ногин.
- Я  по  нему  очень  соскучилась , - сказала  дочка , - и  я  верю , что он  поможет  мне  снова  не  бояться  темноты. Как  когда-то! Ты  мне  его  привезешь?
- Конечно , привезу. А  где  он?
- Я  сейчас  у  мамы  спрошу… Мама , где  мой  Мика? Папа , ты  меня  слушаешь? Слушаешь  или  надоело?!
- Слушаю , - ответил  гангстер.
- Мама  говорит , что  он  на  чердаке. Она  не  уверена , но  скорее  всего  он  там. Найдешь?
- Обязательно  найду. Жди , он  к  тебе  уже  едет. А  теперь  позови  мне  маму , мне  надо  ей… 
- Нет , маму  я  тебе  не  позову! Скоро  стемнеет  и  ты  должен  спешить – пожалуйста  постарайся , чтобы  он  уже  сегодня  лег  спать  со  мной  вместе!
- Ладно , я  постараюсь , – мягко  сказал  Ногин. - Я  прямо  сейчас  иду  на  чердак , и , найдя  там  твоего  Мику , буду  гнать  машину , как  настоящую  скаковую  лошадь.
- Даже  быстрее! Машина  ведь  не  лошадка , ты  можешь  ее  гнать , совсем  не  жалея! До  свиданья , папуля!
- До  свиданья , солнышко.
  На  чердаке  было  пыльно  и  душно. Старые  чемоданы , рваная  волейбольная  сетка , велосипед  без  переднего  колеса , пачки  пожелтевших  журналов ; наконец , в  коробке  из-под  телевизора  был  найден и  Мика - он  лежал  среди  остальных  уже  никому  ненужных  игрушек  и  за  все  эти  годы  почти  не  изменился.
Если  только  стал  немного  поменьше.
Гангстер  Ногин  взял  Мику  на  руки  и  неожиданно  почувствовал , что  носимый  им  за  поясом  и  ни  разу  не  подводивший  его «глок» ему  нестерпимо  мешает.
Вытащив  ствол , Валерий  Ногин  положил  его  на  коробку - первым , кого  он  из  него  убил, запомнился  Ногину , как  человек  отказавшийся  от  надежды  кинуть  собственную  судьбуполучив  пять  пуль  на  Нижней  Масловке , Вениамин  Антонович «Бермуд»  флегматично  сказал  между  второй  и  третьей: «Умирая  здесь , я  приканчиваю  тебя  там…» - сейчас  в  руках  у  Ногина  обезьянка  Мика ; славный , потрепанный  Мика , вызывающий  у него  вибрации  высшего  порядка.
   Мои  телята , они  еще  вовсю  орут , стучат  копытцами  и  зовут  за собой , вперемешку  с  ними  слышится  звонкий  мальчишеский  смех  беспощадного  маньяка  дедушки  Ленина , с  Воробьевых  гор  спускается  поток  лавы – побежали  в  нем  купаться ; девочка , моя  девочка , мы  вышли  из  глаз  одного божества -  ты  ждешь  меня? Жду. Наверное , тебя. И  как? Как  жду? Хорошо… 
  В  следующую  секунду  крышка  коробки , на  которой  Ногин  оставил  свой «глок» , бесшумно  прогнулась и  пистолет  провалился  вовнутрь  к  другим  игрушкам.
Валерий  Ногин  не  обратил  на  это  внимания - Мика  занимал  не  только  его  руки , но  и  чувства. Чувства , чувства… мои , разные , навязчивые ; Ногин  не  помнил , когда  он  последний  раз  мыслил  чувствами… мертвыми  или  с  трудом  поднимающими  голову… чувствами , чувствами…
  И  тут  случилось  нечто.
  Гангстер  Ногин  судорожно  обнял  свою  любимую  игрушку  и  глухо  разрыдался.
  Он  плакал  в  голос , и  его  слезы , скатившись  по  лицу , уже  спускались  по освобожденной  от  рубашки  груди , заставляя  вытатуированный  там  череп  плакать  вместе  с  ним.
  Валерий  плакал  и  ощущал  каждой  клеточкой  своего  прострелянного  в  трех  местах  тела , что  так  хорошо  ему  не  было  уже  больше  тридцати  лет. 

Что  бы  ни  подстерегало  его  в  грядущем , Валерию «Джону» Ногину  можно  позавидовать. Никите  Заруцкому  нельзя.   
  Изнывая  в  тесном  коконе  одухотворенного  бездействия , он  рассматривает  в  бинокль  выходящих  на  охоту  зайцев  и  дописывает  печальную  комедию «Иисус  на  луне» - изучением  некоторых   конечностей  Никиты  Заруцкого  должна  заниматься  тератология , но  к  деду  Фоме он  пришел  не  с  пустыми  руками ; доставшийся  ему  от  утонувшего  свата  серебряный  самовар  он , разумеется , не  захватил , но  кое-какие  составляющие  интерпретированной  им  под свои  звезды чайной  церемонии  все  же  принес.
Сушки , кекс.
Траву.
Чаю  с  Никитой  старик  попил , от  травы  отказался: «не  помощница  он  мне , Никита , тишину  по  углам  рассовывать» - заметив  Заруцкого  у  калитки , старик  сказал  ему: «заходи , Никита , нечего  тебе  улицу  воздухом  обделять , у  меня  подышишь» ;  в  животе  у  деда  Фомы  что-то  булькнуло. Потом  еще.    
- Это , Никита , - сказал  старик , - у  меня  сушки  из  чая  всплывают. А  вот  кекс  не  может. Дюже  тяжел.
  Пятью , шестью  минутами  спустя  в  животе  у   него  снова  булькнуло: уже  громче. Гораздо  громче - настолько , что  Никита  чуть  было  не  перекрестил  табуреткой  покрытый  паутиной  образ.
- Надо  же , - хмыкнул  дед  Фома , - всплыл. Но  кто  же  больше  всех  похож  на  всех? Я  имею  в  виду , из  всех? Из  всех  на  всех? По-моему , ты  этого  не  знаешь. Тогда  ты  мне  не  скажешь… скажешь? Кому  меньше  всего  пристало  чистить  перья  закопанному  в  небе грифу? Не  скажешь? А  зачем  ты , вообще , пришел? Об  этом  ты , по  крайней  мере , скажешь?
- Я  тут  собирался  у  тебя  спросить , - боязливо  выговаривая  каждое  слово , сказал  Заруцкий , - да  и  не  собирался , спрашиваю  уже. Дед  Фома , а  женщина - это  хорошо  или  плохо?
 Спросив  деда  Фому , Никита  Заруцкий  сделал  такое  лицо , будто  бы  он  уже  не  в  силах расстилать  свою  холодную  постель.
  В  сапогах  и  на  покрывало: вот  куда  приведет  его  подобное  выражение  лица.
Приведет  и  не  отпустит.    
- О  женщинах , -  улыбнулся  старик , – так  просто  не  скажешь. Сказать-то  можно , но   правду  ли? Например , к  матери  Будды  королеве  Майе  явился  во  мне  белый  слон. Явился , чтобы  сказать  ей  о  скором  рождении  великого  человека. А  если  бы  он  явился  к  ней наяву? Прямо  в  ее  покои? Кого  бы  она  тогда  родила? Да  и  родила  бы? Выкидыш  же  и  от  куда  меньшего  случается. – Дед  Фома  и  сам  не  очень  понимал , о  чем  он  говорит. – А  у  тебя  она  сейчас  есть? Я  о  женщине. 
- Женщины  у  меня  сейчас  нет , - откровенно  ответил  старику  Никита  Заруцкий.
- Ну , тогда  женщина  для  тебя  сейчас  плохо.
 На  Заруцкого  было  страшно  смотреть - как  обычно. С  момента  прихода  к  деду  Фоме  он  ничуть  не  изменился.
- Да , сейчас  женщины  у  меня  нет , - сказал  Никита , - но  это  же  не  должно  продолжаться  до  полного  оскудения  моей  твердости? А  вдруг  она  у  меня  появится? Мало  ли  что?
- Тогда  женщина  будет  для  тебя  хорошо , - сказал  дед  Фома.
  Отдаляясь  от  машущего  ему  вслед  старика , Никита  Заруцкий  прилежно  перебирал  в  своей  несклонной  просыпаться  голове  только  что  услышанным.
  Есть – хорошо , нет – плохо.
  Отреагировать  на  слова  деда  Фомы  не  комплексующим  иссякнуть  пониманием  ему  было  не  дано. Но  его  матч  еще  не  заканчивается: Никита  Заруцкий  не  задействован  в  круговороте  серьезных  денег , и  ему  нечего  опасаться  удара  в  спину.
Ниже  спины.
  Хоккейный  тренер  Шайданов  этого  также  пока  не  боялся , но   ситуация  была  полностью  безнадежной  и , глядя  в  пустые  от  равнодушия  лица  своих  игроков , Иван  Шайданов  сдавался  вместе с  ними.
  Третий  период  еще  только  начался , но  один-восемь , конечно , не отыгрывается: пока  в  ушах  звенел  тренерский  мат , его  команда  слегка  побегала , а  затем  безразлично  встала ; Иван  Шайданов  перекладывает  вину  за  поражение  главным  образом  на  себя. Но  сколько  не  признавай  собственные  ошибки , цифры  на  табло  это  местами  не  поменяет.
  В  мирной  жизни  Иван  Шайданов - фотограф-анималист. Сладкоголосый  «Оззи» – диктор… прокашливается  на  весь  дворец. Не  ко  времени. 
- Дорогие  друзья! – торжественно  сказал Борис  Петрович «Оззи». - По  согласованию  с  руководством  и  многоуважаемыми спонсорами , после  окончании  этой  встречи  состоится  групповое  изнасилование  Ивана  Шайданова , теперь  уже  бывшего  тренера  нашей  так позорно  завершающей  сезон  команды. Желающих  участвовать  в  этом  мероприятии  мы  просим  собраться  около  служебного  входа. Спасибо  за  внимание.
  Удрученно  дослушав  оповещающее  о  справедливом  возмездии  сообщение , Иван   Шайданов  оглянулся  на  трибуны , и  надежда , что  количество  все  еще  сидящих  и  следящих за  ходом  игры  будет  хотя  бы  немного  превалировать  над  количеством грозно  встающих , была  ложной - некоторые  из  игроков  и  те  покидали  скамейку. Забросив  вторую  ответную  шайбу , за  ними  устремился  и  капитан ; Иван  Шайданов  лично  настаивал , чтобы  капитаном  его  команды  стал  Виталий  Кулешов , но  он  тоже  будет… тоже  будет  тренера… какой  же  обидный  мир…
- И  ты , Брут , - потерянно  прошептал  Шайданов.
- Это  вы  мне , тренер? – оглянулся  капитан.
- Бог  тебе  судья , Виталик. Но  я  все  равно  не  желаю  тебе , чтобы он  судил  тебя  так  же , как  сегодня  судили  нас.
- Сегодня  судейство  было  в  рамках , - сказал  Кулешов , - если  кто-то  и  виноват  в  нашем  сливе , то  лишь  мы  сами. И  вы.
- Ну  я-то , Виталик , - смиряясь  с  судьбой , заметил  тренер , - свою зарплату  после  игры  до  последней  копейки  отработаю…
Шайданов  отработает  ее  полностью - пусть  и  не  головой. Переглянувшийся  с  Иваном  Шайдановым в  уборной  одной  пиццерии  дискобол  Павел  Зотов  непредумышленно  услышал  от  него: «господи  свят , никак  отойти  не  могу» ; посещая  общественные  места  только  случае  крайней  необходимости , Павел  Зотов  в  хоккейной  амуниции  Шиве  не  молится , а  Шива  перед  Павлом  в  ней  как-то  предстал: в  священном  танце  и  с  зажатыми  в  крагах  подснежниками.   
В  подъезде  Зотова  живет  семилетняя  девочка , которая  на  вопрос «Как  звали  твоего  папу?» , беззлобно  отвечает: «Моего  папу  звали  Россия». Ее  мать  не  знает , кто  был  ее  отцом , и , сталкиваясь  в  лифте  с  этой  малюткой , Павел  Зотов  говорит  ей: «Удачи  тебе , Россияновна , ты  славная  песня: музыка  в  тебе  народная , но  слова  для  тебя  написаны  Христом».
По  вечерам  он  не  встречал  в  лифте  ни  ее , ни  подвыпившего  Мартынова - каждый  вечер  Павел  Зотов  сидел  дома  и  укладывал  спать  своего  сына. Смыв  с  лица  неоднородную  улицу , он  интенсивно  развлекает  Мишу  историями: 
- …гонцы  уже  предупредили  нашего  героя  о  скором  подходе  народного  ополчения , но  бесстрашно  обернувшись , конопатый  рыцарь  Зукс  увидел  у  себя  за  спиной  все  того  же  дракона. Он  закричал  и  внутри  у  него  закипела  моча. Но  дракон  захлопнул  его  голову  Книгой  Перемен…
- Достаточно , папа! – крикнул  Миша. - Мне  страшно!
- Не  кричи. Соберись. Я  же  неспроста  раздуваю  перед  тобой  щеки: ты  же  сам  просил страшилку  тебе  рассказать.
- Просил , - согласился  сын. - Но  твоя  страшилка  что-то  чересчур страшная. Да  и  действующие  лица  в  ней  такие… не  поймешь , кому  сопереживать.
- На  то  она  и  страшилка , - сказал  Зотов , - она  должна  быть  страшной. Но  она  хоть  и  страшная , но  ведь  и  веселая  тоже?
- Я  еще  не  дорос , - поежился  Миша , - чтобы  над  такими  страшилками  смеяться. А  взрослые  бы  над  ней  посмеялись?
- Не  все , - с  сомнением  произнес  Павел  Зотов.
- Не  расстраивайся , папа , - сказал  сын , - если  твои  гены  все  же  позволят  мне  вырасти , я  обязательно  буду  из  тех , кто  бы  над  ней  рассмеялся.
- Само  собой. Ты  же  мой  сын.
 Павел  Зотов  благодарит  судьбу  за  то , что  у  него  есть  свой  собственный , хитро  улыбающийся  сын.
- Я-то  сын , но  чем  ты  докажешь , что  твой? – спросил  Миша.
- Ты  сам  это  только  что  доказал , - сказал  Павел  Зотов. - Всего  лишь  спросил , но  этим  уже  и  доказал… Ну  что , спокойной  ночи?
- Спокойной  ночи. Но  будет  ли  она  спокойной…
- Крайне  маловероятно…
- Я  о  том  же…
Его  сын  засыпает. Птичка  ты  моя , бормочет  Павел.
Миша  уже  спит. Слоненок  ты  мой , рыбец…
Павел  Зотов  ложится  в  кровать , умиротворенно  думая: «как  же  он  похож  на  меня. А  я  был  похож на  моего  отца. А  он  на  своего: наш  род , может , и  невеликий , но  он  наш».
Лет  пятнадцать  назад  на  его  прилично  одетого  отца  напали  двое полунищих  зашоренных  люмпенов , и  к  нему  на  помощь  пришел  молодой  парень  в  еще  более  низкопробной  одежде , чем  у  этих  двоих. Им  был  сам  Павел  Зотов , предусмотрительно  облачившийся  в  рванину  по  случаю  намечавшейся  у  кинотеатра  «Салют» многолюдной  драки.
Шестнадцатого  апреля  1987  года  драка  не  состоялась. Но  она  не состоялась  лишь  у  «Салюта»: Павел  Зотов  на  пару  с  отцом  в  тот вечер  неплохо  потрудились - признав  в  подбегающем  парне  не  кого-нибудь , а  сына ,  отец  посмотрел  на  небо  и  твердо  вымолвил: «Спасибо  тебе. У  этих  двоих  кастеты  и  солдатские  ремни , но , если  я  сейчас  выживу , то  только  вдвоем  с  сыном. Если  же  сдохну , то  позволь  мне  это  сделать  без  него».
Выжили  они  тогда  оба , но  время  идет , безумствует , летит , и  отец  Павла  Зотова  уже  давно  спит  вечным  сном. У  Зотова  нет  отца , но  у  него  есть  сын ; Миша  сопит  у  него  на  глазах , и  слава  Богу , что  он  сопит  у  него  на  глазах  не  тогда , когда  Павел  Зотов  поднимает  их  к  небу. Отец  или  на  небе , или  просто  в  земле , но  сын  еще  здесь: все  верно , Боже.
Спасибо  тебе.
               
 Не  вини  себя , Павел , что  я  не  был  в  Париже. Там  не  были  ни  Мартынов , ни  Седов , ни  престарелая  солдатка  Екатерина  Непалова - в  Париже  по-французски  понимают  даже собаки , на  пепелище  иезуитской  семинарии  устанавливаются  жестяные  платаны , Екатерина  Непалова  вбегает  к  деду  Фоме -  не одна. Вместе  с  собой  она  притащила  за  ухо  злобно упирающегося  внука  Егора.
- Вот , дед  Фома , посмотри  на  моего  оболтуса , - сказала  она , - еще  сопля , а  уже  курит. Я  ему  говорю - бросай , а  он: «не  могу, сил  таких  нет». Ты  ведь , дед  Фома , всю  жизнь  смолил , а  сейчас  бросил - научил  бы  мальца , как  сумел , оказал  бы  нам  милость. Оказал  бы , а?!
  «С  каждым  днем , Екатерина , я  ухожу  все  дальше. Сокращая  тем  самым  расстояние  для  того , чтобы  вернуться» ; проговоривая  про  себя  немало  подобной  осмысленности , дед  Фома  положил  на  стол  почти  очищенного  леща.
  Отложив  излишества  на  потом ,  старик  смотрится  вполне  хладнокровно - не  совсем  так , как  могильщик  Дю  Мишель. 
  У  этого трудящегося  с  Пэр-Лашез  лицо  было  в  оспинах  и   достаточно  не  дикое , но , когда  он  вскрывал  представший  перед  ним  совершенно  пустым  гроб  маршала  Нея , физиономия  у   него  чуть-чуть  изменилось.
  Чуть-чуть - определяюще , рисково ; Дю  Мишеля  клали  в  свой  гроб  с навсегда  изменившимся  лицом , и  перед  смертью  он  пожелал  себе  не  родиться  заново - дед  Фома  видит  на  горизонте  отнюдь  не  чужую  могилу. Она  открывается  постепенно , но  непосредственно  для  него , и  старик  даже  не  силится  ее  избежать, ему найдется  чем превозмочь  наглую  ложь  рассудка…
- Ну  же , дед  Фома! - возмутилась  Екатерина  Непалова. - Молчать в  твоем  присутствии и  я  могу , но  ты , дед  Фома  в  своем  присутствии  не  молчи! Начинай! Оказывай  нам  милость!
- Курить-то  я  действительно  бросил…
- Ты  скажи  как! – взмолилась  она.
- Я  тогда  сидел  на  крыльце , - ответил  старик.
- Ну , спасибо!
- Мне  захотелось  засмолить , пожевать  дыма  и  тут  я  вспомнил , что  мою  трубку  я  оставил  в  бане: идти  до  нее  всего  ничего , шаг  другой , но  как  ни  крути , все  же  дорога. Короче , лень  мне стало  идти - зашел в  дом , залез  под  овчину  и  лег  спать. А с  утра  просыпаюсь , делаю  до  бани  те  несделанные  шаги  и , набив  свою  трубку , чувствую , что  курить-то  мне  тоже  лень. Так  и бросил. - Дед  Фома  напутственно  посмотрел  на  Егора. - Лень , внучок - это  талант. Раскроешь  его в  себе , и  горы , как  тазик  с  морковкой , перевернешь.
- Переверну , - процедил  Егор.
- Запросто  перевернешь.
- Да  будет  вам , дедушка  Фома , какую-то  бредятину  городить…
- Истинный  крест , внучок. Луна  вселяет  в  меня  надежду  никогда и  ни  на  кого  не  надеяться  и  тут  я… и  там  я… ну  и  разговор , скажешь  ты? А  я  разговариваю  с  тобой , не  ленясь  и   не  запродавая  себя  усиливающимся  мольбам  пустого  желудка , а  в  рощу  я  ходил  и  с  переносным  пеньком  и  без  пенька , и  в  роще  я  узрел… секрет. Не  мой.
  Дед  Фома  в  своей  долгой  жизни  многое  перевидел: и  языческий  синий  камень  из  Клещина , и  разговаривающие  зычным  матом  кости  серпуховского  отшельника  Филимона  Бурьяна , но , чтобы девушка  целовалась  с  деревом , пока  не  доводилось.
  Крепко  сбитую  девицу  зовут  Валентиной Сталовой , и  она  настроена  пессимистично , но  без  нытья ; позволяя  ей  выйти  из  неловкого  положения  ее  губ  на  шершавой  коре , дед  Фома  подошел  к  ней  нарочито  громкими  шагами.
  Услышав  приближающееся  шарканье , она , прадоподобно  испугавшись , спряталась  за  клен. Одна  ли  она  за  деревом? Не  меняется  ли  с  кем-нибудь  головами?… 
- Валентина , это  я , дед  Фома. Точно , я. Во  мне  можно  быть  уверенным. Если  я - конечно , я… Не  пожалей  для  меня  правды , и  скажи , расскажи , что  ты  там  делала  с  деревом.
  Не  излучая  даже  самых  робких  понтов , Валентина  Сталова  выглянула  к  старику. Она  знает: не  выдаст  ее  дед  Фома. Поймет , не  поймет , но  не  выдаст ; он  ей  как-то  сказал: «у  тебя  одно  тело , деточка , и  когда  тебе  случится  умереть , ты  заберешь  его  с  собой» - она  еще  не  умерла.
  Валентине  очень  хочется   почувствовать  себя  человеком  и  в  своем  теле.
- Это  я , дед  Фома , целоваться  учусь , - призналась  она. - А  то  замуж  позовут , а  я  даже  и  целоваться  не  умею.
- А  почему  именно  с  деревом? – спросил  старик.
- Оно  же  живое , дед  Фома: оно  живое  и  я  живая , не  знаю , кто  из  нас  живее , но  целоваться  с  ним  все  же  лучше , чем  с  подушкой…
 Она  не  полностью  уверена  в  том , что  делает , и  дед  Фома  ее  обоснованные  сомнения  рукой  не  отмахивает ; старик   не  машет  руками , но  зацелованное  дерево  машет  ветвями: ветра  нет, однако оно  не  статично.
- Ты  мне , - не  приближаясь  к  Валентине , сказал  старик , - вот  что  скажи. Когда  ты  его  целуешь , оно  чем-нибудь  выдает…  как  ему?
- Я  в  этих  делах  совсем  не  опытна , - скромно  потупившись , ответила  она , -  но  я  бы  сказала , что  ему  со  мной  хорошо.
- Со  стороны  тоже  так  кажется , - согласился  с  ее  предположением  дед  Фома.    
Кусок  грязи  перестает  быть  одним  целым - Дед  Фома  разминал  его  пальцами  и  она  осталась  только  на  них. Так  и  на  берегу  замерзшего  болота: прыгнул  и  крайне  об  этом  пожалел.
Неуживчивый  трясун-сыровар  Леонид  Пондалов , телепатически  повторявший  за  дедом  Фомой: «Удиви  меня , Господи. Чем? Тем , что  ты  есть» ,  ни  в  какое  болото  не  прыгает. Он  помнит  наизусть множество  сонетов  Эвонского  барда  и , наскакивая  на  обольстительную  коровку  Елену  Тувину  скоропалительно  взбесившимся  боровом  размазывает  свой  крик  по  ее  равноудаленным  от  мозга  ушам.
 Позавчера  Елене  пришлось  вернуться  из  Парижа , где  она  переспала  с  двумя  русскими  эмигрантами  и  одним  завалившим ее  в  Булонском  лесу  клошаром…
- Ты  перестроила  мою  голову , - кричал  Леонид , - ты  внесла  в  нее  несогласованные  со  мной  изменения! Да  тебя… тебя   за  это  оскопить  нужно!
 «Любовь  придет  сама. Напрягаться  ради  всего  остального  как-то  ломает» - сейчас  Елена  поражена  гораздо  больше , чем  когда  она  услышала  данное  умозаключение  нечасто  безумствовавшего  тогда  Леонида.
  Она  даже  забыла  о  насущной  необходимости  уворачиваться ; слышать  от  Леонида  Пондалова  такие  слова  ей  еще  не  приходилось , и  она  их  не  только  слышит , Елена  их  почти  видит. Как  трехмиллиметровых  троллей  на  сделанном  из  страницы  Фолкнера  ковре-самолете.
- Меня?! – спросила  она.
- Да , Лена , я  не  настолько  наивен , - ответил  Пондалов. - Неужели  тебе  кажется , что  я  о  тебе  ничего  не  знаю?! Ты – двуполая  гермо-фродо-тварь  самостоятельного  происхождения , и  я  убираюсь  от  тебя  в  изгнание  к  витражам  Сарумана  и  Саурона…
- Глупец! Трус… баба! 
  Они  ссорились: резко , безжалостно , по-гамбургскому  счету ,со  знанием  дела ; Елена  Тувина  осталась  кунать  искусственный  мизинец  в  недопитую  чашку  кофе , Леонид  Пондалов  пошел  ночевать  на  кладбище ; он  загадал , что , если  этой  ночью  он  заключит в  свое  поле  зрения  две  падающие  звезды , его  жизнь  все  же  начнет  как-нибудь  отличаться  от  смерти. Хоть  в  чем-то , помимо  изобилующих  в  ней  страданий – Леонид  верил  в  ад. Первая  звезда  упала  довольно  быстро - Леонид  и  до  половины  сигарету не  докурил. И  он  воодушевился: ну  же , еще  одну , с  целого  неба  это достижимо , всего  одну  и  сумею  покинуть  кладбище  с  обновленным  огнем  в  глазах - всего  одну  и  я… Но  ее  не  было.
  Уже  светает. Ветвится  рассвет  и  шатаются  светлые  деревья. Леонид  Пондалов  закуривает  вторую  сигарету ; он  втягивает  ее  в  совершенно  другом  настроении , чем  докуривал первую , и  в  тошной полудреме  рассматривает  стоящую  на  боковой  дорожке  легковую  машину.
  Она  не  двигается , Пондалов  куда-то  бредет: не  ясно  что… чья… Великое Собрание  распущено , и  мне  как   же  не  хочется  жить , из бензобака  машины  торчит  шланг , глубоко  уходящий  не  куда-нибудь , а  в  землю: в чью-то  могилу.
  Мужчина  рядом  с  ней , похоже , не  из  простых. Он  слишком  улыбчив.
  Это  Игорь  Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , сопереживавший  маленькому  Муку  и  добродушно  смеявшийся  над  канадским  хоккеистом , на  удачу  макавшим  крюк  свой  клюшки  в  унитазы  всех  городов , в  которые  случалось прилетать  его  команде ; увидев  Леонида  Пондалова , демон  вспомнил , что  Ницше  называл человека «грязным  потоком»  и  споро  выдернул  шланг  из  земли.
- Доброе  утро , - сказал  Жак  Бирри. - По  вашему  взгляду  не  скажешь , что  оно  доброе, но  я  привык  мыслить  общими  категориями. Нередко  на  кладбище  ночуете? 
- Вам-то  что , - огрызнулся  Пондалов.
- Мне  ничего. Не  знаю , как  вы , а  я  по  утрам  причесываю  облака. Потом  я  вывожу  их гулять , внимательно  следя , чтобы  не отстали  самые  слабые  и  неопытные. Ближе  к  полудню , когда  из-за  вконец  ошалевшего  солнца  у  меня  срывает  вторые  полголовы , меня  волнует  только  одну – чем  я  буду  кормить  свои облака. У  вас  с  головой   никогда  не  бывает  чего-то  схожего?
- Мою  голову  недавно  перестроили , - без  особого  желания  сознался  Леонид  Пондалов , - а  раньше  в  ней  и  не  такое  бывало: приходя  на  кладбище , я  наполнялся  гордым  ощущением  того , что  последний , кто  поучаствует  в  моей  земной  судьбе , будет  копателем  могил. И  я  не  избегал  подобных  ощущений – пусть и  на  мне  кто-нибудь  заработает. Пора  бы  уже...
- Я  бы  позволил  себе , - сказал  Жак  Бирри , - упрекнуть  вас  в  излишней  исчерпанности выбранной  вами  для  размышлений  темы , но  сдержусь: я  же  помню  историю  о  двух  астраханских  влюбленных , чья  взаимная  симпатия  давно  переросла  в  нечто  большее  и  они  уже  практически  десять  лет  были  друг  от  друга  без  всякого  ума. Но  к  колоссальному  сожалению  этих  во  всех  смыслах  приятных  и  образованных  людей  их  интимные  встречи  происходили  не  часто. Их  соскучившиеся  тела  бежали навстречу  своим  соединенным  судьбой  половинкам  по-прежнему  не  чаще , чем  один  раз  в  год. Потому  что  чаще  мужчина  не  мог… И  я  помню  эту  историю , поскольку  я  о  ней  еще  не  забыл. Да-с… Вас  прокатить?
   Пропащий  смерд  своей  принцессе  шлет  оправдательный  привет. Она  молчит. Ему  в  ответ – маня  молчанием  в  ловушку.
 Он  к  ней  придет. Она  не  впустит.
 Сказав   охране: «Ну… Он  ваш».
- Я  знаю , чем  вы  заправляли  свою  машину , - осторожно  сделав шаг  назад , сказал Леонид  Пондалов.
- А  я  знаю , что  убиравшие  хлеб  работники  спрашивали  у  таких  же , схожих  с  ними  и  ливших  поодаль  липкий  пот , лузеров. Они  спрашивали: «Для  кого  же  мы  его  убираем? Если  для  зарплаты , то  зарплата у  нас  маленькая , а  хлеба  вон  сколько. Но  если  мы  убираем  его  для  народа , то  я  не  вижу  здесь  никакого  народа. Кроме  тех , кому  и  жить  лишнее». Они отчаивались  в  правильности  выбранного  ими  жизненного курса , но , когда  они  попробовали  сместиться  куда-то  за  его  пределы , их  там  уже  ждали. Их  поджидал  здоровенный  мужик  с  лицом  бригадира , по-товарищески  прооравший  им: «А  ну , суки , за  работу! За  работу , суки! За  работу! Суки! Суки! За  работу!». Как  говорится , пастырь  не  погонит , мир  встанет , а  стоять  для  него  губительно – Земля  же  вертится  беспрестанно  и  несоответствие  скорости  ее  вращения  с  их  мимолетными… 
- Вы  мне  не  пастырь , - перебил  его  Леонид  Пондалов.
- В  следующий  раз  не  перебивайте , пока  я  сам  об  этом  не  попрошу , - нахмурился  демон. - Ну  так , прокатить?
- Мне  это  не  поможет. Я  от себя давным  давно  ничего  не  жду – день  прошел  и  хрен  с  ним… 
- Вы  не  далеко  не  единственный , кто  опустился  до  своего  собственного  уровня , - усмехнулся  Жак  Бирри.
- Попрошу  меня…
- Я  не  люблю  сыр.
- Чей , мой? Наш?
- Ключевое  слово – «вечность».
- Ну , знаете…
  Леонид  Пондалов  свободолюбиво  икнул ; он  не  остерегся  паралича  дыхательных  мышц и  его  прокатили.
  Я , наверное , выражусь туманно , но  будь  что  будет: Елена  пробудила  во  мне  желание  пойти  на  перехват ; через  какие-то  полгода  Пондалов  уже  отбывал пожизненное  заключение , уперто  переживая  о  том , что  ему  никто  не  пишет.
  Опущенной  головой  с  внесенными  в  нее  очередными  несогласованными  с  ним  изменениями  Леонид  Пондалов  все  понимал: некому  ему  писать , всю  свою  немногочисленную  родню - двоюродного  брата , Елену  Тувину , ее  родителей - он  сам  же  и  прикончил, это  и  отбывает , но  недалекое  сердце  все  еще  надеется , лирично  отпихивая  Леонида  Пондалова  от  выверенного  покоя: уймись  же , родимое , умоляет  его  Леонид , не  добивай  меня , пред  тобой  беззащитного…
 Не  унимается. Добивает.
 У  Фролова  тоже  проблемы. Он  накоротке  приятельствует  с  футболистом  Кондриным , о  котором  один  арбитр  прямым  текстом  написал  в  послематчевом  протоколе: «Алексей  Кондрин  удален  с  поля  за  то , что  обозвал  меня  жопой» ; в  предпоследней  игре  сезона 1999  года  Кондрин  выходил  на  замену  и , покачиваясь  на  бровке , жадно  пил  уже  вторую  бутылку  воды. Это  немного  заинтересовало  четвертого  судью.
  Ты  же , Леша , еще  не  играл , пробормотал  он , чего  водой-то  заливаешься?
   Понуро  прокашлявшись , Алексей  ответил  запасному  арбитру: Плохо  мне , Костяныч. После  вчерашней  пьянки  жуткий  сушняк  долбит…
  Алексей  Кондрин  обеспечивает  свой истерзанный  дух  наиболее  легальным  дурманом  и  на  самом  поле  он  отличается  несколько  неадекватной  реакцией  на  совершенные  против  него  прыжки  в  ноги ; если  Кондрин  орет  и  перекашивает  от  злости  веснушчатое  лицо , это  означает , что  все  нормально: оппонент  прощен. Ну , а  если  Алексей  миролюбиво  улыбается  и  с  уважением  пожимает  руку , то  ничего  хорошего – момент  он  подловит.
  Момент , чтобы  разорвать  сопернику  коленные  связки. 
  Алексей  Кондрин  в  эти   дни  на  предсезонных  сборах  в  Анталии; он  не  доверяет  некурящим  людям  и  грязно  сквернословит  в  зарослях   лавра: у  Алексея  нет  сил  набирать  Силу.
  Фролов  идет  вдоль  известного  своей  затхлостью  пруда  и , задев  одним  глазом  увлеченно  рыбачившего  незнакомца , решает  его  слегка  просветить.
- Сколько  бы  вы  здесь  не  стояли , - притормозив  возле  него , сказал  Фролов , - рыбы  у  вас  не  прибудет. Нет  в  этом  пруду  никакой  рыбы , лишь  одни  ядовитые  кувшинки в  полнолуние  плавают.
  Пограничные  бесчинства  в  пищеварительном  тракте , и  фонари  над  водой , из  желторясых  сороконожек  снова  никто  не  погиб ; зловещее  будущее  постепенно  снимает  маски , губастый  господин  с  удочкой  кивает  и  поддакивает  Фролову , как  если  бы  он  и  сам  о  чем-то  прознал.
  Не  из  собственной  посмертной  характеристики.
- Рыбы  тут…
- Да-да.
- Как  я  уже  говорил , рыбы  здесь…
- Я  понимаю  я , что  рыбы  в  нем  не-ееет , - душевно  прочавкал  человекообразный проходимец  Сергей «Афера» Манюков , - тут  дело  обстоит  гора-аааздо  потоньше. Как  говорили  мне  мои  друзья дружи-иииинники , на  прошлой  неделе  в  этом  пруду  завелся безу-ууумный  водолаз , который  и  насаживает  рыбу на  крючки - накупит  ее  в магазине  и  делает приятное  прили-иииичным  людям. – Наспех  вытащив  удочку , Сергей  Манюков жестом  подозвал  Фролова  подойти  еще  ближе  к  нему. – Вот  возь-зь-зьмите  мою удочку  и  вскоре сами  попочувствуете , что  я  вам  не  врал. А  я  по-оооока  за  бутылкой  сбегаю , не  всухую  же  нам  нашу  с  вами  ра-ааадость  отмечать.
  Пить  водку  Фролов  не  то , чтобы  атлет , но  удочку  он  у  Сергея «Аферы»  все-таки  принял ; держа  ее  в  руках , он  два  с  половиной  часа  пожимал  плечами  у  тухлого  пруда. 
  Потом  Фролов  швырнул  ее  в  сердцах  на  землю  и , не  желая  найти  по  дороге  обглоданный  скелет  Сёко  Асахары , возвратился  к  себе. А  дома  у  него… Квартира  полностью  обворована. Хмм… было  бы  здоровье – остальное  блажь ; не  один  день , похоже , меня выслеживал  этот  рыбак , подумал  Фролов. Или  все-таки  совпадение? Просто  совпадение - неразменная  на  фантомы  причина  с  уже  опередившим ее  следствием? Переживем  как-нибудь. Не  занимаясь любовью  с  таким  же  остервенением , как  мои  прекрасные  ровесники.
  На  Кадашевской  набережной  заполночь , с  рыком  и  Брайоном  Ферри ; под  ними  кровать , и  она  подводит , не  выдерживает , с  небольшой  помощью  демона  Жака  Бирри  бьет  пружиной  располагавшегося  снизу - в  тот  раз  снизу  был  мужчина.
 Стесненный  в  средствах  библиофил  Николай  Стребелев.
  Он  говорил: вообще-то  я  люблю  смотреть  на  людей  сверху-вниз , но  когда  я  с  Мариной  Борисовой , меня  устраивает  смотреть  на  них  и  снизу-вверх – ее  заслуга , она  для  этого  очень  старается.
Дом , дом , ветер , дом. Ноги  ведут  в  прежний  мир. На  языке  безвкусный  налет. Осень  всегда  в  моей  голове.
Пять  одинаковых  собак. Или  разных: все  размыто , замаслено  - я  подожду  засыпать. Мы  были  с  тобой  монолитны , но  ты  изменила мне  с  моей  памятью. И  что  с  того? Никто  не  удержит  стрелку  часов. На  ней  куда  проще  повеситься - в  феврале  2000-го  Николай Стребелев  хмуро  лежал в больнице  с  раскрошившимся  позвоночником. Он  поступательно терял  пристойное  восприятие  мира  и  его ежедневно  навещала  Марина  Борисова.
Она  оказалась  отнюдь  не  позабывшей  о  его  немощи  сукой.
- Тебе  лучше? – спрашивала  она.
- Какой  там  лучше , - стенал  Стребелев. - Теперь  мне  будет  лучше , не  раньше , чем  я  подохну… Что  врачи  говорят?
  Женщина  расплакалась. Марина  в  палате  Николая , но  она  и  в  открытом  море , она - гиппопотам  на  надувном  матраце ; вокруг  тысячи  морских  миль  соленой  воды  и  ни  одного  спасильного  паруса.   
- Они  ничего  не  говорят , - всхлипнула  она. - Только  поджимают  губы  и  отсраненно  покачивают  головами.
- Ты  меня  обнадежила , - мрачно  усмехнулся  Николай. - А  врачей ты  успокой: недолго  я  стану  койку  у  них  занимать , уже  на  днях  в  собственной   квартире  под  себя  ходить  буду… Завтра  придешь?
- Приду , - сказала  она.
- И  на  том  спасибо… Ну  все , до  завтра.
- До  завтра , Коля. Выздоравливай…
 Стребелев  знал ,  что  завтра  повторится  сегодня. Послезавтра  завтра , и  потом , и  потом… А  потом  она  не  придет.
  Вот  так.  Но  Николай  Стребелев  знал  и  об  этом.
  И  поэтому  он  привыкал  заранее , делая  их  встречи  все  менее  продолжительными  и  не  возлагая  больших  надежд  на  долгую  жизнь  ее  слишком  красивых  слез.
               
К  Стребелеву  не  приходили  ангелоподобные  жмуры. Ни  Балатавр Корипчан , ни  Мануйло  Скипич , ни  Апатар  Федорович  Гасанчак. Не  захаживал  и  харизматичный  затворник  Станислав  Жубукин.
Пользуясь  тем , что  оба  они  еще  не  получили  права  голоса  на  внеочередных  выборах  переходного  правительства  своего небесного  кантона , Стребелев  пообщался  бы  с  ним  о  чумных  бунтах , гейшах , «Сумме  теологий» Фомы  Аквинского ; я  бы  с  вами  побеседовал…  рассказал  о  долгих  и  страшных  часах  самоуглубления… у  Жубукина  нет  для  Стребелева  ни  минуты: каждое  утро  он  встает , в  спешке  завтракает  и  садится  за пишущую  машинку.
Чем  попало  насытившись  в  обед , Станислав  трудился  до  глубокого  вечера ; ужинает  он  редко - и  продуктов  не  хватает , и  времени  жалко. Спит  Жубукин  плохо: мысли  о  завтрашней  работе  возводят  на  пути  его  сна  воздушную , но  от  этого  не  более  проходимую  плотину.
Проснувшись , он  полностью  повторяет  предыдущий  день , без  выходных  отдаваясь  творчеству  с  самозабвенной  отдачей  и  выкладкой; здоровье  он  отдавал  таланту, женщин  другим  мужчинам – как  говорил  его  знакомый  Седов: «Не  отвлекайся , Стас , ты  же  на дороге  в  Стокгольм , и , если  тебе  будет  некого взять  с  собой  на вручение  премии , возьми  меня. Ты  скажешь  им  Нобелевскую  речь, а  я  скажу  им  что-нибудь  от  души» ; янтарь  на  дереве – горит. Или  за  ним. Или  штормит. В  большой  тяжелой  голове. Она  нужна. Сама  себе.
 Кипы  бумаги , аккуратно  сложенные  Станиславом  посреди  комнаты , были  заполнены  одним  единственным  словом.
Оно  состояло  и  состоит  из  трех  букв.
Первая  из  которых  напоминает  прилягший  набок  крест.

Все  это  происходило  лет  семь  тому  назад - двадцать  первого  сентября  2001  года  Станислав  Жубукин  бросился  к  Седову  откуда-то  из  Успенского  переулка. Присвистнув , подбежал  и   повис  у  него  на  шее ; Седов  сначала  подумал: «задушить , подонок , хочет» , но  потом  понял: обнимается с  ним  Жубукин. Если  и  задушит , то  не  из-за  ненависти , а  от переизбытка  любви.
Как  пеликан  своих  кургузых  птенцов.
- Как  жизнь , Седов?  - темпераментно  спросил  Станислав  Жубукин , - Подумать  только , сколько  лет  мы  с  тобой  не  виделись!  У  тебя , как  вижу , по-прежнему  два  глаза , но  черти  в  них  уже  подрасли! Как  жизнь , dude?!
- Жизнь , как  жизнь , - ответил  Седов. - В  субботу  пьян , в  воскресенье  сыт , а  в  понедельник  и  смерть  принять  не  потеря. А  у  тебя?
- У  меня? Да  обыкновенно , с  литературой  же  я  покончил – сейчас  у  меня  жена , дети , хорошая  работа. В  отпуск  вот  на  Мальдивы  ездил. Дачу  в  Салтыковке  построил , в  новую  квартиру  на  днях  переезжаю.
 Станислав  Жубукин  искренне  рад  встрече  со  старым  другом: зайдем  ко  мне! на  минуту , на  весь  вечер , в  баре  у  меня  коньяк , на  тумбочке  тигриная  лапа  с  зажатой  в  ней  пальмовой  веткой ; Седов  никого  не  заключает  в  объятия  и  сверлит  Станислава  сочувственной  усмешкой: убиваешь  ты  себя , Жубукин – у тебя  же  талант , а  ты  дача , Мальдивы…
- В  последнее  время , - сказал  Станислав , - мы  с  женой  стали  задумываться  и  о  третьем  ребенке. Возможности , Слава  Богу , есть , так  почему  же…
- Все  с  тобой  ясно , Жубукин , - махнул  рукой  Седов.
   Кто  никчемность , кто  святой , не  всем  ясно  под  луной , и  Станислав  Жубукин  беспокойно теряется.
  Он  всегда  относился  к  Седову  как  к  человеку , который  четко  знает  чего  и  кого  ему  следует  не  знать. 
- Ясно? – спросил  он. - И  что  тебе  ясно?
- Сглазили  тебя , Стас , - ответил  Седов , - у  тебя  был  талант , а  ты  зарыл  его  во  всю  эту  грязь. Работа , квартира , Мальдивы…
- Да  ты…
- Жестоко  сглазили , - закончил  разговор  Седов. 
  Некогда  в  двухкомнатной  квартире  Жубукина  зачастую  собирались  разящие  ужасным  одеколоном  мистики. Пели  Александра  Вертинского , принимали  малый  постриг ; тогда  Станислав  еще  не  писал – не  пишет  и  сейчас , его  безусловно  сглазили , но  кто? во  всяком  случае , не  Седов  и  не  казуар  массой  в  восемьдесят  килограммов , работавший  над  сгонкой  веса , преследуя  орущего  фермера. И  не  Редин , не  испытывавший  к  мужчинам  столь  сильных  эмоций , чтобы  заниматься  членовредительством  их  духа. Хотя  Редину  и  увести  себя  от  нелюбимой  женщины  так  же  просто , как  дикобраза  погладить. На  экране  телевизора.
  Елизавета  Шурова  прощалась  с  ним , грустно  напевая  старинный  женский  романс «У  тебя  стоит  на  всех , кроме  меня» , и  вся  окрестная  жизнь  изображалась  в  Редине  через  призму  самопознания.
  Редину , возможно , найдется  место  в  царицынском  фольклоре. Печально  подвывают  мармеладные  львы , в  имманентном  бассейне плавает  угрюмый  кит  Харапун , изнеженные  наемники  празднословят о  своих подвигах  на  разоренных  могилах  великанов ; в  метре  от Редина проходит  сознательно  улыбающийся  парень - на  нем  выглаженная  матроска , брюки  в  стрелку , от  сидящей  влитую  бескозырки  неугасимо  отдает  костистым  ветром  странствий ; он  улыбается  не  Редину , но  Редин  улыбнулся  ему.
  Они  разошлись  в  разные  стороны , и  под  самобытной  тенью  обоих  полушарий  Редин  почувствовал  естественный  прилив  настроения: с  такими парнями , подумал  он , еще  не  все  потеряно , дай  им  только  подрасти  и  они  наведут  на  астральном  уровне  неповерхностный  порядок: не  станет  тогда  наша  святая  Русь  перед  всем  миром  раком  стоять - с  подобными  сынами  она  еще  многих  приблизит  к  пропасти  своими  мозгами  и  танками.
  А  это  еще  кто? кто  тут  укрылся  в  засаде? кто  не  взыскует  облобызать  козлиные  ножки  царицы  Савской?…
 Некий  мальчишка  почти  без  одежды  бездарно  сидит  в  кустах  и  размазывает  по  всему  своему  тщедушному  телу  неисчислимые  сопли.
  Редин , как  и  молодой  Камю «на  полпути  между  нищетой  и  солнцем» , и  он  не  озабочен  судьбами  прыгающих  с  Пинангского  моста ; Редин  язвительно  размышляет: с  таким  сопливым  мальчишкой  особых  перспектив  не  свяжешь. Ну  кто  из  него  вырастет? Виртуозный  членосос? Звезда  эстрады? И  то , и  другое?. Редин  ни  с кем  не  собирается идти  в  разведку , но  с ним бы  он  не  пошел  и  на  вскрытие  заблудшей  души  самодостаточного нефтяного  короля.
- Ты  чего  хнычешь? – спросил  он  - По  делу  хотя  бы?
  Подняв  на  Редина  блестящие  голубые  глаза , мальчик  еще  больше  бросился  в  слезы. Глаза  у  него  под  цвет  волны , но  они  абсолютно  не  гармонируют  со  всем  его  видом – тому  парню  бы  эти  глаза. Они  бы  ему  не  разово  подошли.
- Твои  сверстники , - упрекающим  тоном  сказал  Редин , -  уже  и  сейчас  похожи  на  настоящих  людей , а  ты  вот  льешь  слезы  и  размываешь  ими  последние  форпосты  своего  характера. Говори  в  чем  дело. Я  тебя  не  обижу , не  бойся
  Доверившись  мужчине , мальчишка  ничего  не  утаил  и  каждое  его  слово  отозвалось  в  Редине  небольшими  кровотечениями  загубленной  надежды.
- Я  потому  здесь  плачу , - сказал  мальчишка , - что  мою  морскую  форму  какой-то  урод  отобрал. Я  бы…  с  ним  справился , но  он  мне  ножиком  грозил… Сволочь  подзаборная…
Из-за  этого  ограбленного  и  униженного  ребенка  Редин   жутко  тогда  разозлился. И  из-за  него , и  из-за  своих  выжженных  непокорным  напалмом  истины  иллюзий -  гневливые  заметки  на  полях , диаметральная  противоположность  бриллианту  в  шоколаде… Ну , гляди! Безболезненно  впадая  в  полуобморочное  состояние  и  не  беря  за  образец  едоков  картофеля  с  картины  Ван  Гога , Редин  рванулся  искать  изначально  понравившегося  ему  гаденыша: бежит и  на  ходу  спрашивает , не  видел  ли  кто  сознательно  улыбающегося  парня  в  морской  форме. В  выглаженной  матроске  и  с  непоколебимой  уверенностью  в  том , что  Редин  его  не  найдет.
  Но  нет. Не  видели , говорят. Ушел  сучонок.      
         
Лебеди  с  купированными  крыльями  яростно  выходят  на  сушу. Слышится  стук.
Клювами. Бум , бум. Клювами. Бум - по  заскорузлой  бескозырке.
Матрос  лежит  там  же. Редин  не  плачет  над  ним  во  сне.
  Ему  никто  не  предлагал  любить  эту  женщину.
  Не  делая  различий  между  теургией  и  тавматургией , Людмила  Горянова  шесть  дней  в  неделю  работала  рядовой  билетершей  в  московском  зоопарке  и  выслушивала  вопросы  навязчивых  детей:
- У  вас  есть  разговорчивые  слоны?
- У  нас , - разраженно  отвечала  она , - есть  молчаливые  ослы. И  еще  у  нас  есть  лебеди.
- Белые?
- Нет , серые…
- Серые  они  от  того , что  в  вашем  пруду  вода  грязная.
  Храбрившаяся  Горянова  терпела  свою  работу , но  к  вечеру  она  начинала  предъявлять  ей  неэфемерные  клыки… а  у  вас  все  змеи  ядовитые? - когда-нибудь  это  кончится  бунтом.
  Людмила  разметает  их  по  сторонам  одними  глазами.
  Поджигатели  поднимаются  на  нужный  им  этаж  по  пожарной  лестнице.
  Хорошо  сложенный  брат  Людмилы  Горяновой   приезжает  в  Текстильщики  для  сложно  обставленного  разговора  с  неспокойно  хмурившимся  человеком , последним  делом  которого  была  доставка  пластита  для  одной  мусульманской  организации , проходящей  по  учредительным  документам , как  гуманитарная.
  Придя  на  встречу  с  Виктором  Горяновым , Игнат «Пахтач»   молчал , но  пока  еще  слушал.
- … и  я  , - говорил   Виктор  Горянов , - не  требую  от  женщины , чтобы  она  спешила. Созрев , она  сама  упадет  ко  мне  в  постель. Как  груша! как  вяжущая  рот , но  развязывающая  руки  хурма… Вы , конечно , не  женщина , но  до  меня  дошел  слух , что  вы  можете  достать  почти  все.
- Слухам  иногда  можно  доверять , - веско  сказал  Игнат «Пахтач» Русаковский.
- Но  мне  нужно  нечто  особенное , - с  явным  недоверием  посмотрел  ему  в  глаза  Виктор  Горянов.
- Я  в  вашем  полном  распоряжении , - приглашающе  кивнул  его  собеседник.
- Меня  польщает  ваша  готовность  прийти  ко  мне  на  помощь , - сказал  Горянов , - но  я  сомневаюсь  в  ваших  возможностях  ее  осуществить. Ведь  мне , уважаемый , нужны  не образцы  отпечатков  пальцев  апостола  Петра  или  нижнее  белье  первой  женщины  нашего  президента. Мне  нужен  кляп.
- Кляп? – недоуменно  спросил  еще  больше  нахмурившийся  человек  в  однобортном  костюме.
- Вы  меня  слышали , - ответил  Горянов.
- Вас-то  я  слышал , но  я  не  очень  понимаю  в  чем  тут  трудность. Возьмите  любую  тряпку…
- Мой  заказ  состоит  совсем  не  в  этом , - перебил  его  Виктор , - мне  нужен  особенный  кляп. Такой , что  простой  человек , вроде меня , никогда  не  найдет. Кляп  для  внутреннего  голоса.
Виктор  Горянов  предлагал  Игнату  «Пахтачу» большой  задаток , намечал  некоторые  контуры  где  и  как  искать , но  они  ни  о  чем  не  договорились , и  Виктор  на  нервной  почве  он  окончательно  расстроил  свои  финансовые  дела ; Виктору  Горянову   никто  не  мешает  говорить  правду  неопытному  в  духовной  жизни  брату  Сергею , в  какой-то  степени  никогда  не  молившемуся  домоседу , вышедшему  из  комы , лишь  достигнув  возраста  тридцати  пяти  лет.
  Это  состояние  длилось  безболезненно  недолго: ровно  столько , сколько  слышался  голос. На  сей  раз  не  Виктора.
- Я  лишил  тебя  яркой  радости  детства  и  светлых  порывов  юности. Взамен  этого  я  отбираю  у  тебя  горечь  разочарования  зрелости  и  позорную  немощь  старости. Позже ты  поймешь , что  я  обошелся  с  тобой  справедливо.
  В  церквях  еще  не  ставят  кондиционеры , и  все  вокруг  горе  и  тайна , за  весь  день  ни  намека  на  эрекцию ; Сергей  Горянов  скончается  в  октябре  2036-го , равнодушно  пролежав  в  самозабвении  примерно  тот  же  период  времени , что  и  до  пробуждения , и  посмотревшие  на  его  могильный  камень  смогут  обделенно  отметить: вот  ему-то  отмерили  вполне  продолжительную  жизнь - не  много , но  и  не  мало. И  женщинам  успел  порадоваться , и  меланхоличный блюз  после  нестыковок  с  ними  послушать. Или «Остров  мертвых» Рахманинова. Просьба  закопать  меня  головой  на  восток , гепарды  с  газелями  всегда  трезвые , Сергей  Горянов , как  ему  и  положено , в  коме – не  предполагая , что  не  отвлекающий  его  по  пустякам  брат Виктор  когда-то  лечился  водкой. От  простуды , от  хандры , от донимавших  после  растирания  снегом  приступов  радикулита: теперь  он  лечится  уже  от  нее.
  Не  с  утра  до  вечера  и  не  каждый  день ; в  данный  момент  с  Виктором  Горяновым  дышит  одним  воздухом  шатенка  Анна , стягивающая  с  себя  плотно  облегающий  ее  молодую сущность махеровый  свитер ; не  собираясь  воскликнуть: «ты  не  женщина! Ты  человек!» , Горянов  подает  ей  знак  остановиться.
  Она  делает  это  с  нескрываемым  отвращением. Пробуя  извиниться, Виктор  опускает  глаза , примирительно  спросив:
- Разве  этим  еще  занимаются?
Она  не  желает  его  понимать ; Анна  Василькова  вкладывает  в  свой  ответ  всю  отсутствующую  у  нее  боль.
- Все , кроме  тебя! – прокричала  она. – Все! Так  и  есть , Виктор – все! Все , кроме  тебя! Конечно , все! Кроме  тебя!
Ее  выкрик  услышали. И  сквозь  закрытые  и  зашторенные  окна  стали  явственно  прорываться  то  ли  стоны , то  ли  преисполненные  радостью  возгласы:
- И  кроме  меня…
- И  кроме  меня!
- Да  и  я , пожалуй , в  вамих  рядах…
   Виктор  Горянов  все-таки  пошел  ей  навстречу ; он  не  считал  себя  каким-то  особым  асом  в  постельных  сражениях , но  она  под  ним  почти  не  молчала. Это  был  почти  джаз. Она  распробовала  его  огонь , и  по  ее  жилам  растеклось  предвкушение  чего-то  лучшего.
  Земля  подогревалась  изнутри  и  освещалась  снаружи. Анна  Василькова  сидела  на  кровати  с  зажженной  сигаретой , растерянно говоря  Виктору:
- Христос  должен  был  прийти  на  землю  и  во  второй  раз. Должен , но  не  пришел – раздумал  приходить. А  ты  меня  удивил.
- Чем  это?
- У  тебя  такие  размеры…
- Фундаментальные? – поспешно  спросил  Горянов. - С  невообразимой  вязкостью  расплава? Сплошь  макромолекулы?
- Макро… ага….
 Горянов  самодовольно  усмехнулся. Она  же  говорила  ему  про  него - неразбериха  в  уме  отнюдь  не  парализует  чувства , и  ночь  не  пропьешь: ночь  остается  с  человеком.   
 Остается  и  когда  он  не  один.
- Раньше  с  такими  не  сталкивалась? – настраиваясь  на  положительный  ответ , поинтересовался  Виктор.
- В  последнее  время  нет , - сказала  она. -  Я  же , Витя , работаю  не  в  совсем  обычном  месте.
- Это  в  каком  же?
- В  клубе  лилипутов. У  них  там  танцы , общение: они  думают , что  им  хорошо , но  мне  их  все  равно  очень  жалко , и  если  у  кого-нибудь  из  них  появляется  желание , я  им  никогда  не  отказываю , они  ведь  маленькие  и  мне…
- Тебе  бы  пора  заткнуться , - уязвленно  пробурчал  Горянов.
Она  умолкает. Сидит  и  улыбается ; «твой  день  рождения  послезавтра? Не  завтра? А  ты  еще , оказывается , не  такая  старая» - психиатр  Липанский   зашел  к  ним  на  огонек  в  начале  девятого.
Он  воздает  должное  уважение  милосердной  богине  Каннон , беззлобно подсмеивается  над  Анной  Васильковой , за  рюмкой  хереса  говорит  Виктору  Горянову , что  взаимоотношениям  между  властью  и  российским  народом  вполне  можно  уподобить  половому  акту  через  кремлевскую  стену ; летом  1999  года  Липанский  приезжал  в  Ереван  на  международный  симпозиум. По  ходу  тягучих  прений  у  него  спросили: «В  чем , по-вашему , верх  эгоцентризма?» , и  Алексей  Липанский  вспомнил  об  одном  из  своих  ураганных  пациентов.
Липанский  не  взял  с  собой  в  Армению  ни  жену , ни  собаку – мягкотелый  вольф-шпиц  Алексея  Липанского  остался  дома , и  страшно о  нем  скучал , но  супруга  психиатра  поглаживала  пса , даже  когда  тот  наконец-то  засыпал ; Смолли  отключился , он  сумел  на  время  забыть о  своей  тоске  по  уехавшему  хозяине , никого  не  помню… ни  по  кому  ни  тоскую ; Екатерина  Липанская  его  нежно  гладит , и  собака  просыпается , она  снова  страдает , и  Екатерина  не  позволяет  ей  спать , ободряюще  бормоча: «вернется  скоро  наш  психиатр. Не  грусти , Смолли: скоро  он , скоро».
  Я  звук – меня  слышно. Упадите  и  не  вставайте , дети  мои. Седов  обмывает  липкую  колбасу , как  покойника , и  вчера  не  было , завтра  не  будет , над  нами  чужое  небо , под  Ним  чужая  земля ; Дон  Хуан  проповедовал , что «радость  является  высшим  достижением  воина» , буддийская  колесница  катилась  на  Запад , униженно  вымаливая  пожертвования  у  каждой  тошниловки ; Даша, моя  красивая , слезливая Даша - на  поздней  стадии  любви  я с  болью  понял , кто  ты  есть.
На  Алексея  Липанского  уже  начинают  обращать  внимание  извращенцы.  Его  пациент  перемещается  по  больнице , сосредоточенно  рассматривая  свое  мужское  достоинство и  пристыженно  приговаривая: ну , ты  и  нарядился , мой  суженый… Но  я  не  знаю , как  правильно  пишется – онанизм  или  анонизм. Я  же  практик , а действию наплевать на правила  своего  написания…
- Мы  ждем  вашего  ответа , господин  Липанский , - нетерпеливо  поторопил  Алексея  председатель  вяло  протекающего  симпозиума. - А  если  вам  нечего  сказать , то  скажите  хотя бы  это.
- Сказать , что  мне  нечего  сказать? – спросил  Липанский.
- А  что  вы  нам  предлагаете? И  самому  в  себе  не  определиться , и  нас  в  неведении  держать?
- Я  , - сказал  Алексей  Липанский , - уже  определился.  Но  отвечая  на  ваш  вопрос , я  буду  основываться  исключительно  на  моей  личной  точке  зрения.
- Затем  мы  вас  и  спрашиваем.
- Резонно , - кивнул  Липанский. - Как-то  во  сне  ко  мне  пришли  два  волхва , и  я  спросил  у  них: «Где  третий?» , а  они  нахмурились  и  сухо  пробормотали: «С  тебя  и  двоих  хватит». Я им  тогда  ответил ,  что  это  резонно , но  они…
- Надеюсь , эти  волхвы  уже  как-то  связаны  с  вашим  ответом? – хмуро  спросил  председатель.
- Не  связаны , - ответил  Липанский. - Все  со  всем  связано , а  волхвы  еще  не  в  обойме… А  ответ будет  таким.
  Алексей  Липанский  эстетично  помял  кадык. Не  на  публику , но  и  не  без  строгой  отточенности  аттического  стиля.
- По  моему  глубоко  личному  мнению , - сказал  он , - верхом  эгоцентризма  является  занятие  мастурбацией , глядя  на  свою  собственную  фотографию.
  Его  ответ  вошел  в  анналы. Я  или  кого-нибудь  умнее , или  глупее: третьего  не  дано ; Алексей  Липанский  смог  бы  прожить  иждивенцем  даже  при  самом  нищем  бродяге , малоподвижная  супруга  наскучила  Алексею  по  всем  пунктам ; Мартынов  сталкивался  и  не  с  такой   силой  диагноза. Тот  пациент  не  он , в  психиатрическую  больницу  Мартынова  еще  никогда  не  помещали, но  распевать  перед  сном  колыбельную, в  которой  никто  помимо  тебя  не  понимает  ни  единого  слова , прерогатива  избранных  прочувствовать , что  боль  одиночества  исцеляется  только  в  одиночестве.
  Двадцать  седьмого  января  2001  года  Мартынов  выпивал  на  Пречистенке  в  компании  с  немолодым  одноглазым  грузином , чья  повязка  на  правом  глазу  отчаянно  резонировала  с  учащенно  моргающим  левым.
- Давно  живу , - говорил  кряжистый  водопроводчик  Давид  Кучаладзе  , - а  вот  с  одним  глазом  недавно. Ты  мне  рассказал , как ты  похмеляешься , а  похмеляешься  ты  ровно  столько , чтобы  завтра  еще  раз  не  похмеляться , я  же  тебе  расскажу , что  у  меня  случилось  с  глазом. Рассказать?
- Преподайте  урок.
- Вот  именно , что  урок. И  какой… Ты  знаешь  пословицу , говорящую  о  том , что  тебе  столько  же  лет , сколько  и  женщине , с  которой  ты  спишь?
- Слышал , - сказал  Мартынов.
По  радио  начиналась «Riders  on  the  storm» ; «Doors»  писали  не  только  лучшую  танцевальную  музыку , но  и  лучшие  танцевальные слова  всех  времен: «girl  you  gotta  love  your  man … killer  on  the  road … sweet  family  will  die» ; закусив  и  без  того  припухшую  губу, одноглазый  Давид  непроизвольно  поправил  повязку.
- Мне , - сказал  он , - беспросветно  захотелось снова  почувствовать  себя   лет  на  шестнадцать  и , подобрав  подходящую  девушку , я  завел  с   ней  соответствующий  разговор. Она внимательно  выслушала  мое предложение , повела  плечами , и  как  ткнет  мне  пальцем  в глаз - молниеносно , я  и  близко  отпрянуть  не  успел… Перед   тем , как  уйти , она  сказала, что  занимается  фехтованием. Кандидат  в  мастера…
- Симпатичная? – спросил  Мартынов.
- В  самом  соку…
 Заснет  ли  данная  дева , положив  на  голову  пятикилограммовый  камень? провел  ли  Аверроэс  все  свои  ночи  за  чтением  книг? говорят , что  да - кроме  брачной  и  ночи  после смерти  отца.
  О  каком  из  своих  пациентов  вспоминал  Алексей  Липанский? О  панкующем  монархисте Степане  Апанине.
  К  Липанскому  он   попал осенью  1997-го ; у  Степана  никого и  ничего  нет , но  в  нем  самом  пребывает  отнюдь  не  безмолвная  орава  разномастной  шушеры , и  за  пять  весен  до  попадания  на  заметку  Апанин  сидел  на  ледяном  подоконнике  и  с  нетерпением  ждал , когда  из  закрытой  квартиры  выйдет  изверившаяся  пожухлая женщина.
Она  вышла , и  ее  сердце  застучало  быстрее , чем  у  Степана: я  же  этого  небритого  парня  не  в  первый  раз  вижу , подумала  она , сигарета  у  него  в  уголке  рта ,  и  глаза  пусть  и  бесцветны , как  у  рыбы , но  он  только  что  мне  сказал: «Я  бы  хотел  у  тебя  пожить», а  мне  такого  предложения  никто  не  делал  с  самой  московской  олимпиады , когда , перед  тем , как  улетел  медведь , мне  нечто  схожее  предложил  вьетнамский  чистильщик  не  допущенных  к  старту  лошадей ; я  старше… я  изношенней , я  превосхожу  его  годами  лет  на  пятнадцать-двадцать , но  он пожелал  тратить  на  меня  свое  время , что-то  я  совсем  потерялась… раздышалась…  расклеилась  от  эмоций…
- Ну  что , можно? – спросил  Апанин.
- Я  вам  нравлюсь , да? – едва  управляя своим  голосом , переспросила  она. – Нравлюсь или… только … собираюсь  понравиться? 
- Мне , женщина , жить  негде , - честно  ответил  Степан  Апанин. - Где  будет  жить  моя  душа  я  уже  определил , но  где  будет  жить  все  остальное – пес  его  знает , где… У  тебя  как , возможно?
  Обогатить  его  забвеньем  для  Вышних  просто  и  легко. Вскричав  с  глубоким  сожаленьем: «Что  за  типаж… что  за  дерьмо…» ; она  его  к  себе  не  впустила. Даже  бутерброд  с  минтайной  икрой  за  пять  секунд  счастья  не  намазала.
  Бог  с  ней - у  элегантного  слесаря  Арнольда «Пилата» Швырева , предоставившего  ему  угол  от  чистого  сердца  и  объедининившей их  недоверчивости  к   фитотерапии  и  экономической  детерминации  неврозов , Степан  Апанин  жил , никого  не  проклиная ; не  всем  же  выпадает  стать  всеми. Кому-то  приходится  заниматься  музыкой. Правда , музыка  кормила кого  угодно , но  не  Степана  Апанина – он по-прежнему  никого  не  проклинал , но  ел  все  реже , переспав  с  четырьмя  из  пяти  самых  страшных  женщин  Москвы.
- Да  брось  ты , Степан , переживать , - говорил  Швырев , -  любая  музыка , в  том  числе и  твоя , должна  найти  своего  слушателя.
- Должна , но  не  нашла , - отмахнулся  Апанин.
- Ни  одного? – удивленно  спросил «Пилат».
- Совсем  не  исключено. А  те , кто  все  же  купил  мои  диски , требуют  чтобы  я  им  деньги  обратно  вернул. Они  говорят , что  им  пустые  продали…
- Но  значит , они  их  все-таки  слушали , - найдя  повод  поддержать  товарища , заметил Швырев.
- Да  что  они  там  услышат , - напыщенно  проворчал Апанин. - Замкнутый  круг , Пилат. Замкнутый  навсегда.
Степан  Апанин  взрослеет  и  пьет  не  больше  двух-трех  бутылок  пива. Ну , максимум  шестнадцать ; слесарь  Швырев  уехал  в  Ульяновскую  область  на  неофициальные  соревнования  по  спортивному ориентированию , Апанин  его  проводил , пообещав  за  него  помолиться ; у  Степана  подсчитаны  все  до  последней  монеты , и  завтра он  пойдет  к  киоску  и  купит  себе  батон  с  отрубями. Позавтракает  по-человечески , но  и  как  свинья – завтра  ему  обязательно  захочется  есть , и , доставая   из  того  же  кармана , где  у  него  лежали  отложенные  на  утро  монеты , ключ  от  квартиры  Швырева , Степан Апанин  услышал , как  что-то  звякнуло  об  пол  и  бросился  пересчитывать  свои  монеты. Две , три , четыре... Одной  не  достает. Упав  на  колени , Степан  Апанин  стал  ползать  по  коридору.
Не  нашел. Самое  обидное , что  он  потерял  монету  возле  лифта , и  ее  почти  наверняка  найдут  обеспеченные  соседи «Пилата» , которым  она , как  холостой  патрон  знающему  свое  дело снайперу.
У  них  по  два  автомобилей  на  каждого ; модельные  стрижки , горные  лыжи , уши  холеной  болонки  проколоты  для  золотых  сережек,  и , обнаружив  его  монету , они  скорее  всего  зашвырнут  ее  в  фонтан  где-нибудь на  Манежной  площади , дальновидно  загадывая  желание  еще  раз  однажды  вернуться  сюда: на  Землю. Степан  Апанин  подобного  желания  бы  не  загадывал - он  бы  эту  монету  доложил  к  другим , чтобы  на  батон  с  отрубями  наскрести. А  возвращаться  сюда  Апанину  как-то  не  резон.
У  Джонни  Лоро  для  этого  и  то  больше  оснований.
 
- Френк , ты  помнишь  тот  случай ? – спросил  у  лейтенанта  Джарвиса  подчиненный  ему  лишь  по  званию  Джек  Гарриб.   
Джарвис  помнил. Более  того , лейтенант  Френк  Джарвис  помнил  тот  случай  гораздо лучше , чем  это  казалось  Джеку.
Помнил , но  очень  не  хотел  вспоминать.
- Какой  случай , Джек? – спросил  лейтенант.
- Какой , какой , - пробормотал  Гарриб. -  Тот. Самый.
- А… Это  ты  про  Джонни  Крысу…
  Совсем  молодой  сержант  Генри  Хиллс , заполнявший  до  этого  какой-то  бланк , заинтересованно  поднял  голову.
- Кто  такой  Джонни  Крыса? – спросил  он. – Билетный  скальпер? Не  угадал?
  Лейтенант  Джарвис  прошелся  по  парню  помятым  взглядом  ветерана  тысячи  и  одной  облавы , а  затем , словно  бы  ища  сочувствия, разочарованно посмотрел  на  Джека.
- До  чего  дожили , - сказал  Френк. - Ну  да  ладно , Хиллс , какой  с  тебя  спрос. Тогда  ты еще  был  бестолковым  ребенком , но  все-таки  до  чего  дожили – кто  такой Джонни   Крыса… Лет  десять  назад  его  знали  все - и  мэр , и  последний  педераст  из  нижнего  города. Джонни  Крыса  был  королем  этого  города  обдолбанных  ангелов: наркотики , оружие , девочки… Красиво  работал , нам  его  было  не  достать. Да  что  нам , об  него  ломали  зубы  и  ФБР, и  агенство  по  борьбе  с  наркотиками. Самые  тертые  ребята  уезжали  ни  с  чем. Спросишь , почему  они  его  просто  не  замочили? Это  не  наше  дело. Мы  простые  копы. Проще  не  бывает…
- Вы  говорите , его  звали  Крысой? – не  скрывая  своего  интереса , спросил  Генри  Хиллс. -  Он  что  работал , и  на  кого-нибудь  кроме  себя?
- Хмм…
- И  кому  он  постукивал? Нам , федералам?
- Дьяволу , - практически  прошептал  Френк.
- К.. к… кому? – неуверенно  спросил  сержант. - Простите , лейтенант  Джарвис , я  не  ослышался? Ваш  Джонни  Крыса  стучал…
- В  глаза  его  Крысой  никто  не  звал , - сказал  лейтенант , - но  Джанлука  Бьяцци  говорил  мне  о  нем  крайне  странные  вещи. Он  утверждал , что  все  конкуренты  Джонни  Крысы  умирали  не  от  его  пуль , но  при  чрезвычайно  необычных  обстоятельствах: у  кого-то  в  дыхательном  горле  застряла  маслина , кто-то  забыл  наполнить  шприц  героином  и  впрыснул  в  вену  чистый  воздух, а  Фреду «Язве» Голлену  влетела  в  глаз  дикая  птица – клювом  и в  глаз , насмерть. Джанлука  Бьяцци  говорил  мне , что  и  в  их среде  ходят  слухи , будто  бы  Джонни  Лоро  стучит  самому  дьяволу. И   благодаря  близости  их  отношения , дьявол  делает  за  него  всю  грязную  работу. Отсюда  его  кличка  и  пошла…
- Понятно , - ничего  не  понимая , промямлил  Хиллс. - А  что  это  за  тот  случай? Поделитесь?
 Рассказать  или  нет? Старый  коп  испытывающе  уставился  на  парня  и , решив , что  тот  имеет  право  знать , нервно  щелкнул  зажигалкой.
- Летом  это  было , - сказал  Френк  Джарвис. - В  тот  день  мы  с  Джеком  дежурили  на  Голливудском  бульваре. Идеальное  место  для  дежурства: можно  весь  день  из  машины  не  вылезать. Как  сейчас  помню - я  Джеку  о  своей  дочери  рассказывал. Мол , от  рук  отбилась , шляется  хрен  знает  с  кем. А  у  Джека , это  все  знают , есть  привычка - слушая  собеседника , он  беспрерывно  кивает. Как  маятник. Ну  так  вот , сидим  мы  в  машине , я  гляжу  на  Джека , а  он  вдруг  перестает  кивать  и  смотрит  куда-то  за  меня. Я  поворачиваюсь  и  почти  ударяюсь  головой  об  просунутый  в  салон  ствол  кольта.  Ну  думаю , все… О  дочке  вспомнил. Какая  же  она  все-таки  хорошая  и  какой  же  я  был  сволочью. Поднимаю  глаза , а  там  Джонни  Крыса. Причем  я  его  не  сразу  узнал. Вроде  он , а  вроде… Глаза  у  него  были… Как  будто  в  его  глазах  еще  чьи-то. Вроде  смотрит  на  меня  , а  вроде  и  нет.  Я  такого  ни  до , ни  после  не  видел - понимаю , надо  что-нибудь  делать , а  не  могу. Словно  парализовало… А  тут  он  еще  и  бормотать  начал. Какой-то  бред. Правда  я  этот  бред  на  всю  жизнь  запомнил… «Господи , избавь  меня  от  тебя , Господи , избавь  меня  от  него , Господи , избавь  меня  от  меня». И  все это  в  ритме  нигерского  госпела. Потом  дико  улыбнулся  и , закатив  глаза , пробормотал:«Мне  сказали , что  мне  пора. Господь  сказал ему , а  он  передал  мне». Коротко  хихикнул , откинул  со  лба  вороную  прядь  и  выстрелил  себе  в  рот: у  меня  и  у  того  все  волосы  его  кровью  пропитались… Вскрытие  было. Ни  алкоголя , ни  наркотиков… Вот  собственно  и  вся  история.
  Снисходительно  усмехнувшись , лейтенант  Джарвис  подмигнул  Джеку  Гаррибу. Но  как  же  дрожали  его  губы…            
  Создавая  впечатление , что  над  головой  Френка  Джарвиса  некий  бескомпромиссный  демон  размахивает  карающим  мечом  согласия.
Жак  Бирри?
С  официантом  Колковым  имел  дело  никто  иной , как  он.
Двадцать  девятого  ноября  1999  года. В  четыре  часа  пополудни. Наверняка.
  Вон! – прокричал  Седов.
  Вон! – простонал  Седов , самолично  позвав  Андрея  Колкова  досужливо  побеседовать  о  причинном  мышлении  зомби.
Палец  Седова  указывал  Андрею  за  спину , и  он  заинтригованно  обернулся ; в  другие  дни , в  иной  компании  Колков  нередко  умолял  Господа  не  обращать  внимания , если  он  будет  о  чем-нибудь  его  просить  в  нетрезвом  виде: не  слушай  меня , Господи , когда  я  пьян , шептал  в  такие  минуты  Андрей , ну  кто  еще  борется  с  депрессией , пугая  себя  убийством? Не  отступишь , депрессия , убью  я себя , так  я  ей  говорил. Не  слушай  меня , Господи , душа  же  у  меня  давно  зашита , а  завтра  я  и  телом  зашьюсь – вот  тогда ты  меня  слушай , Господи. Слушай , но  и  услышь.
Сон  разума  порождает  чудовищ , но  его  бодрствование  уничтожает  и  их , и  все  остальное ; за  спиной  у  Андрея  Колкова  была  стена , в стене  дверь , и  ни  работ  Эрика  Булатова , ни  позолоченных  переяславских  гравюр  с  упавшим  на  богоборцев  колоколом.
  Вон! – в  третий  раз  проорал  Седов , повышавший  голос , не  сдвигая  своего  указующего  пальца  даже  на  пять , семь , десять  градусов ; Седов  знает  Андрея  Колкова  достаточно  плохо - лишь  то, что он  не  натравливает  на  беркутов  свободомыслящих  гагар , и  в  драке  обычно  берет  верх: Колков  обладает  мощнейшим  ударом, но  при  всем  при  этом  любая  из  схваток  заканчивалась  для  него  гипсом. Под  ударом  Колкова  не  удавалось  выстоять  еще  ни  одному  из  противников , однако  за  секунду  до  его  нанесения  Андрей  Колков  забывал  сжимать  кулак. Для  победы  этого  хватало, но только  для  победы. А  оборачиваться  он  больше  не  станет. Там  нет  ничего , обуславливающего  перемещение  его взгляда. Всё!  катар  желудка , и  сладость  пахлавы , будем  же , как  можем , перед  Ним  равны ; при виде  похоронной  процессии  Андрей  Колков  заставлял  себя  снимать  шляпу. Он  снимал  ее , не  спрашивая  кого  хоронят , но  весной  1998-го под  дождем  и  без  носок  поинтересовался.
  На  подходе  к  Дмитрову.
  Без  тотального  отрицания  «мультиков» , иже  галлюциногенов.
  Ему  сказали , что  они  погребают  не  кого-нибудь , а  его  самого: темп  самопознания  поразительно  невысок? Михаэль  Шумахер  купил  водительские  права? Снимайте  шляпу  осаду… я  снял  осаду  твоего  города , Мария. Проявил  благородство. Но  только  после  того, как  ты  сожгла  все  осадные  орудия ; пессимизм  Андрея  Колкова  не  поддается  лотерейной  перемене  внешних  обстоятельств , и  Андрей  затаенно  проникается  низменной  правдой  танатологии  и  не  снимает  шляпу: на  своих  похоронах  себя  можно  вести  раскованней , чем  обычно.
  Поверхностные  блуждания  из-за  трансмутация  половых  признаков, секс  и  сопутствующее  ему мужество ; что  вы , о  чем  вы , слонину  не  потребляю , и  закрытие глаз , задержка  с  открытием , обстановка  всеобъмлюще  меняется , вокруг заливаемый  закатом  пляж, в руке  Андрея  Колкова  хрустальный  бокал  с  мартини «Экстра  драй» ; под  боком  у  него  обнаженная  мулатка , на  загорелом  теле  Каткова  набитый  кошелек  на  резинке - это в  его  мечтах , а  в  сегодняшнем  дне  у  Андрея  Колкова  стремящиеся сорваться  со стен обои , засохший  цветок  в  треснувшем  горшке  и  школьная  фотография , на  которой  никто, даже  он  сам , не  узнает  самого  себя. Непробиваемые  улыбки  деловых  людей. Переходящий  зуд  от  коросты  на  голове  колоритного  башкира , перелопаченного  холерой  и  больного  здоровьем  сознания ; кто-то  кричит: «за вас  не  поручусь , а  я  могу  наесться  и жвачкой!».
  Удивленные  капуцины  издают  недоверчивый  ропот: «глубоко  же  жучок  в  его  крышу  вгрызся… зовите  слуг. Будем  бить  по  ланитам… жвачкой  наесться  невозможно – Гандас  Тинтарон  только  смеется , поясняюще  сказав: «Мертвым  все  возможно!».
  Гандас  вдохнул  спертый  воздух , приоткрыл  ягодицы  и  ударился  головой об  стол ; подбежавший  к  нему  народ  пощупал  пульс: тишина. Невнятица. Самостоятельно  выбитая  дурь. Внезапно  кому-то  удалось  заметить  нечто  краеугольное: смотрите  и  внимайте , воскликнул Карапет  Чуха-Чуха  Бумс ,  у  него  челюсти  двигаются!
Растворяясь  в  моросящем  движении  слушателей  праздных  тематик , Андрей  Колков  не подбивал  Седова  устроить  облаву  на  сказочных  утконосов  с  женской  грудью.
У  Андрея  Колкова  слабость.
Ему  очень  хочется  кушать. Он  принимает  крайне  мало  пищи: от  этого  у  него  и  слабость. От  этого  у  него и  желание  что-нибудь  поесть.
- Вон! – кричал  Седов.
- Что , вон?! – все  же  обернувшись , беспокойно  орал Колков.
Вся  неадекватность  Андрея  Колкова  засела  в  нем  еще  с  тех  времен , когда  он  работал  официантом  в  функционирующем  и  поныне  ресторане  на  Кузнецком   мосту.
Старомодный  мститель  Аслан  занимался  подготовкой  кинжала , просматриваемый  из  окна  орел  Будепор  рвал  небо  стальными  когтями , Андрей  Колков  подходил  к  непонятно  откуда  материализовавшемуся  клиенту  принять  у  него  заказ ; сдержанно  улыбнувшись , Жак  Бирри  прошептал  Колкову:
- Кислотный  требник , молодой  человек , изложение  порядка  моих молитв  содержится  только  в  кислотном  требнике , вам  же  я  закажу… Я  как  раз  недавно  объявил  голодовку  и  что  мне  вам  заказать , я  пока  не  знаю. Но  вы  же  знаете , насколько  редко  я  живу  в  своем  теле: обычные  люди  постоянно  живут  в  своих  телах , и  они  стараются сделать  их  максимально  комфортными – они  занимаются  физическими  упражнениями, берегут  его , как  родимый  дом , от  всевозможных  разрушений…
- Ресторан , вообще-то , не  самое  подходящее  место  для  объявившего  голодовку , - уничижительно  сказал  Андрей  Колков. -  Выходит , заказа  не  будет?
- Перестили  постель – я  изменюсь  и  прыг…
- В  мою  постель?! 
- Этого , молодой  человек , нельзя  исключать , - ответил  демон. –Пока  же  принесите  мне  стакан  воды.
- Я  принесу , - проворчал  Колков.
- Живой  воды , - уточнил  Жак  Бирри.
- Какой?!
- Вам  бы  ни  к  чему  кричать…
- Хочу  и  кричу! Не  хочу  и…. Ой , нет , избавь  и  направь… куда  же  меня  увозит  эта  моторная  лодка… что  за  прозрачная  тварь  в  капитанской  фуражке  стоит  на  ее  носу…
Непрофессиональный  выброс  эмоций  обошелся  Андрею  Колкову весьма  недешево. Как  Давид  поймал  Саула? а-ааа! не  смей! правильно , в  темноте… я  пропадаю! а-ааа!  когда  Саул  зашел  в  пещеру  помочиться ; Андрея  Колкова  ничто  бы  не  спасло , поскольку  оскорбленный  им  клиент  был  из  тех , кто  бывает  на  Земле  лишь  проездом.
С  ним  сталкивался  и  Мартынов.
 
   Мне  треск  костей  не  по  нутру , когда  лежу , и  вдруг  ногами  меня  тут  топчет  кенгуру. В  тревожном  сне  и  сапогами.
  Каким  же  нежным , ласковым  был  ее  голос. Как  у  извиняющегося  за  свою  благость  ангела.
  Лена  Семочкина  сказала  Мартынову:
- Не  обижайся  на  меня. Не  держи  на  меня  обиды  за  то , что  ты  не  хочешь  ко  мне  приехать.
  Мартынов  ответил  ей: как  бы  не  было  светло  на  улице , в  туалете  все  равно  приходится  включать  свет. А  нам  с  тобой  лучше  поплакать  по  отдельности.
Так  и  ответил. Увы.
Холодно  сегодня.
Мартынов  идет  по  Нижней  Масловке  и  видит  зависшего  на  середине  столба  голого  мужчину , настоятельно  посоветовшего  ему:
- Никому  не  говори , что  ты  меня  видел. Не  уподобляйся  тому  нелюдю , который  пусть и  не  отбил  у  поэта  любимую  им  девушку , но  почки  поэту  все-таки  отбил.
- А  в  чем  дело? – спросил  Мартынов.
- Не  говори  и  все , - сказал  Жак  Бирри. - Не  станешь?
- Да  ради  Бога.
- Хотя  бы  ради  него , - натужно  усмехнулся  демон.
  Пожав  плечами , Мартынов  пошел  дальше. Он  не  вспоминает  тех женщин , которые  ему  не  позволяли  и  не  лелеет  мечту  о  том , чтобы  тяжелоатлетки  абсолютной  весовой  категории  выходили  на помост  в  газовых  юбочках  ; не  дойдя  и  до  угла , Мартынов  снова  наткнулся  на  того  самого  мужчину. Демон  опять  на  столбе, но  уже  на  другом , и  не  на середине: вплотную  к  макушке.
- Ну  что , никому  не  сказал? – спросил  Жак  Бирри.
- Про  вас? – переспросил  Мартынов.
- Никому?!
- Все  нормально , не  орите , - поморщился  Мартынов. - Когда  у  Франклина  Рузвельта  только  начинался  его  полиомелит , некий  восьмидесятилетний  хирург  поставил  ему диагноз  «повреждение  спинного  мозга»  и  прописал  интенсивный  массаж. После  этого великий  для  всех  янки  президент  был  уже  обречен. А  что  бы  случилось , если  бы  я о  вас  кому-нибудь  сказал?
- Проснись  и  никого  не  буди , - проворчал  демон. - Не  лезть  туда, человек , не  надо  тебе  туда  лезть… И  спасибо  тебе.
 Не  смотри  телеверсию «Плейбоя»: совсем  стоять  перестанет. Продолжая  идти  своим  путем , купи  горячий  чебурек – не  себе. Бродячей  собаке. Мартынов  купил , и  среди  самоликвидирующихся  в  его  разуме  мыслей  о  кикбоксерах  и  муравьях… о кикбоксере  Лидормоте , отбивавшем  все  направленные  в  него  удары , но  отбивающим  их  головой , и  о  приобретенной  в  первомайском  сновидении  книге , рассказывающей  о  спасенной  колонии  муравьев, в  последний  момент вызволенной  из огня  и  оказавшей  своим  спасителям  всемерную  помощь  в  достижении  легкой  победы  на  чемпионате  мира  по  футболу - встречалась  и  такая: за  углом  тоже  есть  столб. Вдруг  этот  голый  мужчина  и  на  нем?
 Но  Жака  Бирри  на  нем  не  было. Не  наблюдалось. Наверно , еще  выше  забрался: к  небу , к  аду… 
  Мартынов  в  противовес  ему  к  небу  не  рвется: он  выходит  из  магазина  с  целым  пакетом  светлого  пива  и  несет  его  домой: там  он  поставит  пиво  в  холодильник  и  будет  весь  вечер  наполнять  им  свою  литровую  кружку  под  Скотта  Джоплина , под  не  противоборствующий  мужскому  одиночеству  рег-тайм - не  подпитывая  антидепрессантами  суровую  мужественность. Исчерпав до  последней  искры  огонь , все  же  попавшей  в  глаз: под  ноги  Мартынова  исступленно  бросается  чернявый  шебутной  ребенок.
  Мальчик , по-видимому , так  заигрался , что  не  смог  его  заметить , и бросился  Мартынову  не  совсем  под  ноги , а  непосредственно  под  пакет.
  Пытаясь  оградить  ребенка от  столкновения , Мартынов  резко  приподнял  пакет  над головой  мальчишки , но  тонкие , ненадежные  ручки  не  выдержали  подобной  резкости  обхождения  и  порвались. Все  пиво  посыпалось  на  асфальт. А  одна  бутылка  сначала  ребенку  на  голову , а  только  потом  оземь: ребенок  в  крик , мать  ребенка  к  Мартынову - чуть  все лицо  не  расцарапала.
  Она  обходилась  с  ним , как  дознаватели  СС  с  захваченным  на ****ках  партизаном , и  Мартынов  подумал: ну , за  что  это  мне? лучше  бы  я  пакет  кверху  не  тянул - больше  одной  ребенок  лоб  в лоб  вряд  ли  бы  разбил. Теперь  же  выкуси.
Мартынов  уже  не  покупает  пива.
Он  берет  две  водки  и  едет  на  Трубную  площадь  к  нестрадающему  бредом  величия  зоопсихологу   Андрону  Сивину , чья  жена  уехала  с  дочерью  на  дачу  в  Кокошкино: деньги , наличные! давай  на  дорогу! и  еще  давай ; перед  самым  отъездом  дочка  сказала  Андрону: там на  столе  лежат  глазированные  сырки  с белой  глазурью. Я  их  выложила  специально  для  тебя , и  ты  можешь  их  съесть.
Андрон  Сивин  одновременно  и  удивлен , и  растроган: «ты  мне  никогда  не  позволяла  их  есть - я  как-то  хотел  взять , а  ты  немедленно  убрала  его  обратно , крикнув , чтобы  я  даже  не  думал… Почему  же  сегодня  разрешаешь?»
  «Потому  что  вчера  у  них  истек  срок  годности».
Насколько  возможно  доехав  до  Трубной , Мартынов  помыслил  о волшебной  таблетке: жил , увлекался , горел  и  уже  нет - волшебная , конечно , волшебная ; по  приближению  к  эскалаторам  перед  Мартыновым  предстала  довольно  странная картина.
 Один  эскалатор  не  работал , но  на  нем  бездна  народа , и  все , карабкаясь  наружу , беспрестанно  друг  друга  расталкивают , срываются  на  личные  оскорбления , вплоть  до  крика  давят  ноги.
Другой  исправен  и  стремителен. Там  никого - Мартынов  плывет  к  выходу  из  метро  на  без  контактных  соприкосновений  с  обществом , и  люди , бьющиеся  за  место  на  соседнем  эскалаторе , смотрят  на  него , как  на  больного.
Мартынов  смотрит  на  них  идентично. Он  полагает , что  его  организму  следовало  бы  активней  набирать  к  зиме  подкожный  жир. Андрон  Сивин  восьмой  день  не  моет  шею  и  не  засиживается  за  Леви-Строссом ; привезенную  водку  он  сразу  же  не  пьет , до  поры до  времени  умалчивая  имеющиеся  у  него  сведения  о  Филиппе  Орлеанском , начинавшего  сожительствовать  со  своими  дочерьми  не  раньше , чем  выдав  их  замуж.
- Представляешь , Мартынов , - сказал  Андрон , - моя  Люсьена  недавно  призналась  мне  в  своих  чувствах , которые  она  испытывала  еще  до  того , как  мы  поженились. Тогда  она  пригласила  меня  отметить  Татьянин  день – приглашала  она  многих , а  согласился  прийти  только  я.
- Да? Что  же… сочувствую…
- Неотрывно  посматривая  в  маленькое  зеркальце , Люсьена  красилась , но , вспомнив , по  ее словам , всю  гнусность  контингента, согласившегося  к  ней  прийти , она  отбросила  это зеркало  и  стала  краситься  наощупь: что  получится , то  получится. - Андрон  Сивин  разочарованно  закурил «Гавану». -  И мне  об  этом  не  райская  птичка  начирикала , сама  же  она  и  рассказала. Попробуй  понять  мое  состояние , Мартынов – когда  я  об  этом  узнал…
- Не  проси  у  судьбы  попсовых  излишков , Андрон , - сказал  Мартынов. - Радуйся  тому, что  у  тебя  уже  есть.
- Да  что  у  меня  есть , - фыркнул  Сивин.
- Исключая  мелочи , все. Жив – раз , сыт – два…
Андрон  Сивин  минут  десять  прождал  продолжения  счета , но  его  не  последовало. 
- А  что  три? – спросил  Андрон.
Мартынов  построил  на  губах  богобоязненную  усмешку. Он  уже  разливал , призрачно  возрождая  в  памяти  юного  художника  Матвея «Зидана» Пыжинского , вознамерившегося  почувствовать  на  себе  влияние  бездонного  похмелья  и  сильнейшим  образом  надравшегося  для  этого  стамбульским  джином: напиться  он , напился , но похмелья  на  следующий  день  не  почувствовал – в  восемнадцать  лет  рассветные  ласки  вчерашним  переносятся  гораздо  легче. К  тому  же  той  ночью «Зидан» Пыжинский  еще  и  умер.
 
  На  утро  Мартынов  пожарил  омлет , и , сопроводив  на  кухню  едва  идущего  Андрона , без  проволочек  посадил  его  на  стул , нехотя  попрося  разрешения  воспользоваться  хотя бы  чьей-нибудь  зубной  щеткой.
Сивин  ему  отказал.
- После  их  отъезда  на  дачу , - глубокомысленно  произнес  Андрон, - в  моем  доме  осталась  всего  одна  зубная  щетка: моя. И  я  ее  тебе  не  дам. А  вот  моей  женой , если  хочешь , воспользуйся.
  Он  предлагает  Мартынову  воспользоваться  отсутствующей  женой, ничем  его  не  унижая , и  вроде  бы  без  стильной  фиги  в  кармане  почти  запахнутого  халата. Но  Мартынову  непросто  пойти  у  него  на  поводу.
- Люсьены  же  сейчас  нет , - протянул  Мартынов , - она  с  твоей  дочерью  за  городом , на  просторах , в  Кокошкино…
- Но  щетка-то  есть.  – Посмотрев  на  задумавшегося  Мартынова , Андрон  Сивин  рассмеялся. – Логика , Мартынов. С  какого  измерения  не  зайдешь , везде  опередит.
  Спасения  нет. Есть , но  не  тогда , когда  мозги  на  плечах. На  одном  левом. Но  в  связи  с  этим  не  скажешь «только  лишь». Из-за  влияния  на  тебя  первой  же  пули.
  Пули , как  женщины.
- Тебе  только  что…
- Мне , ха-ха , опять  мне , - усмехнулась  Мария  Романцова.
- Тебе  прислали  посылку , - сказал  своей  любовнице  Влад  Юканов.
  Мария  Романцова  - первая  женщина  Мартынова , неплохо  живущая  вторую  неделю  с  риэлтером  Юкановым: он  ее  содержит, она  составляет  компанию  его  члену.
  Не  открываясь  от  маникюра , Мария  саркастично  усомнилась.
- Кто  бы  ее  не  прислал , - сказала  она , - он  должен  был  знать  твой  адрес. А  я  и  сама  его  пока  не  полностью  знаю. 
- То , что  ее  прислала  женщина , ты  не  никак  допускаешь? – спросил  риэлтер. – Совершенно?
- Нет , - ответила  Мария.
- Отчего  же? – улыбнулся  Влад.
- Женщины  мне  никогда  ничего  не  пришлют. Все , что  я  получала  от  них  в  этой  жизни -  это  зависть  и  косые  взгляды… Кто?
- Тут  занятнее  что , - пробормотал  Юканов.
- Не  юли , - начала  раздражаться  Романцова.
- В  посылке  была  записка  и  маленькая  железная  коробка. Записка  на  английском , а  я на  нем , как  ты  знаешь , и  жизненно  необходимый  приказ  делать  ноги  при  случае  не  отдам. В  коробке  же…
- Что  в  коробке? – нетерпеливо  спросила  Мария.
- Кусок  мяса , - ответил  Юканов.
  У  Марии  все  всегда  было  новым , даже  собаки , но , растерявшись , она  вмиг  позабыла  о  сохранении  последних  остатков  своей  всесильной  томности.
- Мяса? – недоуменно  переспросила  она.
- Совсем  крохотный , - сказал  Влад  Юканов , - как  фаланга  мизинца  у  переболевшего  ненавистью  ребенка. А  записка  вот  она, читай.
  С  нарастающим  ужасом  заглядывая  после  каждого  слова  в открытую  Владом  Юкановым  маленькую  железную  коробку , Мария прочитала , и  ей  стало  дурно. До  обильной  рвоты  на  мягкую  твердь  пакистанского ковра.
  Мария  вспомнила  о  невеселом  человеке  Поновялове.
  Она  отвергла  его  ухаживания , уничижительно  сказав  ему: «если  я  в  чем-то  повлияла  на  твою  дальнейшую  жизнь , Поновялов , то  я  этого  не  хотела – точно  так  же , как  не  я  хочу  быть  впоследствии  ее  составляющей. Держись  от  меня  подальше , Поновялов  – живи , умирай , но  не  рядом  со  мной».
  Мария  Романцова  рассмеялась  ему  в  лицо ; ветер  дунул  и  примолк , и  надоедливый  деист  Кирилл «Морозко» Поновялов  изрек  что-то  на  английском: когда  он  не  понимал  о  чем  думает  его  дух, Поновялов  зачастую  говорил  на  азыке  Шекспира  и  Барроуза , издавая  невнятные  отрывки  строк  из  сэра  Пола. «….young  boy» , «…find  love».
  Поновялов  не  уворачивался  от  ее  смеха  ему  в  лицо. Под  смехом Марии  Романцовой  он  стоял , бездельничая , но  прямо ; Поновялов  прощался со  своими  надеждами  ее  разбудить ; Мартынов  оглоушивал  ее  тем , что  перед  нею  не  стелился ; добравшийся  до  самых  глубин  ее  теплых  мест  Влад  Юканов  смотрел  на  свой  заблеванный  ковер  и  недовольно  хмурился. 
- Я  , Маша , - сказал  он , - готов  простить  тебе  и  большее , но  этот  ковер  лежит  здесь  не  для  того , чтобы  на  него  блевали. И что  мне  со  всем  этим  делать?
- Выкини  его , Юканов! – возопила  она.
- Ковер? – скривился  Влад.
- Кусок  мяса! Выкини  его! Сейчас  же  выкинь!
  Мясо  выкинули. Но  выкинуть  из  головы  содержимое  этой  записки  Марии  Романцовой  не  удавалось  до  самого  конца.
  Этот  клочок  бумаги  научил  ее  многому.
    «This  is  a  little  piece  of  my  heart.
            With  love , Рonovyalov».
   
Кирилл «Морозко» Поновялов  не  опустился  до  долгой  жизни. Он  бы  не  стал  ассистировать  сомневающемуся  в  себе  сексуальному  маньяку  и  ни  под  какими  пытками  не  согласился  бы  крикнуть: «Да  здравствует  музыка  шансон!». Если  только , захлебываясь кровью , простонать.
Его  рисковый  единоверец  Василий  Платанин , лютой  зимой  посередине  второго  литра «Пшеничной»  водивший  Поновялова  прикладываться  устами  к  обломку  царь-колокола , на  свое  счастье  избавлен  судьбой  от  неразделенной  любви.
Другого  дерьма  хватает.
  Не  всегда  же  мне  не  летать – подобная  мысль  грызла  Василия  Платанина  с  юных  лет  и  он , как  умел , ей  сопротивлялся. Но  пришло  и  его  время: представляя , как  ее  владелец , но  не  хозяин , будет  прыгать  с  парашютом , душа  Василия  Платанина  наполнялось  небесной  кровью , согревающей  ему  взгляд  гораздо  лучше  всего  земного. Впрочем , дистрофичному  носильщику  Платанину  снились  и  бытовые  сны.
   Мой  Киевский  вокзал , мои  рубли  и  страхи ; двадцать  первого  апреля  1999  года  ему  приснился  короткий  диалог  с  временно  замещающем  Бога  демоном.
- Ты  временно  на  небе , а  я  временно  на  земле , - говорил  Василий  Платанин  Жаку  Бирри. - Идя  на  свидание  со  своей  неубедительной  невестой , я  переходил  через  дорогу  и , зацепившись  валенком  за  обледеневшую  сплошную , упал  на  спину  и  сломал  позвоночник.
- Свой? – спросил  демон.
- До  нее  я  дойти  не  успел , - мрачно  ответил  Василий  Платанин.
Любя  тебя , я  помню  о  себе – в  окончательно  затруднительном положении  многое  выходит  наружу. Мечтатели  в  постели  всегда  спешат , культурная  глобализация  одолевает , семья  Василия  Платанина  категорически  возражает  против  того , чтобы  он  прыгал  с  парашютом. Точнее , она  ему  это  не  запрещает , а  лишь  настаивает  на  предваряющем  полет  серьезном  медицинском  обследовании.
 А  вдруг , говорили  они , там  наверху  у  тебя , Вася , печень  откажет  или  глаза , к  примеру , лопнут? Наверху  же  ничего  нельзя  предугадать: сам  же  говорил , что  там  теперь  вместо  Бога  демоны  распоряжаются.
Платанин  кричал  им: временно  они  там  распоряжаются , обезьяне  вы  семя! Не  оставит  Он  нас , лет  пятьсот  отоспится  и  снова  на  вахту  встанет! - по  поводу  предложенного  ими  медицинского  обследования  Василий  с  родней  не  спорил.
 Лег  в  одну  из  рекомендованных  ему  материальным  благополучием  больниц , обмотался  шарфом «Манчестера  Юнайтеда» , запил  марганцовкой  зеленоватый  бифштекс , принялся  в  общих  чертах  припоминать  легенду  о второй  гитарной  струне: сняв  ее  с  несравненного  инструмента  прирезанного  в  Воеводине  турка , на  нее  отныне  ловили  рыбу , и  мертвый  человек  Пантей  Черлач , вторую  ночь  использующий  ее  в  качестве  лески , был  ей  очень недоволен.
Нечего  тут  звенеть , говорил  он , а  то  вся  рыба  опять  живым  достанется.
Струне  хотелось  обратно  на  гитару , и  однажды  она  отказалась  ему  служить ; погибший при  переходе  Дуная  в  чугунных  сапогах  чародей  угрожал  ей  тем , что  за  это  он  ее  разорвет , и  она  дрогнув  тоненьким  телом , с  жаром  сказала: рви! Кроме  музыки , я  никому  не  отдамся!.
  Пантей  Черлач  исполнил  свою  угрозу.  Понимающая  улыбка     Василия  Платанина  отпечаталась  даже  не  рентгеновском  снимке: вы , доктор , живете  действием , а  я , не  беря  в  расчет  парашюты, существую  обдумыванием  необходимости  его  совершения ; надвигается  ветреное  дождливое  утро  объявления  Платанину  результатов  его  обследования , и  он слушает поддатого  врача  и  от несказанного  ужаса  прячется  под  одеяло.
Затемнение  в  легких – раз ; давление  беспрерывно  зашкаливает – два ; аритмия  такая , что  обширного  инфаркта  приходится  ждать  со  дня  на  день  – три.
Василию  Платанину  становится  не  до  парашюта: какого  же  дьявола  меня  потянуло  с  земли , подумал  он , будь  же  благословенно то  неведение , от  которого  меня  здесь  по  моей  же  воле  избавили….
Утро  еще  не  закончилось , но  Платанин  уже  ковылял  домой , опираясь  на  любезно  предоставленную  администрацией  палку ; Василий  Платанин  отлетался , он  представляется  безгрудым  девочкам  первопроходцем  гонений  на  радугу , и  в  его  выставляемом  напоказ  добродушии  зияют  огромные  дыры.
После  общения  с  ним  никто  не  прозреет , однако  это  их  заботы: в  тот  же  плохо  отличающий  небо  от  земли  Седов  договорился  встретиться  на  «Кантемировской» с  хлебнувшей  мало  горя  и    избыточно  и  непосильно  для  своего  разума  наглотавшейся  хлоркой   синхронисткой  Ириной  Набоевой. 
Они  условились  пересечься  ровно  в  восемь ; она  пока  не  подошла , и  Седов раздраженно  анализирует  не  пойти  ли  ему  куда-нибудь  надраться: сегодня  он  встречается  с  Ирой  Набовой  в  четвертый  раз , но  в  предыдущие  три  она  вообще  не  приходила. То  ей некогда  , то  неохота , хотя  сегодня  он  ее , вроде  бы , нормально  уговорил. Но  ее  все  нет. Иры  нет. Есть - вон  и  Набоева: она , но  не  одна , Ирина  подходит  к  Седову  с  высокой  женщиной , у  которой  такие  волосатые  ноги , что  их  легко  можно  расчесывать.
- Радуйся , Седов , - поздоровавшись  с  ним  резким  поцелуем , сказала Ирина , -  я  и  сама  сегодня  пришла , и  свою  подругу  Алю  прийти  уговорила. С  двумя-то  справишься? Потянешь?
- Потяну , - ошарашенно  повел  бровями  Седов.
  Он  ответил  ей , толком  не  подумав , а  сама  Ирина  Набоева  обдумала  все  заранее.
- Я , Седов , в  тебе  и  не  сомневалась , - улыбнулась  она. -  Когда ты  лежишь  на  своем  диване  со  старинной  Библией , к  тебе  и мухи  подлетать  боятся. И  это  с  учетом того , что  Библию  ты  под  голову  подложил… Сейчас  еще  кое  с  кем  увидимся  и  вперед.
- Куда?...
- Спокойно. Обойдемся  без  эксцессов.
  Увиделись  ли  они  с  теми , с  кем  и  были   должны , Седов  не  знает , но  со  стороны  автобусной  остановки  к  ним  приблизились  еще  две  женщины ; они  вчетвером  о  чем-то  пошептались  и , вероятно , согласовав  устремления , предоставили  высказать  их  первоначально  ожидаемой  Седовым  в  единственном  числе  Ирине  Набоевой.   
- Мы твою квартиру , Седов , навестим все вместе , - сказала  она , - с  твоим  брутальным  характером  тебе  же  не  привыкать  смотреть  в  глаза  трудностей  с  гордой , солидной  усмешкой. – Заметив  его  стремглав  прозревающее  беспокойство , она  беззаботно  отмахнулась. – Ладно , ковбой , не  мелочись. Переход  количества  в  качество  не  нам  с  тобой  отменять.
Седов  обреченно  смолчал , и  они  поехали ; как  на  машине , так  и на  лифте , где  они  застряли , и  к  ним  присоединилась  застрявшая вместе  с  ними  и  никем  не  званая  к  нему  на  квартиру  тетка - Седова , и  без  нее  прижатого  к  стене , ее  присутствие  тогда  мало  мучило.
  Мучения  начались  позднее.
  С  пятью  за  один  вечер  и  Редину  бы  пришлось  нелегко. Не  говоря  уже  о  Мартынове – он  где-то  вычитал , придумал , приснилось, набросилось , подчинило , и  Мартынов  подумал  о  видном  американском  яхтсмене , предпочитавшим  заниматься  любовью  в   своем  лимузинов , изрядно  накачав  шофера  абсентом ; женщины  об  этом  ничего  не  знали , и  когда  они  неслись  по  океанскому  побережью  за  сто  миль  в  час , данный  мореход  лишь  целенаправленно  возбуждался.
  Том  Джилс  утверждал: «оказавшись  наверху  общественной  лестницы , ты  должен  помнить  о  том , что  количество  оставшихся  внизу  от  этого  не  сильно  уменьшилось».
  Яхтсмен  Том  никогда  не  давал  автографов – как-то  дал  и  больше  не  дает , поскольку  давая  свой  последний  автограф  Том  Джилс находился  под  властным  воздействием  кокаина  и  не  сумел  заметить, что  для  подписи  ему  протянули  его  собственную  чековую  книжку.
У  Мартынова , немало  узнающего  о  человеке  по  его  смеху , и  безуспешно  побывавшего  в  июле  1999-го  на  развалинах  Пагана , автографа  никто  не  просил , но  он  не  чувствовал  себя  в  чем-то  обделенным. Ему  казалось , что  самая  большая  неприятность , какая только  может  поджидать  у  входных  ворот  жизни - это  войти  туда страшной  девушкой , ведь  от  красивых  дурнушки  зачастую  отличаются  лишь  внешне , а  по  внутреннему  строению  у  них  все , в  принципе , одинаково: те  же  мечты , те  же  надежды, то  же  стремление  обручально  закольцеваться  со  счастьем.
 Эти  субстанции  редко  даруют  им  свою  достижимость.
 Мужчина. Ты.
 Слушаю.
 Побудь  со  мной , сочту  за  честь ; Мартынов  отдает  все  свое  время  бесперебойно  текущему  существованию , и  по-хорошему  завидует  феноменальной  стойкости  некогда  ночевавшей  у  него  Тамары «Чикиты» Казновой.
Даже  находясь  отнюдь  не  от  Мартынова  или  Седова  на  седьмом  месяце  беременности , она  продолжала  зарабатывать  себе , и  теперь  уже  не только  себе , на  пропитание  регулярным участием в  подпольно организуемых в Бирюлево боях.
«Чикита»  насмерть  билась  за  свое  будущее , и  он  , ее  сын , ее  мальчик , также  помогал  им - матери  и  сыну - в  полную  силу  еще  не  видевших  света  рук  и  ног. И  пусть возможности  атаковать  он  пока  был  лишен , оборонительные  блоки  он  научился  ставить  на  зависть  многим  уже  успевшим  родиться.
В  дальнейшем он  будет  в изначально  выигрышном  положении ; взвейтесь  кострами , старье! не  нравится! начитай  мне , мама , хип-хоп , заверни  проблемный  социал , вживую , лив ; я  в  тебе , я  гневлив , я , он , лось , она ;  ломая  голову  над  тем , где  бы  ему  достать полное издание «Четырех  путешествий  разума»  Муллы  Садры , Мартынов  идет  по  Тверскому  бульвару  и  встречается  глазами  с  неопровержимо страшной  девушкой. В  Мартынове  срабатывает  неистребимая  человечность.
Девушка  чем-то  напомнила  ему  Вадима  Кополя.
Когда  его  били , тоннельный  рабочий  Кополь  ничуть  не  менялся в  лице: оно  у  него  и  так  всегда  было , словно  бы  его  бьют – подходя  к  девушке , Мартынов  подбирался  к  ее  ушам , чтобы  сказать ей  что-нибудь  ободряющее. Уделить  внимание  и  побеседовать  на  необязательные  темы: «Бритва  Оккама» , кавитация , передающие  разнообразные  эмоциональные  состояния  медальоны.
- Я  , - сказал  Мартынов , - сначала  думал  свернуть  отсюда  на  Малую  Бронную , а  дальше  уже  на  пруды , но  вот  увидел  вас  и  не  свернул. Вы  мне  позволите  составить  вам  компанию?
 В  ее  квартире  вряд  ли  стоит  высокоинтеллектуальный  климат. Против  настоящей   любви  не  посражаешься  с  членом  в  руке. Один  жест , намек , и  я  прямо  здесь  покажу  тебе  настоящую  суперпозу ; она  посмотрела  на  Мартынова  крайне  неприветливо. Если  на  подобный взгляд  ее  кто-то  и  спровоцировал , то  только  не  он.
- Я  спрашиваю , - сказал  Мартынов , - позволите  ли  вы…
- Уйди , козел , - проворчала  она. - Без  тебя  тошно.
Мартынов  немного  остолбенел. Он  не  вживается  в  образ  чистокровного  истерика , и  практически  не  похож  на  человека , у  которого  пуля  пробила  обе  щеки. Пуля  ему  их  и  не  пробивала , обделенная  девушка  на  него  откровенно  зла , Мартынов  вполне  достаточно  ее  понимает , она  же  Мартынова  не  очень: он  всего  лишь  пытался  улучшить  ей  настроение , но  она  взъелась  на  него  как  если  бы…  что , Мартынов? как  если  бы  за  две  месяца  работы  возле подтекающего  ядерного  реактора  я  бы  вручил  ей  пятнадцать-двадцать  мексиканских  долларов - с  водяными  знаками  в  виде  фаллических  символов.
Фигура  у  нее  изменчивая  от  твоих  прикосновений: там  надавишь, тут  вылезет , но  Мартынов  не  бабан ; он  умеет  спать  с  открытыми  глазами , и  в  этом  однажды  убедилась  склонная  к  полноте  и  со  вкусом  одевающаяся  Светлана  Шорихина ; Мартынов  лег  в  постель  и  попросил  ее , чтобы  она  покусывала  свои  губы - это  его  тогда  возбуждало.
Светлана  покусывала  их  часа  полтора. Мартынов  лежал  с  открытыми  глазами  и , кажется , смотрел  на  нее. На  самом   деле  он  давно  спит , но  Светлана не  уверена ; покусывать  губы  ей  уже  минут  сорок , как  больно , но  не  тащится  ли  Мартынов  в  ожидании  крови? нравится  ли  ему  мой  soutien-gorge? спит  ли  он  … или получает  удовольствие  от  моей  боли?…
- Ну , чего  встал? – прикрикнула  на  Мартынова  страшная  девушка  с  Тверского  бульвара. – Чего  тебе?
- Я  только  хотел…
- Уйди , говорят!
Мартынов , конечно , ушел. Не  останавливаясь , чтобы  передумать. При  минимальном  желании  он  мог  бы  изменить  свое  мнение  и  в пути , невысоко  отталкиваясь  от  асфальта  каучуковыми  подошвами  нечищенных  ботинок , и  с  воодушевлением  вспоминая , что  согласно  Каббале  набожные  люди  получают  в  пятницу  новую , менее  мирскую  душу , которая  остается  в  них  до  вечера  субботы.
Если  говорить  о  ближайшей , то  не  лучшей  для  Седова.
Безалгогольное  пиво , Седов , даже  дороже.
Невероятно. Глухо. Маразм.
 Пожимая  ему  руку  и  стуча  по  плечу , гости  разошлись , но  она  осталась ; Седов  не  знал , как  ее  зовут , не  имел  никаких  предположений , как  ее  ласково  называют , не  помнил  с  кем  она  пришла, он  не  сомневался  лишь  в  том , что  она  неразговорчивая. За  весь  вечер  ни  единого  слова. Пьет , танцует , но ни слова , и , посадив ее  к  себе  на  колени , Седов  начал  с  ней  знакомиться. Кладет  ей  руку на  плечо: она  молчит. Вскользь  касается  груди: негромко  постанывает.
- Если  тебе  что-нибудь  не  понравится , - сказал  Седов , -  ты  только  скажи. Я  сразу  же  остановлюсь.
Она  ни  слова. Седов  отточенными  движениями  расстегивает  ее  блузку. Обнюхивает  волосы , плавно  разводит  ей  ноги , она  не  возражает - лишь  мычит  и  прерывисто  дышит ; чувственная  девушка , подумал  Седов , вот  и  для  меня  в  кои  веки  парашют  раскрылся. Ножки , грудки , ничего  особенного , но  пойдет… локоть … он  задвигался , я  вижу , зачем  же  она  его  ко  мне , он  нам  ни  чему , замахивается… гмм ; получив  локтем  по  переносице , Седов  отнесся  к  такому  повороту  событий  далеко  не  отстраненно.
- Ошалела , да?! – проорал  он. - Я  же  тебе  говорил , что  если  что  не  так , ты  только  скажи! Ты  что , глухая?!
  Ничего  не  говоря , она  подошла  к  письменному  столу , взяла  лист бумаги  и , что-то  написав , сунула  написанное  под  его  кровоточащий  нос: Седов  читает  и  до  него  постепенно  доходит , как  же  он  был  не  прав.
  «Идиот , я  немая!».
   Она  немая , а  я  идиот…
- Насчет  идиота  ты , наверно , переборщила , - отводя  ее  вновь  приблизившийся  локоть , сказал  Седов , - но  я  и  с  себя  вины  не  снимаю. Ничего  не  поделаешь , девушка – оба  не  правы.
Она  угрюмо  соглашается , и  Седов  не  будет  препятствовать  ей  становится  еще  печальней , мне  бы  поменьше  потерь… мне  приходится  делать  Вивальди  все  громче  и  громче , а  тебе , девушка , не  стоит  подозревать  за  мной  душевное  расстройство , все  закончено.
Осталось  только  неначатое , и  пока  она  била  его  локтем  на  улице  летчика  Бабушкина , ее отец  Михаил  Данилович  Дивушин  брился  у  себя  в  ванной.
Благодарил  небо  за  каждую  ниспосланную  эрекцию  и , размышляя  о  том , был  ли  голубой  оттенок  в  строке  Гете «поэтому  я  уводил  своего  друга  в  лес» ,  услышал  голос.
Михаил  Данилович  не  немой  и  не  глухой ; он  отмежевывается  мизерной  зарплатой  от  индустрии  развлечений , проявляет  блестящие  способности  в  кавказской  версии  карточной  игры «Пьяница» и  прекрасно  понимает , что  расслышанный  им  голос  принадлежит  его  жене. 
- Миша… - сказала  она.
Она  позвала  Михаила  Даниловича  крайне  приглушенно  и  жалостливо , и  Дивушин , мгновенно  заподозрив  неладное , судорожным  движением  распахнул  настежь  дверь. Открываясь наружу , она , похоже ,  кого-то  зацепила ; судя  по  тому , что  возле  ванной  комнаты  распласталась  никто  иная , как  его  вторая  половина , дверь  задела  именно  ее.
- Ты  мне  хотела  что-то  сказать? – спросил  Михаил  Дивушин  у  лежашей  навзничь жены.
- Тебя  к  телефону… - ответила  она.
- Только  и  всего?! А  я  уже  испугался… За  тебя , глупенькая , испугался , не  за  себя  же!
- Заботливый  ты  мой… - непонятно  за  счет  чего  оставаясь  в  сознании , прошептала  Маргарита  Степановна.
- Любимая  моя! – крикнул  Михаил  Данилович.
- Твоя… и  любимая…
- Вы  у  меня  две  любимые. Ты  и  наша  дочь: она  ведь  родиласьздоровой , но , почувствовав  на  себе  такую  мою  любовь , от  восхищения  и  онемела. Не  знаю , можно  ли так  говорить?
- Уже  сказал… - пробормотала  жена.
- Сказал  и  сам  себя  выслушал , - усмехнулся  Дивушин. - Я  сейчас  подойду  к  телефону , но  ты  за  мной  не  ходи: незачем  тебе.
 Маргарита   Степановна  за  ним  не  пошла. День , день… день… и  этот  день  для  нее  якобы  праздник ; она  на  сызмальства  набиралась  внутренней  неволи  и  не  смогла  бы  научить  волка  кататься  на  велосипеде ; Михаил  Данилович  за это  бы  и  не  брался: он  проговорил  по  телефону  не  меньше  четверти  часа , традиционно  для  себя  не  вникая , с  кем  и  по  поводу  чего. Ему  же  звонили  не  откуда-нибудь - с  работы.
  По  делу.    
    
 Входя  на  мост , где  пал  ишак. Купаясь  в  роскоши  потерь – тебя  любить , себя  иметь. И  в  одиночестве  сгореть. Как  цеппелин  на  перековке  в  рельефный  торс  штурмовика - независимые  гитаристы используют  вместо  медиатра  свои  отрезанные  пальцы , Седов  нетрезво  оплакивает  под  Яшу  Хейфица  только  что  съеденного  цыпленка ; в  самом  конце  восьмидесятых  на  окраине  Тамбова  Михаил Дивушин  выходит  из  обшарпанного  кинотеатра  со  златокудрым  космополитом  «Скипидаром» Ровковым , не  переехавшим  в  Москву ни  вслед  за  Дивушиным , ни  позже , когда  городская  администрация  им  уже  настолько  приелась , что  была  готова  оплатить  его  лечение  в  любой  столичной  клинике.
 Перебравшись  под  тусклое  освещение пасмурной  улицы , Дивушин  с  Ровковым   достаточно  удачно  закурили  и  принялись  обсуждать  только  что  увиденное.
- Неплохой  фильм , - сказал  Ровков , - но  три  часа , по-моему , несколько  чересчур. Никто  не  выдержал.
- Случайные  люди , - презрительно  поморщился  Михаил  Дивушин. - Из  тех , кто  никогда  не  научится  походя  вершить историю. Хотя  световая  палитра  могла  быть  и  поярче.
- Видно , такой  замысел.
- Видно  было  немного , - парировал  его  довод  Дивушин. - Да  и  к  звуковому  сопровождению , если  с  головой  поискать , претензии  тоже  найдутся. Но  в  целом  кино  стоящее.
- Оригинальное , - кивнул «Скипидар». 
- Это  главное , - проповедующим  тоном  заметил  Дивушин. - У  Всевышнего  с  Землей  тоже  не  очень  получилось , но  идея-то  оригинальная: он  же  нигде  до  этого  жизнь  не  внедрял. Слушай , Скипидар , а  у  тебя  на  сегодня  важных  дел  не  намечено?
- Есть  предложения?
- Я  вот  подумал , - сказал  Михаил  Дивушин , - не  сходить  ли  нам  с  тобой  и  на  следующий  сеанс.  Закрепить , так  сказать , впечатления.
- Кое-что  осталось  неясным , - согласился «Скипидар» Ровков.
- Я  о  том  же… Так , мы  идем?
- Еще  три  часа… - почесал  затылок  Ровков.
- Но  на  что-то  они  все  равно  пропадут. На  женщину  ли , на  тоску. Пойдем , Скипидар, фильм  этого  достоин.
- Бесспорно…
Они  пошли. Обличая  преходящие  истины , подошли  к  кассе  и  увидели  там  плавно  идущего  ко  дну  молодого  человека , первое  время  сидевшего  в  зале  неподалеку  от  них. Он  о  чем-то  разговаривал  с кассиршей - взмахнув  длинными  патлами , получил  от  нее  некоторое  количество  денег  и  плотоядно  подмигнул  с  восклицанием , что  он  уходит  сольным  проходом  из  кинотеатра  в  книжный  покупать  легкое  чтиво ; не  бросая  ему  в  спину не  единого  худого слова , Михаил  Дивушин  со «Скипидаром» Ровковым  заняли  его  место.
Ровков  чуть-чуть  бледен. Михаил  Дивушин  наклоняет  к  окошку  свою  овальную  голову. Кассирша  смотрит  на  него  с  нуждающимся  в  переоценке  сочувствием - как  умеющий  ждать  некрофил  на  силящегося  привстать  покойника  с  вложенным  в  руку  письмом  к святому  Николаю.
- Вы  за  возвратом? – равнодушно  спросила  она.
- За  каким  возвратом? – переспросил  Михаил  Дивушин.
- Хотите  деньги  за  билет  обратно  получить?
 Дивушин  с  Ровковым  растерянно  переглянулись: она  их  спрашивает , но  им  в  ее  словах  не  за  что  зацепиться.
- Простите , девушка , - сказал  Дивушин , - но  мы  вообще-то  хотим  этот  фильм  еще  раз  пересмотреть. А  что , нельзя?
 Михаил  Дивушин  не  сказал  ей  ничего  особенного , однако  она , заволновавшись , отодвинулась  в  самую  глубь. Взрослый  человек , а  собой  не владеет.
- Ну , у  вас  и  порядки , - пробормотал  Дивушин. - Вы  нам , девушка , толком  объясните  в  чем  ваша  проблема , а  не  то  мы…
- Моя?! – Она  неискренно  засмеялась. – Не  мое  это , конечно , дело , но… Ладно , сколько  вам  билетов?
- Два , - сказал  Михаил  Дивушин , - как  и  в  прошлый  раз. Один  мне , а  другой , соответственно , Скипидару. В  середину , если  можно.
- Можно…
- Гран  мерси.
 Приобретя  билеты , Дивушин  с  Ровковым  предъявили  их  издали  вжавшейся  в  кресло  билетерше  и , слегка  приоткрыв  дверь , проскользнули  в  хранящий  тишину  и  темноту  пустой  зал.
 Чтобы  никому  не  мешать , Михаил  Дивушин  со  «Скипидаром» Ровковым  сели  прямо  в  проходе  и  устремили  свои  жаждущие  глаза  на  черный  экран.
  Кино  уже  шло  вовсю.             
 
   Все  это  было. Но  что  же  будет  в  астральных  дебрях  Решающего  Помола? При  предварительном  рождении  мертвых. Когда  японец  еще  и  прищурится.
- Годы идут , а  я  иду  в  их  оцеплении  с  опущенной  головой , - удрученно  говорила  своему  внуку  неизбалованная  вниманием  свихнувшихся  космонавтов  Анна  Петровна  Башлыч. - Слепая  я  стала , Алеша , боюсь  как  бы  ты меня  не  обворовал.
- Не  бойся , не  обворую , - успокаивал  ее  внук.
- А  я  все  равно  боюсь , - вздыхала  Анна  Петровна. - Ты  прости  меня , старую , но  мне  уже  поздно  свои  страхи  под  подолом  прятать.
  Она  старая. С  этим  никто  не  спорит. Но чувство  юмора  она  еще  в  себе сохранила: ее внук  Алексей , картавый  и  рябой  одноклассник  Михаила  Дивушина  и  «Скипидара» Ровкова , уже  шестой  год , как  парализован ; он  лежит  на  неудобном  диване , культивирует  по телефону  жесткий  секс , и  мечтает  ловить  избегающих  возмездия  преступников  с той  же  бульдожьей  хваткой , что  и  придуманный  им  Ден  Тримсон , не  защищавший  интересы  какой-то  отдельно  взятой  страны , а  просто  представлявший  в  этом  мире  убыточные  интересы  добра  и  справедливости.
  Мало  помалу  парализованный  Алексей  стал  ему  завидовать.
  Он  завидовал  придуманному  им  самим   персонажу , с  головокружительной  легкостью  бравшему  верх  над  душевнобольным  заказчиком  всемирного  хаоса  Галактионом «Волчком»  и  перешедшим  дорогу  экуменическому  движению «Флинстоуном» Гворком ; над  прилично  зарабатывающими  похищениями  ангелов  Паоло  Сусарди и  Исааком «Големом» Мехудой… в  общем , много  над  кем. Но  раз  я  , мыслил  Алексей  Башлыч , его  придумал , коли  я  всегда  выводил  его  сухим  из  воды  в  совершенно  безнадежных  ситуациях , то  я  вправе  поступить  с  ним  в  большем  соответствии  с  моим  незавидным  настроением: чересчур  часто  я  был на  его  стороне , пора  бы  ему… весьма  пора  остаться  один  на  один  с  объективным  ходом  вещей.
Так  тому  и  быть: Алексей  Башлыч  прекращает  оберегать  своего  героя  от  воздействия на  него  неусыпной  эманации  зверя , и , крикливо  ворвавшись  в  квадратную  комнату , Ден Тримсон  поневоле  сетует  на  заполнявшую  ее  темноту , но  недруг  Дэна  находился  именно  в  ней ; его  сегодняшний  враг - это  граф-импрессионист  Зынский.
Изнасиловав  в  Кимрах  младшего  сержанта  Гинееву , Зынский  почувствовал  в  своем  теле  ощутимую  недостачу  удовольствия  и , чтобы  хоть  как-то  ее  восполнить , он  младшего  сержанта  частично еще  и  съел ; стоя  спиной  к  Дену  Тримсону , граф  Зынский  поглаживал  нечто  висевшее  у  него  на  груди - что  конкретно , определению  не  поддавалось , но , исходя  из  своего , систематизированного  парализованным  Алексеем  опыта , Ден  Тримсон  твердо  решил , что  ничего  помимо  креста  там  быть  не  должно.
  Поглаживая  предположительно крест , граф  Зынский  одухотворенно  приговаривал:
- Спаси  меня , спаси – только  ты  в  силах  меня  спасти. Спаси  и  не  забудь  сохранить…
Точно  крест. Сам  Ден  Тримсон  не  может  упрекнуть  себя  во  внешней  религиозности - он  защищает  интересы  добра  и  справедливости , не  украшая  свое  мускулистое  тело  признаками  немеркнувшей  принадлежности  к  распятому на  Голгофе  гению.
- Ты  мучительно ответишь  за  свои  злодеяния , граф  Зынский , - грозно  сказал  Ден  Тримсон. - Поглаживай  его  не  поглаживай, но  он  не  аладдинова  лампа - он  тебе  не  поможет.
- Она…
Ден  Тримсон  ненадолго  опешил.
- Что  значит , она? – спросил  он.
- Она , - ответил  Зынский. - Она  меня  спасет…
Сорвав  с  груди  это  нечто , граф  бросил  его  к  ногам  Дена  Тримсона – метнул , метнувшись  в  окно.
Если  бы  у  Тримсона  было  время  он  бы , вероятно , недопонимающе  подумал: крестами  бросается , сам  с  третьего  этажа  выпрыгивает – совсем , гадина , охренел».
Но  времени  у  него  не  было.
Крестом  же  оказалась  граната.      
  Боевая , но  не  из  тех , что  хранятся  в  потайном  лукошке  деда  Фомы ; нежелательный  смех  можно  успеть  перевести  в  кашель , на выходе  из  церкви  следует  проверить  на  месте  ли  кошелек , и , педантично  умывшись  перед  сном  лунным  светом , старик  лег  в  свою  отвыкшую  от  женщин  кровать , оо-х… мягко… сладко… в  его  фанерную  дверь  уже  стучатся. Старик  молчит.
  Изрядный   христианин  Евгений  Туплов , накачивающийся  самогоном  за  всю  Троицу  и  в  одиночку  проходивший  по  деревне  пасхальный  ход , беспочвенно  считает , что  его  ждали.
  Дед  Фома  в  кровати , и  к  нему  лишь  затылком , но  Туплов  сразу  же  не  уходит.
- Как  бы  мне  хотелось , - сказал  Евгений , -  чтобы  мои  глаза  не были  такими  сверкающими , как  у  фламинго , когда  он  гадит… Здравствуй , дед  Фома.
- Искренне  говоришь? – спросил  старик.
- Конечно , дед  Фома , - уверил  его  Евгений  Туплов , - с  тобой  я всегда  без  задней  мысли. С  другими  я , вообще , без  мыслей , а  с  тобой  только  без  задней. 
 Малоубедительно  улыбнувшись  стене , дед  Фома  со  скрипом  повернулся  лицом  к  собеседнику.
- Заходи , - сказал  он.
- Я  и  так  уже  зашел. Стою  перед  тобой  и  спину  об  дверной  косяк  почесать  собираюсь. Как  у  тебя  здоровье-то?
- Старое  оно  у  меня , Евгений , - ответил  дед  Фома , - едва  одно пройдет , как  другое  заболит. А  ныне  я  и  совсем  в  себе  не  уверен , неровен  час  прямо  у  тебя на  глазах  загнусь.
- Как  загнешься?! – взволнованно  вскрикнул  Туплов.
- Молча , - усмехнулся  старик. - На  это  я  еще  могу  рассчитывать. Если  есть , что  спросить , спрашивай – и  побыстрее , я  теперь  уже  в  том  возрасте , когда  с  каждой  минутой  умнее  не  становишься.
 Евгений  Туплов  недоверчиво  задумался: вот  замолчит  старик  сейчас  навсегда , и  не  узнаю  я  от  него  того , что  мне  и  знать , наверное , не  надо. Но  хватит  самоуничижаться - мне  просто  необходимо  сделать  в  данную  минуту  как  можно  больше  вещей , которые  бы  я  сделал , будь  я  трезвым.
- Спрашивай , Евгений , - подгоняя  его  поторопиться , сказал  дед  Фома , - возможно , ты  последний , кто  у  меня  что-то  спрашивает. Я  не  исключаю , что  в  ближайшее  время  будут  спрашивать  уже  у  меня.
- Ты  о  Страшном  Суде? – уже  предполагая  ответ , поинтересовался  Евгений. 
- О  Страшном  Суде  и  о  беспристрастных  присяжных  с  уже  вложенным  в  их  карманы  решением. Ты  зачем  ко  мне  пришел , Женя? К  чему? Какого  ляда?
- Любовь  у  меня , дед  Фома , - сказал  Евгений  Туплов. - У  меня, но  не  ко  мне. Ты  Надежду  Полягину , разумеется , знаешь?
- Насколько  я  о  ней  слышал , - серьезно  ответил  старик , - девица  она  совсем  недобрая  и  едва  ли  гуляющая  только  с людьми. Но  гуляющая  много.
- Пусть  много , - отмахнулся  Туплов , - и  не  только  с  людьми , но  она  же  очень  красивая: я  разбил  об  ее  красоту  все  свои  глаза , а  она  не  истратила  на  меня  даже самого  безразличного взора. Что  делать , дед  Фома? Как  себя  вести? За  счет  чего  мне  попробовать  не  ложиться  рядом  с  тобой , и  костлявой  с  прагматичным  упорством  не  дожидаться?
Старик  не  против  ему  помочь , но  сердце  от  Надежды , сколько  песком  его  не  три , не  отмоешь: не  может  оно  без  нее.
  Может , но  разве  сознается.
  Ни  за  что  не  сознается. И  уговаривать  бесполезно.
- Мне , Женя , нечего  тебе  посоветовать , - сказал  дед  Фома , - в  один  прекрасный  день  все  само  образуется. Над  твоей  головой  прольется  успокаивающий  дождь  и  она  начнет  соображать…
- Дождь , полагаю , радиоактивный? 
- Нет , Евгений , я  о  другом. Ты  успокоишься , а  Надежда  наткнется  на  осколки  твоих  глаз  и  смертельно  на  них  обрежется. – Дед  Фома  гулко  прокашлялся. – До  самых  костей…
- Так  глубоко? – удивился  Туплов.
- До  нутра  ее  подлого.
 Чем  бы  ни  грозили  ему  со  смотровой  вышки , деду  Фоме  не  сбиться  с  пути. Не  вернуть  свою  голову: она  катится  за  ним  по  пылающей  просеке , но  он  ни  на  секунду  не  останавливается  для  того , чтобы  ее  подобрать. Он  идет , идет… идет… идет… доходит.
И  идет , идет… 
Фролову  до  него  еще  жить  и  жить: на  городской  лужайке  бесчувственно  раскинулась  отлученная  от  полетов  синица , и  Фролов, войдя  в  е  положение , поднимает  синицу  с  согнувшихся  спин  привычно  поникших  цветов , щупает  ей  лоб , кладет  на  ладонь , и синица  с  его  ладони  не  спрыгивает.
Впилась  в  нее  острым  клювом  и  понемногу  отсасывает  кровь ; Фролову  показалось – лечится  она  так , растраченные  на  полет  силы  из  него  поступательно  выкачивает.
 Она  пригрелась. У  Фролова   большая  ладонь  и  теплая  кровь ; сброшенный  со  скалы… вы?… взывает  о  помощи… вы?…Фролов  ее  не  гонит. Жалко  ему  эту  синицу: она  же  маленькая  и  не  человек , а  он  человек  и  под  два  метра – ничего , потерпит. Напряжет  метафизическое  зрение , включится  в  немыслимый  дзэн ; она  отсасывает  у  него  из  ладони  даже  ему  не  лишнюю  кровь , а  над  ним, не  снижаясь , пролетает  журавль.
  Синица  в  руках , журавль  в  небе… Фролову  от  этого  почему-то  не  лучше - в  ворота  общедоступного  смысла  он  не  проходит. Душа  не  пролазит.
  Он  не  праведник , но  сегодня  Фролов  потерял  немало  крови  и  ему  бы  хотелось , чтобы  за  это  перед  ним  предстал  какой-нибудь знак  доказательства  существования  Бога.
Никакого  знака  перед  ним  не  предстает: ветер , деревья , сосущая его  кровь  синица , поблекшие  лики  святых  на  грязном  асфальте  очередного  Вавилона.
  Фролов  теряет  кровь.
  Утрачивает  ее , неожиданно  понимая - это  же  и  есть  знаки  доказательства  того , что  Бог  существует: и  ветер , и  непоколебимый  им  свет , и  сосущая  мою  кровь  синица…
  У  Фролова  выступают  слезы.
  Слезы  радости.
  На  небе  их  кто-то  заметил  и , проникновенно  расчувствовавшись, тоже  заплакал - долетев  до  Фролова , эти  слезы  превратились  в  крупные  градины. Они  очень  крупные.
  Они  долбят  Фролова  по  голове.
  Фролову  тоскливо  и  мутно , и  слезы  у  него  вступают  уже  от  боли , но  он  не  сдается ; он борется  с  собой  и  заставляет  их  литься  от  радости. От  счастья  нахождения  здесь  и  сейчас , от  великого предназначения  не  делать  Ему  больно  своим  настроением  и  не  расстраивать  неблагодарными  сомнениями  в  состоятельности  предоставленной  тебе  судьбы.
 Фролов  плачет  от  радости.
 От  радости.
 От  радости…
 Все  же  от  радости.