Wronke i.P., 5.04.1917
Добрый день! Моя маленькая стрела должна вас пригводить на пороге вашей комнаты, чтобы передать вам сердечный привет из Вронкэ по случаю Пасхи и сердечно поблагодарить за три письма и шесть великолепных томов Гриллпарцера. К вашему успокоению: я всё от вас во-время получила, кроме мистического письма от 20, которое где-то заплутало, что в конце концов порой случается и в «лучших семьях». И так, вы и дальше спокойно можите писать, для контроля мы начнём письма нумерировать (не открытки!)...
Ваше длинное письмо от 24. — 29.3. своим подавленным мученическим тоном меня глубоко огорчило, что пожалуй объясняется тем, что вы над ним трудились как господин бог при сотворении мира, целых шесть дней. При таком методе в обоих случаях, естественно, ничего идеального выйти не могло. Серьёзно, Хансик, ваша депрессия, так ярко чувствующаяся в этом и в последующем коротеньком письме, меня сильно озаботила. Как дела у вас дома: старый господин не при своём деле, как дела у тёти, у сестры? Намекните немного.
Как я рада, что через две недели вы опять приедете в Позен. Это яркий эгоизм, не так ли? Но, действительно, странно: хотя я вас здесь также не увижу, как и когда вы были во Франции, но чувство географической близости позволит мне совсем по-другому вам писать, в сравнении с двумя годами, когда вы находились в незнакомой дали где-то между Глогау и Горсус.
С Нибелунгами от Хеббелля, которые я приобрела в Позене, я покончила и, не сердитесь, честно разочарована. Считаю эту трагедию его самой слабой вещью, никакого сравнения с законченностью и сильной мускулатурой «Юдиф», «Геродода» или «Гюгеса». Совершенно очевидно, что он не справился с огромным материалом, запутался, плутает по второстеным тропинкам и не производит, по крайней мере на меня, никакого воздействия. И прежде всего это одна и та же вечная проблема, которую он обсасывает: борьба между женщиной и мужчиной. Чисто академическая, высосанная из пальца, проблема, в действительности не существующая. Потому что либо женщина — личность, я имею в виду не т.н. «замечательную женщину», а сердечную, полную доброты и с внутренним стержнем, какую можно найти как в крестьянской избе так и в городе, способную отстаивать свои принципы, моральную победительницу, даже если она в мелочах и уступает. Или она внутренне ничто, тогда опять же нет никакой проблемы...
Хансик, оса! Действительно, первая худенькая оса, наверное, сегодня родилась, жужжит у меня в камере! Она через открытое окно влетела и сразу же ударилась за его верхнюю закрытую раму. Немного ниже широкая щель, она же упёрлась в верхней части и с рассерженным жужжанием скользит по ней туда — сюда , как будто кто-то виноват, что она так глупа. Ах, как хорошо и по-домашнему звучит это монотонное глухое жужжание! Оно напоминает о лете, жаре, о моём открытом балконе на Южной с видом на колышащиеся поля и рощи, о Мими , лениво лежащей, свернувшись клубочком, и недовольно поглядывающей на осу. И вот теперь у меня забота, как всегда летом: нужно забраться на стул, с трудом, потому что дотянуться всё-равно непросто, осторожно её поймать и выпустить на волю, иначе она до полу-смерти замучается перед стеклом. Они мне ничего не делают, на свободе даже на губы садятся, что очень щекотно, это я боюсь им сделать больно, когда их беру. Но в конце концов мне это удаётся. И в комнате опять становится тихо. Только в моих ушах и сердце продолжает звучать солнечное эхо.
Хансик, будьте же радостны, жизнь так хороша! Оса опять это сказала, а она разбирается.
С наилучшими пожеланиями для вашего старого господина* и тёти. Р.
* отец Ханса
на фото камера Розы в крепости Вронкэ