Меня еще нет на этом свете. А может и не будет. Отец мой едет на войну. Один шанс из миллиона, что он вернется живым. А если и вернется, вряд ли произойдут те послевоенные события, без вмешательства которых даже теоретически невозможна его встреча с моей мамой.
Однако я пишу эти строки, а это значит...
Отец ничего не рассказывал нам о своей жизни. Но позже выяснилось, что он все же рассказал о себе: после его смерти в чердаке родного дома я случайно обнаружил его записи. С особым интересом я читаю его фронтовые дневники.
Итак, военный эшелон, извиваясь как огромная змея, выползает из-за уральских гор и направляется на запад. Лежа на верхней полке вагона, отец мой Нафик Ягудин пишет…
03.04.1942. Выехали первого апреля. За день до отъезда перед нами выступил комбат. Он сказал: «Мы едем на войну. Знаете!? Мы едем на войну! За Родину, за Сталина! Надо будет, умрем… Ну, струсившие есть? Таких нам не нужно! Их место не здесь…»
На другой день провожать комбата пришла его жена. Красивая женщина… Плачет… Комбат, махая из вагона платочком: «Без слез, только без слез…»
14.04.1942. Что такое любовь? И что ревность? Вообще, есть любовь или нет ее? В нашем вагоне сегодня ночью был разговор на эту тему. Когда я проснулся, Шаров оживленно рассказывал о том, как один летчик любил свою жену; как, любя (за то, что она гуляла с другим), побил ее; и как его арестовали, и был суд. Защитник добился его оправдания. И народ попросил этого защитника ответить на вопрос: «Что же такое любовь?» Шаров не сумел пересказать его ответ.
Я долго потом не мог заснуть, думая об этом. Вспомнилась своя первая любовь… Подумалось: а почему именно первая любовь запоминается на всю жизнь? В связи с этим вспомнил такой случай. Когда мне было четыре года, я каждый день ходил к своей безнадежно больной, умирающей бабушке «справляться о ее здоровье». Каждый раз, как я приду, она распоряжалась, чтобы из-под ее подушки взяли конфету и дали мне. Потом я много всяких конфет ел в своей жизни, но все они забыты. А вот бабушкины конфеты, тогдашнюю свою радость я не забуду никогда… Мне кажется, и первая любовь напоминает чем-то эту историю.
16.04.1942. Вчера вечером наша часть на несколько часов задержалась близ безымянной станции недалеко от Рязани. Чувствовалось приближение долгожданной весны, и было приятно дышать полной грудью упоительным весенним свежим воздухом. Почва у железнодорожной насыпи прогрелась, подсохла и мы с боевыми товарищами высыпали из наших товарных вагонов. На соседних путях стоял еще один эшелон, в котором находились мобилизованные на фронт санитарки, в большинстве молоденькие красивые девушки. Откуда-то появилась гармошка, привлекшая всеобщее внимание. Начались танцы, почти все, кто находился в этих двух эшелонах, а также жители ближайших домов станции собрались в одном месте и устроили небольшой праздник, запомнившийся надолго.
Мальчику лет шести говорю:
– Вот они – молодцы.
– А вы – красные бойцы, – говорит мальчик.
17.04.1942. Проехали город Калинин. Разрушенные здания, сгоревшие вагоны, торчащие из земли заводские трубы… Вид превращенных в развалины городов и сел с каждым часом усиливает ненависть к врагу.
В поле, в окопах – тела убитых фашистов. Деревенские мальчишки собирают их в ямы и закапывают.
СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ
09.05.1942. Слова комиссара перед боем:
– Когда весь мир кипит в котле огня, с этой точки зрения и надо рассуждать… Любите землю. Копайте землю и готовьте себе укрытия… Еще раз говорю – любите землю. Она вас от гибели спасет, врагу не отдаст…
Июль 1942. Наш 135-й Отдельный минометный дивизион стоял в двух километрах от передней линии фронта. Как-то так повелось, что меня, как командира минометного расчета, наравне с дивизионными офицерами начали водить на ночное дежурство в наблюдательный пункт переднего края. Однажды я перед самым рассветом на стороне врага заметил какие-то движения. Об этих подозрительных перемещениях, о том, где и как они начались, я тут же сообщил дивизионному командиру (как раз в это время капитан проходил, проверяя посты). «Кажется, враг сосредотачивает танковые силы», – сказал я. Командир тут же взял бинокль и начал наблюдать сам. Вынул из планшета бумагу, что-то начертил, записал.
– Молодец, старший сержант, – сказал он, похлопав меня по плечу.
После дежурства я пришел в свое отделение и лег отдыхать во врытой в берег оврага землянке, в которую можно было забраться только на четвереньках. Товарищи разбудили меня по тревоге.
Начали готовить огневые точки. Сержант под номером один настраивает прибор наведения, второй номер ему помогает, остальные солдаты перетаскивают мины, складывая их так, чтобы удобно было брать. Я для наблюдения расположился под кустом…
– Огонь!..
Около часа шла горячая работа. В этой операции участвовали еще артиллеристы и пулеметчики пехоты. Вдруг прямо над нами, качаясь как жирные свиньи, начали пролетать снаряды «катюши», падать на врага, сжигая и превращая в пепел их позиции. Вот это было зрелище, вот это был удар! И как это вдохновило наших солдат! Пот с них лил градом, а они улыбались, шутили.
В этот день я был вдвойне рад. Ведь в таком шумном, живом и бодром деле была и моя доля, и мой труд. Мои подозрения оправдались, и в тот день мы сорвали план наступления врага. Множество его танков было сожжено на месте, уничтожены сотни вражеских солдат.
Это был один из «спокойных» дней, о которых на страницах наших газет сообщают: «На Северо-Западном фронте особых изменений нет».
ФРОНТОВАЯ ГАЗЕТА «ЗА РОДИНУ»
Август 1942. Редакция располагалась в сосновом бору близ города Валдай, в железнодорожном составе. В татарской редакции работали: редактором – майор Гильманов, литсотрудником – лейтенант Усманов, переводчиком – капитан Ахмадиев и наборщицами две девушки – Закия и Федора. Меня приняли корректором. Позже к нам присоединился поэт Шараф Мударрис, с которым я очень подружился. В русской редакции работали поэты Михаил Матусовский, Сергей Михалков, Михаил Светлов, журналист Борис Изаков.
13.05.1943. «Где татарин, там опасность». И так говорили древние. К месту сказанные, эти слова имеют глубокий смысл. Да, там, где татарин, очень опасно. Но где и для кого? В поле боя, для немца, сказал бы я.
02.08.1943. Ездил в командировку на передний край. Искал героя вчерашнего боя старшину Арсланова, но его, оказывается, отправили в госпиталь.
Солдат: «Мы уже привыкли ко всему: взрывам мин, свисту пуль… На то она и война. Нам бы только махорки сколько хочется, соль бы хлебом закрепить, ну и, если можно, сто грамм… А там пусть стреляют…»
20.10.1943. Родственники провожали его до окраины деревни. Ему казалось, что они до сих пор стоят там, махая платками.
ЗАПАСНОЙ ПОЛК
Польский лес в 40 километрах от Бреста
19.09.1944. Они собрались идти на разведку. Для этого надо было умение ходить на лыжах. Халим надумал схитрить: утаив свой страх, все дело решил свести к неумению держаться на лыжах. Вот он встанет на лыжи и тут же упадет. Не сделает и двух шагов, опять растянется. Несуразно будет махать руками и ногами. Над ним будут смеяться. А он, как будто искренне: «Нет, товарищ командир, не получается, сам-то я стараюсь».
Но ничего из этого не вышло у него. Он не упал. Пытался неправильно ставить ноги, нескладно махать руками. Но на эти его ужимки никто и внимания не обратил. Более того, командир сказал:
– Вот так… Еще три-четыре круга, и будешь настоящим лыжником. Так, Халим!.. Маху не давай.
В сердце парня не осталось места обману.
9.10.1944. Солнечный тёплый день. Лесная поляна. Солдаты бреются, стригут волосы, стирают бельё, моются в бане… Там какая-то группа готовится к маршу, тут собираются нестроевые… В лесу кипит солдатская жизнь.
Вот группа узбекских ребят. Я подхожу к ним.
– Салом алейкум, ребята! – говорю я.
– О-о, вы ногаец? Из каких краёв? – спрашивает один из них, полный, богатырского сложения парень.
– Татарин я. Из Казани.
– Татарин? Вы лучший из них, оказывается, по-нашему приветствуете.
С каждым из них за руку здороваюсь. Беседа продолжается. Ребята рассказывают, как они воевали, как были ранены.
По краю леса землянки. У каждой роты свои ворота. На воротах лозунги, выдержки из гимна, портреты вождей…
Тот здоровый узбек говорит:
– Этот Сталин… В сорок первом сказал, победа будет за нами. Вот, так и выходит теперь… Немцы под самой Москвой. Мы говорим… Мы даже не знаем что думать…
Этот парень, оказывается, 7 ноября 1941 года был в Москве, участвовал в параде. Бойцы прямо с парада пошли в бой. В сердцах – огонь, душевный подъём…
Я много общался с узбеками и казахами. Они душевные, скромные, преданные люди. Свято соблюдают старые обычаи, традиции. Всем, что у них есть, готовы делиться с другими. У них сильна вера. Для людей своей нации душу отдать готовы.
ВСТРЕЧИ В ПУТИ
17.02.1945. Едем на новое место дислокации. В Луково вышел из вагона подышать и, что я вижу, стоит здоровый как бык узбекский парень Широв. Крепко обнялись. Долго ходили, разговаривали…
В сентябре 1944 года мы с ним ехали вместе из города Барановичи. Потом он пять дней был в бою, участвовал во взятии Варшавы, был ранен, пролежал в госпитале и теперь снова едет на фронт. Он был в пехоте. 14 января начинается артподготовка. Потом общий подъем и быстрое движение вперед. Враг бежит, бросая технику и оружие. Вот узкая полоска земли, с двух сторон вода. Немцы туда, наши стреляют. Из убитых вырастает целая гора. Через эту гору, говорит Широв, по немецким трупам прошли…
С чего же началась наша дружба с Шировым? Почему мы друг для друга стали такими близкими? Причины этого я не смог бы объяснить. Ведь никаких особых происшествий, о которых можно было бы сказать, что они-то и связали нас так крепко, не было. Мы с ним лечились в одном городе, но в разных госпиталях. До встречи на вокзале о существовании одного из нас другой еще не знал. Восемь дней вместе ехали в поезде. В запасном полку попали в разные роты и расстались…
13 февраля 1945. Освобожден Будапешт. После Варшавы наименование этой столицы было у всех на устах. Теперь же каждый солдат живет мыслью о наступлении на Берлин. Ведь после его падения предстоит дорога домой к родным очагам. До Берлина остается всего 150, 70, 40 километров... Вчера на наш аэродром доставили пленного немецкого генерала. Наши танкисты захватили его, когда он бежал из города. Пленный был переправлен в Москву на самолете в сопровождении двух майоров и одного лейтенанта.
27.02.1945. Сегодня ночевали в Праге (пригород Варшавы), с Бикбулатовым в одной квартире. Хозяева – старик со старухой и их дочери семи и трех лет – встретили нас прохладно, как бы недоумевая, что в такую тесную квартирку просятся переночевать. Разговорились. Хозяин, оказывается, три недели назад только вернулся из немецкого плена. Я, в свою очередь, рассказал о себе. Белолицых, желтоволосых девочек носил на руках. У меня же точно такие две дочери, младшую из которых я еще ни разу не видел. Подружились. С ними вместе поужинали (их картошка, наши консервы). На ночь мы хотели лечь по-солдатски, на пол, не снимая шинели и ботинок. Но они и слушать не захотели. Сами вчетвером втиснулись в одну кровать, другую предоставили нам.
01.03.1945. По длинной лестнице разрушенного вокзала поднимаемся в Варшаву. Случайно оказался рядом с молодой симпатичной девушкой. Обращаясь к ней, говорю: «Вот ведь как случается, я даже помыслить не мог, что когда-нибудь буду гулять с варшавянками». Девушка так печально посмотрела на меня… Я понял, что шутки мои не к месту. Молча шагаем рядом в людском потоке. Хочется говорить с ней, узнать ее горе… Но уже оказались наверху. Девушка обернулась ко мне, поклонилась и сказала: «Прощайте! Возвращайтесь живыми домой». И зашагала по улице Варшавы, где не осталось ни одного целого здания.
38-е ФРОНТОВОЕ КОННОЕ ДЕПО
(Овиньск, Польша)
1июня 1945. Я направлен в командировку в Берлин (Столица рейха для нас теперь как будто бы какой-то районный центр). Вот мы проезжаем небольшую станцию на границе Германии и Польши. До этого когда перед глазами были руины родных городов и поселений сердце сжималось от сострадания, а здесь видя такие же развалины оно спокойно бьется и нет ни капли сожаления. И только в глубине души раздается будто бы возглас одобрения, о неумолимости возмездия по отношению к ненавистному врагу.
И вот мне удалось взобраться на самую верхнюю точку рейхстага. Весь город как на ладони. Все пространство сплошные руины – остовы разрушенных зданий и высокие трубы. Безмятежно плещутся воды Шпрее. Вся крыша здания занята нашими боевыми товарищами. Из репродукторов льются наши знакомые мелодии.
22.06.1945. День был жаркий. Сейчас вечер, но еще светло. Воздух неподвижен, душно. Стоим во дворе усадьбы, где расположена наша часть. Капитан Арзиев:
– Надоело уже в этой Польше. Быстрее бы уехать.
Старший лейтенант Перепелица:
– На немецкую бы территорию, хоть какое-то разнообразие было бы.
– Не-ет, вообще на чужбине надоело. На своей земле бы с колхозниками разговаривал стоял, – говорит капитан.
Да, когда же на Родину? Здесь все чужое: и земля, и деревья, и травы. Вода невкусная – какая-то пресная, болотная вода.
01.07.1945. У нас нет уважения друг к другу. Не умеем ценить работающего человека. Это создает общую унылую, безрадостную атмосферу.
Старшина Перебейнос сорвал со стены первомайский лозунг и при массе народа сказал: «Я не был, не буду и не советую быть коммунистом».
Ивана Сереброва перевели в другой эскадрон. Он – дезорганизатор. Говорит: «Вы нас гоняете хуже немцев».
02.07.1945. Я второй раз в Берлине. На улицах немцы и немки заняты разборкой завалов разрушенных зданий, уборкой парков, засыпкой окопов. Немецкие водители трамваев уже не останавливают трамвай, ожидая опоздавшего русского солдата или офицера. Трудовая дисциплина – закон.
03.07.1945. Еду в трамвае. Напротив меня две молодые красивые немки. Разговаривают весело, непринужденно. Они некоторые слова по-русски, я некоторые по-немецки – и как-то понимаем друг друга. Я спрашиваю: «Как доехать до Венденшлосса?» Они, указывая на себя и махая руками, объясняют, что они, мол, едут туда же, не беспокойтесь.
Тут трамвай останавливается, пропуская колонну наших автомашин. Они нагружены станками с немецких заводов. Потом проходит табун лошадей. Немки уже не улыбаются, смотрят сурово. За лошадьми следует стадо коров, погоняемое белорусскими или украинскими девушками. Тут одна из моих знакомок бросает какие-то злобные слова. Я быстро оборачиваюсь к ней. Вторая девушка каким-то резким словом останавливает свою подругу и велит ей молчать. Я тоже молчу. И погружаюсь в раздумья… Сорок первый, сорок второй годы. Украинские степи, белорусские деревни, немецкая тактика выжженной земли… Страшные картины разрушений и людских страданий одна за другой начинают проходить перед моим мысленным взором…
04.07.1945. Я иду по берегу Шпрее. И вспоминаю заметку Ильи Эренбурга об этой реке. Он писал тогда, что Красную Армию, которую не смогли остановить Висла и Одер, Шпрее подавно не остановит. Я теперь иду как раз вдоль этой реки. Я точно знаю, что это Шпрее, но, как-то дразня и получая от этого удовольствие, спрашиваю немца, шагающего рядом:
– Это Шпрее?
– Йа, Йа, Шпрее, – отвечает он серьезно.
06.07.1945. Садимся в поезд. Я возвращаюсь в свою часть. Красноармейцы пожилого возраста, больные и раненые, а также женщины возвращаются домой. У каждого по два-три больших чемодана, у многих швейные машины, велосипеды… Народу – тьма. Едущие в близлежащие города и села немцы и немки, уже не надеясь, что их пустят в вагон, сразу лезут на крыши вагонов. Один лейтенант: «Цивилизованные народы смотрят на нас».
Да, такая радость! Наши люди возвращаются на Родину. В вагонах всюду о Москве слово, о Москве разговор…
12 декабря 1945. За те последние четыре года, проведенные мной на фронте, по моему глубокому убеждению, мне не придется краснеть перед совестью. Я не пожалел ни сил, ни здоровья в борьбе за освобождение моей Родины от фашистских захватчиков.
Напечатано в книге Марса ЯГУДИНА "ГОЛОСА". - Казань, 2015 год.