Они вошли тихо, за добычей... За ней. Их было не пятеро…Их было трое…
- Почему их трое? – обливаясь холодным предательским потом, с тупым, звериным испугом думала она, съёжившись и, словно уменьшившись в своих человеческих, земных размерах, задеревеневшими, почти каменными кистями рук намертво сжимая чёрную пластмассовую рукоятку большого, дрожащего кухонного ножа…
Она стояла, вдавливаясь дрожащей мокрой спиной в холодную белую стену, спрятавшись за открытую настежь, почему-то обшарпанную, омертвевшую дверь в кабинет музыки новой, только что отстроенной школы. Голосовые связки в пересохшем, першащем, перехваченном пульсирующей болью горле, словно обмотанном колючей проволокой, горели и ныли, не в силах не только произвести членораздельно слово, но даже выдавить простой мычащий звук.
Они молча заглянули под парты, во встроенные шкафы, зачем-то приподняли крышку пианино. К двери даже не подошли. Значит, больше не чувствовали Алину, не ощущали. От злости даже разбили люстру. Порычали, поклокотали, повыли, поразмахивали блестящими острыми ножичками... И ушли быстро, оставив одного сторожить, того самого, психопатного. От скуки и наглости он задремал, сев за учительский стол и положив голову на руки.
- Неужели же Вам никогда никого не хотелось убить?! Мне жалко вас, Вы не любили…, - вдруг услышала она откуда-то издалека, изнутри, сквозь ватную усталость свой собственный, непонятно к кому театрально обращенный голос… И ей хотелось…, ох, как хотелось убить…, безумно, зверски.
Она, выждав время, на цыпочках выбравшись из укрытия, беззвучно и осторожно, словно скользя по канату, подкралась к нему и сладострастно приставила нож холодным, зазубренным остриём к его шее, сбоку. Она жаждала видеть его лицо, его испуганную, искажённую болью рожу…Он, очнувшись, вскинул голову, пытаясь вскочить, но она надавила сильнее, сталь легко проткнула мягкую, эластичную кожу, и он, отшатнувшись, упал со стула…
- За что, за что? Не надо! – кричал он, дёргая плечами, словно пытаясь выпрыгнуть из своего собственного тела.
- За то, - выдыхала она, всё сильнее нажимая коленом ему в пах, чувствуя исходящее тепло его тела и мерзкий, гнилостный, запах изо рта. Глаза его были маленькими, чёрненькими, их хотелось выковырять, в них гнездился отвратительный болезненный ужас. Они плакали, словно мочились…
Она воткнула нож ему в горло, потом ещё. Он рычал, булькал, как болотный газ, выпуская воздух разорванным кадыком, открывал рот, пытаясь вдохнуть, дёргал бесполезными уже руками и смешно дрыгал короткими волосатыми ногами в одном, как-то ещё держащемся на большом пальце правой ноги шлёпанце. Его кровь, густая, липкая, изрыгнулась горячим фонтаном в её восторженное, опьянённое мщением лицо, доставляя ни с чем не сравнимое физиологическое, почти сексуальное удовольствие. Кровища пропитала её белую блузку и медленно стекала в глубокую ложбинку между грудей. Через несколько секунд он дёрнулся в последний раз и затих, застыв на полу в нелепой изломанной позе. Голова свисала набок, как у игрушечной тряпичной куклы. Посреди комнаты в остывающей луже одиноко стоял потерянный шлёпанец.
- Третий из пяти, - ухнула в её мозгу вернувшаяся память, - на земле очередным чуркой теперь меньше…
…Она тут же - во сне обессилела и дальше снова спала без сновидений. Недели на две они покинули её возбуждённую головку. Но она знала, что они вернутся…До утра ещё оставалось время.