Сын с отцом да сын с отцом... рассказ

               


Я живу очень плохо. Все кругом люди-человеки  живут хорошо. Вот, например, идет впереди папа с сынком за руку, и сын спрашивает:
- Папа, из чего сделан снег?
- Из воды. – отвечает папа.
- А как он получается из воды?
- Ну… Это сложно. – отвечает папа. – Мелкая вода летит с неба и замерзает. Вот и получается снег.
Я потихоньку еду за ними, смотрю на снег, на небо, и  мне очень плохо. Я, конечно, не плачу, потому что мне не больно, но ведь я не сам узнал, из чего сделан снег. А как мне узнать? Мои санки заворачивают на нашу улицу. По ней ходит трамвай. Я не знаю, почему трамвай ходит, ведь он на колесах. Вот и сейчас трамвай идет. Я поворачиваю голову назад, наверх и показываю своему папе пальцем на трамвай:
- А! – только и может сказать мой рот.
- Да, трамвай. – говорит папа. 
Мне очень плохо ночью, когда я просыпаюсь и ничего не вижу. Мне не больно, но я плачу. Утром я тоже плачу, и даже, когда мама обнимает меня и гладит, я все равно плачу. Если бы не мама, я бы плакал очень громко. Она ходит со мной по комнате и говорит: « Ты мой маленький. Я тебя люблю». На глазах моих вода от слез, и я вижу стол, а на столе тарелки и чашки, только все кривое из-за воды в глазах. Я перестаю плакать и просто смотрю на кровать или на игрушки на маленьком столике.
- Хочешь кушать? – спрашивает мама, и мне снова становится плохо. Я не люблю свой рот и голову. Если я хочу кушать, или не хочу, мой рот только и может сказать:
- М-м.
- Скажи «мама». – просит меня мама. Мне становится очень, очень плохо и я убегаю к маленькому столику с игрушками.
Когда приходит папа, он улыбается и спрашивает:
- Как дела? – Мне очень радостно, я смотрю на него глазами, но мой рот ничего не может сказать.
Я бегу к ящику с игрушками и достаю колесо. Руку с колесом тяну к папе:
- Ка-а! – только и может сказать мой рот.
- Колесо. – говорит папа. -  Это колесо.
Мне опять становится грустно, но я не плачу, потому что когда я плачу, папа перестает улыбаться.
Я убегаю к кровати и начинаю катать по ней желтую машинку.
Я уже все знаю. Меня зовут Игорь или Игореша. Мою маму зовут – Оля, а папу – Витя. У меня есть деда и баба. Когда деда спросил мою маму, почему меня назвали Игорем, она сказала, что ей очень нравится Игорь Косталевский. А папа сказал, что это еще в честь князя Игоря. Я не знаю, кто такие – эти люди-человеки. Наверное, хорошие, как мама, папа, баба и деда.
Еще у меня есть брат. Это такой очень маленький человек. Когда мы гуляем по улице, там много маленьких человеков. Это дети. Я люблю смотреть на них. На брата я смотреть не люблю.  Его носит мама на руках, а мне хочется, чтобы она носила меня. Я подбегаю к ней, тяну руки и делаю лицо, как будто сейчас заплачу. Она берет меня на руки и носит вместе с братом. Потом ставит меня на ноги и говорит:
- У меня болит спина. Поиграй, ты уже большой.
Раньше я из-за этого плакал, а теперь не плачу. Стою, стою и пойду  к маленькому столику. Могу рисовать карандашом. Могу смотреть картинки. Я знаю солнце, дом, машину, дерево, елку. Много всего знаю. Но все равно люблю спрашивать обо всем маму или папу. Я показываю на солнце, но мой рот говорит только:
- А?
Мама говорит:
- Солнце.
Я показываю на собаку и спрашиваю:
- А?
- Собака. –говорит мама. – Ав-ав.
- Ав-ав. - повторяет мой рот и я смотрю на маму глазами, как ей понравилось, как я сказал. Хотя я знаю, что это не я сказал, а мой рот и поэтому мне не очень радостно.
Мой папа сразу научился у меня, как надо спрашивать про картинки. Он показывает на елку и спрашивает:
- А?
Я не могу сказать «елка», но  двигаю головой так, как-будто сейчас правильно все скажу. Я продолжаю смотреть на елку и говорю:
- А-тя.
- Правильно.- говорит папа и я очень удивляюсь, улыбаюсь и смотрю на него глазами. Он тоже улыбается.
-А? – спрашивает папа и показывает на трамвай.
- Ка-тя. – Мой рот опять говорит что-то не то, но я не обращаю на него внимания. Лучше я просто буду правильно кивать головой или наклонять ее так, как наклоняет папа, когда отвечает.
Иногда папа долго смотрит на меня и ничего не говорит. Тогда я иду катать желтую машинку.
Я знаю у себя нос, глаза, живот, ноги, попу, писю. Больше всего я люблю у себя глаза. Они очень быстро все видят. Мне даже кажется, что они видят все сразу, и им ничего не надо говорить. Вот я еду на санках и вижу сразу тропинку, дяденьку с сумкой, а вон дальше – трактор гребет снег. А на доме буквы «О», «А», много букв, мне они все нравятся, но особенно «Сем-м!». Еще я люблю свои ноги.  Они быстро бегают. Я люблю бегать по снегу. Но когда я бегу быстро-быстро, то  падаю и прямо в снег глазами.
Когда папа приходит с работы, я очень радуюсь. Я хочу показать ему крепость. Мы ставили ее вместе с папой, а потом я научился ставить ее сам. Я хочу показать, как я ее поставил, но мама долго не пускает папу в комнату. Заставляет его мыть сапоги, потому что она намыла пол. Он долго не идет, а я стою у маленького столика, смотрю на крепость, в дверь, где моет сапоги папа. Крепость мне уже не нравится. Папа идет на кухню и рассказывает маме про свою работу. Он и люди на его работе делают трубы.  Они сделали очень большие трубы, и они не входят в дом. Мама говорит папе, что трубы надо делать меньше. Крепость мне уже совсем не нравится и я сбрасываю ее  на пол. И очень не нравится мой брат на руках у папы. Он заходит с ним в комнату, и мне хочется плакать. Но я уже не плачу, потому что, если я заплачу, папа будет меня ругать.
И тогда я точно заплачу. И буду плакать громко-громко. Мама с папой будут говорить мне:
- Ну что ты плачешь? Не плачь.
А я не знаю, как не плакать. Рот сам плачет и кричит. Мне так плохо, что я бью рот и голову рукой.
Папа говорит, что это я «истерю». Я не знаю, что такое «истерю».

Раньше мне было всегда хорошо.  Вокруг меня были «ати», « ляги», «олы», « мапы», много чего было. Я на все это смотрел, мне было весело, и я смеялся. Потом я узнал, что «олы» - это стулья, «лягу» - это гулять. Я очень полюбил гулять, но очень не люблю одеваться и плачу, но не громко. Я не «истерю». Потому что гулять – это очень-очень хорошо, а одеваться – просто плохо.

Когда папа приходит с работы, я бегу к двери и кричу:
- А-па!
Мама говорит папе:
- Сразу снимай сапоги. Я намыла пол. Игореша падает руками.
- Да я и так снимаю. – говорит папа.
- А чего ты на меня кричишь? – говорит мама.
-Ничего я на тебя не кричу. – говорит папа громко.
Потом они замолчали, а я пошел в комнату, встал боком, ухом к маме с папой и стал смотреть на стул и на кровать. Иногда я смотрел на них, как они разговаривают.
Недавно я полюбил свои руки. Я могу карандашом крутить на бумаге колесо и солнце. Могу крутить  в воздухе рукой. Когда я вижу машину и у нее круглые колеса, и кручу рукой сильно-сильно. Когда я вижу солнце на картинке, я показываю папе или маме на солнце, кручу рукой и говорю:
- А!.
- Правильно, солнце. -говорит мама, а папа говорит:
- Солнце, а не «А».
Еще у меня есть баба и деда. Когда к нам приходит баба, я очень громко кричу : «Гы-Гы», радуюсь, и мой рот говорит:
- Ба-ба!
Все кругом радуются, а я на всех смотрю.
Потом приходит деда. Я опять громко радуюсь: «Гы-Гы» и мой рот говорит:
- Ба-ба!
Мама говорит:
- Не Баба, а Де-да.
Я  смотрю на деду, и сам вижу, что это не Баба и улыбаюсь. А деда тоже улыбается и говорит:
- А я вторая баба. У Игорехи -  две бабы, да Игореха?
Мне это так понравилось, я обрадовался и стал всех называть «Ба-ба». Теперь у меня: баба-мама, баба–папа, баба-баба и баба-деда. И есть еще одна баба. Ее все называют бабуля. Брата я не называю баба, потому что он маленький и ему все равно.
Больше всего я люблю гулять с дедой и бабой. Я им показываю, как я захожу по лестнице на горку. Как хожу по доскам. Я подхожу к краю горки, там где доски кончаются и ставлю ногу над пустым место, где внизу уже снег. Там стоит деда, тянет ко мне руки и кричит:
- Нельзя! Нельзя сюда. Бабушка держи его!
Мне весело. Я знаю, что туда шагать нельзя, ведь там нет досок, а деда не знает. И я смеюсь.
Потом я поворачиваюсь и иду по другим доскам к другому краю горки. Туда бежит по снегу деда и опять боится, что я шагну. Это очень смешно и весело.
Потом мы приходим к нам домой, и мама говорит, чтобы все снимали обувь прямо у двери, потому что она намыла пол. Деда и баба стоят прямо на пороге и снимают ботинки. Они не помещаются вместе и что-то говорят друг другу шепотом. Но я не слышу.
Потом мы играем на маленьком столике или на кровати. Баба, которая баба, опять спрашивает меня:
- Игореша, это кто? – и показывает пальцем на деду. И мой плохой рот опять сам говорит:
- Ба-ба.
- Нет, это деда. Скажи – «Деда».
Я смотрю на деду и сжимаю свой рот, чтобы не сказать ничего. Лучше молчать, чем опять сказать неправильно. А деда улыбается и говорит всем:
- Отстаньте от ребенка.
Мне становится радостно, я беру деду за палец и веду показывать «железную дорогу».

Папа купил мне «железную дорогу». Мы ее собирали. Поставили деревья и елки. Поставили мост. На рельсы поставили паровоз. Папа научил меня двигать кнопку, тогда паровоз поедет. Я очень полюбил смотреть на паровоз, как он едет. И очень любил двигать кнопку. Когда я показал деде, как надо двигать кнопку, чтобы паровоз поехал, деда очень удивился и сказал:
- Как же это ты так умеешь?
Я стоял и просто смотрел на паровоз и на деду. А мама сказала:
- Видите, какой он у нас талант? А вы говорили…
Я не знаю, что такое «талант», а деда, наверное, знает, потому что он сказал:
- Конечно талант. Есть в кого…

Бывает, что к нам приходят баба с дедой вместе. Тогда мы играем с дедой, а баба носит на руках моего брата. Брат смотрит на нас с дедой, как мы играем. Я тоже иногда смотрю на бабу с братом. И когда брат увидит мои глаза, он улыбается и начинает сильно шевелиться на руках у бабы. Это он , наверное, так радуется. Мне уже не грустно, что баба носит брата на руках, а когда он улыбается, мне тоже смешно. Деда рисует на бумаге машину, крепость, самого себя с бородой. Я очень люблю его бороду. Сначала я дергал дедину бороду, но он сказал, что это больно, и я стал гладить его бороду. А когда он держит меня на руках, я вижу его глаза близко-близко. Тогда я очень-очень его обнимаю и прижимаюсь.
Потом приходит папа с работы. Он со всеми здоровается, и деда с папой садятся в кресла по углам маленького столика с игрушками. Они говорят друг другу: « Как дела?», и говорят: «Нормально». Папа рассказывает, что на работе они сделали слишком большие трубы, а деда говорит, что трубы надо было сделать меньше. Мама уже говорила папе, что трубы надо делать меньше, а он все делает большие.
Деда спрашивает у папы про других людей с папиной работы, которых я не знаю. Папа начинает рассказывать про этих людей, а мне хочется подбежать к деде, взять его за палец и повести катать желтую машинку. Деда встает, идет за мной и говорит:
- Как хорошо катается твоя машинка! Давай ей построим гараж.
А папа все говорит нам в спину про тех людей с его работы, хотя мы с дедой уже строим гараж.
Потом мама позвала всех на кухню кушать. Где кухня, где комната, где ванная, я уже давно знаю. Мы все сели за стол: мама с братом, я один, сам ел макароны, деда ел котлету, баба пила сок, папа ел котлету с макаронами. Деда сказал:
- Смотрите. Как хорошо вы живете!
Папа сказал:
- Да. Мы хорошо живем.
- Дружненько так все сидите, кушаете. – сказал деда. – А нам уж пора и уходить.
Когда деда с бабой собираются уходить, я начинаю плакать негромко.  Сначала я прячусь в шкаф. Отодвигаю дверцу, захожу в шкаф и закрываю. Они подходят, открывают меня, и мне кажется, что теперь -то они не уйдут. Но они все равно уходят, и мне опять становится плохо-плохо жить. Мама говорит бабе с дедой, чтобы они ушли незаметно. Они потихоньку идут к двери, а я смотрю на них и не понимаю, как это они могут уйти незаметно. Потом я долго плачу, а мама меня успокаивает. Папа молчит и просто смотрит на меня. Я успокаиваюсь, потому что помню, баба с дедой уходили много раз, а потом снова приходили.

Мой рот уже научился говорить, как тарахтит трактор:
- Трл-рл-рл-рл-рл!
Еще научился говорить: «Кк», «И-и-и», «Ку-у», «Ку-ку», «Ы-ы», я знаю эти буквы и говорю их. Я могу помогать роту своим пальцем и он меня слушается. А моя попа меня совсем не слушается. И поэтому часто бывает, что я обкакался. Мама говорит мне:
- Давай покакаем.
Я мотаю головой и говорю:
- Не-е. – потому что я не хочу какать. Но когда я хочу какать, то сразу попа какает.  Раньше мама и папа не ругали меня за это, а несли в ванну и мыли  мне попу. Потом папа стал ругать меня, что я обкакался. Теперь и мама ругает меня:
- Я же тебя спрашивала. – говорит мама. – Ты сказал: « Не-е», а сам?
Мне очень плохо, когда меня ругают. Моего брата не ругают, а как меня раньше, несут в ванну и моют ему попу. 
Один раз я лепил из пластилина червячка и обкакался. А мама на кухне варила суп. А брат спал в своей кроватке. Мне очень не хотелось, чтобы меня опять ругали. Я стоял и не знал, как мне сделать, чтобы меня не ругали. И я придумал. Я подошел к кроватке брата, снял свои штаны и стал перекладывать какушки в кроватку брата под одеяло. Брата ведь не будут ругать. Какушки были липкие, хуже пластилина, и плохо пахли. Я уже начал потихоньку плакать, но все равно перекладывал. И руки все мои были в какушке. Тут в комнату вошла мама и громко-громко сказала:
- Что ты делаешь?
Я очень испугался. Так сильно, что даже не мог плакать. Мама взяла меня за локоть и потащила в ванну. Она меня всего мыла, а я тихо плакал. А еще я боялся папу. Когда он узнает, он меня, наверно, даже шлепнет по попе два раза. Но папа пришел и ничего мне не говорил. Может мама ему ничего не сказала. Я все смотрел ему в глаза, и он смотрел на меня и молчал. Весь день мне было очень плохо. Потом я залез под маленький столик и стал водить пилой по кубику. Мне было трудно держать голову, и я положил голову на коробку для кубиков. Наверное, я уснул, потому что вдруг увидел, что папа  переодевает меня в пижаму и несет в кровать.
Я знаю, когда утро и когда вечер. А день – это все вместе. Каждый вечер я жду, вдруг придут баба с дедой и будет весело.
Однажды мы гуляли на улице все вместе. Не было только бабы. Папа катил меня в санках. Мама везла брата в коляске. Деда шел рядом с папой.
- Нам надо в поликлинику. – Сказала мама. – Вы сходите с нами? – спросила она деду.
- Конечно. – сказал деда.
«Поликлиника» - это где детей лечат тети-врачи. Они все в белых халатах. Это такой красный дом,  и в него белые тяжелые двери. И тети с колясками эти двери открывают, держат своими попами и провозят свои коляски. Еще на углу этого дома есть цифра «Сем-мь». Я ее знаю. Еще есть много картинок с буквами. На картинках дяди и тети, и есть тигры. Тигров я тоже знаю. Деда держал тяжелую дверь, а мы все входили в поликлинику. Потом мы сели на стулья возле двери к тете врачу. На стульях было много детей и тетей. Какие-то дети бегали по коридору. Мне тоже хотелось побегать, но папа стал меня раздевать, а деда держал одежду. Мама раздевала брата.
Потом мама подала брата папе, а меня взяла за руку и завела в дверь. Там была за столом тетя врач. Мама сказала:
- Он уже не кашляет и температуры нет.
Я закашлял и мама сказала:
- Это он от духоты в вашем кабинете, и потому что с улицы.
Тетя врач что-то рисовала на бумаге.  Мне захотелось какать. Мне давно хотелось какать, но мой рот никогда об этом не скажет. Я потянул маму к двери, и мы вышли.
- Все в порядке, в понедельник - в садик. - сказала мама. - Вы, дедушка, идите с ним на улицу, а мы с Петей - к врачу.  Папа с дедой одели меня, и мы с дедой вышли на улицу.
Деда катал меня на санках около окон. Там висели разные картинки с буквами. Там был слон и лев. Деда спрашивал:
- Это какая буква? - и показывал на «О».
Мне очень хотелось какать, но я все равно сказал:
- «О»!
- Молодец! А это какая буква? -  и он показал на «А». Я ее тоже умел говорить.
- «А»! - сказал я.
Рядом проходила тетя и сказала:
- Какой талантливый ребенок.
Я посмотрел на деду. Он улыбался.
Мамы с папой не было долго-долго. Я стал показывать рукой на дверь:
- А? - спрашивал я, и мне хотелось плакать.
- Сейчас они выйдут. - говорил деда. Он заглянул в окно и сказал:
- Вон, твоя мама с Петей.
Он поднял меня с санок на руки и поднес к окну. Там я увидел маму. Она говорила и говорила с тетей врачом. Я висел перед окном, и мне было очень плохо, потому что я уже начал какать. Мама увидела меня, помахала рукой. Я заплакал. Деда стал меня успокаивать и снова показывать на буквы, троллейбус, на рыжую кривую собаку. Она тянула изо всей силы дяденьку прямо к нам. Я видел ее, а мои слезы ее обливали. Я очень ее не любил. Деда посадил меня в санки. Все какушки в моих штанах прилипли к моей попе и к ногам. Вышел папа с братом на руках, вышла мама с коляской. Они стали спрашивать деду, почему я плачу? Он сказал, что не знает, что все было хорошо. От этого я стал плакать еще сильнее и даже кричать. Папа взял меня на руки, а я стал дрыгать ногами и руками.
- Да он истерит. - сказал папа. Подошла мама и понюхала мне штаны.
- Он же обкакался. Вот и плачет.
Мне стало очень плохо, что деда узнал, что я обкакался. Эх, зачем мама сказала?
Потом меня опять посадили в санки. Было сыро и холодно, но плакать уже кончилось. Глаза видели впереди мокрые огни и линии.


Иногда мама с папой привозят меня и брата к деде с бабой, а сами уходят гулять. Сначала мне было плохо, что они уходят, но потом мне очень понравилось играть с дедой в гитару. У бабы и деды все в квартире другое. И зеркало, где много всяких баночек и коробочек., и много фотографий на стенах. Деда берет меня на руки и подносит к этим фотографиям. Я тут всех знаю. Он спрашивает:
- Это кто? - и показывает на бабу.
- Баба! - говорю я, и мне хорошо, что я могу это сказать. Потом он показывает на фотографию, где деда сидит на коне
- А это кто?
- Баба. - говорит мой рот. Я шлепаю по нему рукой, смотрю на деду, он хмурит лицо. Он говорит:
- Де-е-да. Скажи: «Де-е-да!». Пора уже.
Я смотрю на него близко-близко в глаза и улыбаюсь.
Еще деда показывал мне большую фотографию, где было много-много больших труб.
- Эти трубы сделал твой папа. Видишь, как их много вдоль и поперек. - Деда водил рукой по кривым и прямым трубам, и мне они очень нравились. Эти большие трубы. Я подумал, что зря мама и деда ругали папу и говорили ему, чтобы он делал трубы меньше.
Когда мы ходим с дедой по комнатам, баба всегда ходит за нами с братом на руках. Когда я вижу глаза брата, он сразу улыбается. Он стал смешной.
Иногда деда сидит в кресле и разговаривает с бабой, а брат спит в своей коляске. Я тогда вытаскиваю с полки книжки и смотрю в них. Там есть буквы, которые я знаю «О», «А», «Эм-м», «Сем-м-м».
Деда говорит бабе:
- Мне иногда кажется, что он научится читать раньше, чем говорить.
- Так не бывает. - говорит баба.
- Что же, все-таки, он не говорит? - спрашивает деда.
Я всегда встаю боком к ним, чтобы ухо слышало, что они говорят. Я смотрю в книжку или катаю красную машинку, а ухом слушаю.
- Все-таки тяжело им живется. – говорит деда. – Витя все врем какой-то понурый. Зря они так рано второго завели. Этот еще не говорит.
Я повернул глаза на деду, деда смотрел на меня. Я опять повернулся к деде ухом.
- Все у них нормально. Живут, как все. Все так жили. – говорит баба.
- Я уже не помню, как мы мыкались. Помню, что все вроде бы было хорошо, только болели они у нас . А эти, слава богу. Тьфу-тьфу-тьфу. – деда зачем-то плюнул в сторону. Я посмотрел на него и улыбнулся.
- А ведь он стоит, слушает и что-то понимает.
- Конечно понимает. – говорит баба. - Все понимает.
- Что же не говорит-то ничего.
- Успеет еще. Еще будешь затыкать ему рот, как Вите затыкал: « Хватит балаболить, да хватит балаболить!»
- Ничего я не затыкал. – говорит деда.
Я присел на маленький стул к маленькому столику, такому же, как у нас в квартире, и стал рисовать. Я думал, что такое «балаболить»? Наверное, это говорить, как взрослые. А вдруг, я  никогда не научусь. Я подумал, что папа грустный из-за того, что я не говорю. Мне захотелось заплакать, но я не стал. Я вспомнил, что у деды с бабой была большая машина с лестницей. Я увидел под столиком колесо от этой машины. Я  достал это колесо и показал деде.
- Ка? – спросил мой рот. Я хотел спросить про машину с лестницей.
- Что? – спросил деда. – Да, это колесо.
Я стал крутить рукой сильно-сильно и смотреть на деду.
- Ка? – говорил мой рот.
- Ну я не понимаю. Что? Скажи, что ты хочешь?
Я взял деду за палец  и повел в другую комнату. Я вспомнил, что там, под кроватью - эта машина. Я лег на пол возле кровати и смотрел снизу на деду и крутил рукой, и расставлял руки широко-широко.
- Ка? – Только и мог говорить мой рот.
Деда присел рядом и смотрел близко – близко глазами мне в лицо.
- Что?
Я полез под кровать. Деда тоже поднял край одеяла и заглянул под кровать. Там, в углу стояла большая машина с лестницей.
- А-а! – обрадовался деда. – Машина! Понял! Пожарную машину вспомнил, да?  Давай-ка ее достанем. Она вся в пыли. Пойдем, помоем.                Я взял деду за палец и повел в ванну. Я стал загибать рукава рубашки, и мы стали мыть машину.
- Баба, видишь? Он машину свою любимую вспомнил. Чем бы нам ее протереть? Помоги-ка нам.
Баба взяла полотенце, и мы стали вытирать машину.
- Пойду, выпью чуток. – сказал деда и пошел на кухню.
- Коля, не забывай, что на нас дети. – громко сказала баба деде в затылок.
Я взял машину и пошел за дедой. Баба повернула меня в другую комнату, и мы стали приделывать колесо.
Вернулся деда, сел в кресло и стал смотреть, как мы играем.
- А в сущности, когда он научится говорить, то будет разговаривать с нами, с папой, с мамой от силы лет до десяти, двенадцати. Не больше. Потом и говорить с нами не захочет. – я услышал деду и быстро посмотрел на него: в глаза, потом посмотрел на бабу, тоже в глаза.
- Что смотришь? Это тебе сейчас кажется, что будешь с нами разговаривать. А как станешь большой, так и все. Весь интерес к нам пропадет. Вон, твой папа со мной не сильно-то разговорится. И я со своим отцом тоже без особого желания разговаривал. Так, переплюнешь через губу словечко,  другое.
Деда замолчал и стал смотреть куда-то в угол. Я подумал, что когда я научусь говорить, я все время буду разговаривать с мамой, папой, дедой, бабой, другой бабой, со всеми. Это ведь очень-очень-очень хорошо: разговаривать, о чем хочешь.
- Как-то в деревне, помню. Это уж в последний год его жизни было. Стоял я у верстака, прикручивал пускатель к мотоблоку, и деда рядом.«Как ты хочешь прикрутить-то?» – спрашивает. А я чего-то пробубнил, еле понятное, повернулся, полез за болтиками. А он так грустно-грустно: «Вот, уже и разговаривать со мной не хочешь».  У меня аж спина вспотела сразу, и в ушах пульс застучал. Скорей стал оправдываться, объяснять что, да как.  В общем, как вспомню, так до сих пор сердце сжимается.
Хоть мы с бабой и играли, все равно мне было непонятно, как это у деды может быть еще один деда? А мой деда сидел в кресле и говорил:
- В сущности, сын начинает по-настоящему говорить с отцом только уже после смерти отца. Вот сейчас. Уже десять лет, как я по-настоящему разговариваю со своим отцом. Бывало, конечно, и  при жизни. Разговаривали по душам разок или два. Зато сейчас. Сделаю что-нибудь. Да вот хоть панели эти, или вон потолок, и спрашиваю у деды: «Как, нормально?» А он, как однажды при жизни сказал: « Ну, разве что, совсем дурак скажет, что плохо».
- Так. У деды – словесный понос. – сказала баба.
Я посмотрел на бабу, потом на деду. Что такое – понос , я знаю. Это, когда обкакаешься, а какушка – жидкая. Но ведь деда не мог обкакаться. И тут зазвонил звонок.
- Мама! – закричал я и побежал к двери. Пришли мама с папой. Я хотел им много-много сказать, но сжал рот и обнял маму за ногу.
Уходить мне не хотелось, но я уже не плакал, когда меня одевали. Зато стал плакать брат. Ему, наверное, тоже не хотелось уходить, и он заплакал, потому что он еще маленький.


А сегодня к нам пришел деда. Мы с ним пошли гулять и он меня фотографировал. Я знаю, когда деда подносит телефон к лицу, нужно протянуть вперед палец и сказать:
- А-а!
Деда много раз меня фотографировал, а потом показывал в телефоне меня мне.
Я громко смеялся.
- А вон и папа идет с работы. – сказал деда, и я увидел папу. Я хотел к нему побежать, но не побежал, потому что все равно я ничего не могу ему сказать. Папа опять был грустный.
- Сын с отцом да сын с отцом, да дедушка со внуком. Сколько всего человек получается?-  Спросил деда.
Я подумал, что много человек получается, наверное - Сем-м-м.
- Помнишь, деда все время так говорил. – спросил деда моего папу.
- Помню. – ответил папа.
 Когда мы пошли домой, я все думал про этого другого деду.
 Дома все разделись и сняли ботинки и сапоги у двери. Папа с дедой сели в кресла и стали смотреть на меня. А я стоял у кровати и катал паровоз с вагонами. Я слушал ухом, что будут говорить папа с дедой, но они молчали. Умеют разговаривать, а молчат.  Потом деда очень глубоко вздохнул и сказал:
- Ну как, вообще, живете-то?
- Нормально. – сказал папа, а когда я повернулся к нему, то увидел, что он морщит лицо. А деда смотрел на свои ноги и кивал головой. Тогда я повернулся  и побежал к деде
- Деда. Мы зы-вем-м  хо-лро-со. – Я услышал свой рот, удивился и стал на него смотреть. Но рот я никак не мог увидеть.
- Оля! – закричал папа и широкими шагами пошел на кухню к маме.
- Де-да. Мы зы-вем-м хо-лро-со. – сказал я еще раз и увидел, что деда трет глаза и плачет, только молчит.
Пришла мама с папой, и они стали смотреть на меня и на деду.  Деда плакал, а я отошел и сказал маме:
- Деда пла-тет.
Мама подняла меня на руки и поцеловала. Потом меня взял папа и подкинул к потолку. Они были очень радостные. Я тоже обрадовался, что мой рот сказал, как я хотел. Только деда, почему-то плакал.  Я подумал, что он, наверное, все-таки обкакался.