Общее собрание сотрудников (здесь их лишь часть)
1-го хирургического отделения (ранения грудной
клетки и живота)СЭГа №290.
1-й ряд справа налево (сидят):
медицинские сёстры Екатерина ВЕРЕВКИНА, Наталия КАРПЕНКО,
Марина БРЮЗГИНА;
в концертных костюмах Лидия ШИШКИНА и Зинаида ДРЕЙЦЕН;
над ними - начальник 1-й хирургии, военврач Дина
Лазаревна ЦИРЛИНА;
рядом с З. Дрейцен (сидит вполоборота)Ольга ПЕТРОВА.
2-й ряд справа налево:
Денис СОЛОНОВИЧ, врач (в фуражке, стоит);
Николай ГОНЧАР-ПЕТРАЧЕК, замполит (в пилотке);
Вера ХРАБРОВА, старшая операционная сестра отделения;
рядом с ней - Анна Павловна МЕДВЕДЕВА, врач(в шапке-ушанке)
4 мая 1943 года. Почти достроен подземный госпиталь
в Пыжовском лесу близ г. Вязьмы Смоленской области.
Скоро сюда начнут поступать раненые.
ЗИНАИДА ДРЕЙЦЕН. СТАРШИНА МЕДСЛУЖБЫ
Санитарная дружинница. Медицинская сестра. Старшина медицинской службы. Все годы Великой Отечественной войны служила во фронтовом сортировочном эвакуационном госпитале № 290 Западного, а позже - 3-го Белорусского фронтов.
Пути фронтов и госпиталя: Смоленское сражение, битва за Москву; Смоленская, Белорусская, Минская, Вильнюсская, Каунасская, Восточно-Прусская, Кёнигсбергская военные операции.
Награды: Орден Отечественной войны 2-й степени, медали – «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За освобождение Белоруссии»; все юбилейные медали.
Это всё о москвичке ЗИНАИДЕ ПАВЛОВНЕ ДРЕЙЦЕН.
25 февраля 2014 года, вторник. С Анной Павловной Медведевой (1920-2019) мы пришли в гости к Зинаиде Павловне. Анна Павловна и Зинаида Павловна служили в 290-м СЭГе, только в разных отделениях и на разных должностях.
А я была знакома (заочно) с Зинаидой Павловной с тех пор, как увидела её на фотографии, которой теперь почти 80 лет.
На обратной стороне фото написано: «Санитарная дружина Коминтерновского района г. Москвы перед отправкой на фронт 6.VII. 1941 года».
Затем уже кто-то, наверное, значительно позже, другими чернилами дописал: «Командир дружины Анна Левина. Замполит дружины Валентина Неофитова (Лавникевич)».
На фотографии 31 юное лицо. Какие же у нас красивые девушки!
Санитарные дружинницы в комбинезонах, беретах, на руке белая повязка с крестом. У тех, кто сидит в первом ряду, видна совсем не солдатская обувь. У кого-то туфельки с перепонкой, у кого-то туфли-лодочки, у кого-то – тапочки с белым кантиком…
Лишь некоторые слегка улыбаются; у остальных сосредоточенные лица.
На фото ещё четыре женщины. Наверное, это работники комитета или врачи. Одна из них худенькая, в платье "под горлышко" с узким белым воротничком - это председатель Коминтерновского райкома Общества Красного Креста Москвы Тамара Сергеевна Сивохина.
Не помню, кто мне подарил фото. Возможно, кто-то из Московского городского комитета Общества Красного Креста. И я начала искать тех, кто сфотографировался в том далёком 1941 году. Некоторых удалось найти. Нашлись те, кто рассказал об Анне Левиной (погибла летом 1944 года близ г. Львова)).
…Нас встречает Зинаида Павловна. Улыбчивая, спокойная, нарядная. В уютной квартире много цветов – надарили к 90-летнему юбилею, который был 18 февраля.
«Три дня принимала гостей», - смеётся хозяйка, показывая на цветы и на подарки.
А дальше её рассказ о войне и не только.
НА ФРОНТ – В БОСОНОЖКАХ И НОСОЧКАХ
- Зинаида Павловна, вспомните первый день войны.
- Я только окончила 9 классов. Училась в школе № 195. Жили мы в Оружейном переулке. Я и Софья Вайнерман были соседями: мой дом 23, а её – 43. Это район Селезнёвки.
Когда началась война, помню хорошо. Я сидела и ела гречневую кашу. И вдруг сообщение по радио. Как только объявили, что началась война, все бросились на призывные пункты. Патриотизм был необыкновенный.
Ещё до войны мы, школьницы, ходили заниматься на курсах Красного Креста. Это было в Коминтерновском районе Москвы. Целый год занимались по программе санитарных инструкторов. Мы учились делать уколы, бинтовать, останавливать кровь, накладывать шины, выносить раненых с поля боя.
- Вы ходили в школу и одновременно занимались на курсах?
- Да, курсы работали вечером. Занятия в школе были до трёх дня. Домашнее задание приготовим, а потом бежим на курсы.
Когда объявили о войне, то многие из наших девчонок, которые обучались на курсах Красного Креста, прибежали на призывной пункт. Организовали несколько групп санинструкторов. Я попала в одну из групп.
Нам выдали пропуск, который позволял ходить ночью. Тогда фашисты Москву ещё не бомбили, но, на всякий случай, мы дежурили вместе с медицинским персоналом в поликлиниках.
6 июля 1941 года я была на таком дежурстве. Пришла туда сотрудница районного комитета Красного Креста, прочитала по списку тех, кого направляли на фронт. Я и Софья Вайнерман были в группе самыми молодыми, нам было по 17 лет. Нас в списке не оказалось.
- Вам сказали: «Подрастите»?
- Да, было сказано, что нас отправят на фронт попозже. Я и Софья вцепились в сотрудницу Красного Креста и стали умолять: «Ну, пожалуйста, пожалуйста…Возьмите и нас».
- Вы были тогда несовершеннолетними. Требовалось разрешение родителей?
- Война всё перепутала. В мирное время, может, и потребовалось бы разрешение родителей. В нашей семье было трое детей. Мама умерла, когда мне было 6 лет. Родная сестра мамы - Татьяна Савельевна Бурова вышла замуж за папу. До войны тётя работала в Моссовете. Вот она нас и воспитывала вместе с отцом.
Тётя была на фронте в гражданскую войну – санитаркой в поезде, который развозил раненых по госпиталям.
- Тяжёлый труд!
- Но я тогда этого не понимала. А дальше было так. В группе отъезжающих на фронт было тридцать человек. Они должны были приехать к восьми часам утра в райком Красного Креста. Но несколько человек не смогли поехать, отказались. Было уже часов пять…
- Вечера?
- Утра! Я и Софья продолжали дежурить в поликлинике. И когда выяснилось, что не набирается 30 человек, то нам сказали: «Бегите домой, соберите самые необходимые вещи и возвращайтесь к восьми часам». Пришлось нам бежать с Петровки до Оружейного переулка. Именно бежать!
Прибегаю домой. Свою мачеху я не называла мамой. Мы её называли тётей Таней, как привыкли называть с раннего детства.
Прибегаю и кричу: «Тётя Таня! Мне надо быстро собраться - и на манёвры». Она говорит: «Какие манёвры?». Она знала, что я ходила на курсы Красного Креста. Тётя не поверила: «Какие манёвры? Война!».
Она начинает меня собирать в дорогу. От сестры у меня было крепдешиновое платье. Сестра Нина была на два года старше меня, и к тому времени уже вышла замуж.
Значит, надеваю бельишко и крепдешиновое платье. Тётя Таня тогда первый раз дала мне купюру; если не ошибаюсь – 30 рублей. Говорит: «Вот тебе деньги на всякий случай». Также она мне дала маленькие ножницы, наказала обязательно стричь ногти. И ещё положила в узелок гребешок, особый, которым вычёсывали из волос вшей, если они заводились.
- А на ногах что у вас было?
- Босоножки на маленьком каблучке. Красивые. Их мне подарил муж Нины. Ни у кого из девчонок таких не было. И, конечно, я надела белые носочки. Мода была такая – носочки носили. Волосы у меня были коротко подстрижены.
Тётя Таня сложила все вещи в мешок и сказала: «Зиночка, каждый день вычёсывай волосы. В войну и на фронте самое страшное – это вши».
- Вшей было полно, - добавила Анна Павловна. - В некоторых медсанбатах ходили по вшам; весь пол был в этих насекомых.
КОЛЕЧКО ОСТАЛОСЬ…В НЕМАНЕ
- Зинаида Павловна, у вашей тёти был большой военный опыт; в тех санитарных поездах она много чего повидала. Поэтому хотела вас предостеречь.
- Да, тётя несколько раз повторила, чтобы я гребешком каждый день вычёсывала голову. А ещё у меня было колечко. Расскажу, как оно у меня появилось.
Жених подарил моей сестре Нине колечко ещё до их свадьбы. Оно было как обручальное, но с пятью маленькими камушками.
Тётя Таня сказала, что нельзя заранее дарить невесте колечко: «До обручения не положено. Ты не можешь его носить. Отдай его обратно жениху». Парень был очень хороший, ухаживал за сестрой нежно. То колечко он отдал нашему папе и сказал: «Пусть Зиночка носит».
- Вы надели и колечко! Анна Павловна, как вам это нравится? Девушка собралась на фронт: крепдешиновое платье, босоножки на каблучке и колечко!
- Хотелось быть красивой. Колечко было долго со мной, - рассказывала Зинаида Павловна. - И в 1941 году на станции Новоторжская, потом - в Москве, куда наш СЭГ 290 передислоцировался осенью того же года…
А потом оно пропало. Это было уже в Каунасе. Мы пошли купаться с Верой Цекулиной на реку Неман. Я очень хотела искупаться, а Вера не решалась. Колечко было мне великовато, и я боялась, что потеряю его в воде.
Я сама надела его на палец Вере. А потом всё-таки затащила её в воду. Мы поплавали, выходим, а на её пальце колечка нет. Вера была такой же худой, как и я, видно, колечко было ей тоже велико. Вот его и смыло водой, когда мы плавали.
Конечно, я была огорчена. Но до Каунаса мы уже такого повидали на фронте и в госпитале, столько было крови, страданий, смертей, что потеря колечка – это мелочь.
СФОТОГРАФИРОВАЛИСЬ НА ПАМЯТЬ
- Зинаида Павловна, вернёмся к 6 июля 1941 года. Вы пришли в райком Красного Креста к восьми часам. И что было дальше? На фотографии вы все в форме санитарных дружинниц.
- Нам выдали сразу же брезентовые комбинезоны. Жёсткие! Но делать нечего. Я надела его на своё крепдешиновое платье. А ещё нам выдали береты чёрного цвета и белые нарукавные повязки с красным крестом.
Погрузили нас в автобус и привезли куда-то в центр, точно не помню, может, на Арбат. Простояли мы там несколько часов. Потом отправились дальше. За нами шли ещё два автобуса. В одном была кухня, нас в дороге кормили. Давали нам «краковскую» колбасу, хлеб, чай.
Проехали мы Вязьму, и оказались там, где люди рыли траншеи и окопы. Тысячи человек там было. Очень много работало студентов.
Нас разместили в каком-то сарае, где было только сено.
- Дали лопаты?
- Верно. И мы стали тоже рыть противотанковые траншеи.
- А вы всё в босоножках?
- Да. У моих босоножек через день отвалились каблуки. Но разве могло меня это огорчить! В центре траншеи оставляли часть земли, которую называли «поп». По нему измеряли глубину рва. Я в майке и трусах забиралась на этого «попа», бралась пальцами за края трусов и танцевала.
Работа была очень тяжёлой, и мне хотелось развеселить подруг. Многие раздевались до белья, потому что было очень жарко.
- А вас там фашистские самолёты не бомбили? Я слышала от других сотрудников вашего СЭГа 290, которые тоже рыли противотанковые рвы, что фашистские самолёты налетали и сбрасывали бомбы. Тысячи людей на открытом пространстве были хорошей мишенью.
- Бомбили. Сейчас расскажу. Конечно, там был пищеблок. Надо же было кормить ту огромную массу людей. А наша группа не ходила в общую столовую. У нас были сухие пайки.
Спали мы в сарае на сене вповалку. Вот как-то ночью нас поднимают по тревоге, приказывают ничего с собой не брать, только медицинские сумки. А медицинская сумка была набита бинтами, марлей и прочим.
Нашу группу построили, и мы с огромной колонной шли лесами всю ночь. И дошли до Александровки, недалеко от Вязьмы. Никогда не забуду это место. Там был большущий колхоз.
Я была хулиганистой, боевой, рвалась на фронт. Мне казалось, что именно я там крайне необходима. И вот такой случай. В Александровке подходит ко мне Люся Каурова и говорит: «Зина, пойдём со мной. Мы же санитарные инструкторы, нам надо на фронт. Здесь нам делать нечего».
Мы подошли к старшему руководителю всей колонны и сказали ему: «Нас тридцать дружинниц. Нас отправляли на фронт, а завернули сюда. Мы хотим на фронт».
А Вязьма была недалеко. Мы хотели найти там санитарное управление и попроситься на фронт.
Люся Каурова есть также на групповом снимке санитарных дружинниц, сделанном в 1941 году. Она приходила на встречи ветеранов СЭГа до тех пор, пока могла. У неё потом развился сахарный диабет.
- Вся группа пошла?
- Нет, только я и Люся Каурова. На попутке добрались до Вязьмы, нашли сануправление. Нас хорошо приняли. Посадили в открытый грузовик и повезли в совхоз, где расположился военный госпиталь. Он был направлен в Вязьму из Каунаса. Помню, что персонал его – врачи, медицинские сёстры были ухоженными, нарядными.
Нас охотно приняли на работу. Мало того, предложили всей нашей группе санитарных дружинниц остаться служить в этом госпитале.
Сначала тот госпиталь был небольшим. На его базе потом и сформировался СЭГ № 290. Вильям Ефимович Гиллер стал начальником госпиталя позже. 11 июля 1941 года был приказ об организации СЭГа № 290.
КАК ПОСТРАДАЛО КРЕПДЕШИНОВОЕ ПЛАТЬЕ
Когда приехали остальные девчонки, нам поставили две большие палатки, настелили сено. Хорошо, что было лето; мы не мёрзли.
А раненых была тьма! Поэтому нас с радостью приняли, но санитарками. Ведь медицинского опыта у нас не было.
Что представлял собой тогда госпиталь? В длинной-длинной конюшне на сене, накрытом одеялами, лежали в два ряда – голова к голове – раненые. Так тесно лежали, что трудно было подойти к раненому, чтобы дать попить или поменять повязку.
В конюшне - крыша, больше ничего. Раненые только лежачие. Их было человек сорок или больше. Это было моё отделение.
Помню такой случай. Я в белом халате, а под ним – то моё крепдешиновое платье. Один раненый просит: «Сестра, сестра! Дай «утку». Принесла ему судно.
А раненых много и со всех сторон кричат: кому – попить, кому – «утку». Я, худенькая девчонка, одна - на сорок раненых, которые не могут ходить.
И вот беру «утку» у раненого. А рядом ещё один просит «утку». У нас дома никаких таких «уток» не было; дети пользовались горшками. Поэтому я не знала, как обращаться с «уткой». Кончилось всё тем, что я вывернула её содержимое на себя.
- Бедная девочка! Чего вам только не пришлось пережить! Тот случай был бы смешным, но в другой ситуации.
- Мне хотелось плакать. Мокрое платье пришлось снять. Подружки дали мне чистый халат и большой сарафан. Он был очень длинным. Поэтому я бинтом завязала на плечах лямки, чтобы сделать его короче. А платье постирала и пока оно высыхало, я ходила в этом наряде.
Плакать некогда было. А рядом с этой конюшней была рампа, к которой подходили «теплушки». Оттуда мы отправляли раненых в тыл. Госпиталь тогда был маленьким, персонала не хватало; врачи, медицинские сестры и санитарные дружинницы падали от усталости.
- Носить раненых – очень тяжелая работа. А вы были маленькой и худенькой.
- Мне давали всегда ноги…
Мы смеёмся. Ноги – то есть часть носилок, где были ноги раненого.
- Зинаида Павловна, носилки несли четверо или двое сандружинниц?
- А вы думаете, что четверо? Что вы! Двое несли. Такие же, как я, девчонки носили здоровенных мужиков.
Август 41-го года. Начало войны, все в растерянности, никакой чёткой организации работы в госпитале. Спасали раненых, как могли. Врачи делали операции, переливали кровь. Сутками не отходили от операционных столов. Резервной донорской крови не хватало; донорами становились все, кто мог дать кровь.
В вагонах санитарных поездов не было полок. Носилки ставили прямо на пол. Как-то принесли мы с подружкой раненого к рампе, а «теплушку» ещё не подали. Раненый, молодой парень, взмолился: «Сестра, дай «утку».
Принесла ему «утку», подаю, а он мне говорит: «Ты что, дура?». Он был прикрыт одеялом, я не знала, что у него нет рук. А я ведь не видела до того мужчину «во всей его красе». Растерялась, чуть не плачу.
Подошёл врач и сказал раненому: «Что ты на неё кричишь? Ты что не видишь, что она ребёнок!». И сам помог раненому.
Я растерялась, потому что не знала, как это надо сделать. Тот врач потом мне сказал: «Успокойся! Это не самое страшное».
Подошла «теплушка», и погрузка раненых продолжилась.
ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ
В октябре 1941 года госпиталь вынужден был уходить в тыл, так как фашисты рвались к Москве. Мы отправили всех раненых: кого в теплушках, кого-то – в грузовиках. А персонал и имущество госпиталя вывозили тоже на машинах. Мы ехали в автобусе.
Нас страшно бомбили фашистские самолёты. К сожалению, не помню врача, который руководил погрузкой раненых в «теплушки». В один из таких налётов он был убит.
Потом к нам пришёл то ли комиссар Савинов, то ли Гиллер…
- Скорее, начальник госпиталя Вильям Гиллер, - уточнила Анна Павловна.
- На станции Новоторжской, - продолжала рассказывать Зинаида Павловна, - было ещё зернохранилище. Его превратили тоже в медицинский пункт. Оборудовали перевязочную для легко раненых.
Гиллер предложил мне работать в перевязочной регистратором. Врачи осматривали раненых, медсёстры делали перевязки, а я записывала в карточки фамилии и другие данные о раненых. Всё, что говорил врач.
- Раненые – это были мужчины молодые или разного возраста?
- Разного возраста были, но пожилых не было.
- А Вязьму и станцию Новоторжскую тогда бомбили фашисты?
- Ещё как! Одна из наших сандружинниц погибла во время бомбёжки.
- Это была Таня Лазуко, - сказала Анна Павловна.
- Я не знаю, как Таня попала к нам в госпиталь. В Москве с нами на курсах санитарных дружинниц она не училась. Вроде бы, она училась в институте.
У нас было комсомольское собрание. И вдруг налёт фашистов. Когда началась бомбёжка, все разбежались – кто куда. А Лазуко с ещё одной девочкой побежали в поле. Её подружка говорит: «Я не побегу дальше» и осталась. А Лазуко побежала дальше в поле. Фашист сбросил бомбу прямо туда, где она была.
Мы её похоронили. Это была первая потеря среди санитарных дружинниц госпиталя.
Мы читаем о Тане Лазуко в книге начальника СЭГа 290 В.Е.Гиллера «Во имя жизни»:
«Первый отряд девушек-дружинниц пришёл к нам из Москвы в августе 1941 года. Их было сорок юных девушек во главе с комсомолкой Таней Лазуко.
Она влюблённо смотрела на мир своими большими, широко открытыми лучистыми глазами. Стройная, энергичная, волевая, она сразу обратила на себя внимание всего коллектива госпиталя.
Казалось, мы её знаем давно, очень давно… «Наша Таня!» - так многие из нас звали её. Чуткий и внимательный товарищ своих подружек, замечательный друг, она удивительно органично сочетала в себе лучшие качества советской девушки и волевого командира.
Подружки Тани Лазуко быстро освоились с условиями работы госпиталя в прифронтовой полосе. Не зная ни страха, ни устали, они работали днём и ночью, не покладая рук. С их приходом к нам как-то все сразу преобразилось; они на свой лад, по-девичьи любовно, заботливо и чутко наладили уход за ранеными; с их приходом стало теплее и уютнее в палатках.
Когда гитлеровские воздушные пираты бросали бомбы на госпиталь, где лежали безоружные, беззащитные раненые, девушки-дружинницы бережно переносили их в укрытые места и бомбоубежища…
Однажды фашистские самолёты налетели ещё раз на расположение госпиталя и забросали его осколочными, фугасными и зажигательными бомбами… Смертельно раненная Таня Лазуко умирала. Мы неотлучно дежурили у её койки…
За несколько минут до смерти она сказала:
- Я не боюсь. Только маме моей пока не пишите.
…Когда в РОККе (Российское Общество Красного Креста – Л.П.-Б.) Коминтерновского района Москвы получили известие о смерти дружинницы Тани Лазуко, четыре девушки добровольно изъявили желание заменить её на боевом посту. Это были комсомолки Педагогического института Цекулина, Криворуцкая, Савочкина и член партии Анасьянц».
Не совпадают обстоятельства гибели Тани Лазуко. В.Е.Гиллер написал книгу после войны. Вполне возможно, что он не видел момента ранения сандружинницы, а потом воспользовался чьим-то рассказом.
Районные комитеты Общества Красного Креста Москвы (а не только Коминтерновский райком ОКК), выпуская одну группу санитарных дружинниц, сразу же на курсы набирали другую. Поэтому в начале войны только в СЭГе 290 (а фронтовых госпиталей было много) работало около 200 сандружинниц.
Надо ещё учесть, что во всех республиках Советского Союза комитеты Красного Креста (или Красного Полумесяца) на таких курсах также обучали санитарных дружинниц.
ДИСЛОКАЦИЯ В МОСКВУ
- Вот когда уже Гиллер стал начальником госпиталя, - рассказывала Зинаида Павловна, - то была организована сортировочно-эвакуационная служба. А до этого эвакуацией раненых занимался дежурный врач.
Вильям Ефимович Гиллер был хорошим организатором. При нём появился порядок в госпитале. Сразу пришло много врачей, медицинских сестёр, появилось разное медицинское оборудование.
Раненые поступали без конца. Вязьму всё время бомбили. Над всеми зданиями, где были раненые, вывесили большие белые флаги с красным крестом. Но это не помогло. Фашисты продолжали бомбить госпиталь. Потом флаги сняли.
- Флаги были хорошей мишенью для фашистских лётчиков. По принятым до Великой Отечественной войны Женевским конвенциям, запрещалось бомбить и штурмовать госпитали и больницы. Но Гитлер не признавал Женевские конвенции.
А когда уже был перелом в войне, и Красная Армия погнала фашистов назад, то советские лётчики не бомбили здания, над которыми были флаги Международного Общества Красного Креста.
- В октябре 1941 года Западный фронт начал отступать, и госпиталь двинулся в тыл, – продолжала рассказывать Зинаида Павловна. - Ехала наша группа сандружинниц в автобусе. Ехали в Москву долго, не прямо, а окольными путями.
У меня и до сих пор в ушах стоит гул – то ли от самолётов, то ли от шума машин.
То и дело раздавался крик: «Воздух!». Все выскакивали из машин и разбегались: кто – в кювет, кто прятался за то, за что можно было спрятаться; дерево или стена. А фашист строчил из пулемёта.
Были потери. Убили врача, фамилию его не помню.
Приехали мы в Голицыно. Стояли там полдня. Потом – в Одинцово. Наконец, добралась наша большая колонна до Москвы. Первая остановка в районе Сокола. Разместились в госпитале, который был эвакуирован в тыл. Там была большая территория, шикарные здания.
Но и здесь покоя не было. Бомбили фашисты нещадно. Помню, что упала бомба рядом с лошадью, её, конечно, разнесло на куски. В корпусах вылетели все окна.
На Соколе наш госпиталь был несколько недель. А потом переехал в Лефортово и занял корпуса военного госпиталя. Он был также эвакуирован, но потом вернулся. И сейчас там Главный военный клинический госпиталь, которому после войны присвоили имя нейрохирурга, академика Н.Н.Бурденко.
- На стене одного из корпусов при входе в этот госпиталь вмонтирована Памятная доска, на которой написаны даты пребывания там СЭГа № 290 в военные годы, - сказала Анна Павловна. - Чтобы Памятная доска появилась, много усилий приложила Серафима Сергеевна Зверлова, тогда она была председателем Совета ветеранов нашего госпиталя.
- Меня определили работать в 1-е хирургическое отделение, – говорила Зинаида Павловна. - Сюда поступали с ранениями груди и живота. Начальником отделения был доктор Письменный Николай Николаевич. Был он из Литвы. А заместителем его был, если не ошибаюсь, Николай Александрович Демьяненко.
Потом Письменного сменил Михаил Яковлевич Комиссаров, а уже позже - Дина Лазаревна Цирлина.
Дина Лазаревна – хирург от Бога. У неё были длинные-длинные пальцы. Асептика у неё была на высшем уровне.
- Правильно. Антибиотиков не было. Только чистота могла спасать раненых от осложнений после операций, от различных инфекций.
- Мы носили на лице не маски, закрывающие только рот и нос. Были большие марлевые косынки, закрывающие всю голову, а впереди - прорези для глаз. Выходя из перевязочной или из операционной, все сразу же поднимали маску на голову. Ходили, как королевы.
Дина Лазаревна была очень строгой к персоналу отделения, а к раненым относилась нежно. Среди раненых были такие разговоры: если попадёшь на операцию к Цирлиной, то будешь живой.
ПОЛУЧИЛА НОВОЕ ЗВАНИЕ
Зинаида Павловна говорила:
- Я сегодня ночью вспоминала один случай. Поступил к нам раненый Печёный – мальчишечка; у него было повреждено лёгкое, и развился пневмоторакс. Он был нетранспортабельным. Дина Лазаревна шприцом откачивала из его лёгкого жидкость. Процедура тяжёлая, но врач успокаивала и подбадривала раненого. Лежал он у нас долго. И выжил!
Тем, у кого были повреждены лёгкие, назначали одну интересную процедуру. Были резиновые круги, их надували и подкладывали под лежачих раненых – чтобы избежать пролежней.
Из такого круга выпускали воздух и давали раненому с повреждёнными лёгкими. Он должен был его надувать. Это была гимнастика для лёгких, ткань которых спадалась от гноя. Так было у мальчишечки, о котором я вспомнила. Потом его отправили в тыл. Думаю, что больше он на фронт не попал.
- Зинаида Павловна, я знаю, что в госпитале были организованы разные курсы для повышения квалификации. Вы были санитарной дружинницей все военные годы или учились?
- А как же, конечно, училась! Как только открылись курсы медицинских сестёр, сандружинниц спросили: «Девочки, пойдёте на курсы?». Многие окончили курсы и получили аттестат. Я берегу этот документ. Эти курсы в госпитале организовывал Красный Крест.
Учились мы полгода без отрыва от основной работы. После окончания медицинских курсов мне присвоили звание сержанта медицинской службы.А уже позже я получила звание старшины медслужбы.
Санитарок в госпитале не было. Их работу выполняли сандружинницы. Но у нас не было того, что называют разделением труда. Во время дежурства медицинская сестра не только выполняла все назначенные врачами процедуры, но могла «утку» подать, напоить и накормить раненого…
Смена наша длилась с 9 утра и до 9 вечера; такие же были и ночные дежурства. Ночью работы тоже хватало. Многим раненым приходилось менять повязки. Приходил дежурный врач, осматривал всех и говорил: «Этого, этого и этого – в перевязочную».
- Окончили вы медицинские курсы. И как изменилась ваша жизнь?
- Мы сразу же приняли присягу.
- Вы ходили в военной форме?
- Конечно. Брюки, гимнастёрка, пилотка и шинель. Была и юбка, но я её надевала редко.
Потом нам выдали сапоги и портянки. Но это было, когда госпиталь в марте 1943 года передислоцировался в Пыжовский лес. Весна началась, снег таял. Надо было быстро построить землянки. Мы таскали брёвна из лесу. Без сапог там – никак.
Была бригада девчонок, которая спиливала деревья. Огромные деревья. Поднять и нести такое дерево могли не меньше восьми человек. А идти нам надо было через речку.
В нашей группе была медицинская сестра из Вязьмы Панина Прасковья Васильевна… В нашем отделении она была старшей медсестрой. Ей было лет сорок; на наш взгляд, уже старенькая. Принесём бревно на лесопилку, Прасковья Васильевна командует: «Девочки, отдыхать!». Набираем веток и разжигаем костёр.
Март месяц. Солнце во всё небо. А холодище! Кругом снег и вода. Сапоги, конечно, мокрые. Суём их в костёр, чтобы просохли, а они горят.
- И скукоживаются?
- Скукоживались – это не беда. Подсыхали портянки, мы опять накручивали их на ноги, надевали сапоги – и за новым бревном. Я свои сапоги сожгла. Мне дали ботинки 45-го размера, а я носила обувь 37-го. Приходилось накручивать много портянок.
После тех брёвен у меня на плечах были ложбинки. Не только у меня; у всех девчонок.
- У вас не было желания уйти на фронт, на передовую?
- А наш госпиталь разве не был фронтом? Самый настоящий фронт. Когда уже землянки были построены, я заболела малярией.
- В Пыжовском лесу Анна Павловна болела дифтерией, а вы – малярией…
- И не удивительно. Лес, сырость, комары…
Наше хирургическое отделение – это огромная землянка. Раненые поступали в ту её часть, которую условно можно назвать «грязной». Их осматривал врач и определял, какая помощь им нужна. Здесь же находились операционная и перевязочная.
До сих пор вспоминаю, какие огромные были в них стёкла. В операционной и перевязочной должно быть много света, поэтому окна этой части землянки были подняты над землёй.
- Я тоже любовалась этими стёклами, - вспомнила Анна Павловна.
- Зинаида Павловна, как вы умудрились заболеть малярией?
- В конце смены почувствовала, что поднялась температура, меня просто колотило. Я пришла в землянку, легла на свои нары. Был сильный озноб, я не могла согреться. Девчонки укрыли меня несколькими одеялами. И я уснула. Температура спала.
Дина Лазаревна пришла, узнав о том, что я заболела. У меня взяли кровь на анализ. В нашем отделении были две крошечные палаты – для тяжело раненых. На тот момент одна из них пустовала. Меня туда и положили.
Приступы малярии продолжались. Мне было так плохо, что я не могла ходить. Девчонки выносили меня из землянки, чтобы я погрелась на солнце.
Все относились ко мне сердечно. Лечили меня всеми доступными средствами. Дина Лазаревна выписала для меня хорошее питание, даже вино «Кагор» было в моём меню. А я ничего не ела. Хотелось только отварной картошки в мундире.
Госпиталь имел огороды в лесу. Всю картошку только-только посадили в огороде. Мои подружки пошли в огород и вырыли несколько клубней. Сварили и принесли мне.
Я сидела на койке, слабая и худая, и ела картошку с такой жадностью, с какой не припомню, чтобы что-нибудь до и после ела.
Можете представить, я начала выздоравливать.
« А БЕЗ МАМЕНЬКИ – ПАРДОН!»
- А какой клуб мы построили! Были возражения: зачем в лесу строить клуб? Ведь госпиталь не должен был остаться в Пыжовке до конца войны; он шёл за Западным фронтом.
Концерты были отдушиной для персонала и раненых.
- Зинаида Павловна, ваши подруги рассказывали, что вы хорошо пели.
- И пела, и танцевала. Когда госпиталь был в Москве, меня навещала крёстная мама. Однажды принесла она мне комбинацию с широкими ажурными кружевами.
В художественной самодеятельности участвовала и Лида Шишкина; девочка - прелесть: полненькая, беленькая, щёки розовые.
У нас был номер: я – Марья Ивановна, а Лида – Иван Иванович. Дина Лазаревна придумала для нас стихи. Пели и танцевали мы под мелодию «польки».
Не всё помню, только отдельные строчки. Лида пела:
- Марья Ивановна, неустанно,
Я люблю вас от души.
Марья Ивановна,
Вы как андел хороши (именно андел, а не ангел - Л.П.-Б.)
А я отвечала:
- Ах, оставьте,
Вы – насмешник! Знаю вас.
- У нас были шикарные концертные костюмы, - продолжала рассказывать Зинаида Павловна. – Дина Лазаревна жила до войны в Прибалтике, и у неё были синие чулки. Это был писк моды. Одну пару чулок она дала мне, а другую – Лиде. Крёстная мама научила меня шить. И я сшила белые тапочки с бантиком… Я и сейчас сумею их сшить.
Комбинацию, подаренную крёстной, я разрезала, сшила панталоны с кружевами внизу. Была у меня юбка в клетку, не помню, где взяла, а из домашнего гардероба - кофточка бардового цвета. Я покрасила марлю и сшила оборочки к кофточке. А ещё сшила чепчик.
И главное - сделала на голове кудряшки. Я всю войну возила с собой щипцы. Времени особенно не было, чтобы наводить красоту, но если было хоть какое-то затишье, то девчонки брали у меня щипцы и накручивали волосы.
А для Лиды Шишкиной из жёсткой фольги сделали цилиндр. Конечно, она надевала мужской костюм: короткие брючки и те самые синие чулки.
У нас был танцевально-вокальный дуэт. Мы изображали французских мещан. Якобы французские слова, которые мы напевали, были так же далеки от французских, как небо - от земли. Но принимали нас очень хорошо, номер пользовался успехом у зрителей.
Лида, то есть Иван Иванович, пела:
- Марья Ивановна, неустанно,
Я люблю вас от души.
Почему вы так жестоки?
Пуркуа? Пуркуа?
Я выскакивала на сцену и пела:
- Потому что всю вчера ночь
Был нарушен мой покой.
Снились вы, Иван Иваныч,
С огромадною змеёй.
- Если я была бы ваша,
Это было б три шарман.
Вы спроситесь у мамаши.
- А причём же тут маман?
- Я ведь маменькина дочка.
А без маменьки – пардон!
- Ах, какие ваши щёчки!
И Лида - Иван Иванович – целует меня в щёчку.
Танцевали и пели мы от души.
За щипцами ко мне стояли девочки в очередь. Всем хотелось в то кошмарное, кровавое время, быть красивыми. На зло фашистам.
Иногда я капризничала, не давала щипцы. А Дуся Ершова (Евдокия Ивановна Ершова-Коновалова – Л.П.-Б.) однажды сказала: «Не даёшь и не надо. Без тебя обойдёмся. Мы сами научимся накручивать волосы!».
И что вы думаете: научились!
Был интересный случай в Пыжовке. В клубе шёл концерт-конкурс. Я готовилась к своему номеру, надо было накрутить волосы. Беру свои щипцы и бегу к бочке. Такие бочки служили нам печками, другого обогрева не было.
Нагрела над огнём щипцы и не посмотрела, что они раскалились. Накручиваю волосы, а они тлеют. Дина Лазаревна сидела в зале. Услышала запах палёного, прибежала и увидела меня с обожжёнными волосами.
Несмотря на этот казус, я и Лида танцевали и пели со всем энтузиазмом молодости. А потом нас послали на конкурс художественной самодеятельности в Смоленск. Там уже был фронтовой смотр художественной самодеятельности. Здесь мы заняли первое место, нас два раза вызывали на бис.
Дали нам подарки: кофточки из парашютного шёлка с короткими рукавами; юбки из коверкота и чулки шёлковые, блестящие.
- Оказывается, война – это не только бомбёжки, ранения, смерти, тяжёлый труд солдат и офицеров, врачей и другого медперсонала, но ещё и любовь, концерты, смотры!
- Мне кажется, что по-другому нельзя было сохранить оптимизм. Когда изо дня в день видишь страшные ранения, слышишь стоны и крики, мучаешься от того, что не можешь спасти раненого… А ещё бомбёжки, падающие здания, погибшие женщины и дети…
От всего этого хотелось плакать. Конечно, плакали.
Мы пели и танцевали, чтобы показать, что верим в победу.
ХОТЕЛА СТАТЬ ВРАЧОМ; НЕ СБЫЛОСЬ
- Зинаида Павловна, а вы с СЭГ-ом 290, как и Анна Павловна, были до конца войны? До Кёнигсберга или до Бобруйска?
- Была до Бобруйска. И только из Бобруйска летом 1945 года я и Вера Цекулина уехали. Мы хотели учиться, надо было сдавать документы и экзамены.
Вера уже была на втором курсе историко-архивного института. А у меня была только справка, что я окончила 9-й класс; она у меня и сейчас цела. Я хотела поступить в медицинский институт.
Вернулась в Москву. Отец и тётя Таня были в эвакуации. Дома была только сестра Нина с мужем. Они меня хорошо приняли. Я стала ходить на подготовительные курсы в медицинский институт. Тогда было такое правило: того, кто отучился на подготовительных курсах, сразу зачисляли в институт. Ходила я на курсы полгода.
Вмешался зять, сказал Нине: «Зиночке уже 22 года. Сейчас она проучится на курсах год, а потом – в институте ещё пять лет, а кто её будет кормить». И меня устроили кассиром в магазин. Это была моя обида на всю жизнь. Я ненавидела свою работу. Я так стеснялась…
- Зинаида Павловна, у вас не было причины стесняться. То, что вы, совсем юная, были на фронте, то, что демобилизовались из Бобруйска, когда война уже кончилась – это подвиг, это служение людям, это служение Отечеству.
Поэтому неважно, кассиром ли вы работали после, или поваром… Жаль, что вы напрасно страдали.
- А я стеснялась. В 1957 году Нина Павловна Михайловская (в госпитале она была Уваровой – Л.П.-Б.), первый председатель Совета ветеранов СЭГа 290, прислала мне анкету. Я должна была её заполнить и вернуть Нине Павловне.
Всем нашим сэговцам направляли анкеты, чтобы узнать, где кто живёт, и пригласить на первую встречу в Москве. Но я не отправила анкету только из-за того, что надо было указать, где работаю, что я кассир.
К 20-летию победы советского народа над фашистской Германием нашим сандружинницам подарили огромную книгу о Великой Отечественной войне. А я её не получила, потому что не отправила анкету.
На одной из встреч в Центральном доме медицинских работников Нина Павловна ко мне подошла и шутя сказала: «Ну что, довоображалась?».
ЕЩЁ НЕМНОГО О ПОДРУГАХ
- Зинаида Павловна, в вашей группе санитарных дружинниц, которые учились на курсах Красного Креста в Коминтерновском районе Москвы, была и Екатерина Гаранова (Екатерина Сергеевна Зоткина – Л.П.-Б.). Она немного работала в магазине до войны и потом, кажется, до пенсии работала в магазинах. И не стеснялась.
- Катя – молодец, а я мучилась. Когда я была ещё девочкой, как-то сестра принесла пузырёк ярко розового лака. Я намазала себе ногти. А тут папа вернулся с работы. Он возмутился: «Зиночка, что это такое! Как кассирша накрасилась!». Сказал, как предрёк.
А Тоня Сучкова тоже работала в хозяйственном магазине, но бухгалтером.
- Кто-то из ваших фронтовых подруг работал в метрополитене. Труд – это труд. Не трудиться стыдно.
- Наташа Прохорова работала в метрополитене, - сказала Анна Павловна.
- А я хорошо помню нашу медицинскую сестру Наташу Попову. У неё был литературный дар. После войны она работала, как рассказывали, в газете Московского метрополитена, - говорила Зинаида Павловна. – Когда наш госпиталь находился в Пыжовском лесу, Наташа работала в «каловой» палате. Там лежали тяжелейшие раненые с повреждением кишечника, прямой кишки. Все их испражнения стекали в специально прикрепленный мешок. Можете представить, что это такое. Мука для раненых, мука – для персонала.
А Наташа без всякой брезгливости руками всё вычищала, вымывала. Человек 12-15 было в её палате. Все лежали чистенькие, не было никакого запаха.
Наташа была очень доброй. Вспоминаю ещё один случай. Госпиталь наш был тогда ещё в Москве. Поступил полковник. Он умирал, у него было заражение крови. Возле раненого установили индивидуальный сестринский пост и поручили это Наташе.
Антибиотиков не было. Раненого лечили всеми средствами, которыми госпиталь располагал. А ещё ему давали пить по чуть-чуть чистого спирта. Наташа всё время была возле него, ночью дремала рядом в кресле.
Она его выходила. Полковник выжил. И как-то весело говорит: «Наташенька, принеси мне спирту». Он привык, ему хотелось выпить.
Наташа посмотрела на него строго и сказала: «Я больше вам не нужна». И перестала к нему подходить.
- Зинаида Павловна, а вы в СЭГе 290 работали только в хирургическом отделении или ещё где-нибудь? Госпиталь был огромным, наверное, врачей и медицинских сестёр назначали туда, где было погорячей, где не хватало персонала?
- Мы все жили и работали по военному уставу. Распоряжений начальников не оспаривали. Госпиталь тогда ещё находился в Пыжовском лесу. Не секрет, что не всех раненых можно было спасти, многие умирали. В госпитале был морг, как во всех медицинских учреждениях.
Нельзя было похоронить умершего, пока его не осмотрит патологоанатом, и не будут оформлены все медицинские документы: какое было ранение, какая помощь была оказана, от какой причины наступила смерть.
Павел Исаакович Калико – муж Дины Лазаревны Цирлиной - был заведующим патологоанатомическим отделением. Его лаборант Уварова (Нина Уварова, в замужестве - Михайловская) перешла на другую работу.
Дина Лазаревна мне говорит: «Зина, иди к нему работать. Ничего особенного там нет, будешь записывать то, что врач скажет при осмотре тела».
- Вам не было страшно?
- Я ничего не боялась. Я работала с патологоанатомом Мариэттой Ивановой. И в Пыжовке, и в Каунасе… Она осматривала тело, диктовала, а я записывала.
С Мариэттой мы подружились. После войны она приезжала в Москву и останавливалась у меня. И мы всё время вспоминали нашу работу в СЭГе 290, друзей. И удивлялись: «Как смогли всё вынести?». Война длилась не год, а почти четыре года.
- И до конца войны вы работали в том грустном отделении?
- Нет. Когда госпиталь переехал в Тапиау (Восточная Пруссия), меня перевели во 2-е хирургическое отделение, куда поступали с ранениями нижних конечностей. Заведующим отделения был Туменюк Леонид Леонидович.
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Мы рассматриваем фотографии, на которых сын Зинаиды Павловны Дмитрий, его жена, дети и внуки. Сын и невестка родились в один день, можно сказать – ровесники.
- Зинаида Павловна, сын у вас хороший, относится к вам с любовью и уважением; продолжение рода прекрасное. Какая у вашего сына профессия?
- Он окончил Плехановский институт.
- Жалеете вы или нет, что были на фронте? Вы могли бы уехать вместе с отцом и тётей в тыл, там окончить школу и, может, сразу поступить в какой-нибудь институт.
- Если бы мне сказали, что можно переделать жизнь, я бы не стала этого делать. Служба во фронтовом госпитале – это были самые светлые годы. Несмотря на недоедание и недосыпание, на тяжёлый труд, на опасности. Я могла погибнуть, но меня это не сдерживало.
В стране был такой энтузиазм! Когда госпиталь был в Москве, к нам приходили шефы – школьники, учителя, артисты, домохозяйки, рабочие. Весь день рабочие у станка, а потом приходили помогать выхаживать раненых. Москвичи голодали. Мы шефов подкармливали.
Я, комсомолка, не могла не помочь своему народу бороться с фашизмом.
Нет, я ни о чём не жалею.
PS:
30 января 2018 года Зинаида Павловна Дрейцен умерла. Она не дожила девятнадцать дней до 94-летия.
Пусть земля будет ей пухом.
----------------------
На опубликованной фотографии есть Екатерина ВЕРЕВКИНА - это медицинская сестра-массажистка Екатерина Васильевна Веревкина.
Она пришла служить в СЭГ 290 добровольцем в возрасте 55-ти лет. Когда в Пыжовском лесу персонал строил подземный медицинский городок, то старались не привлекать к тяжёлым работам сотрудников такого возраста. Е. В. Веревкина охраняла с винтовкой в руках имущество 1-го хирургического отделения, разгруженное(в марте 1943 г.)с машин прямо на поляне.
Ещё на снимке есть Ольга ПЕТРОВА - Ольга Ивановна, в замужестве - Леонидова. Старшина медицинской службы. В госпитале служила с января 1942 по август 1945 гг. Награждена Орденом Отечественной войны 2-й степени, медалью "За оборону Москвы". После войны жила в Москве, работала в одном из детских садов, а также дежурной в гостинице "Севастополь".
Среди однополчан на фото и Вера ХРАБРОВА - Вера Николаевна Храброва, лейтенант медицинской службы, старшая операционная сестра 1-й хирургии. В госпитале работала с июля 1942 по август 1945 гг. Награждена Орденом Отечественной войны 2-й степени; медалями "За боевые заслуги", "За победу над Японией", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг."; юбилейными медалями. После войны жила в Москве, работала в Центральной поликлинике № 25 Военно-Воздушных Сил СССР.