Всё, что когда-нибудь будет

— Серый, с ума сошёл! Нас мент на радар поймает! Тормози!
— Не поймает!
Стрелка на спидометре замирает на отметке 120 и ползёт дальше.
— Ни хрена не поймает! А поймает — не догонит! — Серёга ухмыляется. — Да и что мне канадский мент сделает? — стрелка подползает к 160. — Канадский мент — добрый!

Дорога прямая как из учебника по геометрии за пятый класс. А на обочине ни домов, ни деревьев. Плоская тундра, серая внизу, голубая сверху, и трасса, как пробор на земле.

— Давай! Давай! Давай! — Серый кричит и давит на газ.
— Убьёмся, — говорит Антон.
— Это ты убьёшься. А я вознесусь!

Справа и слева метеоритами пролетают обгоняемые машины. Стрелка на спидометре упирается в 180, и ещё дальше в предзакатное солнце где-то по правую руку и чуть впереди. Детали на обочине сливаются в одно колышущееся голубое марево.

— Взлетаем! — орёт Сергей. — Давай! Давай! Давай!

Но почему-то голос слабеет и отдаляется, уходит куда-то вправо, туда, где солнце, и это уже не «давай-давай», а лишь его слабое подобие, какое-то невнятное «авай-авай», да и солнце уже больше не солнце, а ночник где-то справа, на полу, и этот ночник никак не угомонится, и всё твердит своё «авай...авай...авай...»

— Серёжа, вставай! Вставай, слышишь! Вставай, на работу опоздаешь!
Света трясёт мужа, и тот, стонет, не открывая глаз:
— Который час?
— Половина седьмого уже. Тебе пора.
— А разве сегодня не воскресенье? — Сергей ещё цепляется за соломинку.
— Вторник уже! Забыл?

Да, точно. Вторник. Вчера ведь на работе сидел на еженедельной летучке. За круглым столом короля Ар..., зам. директора по вопросам финансов и развития Роберта Гризли. А уж какое славное вчера было развитие «по часовой стрелке»: «А ты над чем работаешь? Так, хорошо. А ты, Джон? Замечательно. Теперь ты, Пола. Великолепно. Просто здорово! Мы все работаем дружно, одной сплочённой командой. И это очень важно — работать одной командой. Потому, что в сегодняшнем непростом конкурентном мире...»

Сергей открывает глаза и встаёт с кровати. За окном ещё чёрное небо и оттуда кто-то безжалостно солит несчастную землю снегом. Вторник.

— Господи, когда же эта зима кончится, — вздыхает Света. — Я тут, недавно, по телевизору видела, один дядечка объяснял: есть такая точка особенная — «эклиптика», что ли... Вот, как Солнце туда попадает, в эту точку, так сразу и начало весны... Правда, Серёжа?
 — Наверно, — бормочет тот, полупроваливаясь в сон. — Солнце..., оно..., — Серёгина голова соприкасается с чёрным оконным стеклом. — Ух, чёрт, холодное, зараза! Да, весна... это обязательно... А, вообще, не знаю..., и точка..., эклиптика...

Серёга бредёт в душ. Начало весны.

На самом деле весна начинается не так. Зимой, вечером, после работы, когда пересекаешь окружную дорогу, и городские фонари остаются позади, чёрная бездна глотает твою машину, и ты благодаришь Господа и инженеров, установивших в автомобиле «дальний свет». Но однажды, в какой-нибудь всеми забытый вторник, выезжая из города, и уже приготовившись к борьбе с этой чёрной бездной, вдруг попадаешь в синий мир. Сумерки придвигают к тебе синий горизонт, и всё далёкое становится близким: протяни руку — и возьмёшь. Это первая примета весны. Есть и ещё одна.

Когда в без пяти минут полночь, услышишь, как отъезжает от остановки последний автобус, не торопись засыпать, подожди немного, и если, через некоторое время раздастся звонкое «цок-цок-цок», стук высоких каблучков по асфальту, значит скоро весна, и можно праздноболтаться, праздношататься где-нибудь до утра.

— Серёжа, — Света стучит в дверь ванной, — Серёжа, забери сегодня, пожалуйста, Саньку из школы. Ты же знаешь, сегодня вторник, я не могу, у меня репетиция.
— Ладно, — доносится из-за двери.

«Вот ведь, всегда так», — злится Серёга, — «только наметишь для себя что-то, только соберёшься это сделать, и тут, на тебе..., «забери Саньку», всю неделю ждал, а теперь «забери Саньку», а ведь сегодня вторник, а это значит, что сегодня...»

«Счастливый день».

Серёгина зубная щётка замирает между челюстями и нелепо торчит как не начатая сигарета. Послышалось, что ли?

«Сегодня — счастливый день».

— Светка! Ты что-то сказала?! — орёт Сергей из ванной.
— Я говорю, Саньку забери из школы сегодня.
Дверь в ванную открывается и..., ничего интересного, голый двадцативосьмилетний мужчина смотрит на свою жену.
— И это всё? Больше ты ничего не сказала?
— Нет. Но если ты не против, забеги ещё на почту, отправь Ольке посылку в Питер, а то уже целый месяц тут лежит, всё забываю и забываю.
— Хорошо, отправлю, — бормочет Серёга.

И надо же, чтобы такая глупость прислышалась: «счастливый день». Не может быть счастливым такой огромный промежуток времени как целый день. Не длится счастье так долго, даже полдня не длится, даже четверть дня... Прошлым летом, по дороге на Торонто, когда Светка была за рулём, и они как раз только-только проехали Сиракузы, и дорога вдруг опустела, и вечер вдруг навалился на холмы по правую руку, и на озеро слева, тогда Серёга сказал: «Останови на минутку». «Зачем?» — удивилась Света, но остановила машину. Если бы Серёга всегда говорил только правду, он бы ответил, что остановиться совершенно необходимо, иначе не увидишь, как сосны на холме из последних сил сдерживают голубую крышку земного гроба, пока та не рухнула вниз, и не вдавила всех в серое бытие. И что поэтому совершенно непростительно называть эти чудесные сосны грубым словом «лес». «Зачем?» — повторила Света. «Спина заболела» — соврал Серёга. Они остановились. Было 7:32 вечера. В 7:34 Серёга сказал: «Едем».

— Ой, Серёжа, представляешь, мне такой странный сон приснился, — Светка наблюдает, как муж одевается. — Будто ты играешь на волынке, а я смотрю на тебя с огромной высоты издалека, и это даже не просто высота, а самая верхняя палуба огромного океанского лайнера, и этот теплоход отплывает, а ты стоишь на берегу и играешь шотландскую мелодию, а за тобой пристань и городок, всего несколько улиц, и все они такие маленькие, как на макете, потому, что уже далеко, и тебя не видно, только волынка играет, а потом корабль уходит в океан и я плачу...
— Поменьше мыльных опер на ночь смотри, — Серёга причёсывается. — Тогда и глупости сниться, не будут.
— Какой же ты... — Светка ищет верное слово, находит его, но тут же заменяет его на менее резкое. — Какой же ты грубый! Вот!
— Таким родился. — Серёга надевает рубашку.
У Светки по этому поводу особое мнение, но она молчит и смотрит, как Серёга жарит яичницу. Потом она смотрит, как Серёга завтракает, потом ей надоедает молчать и она произносит:
— Серёжа...
— Чего?
— А тебе что-нибудь снилось этой ночью?
— Да.
— Расскажи!
— Мне приснилось, будто я выиграл в лотерею сорок миллионов. — Серёга смотрит на себя в зеркало, поправляет галстук...
— Врёшь ведь...
— Вру. Я даже во сне не выигрываю.
«Неудачник», — думает Светка.
«Не везёт», — думает Серёга.
— Да..., — мечтает Светка. — Сорок миллионов в хозяйстве пригодились бы... А ты Бога попроси, помолись. Вдруг услышит, и мы выиграем.
— Я бы помолился, — Серёга открывает входную дверь, — если б знал, что это именно он лотереей заведует. Ну, всё, пока. Чао!
— Пока. Про посылку не забудь.
— Ладно.

«Помолись», — вспоминает Сергей, выруливая на шоссе. Но вместо слов молитвы вдруг посыпалась в голову всякая ерунда. Привиделось Серёге, будто пишет он заявление на Божье имя. И даже увидел Серёга первую строку на бумаге: «Дорогой Бог!». Нет, так не годится. А вдруг, Бог — женщина? И вот появляется новая строка: «Дорогой Бог или Богиня! Убедительно прошу Вашего разрешения на выигрыш сорока миллионов. С уважением, Сергей Опаринцев».

— Эй, куда прёшь, придурок! — из соседней полосы наезжает огромная харя на «бронзовом» мерседесе. — Разуй глаза!

Мерседес пролетает вперёд. На его бампере табличка: «Иисус помнит о тебе».

Только через полчаса Серёга добрался, наконец, до работы.

В современных офисах люди делятся на две категории: на тех, кто работает, и на тех, кто говорит, что работает. Первые нагружают работой электронную почту и телефон, вторые — голосовые связки. Любимое место первых — собственный рабочий стол, вторых — рабочий стол соседа. Первые отгораживаются от мира компьютерным экраном, вторые познают мир в коридорах и курилках. Но сегодня утром вдруг все перебежали во вторую категорию — не работал никто.

— Слышал новость? — подскочил Джон к Серёге, как только тот переступил порог здания. — Общее собрание сегодня. В 9:30. Явка обязательна.
Джон улыбается как древнегреческая маска Комедии с пустыми глазами.
— Очередная промывка мозгов на тему «давайте дружно работать», — предположил Антон.
— Ты не понимаешь, Тони, всей серьёзности момента, — Джон меняет маску с Комедии на Трагедию. — Общее собрание, обычно, не назначают «сегодня на сегодня», его планируют заранее, и извещают о нём тоже заранее, а если не извещают, то...
— То что? — подхватил Серёга. — Бить будут?
— Бить не будут, а совсем наоборот: очень вежливо попросят уйти.
— Хватит панику разводить, — сердится Кэти. — И без вас тошно.
— Да я и не развожу панику, — Джон нелепо водит руками вдоль боков, ища карманы, но их там нет, и он снова и снова ищет их там, проваливаясь пальцами в пустоту. — Чего мне боятся? Меня семь раз увольняли, одним разом больше, одним меньше...
— Джон, расскажи, как тебя в самый-самый первый раз увольняли, — просит Пола.
— Правда, расскажи, Джон, — смеётся Серёга. — Поделись с коллективом.

— Это ж когда было, — вспоминает Джон. — Лет тридцать тому назад. Мне тогда было пятнадцать, и работал я тогда... правильно в Макдональдсе! Ух, как нас тогда гоняли в три шеи, теперь так не гоняют, теперь обленились, а может, судебных исков боятся... Да, так вот... Бегал я от нарезки к расфасовке, от расфасовки к клиенту, от клиента к швабре... Всяко было... И вот однажды, раскладывал я котлеты по бутербродам, да и выронил одну на пол. Очень я испугался, менеджер у меня тогда был — зверь! За соринку загрыз бы. А тут огромная котлета! Ну, я эту котлету быстренько с пола поднял и обратно в бутерброд вложил. Оглянулся — всё тихо. Слава Богу, думаю, пронесло! Только взялся за новый бутерброд — менеджер тут как тут! «Ешь!» — говорит. Я сначала не понял, чего он хочет, стою и смотрю на него, а он: «Ешь или убирайся!» Достал ту самую котлету, которую я выронил, и говорит: «Или ты её сейчас съешь, или пошёл вон отсюда, и чтоб я тебя никогда здесь больше не видел!» Вот, так меня и уволили. Пятнадцать лет мне тогда было. Теперь всё не так..., теперь я бы эту котлету съел.

Тем временем, Сергей открыл свой электронный почтовый ящик и прочитал следующее:
«Совет директоров постановил провести общее собрание сотрудников нашей компании сегодня в 9:30 утра. Явка обязательна. Ввиду того, что мы не располагаем достаточным помещением для сбора всех сотрудников в одном месте, было принято решение разделить персонал на две части и провести собрание одновременно в двух местах — в комнате номер восемь и в комнате номер три. Пожалуйста, ознакомьтесь с прилагающимся списком фамилий для комнат номер восемь и три. Ждём вас в 9:30.»

— Тебя куда засунули, в восьмую или в третью? — спросил Джон Серёгу.
— В восьмую.
— Меня тоже, — почему-то обрадовался Джон, — и тут же добавил, — А тебя, Тони?

Антон не ответил, встал из-за стола, подошёл к окну и стал смотреть, как где-то далеко внизу, на безразличной ко всему, серой улице, ползёт от дома к дому мусороуборочная машина.

Антону выпала комната номер три.

А ровно в 9:30 в комнату номер восемь вошёл сам Роберт Гризли, стройный и сияющий, ароматный и гладковыбритый, гроза и гордость компании, её душа и накачанное тело.

— Друзья мои! — начал он. — Я так рад, что мы всё ещё вместе в эти трудные, непростые для нашей компании времена. Ни для кого не секрет, что в современном мире жёсткой конкуренции выживает сильнейший. И наша компания должна быть этим сильнейшим, и она им будет! Друзья мои, чтобы быть сильнейшим на теле не должно быть ни одной жиринки, ничего лишнего, никакого балласта! Надо безжалостно срезать весь балласт!!! Да, это тяжело друзья мои... Особенно тяжело тем, кто в комнате номер три — сегодня их увольняют. Но мы с вами — остаёмся! Мы — мышцы компании! И мы сделаем её сильнейшей!!! А теперь вы можете идти домой, приходите завтра на работу в обычное время.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», — размышляет Серёга. — «Есть время на почту забежать, посылку отправить, и заодно, Саньку заберу из школы пораньше». Но, как назло, на почте посылки принимали только два работника, видно, остальные были на больничном, да и те двое, кто принимал, постоянно выуживали откуда-то из под прилавка одноразовые салфетки и тёрли ими распухшие носы.

Очередь двигалась.
— Следующий! Кто следующий? — выкрикивал почтовый работник и ставил на посылку штамп.

— Следующий! Фамилия? — учительница смотрит на Серёгу сквозь открытое окно машины и не может узнать. И не удивительно — обычно Саньку из школы забирает мама.
— Фамилия? — переспрашивает учительница.
— Опаринцев. Александр Опаринцев.
— Алекс! — учительница машет рукой. — Алекс, за тобой приехали!
Санька волочит за собой тяжеленный портфель. Ручка у портфеля оборвана и висит на тоненьком кусочке материи.
— Алекс, поторапливайся, человек тебя ждёт. Кто он тебе? Ты его знаешь? — учительница начеку.
— Это мой папа.
— Хорошо, тогда до завтра. Всего хорошего, господин Опаринцев, — это уже Серёге.
— Что с портфелем? — спросил Серёга, когда они отъехали.
— Случайно порвался. Мы со Стивеном его тянули в разные стороны. Он его забрать хотел, а я не давал.
— Понятно. Что ещё?
— Всё. Больше ничего.
— Ничего, — бурчит Серёга, — такую крепкую материю порвать! Сильны вы со Стивеном!
— Точно, материю! — Санька вспоминает. — Совсем забыл! У нас новый учитель! Будет нас учить разным точным наукам. Физикам! Он тоже так говорил — материя! Или похоже...
— Как его зовут?
— Господин Свенсон.
— Строгий?
— Не очень. Немножко. Ирма его не слушала и шепталась с Линдой, а он и говорит: «Ирма, будешь шептаться, я тебе такое большое домашнее задание дам — будешь всё воскресенье его делать». А Ирма: «А вот и не буду! Мы в воскресенье утром всегда в церковь идём. А вы разве не ходите?»
— А что господин Свенсон?
— А он сказал: «Нет. Не хожу». А Ирма говорит: «Только плохие люди не ходят в церковь. Мне так мама сказала». А потом господин Свенсон сказал, что он не ходит в церковь не потому, что он плохой, а потому, что он верит не в Бога.
— А во что он верит?
— В Космос. Он даже на доске предложение написал, и сказал, кто хочет, может переписать. Я переписал. Сейчас найду.
Санька роется в разорванном портфеле.
— Вот, нашёл! «Космос — это всё, что есть, что когда-либо было, что когда-нибудь будет». И ещё господин Свенсон сказал, что «космос» — это по-гречески «порядок», и поэтому у него на уроке всегда должен быть порядок. Но, вообще-то, господин Свенсон не строгий. Нет, не строгий.
— Он атеист, — говорит Сергей.
— А, знаю. Это которые мясо не едят.

Следующие десять минут, до самого дома, Серёга объяснял различия в концепциях неприятия Бога и мяса.

А ещё через полчаса домой вернулась Светка.
— Как репетиция? — поинтересовался Серёга.
— Да пошли они все к чёрту!
— Понятно, — констатирует Серёга.
— Ничего тебе не понятно! — Светка бросает свою сумочку на диван. — Вот так всегда! Всегда! Дай сюда!
Это она Серёге, выхватила у него пульт от телевизора и давай каналами щёлкать.
— Света, помнишь, мы с тобой договаривались... Сегодня вторник, сегодня моя передача в восемь...
— Не помню! — Светка забилась в угол, и там сопит носом и глаза трёт. — Не помню! Понял? Не помню, и всё!
— Ладно, не помнишь, и не надо... — Серёга ищет зажигалку. — Пойду, покурю.

Ранней весной, в восемь вечера, очень хочется курить. Особенно когда на чёрном небе появляется красная точка — Марс. Ты куришь, и красная точка твоей сигареты видна далеко-далеко в темноте как маленький Марс. И чем дольше ты куришь, тем быстрее приходит странная-странная ночь. Неопределённая, как деление на ноль, как Принцип неопределённости Гейзенберга, согласно которому существует вероятность, что в следующую секунду ты растворишься в пространстве и окажешься на Марсе. И пусть эта вероятность ничтожно мала, но она существует! Закон физики! А против физики не попрёшь.

— Правда? — спрашивает Серёга у Марса.

Но Марс никогда не слышал о принципе неопределённости и поэтому молчит, устыдившись собственного невежества, и только ещё больше краснеет.

Ранней весной, в восемь вечера, закури сигарету и вспомни всё, что когда-либо было, а ещё через год, вспомнишь, как ты вспоминал.

— Папа! Папа! Тебя к телефону! — Санька орёт так, что в соседних домах тоже поднимают телефонные трубки.
— Иду.
— Папа, тебя дядька какой-то.
— Дядька? — Серёга берёт трубку. — Алло?
— Господин Опаринцев?
— Да, это я.
— Добрый вечер, сэр. Меня зовут Джим Престон. Я представляю Национальное агентство по аэронавтике и космическим исследованиям.
— Это, какое-такое агентство? NASA что ли?
— Совершенно верно. NASA.
— Что же вам нужно от меня? Я не учёный.
— И это очень хорошо, что вы не учёный. Учёному мы бы не позвонили. Для нашего опроса нужен, так сказать, «средний человек». И вы нам подходите.
— Какой ещё опрос?
— Дело в том, что наше агентство решило отправить космический зонд к Плутону, но после встречи с Плутоном зонд уйдет дальше в открытый космос. Таким образом, этот корабль, эта частичка Земли, станет маленьким вестником от нашей цивилизации к другим мирам. Конечно, шансы очень невелики, но если вдруг инопланетный разум обнаружит наш корабль, мы должны быть готовы.
— Ну, и причём тут я?
— Сейчас объясню, сэр. Вместе с кораблём мы отправим DVD, небольшую золотую пластинку, на которой запишем самые разные звуки, от падающей капли до концерта «Битлз». Мы так и назвали эту пластинку: «Звуки Земли». Кстати, передо мной каталог, вот, к примеру, номер восемь — женщина поёт колыбельную, запись 1970 года, место записи: Святошино, Украина. А вот ещё, номер одиннадцать — «лодка под ночным дождём в Ниигато», это в Японии. Но, кроме звуков, нам бы хотелось ещё записать образец человеческой речи. Совсем немного, одно короткое предложение, пять секунд, и вот тут нам нужна ваша помощь. Согласны?
— А что я должен сказать?
— Что хотите, лишь бы это было прилично. Вы готовы?
— Пять секунд?
— Пять секунд.

За пять секунд миллионы планет во Вселенной сталкиваются друг с другом, миллионы звёзд взрываются вспышками сверхновых, миллиарды тонн вещества пропадают в галактических чёрных дырах, за пять секунд несметное число новых звёзд рождается в космическом огне, и в том же огне, возможно, гибнут миллиарды живых существ. Таков безжалостный, бездушный, беспристрастный вечный порядок.

Космос. Всё, что есть, что когда-либо было, что когда-нибудь будет.

Но видит Серёга, что даже этот равнодушный тёмный предел вдруг отступает перед маленьким земным механизмом, летящим в пространстве. Перед колыбельной из Святошино. Перед лодкой из Ниигато. И слышит Серёга, как через миллионы лет, где-то между звёздами Барнарда и Эридана, включается золотая пластинка, и человеческий голос, его голос, говорит:

— Я живу.