ДУБ
Не видно ни зги. На ноге противно пищат электронные кандалы. «Чёрный ворон» несет меня, горемыку, навстречу незавидной судьбе. Говорила ведь мне мамуля: «котёнок, не высовывайся, всегда бьют по той шляпке, которая торчит». Мамочка, что ж я маленьким не сдох? Всё, похоже, приплыли.
...Едва глаза привыкли к мгновенно сменившей мрак кромешный блистательной ослепительности пространства очень замкнутого, как вижу я фигуры импозантные, мужчину с тёткой. Гм-м, а тётка - очень даже ничего!
— Да!! Ничего себе - всё людям! — вместо приветствия говорит мне красавица, ехидно оглядывая меня, — Третьим будешь.
Понятно, телепатка, тут надо поосторожнее думать... Перевожу взор на буйно заросшего, замшелого мужичка. Оный кланяется церемонно, но с максимальной приятностью:
— Позвольте представиться, лекарь-самоучка.
— Совершенно так, а если верить истории болезни, то ЛЕчащий ШИзофрению Йодом — барышня, видать, весьма разговорчива, а может, просто соскучилась по собеседникам.
— Ну, вообще-то не йодом, а йогой, и не только расстройства мозга, однако, милейшая Ру, Вы, безусловно правы: ненормальные - моя слабость — сверкнул горделиво очами мохнатый сморчок.
Ру, ослепительно улыбаясь, протянула мне руку, которую я не замедлил облобызать (похоже, жизнь все-таки повернула на солнечную сторону!) и скороговоркой выпалила:
— Развивающая Утопию Самодостаточности Антропософной Латентной Культурной Альтернативы!
— Мадам, в моей бедной голове такое длинное имя не помещается, однако невыносимо приятно познакомиться! — совершенно не соврал я.
— Ну, во-первых, не мадам, а мадемуазель... — улыбка Ру ещё ослепительней, — а во-вторых, я тоже очень рада знакомству с тем самым Которым!..
— Почетный пациент профилактория, Который Отрицает Традицию Незыблемости Принципа Потребления Как Главенствующего Двигателя Цивилизации и Основы Благополучия Общества Земли; — в ответ на вопрос в глазах лекаря по-гусарски звонко щёлкнул я каблуками, отчего оковы незримые злобно хрюкнули, — сокращенно КОТ НППКГДЦиОБОЗ.
— И вправду Крайне Опасный Тип — лучезарная улыбка Русалки переходит в заразительно весёлый смех.
Трах-тибидох! Нас уже четверо. Теперь хоть стало понятным, как и я сюда попал — до примитивного просто: открылась потайная дверца и пневмокорридор выплюнул нам на головы растрепанную женщину, мертвой хваткой вцепившуюся в палку с грубым веником на конце. Увы, познакомиться мы не успели. Большой Рот открылся в потолке и наполнил камеру отечески строгим гласом:
— Вина ваша безмерна. В то время, как наша благословенная цивилизация в едином глобальном порыве напрягает последние силы, движимая благороднейшей целью — поднятия до доселе невиданных высот благосостояния его законопослушных граждан и роста потребления оными немыслимых благ, вы, несчастнейшие, дерзаете усомниться в правильности и непогрешимости нашего, между прочим, демократически избранного Генерального Курса. Мало того, своими нелогичными действиями, а паче того, бесплотными умствованиями ложитесь поперек могучей поступи Цивилизации... (добрых четверть часа можно спокойно кемарить, исподволь изучая сокамерников) ...Но! Милосерднейшее наше правосудие снизошло даже до таких отпетых грешников, как все вы тут, и движимое великой целью максимального поднятия к.п.д. жизни даже заблудших членов Общества Достатка и Справедливости, предлагает вам отбросить свой умственный блуд и внести достойную лепту... (неужели нас тут собрали для очередной душеспасительной проповеди? Странно это...) ...Глубочайшая мудрость Коллективного Разума заключается в том, что при умножении минуса на минус получается плюс, и потому на самом высоком уровне принято решение использовать энергию вашего неразумия в полезных обществу целях. В связи с необходимостью принятия неотложных мер по изничтожению энтропии мирового прогресса и борьбы с временно непонятыми пока наукой необъяснимыми явлениями в нашей обыденной, подчиненной четкому регламенту счастливой жизни, принято высочайшее решение учредить Департамент Утилизации Безобразий, сокращенно ДУБ. Следует уточнить, что понятие безобразия подразумевает под собой любое явление или вызванное им действие, нарушающее логическое течение благопристойной жизни нашего Общества.
— Короче, Склифасовский, — вдруг произнесла загадочные слова дама с веником на длинной ручке, — ты предлагаешь нам организовать шарагу по изучению непонятых вами заморочек? Я согласная, думаю, и присутствующие товарищи тоже. Но с одним условием.
— Как!? Сударыня, Вы готовы отдать им на поругание сказочные тайны Мироздания? — вовсю распахнула свои глазищи наша красавица.
— Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого поругает. Так вот, голубь говорливый, условие наше такое будет: нам обеспечивают все условия для плодотворной работы и невмешательство в процесс до окончания экспериментов. Все пожелания в письменном виде. Всё, задумчивый ты наш, аудиенция закончена — решительная дама обернулась к нам и неожиданно весело подмигнула, — Да куда им деваться, особенно после того, как наш дорогой бессменный карла Черномор осрамил с ног до головы последнюю, 99-ую модификацию Супермена Бэтменовича! Давайте знакомиться, я — ЯГА, можете трактовать, как Ядреная Героическая Абстракция, но это не суть важно — не ищите большого смысла в словах. Это всего лишь средство внешней коммуникации, да и то, увы, отмирающее. Так что можете звать меня просто Бабой. Ну, не будем грузиться всякой чепухой, для начала надо о комфортном обустройстве подумать, когда, где и с кем. Последний вопрос, я вижу, отпадает, а вот когда — давайте обсудим, лично мне роднее рубеж 20-21 веков, без ума я от 19-го, но для чистоты эксперимента предлагаю строить базу где-то в районе 12-го. Эти черти — Яга небрежно ткнула своей мохнатой палкой вверх, - все равно ладу не дадут Лифту Времени, как они называют Коровье Ушко, а нам для дела очень даже пригодится, будем экспроприировать. Теперь об интерьере... Я бы остановила свой выбор где-то поближе к морю, но в лесу, и чтоб дерево какое посолиднее...
— На морской лужайке я Русалку встретил — внезапно запел фальцетом Леший.
Яга удивленно на него посмотрела:
— О, уже память генетическая просыпается, горе ты моё луковое. Ну, так и порешим: назовем нашу шарагу «Лукоморье» - и горько, и героически, и морской волной попахивает. Отсель и начнем — она с воодушевлением помахала своим странным посохом, — крутить взад колесо новой истории Земли. Кот, ты будешь летописцем славных дел, и тебя ждет большая работа.
— А ещё я песни петь умею — неожиданно для себя выпалил я, заражаясь всеобщим энтузиазмом.
— С песнями погоди пока — мягко сказала Яга, — Мы с тобой ещё споем. А покуда вот списочек тем, над которыми предстоит поработать в первую очередь, можно добавлять.
Когда это она успела? — подумал я и краешком глаза заглянул в свиток: «Змей Горыныч, как стражник врат в другие миры», «Гусли-самогуды — двойное дно квантовой механики», “Скатерть-самобранка как тупиковый путь решения продовольственной проблемы», «Кащей: бессмертие как альтернатива смыслу жизни», «Чудо, как защитная реакция сознания на маразм окружающей среды», «Телепортация: мечты или реальность?», «Игла, как символ жизни», «Миф — инструмент конструирования реальности», «Полеты наяву: Черномор против Супермена — гонка двух систем», «Живая и мертвая вода — возвращение к системному врачеванию. Контрреволюция в фарминдустрии», «Баба Яга — луч света в заповедном лесу народного творчества»: как минимум пятитомник: «1. Детство и юность Яги. 2. Зрелость. 3. Баба Ягодка опять. 4. Ещё одна зрелость. 5. Мудрость Яги и народные чаяния.»...
Я искоса посмотрел на Бабу:
Яга, а ты ничего о культе личности не слыхивала?
- И-и-и, милок, настало уж время приоткрыть неизвестные страницы биографии. Пора очистить историю от очернительства. Страна должна знать своих героев. А демократии вообще-то никто и не обещал. Лукоморье позарез нуждается в сильной руке.— Яга с явным удовольствием полюбовалась бицепсами своей костлявой руки. Леший горестно вздохнул.
— Вернемся к вопросу о конфиденциальности тайн мироздания, — круто повернулась Баба Яга к Русалочке, - не волнуйся, дорогуша, они все равно не поймут. Они слышат только то, что хотят слышать и что могут представить реально. А вот с этим как раз туго. На протяжении последних веков серьезно нарушился баланс методов познания мира — перевес так называемого научного подхода над интуицией и творческим озарением привел к массовой деградации способности личности к творчеству и соответственно, к вытеснению фантазии за пределы их псевдо-реальности. Короче, весь мыслительный процесс в обиходном уровне свелся к выбору одного из нескольких предложенных вариантов. В смысле стандартизации сознания это, конечно, удобно. В идеале - вообще переход на двоичную систему восприятия мира: 1-0, да-нет. Для тех, кому сложно выбрать, помогут имплантанты соображения. Апофеоз техногенной цивилизации — переход к эре всеобщего достатка и нескончаемого удовольствия. Сама понимаешь, что сказки, как метафоры объективных процессов, в данную схему не вписываются, более того, представляют серьезную угрозу стабильности выстраиваемой структуры. Для Системы остается один выход: загнать любые проявления фантазии в требуемые рамки, а в перспективе зациклить историю на самоуничтожение народного творчества. Для чего и необходим Лифт Времени, да только загвоздочка вышла — не получается коммуникативный контакт с предками — они воспринимают такие попытки, как нечистую силу, что по сути так и есть.
— Да что ты мне, милочка, всё глазками своими прекрасными хлопаешь? —рассердилась Яга в ответ на отчаянные подмигивания Русалки, — Пускай слушают: скорей замкнет в их коллективном мозгу. В эпоху тотального околпачивания, в смысле, чтоб все под колпаком были, надо рубиться с открытым забралом. Да оно так и полегче будет. Ну а совсем приспичит — перейдем на телепатию и невербальное общение, чай не разучились ещё? Чего нам терять-то? Слова все равно силушку потеряли, давно уж обесценились.
Короче, выбирайте образы, в которых будем работать, хотя это, пожалуй, уже и лишнее — мы и так в них пожизненно. Главное, помните, что дорога в будущее начинается в прошлом.
Итак, все готовы? Поехали:
«У лукоморья дуб зеленый,..»
Неоконченная сказка для проницательного читателя.
— Друзья мои — торжественный голос бабы Яги навевал смутную тревогу, — как вы уже успели убедиться на собственной шкуре, цивилизация зашла слишком далеко. Сказки, которые мы вещаем неорганизованным, а паче того, организованным группам, зачастую вызывают у аудитории неадекватные реакции. Что и немудрено. Как гласит народная метафора: сказка - ложь, да в ней намёк. Словом, правда глаз колет. Но на дубе этом — наш последний рубеж. Велико Лукоморье, а отступать некуда. Итак, сегодня нам предстоит работа со сложной публикой: производители экшнов и стереотипов общественного поведения, манипуляторы и программаторы сознания. Поэтому, давай, Кот, без обычных выкрутасов...
...Эти гоблины мне сразу не понравились, и, надо полагать, взаимно. Уже первые аккорды, взятые на гуслях, в очередной раз подтвердили грустную истину: естественная музыка небесных сфер, первым делом будит в зашлакованных душах немотивированную агрессию. Никакие 3D -картинки не спасают. «Там лес и дол видений полны...» Да-а, Александр Сергеевич, глянул бы ты на эту аудиторию...
— В некотором царстве, в некотором государстве... — умышленно неторопливо начал я тропить тропу сквозь стену враждебности:
— ...жил-был один королевич. Королевич-то был, а вот королевства, иль там, на худой конец, княжества какого завалящего, у него не было. А всё потому, что была у того королевича одна неприличная склонность, прямо страсть всепоглощающая: оченно музыку он любил, причем не гимны государственные или менуэты какие поприличней, а, вот ведь конфуз приключился, народную музыку!! Любил он, понимаете, так приговаривать, что, мол, музыку сочиняет народ, а композиторы её только аранжируют. Весь королевский двор голову ломал, где это королевич такой ахинеи набрался. Дальше — больше: начал он выступать с бреднями, что музыка сия есть душа народа, а также про то, что она есть оконце в другие миры, и что народ без души долго не протянет, а что без того, чтоб подсмотреть в другие измерения, смысла жизни не постичь! А это, знаете ли совсем уж слишком, даже для королевской особы. Короче, родные опечалились его душевным здоровьем, и крепко опечалились. А болезный всё выступал, да выступал, то во дворце, то на публике, а потом и в палате, ну и, ясно дело, довыступался.
Как настала пора наследство делить, старый король собрал детей своих — а было у него три сына: двое старших умных, да вот третий — музыкантишко. Старший сын финансами заведовал, средний — по воинской части пошёл, а младшенький всё на лютне наяривал, иль на других каких свирельках-балалайках. Вот и доигрался. Папенька его так прямо и заявил: — На-ка тебе, первый сынок, полцарства, пользуйся, извлекай выгоду, и тебе, военненький ты мой, другу половину, командуй на здоровье, приумножай славу нам. А тебе, дурында недоделанная, - оборотился он к третьему: - вот, скрипичный ключик получи! — и свернул из трех пальцев замысловатую фигуру.
— Не могу, — говорит, — доверить гос. управление такому несерьезному человеку. Это ж не власть будет, а какой-то гоп со смыком! Анархия и развал устоев! И не проси ничего, все одно я тебя не послушаю. Ты сперва, остепенись, стань человеком, вот тогда и приходи — покумекаем чего, может старшой тебе участочек прикупит, аль средненький у соседей отвоюет земельки с верноподданными... Королевство — это дело наживное, лишь бы у самого в голове царь был.
Однако, вопреки ожиданиям, младший королевич не слишком огорчился таким словам батюшки короля, а может даже и обрадовался — ну сумасшедший, что возьмёшь! Говорит он почтенному родителю своему:
— Да я, папенька, не хочу и не могу ответственность брать за людей, пока сам со смыслом жизни не разобрался. По моему разумению, чтоб другими руководить, сперва надо самому мир в душе обрести, да и то не факт, что тогда получится. А миров этих, ох, много, какой настоящий — пока не ведаю. Авось музыка меня выведет на путь правильный.
Право слово, чудной такой королевич: нет, чтоб в ножки батюшке бухнуться, поголосить маленько, признать свои заблуждения, так он опять на рожон лезет. Ну папенька его осерчал от таких глупостей ещё больше, самолично вывел отщепенца на большую дорогу за пределы королевства и дал знатного пинка:
— Иди, — глаголет, — понюхай жизни хорошенько. Одумаешься, тогда и возвращайся, потолкуем о высоком.
Так и отправился королевич странствовать по белу свету — жизнь на вкус пробовать. Повидал-испытал разного: было ему небо с овчинку, да иной раз — и в алмазах. Узнал он и широту души народной, и глубину, и высоту, да также и нижину. Вот только со смыслом жизни не шибко продвинулся, да и то: чем выше лезешь, тем дальше горизонт. А на хлеб себе бывший королевич трубадурством зарабатывал: песни на ходу сочинял, да пел публике, однако не чурался и всякой работы - одними песнями сыт не будешь. Заматерел он в пути телом, да не сердцем. Так бы и странствовал бедолага по белу свету, да занесла его нелёгкая во владения грозного царя. Да было то царство замечательное во всех отношениях, потому как царь тот-то был не только грозным, но и справедливым, по крайней мере старался. Поэтому и бояре знали свое место, и простой народ усердствовал: понимал, что не за зря власть кормит, а за справедливость. И всё в том царстве было по распорядку, без безобразий и катастроф. Однако была и у того царя одна проблема — Печалька. Так царевну звали, доченьку царскую единственную. Ибо девица была со странностью: нет, чтоб справедливости радоваться, впадала она частенько в меланхолию. Как впадет, так и жди беды — вскочит на коня вороного, да пошла куролесить, грусть-тоску разгонять по полям-лесам, горам да деревням. Прям не царевна, а амазонка какая. И вот пыль столбом, крики-вопли: то не смерч какой, то царевна в царский двор скачет, волочет на аркане трубадура-королевича, кричит издали: — Гы, дивись, батько, какого я себе мойдодыра споймала, то бишь трубадурка! Иноземного! У нас таких отродясь не водилось! Он теперича нам на фортепианах композицию делать будет!
Ну что тут скажешь? Не лишать же царевну трофея законного! Взяли удальца под грязны рученьки, отмыли-почистили, за стол усадили. Царь грозно сдвинул брови, вопрошает:
— Ты, такой-рассякой, пошто без спросу слоняешься, груши околачиваешь? Зачем ты в наш колхоз приехал? Зачем нарушил наш покой?
Ну пленник ему спокойно так ответствует, что смысл жизни ищет да музыкальные глубины души познает. Засмеялся весело царь, дескать, какой ещё там смысл, когда у нас кругом такая справедливость цветет махровым цветом, но насчет музыки заинтересовался, потому как хотел он быть не только справедливым, но и культурным во всех отношениях. Заиграл тут королевич, да так заиграл, что пленил мимоходом грозного царя своим искусством.
...Мда, шерстью чувствую, как звереют эти двуногие гоблины, быть беде. Однако ж из сказки слов не выкинешь, да и опять же последний рубеж, как там: правда силу ломит? Или сила правды ломит? Душа уж давно ломит-ноет. Будь, что будет...
Так и пленился грозный царь музыкой трубадурской, до того дело дошло, что весь обрыдался. И плачет, и смеётся, на груди рубашку рвет, кричит:
— Да как же я прежде без тебя жил! Эх, столько лет справедливости под хвост, химере этой! Где ж ты раньше был? Целовался с кем?
Королевич насупился:
— Ни с кем не целовался. Я музе служу одной.
Царь прямо подскочил с трона:
— А это ты зря, сынок. Ежели ты жизнь на музу променял, так где ж твоя гражданская доблесть? Коль ты страстей не познал, то что тогда о смысле жизни буровишь?
— Да познал я всё, то-то и оно, что познал — тихо ответил королевич, да только так тихо, что никто его и не услышал.
Всё, не могу больше, передаю слово царю, который чем дальше, тем больше в раж входит:
— ...Я тебя, друг, при дворе оставляю, нам такие хлопцы бедовые во как нужны!Я тебя на царевне женю, будете мне вундервнуков рожать цвета индиго... Чего-о? Не хочешь? Совсем сбрендил!? Давно, говоришь? Ничего, мы тебя это, вылечим. По справедливости. Короче, одно из двух: или добром под венец, или у нас там, в царском хлеву священная корова стоит, так мы с доченькой тебя в неё засунем. Куда, куда... в ушко, а ты куда подумал? Мы уже столько народу туда позапихали, страсть. Ещё ни один не вернулся... Но ты ж с другого теста слеплен, у тебя должно получиться... Зачем? Да это, сынок, выход в другие измерения и пространства. Всего-то и делов — в одно ухо залезешь, из другого вылезешь, но уж совсем другим человеком, с пониманием счастья жизни... Что? Сам пойдешь? Совсем парень рехнулся... Может лучше сразу под венец? Чего зря рисковать? Поди знай, что у этой коровы в голове. По слухам, там Змий караулит, стра-а-ашный! Всё одно пойдешь? Отчаянный ты хлопец, люб ты мне, возвращайся, ждать будем. А ты, дуреха, чего ревешь? Давай жениху отходную споём. Мы теперь по-другому жить будем,.. с музыкой. Ну, иди, друг сердешный...
Шквал неприятия достиг апогея к моменту схватки молодого королевича со Змеем, и я не слишком удивился, когда ближайший жабервог в ковбойской шляпе вздумал палить в меня из своего бластера.
...И упал королевич навзничь, разбросав белы руки по сырой земле. А Змей встал пред ним, похваляется-издевается: «Да куды тебе, сокол щупленький, супротив вставать, кулачком махать, ты поди сперва душу вычисти, мозги высуши. Я же есмь твоё отражение, ну ка вдарь себя! Что, кишка тонка? Вот моя глава — страсть по золоту, по богатству, мэн, не по-праведному. Али мало тебе звона звонкого сребра чистого для житья-бытья разудалого?» Исхитрился королевич, собрал волю в кулак, да отсек главу, пока чудище пустозвонило. Глядь, на месте том, свежесрезанном, растет новая, зело страшная. Пуще прежнего Змей хохочет сам, надрывается: «Ты ж чего, милок, добиваешься? Знать, гордыню злу кровью потчуешь? Раз деньгами ты, вижу, брезгуешь, так поди возьми славу ратную, славу славную, всенародную». — «Ах ты гой еси, искуситель-змей, не порадую и теперь тебя: вырву с корнем я и вот этот грех» — глядь, встает глава хуже прежних двух, велика глава властолюбия: — «Ох ты, царский сын, брат непромаху, да на что тебе деньги с почестью, коли можешь ты всласть поцарствовать, — заливает Змей так ехидненько, — всласть поцарствовать, покуражиться». Но не дрогнул вновь добрый молодец, рубанул сплеча, не подумавши, по башке крутой искусителя. Покатилась та, будто тыковка, да не смену ей нова выросла, глазки строит всё, да гримасочки: — «Ну ка, накося, раскрасавицу! Хочешь, двух бери, можно больше даж! Красота така мир спасет сейчас. Да неужто ты прям по женщине трахнешь сабелькой, саблей вострою?» — «Эх ты, чудище трансвеститное, не пойми како, стыд позорное, я не буду бить саблей женщину, а тебя, змея, задушу сейчас». И так долго они дракой дралися, уж рука бойца утомилася головы сносить искусителю. Да и нам пора тут поскромничать, не описывать все страшны грехи добра молодца — королевича... На 101-й главе, морде-черепе, призадумался королевич наш: «Все рублю-рублю, было б толку чуть, вон в кровище весь извозюкался. А грехов моих легион видать, порублю их всех, как же дальше жить? На фига ж мне жизнь без страстей моих?». Тут и Змей сейчас приподнялся тож, говорит подлец, хриплым голосом: — «Быстро рубишь ты, долго думаешь. Каково теперь без голов мне быть? Ладу дай, поди — на места приладь, не запутайся, что за чем идет... Столько сил зазря расплескали в грязь». — «Замолчал бы, гад, без тебя мутит, душу вывернул наизнаночку, куда дальше лезть, не пойму теперь, видать, правды мне не сыскать вовек, да назад идти — тоже ходу нет». — «Почему же нет, все устроим враз, хватит лазить уж по чистилищу, мы вернем тебя в реанимацию. Надоест там жить, приходи ещё, вновь поборемся, да потешимся!»
И увидел королевич залитую неземным светом дорогу, уходящую вдаль, а на ней шлагбаум с надписью: «Посторонним в.», обернулся назад, а там Коровье ушко с изнаночки, в прежний мир зовет. В ушах гул гудит: — «Может сменим имидж? Заслужил, однако. Хочешь в Англию? По деревьям улыбаться будешь. Иль в престольный град примусы починять?» Королевич сложил спекшиеся губы в подобие улыбочки: — «Не, мне в Лукоморье надо, товарищи заждались, поди волнуются. Да к тому же мужика одного найти надо, прощения попросить — довел я его до греха смертного, как же звали его, Дантес, что ли?»...
…«Бредит, но все ж состояние лучше. Коты, они вообще страсть как живучие, к им с умом подходить надоть. Ничаво, вскорости вновь гутарить начнет, только присмотреть надо будет, к цепи что ли пристегнуть, чтоб с дуба не падал, а то возможны обмороки всякие, амнезии или дежевю какое...»
Кто-то ласково похлопал по плечу.
— Брат Пушкин!? — радостно вскинулся, обернувшись. Ну да, размечтался. На меня сквозь круглые очки с любопытством смотрел какой-то поддатый бородатый ветеринар. Зато за ним пристроились, всё туже сжимая кольцо, такие милые знакомые лица в белых халатах.
— Ну, спасибо тебе, Айболит! — закудахтала Яга, — Ты чего это, котяра, тут разлегся? Баклуши бьёшь, да? Мы вон Кащея на полставки взяли, покуда ты прохлаждаешься. Так он берет, жлоб, по-царски, как доктор наук прямо, бюджет теперича весь в прорехах, хоть по спонсорам ходи с протянутой рукой, а нельзя мне репутацию ведьмовскую терять. Сам понимаешь — имидж всё. Опять же, кто платит, тот и музыку заказывает. Да и несет старый хрыч всякую околесицу, вон послушай на досуге — и баба метнула в меня флешкой. Спасибо, что не ступой. Всё таки экспрессивная она дама, наша Яга!
Сказка старого Кащея (Бессмертного)
Господа, я тут Врио Кота. Он сейчас на больничном, а мне тут быть непривычно.
Однако же... Вот все говорят: царь, царь, скупердяй... А, думаете, нам, царям, легко? Тем более бессменным? Что, думаете, копеечка сама в карман закатывается? А сколько души положить надо, чтоб процесс наладить? Ишь, выдумали - «царь Кощей над златом чахнет»! Зачахнешь тут с вами. Были когда-то и мы рысаками! Как молоды мы, Кащей, были! Как искренно любили, как верили... Оглянись, господин хороший,.. да не туда, на жизнь свою оглянись, чего там видишь? То-то же. Много чего было, и хорошего тоже. Мне тут некоторые глаз колют бессмертием. А опыты кто финансировал? Пушкин? Плюньте в глаза тому, кто скажет, что здоровье не купишь! Плюньте и разотрите. Ещё как купишь! Да только вот вопрос, а на хрена вам вечность? Ладно мне планида такая — приходится срок мотать пожизненно — уж сколько можно этот бардак смотреть, вечно всё повторяется, хорошо хоть, что иногда в виде комедии... А вообще, что это вы тут делаете? Все ходите, ходите, да просите. Вам что, финансовый анализ сделать? Гоните ваши денежки, иначе быть беде,.. гоните их в шею, послушайте старика. А тебе, мальчик, чего надо? Ах, сказочку? Ладно, слушай. Только это очень грустная сказка, потому как правдивая:
Давно это было. Стоял на земле северской град Римов. Богатый город и народ в нем не бедствовал. Много было и ремесленников искусных, и купцов оборотливых, и хлебопашцев умелых. Но все они от первого до последнего владели воинским искусством, даже жены их и малые детушки, потому как стоял этот град на границах земли русской, да к тому же на самой главной торговой дороге из варяг в греки. И не одни только купеческие караваны по той дороге ходили, но и немало разного лихого люда шастало. Да и дружины княжеские — то туда, то обратно, то оброк собирать, то супостата бить, то от того же супостата драпать, то есть, извиняйте, планово отступать, да заманивать. И потому тому граду никак нельзя было без могучей крепости. И была та крепость целым замком на крутой горе с одной стороны, с высокими стенами да с башнями неприступными с другой, вдоль дороги. Звался тот замок Царским городом. Там и собирались жители Римова, когда случались вражеские нашествия.
В незапамятные времена жил-был в том Царском городе один мальчик. Хороший такой мальчик, добрый. Кашку он кушал, а маму не слушал. Потому как был он вегетарианец, а мама нет. Бывалоча, мама поглядит жалостливо на сыночка, да как всплеснёт ручками, как заголосит: «Ой до чего ты худенький, сынок, прямо кожа да кости! Ну-ка давай мяска парного отведай, мы ж для тебя поросеночка нашего зарезали». А невдомёк ей, родненькой, что поросеночек этот Васенька был сыночку лучшим другом, что он его с рождения воспитывал, учил уму-разуму, а вот осторожности, да хитрости не научил — как ножа вострого избежать. Так же и с курочками-уточками. Да и молочка мальчик не пил — все думал, что теленочку не достанется.
А добрым таким мальчик был, видно в батю своего, потому как тот хоть и был воеводою в городе Римове, но слыл очень добрым человеком, даж чересчур. Жители города любили его за то, но однако ж некоторые пользовались этою его слабостью, иные и без совести. Вот строят, к примеру, новую крепостную стену взамен старой, обветшалой. Так мало того, что разный там печенег норовит созорничать, пока крепость ослабла, так ещё и свой брат — подрядчик так и глядит, как бы сжульничать — подсунуть подгнившее бревно иль другу каку некондицию. А воевода и чует неладное, да неловко ему за бороденку нечестивца взять да рыльником по гнилой досточке поводить. Другой какой враз по сусалам татя наглого, да в колодочки, аль к хвосту кобылицы дикой, а этот только покачает укоризненно головой, да взор потупит — дескать, что ж ты, мил человек, поганишься так! Вот так и качал он все время головой, потому как, чего уж греха таить, попадались среди честного люда города Римова и нечистые на руку, для которых слямзить чего, что глазом мигнуть. Ну иль богатырь какой хлебнет лишку зелена вина, да храпит под лавочкой с богатырским посвистом, вместо того, чтоб как надо службу ратную служить. Али ещё того хуже — честному соседу разные подвиги учиняет бессовестно. Так воевода глянет в мордоворот охальнику, да опять же склонит голову с укоризною. К чести сказать, так и вразумлял, да ненадолго только. Вот и приходилось ему все время главой трясти, да глаза к долу тупить. Оттого и прозвище дал народ ему — Шея. Но однако ж почитали его честны люди, а уж тем паче жулики, потому как ежели какая беда наступала, так преображался наш Шея-воевода — и в огонь первым бросался, и в воду, а уж в сече и подавно не было ему равных. Соколом летал он на поле брани, валил супостатов охапками. А времена те были, как уж издревле повелось на Руси святой, да многогрешной, неласковые: не только всякий там печенег с половцем то и дело баловать начинали да разбойничать, но и князья русские промеж себя не всегда ладили, а то и вели себя хуже татарина. Все делили князья власть, да славу воинскую. Умный враг тем и пользовался.
Вот и в те года, о которых сказочка наша, было нашествие войска половецкого на землю русскую. Много крови пролилось, много горюшка сделалось, да только под Черниговом-градом разбили русские дружины незваного гостя. Спустя какое-то время возвращались понуро недобитые отряды половецкие в свои земли по широкой дороге мимо града нашего — Римова. Не до того было супостату, чтоб пытать счастья в осаде неприступной крепости. Ну, ясно дело, все жители города от мала до велика на крепостные стены высыпали. Насмехаются-веселятся, фигуры разны срамны ворогу показывают, а тот, хоть ярость таит, да вид делает, что его это вовсе не касается — не по зубам орешек-то. И вдруг грохот среди ясного неба — целый пролёт крепостной стены, густо облепленный римовчанами, рушится прям под ноги вражьему войску! Знать гнилые бревна при ремонте в основание положили — жадность хапужеская, да доброта княжеская большой бедой обернулись.
Остолбенел ворог злобный от такой удачи негаданной, да всего лишь на мгновение — с гиком торжествующем да улюлюканьем повернули они своих коней. Схватились и русичи за оружие, да куда там! И была сеча зверская, да недолгая — силы уж были больно неравные. Кто смог пробиться сквозь врага лютого, тот ушел через луга да болота в леса густые. Да только таких по пальцам перечесть, да и те все израненные. Остальные все полегли в жестоком побоище в горящем городе. Ну кроме тех, конечно, кто заранее в лесах попрятался при первом же слухе о подходе неприятеля. Среди таких и торговцы-строители непутевые оказалися. Вот стоят в лесу уцелевшие, смотрят, как полыхает город их родной, слышат половцев крики торжествующие, да вдруг видят, как бредёт по лугу заливному воевода их. Щит да доспехи на нем все порублены, непокрыта голова кровью залита, на одной руке сына держит, в другой - меч окровавленный. Подошёл Шея-воевода вплотную к землякам, увидал хапуг, глянул на них так, что те уже с жизнью распрощалися, да опять ни слова не произнес, только головой покачал по обыкновению. Затем опустил бережно сына своего на сыру землю, повесил ему на шею крест свой нательный, молвил: «не ходи по моим стопам», отвесил земной поклон живым, повернулся молча, да и пошёл твердым шагом в свой город пылающий, врагом жестоким разоряемый, бросив щит, да подхватив по пути второй меч. Более его никто не видел. И осталась от него только память недолгая, потому как Римов уже из пепелища не возродился, а немногие жители, оставшиеся в живых, рассеялись по миру. Да ещё сын остался его малолетний: хотел он было бежать вслед за отцом, да удержали его силою добры люди.
Так и остался воеводский сын сиротинушкой. Жил-был тот мальчик один. Много он бед перенёс. Но была в его жизни мечта заветная. Ни монахом ученым, ни витязем могучим, ни художником знаменитым не захотел быть, хотя и мог бы по силе своей внутренней. А вздумалось ему стать богачом несусветным. И не потому вовсе, что в юности горькой пришлось ему пережить и нужду беспросветную, и голод с холодом. «Если так люди гибнут зазря за презренный металл — рассуждал он, помня, как жажда наживы погубила его родной город, -так почему нельзя наоборот? Кольцо-то ведь круглое! Почему злато не может даровать людям жизнь, здоровье, свободу, счастье в конце-то концов? Только надо, чтоб его было много, очень много, так много, чтоб никто и ничто не смогли перешибить его силу волшебную. Почему, скажите, злато не может править миром, и править по-разумному, безо всяких там глупостей и несправедливостей? Кто богат, тот и силен, кто силен, тот и умен, кто умен, тот и добр, а как же иначе? А ещё всегда помнил тот мальчик последнее напутствие отца своего — воеводы Римова: «не ходи, сын, по следам моим», и видел сам даже слишком часто, что добротою вымощена дорога в ад. Добрым быть может себе позволить лишь сильный, а что есть сила, как не богатство?
Так и жил себе сын Шея, ведомый одной лишь целью, не зная ни любви, ни отдыха душе, ибо великая цель пожирает всю душу без остатка. Ходил он в обносках, не доедал, да не досыпал, зато приумножал капитал, честью и кровью заработанный, где хитростью, где твердостью, а где и смелостью. Любили его лучшие раскрасавицы, самые знаменитые богатыри и правители домогались его дружбы, да только не до них всех молодому богачу было, влекла его одна, но пламенная страсть. И тогда, когда стал он сказочно богат, когда вынужден был строить себе огромные замки царские да белоснежные корабли закладывать — богатство обязывает, понимаете ли: имидж — это всё; однако втихаря все ж любил он есть кашу да щи постные, а в покоях своих богато отделанных ходил в драном кафтанишке, да в лаптях, на босу ногу одетых. Конечно, достиг он своей цели желанной — богатства неслыханного, ещё бы — гвозди бы делать из этих людей. Да вот беда приключилася на старости лет ему: понял он, что напрасны все его дум высокие стремления, и что живет злато по своим, никому не ведомым законам природы. Что когда богатство даром сваливается, то и пришибить может, а когда кровно заработанное — так высасывает душу до донышка. И что сделал он по жизни большой круг, да таки пришёл, откуда начал, и стоит он по-прежнему, глядя на зарево, да вослед уходящему навек отцу.
И хотел он запить, да не пьянеет, и хотел запеть, да уж не умеет.
Вот и сказка вся, да забыл сказать, что в те старые времена в память о воеводе том была приговорка промеж людей — как в сердцах кого обругать, бывалоча посылали: «А пошёл бы ты, мил человек, ко Шею». А уж мальчика того так и просто прозвали — Кащей.