По свету ходит чудовищное количество лживых домыслов, а
самое страшное, что половина из них – чистая правда.
У. Черчилль.
Сапог непригодный.
«Святый Боже, Святый… крепкий, Святый… Дальше, дальше как? Забыл. Забыл молитву-то. Помилуй? Помилуй нас. Нет, не нас, что за дело до других? – меня, меня помилуй. Помилуй мя!» По здравом размышлении, в прежний черёд следовало к молитве обращение иметь. «Да к Господу не лезть напрямую - через апостолов и святых угодников прошение подать. Известно, субординация повсеместно имеется, и в небесах пиетет блюсти потребно. Прогневил я их, небеса эти, ох прогневил! И защитников святых у губернаторов быть не может, обман это иллюзорный. Над ними лишь злодей самовластительный».
Щёлкнул злодей пальцами, безымянным через большой об ладошку, и нет Губернатора! То есть, человек вроде имеется, но и разве. А что человек без должности? – плоское место. В печали и страхе распластанный, ибо страх и печаль на сердце приют нашли. «Каяться, ранее каяться надобно было!» И сподручно-то как – обочь митрополита в соборе кафедральном. На Пасху, на Рождество ли… «В ножки упасть… А о чём помышлял с владыкой рядом? – казнится Губернатор. – Чтоб службе скорее конец да к столу, к угощению архиерейскому».
… Греха таить нечего, вернулся к рюмочке его превосходительство, разговелся ненароком. Уж помнится, перед супчиком грибным так захотелось, так замоглось! Нет, вперёд желание было - под селёдочку керченскую с лучком. Повар обычным делом - косточки до одной из селёдочки выбрал, нарезал кусочками на просвет нежными, масла прованского с верхом ложку и уксусу винного капнул. И лучок сладкий с фиолетовыми прожилками в колечках тонких. Как устоять? Принял беленькой стопочку, за ней другую. И что? Да ничего дурного! Тепло приятное по жилкам и в голове туманец лёгкий, приятный туманец. С тех пор вожжи и ослабил. И жив! Немца, доктора давешнего, столь годов попусту слушался. Где тот немец нынче? - снесли болезного. Под плиту могильную, под хладный камень. Что проку других пользовать, коли сам себе не лекарь? «А я здоровёхонек!» Попустил себе Губернатор удовольствие, дозволение приятное сделал, и пошло дело, поехало. Трудно устоять, трудно. Человек – существо слабое, неустойчивое душевно, сам с собой всегда уговор заключить сумеет и перед собой оправдается. «Совесть – вещь сугубая, потайная вещь», - размышляет Губернатор. Бывший Губернатор, однако. И в беспокойстве шаги по комнате отмеряет – пять шагов к окну, пять к двери. Дверь тяжёлая, железом кованым обита, и засовы на ней снаружи. Комнате же, где местохождение чину превосходительному предписано, как всякой вещи, название имеется – камера одинокая. Вот куда верёвочка завилась! И повара кудесного лишь в воспоминаниях гастрономических отыщещь. К здешней еде аппетит приспособления не проявляет – чистое отвращение. «Где? где маху-то проскочить удалось?» - усаживается на койку Губернатор. Жёсткая койка, матрац в комья каменные сбитый, а чего от узилища ожидать? – перины мягкие в покоях супружеских. Дождутся ли хозяина? А сама супруга юная? «Эх-ма…»
Да-с, супруга… Подгадила женитьбу газетёнка мерзкая. С поздравлением свадебным одно оскорбление вышло. Нет, с внешности пожелание посмотреть – чин по чину: и лет долгих, и счастья по мере благополучной… Да вскользь мелким петитом набрано, что жена-де молодая - не первая у его превосходительства под венцом. Третью взял. И читается промеж строк мелких – слаб Губернатор до пола прекрасного, ой слаб! Тут уж порок выглядывает, а у Отца Родного примерное существование должно в беспорочности находиться. В бешенство пришёл.
- Закрыть издание нраву противного!
Полицмейстер под козырёк к исполнению. Вот эдак! Кто в дому хозяин?!
Однако, двух недель не прошло, как доверительно шепнули о высоком недовольстве в самоуправстве непозволительном. Кто понятие знал, что газетёнка паскудственная принадлежности столичной в недоступных высотах? На круги обратные вернуть промашку пришлось. И ясно сделалось, что не по совести писаки глумились – по наущению.
…- Кто науськал? - вслух беспокойство прорывается. – Кем велено повод изыскать к унижению?
Поводов в достатке наберётся, чтоб упечь при наличности желания. Единый из сонма выбрать – пустяк шуточный. «К деньгам привязались, к деньгам. Так об них ни сном, ни помышлением. Брать – не брал. Да что там, не видывал!»
Дело заплелось – не размотать. А отчего случилось? Оттого, что доверие проявлять к людям близким положено, к друзьям проверенным, проще сказать. Чужому, стороннему, человечку – ни-ни! Натура у человечка подленькая: говорит об одном, думает другое, а вершит вовсе иное, чтоб самому выгода, а другому - фига с фиником. «Да где друзья-то?» Кто не ушёл самолично в обиде злопамятной, тому на дверь указано… и пустота кругом. «Алёшка Корабельников в умных невзначай оказался, - горько размышляет Губернатор. – Или я в дураках? То ж на то ж, как ни поверни». Алёшка после драки той молодецкой плюнул прилюдно бывшему товарищу во след, открестился от лихоимца. «Глядишь, опять в фавор пристроится, коль за правду гонение принял».
На чужом человечке, хоть и со знакомством давним, просчёт и случился. Из своих, из служивого народу. При погонах и звания высокого – вот откуда доверие образовалось. Заправлял человечек в губернии рекрутами и себя пользой не забывал. Нет, новобранцев безлапотных не на один полк наберётся, да только и зажиточного народца вдоволь. Ежели родитель при деньгах и за дитятко родное любовью болеет, как под ружьё отправить? От слёз горючих спасительный ход имеется, некоей суммой подкреплённый. Понятно, сам начальник воинский в неведении – ему за набор солдатский подушный отчёт держать, к нему с конвертом пухлым подход закрытый. На то и подручные в наличии, что намёком просителю подскажут из доброты, из жалости естественной. «Опытный, стало быть, человек. Осторожный», - решил давеча Губернатор и - с предложением. Заведомое предложение, что отказу никак не воспоследует - землицей казённой заправлять.
- Пойдёшь? – спрашивает. - Дело ответственности государственной, серьёзное дело.
И видит, видит его превосходительство, как захолонуло человечка от серьёзности такой.
- Да, брат ты мой, - кивает Губернатор. – Повыше мобилизаций будет.
Человечек-то не дурак и понятие имеет, что вроде… вроде на грибное место напал. Вышел на полянку, где боровиков – косой коси. С тонким понятием на покос и вышел. Подручные прежним манером берут гешефт по таксе, и всем - удовольствие. Застройщик, знай себе, строится с бумагой охранной, законной бумагой, главой губернии подписанной, а глава… Правду сказать, потерял счёт деньгам Губернатор, а на другой срок высокого поста и осторожность утратил.
- Зарвался его превосходительство, господа.
- Никак Помпей день окончательный грядёт.
- Скоро ли? Уж невмочь,
Такие разговоры пошли. Оказалось, не напрасные разговоры, не пустые.
«Кто на потраву мою приказание кивнул? Или политика такая случилась? – пару-тройку чинов высоких уличить и экзекуции прилюдной подвергнуть. Для народного удовлетворения. По всему – именно так». Кинулись службы тайные исполнять приказ с рвением усердным. Не за страх – за чины да награды. Что ж? Вскорости дело и обнаружилось с суммой умопомрачительной за лакомый кусок территории казённой, чуть до полусотни не дотянула сумма. Миллионов, господа, миллионов! Ежели кому не понятно, какие ставки в игре-с.
«Да-а ставки… В картишки бы скоротать не худо, да что картишки? Словом не с кем обмолвиться». На то одинокое помещение и определено – мыслям спасительным предаваться и укором себя за деяния неправедные томить. Мысль, однако, вещь непостижимая. С одного предмета на другой с поразительной быстротой бегает. Вот желание приспело – водочки испить. Духу утомлённому в подмогу. «Да где ж её возьмёшь, водочку? Уж месяц, почитай, капли во рту не бывало».
… В последний раз с казаками гулял. К ним ныне отношение поощрительное – за былые притеснения вина искупается. И рядятся в казаков указанных без зазрения, кому охота пришла. Вчера, к примеру, портным был - Шпринц по фамилии, а сегодня – хорунжий. А говорят, чудес не бывает… Однако, атаман войсковой у казаков имеется, и к Губернатору с приглашением - разделить трапезу скромную по случаю праздника. «На коня с которой стороны сесть не ведают, но стакан крепкой рукой поднимают. У них нынче, что ни день – праздник!»
- Не откажите, ваше превосходительство. За честь почтём. Вы ж, своих кровей, козацких. В ресторацию загородную – место тихое, особняком. Без взгляду постороннего.
И принял Губернатор приглашение. Не из уважения, а из повеления сердечного, даже слеза навернулась. На волоске, на ниточке тонкой, меч дамокловый над головой. Окружение смышлёное давно размерную дистанцию приняло в отдалении, как от заразного опасно. Одинёшенек.
- Не сегодня – завтра, господа. Сведения верные.
И вдруг атаман объявился! Средь пустыни. Обнял Губернатор от души.
- Буду, - говорит, - присутствовать непременно.
Кромешным коромыслом праздник выдался. Поутру помнил его превосходительство, что первоначально чарку серебряную с клинка принял по обычаю, что клинком этим поросёнка жареного изрубил впоследствии ломтями ужасающими, что верхами хотел в поля уйти в побег окончательный – предчувствие появилось, что - пора. Уговорили, из седла вынули. Ещё воспоминание, что с хорунжим - чернявенький шустрый… всё пенсне в бокал с водкой ронял - в вечной дружбе клялся с поцелуями взаимными. Тьфу! А как в покои личные доставлен был – памяти нету. И сон… Сон тяжёлый привиделся: голова лошадиная. И главное дело, в самостоятельности отдельной. Без тулова! Пристала – не отвяжешься. С разговорами! Слова произносила раздельные, но странные слова, недоуменные.
- Ты, - говорит, - не швец и не жнец таперча!
- А к-кто? - вопрошает Губернатор, и ужас холодный берёт – где видано, чтобы лошади безногие речь вели?!
- На дуде игрец! На дуде! – фыркает голова, зубы жёлтые скалит. – Нету у тебя ничего боле! Дудки окромя.
Потом морда конячья причудливым образом в лицо обер-прокурорское обернулась, заржало лицо по-лошадиному, очками блеснуло и пропало. Очнулся с потом на лбу, и голова болит, топором раскалывается.
- Марья! – крикнул из постелей. – Анисовую неси! Для излечения.
- Вот барыня проснутся - они другое лекарство пропишут!
Ворчит Марья, да дело знает, с пелёнок в няньках. Принял анисовую-другую Губернатор - от анисовой впрямь лекарством отдаёт, и лишь отпускать принялось, даже холодцу из ушек свиных… с чесночком покушать задумалось … как два господина на порог! Замешательства ни малейшего, что в спальную комнату. Платье цивильное, видно - не полицейского ведомства, да и не посмеют оттуда-то. Глаза неживые и бумагу показывают.
- Извольте, одеться без промедления и следовать согласно ордеру.
«Та анисовая последней и пришлась», - взгрустнулось. И в памяти подробности обнаружились, как в побег пустился, да не по пьяному желанию - в заправдошний!
… Человечек земельный, что с миллионами прихватили, таиться не стал. Отвечал в полнейшем откровении, кому купюры прямого предназначения – протокол на Губернатора подписал. Вот где испуг настоящий случился, не ровня сонному страху. Кто поможет? Сунулся было к Жидку Важному, да в приёме отказано – занят, мол, и понятие дают – дорогу в кабинет забыть напрочь. «Вот оно, начало опальное. Руку никто не протянет с поддержкой дружеской. Рука ихняя банкноты принимать горазда». На первый прикид, худо в одиночестве остаться… да плюс положительный тоже имеется – лишь на себя надежда. «На продажу! Всё на продажу! Проверять примутся – ан и нет ничего». Много, много, чего проверке подлежит… И землица та же угодьями раскинутыми и лесами, и постройки разнообразные в многочисленности. «Дом на жену перевести…» - голова соображает. А остальных пяток? Слава Создателю, потайной счётик безымянный в заграницах копится. Заводик, где карьере начало положено, из рук не выпустил, ни Боже мой! С денег иностранных за изделия оружейные, что покупателям иноземным за рубежи отправляются, процент на тот счёт исправно поступает. «Уж на него не одну жизнь всласть прожить! Успеть до допросов прокурорских дела обрешить… и в бега». Кому, как ни его превосходительству, службы государственной не знать? Как ни поспешает служба, а всякой бумаге поперёк хода полежать требуется, позже резолюцию наложить, да не одну – с десяток по мере кабинетного прохождения. Замечание каждый кабинет прибавить норовит, чтоб работа видна была начальствующей должности. Пока бумага от нижнего человечка до верха поднимется, много времени утечёт водой невозвратной. «Во времени мне есть первая необходимость. Успеть бы…»
И показалось его превосходительству, что успел таки! Вот она - граница, вот столб верстовой, конечный на родной стороне, до шлагбаума полосатого рукой дотянуться… Уж и паспорта вынуты для проверки. Адью натуральное, господа, и хрен вам с маслом помазанный! Только возникли ниоткуда два господина партикулярной наружности. Физиономии постные до незаметности, глазки цепкие и полномочия предъявили. От полномочий всемогущих Губернатору в глазах темно сделалось, и румянец в лицо ударился.
- Позвольте, ваше превосходительство, на разговор отвлечь, - говорят вежливо, но рука твёрдая под локоть ухватила.
Губернатор объясняться, что в отпуску положенном и на лечебные воды следует с законной супругой.
- Насчёт супруги указаний не имеем, - отвечают. - Может следовать.
И оба глазками жену превосходительную оглаживают. Право сказать, имеется на что посмотреть. Супруга губернаторская – дама видная собой со всех сторон окружности замечательной. Ежели ранее мужниному самолюбию взгляды завистливые трафили приятностью, то нынче неприязнь гадкая образовалась. Да всему свой черёд, не до жены – на допрос влекут. Только учёные мы - без адвокату никакого ответу держать не следует, потому хоть ума мы глубокого, но в юриспруденциях обширного понятия не имеем. Скрипнули зубами физиономии партикулярные, но законно согласие дали. Адвокат губернский, хоть не Кони, не Плевако, но мудёр стервец. Губернатор по наущению от взяточного обвинения отказался в форме суровой.
- Как можно, эдакие подозрения иметь против человека государственного? Все силы на благоустроение народное положившего, - даже щёки надул в гордости.
Что до человечка указавшего - клевещет негодяй! Оговаривает из зависти или умысла неизвестного. Из слов доказательной вины не уличишь. И… отпущен был восвояси, и месяц за другим минул, и прежним чередом во дворце казённом. Для назидательности по департаментам метлой прогулялся, пару десятков душ в увольнение изгнал. Кто в дому хозяин?!
- Прощён?
- Нам в наказание, господа!
- Сколь терпеть участь постылую?
«Верно умный человек в древности говаривал, - размышлял Губернатор, - об самом сладком на свете. Не вино это. Что вино? – радость кратковременная для больной головушки. И не в женщине утеха, какую красавицу ни возлюби с ответностью пылкой. От баб суета бестолковая распространение имеет. Власть! Вот сладость истинная. И чем выше, тем слаще». Успокоение овладело его превосходительством, даже нега в тихом блаженстве образовалась. Да рановато …
Понедельником, недаром его днём нехорошим посчитали, фельдкурьер примчал с пакетом сургучным. … Приказано завтрашним утром… Быть! У! Самого! Самодержца! «Ух!» За шесть годов, что должностью облачён, лишь дважды к трону допущен для беседы. «Что я для Самодержца? Букашка мелкая, моллюск бессмысленный при его созиданиях… Отчего ж зовёт? Пожурит маленько, не без того. Так чистый я! А может, предложение какое сделает в должность повыше? Вдруг…»
- Душенька, - за вечерним чаем спрашивает, – ежели бы супруг ваш министром сделался, какой у вас взгляд на ситуацию?
- Очень положительный взгляд, - супруга отвечает и глазами благосклонность показывает.
Кому ж в балах столичных, как не министерской жене, блистать бриллиантами каратными?
Ночь прошла в дремоте тревожной – какое платье надеть? Тут уж супруге доверился – бабий глаз на одежду правильный совет имеет. Отправился. Мундир парадный регалиями звенит, но заноза - нет посреди них ни единой за кампанию батальную, за подвиг геройский. Все бы променял на звёздочку. Небольшую звёздочку в золотом отблеске благородном… Во Дворце Властительном в кабинет препроводили подле залы тронной - принято, чтоб перед аудиенцией помощник напутствовал - о чём разговор вести и сколь времени на то отпущено. Вот, однако, и помощник авантажный в креслах мягких.
- Присаживайтесь, господин губернатор, - предлагает.
- Да мы постоим – не устанем! – молодцевато эдак, но по намёку, что помощник из-за стола в неучтивости и приподняться не пожелал, ясен этикет – дальше кабинета проходу не будет.
Посмотрел помощник на Губернатора с вниманием, на ордена с медалями грудь широкую застившие, изучающе посмотрел, будто на произведение природы неизвестное.
- Да уж, присядьте, - вздохнул. - Сподручнее писать станет.
«Писать? – пот холодный прошиб и по хребту струйкой липкой. – Не явку ли виноватую?»
- Прошение, не затруднитесь, подать. Об отставке вашей.
Запрыгали пальцы, затряслись неладно, но напряг Губернатор руку и вывел положенное в чёткости.
- Которого дня численное обозначение пометить? – спрашивает.
- А ни которого, - помощник отвечает. – Саморучно помечу, как его Самодержество повелеть соизволят.
- И когда ж, предположение ваше?
- От вас зависит, ваше превосходительство. На размышление время дадено.
«Об чём размышлять? – на обратной дороге мысль тревожит. – Не об миллионах же неприсвоенных!» Двойственное положение образовалось: и в должности, да с пётлёй горло перехватившей. Толкнуть табурет осталось…
… «Где ответ? - на койке тюремной ищет. – Нет его…» Дверь железная скрипом несносным надзирателя впустила. Газеты принёс надзиратель, дозволяются они в месте скорбном для мыслей тяжёлых отвлечения. Открыл первую и вспомнилось… Как давеча в такой же газете прочёл об отставке собственной – надоели Самодержцу размышления бестолковые. С тех пор в оборот и прибрали, да-с… А что в этой пропечатали? Преемник на заглавной странице со словами в его адрес похвальными – молод да умён, да достояние своё – капитал немалый, единственно тщанием и усердием произвёл, а не богатством недр разжился грабительски. «Да за что ж он крест эдакий на себя принял, коли в деньгах нужды не имеет? За идеал светлый? С кем? с кем в губернии проклятой идеал сооружать? Не с этим ли?» Узрел губернатор Бывший фотографическое лицо знакомое, аккурат за спиной Нового Превосходительства. «Да не лицо вовсе. Свиномордие!» Вот корабль – не потопишь! Господин Погребальников, прежний голова городской, а ныне думский заседатель, больницу недостроенную обходом показывает, денег на окончание строительства клянчит. С промыслом показывает, к бабке не ходи. Больница – дело доброе, для здоровья предмет небходимого назначения, да не всех в ней вылечивают, мрут людишки-то на койке больничной. Тут и промысел видать глазом безоружным: при больничке покойницкую открывать - обязательность непременная. При ней заведомо лавочка откроется для покойников. Нет, не для мертвецов, понятное дело, а для горюющих сродников. С предметами в последнем упокоении необходимыми. А лавочке той хозяином Погребальников и заделается в процветании смердящем. «Зря пожалел кабанище, зря! По совести, здесь ему место, - Бывший думает, - в стенах казематных. Фонтанов, на суммы казённые в улицах понастроенных, упечь достанет. Высохли фонтаны в скором времени - вот уж срок немалый для созидателя. Да что об стервятнике печалиться? Об себе помышлять, об судилище грядущем». Читает губернатор Бывший о Нынешнем, о планах для губернии процветающих… «Ну-ну, друг любезный! Назвался груздем…» Складно! Всё с первоначалу осмотреть собрался, познакомиться с территориями подчинёнными, выяснение понятное произвести – отчего фабрики стоят? поля отчего не сеяны? гимназии без ремонту? Заводы… И тут, как обухом! Заводик ненаглядный! «Ужель прознали? Вот об чём Самодержец поразмыслить времени дал! Пронюхали ищейки про счётик потайной и донесли. Беда!» Закон един – со всех предприятий деление в доходах иметь с лицами определёнными. Ничего не жалел! До копеечки, как положено. А с заводиком, выходит, зажуликовал – под себя выгреб. Раз обмани, и кончилась тебе вера!
Вот когда ужас с тоской на его превосходительство навалились. «Что толку с дома на жену переписанного? Придут, опишут конфискующе для прибавки казны. А сыночек, первенец любимый?»
Первенцу любимому должность окормляющую подобрал, для такой должности с погонами расстаться не в обиду. Поручиково молоко на губах не обсохло, а уж восселся, куда генералам мечтается. Говорил адвокат, говорил, что и к сыночку уж дознаватели приходили. «Конец! Вот он каков!» - мыслит губернатор и… Что? Что?! - в углу тёмном камеры одинокой шевелится громоздко… Кто там? Сызнова?! Она… Голова лошадиная, страшная голова. Хохочет голова язвительно, губу верхнюю с вывертом вздёргивая, зубы жёлтые обнажает и повторяет… и повторяет злобно слова одинаковые:
- Нету у тебя ничего боле! Игрец тебе, Сапог! Полный игрец!
И взвыл тут губернатор бывший, к окошку решётчатому приникая, жутким воем со стоном утробным из самого нутра. Да безотзывчив в ночной тишине двор тюремный - не такое слыхивал - только окна чёрные колодцем, и дождь шелестит…
Однако, господа! Может, и неправда всё? Свойственны существу человеческому мысли мечтательные, и желательное помышление частым образом за явь принимается. И так сильно желается, что и не поймёшь, где явь, а где фантазии промыслительные. Может, и суда никакого не будет? За что ж душу невинную под суд отдавать? Может, и не в одинокой камере губернатор бывший, а, к примеру, в поместье после службы утомительной отдых принимает. Или кроликов разводит. Хлопотное дело кроликов растить – то траву на корм коси, то за приплодом приглядывай, чтоб не подох. Ответственное дело. Это вам, господа, не губернией управлять-с!
Август 2011.