Учитель

Учитель.

С самого начала хотелось бы извиниться. Произведение писалось не то, чтобы долго, однако охватило небольшой промежуток времени и задумывалось, как нечто большее, нежели рассказ или миниатюрка. Однако после прочтение того, что получилось, я отбросил тот вариант и остановился на этом. По сути это - первое глава «полномасштабного» чтива, только переделанная и дополненная до неузнаваемости, на том и оконченная. Здесь много непонятного, поэтому, если хотите, можете это как-нибудь истолковать, но, наверное, стоит просто смириться с тем, что имеется, ибо, местами среди ровного повествования появляется редкий бред, который в последствие, ни как не объясняется, но в то же время идеально вписывается в действие, да и выглядит неплохо. Имеющийся рассказ написан не за один день, писался он под разными впечатлениями, в основном, не очень хорошими, но где-то в конце все-таки есть проблеск доброго и вечного. Настроение мое менялось, но в представленном варианте нет ничего страшного, лишь только мысли и мечты главного героя, которые он, к моей огромной радости не воплотил в жизнь. Есть в этой мешанине немножко сарказма, откровенного издевательства, попытки создать справедливость торжества. Получилось или нет - не знаю, есть то, что есть.

      В городе Барачинске в обычной школе, в обычный ни чем не примечательный четверг учитель русского языка и литературы сидел за своим столом и что-то писал.  Это было замечание в дневник.  Под его красными глазами образовались ужасные мешки. Он давно нормально не спал, то и дело просыпался в холодном поту. Этой ночью ему снились зубастые дети, которые загоняли его на дерево и стерегли там, пока он не падал вниз. Тогда изверги тащили его к костру, сдирали с него кожу, рубили на части и варили в котле, клацая зубищами и помешивая варево здоровой деревянной ложкой. В школе его все достало, к тому же, он, похоже, впал в депрессию от того, что чувствовал себя неудачником или, от того, что устал от этой жизни настолько, насколько вообще можно было от чего-то устать. Временами это состояние сменялось неким огненным, дьявольским, когда ему казалось, что в его голове сидит, по меньшей мере, тысяча человек, когда он сливался с ними воедино, происходило нечто странное из депрессивного и подавленного он превращался в  заведенного, как будто выпил очень много кофе смешанного с энергетиком или добрых несколько литров водки. Но об этом позже.
Виктор, а именно так  назвали учителя его бездушные родители, решившиеся все-таки зачать беднягу, выглядел теперь лет на сорок пять, хотя был на десяток моложе. Дописав замечание, и поставив жирную двойку, он отложил дневник, хотя хотел было распахнуть окно и швырнуть его куда подальше.

-Ну, говорите, кто еще сегодня не готов? - промямлил учитель голосом мертвеца.
Руки взлетели вверх. Виктор прикрыл глаза ладонью и вздохнул.  Он открыл журнал и взял ручку. Отыскав нужный класс, он приготовился к своему любимому занятию - выставлению отметок. Это была одна из самых привлекательных частей его работы, точнее, его самая любимая. Можно сказать, после выставления двоек он чувствовал некий подъем, испытывал катарсис, чувство высокое, ни с чем не сравнимое, чувство выполненного долга. И пускай, пускай кто-то тычит в него пальцем, смеется над ним, над его жалкой работой, квартирой, над отсутствием любящей жены, детей, машины, пусть окунают его в грязь, он уже смирился со всем этим. Все равно последнее слово за ним. Все равно им всем воздастся, Господь или Карма или Неведомые Духи со всех возьмут свое. Он им лишь поможет, поможет восстановить справедливость своим нехитрым занятием. Подумав немножко, улыбнувшись наивно и радостно, словно младенец, как в первый раз он взял ручку, почувствовал её прикосновение к его немного грубым мужским пальцам и поставил точку напротив фамилии «Алексеева». Точка была лишь прелюдией, сладостным предвкушением торжества справедливости. Он вдруг ощутил тот немыслимый невероятный подъем, словно глоток свежего воздуха. Улыбка вдруг появилось на его доселе мертвенно-бледном лице.

-Э, Вы чё делаете?! - послышался возмущенный голос.

Виктора Павловича будто огрели чем-то тяжелым по голове. Взгляд его помутился. С огромным усилием он оторвался от журнала и его страшные глаза окинули класс. Он нашел его - нарушителя гармонии. Нужно вести себя естественно, ничего не произошло, все нормально, однако внутри что-то порвали. Что-то хорошее, последнее нетронутое людьми, девственно чистое, прекрасное. При этом вот это хорошее было печенью Прометея, она потом восстанавливалось, но было все равно уже не тем.

-Как твоя фамилия? - поинтересовался педагог.
 
-Вы ответьте, че Вы с журналом делаете. Вы нам че, туда двойки хотите ставить? Да Вас выкинут из школы! Я папе все расскажу! - возмущался ученик.

-А ну пошел вон из класса! - не вытерпел преподаватель. Не вытерпел мягко сказано. Он готов был вонзить ручку в глаз этому наглецу, этому сопливому негодяю, но, всем воздастся, ВСЕМ!

-Вы не имеете право! Этого нельзя делать, так что я останусь тут. - Малолетка смешно поджал губенки и вытянул из подготовленной для этого случая пачки сигарету. Закурил. Аромат распространился по классу, все одобрительно заохали, с восхищением глядя на своего героя, на противника режима, так бесцеремонно нарушающего правила. 

-Нет, ты выйдешь отсюда, или я тебе помогу! - пригрозил Виктор, поднимаясь со стула.

Ученик не шелохнулся. Учитель подошел вплотную. Мальчик встал в стойку со словами и процедил: «Не стоит…» Виктор схватил негодника за капюшон спортивной куртки, тот начал сопротивляться, махая руками и упираясь в пол ногами. Послышался звук рвущейся ткани - оторвался капюшон. Учитель стал похож на Дьявола. Что-то блеснул в руках мальчугана. Это был кастет. Он, искривляя свое лицо в наглой усмешке, махнул им пару раз перед учительским лицом. Виктор побледнел. В считанные секунды он схватил ближайший стул и метнул его в подростка. Послышались жуткие крики и брань. Мальчик распластался на полу, придавленный стулом. Учитель подбежал к нему, разжал пальцы противника и достал кастет. Виктор поднял стул, отшвырнул его в сторону. Вскрикнул кто-то еще. Подросток застонал, глаза его расширились от ужаса, когда он понял, что учитель сел ему на грудь.
-Нет! Нет! НЕТ, НЕТ, НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА!!! - кричал парень, видя, что учитель замахнулся для удара. В руке он сжимал отобранный кастет.
-О да, да, да!!! ДА, мой маленький. Я так люблю тебя! - приговаривал Виктор, нещадно лупя ученика кастетом. Он бил его до тех пор, пока тот не перестал дышать, пока лицо не превратилось в уродливый мятый окровавленный персик.

Вся это картина живо предстала перед глазами литератора. Он сглотнул. Уставился куда-то перед собой.

-Ну и че, мы вот так и будем стоять? - Процедил подросток, усмехнулся и огляделся, чувствую на себе одобрительные взгляды одноклассников. Сказанное, казалось,  вернуло Виктора к действительности. Он живо встал, быстро направился к ученику, перехватил занесенную им для удара руку, заломал её за спину и уложил бунтующего на стол. Все заворожено смотрели на это действо. Учитель мягко, почти по-матерински проговорил:
-Успокойся, пожалуйста, не мешай мне вести урок.
-Отпусти, чувак, плохо будет! - лицо подростка стало багровым, он тяжело дышал, глаза его налились кровью.
-Как ты сказал? - Виктор засмеялся.
-Отпусти, бл*ть! - ученик сжал зубы от боли. - Пожалуйста.

Виктор отпустил руку подростка. Парень потер чудом уцелевшую руку. Учитель тут же схватил его за капюшон и выволок из класса, поспешив закрыть дверь на ключ. Он поспешно вернулся на место и занялся проставлением оценок, подарив абсолютно всем по двойке. Дети сидели тихо и злобно смотрели на своего мучителя. Виктор встал, взял мел и кривенько нацарапал посредине доски: «Изобразительно-выразительные средства языка».

-Сегодняшняя наша с вами тема это изобразительно-выразительные средства языка. - Процедил он сквозь зубы, нервно помахивая мокрой тряпкой, брызги от которой усеяли его костюм. Кто-то хохотнул. Это же так смешно: учитель, размахивающий тряпкой у доски! Виктору стоило лишь увидеть вспышку от камеры. По-звериному учитель добрался до снимавшего, который уже прятал телефон  в карман. Завладев устройством, он с радостной улыбкой на лице подбежал к окну, распахнул его, почувствовал на своем лице легкий ветерок, носом уловил особенный благоуханный  запах, какой обыкновенно бывает лишь в середине весны и с необычайной радостью швырнул «Iphone» куда подальше.  Ученик, драгоценная вещица которого вот-вот должна была разбиться об асфальт, с ужасом наблюдал за всем этим, опершись на подоконник соседнего окна. Послышался звук разбивающегося телефона и дикий вопль подростка. Красота! Улыбка образовала кривую линию на учительском лице, отражая счастье и беззаботность. Он, казалось, в этот момент мог расцеловать любого, он словно подпитывался ужасом и болью, которые исходили от них, от этих алчных и бездушных тварей. Как приятно было видеть эти глаза, полные слез. Как приятно было видеть эти искаженные лица. Это пик триумфа, верх наслаждения. А когда у них что-нибудь ломается: телефоны, приставки, планшеты, путаются наушники - это просто кайф.

-Зря Вы так, могли бы просто сказать мне. Зачем же, зачем же было?... - подросток вдруг разревелся, словно младенец. - Знаете, сколько он стоит? Это, это, наверное, год вам надо работать или два, ни пить, ни есть, не покупать одежду, ни на что не тратиться. Мой папа Вас по судам затаскает!
-Ну и пусть! - глаза Виктора сияли. Он засмеялся, истерично и пронзительно. - Ты, наверное, хочешь уйти? Я могу отпустить тебя домой, если ты не против. Пожалуйся своему папочке, пусть он приедет, разберется со мной.
-Вот увидите, он приедет. Приедет, приедет и ты кровавыми слезами умоешься, ублюдок. - Всхлипывая, сказал пацан.
-Пусть так. Позвольте я открою дверь пред такой важной особой. - Учитель вприпрыжку подбежал к двери, вставил ключ, повернул, потянул за ручку и с жизнерадостной улыбкой дружелюбным жестом предложил подростку покинуть класс. Парень еще всхлипывал, не успел он переступить порог, как учительская нога предательски подставила подножку. Плакса не удержался, по инерции полетев вперед. Он упал на не так давно вымытый пол, резко вскочил, утер кровь, пробормотал нечто нецензурное и поспешил удалиться. Виктор на этот раз не стал закрывать дверь. Он вышел к доске, не переставая улыбаться. Дети находились в замешательстве. Учитель, казалось, чего-то от них ждал.

-Вам, наверное, кажется, что я сделал что-то не так? - наконец произнес он. - Вы не бойтесь, у нас демократия. Можете меня покритиковать. Кто-то хочет что-то сказать?
-Вы не имеете права так поступать с личной собственностью другого человека, а также, позволяете себе выгонять учеников из класса, к тому же ваше рукоприкладство. Считайте, Вас уже уволили, я иду к директору. И думаю, что не я одна. Кто со мной? - произнесло вульгальрного вида создание, напоминающее то ли проститутку, то ли доселе никем не виданное животное, которому  местные неформалы усердно и долго разукрашивали лицо краской.
-А теперь послушайте меня. Я видел в гробу директоров и завучей, и клал на ваших богатых бандитских папочек, идите хоть в ООН,  в международный суд жалуйтесь. Я вас всех отпускаю и всех вас ненавижу, можете валить отсюда нах*р на все четыре стороны, чтобы я вас больше не видел никогда. Прощайте. ВСЕ! - Дети быстро встали и ломанулись вон из кабинета.

Виктор облегченно вздохнул. Достал пачку «Примы». Закурил. Раскрыл окно пошире. Ему стало хорошо, комфортно. О чем еще можно было  мечтать, когда ты сидишь в тишине, взгромоздивши ноги на стол, покуривая, пуская носом колечки дыма? Красота. Жизнь определенно удалась. Никто не тревожит, не трясет, не учит, не беспокоит, не бьет, не выгоняет, короче, никто не знает о том, что ты есть, где ты есть и зачем ты есть. Стало быть, никому нет для тебя никакого дела, ты никому не нужен, ты свободен и от этого счастлив настолько, насколько только может быть счастлив человек, у которого нет ни смысла в этой жизни, ни цели, никого и ничего. Есть только те, которые тебя не любят и не ценят, и которым ты сгодишься лишь тряпкой для вытирания грязных ботинок или туалетной бумагой, назначение которой не стоит разъяснять. Он вдруг на мгновенье вспомнил школу его времен. Перед глазами предстал невзрачный и неправильный класс, где каждый был таким ненастоящим, смешным и очень-очень тупым, не по-детски, не как маленькая собачка, не Винни-Пух, а тупым, по-другому и не скажешь. Как им чего-то удалось в этой жизни, достичь, сделать, кем-то стать? Почему он остался в стороне, на самой обочине паршивой дороги под названием жизнь? Почему кто-то скупил почти весь город, у кого-то успешный бизнес, кто-то вообще в Москве, гребет деньги лопатой или является жирным, довольным жизнью депутатом? Кто виноват в том, что это не он? Как его зовут и где этот виноватый живет? А может всех их наказать? Всех этих тварей, этих ненастоящих маленьких бедных душой людишек?  Он всегда все делал правильно и жил правильно, жил не для себя, жил ради идеи, ради цели, что что-то еще можно сделать, не так все плохо, как многим кажется. Не стоит падать духом. Но что-то случилось с ним. Он как будто надломился, как будто что-то поломали в его душе, порвали, облили грязью, изнасиловали, испортив все то, светлое и непорочное, девственно чистое, все то, что хранилось в его душе. И он, будучи бойким, молодым и горячим, превратился вдруг в старика, старика душой. Теперь, пожалуй, это начиналось с его телом. Оно старело, увядало, угасало. Гибло. Теперь он старался не изменить мир, а самому не измениться. И он проигрывал. Проигрывал в этой страшной кровавой битве. И самое главное, что пугало его, он не знал, с кем воевал… с самим собой, скорее всего. Но временами все же что-то происходило, нечто стучалось внутрь, внутрь тюремной камеры с искореженной душонкой, пытаясь  донести что-то, что-то показать, объяснить. Но стучалось не в то время, стучалось, когда не слышали, когда не хотели видеть и понимать.
Минут через пятнадцать прозвенел звонок. Снаружи стало громко: зашумели, забегали, заорали. Все как обычно. Пару раз распахивалась дверь кабинета - внутрь запихивали какого-нибудь бедолагу, который тут же начинал лепетать какие-то глупые извинения или всего лишь злобно кидал на Виктора свой взгляд. Учитель будто отключился, впав в некое непонятное состояние. В это время кто-то светлый, большой и хороший попытался проникнуть в него, хотел объяснить, что делать и как дальше жить. И вот, Виктор был уже готов в к пониманию этого важного и высокого. Он никого не видел и не замечал и если бы в это мгновение в кабинете появились мертвые неупокоенные души и начали выть и стонать, как живым не снилось, он бы не шелохнулся.  Как бы там ни было, неупокоенные души не появились, зато дверь кабинета отворилась и внутрь вошла очень вредная барышня, которая всегда плохо действовала на него, с самого первого дня в этой злополучной школе, в нем в тот самый момент появилось ненависть к ней и таким как она. Поэтому он очень быстро пробудился, отогнав озарение, послав его куда подальше, встрепенулся, покосился на Клариссу Игоревну, худосочную дерганую блондинку с отрешенным взглядом и нередко, от нервного напряжения, с легка подергивающейся головой. Её не любили дети, но и учителя не жаловали. Она всегда была со всеми в ссоре, всегда в оппозиции. Виктора это не устраивало, поначалу, он был похож на нее, но любил детей, процесс их обучения. А затем пошло отторжение. Отторжение от всех: от остальных учителей, детей, этой школы. Поэтому он поменялся. Стал относиться ко всему критически, злобно, недоверчиво. Перестал общаться с преподавательским составом, ходил угрюмый и нелюдимый, в одиночестве и без поддержки. А потом просто понемногу начал забивать. Забивать на просьбы, на приказы, на дела и постепенно совсем скатился. Вот тогда-то и началось все это дело с Клариссой. Пытаясь подняться на его жалких останках в коллективе, она каждый раз при виде его, начинала отчитывать Виктора, при чем старалась делать это на глазах у других учителей, перед директором, детьми. Он злился, но терпел, потому что не любил, да и не хотел воевать, считая все это глупостью вышедшей из ума стервы. Он не хотел опускаться до её уровня, вести игру по её правилам, чем злил эту истеричку еще больше.

-Вас вызывают к директору! Поторопитесь, он не намерен ждать кого-то там… - Кларисса задрала голову и громко фыркнула.
-О, Кларисса Игоревна, дорогая моя, с каких это пор директор использует тебя в качестве посыльной? Неужели тебя понизили в должности? Смотри, не зли босса, плохо лижешь задницу, скоро и вовсе будешь драить унитазы. - Виктор встал со стула и пустил её сигаретный дым в лицо, наблюдая за тем, как его собеседница, прокашлявшись, выпучила глаза.
-Вы же в школе! Бросьте сигарету! Немедленно!
-Не-а.
-Между прочем, как Вы со мной разговариваете? Со своими друзьями-алкашами так будите говорить, а здесь не надо мне! У меня урок, убирайтесь вон из кабинета! Я Вас уничтожу, вот увидите! - Её затрясло, глаза вылезли из орбит.
-Хорошо, хорошо. Пойду, передам директору привет. - Виктор злобно улыбнулся и, пританцовывая, направился к выходу.

Директора часто называли Брюс. Возможно, что из-за разреза глаза и того, что тот в юности увлекался восточными единоборствами, а возможно из-за настоящего имени - Борис. Как бы там ни было, это навсегда останется загадкой. Сегодня он был в скверном расположении духа. Этому способствовало несколько факторов: жена просила шубу, сын просил новый телефон, скоро приезжала ревизия, которая могла вскрыть его темные делишки. Еще и эти дети. Фу! Прибежали с доносом на Виктора. Якобы он их обижает, айфоны выкидывает из окна. Клевета. Довели, наверное, человека. Но поговорить с ним стоит, может, дать отпуск, на немного. В дверь постучали.

-Войдите! - Брюс прокашлялся, принял важный вид.
-Борис Артемович, я к вам.
-Да, да, Витя, проходи. Чего хотел?
-Уволиться по собственному желанию.
-В связи с чем? - директорское лицо помрачнело.
-В связи с нервным истощением, депрессией и всяком таким прочим.
-Отработаешь две недели. По-другому нельзя. - Борис Артемович протянул бланк.
-Тогда увольняйте.
-Ну нет!
-Увольняйте! - крикнул Виктор.
-И уволю, будешь кричать уволю. -  Строго произнес директор, раскрывая дверцы шкафа и доставая оттуда бутылку и в придачу к ней две рюмки. - Где-то здесь была у меня банка хорошеньких домашних огурчиков. На водке сделанных, между прочем.

Нельзя сказать, что Виктор пристрастился к выпивке. Нельзя сказать, что он вообще мог к чему-нибудь пристраститься. Все это было так: баловство. И курево, и алкоголь. У него не было зависимости, хотя, скорее всего, это он так считал. А может и вправду он алкоголик? Надо гнать от себя эту мысль. Всего его друзья, спившиеся, умершие от пьянки сперва приходили к этому и ставили на себе крест. Считали, что им конец. Пей, не пей - все равно. Поэтому он этого так боялся. Опять-таки, он всегда любил посиделки с директором, хоть тот и считал его никем - себя выше не ставил. Единственный нормальный человек в школе был. За это Виктор его уважал, хоть и позволял себе временами резко высказываться о нем. Может, это было и незаметно, учитель всегда раскаивался после нелестных слов. Выпивали они не то чтобы часто, так, изредка. Директор убегал от проблем. Если бы Виктор делал также, вся его никчемная жизнь, являющаяся одной огромной проблемой, превратилась бы в беспробудный запой. С проблемами все справляются по-разному. Кто-то пьет, кто-то наркоманит, кто-то ищет острых ощущений по средствам чего-нибудь экстремального. Учитель же все накапливал в себе, впитывал, как губка, до того момента, когда начинало течь через край. Тогда он брал отгул, запирался в квартире и начинал буйствовать. Разваливал вещи, драл обои ногтями, кусал и царапал сам себя, бегал туда обратно, кричал, матерился, пока не перегорало. Когда все проходило, он обретал душевный покой, саживался по-турецки посредине устроенного им хаоса, курил сигареты, одну за другой, и продолжал сидеть, пока не затекали ноги. Стоило учителю сейчас подумать об этом, как Виктор вспоминал, что уже давно не было ничего такого. И это настораживало. Последнее время с ним случались странности, как, например, сегодня. Что-то входило в него, вселялось, и он становился другим человеком. Как будто кто-то сидел в нём, владел его телом, отодвигая личность на другой план. Виктор становился лишь наблюдателем. Эта сущность, однако, не желала ему зла, напротив, была приветлива и пыталась установить контакт с его сознанием. Непонятно по какой причине ей доселе это не удавалось, но она пыталась - это точно. В общем, пока Брюс искал закуску, голова Виктора была забита всякой, как ему казалось, чушью. Наконец Борис извлек аж из сейфа банку маринованных грибов:

-Кажется, это грузди… - пробормотал директор, отвинтив крышку банки и хорошенько нюхнув запах содержимого. - Сойдет!
-А ну ка, - Виктор протянул руку, и Брюс передал ему банку. - Дай я, я ведь все таки грибник. - Понюхов, учитель поморщился, поставив соленье на стол. - Кажется, поганки.
-Ничего страшного… - Борис потер руки, глаза его загорелись; он странно хихикнул, откупоривая бутылку.

Первая рюмка пошла хорошо. Виктор закусил, на что директор лишь презрительно фыркнул, мол, «после первой не закусываю». Слово за слово, началась беседа. На учителя полились проблемы Бориса. Жена-дура, сын-раздолбай, ревизор-злодей - все это смешалось в голове литератора и пред ним предстали зловещие образы: сын-ревизор, жена-раздолбай, злодей-дура. Эти три странных персонажа вдруг оказались рядом. Один, тот, что сын-ревизор - маленького роста, прыщавый очкарик, однако, при костюме и злобном взгляде пил что-то напоминающее кофе, только оно было оранжевого цвета, и из чашки струился вверх нездоровый розовый дымок. На чашке была нарисована буква «А» в букве «О». Жена-раздолбай была более странным существом. Хрупкая женщина, болезненного вида с растрепанными волосами, кольцом в носу и шипами, врезанными в лоб. Она отхлебывала «Скотч» из горла и одновременно курила, выпуская дым через уши (никто не знает, как это возможно, но, тем не менее), а затем, в её руках вдруг откуда не возьмись, взялся магнитофон. Она нажала пару кнопок; загремел метал, повсюду засверкали огни, кто-то волосатый запрыгал по кабинету, надрывисто крича, ломая гитару об пол. Внезапно все стихло и остановилось. В воздухе повисло напряжение. Кто-то защелкал пальцами, заколыхались шторы, заиграл джаз. Шторы распахнулись - за ними оказался зеленый кабриолет. В машине, прикрывая лицо страшной пластилиновой маской, сидел третий персонаж: злодей-дура. Он вдруг расхохотался, защелкал пальцами, открыл дверь кабриолета и направился к Виктору, цокая каблуками по директорскому кабинету. Затем злодей снял туфли и швырнул их в окно, на улице кто-то вскрикнул; туфли влетели обратно, они почему-то горели. Кабинет охватило пламенем. Виктор попытался встать, но не смог. По комнате заметались образы. Кто-то выл, кто-то кричал. Брюс внезапно  полысел и стал похож на своего накаченного голливудского тезку. На нем тут же появилась черная от грязи майка, в руках очутился пистолет и он начал стрелять по образам, мечущимся по кабинету. Вдруг все исчезло - остался только учитель, окруженный огненным кольцом. Становилось жарко, пот ручьями стекал с Виктора - огонь подбирался все ближе. Вдруг появилось лассо. Оно обхватило учителя за шею и потащило сквозь огонь непонятно куда. Его волокли по земле, затем, лассо испарилось, и пред Виктором предстал образ грозного ковбоя из старых фильмов. Лица не было видно, незнакомец лишь успел сказать: «Пузико по земле волочится… ножки стер…». После этого Виктор оказался в каком-то чистом-чистом, белом-белом и очень прекрасном месте. Там были образы. Все сидели молчаливо, глядя в одну точку, и пускали по кругу Трубку Мира.
-Это. - Сказал злодей металлическим голосом.
-Твое. - Вставила жена.
-Спасение. - Добавил сын.
-Или. - Продолжил злодей.
-Твое. - Подхватила жена.
-Проклятие. - Влез сын.
-Не беги от него. - Монотонно произнесли все вместе. - Дождь поможет. - Образы передали Виктору Трубку. Он вдохнул, едкий дым полностью наполнил его легкие, учитель тут же закашлялся: появилась жуткая боль в глотке и груди.

Виктора куда-то везли. Он приоткрыл глаза; невзрачный коридор, наполненный какими-то обеспокоенными людьми в белых халатах; пахло больницей, да и являлось, собственно, больницей. А как же он едет? Не уж-то к его ногам приделали колесики? Ах, это ведь каталка. А вот и санитары, молчаливые угрюмые дядьки. Что же он тут делает? Нужно прислушаться к себе, к ощущениям, что-то должно было измениться. Во рту пересохло, вкус горечи на языке, голова трещит - похмелье. Так, а что было вчера? Вообще когда это «вчера», если сегодня  непонятно какое число? Много вопросов. А что было в последний раз?  Выпили по рюмке с Брюсом, а дальше - ничего. Кто-то из врачей, проходивших рядом, защелкал пальцами. Пред глазами Виктора вдруг предстал зеленый кабриолет и шторы директорского кабинета. Да, он вспомнил. Какое же это был странный сон: неведомые образы, пожар в кабинете, раскуривание Трубки Мира. Было над чем подумать, хотя, учитель видимо уже понял, что в банке были галлюциногенные грибы. Вдруг каталка остановилось - санитар, который вез её спереди, по-видимому, открывал дверь. Второй детина вдруг грубо постукал холодной здоровенной Виктора по щекам: «Просыпайся, мужик!» Оба санитара вдруг подхватили преподавателя под руки и хорошенько швырнули его вперед. Он вылетел из черного хода, больно ударившись затылком об стену. Из глаз словно посыпались искры. Голова затрещала; Виктор застонал, потирая рукой ушибленное место. Учитель посмотрел на свою руку; она была в крови. Это ничего страшного, с ним ли не бывало. Случалось и так, что чуть ли не проламывали череп. Он вдруг огляделся вокруг и понял, что сидит, растрепанный и грязный, пропахший табаком, потом, больницей, в грязной одежде, ночью, на свалке медицинских отходов, да к тому же, ничего не понимает. Однако видимо оттого, что он к тому же ударился головой, Виктор решил в таком виде, да еще и ночью отправиться для выяснения причин произошедшего прямиком к Брюсу.

Больница была на другом конце города, поэтому дорога предстояла не из легких. Идя ночью, по самому криминальному из всех криминальных городов: Барачинску, можно было легко потерять оставшееся здоровье, деньги и телефон. Здесь били просто так за то, что косо смотришь, или за то, что не смотришь, за то, что ты вообще еще есть и куда-то можешь смотреть. К счастью для Виктора, у него не было ни телефона, ни денег, а здоровья своего он никогда не жалел, к тому же гопники обычно шарахались от всяких грязных оборванцев, считая их самыми опасными представителями общества, так как эти самые оборванцы обычно были больны чем-нибудь очень страшным и на редкость заразным. Именно поэтому нашему учителю ничего не угрожало. Те, кто осмеливались подойти к нему и вдохнуть носом «чудесный» аромат, исходящий от мужчины, тут же бросались прочь. Виктора немного шатало, именно поэтому он пару раз свалился все-таки в лужу, но все равно вставал, отряхался, матерился, как должен уметь каждый заправский учитель русского и шел дальше. Все что он видел удручало его: нескладные бараки с рядом стоящими сортирами, от которых несло испражнениями за версту, контейнера с мусором, опрокинутые урны, бродячие облезлые голодные собаки, ширяющиеся наркоманы, нализавшиеся «боярышника» бомжи и бичи, мрачное небо, тусклый свет фонарей, заблеванные тротуары, загаженные подворотни.  Учитель посмотрел на небо. Громадные тучи наползали со всех сторон, здоровенными ручищами пробуя схватить бледное пятнышко - Луну, дул ветер, заставляя верхушки деревьев мотаться из стороны в сторону, где-то далеко недовольно забасил гром, сразу же после того как небо потрескалось молниями. Витя, несмотря на всю свою усталость и огромное желание прикорнуть где-нибудь, около теплотрассы в обнимку с каким-нибудь бомжем, продолжал идти. Загромыхало сильнее, Зевс гневно кидал молнии на ненавистных ему людишек и радостно заливался смехом. Виктор перешел на бег, но через несколько метров споткнулся, свалился, проехался мордой по грязи, хотел было встать, но упал лицом во всю ту же грязь и заплакал. Он не плакал давно, быть может, целую вечность, быть может, с прошлой жизни, где он наверняка был кем-то очень нехорошим, злым и богатым и однажды просто убил простого учителя, в результате чего ему теперь и мучиться на свете этом, искупая грехи, проходя круги Ада, если хотите… у меня на этот счет другое мнение. Слезы будто бы облегчили его, он истекал ими, истекал всем, чем мог: этой поганой жизнью, собой, всем этим миром - и постепенно очищался, становился лучше. И стало легче. Стало действительно легче, вдруг все вокруг куда-то пропало, подевалось, превратилось в нечто легкое, свежее, привычный мир исчез на мгновенье и представился каким-то прекрасным, необычным, не тем, каким все привыкли его видеть, а каким-то ослепительно девственным и непорочным. Виктор встал, вытер грязь с лица рукавом куртки, осмотрелся и понял, что безмерно счастлив, счастлив от всего того, что прежде доставляло ему лишь одно мучение. Правда, теперь он не знал, что делать дальше, не пойдешь же к Брюсу с широченной улыбкой на лице. Об этом он не подумал, да и не мог думать ни о чем. Голова стала ватной, стерильной, ничем не наполненной. Тогда его ноги повели его куда-то во дворы, где он, безмерно счастливый, бредя под дождем, спотыкался об пустые бутылки, наступал на наркоманские шприцы, валявшиеся тут и там, давил собачье дерьмо, распинывал кошачьи жилища, сооруженные сердобольными старухами. Он забрел в какую-то подворотню с нагромождениями из картонных коробок, где с дикими криками на него, сжимая в руке горлышко побитой бутылки, бросился кто-то косматый. Виктор лишь направил на него руку, существо остановилось, впервые за несколько лет видя по-настоящему счастливое лицо, потом вдруг упало на колени, замолилось и расплакалось, выронив свое оружие, вытирая глаза руками. Дождь усиливался, учитель положил свою руку на плечо бедолаге и они направились к коробкам, где укрывшись от ливня, Виктор всю ночь читал проповеди. Из него выливалось и текло столько всего доброго и хорошего, что самый добрый человек в мире начал бы кусать себя от зависти, он говорил настолько умные и мудрые вещи, что знатоки всех времен и народов попытались бы покончить с собой. Тогда он был Богом, Богом для всех: для себя, для этого бомжа, для всех жителей планеты, которые в это время просто существовали, не подозревая о том, что же творится на этом свете, что происходит там, в этом всеми забытом грязном поганом месте. Виктор говорил, не умолкая, будто бы кто-то тихонько нашептывал это ему на уху, говорил, не переставая, потому что не в силах был прекратить речь, говорил до самого утра, пока не заснул там, в этой грязной коробке, в подворотне, с вшивым бомжем в обнимку. Учитель спал и видел чудесный сказочный сон, где он общался с кем-то хорошим, большим и очень добрым. Этот кто-то открывал ему тайны мироздания, показывал и рассказывал об устройстве и тайнах мира, о смысле жизни, смерти, всего сущего, что есть на свете, про вещи хорошие и не очень, про жуткое и милое, про все-все-все… про то, как этот добрый и большой пытался достучаться до него, войти, показать, что все вокруг не так плохо, что вот, вот она - частичка хорошего, доброго, вечного.  А когда Виктор проснулся и вылез наружу, когда первый солнечный свет забрезжил, радую глаз, то учитель все забыл и мир остался все тем же, таким же, как и был, ведь ничего не изменилось. Абсолютно ничего.

Февраль/март 2012 (в виде главы одноименной незаконченной повести http://www.proza.ru/2012/01/31/338) - 7 апреля 2014. Всеобщая Хаотичная Вселенная, Галактика Млечный Путь, Солнечная Система, Земля, Российская Федерация, Красноярский край, город Ачинск, Голова, Кто-то Нашептывал. Версия редакции от 10 апреля 2014 года.