Б. Успенский
Падение Божьей Твердыни.
«В лето Господне 6983-е…», - выводило скрипучее перо летописца строки на вымаранном куске пергамента. Монах тяжело вздохнул, присыпал, песком чернило, и вытер холодный пот с лица широким рукавом рясы, пропахшей потом и гарью. Скоро Рождество Господне, но не дано его увидеть ни князю Александру Гаврасу, ни княжичу Алексею, ни княгине Софье. Отвернулся Господь от своей твердыни, древнего Дороса, княжества Теодоро.
Хранило провидение могучую цитадель от татарских орд, защищало в извечном споре с еретиками из Сугдеи, но видно Святому Георгию не до них, ибо пал Второй Рим в борьбе с неверными. Сложил свою голову император Михаил Палеолог, и словно тучи саранчи, к берегам Таврики, полетели янычары османского султана. Не успел князь Александр выдать свою дочь за царевича Василия, сына Ивана III Московского. Жаль! Пики и сабли, царских кметей надежно хранят московские земли от хана Ахмада. Северные земли стали Третьим Римом, а четвертому не бывать, как сказано в древнем пророчестве. Дрожит перед почитателями Магомеда Римский Папа, разрушена империя ромеев, но северный двуглавый орел растерзает пустынного льва, дайте только время. Время! Для Теодоро оно истекло. Остались только жалкие песчинки в часах, чашу которых не перевернуть, как нельзя остановить само время.
В скриптории раздались гулкие шаги. Старик обернулся, хотел поклониться высокому седовласому воину, облаченному в миланский панцирь, но остановился, повинуясь властному жесту.
- Я приветствую тебя, княже, - прошептал монах, - Сохрани нас Господь!
- Отец Ираклий, - вздохнул Александр, - Сегодня ночью покинете Теодоро и поедете на север, в обитель Сергия Радонежского.
- Княжич Алексей…, - начал свою речь монах, но лишь махнул рукой, увидев лицо князя, посеревшее от усталости.
- Алексей юн, но он воин! – отрезал властитель Теодоро, - Его место среди латников. Сегодня, перед полуночью, в дворцовой часовне, вы, святой отец, освятите мечи моей дружины. После этого Михаил Гречин выведет вас из города к развалинам Корсуня. Там, в бухте Символов будут ожидать литовские люди, которые довезут до Кивамани, а оттуда через Смоленск в Москов. Святая икона «Трех Всадников» не должна попасть в руки басурман.
Вдали грохнули пушки и со стен посыпались остатки штукатурки. Князь учтиво поклонился, поцеловал морщинистую руку Ираклия Летописца, епископа Теодорийского и поспешил на стены.
* * *
Город горел, и клубы черного дыма, высоко поднимаясь в небо, словно стелились под низко нависшими тучами, повинуясь порывам ледяного зимнего ветра. А ветер завывал в ребрах острых скал, бил в лицо снежной моросью, покрывал воинов белесой пылью разрушенных храмов. С вершины соседней горы, на которую рабы затащили пушки, летели мраморные ядра. Они сокрушали стены домов, но не могли разрушить скалу, древнюю, как сам мир. И еще была воля, железная воля защитников, посмевших бросить вызов повелителю половины мира. Они, защитники Теодоро, сделали свой выбор, шагнув навстречу смерти и бессмертию. Победа и поражение – удел воинов, но когда невозможно победить, никто не может забрать право умереть достойно.
Из храмовой часовни доносилось пение, и ветер, извечный бродяга, затих, чтобы священные слова услышал Господь. Даже басурмане почитают пророка Ису и деву Мириам, и рев пушек оборвался, словно по мановению волшебного жезла. Муэдзины призвали правоверных на молитву, но слова, обращенные к Аллаху, звучали жалким блеянием овец, по сравнению со словами тех, кто шагнул за грань мира, будучи еще жив. Снова в танце снежного вихря засияли колонны храмов, и кровь исчезла под пушистым снежным ковром.
Отец Ираклий в торжественном епископском облачении стоял возле алтаря, глядя на гору мечей у своих ног. Об этом ли мечтал бывший воин князя Исаака, бравший Каламиту и Чембало. Не об этом! Видит Господь, не об этом! Слова, простые и невероятно сложные, путались в голове священника, строки писания плясали перед глазами, сливаясь в причудливый орнамент, но Господь все видит. Фигуры трех всадников на священной иконе засияли призрачным светом и это сияние, словно поток стремительной реки выплеснулся на оружие и крестовины эфесов блеснули серебром.
Княгиня, пожилая, но все еще красивая женщина, закрыла ладонями лицо, пошатнулась, и если бы не сын, упала бы на колени. Она была дочерью, женой и матерью воина, но не смогла перенести то, что довелось увидеть. Мгновение, и снова у алтаря стояла властная княгиня, которая подняла княжеский меч, взглянула на мужа, и подала ему оружие.
Воины подходили к священнику, исповедовались, поднимали мечи и становились за спиной князя. Отец Ираклий дрожащей рукой принял чашу с густым, словно кровь, красным вином, сделал глоток и передал сверкающий кубок Александру. Чаша совершила заветный круг и вернулась пустой к алтарю. Наступало последнее утро Божьей Твердыни.
* * *
На рассвете, под ударами ядер, ворота Теодоро и часть стен обрушились, открыв туркам путь в город. Начался шестой, и последний штурм крепости, продержавшейся дольше, Второго Рима, взятого на щит, более двадцати лет тому назад. Несмотря на пронизывающий холод, обнаженные по пояс янычары, сжимая в руках огромные двуручные секиры, ворвались в город. Рядовые воины, испуганные до последней крайности, вопящей, безумной толпой бежали на строй теодоритов. Им хотелось жить, очень хотелось, а впереди были последние защитники шайтановой крепости, гяуры, не признающие истинного света Аллаха.
Княжеский стратиг поднял над головой меч, и сухо щелкнули тетивы арбалетов. В холодном, чистом морозном воздухе этот звук казался необычно громким. Первая шеренга нукеров пошатнулась, распалась и на свежий снег упали первые тела. Еще залп и снова, вместо убитых вставали новые шеренги. Вот, и нет уже времени перезарядить арбалеты. Хитроумные устройства полетели на снег и стрелки, последние из генуэзцев Сугдеи, обнажили длинные узкие мечи.
Сталь столкнулась со сталью, и грохот сражения нарушил утреннюю тишину древних гор. Щитовой строй теодоритов дрогнул, выровнялся, повинуясь окрику воеводы, и снова отбросил легкую пехоту к разрушенным воротам. Не могли янычары, даже янычары, пройти предвратную теснину и вскоре на земле выросла гора тел в черных чалмах.
Надсадно завыли боевые трубы и турецкий строй сначала неуверенно, а потом быстрее попятился к остаткам ворот. Еще одна мелодия, и появились татарские лучники, степняки, ханы которых так и не смогли взять ненавистную крепость. Оперенные тростинки находили малейшие щели в доспехах, и жалили, смертоносно жалили, словно раздраженные незадачливым пасечником пчелы. Упал на колено стратиг, попытался встать, но рухнул на гору тел. Только стрела в глазнице дрожала орлиным оперением.
Несколько генуэзцев, увидев отступление княжеских дружинников к цитадели, бросились на янычар, почти опрокинули строй, но не дано мелкому камню остановить бурный поток горной реки. Словно молот по наковальне, секиры янычар проламывали крепкие итальянские панцири, разрубали шлемы. И тут янычары остановились. На вызов генуэзского капитана ответил крепко сбитый, чернобородый паша, который довольно скалился, поигрывая секирой.
Итальянец отсалютовал мечом, оглянулся в сторону дворца и мрачно усмехнулся. Успел князь Александр отвести дружину в цитадель, а уж Господь своих познает и воздаст, воздаст и басурманам, гореть им в Геенне Огненной.
Топор и венецианский клинок звякнули и разошлись в стороны. Рука генуэзца повисла плетью после того, как секира разрубила щит на две неровные половины. Латник опустился на одно колено, привязал левую руку к рукояти меча, перехватил правой возле эфеса и взглянул на своего противника. Янычар спокойно стоял, опираясь на рукоять секиры, набрал в руку пригоршню свежего, не залитого кровью снега и съел. Аллах ему поможет, а вот неверных гяуров уже ничто не спасет, ибо нарушили почитатели Исы священную волю.
Капитан, тяжело дыша, поднялся, высоко поднял над головой меч, но силы уже не те, и лишь кровавая полоса осталась на груди турка. Еще удар, и меч, жалобно ойкнув, зацепил камень и обломился у самой рукояти. Серповидное лезвие опустилось на шею и обезглавленный итальянец, постояв пару мгновений, упал на камни. Янычар торжествующе поднял над головой отрубленную голову и швырнул ее на гору трупов. «Аллах Акбар!» - торжествующе кричали победители.
Крепость, злая крепость, обиталище шайтанов пала, под ударами правоверных, и муэдзин призвал воинов к торжественному намазу. Цитадель. А что цитадель? Не долго ей осталось.
* * *
Князь Александр стоял на стене укрепления и мрачно смотрел на басурман, подкатывавших пушки к воротам. Вот и все. Из всех владений остался у него Дырявый мыс, полуразрушенный дворец, да стена из серого камня. Князь обернулся, услышав легкие шаги княгини. Женщина взглянула на жерла орудий, испуганно перекрестилась и закрыла лицо ладонями.
А турки не торопились. Нукеры нарочито медленно подкатывали мраморные ядра, укрывали порох от подтаявшего снега, неторопливо громоздили камни, сооружая укрытия для пушкарей. Пусть видят неверные, что Аллах могуч и велик, благоволит к правоверным, и жестоко карает отступников.
- Видел бы дядя Исаак все это? – вздохнул Александр, - Да и от господаря Стефана не дождаться помощи. Там тоже война, как и в Московии.
- Что будет с нами? – прошептала княгиня, - Прикажи убить нас!
- Не бойся. Они с женщинами не воюют, - поцеловал жену князь, - Они выше этого.
- Ты подумал, что будет с нами? Ты хочешь, чтобы твой сын стал янычаром?
- Софья, все в руке Господней! – мрачно заметил князь, - Умереть никогда не поздно, но всегда рано. Не искушай волю Всевышнего. А наш сын. Он последний из князей Теодоро.
«Бум! Дзинь! Дзинь!» - раздавался звон кузнечного молота. Кузнец, мастер-оружейник, ковал мечи, правил наконечники копий, изредка покрикивал на не слишком расторопных подручных возле мехов. Зачем это? Выйти и сдаться на милость победителей. Милость? Какая может быть милость после полугода осады.
- Забери детей в часовню и не выходи, пока все не окончится! – глухо, сдерживая кашель, приказал князь, - Такова моя воля! Слышишь София? Вы должны жить! Даже если не возможно. И заклинаю, не бери в руки оружие. А теперь иди! После намаза начнется.
Софья поклонилась мужу до земли и не спеша, ушла во дворец, лишь на мгновение остановилась и посмотрела на Александра. Полуденное, неяркое зимнее солнце играло на доспехах князя, заставляя их сверкать расплавленным серебром. Был канун рождества 1475 года. «Бум! Дзень! Дзень!» - стучал молот по наковальне возле ворот, чисто и звонко, словно праздничные колокола кафедрального собора.
Перед воротами послышался топот копыт. Всадник в черной чалме гарцевал на тонконогом арабском скакуне. Приподнялся в седле и швырнул на землю окровавленный мешок, из которого выкатились головы епископа Ираклия и его спутника. Не удалось уйти святому человеку, не удалось миновать татарские заслоны на извилистых горных тропах. Длинная стрела, выпущенная одноглазым ратником, стоявшим рядом с Александром, сбила всадника, и он свалился на камни.
* * *
Прокричал муэдзин, оканчивая молитву. Турки поднялись, торопливо свернули молитвенные коврики и построились, готовые к сражению. Казалось, что горы дрогнули от стука боевых барабанов, рявкнули, пушки и каменные ядра ударили по стенам. Еще и еще! «Бум! Дзень! Дзень!» - продолжал стучать молот, отвечая на рев дьявольских орудий. Снова залп, и ворота разлетелись сверкающими осколками окованного бронзой дерева. «Бум! Дзень! Дзень!» - не умолкал молот, словно насмехаясь над потугами басурман. Новый залп и дрогнули каменные стены, осели, образуя пролом. И тут орудия замолкли. На какой-то миг наступила тишина, а потом снова заговорил кузнечный молот: «Бум! Дзень! Дзень!»
«Шайтаны!» - пробормотал Селим-бей, попыхивая кальяном. Глашатай вопросительно посмотрел на полководца, согласно кивнул, и торопливо побежал к командиру янычар. Глухо ударили барабаны. И шеренги нукеров дрогнули, сделали шаг, потом еще один, переходя на бег. «Аллаааа!» - раздалось над плато так, что казалось, дрогнули сами небеса. «Бум! Дзень! Дзень!» - в ответ насмехался молот.
«Вот и все!» - подумал князь Александр, закрывая лицо забралом шлема. Истошно призывая силу пророка, турки на мгновение замялись в проломе, увидев молчаливых воинов. Последние теодориты в свой последний бой шли молча, сдвинув щиты, словно призраки, тени из царства теней. «Бум! Дзень! Дзенннь!» - резко оборвался звон наковальни, и седовласый кузнец вышел перед строем, сжимая в руках тяжелый молот.
Первый же нукер, из татар, бросился вперед, но отлетел в сторону, словно тряпичная кукла, нелепо размахивая руками. Кузнец, поигрывая буграми мускулов, сделал шаг вперед, сокрушил еще одного воина, пошатнулся, удивленно глядя на стрелу в плече, а потом снова ударил. С десяток стрел понадобилось янычарам, чтобы остановить мастера-оружейника. Он, уже мертвый, так и стоял, прислонившись спиной к стене.
Князь занял место в строю и рубил, колол, снова рубил. Рукоять стала липкой от крови, глаза заливал пот, во рту стало сухо, словно от адского пламени. Перед стеной и зевом ворот росла гора тел, но, казалось, что этот бесконечный поток басурман никогда не иссякнет. Безумно выкатив глаза, правоверные карабкались через кровавое месиво, чтобы стать его частью. Княжеский щит разлетелся и Александр, отбросив бесполезную деревяшку, поднял еще меч и, работая, сразу двумя клинками указал на предводителя янычар. Тот в ответ кивнул, и, поигрывая топором, сделал шаг вперед. Сражение, на мгновение затихло, ибо нет ничего священнее, поединка первых из равных.
Звякнули клинки, высекая искры из лезвия секиры, глухо ударило древко в покрывшийся запекшейся кровью панцирь и противники, тяжело дыша, остановились, глядя друг на друга. И снова бой, медленный, тянущийся до бесконечности, словно время остановилось. Острая сталь, потеряла былую мощь, наносила скользящие удары, не смертельные, но болезненные, постепенно истощавшие не только тело, но и саму душу. Грузно опустился на одно колено янычар и в тот же миг иззубренные мечи опустились на голову.
Турки взвыли от ярости, и, призывая гнев шайтана на головы неверных, бросились к ступеням дворца. Плечи Александра захлестнул волосяной аркан. Князь сначала упал на колени, а потом, после удара дубинки по шлему, потерял сознание и растянулся на каменном крошеве. Последние теодориты, стали спина к спине и отчаянно рубились, словно им подарили силы неведомые святые заступники.
Скорченные тела падали у входа в разрушенный дворец, мраморные ступени покрылись кровью, и только золотой двуглавый орел сверкал на дубовых створках ворот. Хищная птица гордо смотрела по сторонам, казалось, шевелила забрызганными кровью головами в ожидании своей участи. Последний дружинник, работая двумя топорами, не подпускал янычар к святому месту, но, пронзенный стрелами упал.
Два янычара, изрыгая проклятия, небрежно оттащили тела, топорами вырубили ворота и ворвались в некогда роскошный, а теперь разбитый зал и остановились. Княгиня молилась перед иконой, держала в руке свечу и шептала молитву Святой Деве. У алтаря стоял Алексей и держал за руку сестру, симпатичную девочку лет двенадцати, которая так и не стала московской царицей.
Софья грустно улыбнулась детям, загасила свечу и шагнула навстречу старику в зеленой чалме. Селим-бей восторженно цокал языком, разглядывая женщину. Хороша, ай хороша княгиня, достойная стать жемчужиной его сераля. Нет, Аллах велик, раз отобрал у гяура такое сокровище и подарил ему, любимцу султана, недремлющему мечу повелителя правоверных. Они так стояли и смотрели друг на друга, разговаривая без слов. Да! Трижды да! Дети ее станут его детьми. Селим-бей удовлетворенно крякнул, увидев, как Софья медленно опустилась на колени, поцеловала руку победителя. По щекам княгини текли слезы. Она исполнила последнюю волю князя Теодоро.
* * *
Приближалось Рождество Христово. Над разрушенной крепостью разыгрался снежный буран. Хлопья мокрого снега заметали окоченевшие тела, покрывали узором искореженные камни, остатки домов и храмов. Серая пелена накрыла древнюю твердыню Таврики, ее сердце и разум. Исчезло все, словно растворилось в реве ураганного ветра, единственного, кто мог перекричать радостные песни победителей. Ночью все можно, ибо ночью Аллах спит и все равно ничего не видит, в отличие от Старца Дней.
Видел Бог все. Видел и скорбел по душам погибших вместе с Сыном и Святым Духом. Смотрел на закованного в колодки, сидящего на цепи князя Александра Гавраса и захотел укрепить его душу перед испытаниями. Ровно в полночь пурга неожиданно стихла, тучи улетели к северу, и подул теплый южный ветер.
Александр поднял голову, набрал в руку пригоршню снега и коснулся его пересохшими от жажды губами. А по небу проскакали три небесных воина на огромных сверкающих серебром скакунах. Князь все понял, кивнул головой и прочитал молитву Святому Георгию Победоносцу.