Серёнька и Павлик дежурили по областному слёту. Ректор сказал, что их отряд лучший в городе, и это большая честь. Самому б ему такой чести! Вместо того, чтобы после каникул оторваться по полной программе на празднике, ходи цербером с повязкой, зевай кругом, как, бы, чего ни вышло. Грело одно: Дарья Петровна, вахтёрша общежития, на ночь обещала открыть читальный зал и соорудить столик. Мировая бабка эта Дарья Петровна, прямо вселенская мамаша. Она жила напротив и утром, вне зависимости от того, дежурит сегодня или нет, стояла у дверей и разглядывала студентов, особенно мальчиков. Если заметит, у кого пятно на одежде, завернёт к себе в коморку, очистит, недоспавшим предложит кофейку, перегрузившимся с вечера окажет квалифицированную помощь... В её дежурство происшествий в общаге не бывало, даже лампочки не перегорали, а случись чего, мальчики, платившие ей искренней благодарностью и привязанностью, устраняли всё моментально.
Серёнька не забыл, как на первом курсе попробовал выйти на улицу в хипацких, разрезанных до колена, брюках. Дарья Петровна стала в дверях крестом:
- Бог с тобой, сыночек! Зачем же ты марку-то роняешь? -
-Какую марку? -
Погляди на старшекурсников, разве они такими пугалами рядятся? Ты куда идёшь, факультет позорить?-
-Вообще-то, одежда, это моё личное дело. -
- То-то, что, личное. Ты, не обглядевшись, личность свою в непонятном свете выставляешь. Наши мальчики по элегантности одним военным училищам уступают
- У них муштра, а здесь свобода
- Свобода, она пуще неволи! Гляди, какие идут, а с чего? Да с того, что здешние девочки драных штанов не любят. Ты про это не знаешь. Знал бы, ни в жисть бы не надел. И вообще, приехал ты сюда стать интеллигентным человеком, вот и становись.
- Мне в этих брюках комфортно. -
- Хочешь, так сделаем: после занятий, хоть лягушкой раздерись, хоть личность выражай, хоть комфорт, а с утра ходи, как люди, Ладно? Дай мне месяц сроку, и, вон с ними, об заклад побьёмся, если ты через месяц захочешь эти штаны надеть, нащёлкай мне по носу. -
Не смотря на сторожевое положение, Серёнька, всё же, был доволен: лето прошло хорошо, стройотрядовского заработка хватило добрать на мотоцикл, даже у отца просить не пришлось. Вместо картошки всем отрядом улизнули в Анапу к Павлиным родственникам на виноград. Впрочем, виноград действительно собирали, деньги за это получили и справку из колхоза для отчёта привезли. Зато жили прямо в саду у моря, ловили рыбу, ели акриды и дикий мёд! Во, житьё! Помирать не надо! До сих пор в ушах навязчивым счастьем звучит песенка:
«Всё винограды, да винограды!
Послать бы их куда-нибудь.
В шпалерах тары конечно нету,
Ты прихвати, не позабудь!»
После торжественной части Серёнька ходил, как сторонний, созерцая тусующихся ребят, и вдруг увидел такое, чего не бывает. Павел, призванный порядок блюсти, тряс за шкирку второго обл. комсу Ходюкова, да так, что у того голова уподобилась метательному снаряду на старте.
Буравцом ввинтившись в толпу, Серёнька вплотную приблизился к интересующей его парочке, и услыхал сдавленное, как ходюковский ворот, павлино Шипение.
- Благодетель, быб тебе некуда, за язык тянули тебя, что расписал его, как родного? Айвазовский недорезанный! -
-Кого расписал?-
-Сомалийско эфиопский конфликт. -
- На злобу дня вставка была, полит информационная
- После разберём, на какую злобу тебе эту вставку приладить, а сейчас, веди нас в бой, предводитель
- Да что вы, в самом деле? -
- Я-то ничего, а вот они, негры, дерутся на площадке у туалета. -
- Какие негры? -
- Все, что ни есть, человек тридцать, может сорок!
-Они же из разных стран, за что дерутся? -
Нам теперь разницы нету, за что, хоть за Лумумбу, хоть за Манделу. -
-Дверь закрыть, что бы в зал не вывалились.-
-Этаж с двух сторон перекрыли, дальше делать-то чего, а?-
- Разнимать, вот чего.- Шепнул Серёнька.
- Ребят тихонечко надо собрать...-
- Ребят соберём, а ты, командир, организуй помещение и, что б тебе ...! Здоровья тебе и удачи!
Перемигнувшись, собрали комсов учебных заведений, назначили, кто сколько усмирителей поставит, всё в мгновенье. Павлик злорадствовал:
- Развели, блин, интернационал! Ладно, хоть, наши поляки мирные...
Поляки, с повышения квалификации, сами себя называли, факультет престарелых кретинов. Кретинизм заключался в том, что они ловили и утаскивали к себе в комнаты аспирантских детей. На лестничных площадках висели плакатики. На них изъеденный диатезом малыш и надпись: Детей шоколадом не кормить!!! -
Ещё был у них алкаш Вацик, ночью путавший этаж и ложившийся спать, на кого Бог пошлёт. Потом конфеты, цветы и извинения не переводились неделю. Других забот с поляками не было, и Павел ходил козырем перед кооперативными, сельскохозяйственными и машиностроительными, где учились негры.
Серёнька слыхал, что русское УРА наводит ужас на всех врагов. То, что услышал он, придвинувшись с толпой единомышленников к площадке между туалетами и лестницей, от УРА отличалось радикально. Негры работали на контрасте: громовое рычание в квинту через три октавы совпадало с выстроенным в квинту же пронзительным визгом. Звук этот не устрашал, а возбуждал почти животное любопытство. Хотелось, не вмешиваясь, дождаться, чем эта молотьба всех чёрных кулаков по всем, бывшим некогда белыми, расцвеченным соплями и кровоподтёками, спинам, кончится. Но праздник есть праздник, поганить его не след, а потому ребята были вынуждены раствориться в живописной массе из расчёта, три к одному, после чего куча мала распалась на броунски движущиеся четвёрки, и подвигались эти четвёрки к балетному классу, как Ходюков велел.
Балетный класс выбрали не случайно. Там не было мебели, пол абсолютно чист, даже шкафчики для переодевания подвешены к стене на уровне груди. Негров связали, уложили ровными рядами и оставили доругиваться, предварительно закрыв ни только кабинет, но и этаж.
Из-за международных событий ребята чуть ни опоздали на рулетку, которая, собственно, и была самим праздником. Рулетку интересно делать, смотреть и, особенно, получать призы за самые удавшиеся экспромты. Судили зрители, на листах выставляли оценки по десятибалльной шкале, а во время танцев объявляли победителей. Каждый победитель выполнял три фанта, суть, каскадёрских трюка... уцелевшие после фантов ехали зимой в международный лагерь Спутник, остальные получали натурой.
К заявке фантов мальчики не успели, пришли, когда разыгрывали концертные номера. Их отряду досталось инсценировать песню. Выбрали:
- Паровоз по рельсам мчится,
На пути котёнок спит.
Паровоз остановился
И котёнку говорит:
Ты, котёнок, убирайся,
Очищай машине путь. -
А котёнок отвечает:
- Ты проедешь, как-нибудь. -
Паровоз не удержался,
Отдавил котёнку хвост.
А котёнок рассердился,
Оцарапал паровоз
Про драку знали все, и песню выбрали из-за этого. Паровоз состоял из шести мальчиков, драпированных стульями и столами, а котёнок из десяти девочек. Кошка, пришивающая котёнку хвост, быть которым попросили Ходюкова, трансформировалась из перевязанного бинтом паровоза...
Когда расставили стулья по местам, Серёнька решил, что надо бы включить неграм свет, и поднялся в балетный класс. Повернув рубильник, он увидел картину, способную стереть границы мифа и реальности.
У Серёнькиных ног простёрся плоскостной срез интеллигенции чёрного континента, его элита, лучшие, получившие европейское образование, представители, будущие учёные, инженеры, чиновники... Выглядело это так! В безразмерном, от зеркальных стен, помещении лежали негры. Сказать, что они просто лежали, значит, не сказать ничего! Они кусались, сползшись попарно, и количество пар, сцепившихся ногами, утроенное в зеркалах, внушало одичание и озверение до восторга... Серёнька даже звук издал, повторить который не смог бы в яви! Пустой этаж откликнулся, негры, тоже, и почудилось, что он, Сергей Кузнецов, студент четвёртого курса, ни только перфокарты не видал и асцилографа не нюхал, но и прямохождению то не обучен.
Ходюков, хоть и стал Кошачьим хвостом, обязанностей своих не забыл. Он раздобыл три Газельки и договорился, куда развозить негров. Двоих Серёнька и Павлик забрали с собой. На наш взгляд, негр, он и в Африке негр, и сомалийский ни чем не отличается от эфиопского. Вот и получилось, что Серёньке с Павликом достались противоборствующие. Хорошо ещё, что ребят в Газельку набилось столько, что погрызенные противники не могли сползтись, но головами мотали и бормотали ругательства. Все попытки вразумить или переключить их на что-либо другое разбивались о власть массового психоза, продолжающегося несколько часов. Верочка Зуева, зав отдела по борьбе с иностранцами, разливалась соловьём, Гриша Зайцев, боксёр из сборной, тряс за шиворот всех и через одного... Ничего не работало! Ребята до того были заинтригованы узнать, как Дарья Петровна ситуацию разведёт, что не остались на фанты.
Дарья Петровна, оповещённая о гостях по телефону, открыла читальный зал и столик собрала раньше намеченного времени. При появлении ребят она приказала:
- Всех не наших прошу сдать паспорта
Долго вертела в руках неведомого образца удостоверения, а потом спросила одного негра:
- Тебя как зовут? -
- Вуууу!-
Ответил он и рванулся из павлиных рук.
- Я всех знаю, как назвать, кроме тебя. Это Костя, это Павлик, это, я понимаю, Самсон, а ты кто?-
- Вуууу!-
- Смотри, в паспорте у тебя написано, Uedraogo Sidessore Pirius. Как тебя маленького звали? Меня Даша, а тебя как?
- Уэ. -
-Ну да! Видишь, как просто! Ты-то, Уэ, в деревне живёшь или в городе?
- Деревне. -
-Сюда приехал на агронома учиться, видишь как. Чему же тут научишься, если у вас совсем не то растёт, что у нас? -
- Почвы, машины, микробиология тозе... -
Ну ладно, пойдём мыться, да замажу царапины твои и Самсона. -
Что бы не было содому,
Ни давёжу, ни погрому,
Самсона отмывали в мужской душевой, а Уэ в женской. Больше всего удивило Серёньку, откуда Дарья Петровна раздобыла чистые рубашки и штаны, которые пришлись неграм в самый раз. Забавно, тоже, было глядеть, как шпаклевала она йодом, клеила пластырем полученные в битве раны, как выглядело это на тёмной коже. Ребята развлекались и подбадривали:
- Не бойся, ничего, она у нас медичкой на войне была, знает, как с вами, такими, обращаться
Сели за стол. Негры оказались ужасно голодные. Дарья Петровна учла и это. Она притащила из институтской столовки всё, что к тому времени осталось, а осталось немало. Самсон, хоть не глядел на Уэ, но и не пытался ругаться, а Уэ глядел только на Дарью Петровну, точно перед ним было нечто несказанное и удивительное.
Глядел он, глядел, да и высказался, к общему неожиданию:
Ты на войне была? -
-Была. -
- На больсой, с немцами? -
-Ага, с немцами. -
-Как ты была, а не умеешь...-
Он сжал кулаки и выкатил глаза, вроде, как злится.
- Не умею. -
-Тебя убили долзны? -
-Должны, да расплатились. -
Уэ аж ложку положил, а руки занял тем, что, невзирая на ссадины, начал растирать виски, точно пытаясь понять или вспомнить нечто важное. Дарья Петровна, забыв о нём, и о столе, и об обязанностях своих, глядела куда-то мимо, и спросила:
- Будешь ты, серёженька, знать Прохоровку и округу? Выселки знаешь, где были? -
-Ну да, представляю. -
- У моего отца сестра двоюродная замуж туда вышла, и он, как войну объявили, велел матери с ребятишками из Орла уехать к ней. Думал, верно, деревня, не заденет...
Меня на фронт призвали с мед училищем, а отец офицер был, без призыва обязанный. Раненые, они, что немцы, что ни немцы, все одинаковые, вроде детей малых. Знаешь, покорные такие, хоть чего делай...
Я в заполярье была и по сводкам слыхала о Прохоровке. Ну, думаю, всё, сровняли с землёй, и могилок не обрести.
А тут похоронка на отца пришла. Мы санитарный поезд догружали, оформляю раненых, и, напротив, в перевязочной, вижу, лежит он на столе, живой. Лицо сожжено, по глазам признала, и он узнал,метнулся ко мне, заплакал... После этого, лишний раз боялась искать или запрашивать. И муж говорил, подождать, пока уляжется всё, вернутся, кто с запада, кто с востока... Он у меня с Липецкой области, казалось бы, тоже фронты шли, а вроде оазиса деревня их, не бито, не граблено...
Только в декабре, в сорок пятом, сумели мы поехать поискать. Знаешь, серёженька, бывала я там до войны, видела местность, а приехала и не признаю: кажется, горки, и те стёсаны под корень. Люди железяки поубирали, да, всё равно, земля больная, не залеченная, хоть и под снегом. -
-Лес там редок, и избы нормальные редки, только у кого мужик или достаток, а те, прочие, жили в землянушках до самого некуда... -
- Ага, мало у кого дверь была, а то, прямо, норы, плетушками закутаны! Спросили мы про своих, и указали на одну землянку, тоже с норой, идите, мол. Сунулась я, а хода нету. Висит тканое, толстое, вроде, даже, ковёр!
Именно, ковёр, и какой хороший, настоящей ручной работы. Дверь, видишь, от холода завешена. Пролезли под него, а там наши, мать, руки у неё нету, и деточки, её и тёткины. Ну, откричались мы, отплакали и дознали, что тётку Лизу осколком убило, матери руку соседка пилой срезала, что бы ни загноилась до смерти.
- Как же вы танковое-то сражение пережили, или уходили куда?-
- Куда уйдёшь, степь голая, и одно кругом. Тут сидели. -
- Где?-
- В щели. -
Дарья Петровна взяла две книжки корешками кверху, наклонила их друг к другу и подняла внешние обложки параллельно столу.
- Немцы, танкисты, вырыли такую-то щель, собрали туда всех жителей, а сверху ковёр этот приладили. Трофей ихний, Значит. На танке-то, обкручивались зимой, грелись, небось! -
-Ага, песня есть такая:
Синенький скромный платочек
Немец в деревне украл...
- Ну да, стянули его где-то в музее, или в усадьбе бывшей... Нам, говорят, всё равно гибнуть, мы присягу принимали, а вам, видно, жить. С ада этого выход один, в землю... Вот и полезайте. -
Ковёр после матери достался, что бы не замёрзла, увечная и с детьми.
Дарья Петровна долго глядела на дробящиеся в чайном блюдечке световые блики, а потом взяла за руки обоих негров:
- Ваших-то продавцы оружия стравливают между собой, и вы слушаетесь, грызётесь, а за что? милые вы мои сыночки!