1993 год, весна
Океанский лайнер "Белый лев"
1993. 05. 16, воскресенье, 11:00
Идея провести выставку на воде была не нова: уже четвертый год как повторялся этот ритуал сбора податей с молодых художников и признанных мэтров и последующее вытягивание денег из поклонников искусства. Два года в этом принимал участие и Леви Розенфельд, чувствуя одновременно причастность к богеме и что-то вроде недоумения от того, насколько серьезно к этому действу относятся все остальные.
До вечера было море времени, снующие вокруг бездельники и снобы почти не давили на нервы, погода радовала - и не было поводов поддаваться унынию. Леви никому не признавался в том, что отчаянно скучает по оставленному на берегу самому близкому человеку... за вычетом мамы, конечно. Еврейских мам нельзя забывать, даже находясь от них за тысячи километров.
Леви рассмеялся, глядя в чистое, пронзительно-голубое небо и напоминая себе, что нужно подождать совсем немного, и для скуки и тоски не останется времени. Начнутся торжественные приемы пищи, торжественные выступления, торжественные телодвижения под торжественную музыку. В целом это довольно весело, но все равно немного не то, что предпочел бы он сам. И все же присутствие было необходимо.
Его тематические экспозиции пользовались повышенным вниманием, получали одобрительные отзывы и неплохо кормили в последующие месяцы. В какой-то мере Леви был проституткой от искусства, гибко подстраиваясь под новомодные течения и требования заказчиков, но не обижал игнорированием и свои собственные взгляды на живопись, все чаще обращаясь к любимому неоимпрессионизму.
Последние два месяца были отданы подготовке "показательных портретов" и нескольких пейзажей. С последними молодой человек откровенно схалтурил, но то, как нацелилась на них одна из его заказчиц, известная ценительница современной живописи, его приободрило. В конце концов, не так все и плохо получилось, просто... не дотягивает до нужного уровня в его собственных глазах.
Но для его глаз такое иногда простительно.
***
Слава "юного гения" шла впереди Леви, делая из него не просто звезду местного кружка любителей краски и кисти, а нечто более таинственное и оттого значительное. Его общество любили за отсутствие снобизма, но скрытность делала свое, порождая многочисленные в узких кругах слухи.
Говорили, что Розенфельд сбежал из России в Америку нелегально и получил гражданство из-за связей с мафией и контрабандистами. Кое-кто всерьез считал его советским шпионом, заброшенным в Штаты с какими-то далеко идущими целями. Другие - тоже шпионом, только израильским, потому что в национальности носатого художника сомневаться не приходилось.
Поговаривали, что, несмотря на вьющихся вокруг поклонниц, живет Леви с каким-то мужиком, но подтверждений тому не было: он вообще редко появлялся в своей квартирке, а с окружающими вел себя в пределах общепринятых норм, демонстрируя разве что редкое для мужчины миролюбие.
Этот вихрастый еврейчик вообще выглядел возмутительно податливым и мягким, когда не открывал рот. Хотя даже с открытым он сыпал острот меньше, чем было бы неприлично. И поэтому ему прощалось многое, даже иногда проскальзывающая саркастичность. Молчаливая, но отчетливо видная по глазам, ясным, спрятанным за очень толстые стекла очков.
На одной из светских тусовок подвыпивший гость смахнул с горбатого носа художника очки, и остальные смогли с нарастающим недоумением понаблюдать, как тот слепо шатается, натыкаясь на людей и мебель, пока кто-то не вернул ему стекляшки. С той поры к нему стали снисходительны даже недруги: сложно испытывать настоящую неприязнь к человеку, который не может разглядеть тебя с четырех шагов.
Каждый вынес из того нелепого случая что-то свое. Одни поняли, что век гениев не обязательно заканчивается смертью или другой ужасной трагедией, а другие, в том числе и сам Леви Розенфельд, накрепко запомнили, что с собой нужно иметь хотя бы один футляр с запасными очками.
***
Неподалеку от него расположился другой представитель местной богемы - не слишком известный, но безусловно талантливый художник Эдгар Бостаф. К сожалению, талант его был столь же велик, сколь его консерватизм и приверженность классицизму, что в контексте повального увлечения новомодными и, по мнению самого Бостафа, не имеющими ничего общего с искусством, стилями не лучшим образом сказывалось на продажах.
А судя по лицу художника - и на настроении. Светловолосый синеглазый мужчина средних лет был мрачен, как одна из его картин. Высокий бокал с ярко-зеленым содержимым в его руках смотрелся как-то неуместно, придавая композиции легкий налет гротескности. И вызывая ассоциации с емкостью с ядом, как их обычно изображают в детских мультфильмах.
Взгляд очкастого еврея после долгих блужданий остановился на нем, видимо, оценив подобную эклектику. Через пару минут разглядываний украдкой до него дошло, что где-то этого странного типа он уже встречал, только где - не было ни единого воспоминания. Как бы ни было иронично, но со всей предрасположенностью к портретной живописи лица он запоминал ужасно.
Наклонив голову и обернувшись уже более полноценно, Леви улыбнулся художнику - кажется, все же художнику, хотя на это он не был готов поставить ни цента, - вглядываясь в лицо, ожидая ответной реакции. Бессмысленно шататься он не любил, и раз уж выпала доля присутствовать, то лучше проводить время в компании. К тому же, хоть Леви и стеснялся себе в этом признаваться, он не любил, когда рядом кто-то грустит.
Погруженный в свои мысли Бостаф заметил его лишь когда бокал опустел более, чем на две трети. Ответный взгляд был тяжелым, но не неприязненным, а скорее скучающим. Мужчина приветственно отсалютовал бокалом.
- Поздравляю с удачной экспозицией.
Улыбнувшись широко, почти с детским простодушием, Леви, решив подобраться поближе, на кого-то наткнулся, кого-то толкнул, долго извинялся... Рядом с Бостафом он оказался уже изрядно смущенны, принявшись протирать очки с таким видом, будто во всем были виноваты только они.
- Благодарю, - пробормотал он, не поднимая глаз ровно до тех пор, пока стекла не оказались снова на носу. - А как ваши дела?
"Надо как-то ненароком узнать, как его зовут. Иначе невежливо выходит - он меня знает, а я его нет..."
Смущения добавляла разница в росте, Леви оказался почти на голову ниже этого мрачного господина. Смешно сказать, но в свои двадцать два он не вырос ни на дюйм с тех самых пор, как перешел в девятый класс. Это, как и тонкие кости, кое-как обтянутые мясцом и туманным намеком на жир, были поводом для шуточек. Порой, глядя в зеркало, Леви подумывал, что стоит заняться спортом серьезнее, чем спортивное разбивание яиц над сковородой, но дальше размышлений дело не заходило - слишком уж лень...
Его собеседник представлял собой совсем иной тип худобы - закатанные рукава свободной белой рубашки открывали руки, больше подошедшие бы спортсмену, а не художнику, да и по фигуре было видно, что физическими упражнениями он не брезгует.
- Классическая живопись сейчас не в моде. Большая часть здешних ценителей, - губы Бостафа презрительно искривились. - предпочитает нечто светлое и ассоциативное, а не реалистичное. Хотя пару работ с общей выставки, возможно, и возьмут.
"А что, вы предпочитаете классическую школу?" - едва не ляпнул Леви, слишком погруженный в свои образы, чтобы верить, что кто-то может любить иное, но вовремя прикусил язык и снова заулыбался. Правда, некоторое недоумение на лице отразиться успело.
- О, - только и смог протянуть он, чувствуя себя немного глупо. Да и столько улыбаться было как-то... ненормально. Усилием вернув губам нормальное выражение, он решил немного приободрить менее удачливого коллегу. - Я бы на вашем месте не слишком об этом беспокоился - за пять дней морской воздух взбодрит всех так, что они за ваши работы подерутся.
- Возможно.
Бостаф хмыкнул, решив не делиться с "коллегой" мыслями о том, что он думает о людях, готовых выложить полтора миллиона за напоминающую детскую аппликацию картину в жанре поп-арт и презрительно кривящих губы при виде детально проработанного до мельчайших деталей классического портрета.
Больше всего его оскорбляло, что будь это работа какого-нибудь европейца века эдак шестнадцатого-семнадцатого, отношение к ней было бы совершенно иным. Назвать это иначе, нежели лицемерием, язык не поворачивался.
Чуткий Лева, относясь к тому типу людей, которым всегда и всех жалко, смекнул, что недовольство нового знакомца - ну, почти знакомца - от одной фразы не исчезнет, и предложил, пользуясь возможностью пробраться в выставочные залы, посмотреть на его работы, а там и просто пошататься в тишине.
- Я слышал, что Дима Сташкевич притащил своих розовых слонов, - простодушно поделился он где-то подслушанной сплетней. - Вот уж что рискованно. Я на его месте спрятал бы их подальше и не рассказывал, что они вообще существуют.
- Судя по его работам, они могут оказаться лучшим из его творений, - не скрывая презрения, усмехнулся Бостаф, залпом допив содержимое бокала, и, поставив его на поднос одного из снующего по палубе официантов, неспешно направился к лестнице в недра корабля. - Он слишком простодушен и в искусстве, и в жизни.
- А мне нравятся его облака, - признался еврей, стараясь не отставать. Быть сбитым кем-нибудь и потерять очки для него грозило стать настоящей фобией. - Всегда такие ватные, большие... Одна из его последних работ - только облака. Чудесная вещь, если честно.
То, что ему нравился и сам "простодушный Дима", он говорить не стал - безымянный художник, похоже, не любил ничего легкого и мягкого. Леви даже улыбнулся его спине, пытаясь представить его работы.
- Мне больше по душе Де Вит, хотя уклон в футуризм в последних работах несколько удручает, - неопределенно пожал плечами Эдгар.
- Мне кажется закономерным, что художники пробуют себя в различных начинаниях, - неосторожно заметил Леви, уворачиваясь от еще одного официанта, выскочившего едва ли не перед его лицом. - Хотя увлечение гиперреализмом я и не очень одобряю. В этом есть что-то вульгарное, не находите?
- Пошлое, -поправил Бостаф, спускаясь по лестнице в общий зал. - И тем более странным кажется манера некоторых впадать в крайности.
- Разве так сложно нарисовать фотографически точную картину? Нужно только упорство, чтобы не умереть от скуки, - вздыхал за его спиной Леви, ступивший на лестницу не без некоторого опасения. За перила он держался так крепко, как только могли позволить его руки. - Да и зачем? Дайте мне фотоаппарат, и я сделаю это же, но быстрее. Наверное, я немного отстал от времени и стал слишком консервативен, и мне этого не понять.
- Точные наброски бывают нужны при создании более масштабной работы. Вроде этой. - Спустившись, мрачный художник остановился напротив картины, изображающей конференц-зал какой-то крупной фирмы и сидящих за ним людей. Из огромного окна на заднем плане открывался вид на огромный город, залив и что-то за ним - казалось, у подножия этого здания находится целый мир. Мир, принадлежащий людям за столом.
Табличка под картиной гласила: "Теория заговора". Эдгар Бостаф, 1986".
- О... - снова протянул Леви, но уже с заметно большим наполнением эмоциями. Его пробрала дрожь от внезапно появившегося при взгляде на окно ощущения падения. Сделав шаг в сторону, молодой человек зажмурился, прислонившись к стене. - О, - повторил он тише, приподняв очки и растирая веки. - Это поразительно. И жутковато.
Бостаф впервые улыбнулся.
- Генеральный директор "Карсон Глобал" сказал так же. Однако не думаю, что он решится повесить подобное у себя в кабинете - слишком уж... откровенно. Хотя отрицать амбициозность этой компании было бы глупо.
- А на самом деле заговор? - шутливо и немного робко поинтересовался Леви, словно надеясь услышать правду. Умеренно приглушенный свет отбрасывал на его лицо зловещие тени от торчащих во все стороны жестких кудряшек. - Хотя от этих корпораций не знаешь, чего ожидать. Они меня немного пугают, - признался он, - и представляются примерно как здесь.
- Некоторые из них скрывают тайны куда более страшные, чем может передать любая картина, - снова помрачнел Бостаф, вглядываясь в лицо человека, сидящего во главе стола - худощавого темноволосого мужчины с холодным и цепким взглядом. Смутно знакомого по страницам газет и достаточно не похожего на оригинал, чтобы не вызывать ненужных ассоциаций.
Эдгар потратил на его прорисовку почти год.
- Впрочем, не стоит говорить об этом в такой безмятежный день. Если вам все еще интересно мое общество, предлагаю пройтись по галерее и посмотреть, что здесь еще есть интересного.
- Только если вы обещаете никому не передавать то, что может у меня случайно сорваться, - попросил Леви, улыбчиво оглядываясь по сторонам. Ему нравились подобные места, а уж когда вокруг никто не мельтешит, то обожанию не было пределов. - Иногда некоторые работы на первый взгляд кажутся мне слишком необычными, - тактично пояснил он, заложив руки за спину, - и я могу ляпнуть глупость. Не хотелось бы никого обижать.
- Все, сказанное в галерее, остается в галерее, - перефразировал известную фразу Эдгар и медленно пошел вдоль правой стены, скользя взглядом по картинам.
Чаще, чем обычно, попадались пестрые пятна модернистов, а те редкие авторы, что работали в более традиционной манере, поддавались влиянию времени, и нет-нет, а проскальзывало что-то аляповатое или слишком вычурное для реальности.
Розенфельда в этой какофонии красок и образов не смущало решительно ничего. В отношении стилей и вкусов он был иконой терпимости, хотя каким-то необъяснимым способом вычленял из общей массы неудачные работы. На первый взгляд они ничем не отличались от прочей "мазни", но после нескольких минут пристального разглядывания теряли всяческое обаяние. Он, несмотря на все попытки сдержаться, жестоко высмеял несколько работ, сделанных, похоже, протекающей кружкой, наполненной дешевым кофе.
В отличие от него, Бостаф едко и достаточно жестко отзывался обо всем, в чем не было хоть какой-то доли реализма, якоря, благодаря которому можно было бы связать видение художника с материальным миром. Или недостаточную крепость такого "якоря". Однако, несмотря на это, некоторые футуристические работы определенно вызывали у него симпатию, а серия карикатур и вовсе вызвали смахивающую на мальчишескую улыбку.
- И все-таки я люблю такие места, - после очередного разгромного комментария заметил художник. - Особенно когда выгоняют всех посетителей перед закрытием или наоборот, рано утром, когда еще никто не пришел.
- О, - уже почти традиционно протянул еврей, сняв очки и прищурившись, разглядывая крохотный пуантилистский пейзажик в изящной, явно авторской рамке. - Надо же, я тоже! В этом есть что-то немного странное - ведь люди дают такой заряд энергии, замечали? - но все равно в тишине и пустоте картины будто начинают жить своей собственной жизнью. По ночам, - с ноткой романтичности произнес он, распрямив спину и принимаясь приглаживать всклоченные волосы, - когда я остаюсь в галерее нашего университета, мне иногда кажется, что еще немного, и за рамами все придет в движение. Не хватает совсем немного, какого-нибудь слабого толчка, чтобы происходящему на бумаге дать силы с нее сойти.
Он говорил высокопарно, но очень неуклюже, откровенничая о чем-то таком, что было для него очень важным. И улыбался - Леви постоянно улыбался с морем разнообразных оттенков, словно его подвижное лицо не могло оставаться в одном, наиболее удобном, если уж не нейтральном положении.
- Теперь понятно, почему ваши картины такие, - хмыкнул Бостаф, не отрывая взгляда от странной мешанины линий - портрета некоей мадам Рене, если верить табличке под картиной. - Вы романтик.
- Нет, - очень серьезно посмотрел на него Леви, - просто у меня очень плохое зрение.
Похмыкав над "портретом", вполголоса обронив что-то вроде "нужен талант не сотворить подобное, а понять, что это такое", он обошел непонятное украшение из папье-маше, установленное рядом с небрежно прислоненным к стене подрамником. На холсте, что оказалось довольно неожиданно, расправлял крылья темно-зеленый дракон. Фэнтези-тематика редко встречалась на подобных выставках и оттого сильно бросалась в глаза.
В паре десятков шагов от красавца-дракона расположилась одна из трех экспозиций Розенфельда, в которую вошли и четыре последних пейзажа, один из которых был близок к классической масляной живописи, если бы не игра с перспективой - мир казался вывернутым наизнанку. На осуществление этой диковатой задумки Леви подтолкнул звонок мамы, в очередной раз принявшейся допытываться, нашел ли он себе невесту-американку и когда собирается вернуться домой.
Спрятаться в вывернутом мире было лучшей идеей.
- По-моему в этом жути куда больше, чем в "Теории заговора", - после достаточно продолжительной паузы сказал Бостаф. - Говорят, что вывернуть наизнанку значит раскрыть все тайны, не важно чего - места, человека...
- С вывернутыми людьми не ко мне, - легкомысленно улыбнулся Леви, аккуратно поправив уголок портрета, акварельного и очень прозрачного, похожего вблизи на пятна разноцветного дыма. Как ни странно для такой нежно-пастельной гаммы, но изображен был мужчина. - Если когда-нибудь картины оживут, то эти ребята наверняка захотят со мной хорошенько побеседовать. Лучше уж я туда, - кивнул он на вывернутую улочку. - К кафешкам наизнанку и к кофе в себе.
- Бегство от реальности? И как, помогает?
- Пока мне не названивают старосты групп с вопросами, кто сегодня будет вести пары - да. С другой стороны, - мечтательно улыбнулся он, - преподавание тоже бегство, и оно мне нравится.
Бостаф хмыкнул и, прикрыв глаза, покачал головой. Что этот юнец может знать о настоящем бегстве? Максимум прячется от родителей и девушки, в остальное время живя в свое удовольствие. Смешно сказать, но Эдгар даже завидовал такой беззаботности.
И одновременно изнывал от смутного желания показать, что значит быть по-настоящему преследуемым. Страх загнанного зверя. Злость отчаяния. Жар горящих за спиной мостов.
- Вы счастливчик.
Улыбка снова растянула тонкие губы. Склонив голову к плечу, Леви изучающе поглядел на Бостафа, пытаясь понять, что у него на душе.
- А вы? - спросил он почти на автомате, смутившись такой прямоты. Обычно люди не ценили излишнее любопытство, а сам Леви иногда туговато соображал и попадал в не очень приятные ситуации. Нет, конечно, извинялся и быстро исправлял положения, но самого факта это не отменяло.
- А сами вы как думаете? Сорока минут вполне достаточно, чтобы сложить о человеке полное впечатление.
- Если бы вы были змеей, то язвительность стала бы ядом, убивающим бы минуты за две, - хмыкнул Леви, неуверенно пожимая плечами. - И вы, похоже, довольно избирательно подходите к тому, что готовы принимать или подпускать ближе. Но это довольно очевидно, а я не претендую на звание волшебника-психолога.
- Но у вас неплохо получается. Если вдруг надумаете сменить деятельность, дело будет лишь за лицензией.
- Если бы вы сделали вид, что не все, отличающееся от вашего восприятия, вам не нравится, то я бы точно промахнулся с ответом... К тому же, - с какой-то непередаваемой нежностью, как обычно говорят о любимом человеке, прибавил еврей, - я живопись ни на что не променяю. Наверное, буду пытаться продолжать, даже если отрубят руки. Для меня мои работы весь мир заменяют. Я, если честно, не уверен, кто сейчас президент в Штатах.
- А вам есть за что отрубить руки? - жестко усмехнулся Бостаф.
- За игнорирование классической школы живописи?
Было непонятно, чего в его голосе больше: иронии или смущения. В подобные моменты Леви напоминал ученика скромной католической гимназии, которому хорошенько вбили в голову, что нельзя быть засранцем, и при малейших появлениях язвительности ему становилось стыдно.
Эдгар отрывисто расхохотался.
- Достойная причина. - Он взглянул на часы. - Что ж, приятно было познакомиться с вами лично, а теперь мне пора. Нужно обсудить условия продажи одной из работ.
- Были приятно и с вами познакомиться, мистер Бостаф, - снова заулыбался Леви, чувствуя себя отчего-то немного свободнее. Необычная впечатлительность даже для художника с тонким и хрупким миром, как шутили его родственники. - Буду рад еще раз с вами побеседовать.
Желать удачи он отчего-то не рискнул.