– Петька! Враг ты народа! Картошки с погреба принесть – неделю не допросишься! Враг ты враг и есть. Тут квартал пробежать – всего делов!
Мать в сердцах шлепает Петьку полотенцем по месту, которое обычно любят шлепать матери.
Зимний вечер за окном повесил черную штору. Мать только пришла с работы. У порога, прислоненная к стене, еще стоит тяжелая сумка.
– Сколь просить тебя? Небось лапшу не трескаешь – картошки просишь!
– Ну ладно, мам, ну завтра…
Мать стоит в коридоре, Петька – в комнате, поодаль. Он виновато чешет одной ногой о другую, но к матери не подходит, справедливо опасаясь затрещин.
– Макулатуру седни собирали…
– Сыта я завтраками твоими – во! – мать ладонью проводит поперек горла. – То у него макулатура, то физкультура, то еще… какая-нибудь дура, а мать хоть разбейся!
– Ну, ты сама… – заикнулся Петька.
– Что сама? Да я все – сама и сама… Ты-то чем помог матери, а? Я вон за костями три часа отстояла, руки-ноги отваливаются…
– Так ведь макулатуру же! – теперь уже кричит Петька.
– Какая макулатура? Это до каких пор макулатура? До двух – в школе, до трех, ну… до четырех, ну пусть там – до пяти – макулатура. А после что? Щас проверю твою макулатуру!
Мать уходит в конец коридора к порогу. Петька тем временем мчится на кухню и сдирает с батареи раскинутые на ней для просушки брюки. Но спрятать их он уже не успевает. Мать хватает его за руку.
– Вот она, твоя макулатура! Опять до белых чертей в снегу валялся?
Мать устало опускается на табурет. Одной рукой она облокотилась о стол, другой сжимает мокрые сыновьи брюки. У нее нет больше сил ругаться. Петька же, улучив момент, выскальзывает из кухни. Но мать, вдруг вспомнив о чем-то, снова оживилась.
– Я! За костями стою! А он! А ему…
– Нужны мне твои кости… – тихо доносится из комнаты.
Петька говорит это сам себе, стараясь, чтоб не услышала мать. Но она услышала.
– Мои кости? Да что б ты делал без моих-то костей! Я что, для себя?..
– Надо больно…
– А тебе ничего не надо! За картошкой вон не сбегаешь, ждешь, пока сама упадет.
Мать идет в коридор и едва тащит тяжелую сумку.
– Я вон еще проверю, как ты уроки сделал.
Мать бежит из кухни, вытирая полотенцем руки.
– Давай показывай, чего сегодня принес.
Она открывает дневник и видит красную запись.
– Во-от! А что я говорила? Пожалуйста: пререкается с учителем на уроке.
– Да она… да я только сказать хотел, что не я… это Женька…
Мать упирается кулаком в круглый бок.
– Погляди-ка, с этих пор… с учителем. Я, понимаешь, в очереди…
– Да слышал я!
– Во-во, правда, что пререкаешься. Отец твой тоже вон пререкался, – она покрутила ладонью в воздухе. – А теперь чего? То с Норильска бумажки шлют, то с Магадана, то с этого… Постой, как его?
– Тоншаево, – подсказывает сын.
– Вот-вот, оттуда, из Тоншаево. Господи, – вздыхает мать, – И где ж оно только есть Тоншаево это?
– В Горьковской области, – говорит Петька.
– Все пререкается, никак, видно, себя не переломит, вот и скачет по белу свету… Вот и ты, смотри, допререкаешься.
Мать листает тетради, но придраться больше не к чему, и она затихает. Напоследок все же делает замечание.
– Это кто ж так двойку-то пишет? Чтой-то хвост у нее вверх полетел? Прямо кобыла на строке!
Мать уходит на кухню и вновь принимается за обычные свои дела.
Петька ходит из конца в конец по коридору.
– Ты что тут, как маятник? – мать высовывает голову из-за двери.
– Не мешай, – отмахивается он. – Стихи сочиняю…
Мать пожимает плечами. Потом нерешительно спрашивает:
– Это задали, что ль?
– Угу, задали, – на ходу роняет Петька, и, дойдя до конца коридора, поворачивает обратно.
– Об чем стихи-то? – пристает мать.
– Да не поймешь.
– Что ж так-то?
– По океану плыл моряк. С собою он везет ящЯк, – декламирует Петька.
– Чего, чего везет, не поняла я? – переспрашивает мать.
– Ну я-ащик!
– А-а – тянет мать. – Что ж так вот попросту и не сказать: ящик?
– Тогда не в рифму будет! – обижается Петька. – А без рифмы – какие стихи?
– Это, конечно, без рифмы, вроде, не стихи. Но ящЯк? Хоть бы уж ящИк – все-таки понятнее.
Мать замолкает, потом голос ее снова доносится из кухни.
– Это он так по морям ящик за собой тягает?
– Да. Не мешай.
– А что в ящике том? Небось, грабленое?
– Не-е, он не пират. Это пираты грабят. Он обезьяну везет.
– Про обезьяну-то где написано? Или ты сам придумал?
Петька, измученный вконец, протягивает ей листок.
– Это все практикантки по французскому выдумали. Ерунду какую-то дали, а ты сочиняй. А я им что, Пушкин? Переведи, да еще стихи придумай…
– Ну-ка, ну-ка, про что слова-то?
Петька читает перевод:
– Моряк пересекает океан и привозит в ящике закрытом обезьяну-малютку. Малютка-обезьяна вспоминает свою страну алжирскую и глотает сырую печень из трески.
– Ты смотри, что делают? – мать удивленно качает головой. – Чем обезьян кормят? Тут люди… Печень трески – и обезьянам…
– Тебе что, рыбьих потрохов жалко?
– Да ты знаешь, что такое печень трески? Это консервы такие, вкусные – страсть!
– А ты пробовала?
– Нет, – отвечает мать. – Люди говорят. Петька, а что? Разве обезьяны едят рыбу? Им же фрукты нужны, овощи…
– Не знаю, так написано.
– Надо же, что делают, а? Слушай, а вдруг она у них подохнет?
– Чтой-то вдруг?
– Они ж эдак не довезут ее до нас. С такой пищи…
Мать задумалась.
– Или, может, у них там, на корабле, с фруктами туго? А рыбы, трески-то этой, в самый раз? Да, видно, погубят животное.
– Тебе обезьяну жалко, а мне стихи писать, – канючит Петька.
– Да погоди, погоди, – мать пододвигает к себе табурет и садится посреди кухни.
У нее лицо думающего человека.
– Ну-ка, ну-ка, как там у тебя написано?
– Моряк пересекает океан и привозит в ящике закрытом обезьяну.
Мать трет ладонью висок.
– А если так:
Моряк плывет по океану…
Она делает паузу, глубоко вздыхает и снова продолжает:
Везет живую обезьяну!
У Петьки глаза бегут на лоб.
– Здорово! А дальше?
– А что там у тебя по бумажке?
– Ну, там треской ее кормят.
– Ох, невнимательный ты, Петька, оттого все двойки твои! Там же еще про ящик! Какой ящик-то был?
– В ящике закрытом, – подглядывает в бумажку Петька.
– Пусть так…– мать задумалась, и через минуту:
В закрытом ящике пустом
Для обезьяны сделан дом!
– Ой, ма-ам! – восхищенно тянет Петька. – Ну ты прям как Маршак!
– Ладно, ладно, Маршак. Стыдился бы, что мать за тебя уроки делает. Дальше-то как? – она тянется к листку, но потом машет рукой. – Про треску же.
Она морщит лоб, не понимая, как привязать треску к обезьяне. Ей жалко обезьяну, которую везут черт-те куда в душном ящике, кормят чем придется. Ей кажется, что она видит ее мокрые глаза и лапу, просунутую в щель…
Мать вздыхает из сострадания и неожиданно для себя произносит:
Она зачахла от тоски,
Ей дали печень от трески!
Петька набело переписал стихи и улегся спать. На другой день он показывает матери пятерку.
– Гляди. Это за стихи. Слышишь, учительница сказала, что из меня может получиться поэт.
– Да что ты? – удивляется мать. – Это ж только подумать!
Теперь она чистит наконец-то принесенную картошку и бормочет сама с собой.
– Поэт! Это ж надо! Говорят, мол, получился бы поэт, – нож замирает в ее руке. – Петька! Слышишь? Там больше ничего не надо сочинить?
– Не-е, – доносится из комнаты.
Мать с сожалением пожимает плечами.
– Ведь это ж кому сказать? Это ж только подумать – поэт бы получился…
1985 г.