- Ах, вот так, стало быть, Вы со мной в поддавки играете, вместо нормального спарринга, Кисслинг?! – в голосе молодого императора помимо совершенно мальчишеской обиды звучал настоящий гнев взрослого мужчины, хоть и замаскированный под иронию. – А ну как разозлюсь не на шутку и прирежу за такое дело, Вашим же кортиком, а? – Райнхард для пущего эффекта позволил солнечному лучу бликануть на лезвии так, что оно полыхнуло белым пламенем, оттенив и без того резкие сейчас черты лица и почти серые, без голубых тонов, глаза. – Отвечайте быстрее, не то меня сейчас от смеха разнесёт, право, - добавил он уже вполне миролюбиво, весело потешаясь над тем, что смог напугать напарника.
Бодигарду же было вовсе не до шуток – не успев обрадоваться отличной форме подопечного, сразу оказаться в этаком унизительном положении, когда тебя мало того, что связал в трёхминутке младший по возрасту, да ещё и не то радостно бахвалится этим, не то намерен всерьёз использовать этот факт как свидетельство служебного несоответствия…
- Ваше Величество, я не думаю, что Вам больше бы понравилось очутиться на моём месте, - нерешительно начал он, про себя осторожно примериваясь, не удастся ли рывком высвободиться, - но вынужден признаться, что я не играл, Вы настоящий победитель, как ни прискорбно это для меня.
Райнхард наградил его столь суровым взглядом, будто и впрямь желал выгнать со службы, но тут же расхохотался, чуть запрокинув голову вверх, и убрал оружие с опасной позиции, давая понять, что даже гипотетического удара не последует.
- Какого чёрта, Кисслинг, какого чёрта, - процедил он таким неопределённым тоном, что совершенно было невозможно угадать истинную интонацию. – Какого чёрта Вы смеете мне в этом сознаваться, а?! – с весёлым смехом заключил он, чуть ослабляя захват. – Я же рассвирепею, Вам этого нужно разве?
- Я не думал об этом, - с грустью ответил Кисслинг, не шевелясь. – Дело в том, что Вы приобрели кое-какие новые навыки за то время, что не видели, и сейчас неосознанно их используете. Вот я и пропустил Вашу атаку, неправильно вычислив Вашу новую тактику.
- Предположим, - с царственным холодом неторопливо произнёс Райнхард, плавно снимая хватку. – И почему это Вы теперь не вырываетесь, когда я отвлёкся на разговор? – прежним задиристым тоном выпалил он уже очень быстро. – Разве Вы уже совсем сдались мне?
- Если желаете повторить, не играйте в поддавки сами! – в тон поддержал бодигард, посмев улыбнуться, но по-прежнему не шевелясь. – Вы нисколько не отвлеклись, просто балуетесь, Ваше Величество.
Молодой венценосец посмотрел на него с детской обидой, затем улыбнулся уже с совсем взрослым выражением и, вздохнув с нарочитым сожалением, убрал захват полностью.
- Хорошо, убедили. Но с Вас причитается, Кисслинг, и Вы мне сейчас скажете то, что я желаю знать, верно?
Тот молча пожал плечами и кивнул, принимая оружие из рук господина.
- Я и знаю-то всего ничего, Ваше Величество, - с грустным вздохом произнёс он, застыв в почтительном поклоне. – Девушку зовут, кажется, Катрин – она прибыла в компании Оберштайна, и перевязывала Ваши раны на груди тоже она. Потом Вы очнулись и сами назвали её сестрой – вот и всё, собственно.
Райнхард нахмурился – похоже, теперь он старательно стремился показать, что недоволен…
- Какого цвета у неё глаза?! – почти прорычал он, резко надвинувшись на собеседника.
- Синие, - совершенно спокойно ответил тот, невозмутимо выдержав суровый взгляд Императора.
Тот побледнел, затем медленно провёл ладонью по лбу, почти стряхивая чёлку в сторону…
- Я свихнусь с этим ребусом, - вполголоса проворчал он, вздыхая с явным неудовольствием. – Но две за раз – слишком много, стало быть, это одна и та же, просто детали не сходятся или меня дурят уже не нарочно, а по глупости. Кисслинг, что у ней за эмблема на груди нашита? – продолжил он с прежним нажимом. – Отвечайте, это Вы уже не могли ни спутать, ни не заметить – или Вы точно не у меня на службе, а?
Настал черёд собеседника побледнеть – и это не ускользнуло от внимания венценосца…
- Белая лилия, Ваше Величество, - похоронным тоном произнёс офицер, почтительно кланяясь.
Райнхард сделал шаг назад, величаво приосанясь и жестом победителя сложил руки на груди. Его взгляд против ожидания собеседника стал ровным, чуть снисходительным, даже вполне добродушным.
- Она Вас просила мне не говорить об этом, да, Кисслинг? Не бойтесь, отвечайте, это ничем никому не грозит – я вовсе не собирался репрессии устраивать, правда, - он совершенно по-приятельски подмигнул подчинённому.
Офицер вытянулся в струну и молча кивнул.
- Что ж, пока достаточно, - спокойно пожал плечами Райнхард. – Остальные вопросы я приберегу на потом.
Внезапно на лужайку из кустов вылетел клубок из двух играющих собак – золотистого ретривера и рослого далматинца, отчаянно портя собой тишину. Молодой император поспешил к ним, весело смеясь, и был за это сурово наказан – сбив его с ног, собаки радостно взялись кувыркаться с ним в траве… Начальник охраны не решился вмешиваться в эту кучу-малу, зная, что вмешательство не будет одобрено никоим образом, и лишь всплеснул руками с улыбкой сожаления в ответ на обычный холодный взгляд Оберштайна, что возник рядом будто из воздуха. Но тот как будто был даже рад созерцать происходящее, и учтиво кивнул в знак приветствия. Возня весело продолжалась ещё несколько минут, разнося по лужайке гордый рык и добродушный смех, затем завершилась сочным восклицанием:
- Так, собаки, лежать уже, я вам Император или кто?! – и всё смолкло. – Тихо лежать!
Райнхард вытянулся на спине, прижав к левому боку ретривера, а к правому – далматинца, и ослепительно улыбался, очень довольный собой. Собаки, правда, не оставляли вежливых попыток дрыгать лапами, при этом с явным удовольствием прижимаясь к человеку, и весело пыхтели разинутыми пастями, как видно, примериваясь на предмет лизнуть его в лицо. Начальник охраны и главный советник сочли возможным приблизиться почти вплотную, на расстояние метра от сапог молодого венценосца.
- С добрым утром, Ваше Величество, - обычным ничего не выражающим тоном произнёс Оберштайн и вежливо поклонился. – Есть кое-какие новости, но можно и не торопиться, если не желаете.
- Работа не спрашивает, желаешь ли её делать, - холодно усмехнулся Райнхард и вскочил на ноги, отпустив животных. – Что, прибыли оптинские или ещё что?
- Именно так, - вежливо кивнул советник. – Я распорядился разместить их в дальнем корпусе, но в данный момент вся делегация отправилась в крайний павильон у каньона. Вроде как их очень интересуют ванны с источниками.
- А отчёт по всей группе ты мне принёс? – деловитым ничего не выражающим тоном спросил Райнхард и, не дожидаясь ответа, требовательным жестом протянул руку с открытой ладонью. – Дай-ка сюда.
На первый взгляд, всё выглядело так, будто министр совершенно будничным жестом достал откуда-то пачку листов и вложил её в руку императора, а тот просто пристально посмотрел на него. То неуловимое мгновение, за которое неощутимая искра киловольт этак в пять выстрелила между собеседниками, не успел бы зафиксировать даже очень внимательный наблюдатель, кабы такой сыскался – а Кисслинг хоть и заметил, но воспринял как должный рабочий момент, не более того. Если же считать возможным передать на языке слов тот пакет информации, который содержала эта искра, то это был простой обмен репликами, а остальное добирали эмоции, которые собеседники не желали выплёскивать явно – из соображений субординации. «Уже?!» - громовым голосом, этак в сто пятьдесят децибел, не меньше, проревел Оберштайн. «Да, всё, - вымученно прошептал Райнхард, но с таким же напряжением в голосе. – Наконец-то». Вежливо кивнув, он неспешно принял эту пачку документов и двинулся к скамейке у кустов, на ходу внимательно её рассматривая, и, будто внезапно что-то вспомнив, спокойно обронил через плечо доверительным тоном:
- Скажи Катрин, что я всегда рад её видеть, - и, не дожидаясь ответа, углубился в чтение.
Император читал очень заинтересованно, часто снисходительно улыбаясь в процессе, иной раз серьёзно нахмуриваясь. Наконец небрежным царственным жестом бросил листы на скамейку и потянулся, запрокинув руки за голову, уложил голову на сомкнутые кисти, сильно вытянув ноги:
- Вот что, - совершенно спокойным голосом произнёс он, чуть прикрыв глаза, и стоящему сбоку бодигарду стало хорошо видно, что венценосец старательно пытается спрятать озорную улыбку, - распорядитесь-ка принести мне старый, лучше даже потрепанный полковничий мундир, ортопедическую трость и зелёную бандану, побольше, чтоб полностью волосы спрятать. А сами, Кисслинг, переоденьтесь в простолюдина-денщика – думаю, быстро освоитесь в этой роли. Отметим праздник как следует, оно того стоит.
- Слушаюсь, Ваше Величество, - отчеканил тот и исчез.
- Поиграй с собаками, Оберштайн, пока меня не будет, - тихо улыбнулся Райнхард, вставая. – Им скучно.
Ротонда для посиделок у источника была довольно обширной, при наличии желания пикниковать тут можно было не впятером, а с численностью отряда раз так в шесть больше, при этом не боясь потерять никого из бойцов – густые кусты рододендронов и ягодных деревьев росли на скалистой террасе достаточно густо и бурно, а по краю обрыва к реке тропа была аккуратно закована в мраморные ступени с перилами. Отряд весёлых и важных путников явно был рад остановке здесь и с удовольствием пожирал разные фруктовые изыски кулинарии, что во множестве стояли на общем столе из серого гранита в стеклянной и фарфоровой посуде. Особенно старался тучный рыжебородый весельчак, сидевший по левую руку руководителя, что, напротив, ел очень мало и казался погружённым в крайне серьёзные мысли, так что лицо его сохраняло настоящее постное выражение, даже чуть хмурое. Это впечатление усиливали живые, но мрачные чёрные глаза под высоким покатым лбом, резкие тёмные брови, почти сходившиеся к переносице, чуть желтоватый оттенок кожи лица с заметно одутловатыми щеками и слегка заострённый, хоть и прямой, нос. Жгучий брюнет, коротко остриженный, при этом отчего-то допускающий у себя возможность существования лысины, достаточно крепкого сложения, чтоб к фигуре мог придраться разве что кастинг космофлота, но и только – это было несколько непривычно видеть не только уроженцу Рейха, но и феззанцу… Впрочем, насколько мог придраться на деле любой кастинг силовиков, судить было трудно – поверх обычной гражданской одежды, из которой можно было с трудом разглядеть походные сапоги с походными же брюками чёрного цвета, на командире группы было просторное приталенное одеяние, которое полами могло задеть и поверхность земли, если не стоять ровно вертикально, тёмно-бурого цвета, явно некого ритуального назначения – на груди у его владельца висела внушительная цепь белого металла, держащая на себе простой прямоугольный крест толщиной в полтора дюйма, должно быть… Под левым локтем этот человек расположил парадный кейс для поездок, поставив его рядом с собой прямо на каменную скамью – но рельефный узор из виноградных гроздьев, густо уложенный изготовителем прямо на поверхность кейса, был хорошо заметен.
Рыжебородый весельчак, по-видимому, относился к поездке совсем иначе – мало того, что на его широком бледном лице синие глаза сияли под золотисто-рыжими вихрами едва ли не ребячьей радостью, придавая всему его облику оттенок вечного, непоколебимого добродушия, так ещё из-под плотной мешковатой одежды с множеством огромных карманов, что спускалась чуть ниже колен, а на талии была лихо перехвачена винтажным верёвочным поясом, выглядывали крепкие ноги в летних сандалиях из дорогой феззанской кожи, с щегольскими металлическими пряжками и виньетками. Он больше всех нахваливал богатую природу курорта, тёплые летние деньки, хорошую погоду, вкусную и полезную минеральную воду источника и радушие слуг Императора, позволивших совершить столь приятную прогулку. В искренности его слов совсем не приходилось сомневаться – столь было заметно, с каким удовольствием этот кряжистый малый наслаждается всем перечисленным да и вовсе любой приятной мелочью жизни. Однако подобные сентенции, но высказанные другим членом группы, весело расположившимся по правую руку от руководителя, отчего-то даже в самый первый момент производили впечатление пересыщенных сладостью… Это был невысокий худощавый подтянутый человечек, уже слегка знакомый со старостью, судя по редким тёмным волосам до плеч не очень понятного цвета, забранным в пучок узким тканевым шнурком, и нескольким резким морщинам на высоком лбу и под сухими щеками. Его очень живые и неизменно восторженные светлые глазки сияли неземным счастьем, а жесты отличались патетическими порывами, и вместе с ясной улыбкой, что почти и не сходила с чуть вытянутого лица с остроконечным подбородком, оставляли ощущение ненужной суетливости говорящего. Он был в обычной гражданской одежде, но нарочито без изысков и украшений, слишком простого покроя и почти полностью чёрного цвета, только походная куртка, кое-как наброшенная на плечи, была тёмно-бурого оттенка.
Чуть поодаль, в паре метров от этих троих, на скамье восседал угрюмый лохматый шатен среднего роста и неопределённой комплекции и возраста, с густой окладистой бородой, задрапированный в едва ли не парчовый балахон пурпурного оттенка, с крохотной золотистой вязью по горловине и манжетам, и без устали перебирал в руках тёмные чётки из дерева вперемешку с натуральным камнем. Его чуть грустные карие глаза под аккуратными бровями, на ладном, почти офицерском лице здорового бледного оттенка, не намекали ни на какие эмоции, спокойно указывая на то, что их владелец сосредоточен на каких-то своих думах. Он, подобно руководителю, предпочёл под облачением носить классическую строгую походную одежду тёмного цвета, но острые носы и стильные каблуки его сапог, видневшиеся из-под чётко оформленных стрелок классических брюк, выдавали сразу проимперского модника.
Совсем на краю скамьи, ещё и напротив остальных, то есть через стол, расположился молодой блондин – не старше двадцати пяти лет – едва ли не лёжа грудью на столе, он просто успел уничтожить свою порцию фруктового баловства быстрее всех. Он был единственным, у кого вместо кейса имелся всего лишь обшитый чёрным бархатом универсальный рюкзак, не набитый содержимым и наполовину. Его можно было принять за какого-нибудь юного офицера космофлота эпохи Гольденбаумов из побочных отпрысков забытых дворянских семейств – не только из-за форменного мундира с уничтоженными знаками различия, но и по манере держаться и причёске на тогдашний фасон, а также по достаточно белой коже. Молодой человек не то скучал, не то пытался скрыть, что испытывает определённый дискомфорт, и развлекался пышной веткой вереса, то вертя её в руках, то прижимая к лицу. Но по его спокойным серым глазам всё же было заметно, что он скорее рад этому, да и самой поездке в целом. Он первым заметил появление ещё кого-то поблизости – точнее, увидел, что некий одинокий офицер, по всей видимости, столь захваченный любованием видом на речной каньон, решил прислониться спиной к мощному кедру, дабы остальные участники беседы вовсе его не увидели, но отчего-то принял решение делать вид, что этот факт им упорно игнорируется, как не замеченный совсем.
Спор за столом сначала возник из-за предложения освятить источник вкусной минералки, что был оформлен в виде отделанного серым гранитом питьевого фонтанчика на краю ротонды, почти у самой громады поросшей густым лесом скалистой хребтины. Его внёс с детским прекраснодушием словоохотливый персонаж, сидевший справа от главного в группе.
- Какой смысл делать это без всякой огласки? – холодно усмехнулся сидящий с чётками. – Вам, Йоханнес, просто заняться нечем, я так полагаю.
- Такие слова можно было бы очень кисло истолковать, брат Ланзо, не знай я, кто их произносит, - воздев ладони кверху, очень эмоционально ответил тот. – Разве не должны мы ежечасно заботиться о людях, пусть даже обделённых Господней благодатью, но именно поэтому – так в ней нуждающихся?
- То есть, Вы уверены, Йоханнес, что псы режима поймут этот акт правильно, не истолкуют превратно и даже обрадуются? – сурово проговорил руководитель. – Вы, как всегда, витаете в облаках, игнорируя реальность. А она такова, что скорее до грубых душ этих служителей земного владыки достучится наш враг, нежели они сами обретут возможность что-то понимать вообще сперва. Ланзо, я полагаю, как раз утаить такое событие, если что, проблемой и будет. Кроме того, будет настоящей проблемой объяснить, что не будет никакого вреда источнику от освящения.
- Да ладно Вам, дорогой Клеменс, рисовать всё тёмными тонами, - добродушно усмехнулся рыжебородый. – Имперцы совершенно нормальные люди, даже добрые – вон, нашего Клауса цивильно приодели, ха-ха-ха! – он весело подмигнул самому молодому в группе, будто пытаясь ободрить того за то, что он сидит дальше всех. – Просто они слишком хорошо чувствуют ранг любого индивида, и в случае чего могут расценить такое дело как акт самоуправства и обидеться. Это будет с их стороны вполне логично, так что прежде чем творить добро, людям стоит объяснить, что ты делаешь – они имеют на это право, я полагаю.
- Если идти согласно представлениям о ранге, - желчно усмехнулся Клеменс, - то тогда мне бы стоило приказать Йоханнесу самому воплощать в дело собственное предложение. Однако я же должен и учитывать возможные последствия, потому что спросят-то с меня, отчего я разрешаю такие инициативы. И я не могу допустить, чтоб двусмысленные инциденты повлияли на ход переговоров – лучше помолитесь ещё раз, чтоб наша миссия удалась полностью, поскольку нет никаких гарантий того, что венценосный владыка воспримет правильно то, что мы обязаны донести до него.
- Послушайте же, - снова очень эмоционально обратился к нему Йоханнес, на этот раз сложив ладони лодочкой, - разве доброе дело не должно сразу находить отклик в душах, пусть ещё и непросвещённых Светом Христовым? Даже если хозяева жизни и столь черствы сердцем, они же не дураки и поймут, что им желают добра. А по Вашей логике вообще выходит, что все тут не люди, а роботы, знающие только одну функцию – угождать господину, а он сам у них прямо-таки отродье дьявола.
- Я не столь категоричен, - поспешно вставил, прерывая, Ланзо, - однако же прекратите считать свои розовые очки тождеством реалиям. Пожалуйста!
- А почему это Вас так смущает, Йоханнес? – лучезарная улыбка, правда, нисколько не вязалась ни со словами, ни с обликом Клеменса, и оттого казалась как будто зловещей. – Действительно, снимите очки и посмотрите фактам в глаза. Кто такой, собственно, монарх, который Вам так нравится своей молодостью и ангельским обликом? Для начала – младший брат блудницы, охаживавшей самого старого кайзера. Которая столь устрашилась брата после смерти слуги, что принял на себя выстрел, направленный в господина, что сбежала от него без оглядки – или Вам ничего не говорит также тот факт, что место убитого занял посланец дьявола? А отчего он и далее был столь удачлив, этот амбициозный выскочка, мечтавший завоевать Вселенную и таки сделавший это, но заплативший чужими жизнями, а не своей? Я признаю, признаю, что у Господа есть множество способов спасти даже самую загубленную душу, и оттого мы все здесь, но тем не менее, учитывайте, с кем придётся общаться.
- Да как Вы можете такое говорить, Клеменс, Вас там не стояло, знаете ли! – поднялся со своего места совершенно пунцовый Клаус. – Кто дал Вам право болтать такие вещи об Императоре?! Уж точно не Святой Патрик, Вам не кажется? – молодой человек вцепился ладонями рук в край стола, отчего было заметно, что он не очень-то доволен тем, что говорит и делает. – Вы сейчас в гостях, а говорите гадости о хозяине дома у него за спиной – где в Писании сказано подобное о Спасителе? Вот уж кто откомментировал бы такое должным образом, право!
- Ай, перестаньте оба! – возопил отчаянным тоном рыжебородый, неуютно пожав плечами. – Ланзо, скорее прочтите на примирение – у Вас оно отлично получается, не то сейчас начнётся такое, что уши повянут! Братия, хватит уже чесать языки об личность Императора, что за дурная манера, право! Наша задача – покрестить бедолагу, а не пенять парню за прошлое. Можно подумать, республиканцы со своей демократией из ада лучше, ага – хоть за это следует уже говорить спасибо тому, кто их прижал к ногтю.
- Да всё в порядке, дорогой Юрген, - продолжая улыбаться, снисходительно отозвался Клеменс, - просто у нашего юного Клауса слишком сильны личные и мирские соблазны, что лишает его возможности мыслить здраво. Но даже если он и случайно оказался в Церкви Христовой, это не значит, что нам стоит пренебрегать и таким чадом. Понеже, мне даже импонирует его стремление видеть в людях хорошее – жаль, что с недавних пор его интересуют только те, кто покрыл себя бренным покрывалом земной славы, забыв о сокровищах Царствия Небесного.
Ланзо с неодобрением покосился на своего начальника, продолжая истово бормотать что-то себе под нос столь тихо, что было совсем не разобрать, и снова отвернулся.
- Я повторяю, Клеменс, Вас там не стояло, - сглотнув, тихим голосом продолжил Клаус, не шевелясь, хотя со стороны уже казалось, что ему это стоило серьёзных усилий. – Вас не стояло ни во время выстрела, который Вы смели упомянуть, ни вообще ни разу во время какого-либо из сражений в космосе на каком корабле не стояло. Вы не оставались под оккупацией и не отбивались от мародёров – да, я знаю, Вы даже в руках оружие держать брезгуете. Так кто Вам дал право осуждать тех, кто был там и пытался сделать хоть что-то? Уж лучше видеть в людях хорошее, чем презирать их!
- Ах, увольте меня от своей и чужих героических биографий, мой юный друг, - с приторным добродушием отозвался руководитель группы, зевая и потягиваясь. – Я понимаю, что любая война – страшное зло, неисправимо калечащее любые души, но это и доказывает несовершенство мира, повреждённого грехом. Вам бы следовало озаботиться личным спасением души, а Вы заняты тем, что обеляете дела посторонних.
Молодой человек на секунду прикрыл глаза, побледнев – он явно пытался побороть в себе сильные эмоции, вызванные уколами-намёками собеседника, а может быть, просто хотел сосредоточиться, чтоб быстрее подыскать нужные аргументы для продолжения разговора. Именно поэтому он не увидел то, что происходило у него перед глазами, а остальным было не видно, потому что они сидели спиной к происходящему. Йоханнес даже успел за это время вставить свои добродушные реплики:
- Я не думаю, что брат Клаус случайно рукоположен – история Церкви знает множество воинов, защищавших её и своё отечество, и не стоит забывать, кто крестился первым – легионеры, знавшие лучше всех, что такое война на любых уровнях бытия. Вы слишком категоричны в своих выводах, Клеменс!
Тем временем перед Клаусом возникла рослая фигура полковника космофлота Империи, с тем лишь отличием, что отдыхающий на курорте офицер, очевидно, опасаясь множества сосновых иголок, сыпавшихся с крон деревьев при каждом дуновении лёгкого ветерка, вместо форменного головного убора носил на голове атласный платок зелёного цвета, да ещё опирался на трость при ходьбе. Этот человек совершенно приятельским жестом похлопал Клауса по плечу, а когда тот, резко открыв глаза, с изумлением уставился на пришельца, с лёгкой усмешкой молча подмигнул ему. В результате молодой иерей от неожиданности опустился на скамью, промолчав и на время потеряв интерес к разговору с начальством – стальной взгляд бездонных голубых глаз офицера слишком озадачил его, да и само это появление удивило его настолько, что он предпочёл молча наблюдать теперь за происходящим. Молодой полковник вразвалочку направился к источнику в сопровождении вынырнувшего откуда-то вслед за ним денщика, с равнодушием зеваки скользя взглядом по остальным беседующим, также не интересовавшимся его персоной, и вытащил из кармана походную фляжку, явно намереваясь наполнить её под струёй шипящей воды. Тем не менее, Клаус увидел, что на фляжке красовались геральдические львы династии Императора Лоэнграмма, и пытался понять, отчего присутствие этого человека вызывает у него тихое умиротворение.
- Разве я утверждал что-то подобное? – с прежним добродушием пожал плечами Клеменс. – Атеистов на войне не бывает, как известно, бывают лжецы или солдаты удачи. Обычные грешники, которым совершенно невозможно прийти к Господу, не будь на то его прямой воли. Сколько некрещёных погибло просто так из-за амбиций политиков – даже подумать страшно, - и он с горьким вздохом воздел очи к небу.
Тем временем полковник, осуществляя вполне логичную возню с фляжкой у источника, взялся вполголоса напевать себе под нос некие странные вирши, полностью бессмысленные, кабы не тревожная нудная мелодия, на которую они были положены:
- «На линии огня. Пустые города. В которых никогда ты раньше не бывала», - офицер бурчал это весёлым баритоном, очевидно, радуясь погожему дню и вовсе не заботясь, что его слышат, а слышно было в горном воздухе, пропитанном запахами мха и хвои, просто отлично. – «И рвутся поезда. На тонкие слова. Он не сошел с ума. Ты ничего не знала», - и, явно будучи в восторге от воды, он опрокинул в себя несколько глотков из фляжки, высоко задрав голову.
- Это на совести политиков, в основном – республиканских, жаждущих войны как продолжения азартной игры и до последнего надеясь выиграть, - рассудительно заметил Юрген. – А тот факт, что Императору удалось решить эту проблему, причём сражаясь с врагом лично, должен был указать Вам, Клеменс, на то, что Господу его действия были угодны. Отчего ж Вы продолжаете развивать свою гипотезу о продаже души дьяволу за трон – будь оно так на деле, тут и воевать бы не стоило уже после Коронации вообще.
- Ай, оставьте, ну что Вы знаете о структуре страсти, толкающей человека на постоянные стычки с любым врагом ради удовольствия сражаться и командовать? – со сладким елеем в голосе ответил Клеменс, не замечая, что его слушает внимательнее всех пришелец, который замер при этих словах неподвижно. – Это тот же азарт игрока, влекущий к гибели не только его, но и всех, кто имел несчастье с ним связаться. Находясь в плену бесовской прелести, можно наворотить немало дел, которые будут приписаны после разными прихлебателями добродетелям того, кто ворочал их ради собственных прихотей. Или Вы всерьёз намерены развивать теории о спасении души в мире, лежащем во зле?
- Позвольте, брат, Вы постулируете тезис о действующем монархе как о носителе диавола в себе, - вежливо возразил Йоханнес, отчего-то вздрагивая, будто почуял спиной резкий сквозняк. – Это не только спорно, но и неуважительно в присутствии человека, находящегося у него на службе. И не стоит меня уверять, будто Вам всё равно, ибо Вы глаголете истину – если Вы будете так себя вести с Его Величеством, он вряд ли захочет беседовать в таком русле, а становиться мучениками по Вашей милости лично у меня желания нет.
- Да пусть уж выкладывает, что думает, - с холодной усмешкой вдруг произнёс полковник, двинувшись к беседующим. – Может, посмеет оспаривать постулат «нет большей любви, чем положить душу свою за други своя» - уж я-то нагляделся на тех, кто этот постулат собственной жизнью доказал. Сравним.
Йоханнес сурово глянул в глаза своего начальника, а затем резко обернулся к новому собеседнику, радушно всплеснув руками и ослепительно улыбаясь:
- Вы, должно быть, сражались вместе с Его Величеством, сударь? Какая промыслительная встреча!
- Да, - холодным ничего не выражающим тоном ответил офицер, приближаясь и помогая себе тростью. – Я был во всех сражениях, которые осуществлял Император. А что? – невинным тоном поинтересовался он, усаживаясь на скамью напротив беседующих. Денщик тенью расположился у него за спиной.
- Вы знакомы стало быть, лично с Императором? – полыхая детской радостью в глазах, ещё больше воодушевился Йоханнес, и, увидев усталый кивок, полыхнул феерической радостью. – Ах, как замечательно, что Вы нам встретились, сударь! Это великое благоволение Господа на нас всех!
Полковник снисходительно скривился и произнёс как будто доброжелательным тоном:
- Разве поступающий по правде не идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны?
Клеменс заметно нахмурился и процедил в ответ с холодным вызовом:
- Известно, кто лучший толкователь Писания в этом мире… он и есть враг рода человеческого.
- Вы мне льстить пытаетесь, что ли? – прежним тоном поинтересовался офицер, уставившись на него ровным взглядом. – Я вообще-то задал вопрос, Вы заметили?
- Я не обязан отвечать, - спокойно прошипел Клеменс, хмурясь ещё больше.
- А как же Вы будете нести Свет Христов в мир, не озаботившись возлюбить людей, как это сделал Он? – с заметным удивлением проговорил полковник, чуть пожав плечами. – Или снова пришёл к своим, и свои Его не приняли, что ли?
- Юноша, мало того, что Вы вмешиваетесь в чужие разговоры, так ещё смеете задавать вопросы, которые Вас лично никак не касаются! – сурово отрезал собеседник. - Что Вам нужно?
- Поговорить, - смущённо пробормотал офицер, очень быстро спрятав взгляд куда-то на поверхность стола. – Разве Вы, будучи слугой Господа, сочтёте возможным отказать несчастному больному грешнику?
- Ваше лукавое поведение, молодой человек, не внушает мне доверия, - тоном воспитателя детского сада, отчитывающего напроказивших детишек, отчеканил его собеседник. – Идите с миром, будьте добры.
Полковник резко вскочил со своего места, расстёгивая на груди мундир, и от молний, заплясавших в его глазах, инстинктивно отшатнулись оба добродушных соседа Клеменса, но только не он сам, просиявший улыбкой победителя. Однако, вопреки ожиданиям всей группы клириков, из нагрудного кармана мундира появился вовсе не бластер. Молодой офицер не спеша достал маленькую книгу в циркониевой обложке, выполненную в столь каноническом стиле, что не узнать томик Евангелия мог разве слепой, а таких в ротонде сегодня не было. Он осторожно положил святыню на стол и спокойно сказал:
- А если я Вас попрошу поговорить со мной о том, что мне интересно, а Вы обязаны знать? Нам ведь многое стоит обсудить, верно?
Что-то в этих словах заставило Клауса очень сильно встрепенуться, и он вскочил на ноги, наблюдая за происходящим уже всем своим существом. Возможно, он просто раньше всех остальных увидел на толще бумаги пятна, которые может оставлять только одна субстанция из существующих в мире… Точнее, понять, что это за пятна на самом деле – прежде, чем осознание полностью оформилось в мозгу в осмысленную сентенцию. Юрген и Йоханнес очень смутились, не зная, как теперь быть и также, заметив пятна, молча, каждый про себя озадачились вопросом, что это такое. Ланзо уронил голову на грудь и лишь истовее зашептал одними губами что-то, что уже не слышал никто, кроме него. Нисколько не смутился только Клеменс, с прежним апломбом пожав плечами:
- Хватит уже искушать братию, бесовщина, к чему это здесь, да еще с пятнами от вина?
Молодой полковник потемнел, схватившись ладонями за стол, и очень тихо выдавил из себя, тяжело дыша и с трудом покачивая головой, видимо, тщетно пытаясь полностью овладеть собой:
- «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога».
Клаус почувствовал себя так, как будто на его глазах совершается убийство, и рванулся к офицеру:
- Как Вы смеете так обращаться с человеком?! Это же кровь!!! – он очутился рядом почти вплотную и осторожно взял правой рукой томик и заговорил почти умоляющим тоном. – Сударь, простите их, они ж не ведают, что творят, возьмите это себе и больше не мучайтесь.
Полковник медленно повернулся в его сторону, с немалым изумлением уставился на нового собеседника, затем, с явным трудом выдавив слабую улыбку, молча взял из его руки томик и положил в карман, откуда извлёк, медленно застегнул мундир. В глазах Клауса читалось столь искреннее участие и тревога, что это позволило ему полностью успокоиться, хотя только что казалось, что это совершенно невозможно, и он произнёс хоть и тихо, но очень тепло:
- Да, это моя кровь. Как ты догадался?
Клаус совершенно неосознанно ответил столь же тёплой улыбкой и беззаботно махнул рукой:
- Ну… это же… сразу видно, - слегка смущаясь, проговорил он, ощутив вдруг, что некое убийство так и не произошло. – Сударь, я к Вашим услугам, пожалуйста, не расстраивайтесь, - и вежливо склонился в глубоком поклоне.
Это вызвало приступ неудовольствия у остальных, у Клеменса – даже приступ злости, но полковник не замечал этого, застыв на месте на несколько мгновений.
- Хорошо, - очень медленно произнёс офицер, как человек, только что избежавший смертельной опасности. – Тогда пойдём и поговорим сейчас, ладно? – и он очень плавным жестом снял с головы бандану, позволив длинной гриве золотых волос наконец рухнуть себе на спину.
Это движение впечатлило в позитивном направлении только Клауса, который мило улыбнулся и кивнул, выпрямившись – для него это было указание, что собеседник действительно успокоился от нанесённого только что оскорбления и решил предать это прошлому. Остальные решили, что пришелец демонстрирует им свой гордый нрав, и только Ланзо воззрился на него, остолбенев от ужаса и потеряв дар речи. Денщик же позволил себе высокомерно усмехнуться и снова стал вызывающе непроницаем. Полковник усилил впечатление, отхлебнув из фляжки, нарочито высоко запрокинув голову, а затем спрятав её в карман. Он с надменным видом скользнул взглядом по своим недавним собеседникам и неспешно проговорил:
- Что ж, если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас, как говорится…
Йоханнес и Юрген смущённо потупились, но Клеменс рявкнул безапелляционным тоном:
- Ступайте уже прочь, юноша! – он не видел, что Ланзо делает ему какие-то беспомощные знаки руками, будучи взволнованным сверх всякой меры и ещё не в силах говорить. – Ваше эго нам претит.
- Ладно, - невозмутимо пожал плечами офицер, явно уже чем-то очень довольный, краем глаза он следил за тем, как Клаус натягивает на плечи рюкзак. – Как известно, блаженны кроткие, ибо наследуют землю, но это уж точно явно не про вас. Честь имею, отцы! – улыбнувшись с мальчишеской бесшабашностью, он двинулся прочь, отчего-то оставив трость на скамье.
Пока вся троица неспешно скрывалась за кустами рододендронов, в ротонде царило напряжённое молчание, но как только затихли последние звуки шагов по ступеням лестницы, Ланзо испустил горестный тоскливый вопль:
- У меня одного ощущение, что мы тут просидели без толку, как глупые бабы в притче про масло в светильниках, или как?!
Клаус Кляйн Вернер, человек с неизвестным никому в Галактике прошлым, остался в памяти немногих офицеров ведомства Антона Фернера как на редкость светлый и доброжелательный человек, и многие совершенно серьёзно сравнивали его манеру держаться со знаменитым Зигфидом Кирхайсом. Существовали какие-то версии о том, что в юности он служил на передовой ещё до знаменитых боев, прославивших Кирхайса и его великого начальника. Они все основывались лишь на том, что Вернер иногда проявлял осведомлённость о таких событиях и хорошо знал уклад жизни офицеров космофлота Рейха. Но поскольку молодой иеромонах отличался исключительной скромностью, а выдержан был ещё строже, чем сам Пауль фон Оберштайн, о его настоящей биографии остались лишь подобные предположения. Что именно связывало этого человека и императора Райнхарда – знали только они сами. Оттого в истории Империи упоминаний о нём почти не сохранилось, хотя именно его появление в жизни Императора на деле определило слишком многое в судьбе как самого монарха, так и всей Галактики в итоге.
Однако в рассматриваемый сейчас момент, ясным августовским днём, после разговора делегации клириков с планеты Новая Оптина с молодым полковником с дальнего гарнизона, как будто просто отдыхавшим на курорте, Клаус Вернер уже подспудно чувствовал, что больше не увидит своих товарищей по делегации. Об этом он не жалел – так не жалеют о случайных попутчиках в общественном транспорте. Но, если всё же говорить честно, скорее так не жалеют также о наставниках и сослуживцах, к которым однажды было потеряно уважение – расставшись, их больше не хочется вспоминать. Но сейчас дело сильно усугублялось их безобразным поступком – по мнению Клауса, он бросал тень в глазах офицера не только на церковь, но и на его самого. Очень хотелось извиниться за произошедшее, но молодой полковник слишком быстро шагал впереди по тропе, чтоб можно было эффективно завязать такой разговор. По единственному распоряжению, которое тот отдал денщику, покинув место рокового разговора, было заметно, что этот человек не только не привык говорить дважды, но и не любит лишних слов вообще. Этак, заговорив о неприятной теме в неподходящий момент, можно лишь испортить впечатление о себе окончательно.
Но погода была слишком хороша, а иерей и офицер – ещё слишком молоды, чтоб позволять себе долго думать о неприятном. Полковник вообще не считал нужным скрывать своё очень хорошее настроение, с заметным удовольствием прикрывал глаза, когда тропа выносила путников на освещённые ярким солнцем части горного ландшафта, едва слышно мурлыкал себе что-то под нос, иногда поправляя падающую на лоб длинную чёлку, а улыбка, казалось, поселилась на его едва тронутом загаром лице насовсем. За пару десятков минут, пока все трое в молчании подымались вверх по речному каньону, он уже успел заразить спутников этим приятным настроем, и Клаус понял, что портить это возращением к неприятному инциденту не следует вовсе. Тем более, что новый командир то и дело временами оборачивался к сверстнику, будто проверяя, идёт ли он ещё следом, и тогда в его глазах читалось искреннее радушие, как будто он просил подождать с разговором, пока они не пришли куда следует. Под его взглядом было столь спокойно и комфортно, как уже и не припомнить, было ли так когда…
Тропа растаяла среди каменных торосов, обнимавших речной поток. Базальтово-мраморные джунгли сменились широким цирком, по краю которого река уходила крутым поворотом в дальние скалистые хребты. На дне огромной каменной чаши сияло переливчатым хрусталём небольшое озеро, обрамлённое зарослями вереса, тимьяна и карликовых сосен. Эта природная драгоценность выглядела нетронутой и уютной, как будто спрятанной от посторонних глаз кем-то очень добрым и заботливым. Полковник, остановившись на несколько секунд, совершенно заворожённый зрелищем, полыхнул совсем ослепительной улыбкой, запрокинув руки за голову. Затем не торопясь, с явным удовольствием, расстегнул мундир. Помолчав, явно наслаждаясь солнцем и свежим воздухом, рассмеялся совсем по-детски и помчался к берегу. Так быстро и беззаботно, что когда оба спутника добрались по каменному дну также к озёрной кромке, командир уже бродил по воде босиком, подвернув брюки к коленям.
- Ну, вот и добрались, тебе нравится место, Клаус? – весело спросил он, только сейчас в его глазах уже заметно поблёскивала сталь, хотя это никак не влияло на общее радостное выражение.
- Да, очень нравится, сударь, - вежливо ответил тот, почтительно кланяясь.
Но на этот раз дело уже было вовсе не в недавнем инциденте – что-то ещё неуловимое в облике офицера подсказывало ему, что следует соблюдать особую учтивость. Нарочитое мальчишество командира явно имело под собой вовсе не плебейскую тягу к панибратству и не простодушие простолюдина. Оставалось предположить, что это настоящий высокородный аристократ, коих на деле осталось слишком мало после нескольких столетий войн с республикой, да ещё множества диких обычаев старого Рейха. Если такой человек позволяет себе отвязаться до внешнего ребячества – значит, он слишком доверяет тому, кто мог оказаться свидетелем этого, а доверие столь сильного человека необходимо оправдывать. А учитывая, сколь мало они ещё знакомы, стоит предполагать, что командир очень легко читает в душах тех, кого видит даже мельком. Клаус не мог отделаться от некоторого внутреннего трепета, понимая, что при всей внешней простоте сейчас происходит нечто слишком значительное, настолько, что он ещё не в состоянии предположить истинные масштабы события. Но вместе с тем он успел за время прогулки от ротонды до озера проникнуться столь сильной симпатией к человеку, явно решившему взять его под своё покровительство, что не только не испытывал страха перед будущим, но даже ощущал некую уверенность в неизбежном позитиве грядущего, пусть и не обещавшем на деле никакого покоя. Унылые годы рутины и нервотрёпки закончились, коль скоро явилось чёткое понимание, что ничего из прошлого больше не сопровождает его в будущее. Тем временем командир вежливо попросил своего денщика оставить их одних, и тот, поклонившись уж очень учтиво для обычного простолюдина, исчез за обломком скалы, обвитым ветками кедра и вереса. Офицер не спеша повернулся к собеседнику и ещё раз взглянул ему в глаза. Взгляд был очень жёстким, но одновременно излучал тепло – как солнечные лучи здесь, в зоне активного высокогорья… Верно, солнце. Способное не только ласково греть, но также сжигать и убивать, при необходимости…
- Клаус, у тебя требный набор с собой, надо полагать? – ничего не выражающим спокойным тоном спросил полковник и, увидев почтительный кивок, продолжил столь же ровно. – Я хочу, чтоб ты окрестил меня здесь. Ты сможешь выполнить эту мою просьбу?
На краткий миг молодому иерею показалось, будто усеянная камнями почва качнулась у него под ногами, но он знал, что эту иллюзию подсказали ему эмоции. На самом деле никакого подземного толчка не было, хотя оставшиеся в ротонде клирики и уверяли, что был, и очень сильный, и даже солнечный блеск будто бы померк на целую секунду. Но это больше никем не подтверждается – ни человеком, выступавшим в роли денщика офицера, ни остальными посетителями курорта. Клаус хотя и немало удивился услышанному, но воспринял столь серьёзное сообщение уже с непоколебимой уверенностью, что именно так и должно было быть, просто он, то и дело, отвлекаясь на созерцание красот природы по пути к озеру, не смог в полной мере понять происходящее. Он вежливо и очень почтительно кивнул, ощущая странную торжественность момента, столь удачно замаскированного под будничное приключение, и поспешил извиниться:
- Но, Ваша милость, мне ранее приходилось крестить только младенцев, так что не взыщите, если случайно собьюсь при чтении, хорошо?
Офицер улыбнулся очень приветливо, и лишь кивнул с искренним добродушием, выбираясь из воды босыми ногами на полосу обкатанной талой водой и прогретой горным солнцем гальки.
- Ну, тогда приступим, - с весёлым смехом произнёс он, неторопливо стягивая с себя мундир, затем процедил на прежний странно тревожный мотив. – «Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждёт», - и, бросив форму на прибрежные валуны, с явным удовольствием подставил ресницы ярким солнечным лучам, чуть прикрыв веки.
Налетевший порыв свежего ветерка растрепал его длинную золотую гриву, чуть вытянув всю её толщу за спину, добавив этим домашним эпизодом тожественности в эту сцену, у которой не было ни одного зрителя в человеческом облике. Клаус же в этот момент не следил за подопечным, занятый подготовкой необходимого на одном из крупных осколков скалы. Он ощутил заметное волнение без видимой причины только когда к таинству всё уже было готово. Потом они совершенно спокойно согласовывали детали того, что должно было произойти – как два всецело доверяющих друг другу человека, будто бы знакомых уже не один пяток лет и прошедших вместе столько, сколько не всякие закадычные друзья успевают прожить и за большее количество времени. Но что-то всё же было упущено – а что, Клаус понять был не в силах, решив оставить это сомнение на суд Божий и просто спокойно приступив к делу. Оно разрешилось в полной мере только когда надлежало произнести «крещается раб Божий…» - и тут иерей понял, что не знает имени полковника…
- Назовитесь сами, сударь, - шепнул Клаус подопечному, радуясь, что заминка оказалась быстро разрешена.
Он не знал, что рано обрадовался – подопечный, совершенно спокойно, оставаясь в нужном слегка отрешённом от лишней реальности состоянии, спокойно выдохнул:
- Райнхард, - и с некоторым интересом взглянул краем глаза на остолбеневшего иерея, затем снисходительно добавил тихим приятельским тоном. – Потом, потом, пока действуй дальше.
В этот момент Клаус понял, что никогда прежде его нрав не подвергался более жёсткой проверке на хладнокровие, и тот факт, что он смог спокойно завершить таинство, ни разу не сбившись, позднее приписывал исключительно Божьему промыслу. Да и после завершения он чувствовал себя так, будто потерял дар речи и способность двигаться очень надолго. Новокрещённый улыбался радостно и с чуть торжественным оттенком подмигнул ему, будто понимал его состояние, потом совершенно будничными движениями взялся одеваться, будто ничего не произошло вовсе. Клаус в настоящем изнеможении уселся на один из валунов, в полной растерянности обхватив виски ладонями. В голове упорно не хотело вмещаться эпохальное событие – он, безвестный иерей без прихода, только что окрестил самодержца, от одного имени которого вся Галактика погружалась в трепет! Это было совершенно невозможно, и тем не менее, только что произошло. Кабы он относился к делу менее серьёзно, он не понял бы настоящего масштаба события, но развитое духовное зрение в любом случае мешало отрешиться от сути сделанного. В отличие от новокрешённого, который мог себе позволить веселиться совершенно по-мальчишески, радуясь, что всё благополучно завершилось, Клаус испытывал настоящий мистический ужас. К счастью, это продлилось недолго – молодой император, снова внешне превратившись в простого полковника, плавным шагом приблизился вплотную и тем же приятельским жестом похлопал его по плечу. Даже поднять голову удалось с сильным трудом, но участливый взгляд венценосца, похоже, влил мощную порцию сил, и Клаус молча грохнулся перед ним на колени, прижавшись лицом к руке того, кто понял его сейчас без всяких слов.
- Ну, довольно, благодарю за службу, - некоторое время спустя проговорил Райнхард, сам немного смутившись от столь искреннего выражения преданности. – Успокойся уже, хватит.
Клаус повиновался совершенно автоматически, лишь оттого, что слышал голос Императора, который сейчас обращался к нему лично, а не к его сану. Он молча поднялся, удивляясь, что тело на этот раз слушается его полностью, и вежливо кивнул. Тем не менее ощущение, что он похож сейчас на выжатый лимон, во всяком случае изнутри, оставалось. Бывший полковник смотрел по-прежнему светло и участливо, и произнёс прежним приятельским тоном:
- У меня есть ещё кое-какие предложения, но мы о них завтра поговорим, хорошо?
Клаус просто щёлкнул каблуками, вытянувшись в струну, и церемонно кивнул, ещё не в силах говорить вслух. Райнхард снова сиятельно улыбнулся, прибавив физических сил новому подданному, и тряхнул золотой гривой:
- Вот и славно. Собирайся и не торопись – теперь уже спешить некуда.
Вежливое августовское солнце и тихий, едва заметный ветерок с вершин сыграли с Оберштайном скверную шутку. Он решил дождаться сюзерена там же, где они и расстались – а на скамейку после его ухода почти рухнул. Осознание того, что беда отступила от Императора, внезапно лишило его физических сил на некоторое время – это было несколько непривычно и даже немного обидно. Так человек спокойно ведёт себя в любой длительной экстремальной ситуации, но стоит ему понять, что всё закончилось, и он столь же спокойно падает от изнеможения, иногда не успев даже заметить это. Собаки тут же прекратили совместную возню и, деловито обнюхав главного советника, с самым решительным видом поспешили взять шефство над человеком. Далматинец аккуратно забрался на скамью рядом с хозяином, уселся там в полный рост и осторожно подпёр своим корпусом плечо министра обороны Рейха, а важная сверх всякой меры молодая ретриверша церемонно улеглась у него в ногах. На мордах у животных читалась столь серьёзная уверенность в правильности их совместных действий, что усомниться в наличии интеллекта у них мог разве что человекообразный индивид, вовсе его лишённый. Каждый то и дело аккуратно трогал носом человека каждые несколько минут, сосредоточенно вздыхал и снова замирал с широко раскрытыми глазами, глядящими куда-то вглубь недоступной простому глазу части Вселенной. Оберштайн, для которого их поведение было вполне привычным и естественным, не придал этому вовсе никакого значения, искренне полагая, что занят собственными мыслями. Он совершенно забыл спросить у Императора, зачем тому понадобилась именно делегация оптинских клириков – ведь можно было просто обратиться к представителям феззанского епископа или вызвать кого из старого Рейха, там тоже имелись какие-то кандидатуры, наверняка… Это было последнее, о чём он успел подумать, провалившись в некое тихое забытье, очень напоминающее сон без сновидений. Собаки же продолжали закачивать в человека порции энергии, без труда черпая их в окружающем ландшафте, и не доверили бы столь важное дело никому ещё.
Таким образом, появление на лужайке «полковника» с сопровождающим того столь же молодым спутником, с которым они весело болтали о чём-то, прошло для Оберштайна незамеченным – и, вопреки его обычной суровой деловитости, не повлекло решительно никаких последствий, заставив его после очень удивляться этому. Только поспешивший подойти администратор курорта услышал ничего не говоривший его уму и сердцу обрывок разговора:
- И вот Пестель, приблизившись для благословления на задуманное дело, слышит от Серафима Саровского: «Уходи, откуда явился», - рассказывал Клаус, заметно радуясь вниманию, с которым его слушает собеседник. – Так и ушёл, не солоно хлебавши. А послушника старец подвёл к колодцу, указывает, какая муть с илом вдруг со дна там поднялись и воду испортили, и говорит: «Вот так этот человек всю державу возмутить хотел».
- Ага, так эта та самая революция, которую после тремя залпами картечи русский кайзер разогнал? – весело усмехаясь, уточнил император. – Которую секты изуверов финансировали, да? – и, вполне удовлетворившись почтительным кивком, жестом подозвал поближе администратора. – Разместите моё доверенное лицо согласно протоколу, пожалуйста. Ладно, Клаус, завтра договорим, - и, распрощавшись с собеседником царственным кивком, направился к кустам, за которыми находилась скамейка, где собаки бдили над главным советником.
При появлении молодого венценосца обе собаки истово замахали хвостами и, вежливо скалясь, взялись указывать носами на свой объект заботы. Райнхард ступал не громче мартовского кота, оттого смог приблизиться вплотную, не потревожив охраняемого. Он осторожно потрепал заснувшего вассала по плечу, а затем яркой улыбкой пресёк намерение того резко вскочить перед сюзереном:
- Всё в порядке, Оберштайн, не делайте резких движений, - с весёлым смехом тихо произнёс молодой император. – Я на сегодня должен отдать Вам приказ отправиться как следует отдохнуть, дабы наш с Вами дорогой Гюнтер не смог придраться. Ступайте и выпейте за меня стаканчик чего пожелаете – а можете и бутылочку, событие того стоит. И пусть все дела подождут, хорошо?
Сказать, что серый кардинал Империи был удивлён – это ничего не сказать. Но от императора веяло таким ясным спокойствием и теплом, такой уверенностью в правильности отданного приказа, что интуиция отказывалась улавливать любые намёки на что-то, требующее осторожности, скорее наоборот. Райнхард участливо, по-приятельски подмигнул и, ещё раз похлопав по плечу соратника, двинулся прочь по направлению в дому. Он торопился переодеться - судя по хронометру, через четверть часа уже должна была прибыть императрица, а волновался он перед её визитом ничуть не меньше, чем когда ждал ответа, сделав предложение… Он так надеялся, что спокойно вернётся к ней из последнего похода, а вышло так страшно, что до сих пор ужасно вспоминать даже этот лихорадочный кошмар и медленную смерть. И за последние проклятые три недели только и оставалось, что тупо ждать, когда зрение наконец вернётся, боясь чем-то выдать себя, чтоб только она не волновалась сейчас из-за этого, занятая сыном… Райнхарду пришлось прилагать нешуточные усилия, чтоб справиться с собой, не дать волнению не только охватить его полностью, заставив просто застыть на месте, но даже не позволить себе покраснеть при посторонних…
В итоге всё же сил вполне хватило – никто из сопровождавших лиц не задумался даже, что Император взволнован. Он стоял себе вполне солидно, с букетом белых лилий, не обращая внимания на горный бриз, что довольно безалаберно развевал не только его длинную золотую гриву, но даже умудрялся заметно терзать протокольный белый плащ. Кортеж подъехал вполне буднично, и Её величество спокойно выбралась из лимузина, чуть опираясь на руку Эмиля. Мальчик совершенно искренне улыбался – он тоже уже соскучился по своему венценосному господину, и очень был рад видеть того в отличной форме. Тут же следом выпорхнула Марика с крохой принцем на руках, того, похоже, поездка как следует убаюкала, и он улыбался, не отрывая глаз и не шевелясь. Райнхард шагнул навстречу, ощущая себя так, будто идёт по звёздному небу с полностью опустевшим сердцем. Похоже, эта затяжная разлука грозила наконец прекратиться, и вместо протягивания друг другу рук через бездну невзгод и непонимания можно было уже и обняться. К счастью, страх никогда этого не дождаться впервые отступил куда-то прочь, и старая робость безнадёжно влюблённого полностью растворилась вдруг в свежем воздухе. Его императрица смотрела сейчас легко, спокойно и чуть покровительственно, как в тот день, когда пришла сообщить, что он будет отцом, и Райнхард с особым удовольствием растворился в этом взгляде. К чёрту всех болтунов в Галактике, пусть болтают дальше, а если скажут, что он без ума от своей жены – что ж, коль скоро это правда, то зачем её пытаться скрывать? Как ни пытайся вести себя – всё равно грязью обольют такой, что и присниться не могла, и разговор с клириками тому блестящее доказательство, так ради чего лишать себя и близких искренних проявлений любви? Райнхард с пьянящим восторгом ощутил руки жены у себя на плечах – она поняла его состояние без слов и просто прижалась к нему, чуть сияя радостной улыбкой.
- Спасибо, что поторопилась, дорогая, - очень тихо сказал он, нежно обнимая любимую. – Ты не очень устала, надеюсь?
- Нисколько, - по её звонкому голосу было заметно, что происходящее ей очень даже нравится. – Выбраться сюда – это отличная идея, мне очень нравится эта местность.
Какая-то мысль, промелькнувшая так быстро, что осталась лишь неопознанная вспышка, слегка озарила мозг, и Райнхард разом выпалил то, что рассчитывал сказать только после чайной церемонии:
- Может быть, тогда немного прогуляемся по окрестностям? Тут очень милые тропинки у реки…
Она кивнула, сияя такой бездонной глубиной в глазах, что голова незаметно начинала кружиться, как под ночным опрокинутым куполом звёздного неба, и оставила одну руку у него на талии – этакую вольность в прошлом она бы не позволила себе никогда даже в мыслях, но сейчас оно было столь естественно, что муж нисколько не озаботился понять, что это могло это на деле значить, и просто молча обрадовался. Он тоже оставил свою руку у неё на талии, и оба неспешно двинулись по мощёному тротуару прочь от остальных.
- Ваше Величество! – окликнул Императора администратор курорта. – А что делать с этой оптинской делегацией теперь?
Райнхард ответил небрежным жестом пальцев, не оборачиваясь:
- Выдать денег на обратную дорогу и пусть сегодня же уезжают восвояси, мне они уже совсем неинтересны.
Хильде очень понравился каньон реки и та дикая тропа к водопаду, что шла по совсем дикому берегу, на который они перебрались, резво прыгая по валунам, лежащим среди бурлящего потока. Она с таким воодушевлением дышала полной грудью и сияла такими яркими молниями в глазах, что напоминала родившуюся в неволе рысь, которая вдруг оказалась среди родного дикого леса. С букетом лилий она вовсе не желала расставаться, и крепко держалась за руку супруга, с восторгом пробираясь по выступавшим из лесной подушки из мха и трав кореньям столетних деревьев с зажатыми в них обкатанными валунами. Ягодные кусты привели её в эйфорию, и Райнхард с тихим смехом поспешно набрал несколько горстей даров леса – его императрица, веселясь, как ребёнок, ела их у него с ладоней, и уж можно было не сомневаться, что считала это самыми вкусными сладостями на свете. Они сами не заметили, что забрались в чащобу, из которой уже еле был слышен шум реки – когда-то тут, лет этак сто назад, вырос кустик вереса. С тех пор кустик, не тронутый отчего-то собирателями целебных трав, разросся на славу и заполонил своими отпрысками белую с синими прожилками чашу скальника метров в семь в поперечнике, и, если пробраться в её центр, как это своенравно сделала Хильда, то можно было, оставаясь почти целиком под лучами горного солнца, тем не менее скрыться от всего остального мира довольно неплохо. Райнхард понял, что глубина чаши даже выше его роста, когда поспешил приблизиться к своей императрице, с азартом дикой кошки оглядевшей место с какой-то хитрой улыбкой и кивнувшей скорее себе, будто полностью удовлетворившись осмотром, и она аккуратно уложила букет на один из стелившихся по камню побегов.
- Сделаем привал, хорошо? – промурлыкала она совершенно беззаботным тоном, томно вздыхая.
Он спокойно пожал плечами в знак согласия, снял плащ и постелил его поверх мягких веток, приглашая её присесть. Вместо этого её руки плотно охватили его талию, а ясные голубые глаза вдруг стали шире вечернего летнего неба, заполонив собой всё, даже заставив забыть нынешнее дневное солнце… В груди резко стукнуло, так же, как когда узнал, по чьему совету Миттенмайер и Ройенталь ринулись своевольничать к Хайнессену, и в точности успели к роковому выстрелу под Вермиллионом, который так и не произошёл. Райнхард молча приблизил к губам жены свои, и в следующие секунды мог бы поклясться, что едва успевал отвечать на столь яростные атаки – таких пламенных поцелуев даже он не дарил ей в их первую ночь. Совершенно сражённый этим обстоятельством, молодой император инстинктивно опустился на одно колено, дабы удобнее было обнимать свою единственную за талию, налетевший из ниоткуда порыв ветерка смахнул его гриву ей на волосы, будто желая их перепутать. Времени опомниться не оказалось, и треск застёжки мундира прозвучал будто уже вовсе из другого мира, а жадные до его плоти на груди, спине, боках руки Хильды уже выдирали из горла сдавленные стоны удовольствия. Это очень быстро вызвало бешеный вал желания, тем более опасный, что сдерживать его было совершенно нечем, постоянно вспыхивая от новых и новых яростных поцелуев, но Райнхард сделал попытку, беспомощно подняв вверх ладони – кажется, он хотел что-то сказать жене, что-то тихое, нежное и ласковое… В следующий момент он понял лишь, что падает спиной на расстеленный плащ, окончательно захлёбываясь в волнах наслаждения, и успел только прошептать:
- Помедленнее, Хильда, я уже никуда не денусь, поверь.