И все-таки это жестоко

Прошло уже много лет с того времени, как я закончил техникум. Но, до сих пор не могу забыть то время, тот отрезок своего жизненного пути. И, то, как мне кажется, я принес большое горе и обиду одному человеку.
 Но все, как говорят в таких случаях, по порядку. В тот год я заканчивал сессию, за которой сразу следовал гос. экзамен. Наш техникум готовил специалистов следующих профессий: охотоведов, товароведов пушномехового сырья и звероводов. Мы не писали дипломную работу, как это обычно бывает в высших и средних учебных заведениях. У нас был государственный экзамен. И как говорили многие студенты, лучше бы была дипломная работа. По-крайней мере был бы консультант. А так, возьмешь билет и отвечай, с ограниченным временем на подготовку. Ну да, слава богу, теперь, все это осталось позади, в далеком прошлом. Вот только наряду с радостными воспоминаниями об этом времени, была горечь, и обида которую я не могу простить себе. А ведь все началось так безобидно просто.

 В те годы у нашего заготовительного техникума (чуть позже, он был переименован, в пушномеховой и это справедливо) не было общежития. И нас студентов заочников, коим я и являлся, разместили по съемным квартирам, арендуя их у жителей города. Часть суммы за проживание в этих съемных квартирах, оплачивал техникум. И я, со своим товарищем, студентом заочником, снимал небольшую комнатку у одинокой пожилой женщины. Эта комната находилась во времянке, так называемой летней кухне, которая нас обоих вполне устраивала. Хотя бы уже тем, что ни хозяйка, ни мы, не касались друг друга. В то время это было не мало важно для нас. Было и еще одно преимущество нашего проживания, над проживанием, скажем так, других студентов нашего курса. Дело в том, что наша времянка, была расположена, географически находилась, буквально, в каких-то ста метрах, от одной из красивейших рек Сибири, Ангары.
 И я частенько, взяв конспекты и учебники, приходил на берег реки, садился на одну из вытащенных на берег лодок, готовился к экзаменам.
 И вот однажды, так случилось, в один из таких теплых тихих вечеров, как обычно, взяв конспекты, пришел на берег реки. День был воскресный. На реке, на течении, побросав якоря, находилось довольно много лодок, с сидевшими в них рыбаками. Это иркутяне ловили на стреже, на течении хариуса. Еще издали, на лодке, на которой обычно я располагался, увидел молоденькую девушку, она сидела на заднем сидении лодки. Как раз на том сидении, на котором обычно располагался я. В руках она держала раскрытую книгу, тут же рядом на скамейке лежали тетради. Не трудно было догадаться, что сидевшая на лодке девушка, студентка, так как рядом, недалеко от моего проживания находилось общежитие педагогического института. Судя по всему, девушка, как и я, готовилась к экзаменам. Конечно, что бы ни мешать девушке я бы мог расположиться и на соседней лодке. Не знаю, почему и, как это не покажется странным, мне захотелось сесть, именно, рядом с находившейся в лодке девушкой. И в тоже время я не знал, как это сделать, как подойти, с чего начать.

 Дело еще и в том, что сюда, на берег реки, частенько приходили люди, с сомнительной репутацией и подозрительной внешностью. Так сказать без определенного места жительства и занятий. И, кто знает, не примет ли девушка меня за одного из них. Обычно те, про кого я только что упомянул бесцеремонно приходят на берег, рассаживаются на одной из лодок и, как правило, почти всегда достают из своих карманов «коньяк с резьбой». Так в Сибири, возможно и других регионах нашей необъятной Родины, называют тройной одеколон. Усевшись, как правило, вытащив из своих карманов, так называемый «коньяк». Предварительно побултыхав флакон, после чего, запрокинув голову, выпивали содержимое. И, уже после, не зная удержу, заводили долгий, нудный разговор, на языке, не существующего на земном шаре народа. А уже ближе к вечеру, закончив который, укладывались тут же в лодке, на берегу спать. Не опасаясь, что их обворуют. Правда, брать у них было абсолютно нечего. Разве что густую, грязную, свалявшуюся щетину, на их давно не знавших бритвы лицах.

 Сидевшая в лодке девушка, время от времени отрывала глаза, от лежавшей у нее на коленях книги. Подняв голову, долго и задумчиво, с какой то грустью, смотрела на реку, на сидевших в лодках рыбаков. Я же продолжал стоять, не зная, что предпринять, как подступиться к ней, с чего, что бы ни спугнуть ее, начать разговор.
 И неизвестно, сколько бы я еще продолжал стоять. И тут, неожиданно для себя, разгребая в своей голове литературный «мусор». Откопал высказывание И. Сабининой, которое и подвигло, воодушевило меня к действию. Вот что она сказала: «Говорят, что если человек чего-то боится, у него есть выбор: либо постараться никогда больше не встречаться с источником страха, либо пойти ему навстречу и постараться познакомиться с ним поближе, сродниться, стать своим. То, что хорошо знакомо, перестает быть таким ужасным». Так, продолжая еще какое-то время рассматривать девушку. Я обратил внимание, что и она краем глаз наблюдает за мной. И все же,  я решился, будь, что будет. Раскрыв свой конспект и, листая его, как будто ищу для себя нужное, медленно пошел в сторону лодки, к сидевшей в ней девушке.
 Услышав мои шаги, девушка, оторвала взгляд от реки, повернула голову в мою сторону. Вопросительно стала смотреть на меня. И, очевидно, убедившись, что опасаться меня нечего, снова перевела взгляд на реку, на находившихся в лодках рыбаков. Я же, что бы хоть как-то решить, что предпринять, с чего начать разговор на правах мужчины, решил первым.
 Подойдя ближе, как можно миролюбиво сказал, здравствуйте. На мое приветствие, она также спокойно ответила, здравствуйте, и это, сказанное девушкой, придало мне уверенность. Что, учим, спросил я? Да, ответила она. Окрыленный, начатым разговором, спросил разрешения, сесть рядом.
 Пожалуйста, сказала она и, помолчав, добавила, ради бога. Глядя на мои конспекты, спросила: Вы, наверное, пришли сюда тоже не просто провести время? Да, конечно, сказал я, скоро экзамен вот и приходится иногда заглядывать в конспекты. А, спустя время, как это обычно бывает, когда люди только, только знакомятся, разговор между ними, как правило, начинается о чем-то не значимом. Так это произошло и у нас, разговор зашел о погоде, о том, какой сегодня теплый, тихий вечер. А, уже, чуть позже, заговорили с ней так, как будь то, были, давно знакомы.
 И вот сейчас, спустя годы, забегая вперед скажу, знакомясь, если бы я знал, какую неприятность, сколько страдания и одновременно разочарования, я доставлю ей. Наверно, тогда, в тот злополучный для меня вечер, я не стал с ней знакомиться. Но теперь, уже ни чего не поделаешь, что случилось, то случилось. Продолжая разговаривать, я исподволь разглядывал сидевшую рядом со мной девушку. Из чего для себя, сделал вывод. Она невысокого роста, карие, почти черные глаза. Ее темные волосы, под стать цвету глаз, были аккуратно заплетены в одну тугую, довольно длинную косу, ниспадающую на ее грудь. В то время действительно большая часть женского пола, проживающая в провинции, волосы заплетали, укладывали, в косы. Одета она была в простенькое ситцевое платьице, на ногах и то же, простенькие босоножки. Округлое, пухленькое личико, не носило абсолютно ни каких намеков, на косметику. Да она ей была и не нужна, как она выглядела, косметика, скорей всего, ей бы навредила. Наверно, не всем она идет, для некоторых, она как штукатурка на стене, стоит ей облететь, И стена становится обшарпанной, не привлекательной. Это я к тому, как бы, не подделывай породу под тоже золото, как не придавай ей оттенки благородного металла, она так и останется породой.

 Сидевшая рядом со мной девушка, ни чем не отличалась от своих сверстниц. И, все же в ней было, что-то такое, что обезоруживающе манило, притягивало к ней, больше, чем просто разговаривать с ней. Вот уж действительно, подбирайте людей, человека, разговаривая с которым, впечатление такое, как будь-то, читаете интересную книгу. В тоже время, о чем бы она ни говорила, нельзя было не отметить, какую-то потаенную грусть в ее голосе. Как будь то, в ее молодой, только что начавшейся жизни, что-то не сбылось, что-то случилось такое, о чем она сильно сожалеет.
 О себе она рассказала, что учится на третьем курсе пединститута. И, что хочет стать, как и ее родители, педагогом, преподавать в школе русский язык и литературу. Она из провинциального, шахтерского городка, который находится в иркутской области, Черемхово. По ее рассказу, по тому, как она торопиться рассказать о себе все сама. Как будь то, у нее есть, что-то такое, которое я должен узнать из первых рук, то есть, от нее.
 О, себе, я тоже вкратце рассказал, при этом, утаив, что семейный, и об этом впоследствии, сильно пожалел. Учусь в иркутском заготовительном техникуме, на третьем курсе. И, что у меня скоро гос. экзамен, узнав, где я учусь, она с неподдельным восхищением сказала: Значит, Вы, будете зверобоем?! На что я ответил, что это не совсем так, даже наоборот. По долгу своей будущей работы, я как раз должен буду оберегать животных от незаконного на то отстрела. И, все равно, сказала она, это так увлекательно и романтично. Таежная глушь, ночевка у костра, а утром, чуть забрезжит рассвет, снова идти, в поисках звериного следа.

 Увлекшись, за разговором, мы не заметили, как опустился вечер, на реке заиграли блики, скрывающегося за таежные вершины кедров солнца. Уже и рыбаки стали подплывать к берегу.
 Нужно отметить, что здесь, на востоке Сибири, вечера особенные, с дымкой, на закате уходящего солнца. Особенно это хорошо заметно, если находишься у озера, или на берегу таежной речки. Хотя и наши, уральские, ни сколько не хуже. В конце нашего разговора, когда пришло время, уходить.
 И тут она, как бы, между прочим, и, как мне показалось с опаской в голосе, что получит ответ, какой бы она не хотела услышать, спросила: Вы, любите танцы? Пусть кому то не покажется странным, что, проговорив с ней, добрую часть времени, мы так и не перешли на ты. Более того, даже не познакомились, не спросив друг друга имя, иногда, между людьми, такое происходит. Я честно признался и, это было сущей правдой, что танцы не то, что бы не люблю. И, если их иногда и посещаю, то лишь потому, что бы послушать игру духового оркестра. В те годы, а это были годы начало шестидесятых, Мы, подростки, слушали музыку, таких, по тому времени известных музыкантов, (к сожалению не оправданно забытых в наше время), как Эдди Рознер и Александр Цфасман. Хотя, если честно признаться ничего в ней не понимали, просто, нам нравилась мелодия их произведений. Но больше всего, нам пятнадцати, шестнадцати летним пацанам, доставляло удовольствие, так это то, нарвав крапивы, шли в березовую рощу, где, на берегу озера Смолино находилась танцплощадка. И, просовывая эту самую крапиву сквозь дощатую перегородку, жалили ноги сидевших на лавочках девушек.
 И это нам доставляло огромное удовольствие, когда они вскакивали со своих мест и, не зная удержу визжали. Или и того хуже, пробравшись на танцевальную площадку, стоя в сторонке, один из нас, поймав взгляд одиноко стоявшей девушки, раскрыв широко рот, приставив к нему свою ладошку, искусственно начинал позевать. На что, стоявшая в одиночестве девушка, видя, позевывающего парня, это чувство сонливости, тут же передавалось ей. Она, чуть приоткрыв рот, приставив к нему ладошку, тоже начинала позевать. Довольные, мы дико начинали хохотать, смущая девушку, за что нас сразу выдворяли с танцевальной площадки. Но еще большее удовольствие мы получали от того, а все дело в том, что по пути в березовую рощу, где находилась танцплощадка, через дорогу протекал ручей. И этот ручей, мы перегораживали чуть ниже по течению, в результате получалась запруда, ручей разливался, посередине которого мы выкладывали камни, для перехода, за один из них привязывали тонкую проволоку, конец которой, держал один из нас. Когда же, спешащая на танцы группа девушек, пытались перейти через разлившуюся воду, прыгали по камням. Одна из девушек, как правило, первая наступала на камень, привязанный проволокой, ее дергали. И камень, ускользал из-под ноги девушки. И она, теперь уже не разбирая, куда наступать бежала по воде, за ней с визгом бежали другие. И все это под наш, идиотский хохот. Теперь, спустя годы, когда ума чуть-чуть добавилось, с горечью вспоминаешь, свои хулиганские выходки. И им, этим поступкам, нет оправдания. А ведь многие из этих девушек работали штукатурами, малярами, получая мизерную зарплату, откладывая деньги, на покупку туфель, которые мы таким варварским способом приводили их в негодность.

 И как же я был одновременно удивлен и обрадован, что таким своим ответом, не только не разочаровал девушку. Даже наоборот, услышав мой ответ, ее лицо преобразилось, на нем появилось, как мне показалось удовлетворение. Я еще больше был удивлен, когда она сказала, что тоже не любит танцы. И это, сказанное ею, мне показалось странным, обычно....  Хотя, мне и показался, ее ответ несколько странным. Ну, да мало ли что, не любит и все тут. Чуть помолчав, и это было заметно, с грустью произнесла. Танцы не то что не любит, а и вообще не посещает их.

 Когда же настало время нам уходить. Мы поднялись, я подал ей руку, помог выйти из лодки, мы пошли. И тут, мне сразу стало все ясно и понятно, почему она спросила, люблю ли я танцы? Все дело в том, что она страдала физическим недостатком, проще сказать, прихрамывала на правую ногу.
 Днями позже, она рассказала мне, что эту травму она получила в детстве, упав с качелей. И вот, как результат, эта хромота. Было очевидным, что этот физический недостаток, сильно угнетал ее, она страдала. Мне ничего не оставалось, как делать вид, что я этого ее физического недостатка, не замечаю. Тогда как, в душе, мне было очень жаль ее. Я взял ее под руку, и мы медленно, осторожно, поднялись на кручу. Я проводил ее до общежития. Постояв, еще какое-то время, пожелав друг другу спокойной ночи, расстались. Она вошла в подъезд своего общежития, я направился к себе, в свою келью. О встрече мы не договаривались и в тоже время, интуитивно, подсознательно, каждый понимал, что она состоится.
 Больше того, теперь, сюда, на берег Ангары, мы будем приходить не только для того, что бы штудировать свои конспекты. Но и просто, побыть вместе, поговорить. И действительно, наша первая встреча, как бы послужила отправной точкой, для дальнейших наших встреч. Теперь, если кто то приходил первым, садился в лодку и поджидал другого. Я уже знал, что ее зовут Полиной, таким, ставшим редким и в тоже время таким звучным, красивым русским именем. Смею утверждать, что имя действительно красивое, отдающее, напоминающее старые добрые времена. Разве не красиво звучит, если к нему добавить, скажем, Полина Виардо?
 Нередко, когда позволяла погода, когда на город опускались вечерние сумерки. А на набережной Ангары загорались уличные фонари. Она брала меня под ручку. Мы шли гулять по вечерней набережной Ангары. Где, почти всегда было много прогуливающейся молодежи. В основной своей массе это были студенты и те, немногие пожилые люди, уставшие от дневной духоты, зноя, плавившегося асфальта.
 Нужно отметить, в Иркутске, в этом старинном сибирском городе, находится очень много, как высших, так и средних учебных заведений. И город, буквально напичкан, кишит студентами. Здесь, можно встретить людей с разным типом лица и цветом кожи. От бледнолицых, славянской внешности, до желтокожих, с чисто азиатским типом лица. Хотя и редко и все же, иногда, встречались молодые люди совершенно черные, с африканского континента. Прогуливаясь по набережной, мы часто встречали знакомых парней и девушек. Правда, в большей части, это были ее знакомые. Дело в том, что у нас, в нашем техникуме, на заочном отделении, учились в основном великовозрастные студенты, работающие на протяжении долгого времени  охотоведами.

 И вот они, что бы их ни потеснили, более молодые, дипломированные, были вынуждены пойти учиться. Поэтому, эта категория студентов, по большей части, сидела по квартирам, грызя науки. И, лишь, иногда, подобно медведям, почуявшим весеннее тепло, покидали свои "берлоги", и то, ненадолго. Прогуливаясь по набережной, которая была хорошо освещена, благодаря ярко горевшим фонарям. И тут, невольно, я, обратил свое внимание на то, как некоторые из прогуливающихся молодых людей, в основном это были девушки, остановившись, долго и пристально, смотрели нам вслед. И, что характерно и это было очевидно, многие из них, провожали нас взглядом, в котором, можно было прочитать, одновременно удивление, зависть и даже, презрение, во всяком случае, мне так казалось.
 И я, теперь уже сам стал присматриваться к недоброжелателям, искать причину, такого негативного к нам внимания. И вот что я отметил. С завистью и презрением,  и это хорошо было видно, на нас такими взглядами смотрели провожали, как раз те молодые студентки, которые были обделены вниманием парней. А таковых, было действительно предостаточно. И это совсем не потому, что они были не привлекательны, нет. Скорей всего причина кроется в том, что женщин в Союзе, теперь уже в России, гораздо больше, чем мужчин, так уж наверно распорядилась природа. Хотя, кто знает, больше в этой диспропорции, не равенства, как раз больше всего повинны многочисленные войны которые на протяжении всего существования, вела и ведет многострадальная Россия, унося сотни тысяч молодых парней. И вот эти-то девчушки, обделенные вниманием мужского пола, в их взгляде, можно было прочитать: Надо же, какая то «калека», явно намекая на ее хромоту, отхватила себе парня, и что он в ней нашел?
 Тогда как, они….? (Здесь, так и хочется сказать. И, все таки, в человеке является главным, его внутренний мир, его духовное содержание, стержень. Все остальное, второстепенно). И, теперь уже я, глядя как бы со стороны на себя, подходя к себе критически, рассматривая себя со стороны, пришел к выводу, что во мне нет ничего такого, чем бы я мог отличаться от других, таких же своих сверстников. Более того, был самым, что ни на есть провинциалом, а то и просто, обывателем.

 Продолжая присматриваться, анализировать, что происходит вокруг нас, сделал для себя немаловажное открытие, сопоставив все обстоятельства, на которые я раньше не обращал внимания. А, все дело в том, что однажды, как всегда, придя в общежитие, я попросил вахтера, что бы вызвали Полину, вахтерша послала за ней поднимавшуюся в это время на этаж студентку. И, пока студентка ходила сообщить Полине, что к ней пришли. Вахтерша, как бы, между прочим, сообщила мне, что Полина является одной из лучших студенток по успеваемости на своем курсе, что она очень порядочный человек правда, ей не повезло в жизни, на что намекала вахтерша, я прекрасно понял. Поэтому, продолжила она, из-за ее такого физического недостатка, многие парни сторонились, обходили ее вниманием, а зря и жаль. Чем больше я узнавал, общался с Полиной. Тем больше понимал, чувствовал, сколько у меня было еще пробелов в том, о чем мы иногда говорили. С ней можно было поговорить, поднять, если не все, то очень многие жизненно важные темы. Она ни когда не уподоблялась разведчику, оказавшемуся, заброшенному в чужую для него страну, где, что бы не проколоться, не сказать лишнего. При разговоре ему всегда нужно уходить от того, того разговора, темы, в которой он был не так силен, осведомлен. Он должен всегда, или почти всегда, склонять своего собеседника, в то русло разговора, теме, в которой он себя чувствовал, как рыба в воде. А, иначе…. И я, иногда, глядя на нее, ее манеру разговора, держаться. И то, как она свободно оперирует словами, речью. Нередко сравнивал ее, она напоминала мне утонченную дореволюционную аристократку. Времен Антона Павловича Чехова. Вообще, что бы закончить разговор о ней. Скажу, мне с ней было довольно легко и интересно. Скажу больше, забегая вперед. Осознаю, чем больше я общался с ней, узнавал ее. Тем больше чувствовал, ту пропасть, которая разверзлась между нами. Уже только потому, по огромному количеству прочитанным ею книгам.

 А, ведь я, пусть и не намного, был старше ее. И, тоже читал, как это говорится «запоем». Правда, этот запой, резко прекратился, снизился, когда я обзавелся семьей. Быт, семья, иногда возникающие семейные неурядицы, как это будет не прискорбно в этом признаться. Подчас меняют, то русло, выбранное ранее жизненное направление, многих людей.  И я, теперь уже глядя на Полину, задумывался, ловил себя на мысли. Часто, молодой парень, да и не только молодой. Глядя на проходившую мимо него, скажем так понравившуюся ему девушку. Иногда, сразу думает, вот бы познакомиться с ней поближе. А, то и вообще....
 И, теперь уже я, рассматривая себя рядом с Полиной. Не, иначе сказал бы такому парню, что бы сделать это, сблизиться с человеком. Нужно обратить внимание на себя, на свой внутренний мир. Спросить себя, потяну ли я, готов ли, идти в одной упряжке с этой девушкой, женщиной. А, может лучше оставить ее в покое. Выбросить из головы эту затею. Или, подтянуться до ее уровня. Что бы в последствии не пожалеть об этом. И тут, невольно я вспомнил Зину, свою Зину. Недавно окончившую машиностроительный техникум. И работающая, по своей специальности, технологом, на одном из оборонных заводов Челябинска. И нам казалось, что ни что и никто и ни когда. Нет той причины, обстоятельств, которые могли бы нас разлучить. Нас даже не настораживало то, те обстоятельства, что выбранные по жизни наши, скажем так, специальности, были полярны. И, если один, в силу специфики своей работы, должен по неделям, а то и больше бродяжить по тайге. Тогда как  другая, зажатая в четырех заводских стенах, просиживать за кульманом.

 У каждого человека на определенном жизненном этапе есть моменты, когда ему (им) все кажется в розовом цвете. Ни что не предвещает грозы. И, если, мы однажды расстанемся с Зиной. Страшно подумать, этого я просто не допускал, даже в мыслях. И, в то же время подумал…. Да нет,  этого просто не может быть по определению. Вот, только может и еще как может.
 Но тогда, в то время, я не мог этого даже допустить, представить в мыслях Но, это уже другая тема.
 Немного помолчав, вахтерша, задумчиво сказала, это было сказано таким тоном, как будь то, это однажды было с ней, сказала: что я у Полины первый, за все время, сколько она учится в институте. И теперь, всегда, когда я просил какую ни будь из студенток, позвать Полину. То, очень часто, в их взгляде просматривалось удивление, в котором можно было прочитать: Неужели, она еще кому-то нужна? И им пришлось еще долго привыкать к тому, что я прихожу именно к Полине и не к кому больше.
 Казалось бы, такой минус Полины, как ее физический недостаток, должен был у студентов наоборот вызывать к ней сочувствие. Наконец, если хотите, просто жалость.
 И, вот тут, как на "грех", в ее жизнь, судьбу, вмешалась ее такая безупречная учеба, вызывающая зависть у других менее успешных студенток. А училась она, действительно хорошо. Во всяком случае, ее фотография, была, скажем так, размещалась не только в институте, но, и в общежитие. В связи с этим, ее нередко ставили в пример другим студентам. И, конечно же, это болезненно, задевало их, их самолюбие. Что и послужило, такому негативному отношению к ней. А тут еще я, со своей дружбой, которая и без того подлила масла в огонь. И я очень часто задавал себе вопрос, что, если я заранее знал о ее таком физическом недостатке, стал бы с ней знакомиться, а, уж тем более с ней встречаться?
 Сомневающихся, могу сразу успокоить, что да, стал, так как, к тому времени, я уже был семейным человеком и эта дружба с Полиной, меня ни к чему не обязывала, помимо того, что она была девушкой, и еще, с ней было интересно общаться. И, более того, при таком еще не значительном ее жизненном опыте. Круг ее интересов, взглядов рассуждений о насущном, жизненном был достаточно обширен. И, наконец, мне доставляло удовольствие, делать ей приятное, выделив ее из других студенток, оказав, именно ей свое внимании, прогуливаясь по набережной ловить на ней, завистливые взгляды сокурсниц.
 О которых, конечно же, она догадывалась, как бы подчеркивая, внешность у человека, второстепенна, главное внутреннее содержание его, его души. И, как бы ни хорошо складывались наши отношения, где-то, на подсознательном уровне, в глубин своей души, я прекрасно понимал, что однажды, все наши прогулки, взаимоотношения, должны закончиться. И тогда каково будет ей, как она сможет объяснить своим знакомым, тем же сокурсницам, что у них ничего не было. Что это была всего лишь дружба, которая их ни к чему не обязывала.
 Во всяком случае, так думал я.
 И вот однажды, словно предчувствуя это, как всегда, прогуливаясь по набережной, в один из тихих теплых вечеров. Сейчас уже не помню, о чем мы говорили. Только неожиданно, Полина остановилась, как-то странно и в то же время внимательно посмотрела на меня, после чего, задумчиво, с какой-то надеждой, одновременно  грустью в голосе сказала: Знаешь, после окончания института, я могла бы работать преподавателем, даже в самом глухом, таежном поселке. Произнеся эти слова, она опять же, как-то по-особому, внимательно, пытливо посмотрела на меня. Словно, хотела убедиться, как, какое впечатление, ею сказанное  произвело на меня.

 Тогда этому ее такому высказыванию я не придал, ни какого значения. И только теперь, спустя время, теперь уже годы, когда в потоке жизни, по воле судьбы. Меня занесло именно в такой поселок, в таежную глушь, о котором говорила Полина. И, вот тут, я понял истинный смысл, сказанного тогда ею, во время счастливых, для нас обоих встреч. Тогда сам того не подозревая, дал ей надежду, гораздо большую, чем просто дружба.
 Как-то так получилось, мы не определились, кто есть кто. Она не спросила мое семейное положение. Я же ни намеком, ни еще как-то не спросил, есть ли у нее молодой человек. Хотя и так было видно, что у нее нет ни кого, да и это, в разговоре со мной подтвердила вахтерша общежития. И теперь, когда мы были уже достаточно знакомы, когда у нас появились доверительные отношения. Мы в своих разговорах обходили эти острые углы. Я думал, что скажи я Полине, о своем,  скажем так, семейном положение, что женат. Кто знает, возможно, мы бы и стали встречаться проводить с ней время. Но уже не было бы тех, доверительных отношений, разговоров.
 А, может, даже и расстались. Она же, тоже не спрашивала меня об этом. Очевидно, боясь получить ответ, который не устраивал бы нас обоих, ее в особенности.  Да и как я уже сказал, к тому времени  был семейным человеком. И наши встречи с Полиной, я не рассматривал, не считал любовным романом. И уж тем более изменой своей жене, которую очень любил. Просто, на то время, ввиду сложившихся обстоятельств, мне было так удобно, да наверно и Полине, наши такие ни кого, ни к чему не обязывающие встречи. И, в тоже время, иногда. Я ловил себя на мысли, не будь я связан семейными узами, возможно, кто знает, могли бы быть с Полиной хорошей парой. Но, видно не судьба. Вот уж поистине, правду говорят, человек предполагает, а бог располагает.
 Сейчас, когда мы с Полиной были уже довольно хорошо знакомы. Она часто, свободно, непринужденно, приходила в гости, в нашу келью. Где, как я уже сказал, проживал со своим однокурсником, сибиряком, Петром Мелехиным, тридцати летним парнем, родом из Томской области, кстати, тоже семейным. И он, почему-то всегда, когда приходила Полина, деликатно оставлял нас одних, ссылаясь на то, что ему, куда-то нужно. Я прекрасно понимал его. И всегда говорил ему, что не нужно этого делать, что у нас с Полиной ничего такого нет, что у нас с ней довольно добропорядочные чистые отношения.
 Правда, в то время я не знал, что, однажды, придет время и мне самому придется уходить, оставляя Петра, с его пассией.
 Это произошло, как-то, неожиданно, как само собой разумеющееся. Но об этом чуть позже.
 А пока, когда ко мне приходила Полина, мы садились за стол, и пили скромный студенческий чай. После чего, если позволяла погода, шли гулять на набережную Ангары. Или же, просто бродили по Иркутску, любуясь его архитектурой, бывшими купеческими домами из красного кирпича, выбеленные в белый цвет известкой. Иногда, подолгу стояли у построенного культового сооружения, польскими ссыльными костела. И, кто знает, возможно, к построению этого костела приложил свои руки, поляк, путешественник, исследователь, ученый. Некогда сосланный сюда, Иван Дементьевич Черский, в честь которого был назван один из хребтов, восточной Сибири. Но больше всего поражает и восхищает  меня то, что его жена. После того как, тяжело заболев, умирает ее муж, Черский И.Д. казалось, зачем ей это нужно. Но, теперь, она уже одна с маленьким ребенком, продолжает подниматься на лодке по реке, в тучах гнуса, терпя лишения, лишь для того, что бы продолжить, закончить, то, что не успел сделать ее муж.

 Сейчас, таких женщин, подобно жене Черского, как это не прозвучит, не прискорбно, не грустно, не осталось. Их просто нет.Хотя, забегая вперед, с чем я стараюсь, пока безуспешно бороться, справиться, плохо получается. Пусть будет это не скромно с мой стороны, и, все-таки. Такие женщины есть, и этой женщиной на данное, да на любое время, для меня, является моя супруга: Татьяна Васильевна.

 Но, продолжу.  Кто знает, возможно,уже нет белых пятен на карте мира, той же России не чего уже открывать, что касается такого человека, как жена Черского, продолжившая, несмотря на тяготы жизни начатое им дело. И, как тут не скажешь, да, не в обиду ни кому. Измельчал человек, измельчал, дальше уже некуда, что, даже не с кем сравнить, не на кого равняться в том или ином жизненном моменте, случае. И это, не есть упрек, и, не в обиду, как уже было выше сказанное. Факты упрямая вещь. И с этим. ничего не поделаешь. Ну, да....
 После чего, после посиделок, выпитого чая, шли в церковь, полюбоваться уникальной росписью святых. Здесь нужно сказать, церковь находилась рядом с нашим техникумом. И на лекциях нам хорошо было слышно пение церковного хора, во время службы.
 Но больше всего, нам нравилось приходить в парк культуры и отдыха, излюбленное место иркутян. Кстати, в этом парке со мной произошел, я бы сказал редкий, казусный случай, который на долгие годы остался в моей памяти.
 А, все, с чего началось, мы, трое студентов решили отметить, ну как говорят, была бы только водочка, а повод мы всегда найдем. Говоря другими словами, у нас была бутылка вина, но, не было тары, что бы оприходовать эту бутылку. Недалеко от нас сидела на траве группа людей, среднего возраста. И, судя по их веселому оживленному разговору, если что они и пили, то уж точно, не чай. Мы решили обратиться к ним, занять у них на время тару. И, что бы спросить, дать на время нам эту тару, выбор опять же,пал на меня. Подойдя к ним, на какое-то время, то, кого я увидел, на какое-то время растерялся, забыл,  зачем пришел.
В повернувшемся ко мне мужчине, к которому я хотел было обратиться, оказался ни кто иной, как наш преподаватель биологии, «Лось», разве что, без рогов, как мы его за глаза называли, за его непомерно огромный рост. Делать было не чего, собравшись с духом, я попросил у него стакан. Он, видя мое такое смущенное лицо, сделав вид, нет, ну, сообразительный, якобы, не узнал меня, невозмутимо подал мне  бумажный стаканчик, которых было разбросано по парку огромное количество.

 О том, у кого я взял этот злосчастный бумажный стаканчик, своим товарищам я не сказал. Решил, что, после того, как мы оприходуем бутылку вина, возвращать стакан пойдет другой. Так оно и вышло, уже после, я получил выговор от своего товарища.

 Но не только этот старинный сибирский город был богат, славился многочисленными, всевозможными историческими архитектурными сооружениями, памятниками старины. Но и тому времени, историческим событиям, помнившим пребывание в нем и расстрелянного «деспотами», Александра Васильевича Колчака.

 Но, как это будет ни грустно констатировать, еще Иркутск был богат венерическими болезнями. Свирепствующие, получившие широкий размах среди «голодной», в обоих смыслах, студенческой молодежи, того времени.  И это, эта болезнь, чем-то напоминала нашествие саранчи, или до недавнего времени отсутствовавшего, завезенного к нам и хорошо освоившегося прижившегося колорадского жука.
 И, в этом мне воочию пришлось убедиться. Нет, нет, не на своей, скажем так шкуре. В этом, меня бог миловал.
 И, кто знает, неким щитом, что меня пронесло, хотя, по тому времени я считал себя примерным семьянином, на данный же момент, как я уже сказал пронесло, возможно, была дружба с Полиной. Окажись на ее месте другая, более предприимчивая, разбитная, и, кто знает? А такое вполне могло быть. И, как говорится, все мы живые люди. И ни что человеческое нам (мне) не чуждо. На этом, наверно стоит остановиться чуть подробней, с предупреждением на будущее. Так как, забегая вперед, скажу, высшие и средние заведения в Иркутске не перевелись, и не закрылись. Наоборот, их стало еще больше. И так же, как и в былое время, этот город кишит, заполнен студентами. Поэтому в назидание, предупреждение, не могу не рассказать один случай, который произошел с моим однокурсником.

 А, начну я с того, что мой товарищ, с которым я проживал, как-то, прогуливаясь по берегу Ангары. В это время как раз на берегу шла разгрузка угля. Одним словом, ему в глаз, как выяснилось, попала угольная пыль. И мне срочно пришлось сопровождать его в больницу. Придя в больницу, стали разглядывать таблички, ища кабинет окулиста. Разглядывая, и тут, я увидел своего однокурсника. Он, как мне показалось, судя по всему, нас увидел первым. И, сидя на стуле, всячески отворачивал свое лицо, что бы мы его не узнали. Но, как говорится, шило в мешке не утаишь.
 А, все дело в том, почему он так прятался от нас, что, как потом оказалось, на прием он пришел и куда, правильно, в венерический кабинет. Пока же мой товарищ находился в кабинете на приеме. Я подошел к нему поинтересовался, что привело его в больницу. На что он смущенно и это было видно, сказал, что получил небольшой ушиб, травму конечности, вот только какой конечности не сказал, я же не стал уточнять. Но, когда подошла его очередь, с ушибом ноги, почему-то он зашел в венерический кабинет. При этом, я подумал, мало ли с какой конечностью могут обращаться мужики, в венерологический, кабинет. И тут я вспомнил, что этого своего однокурсника частенько видел прогуливавшегося по набережной Ангары в кругу женского пола,буквально виснувшем на нем, частенько пьяненьких, далеко не студенток.
 Здесь нужно отметить, что парень он был денежный, с Усть-Кута, севера Иркутской области. К тому же, уже был кадровым охотником. И, как видно, был охоч, не только до водившихся в тайге зверушек, но и до женщин. Одним словом, как ни старался скрыть свою секретную болезнь мой однокурсник. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Все это открылось, вылезло на всеобщее, скажем так обозрение.
 А, через некоторое время, когда с такой же загадочной болезнью, обратился опять же в венерический кабинет другой студент. Все открылось, скрывать было бесполезно, от чего, от каких болезней у них заболели ноги. Все бы ничего, вот только в отместку мне, или еще по каким-то другим причинам, тот первый больной, которого я встретил в больнице, присвоил мне кличку, «медвежатник». Не знаю, называя меня так, что имел, подразумевал под этим, этой кличкой, обиженный на меня однокашник.
 Забегая, вперед скажу, медведей в своей, скажем так охотничьей жизни, добывать приходилось. А, вот взламывать, вскрывать, сейфы, как это делали и делают искушенные в этой, скажем, так штучной профессии истые медвежатники  так и не удосужилось.
 По разным на то причинам, то времени не было, то руки не доходили. Когда же, все это присутствовало, и время было и руки чесались. Опять же, как это будет ни грустно, рядом не было банка, или, хотя бы захудалой сберкассы. Случись такое, окажись. попади под горячую руку. скажем банк, или, захудалая деревенская сберкасса. Кто знает, где бы я сейчас писал, о ком, в каком месте.
  Скорей всего, о том и тех, «где золото роют в горах». Но это так, свалим на лирическое отступление. Хотя профессия медвежатника по «разгрузке» банков, не менее опасна и интересна, чем та, связанная с добычей вскрывать медвежью  берлогу.

  Но вернусь к существу дела. Свое венерическое  заболевание, мой однокурсник, явно, не лишенный чувства юмора, ласково назвал с «добрым утром». Вот только не знаю, насколько оно доброе, если с ним, с этим заболеванием обращаются к венерологу. А, вообще то, как только не называют эти, на первый взгляд безобидные  заболевания в народе: Гонорея, триппер, шанкер, да не просто шанкер, но еще и мягкий шанкер. Вершиной же, всех этих «безобидных» заболеваний, является сифилис. Кстати,не подумайте превратно, все это я вычитал в больнице, на всевозможных стендах, развешанных по периметру стен, венерического кабинета. Когда сопровождал своего друга к окулисту.
 И в этом, в достоверности мной сказанного, может убедиться каждый желающий. По тем или иным причинам посетивший венерический кабинет. Да и не только поэтому, а, и из праздного любопытства. К чему, спросите, я так подробно остановился, описал эти болезни? А все к тому, высшие и средние заведения в Иркутске не закрылись. Их количество к этому времени даже увеличилось. И студенты со всей нашей теперь уже Великой России продолжают учиться, обогащаясь, получая не только знания, но и, все, выше перечисленные болезни. Культивируя, распространяя, их все дальше и глубже по России. И не только по ней матушке, но и за ее пределами, теперь уже в ближнем зарубежье.

 А, пока, как я уже говорил, со своим однокашником снимал времянку. Связи  с этим не могу не рассказать  еще один момент из нашей студенческой жизни. С нами, на одном курсе, учился Саша Невский, из Магнитогорска. По тому, как его назвали, дали имя Александр, его родители были с претензиями. Могли же назвать, скажем, Виктором, так нет же, по имени полководца, Невского, Александр. Парень он был видный, как сейчас говорят респектабельный, в формате. И, хоть тоже был семейным, но старался не пропускать подвернувшейся, при случае «юбки» И не просто лишь бы какой, как это говорят для счета, а видных с определенным статусом. И, как он сам рассказывал, привел он тут одну к себе на квартиру. Она как увидела его учебники по биологии, в которых были изображены рога и копыта, так сразу и ретировалась. Но Невский, с такой знаменитой фамилией, как я уже сказал выше, решил не сдаваться. Быстро сообразил, в чем дело, в чем причина такого поведения приведенной им девушки.
 Разом убрал подальше, с глаз долой все компрометирующие его учебники, записался в городскую библиотеку, где взял труды К. Маркса и В. Ленина, положив их на видное место. Превратившись в студента, экономического факультета. И дело пошло на лад, сдвинулось с мертвой точки. И теперь, его стали часто видеть прогуливающегося с девушками, о каких он, разве что мечтал.
 Коль скоро речь зашла о парке, здесь нельзя не отметить и один минус, если вообще это можно назвать минусом. Дело все в том, что он был расположен на некогда старинном кладбище, давно почивших здесь людей. И все это, надгробные плиты и просто торчавшие из земли каменные валуны, поросшие мхом, в окружении высокоствольных, вековых сосен, придавали парку какую то таинственность а, в сумерки, давящую на душу некую жуткость.
 И, нередко, останавливаясь, рассматривая надгробную плиту, на которой была высечена выкрошившаяся от времени надпись, разобрать ее уже не представлялось возможным. Я приходил к мысли, что может, стою как раз на том месте, где лежит тело, захороненного здесь человека. Сейчас, спустя годы, сменились поколения людей, которым все равно, что здесь, под толщей земли, возможно, лежит их предок. Некогда заложивший первый камень городу.
 И, всегда, покидая парк, я испытывал какую то неловкость, какой-то мистический страх. Как будь то, кто-то, подняв надгробную плиту, вылез из могилы, пристально, смотрит мне в след. И, хотя точно знаешь, что все это есть ни что иное, как вымысел, воображение, воспаленного мозга. И, все таки. А, вообще то, сам по себе Иркутск, удивительно интересный и прекрасный город Сибири, географически выгодно расположенный вблизи одного из самых красивейших пресноводных озер, земного шара, с удивительной разнообразной, окружающей его, флорой и фауной.
 И, нередко, в те времена при посещении, тогда еще  Союза, главу другого государства, его почти всегда, приглашали посетить Иркутск. И, конечно же, озеро Байкал.
 В Иркутске, за время учебы, мне довелось лицезреть, тогдашнего главу Югославии, Иосифа Броз Тито, шаха и шахиню Ирана. И еще многих, не столь значимых руководителей других государств. В Иркутске, в любое время года, особенно летом, бывает очень много иностранных туристов. И я с Полиной, часто гуляя по парку, слышали не знакомую нам речь и вспышки, щелканье фотоаппаратов. А пока, как я уже упоминал выше, я с Петром, потомственным сибиряком охотником, парнем крупного телосложения, снимали времянку. Как и я, он был тоже семейным человеком. В то время, наших встреч с Полиной. Он же держался в тени, особняком, у него ни кого не было. Но это не значит, что в этом вопросе он был абсолютно безупречен. Ученые утверждают, что мужчина моногам. На самом же деле и жизнь говорит об этом, все в этом мире относительно. Ведь существуют же гаремы в тех же Арабских Эмиратах, и вообще во многих мусульманских государствах. Не зря же в народе бытует мнение, мужчина-кобель и за ним нужен постоянный контроль. На юг, в дома отдыха и санатории, его нужно отпускать на длинном поводке, под контролем. Неужели, в данный период времени это относится и ко мне? Хоть у нас с Полиной и были чисто дружеские отношения и познакомились мы случайно. И, все же, вот только вряд ли я стал знакомиться с парнем, заводить с ним близкие отношения, как вот с Полиной, и тем более прогуливаться с ним по набережной. Ну да ладно, время рассудит, где и когда, кто сделал не так, то, чего, казалось бы, делать было не нужно и пожалеет об этом.

 Ну, хорошо, коль скоро речь зашла о моем однокашнике, с кем я проживал. Не могу не рассказать, об одном случае, моменте. И этот момент, случай, в корне изменил, нарушил наше проживание, взаимоотношение. В лучшую или худшую сторону, это как, под каким углом смотреть. Однажды, ближе к вечеру, я находился дома и нудел, над советским трудовом праве, которое для нас студентов, было, скажем так, ненавистно. И как мы считали. В дальнейшей нашей работе, после окончания техникума, будет не столь важным и которое, я еще и завалил, получив по нему неуд. Но об этом, чуть позже.

 В комнату, буквально, ввалился Петр, его лицо сияло. Увидев, что я нахожусь один. Он, явно, торопясь, сбивчиво, объяснил мне. Не мог ли я, на время освободить ему нашу, как мы звали келью. Пояснив, что он познакомился с девушкой, которая ожидает его на улице. И, что ему нужно побыть с ней наедине. Конечно, сказал я, что не сделаешь для друга.
 Быстро, отложив в сторону учебники, поспешил на улицу. Мне не терпелось увидеть девушку, с которой познакомился Петр и к тому же узнать его вкус относительно женского пола. Собираясь, от меня не ускользнуло и то, с каким усердием он начал наводить порядок в нашей келье, чего он раньше не делал, почему-то, сразу, занявшись мытьем посуды, которой, у нас практически и не было. Только то, та,которую дала нам наша хозяйка: пара ложек, два стакана, кружка, ведро для воды, кастрюля и две тарелки. Чего нам вполне хватало.
 Быстро собравшись, вышел на улицу. Выйдя во двор, я не обнаружил там ни какой девушки, неужели, подумал я, она сбежала? Почувствовав, что-то не ладное в действиях Петра?  И, уже было собрался вернуться обратно, сказать ему, что во дворе ни кого нет. И, что он напрасно суетится.
 Как тут, на углу двора, чуть в сторонке, я увидел довольно грузную, одиноко стоявшую женщину. Которая в одной руке держала черную хозяйственную сумку, и, судя по тому, как она нет, нет, да и меняла руку, в которой она держала эту сумку. По всем убыло видно, в сумке находилось, что-то тяжелое.
 Неужели это та особа, про которую сказал Петр, из-за которой он сейчас суетится? Но ведь он сказал, что привел девушку, а тут? И я, что бы стоявшая девушка не заподозрила что-то такое, что могло ее спугнуть, насторожить. Приняв безразличный вид, прошел мимо нее. Остановился у доски на заборе, у расклеенных на ней объявлений. Сам же, из-под воль, из-по тишка, стал наблюдать за стоявшей женщиной.
 Вскоре, открылась дверь нашей кельи, вышел Петр и направился к стоявшей женщине. Подойдя к ней, взял у нее сумку, они зашли в нашу келью.
  Связи с новыми сложившимися обстоятельствами, на какое то время я отойду, от наших встреч с Полиной, хотя, мы по-прежнему продолжали встречаться.
 Наверное, самое время, остановиться на Петре и его девушке. Знакомство с которой, в дальнейшей нашей студенческой жизни, имело не мало важное значение, учитывая наше, студенческое,  положение. Теперь, всегда, поздно вечером, когда Петр, проводив свою пассию, мы усаживались за стол, и, честно признаюсь, если бы не голые стены нашего убогого жилища и мебели, состоявшей из трех табуреток, стола и двух кроватей и висевшей на стене картины, неизвестного художника.
 Глядя на стол, от ломившегося на нем  изобилия, явств, можно было подумать, что мы находимся не в какой то там избушке. И, если уж не в ресторане, то в кафе уж точно. Чего тут только не было кем-то, заблаговременно нарезанная колбаса,  копченая рыба, сладости и многое другого. Но самым главным среди всей этой снеди, если верить наклеенной на ней названии, была бутылка марочного вина.  Правда, когда всякий раз, открывая эту бутылку вина мне казалось подозрительным, уж больно легко скручивалась на ней пробка. Не менее странным и подозрительным было и то, что бутылка была наполнена содержимым до краев, под самое горлышко, чего вряд ли сделают там, где ее наполняют, скорей всего не дольют, чем перельют. И, уж совсем подозрительным было то, что некоторые дольки колбасы, были кем-то уже надкусаны. И я, что бы развеять все эти сомнения, откуда берется весь этот разносол, поинтересовался у Петра,  где работает его, так называемая девушка. На что Петр, не без гордости сказал, (Явно подчеркивая, особое положение своей «Девушки»), что работает она в одном из ресторанов Иркутска. И мне сразу стало ясно и понятно, откуда свалились на наш стол все эти яства, снедь.
А, вообще-то, в конечном счете, нам было неважно, откуда, что берется. И, как говорится «мышь, в мучном амбаре с голоду не должна погибнуть». Главное, мы были сыты и, уже этого одного нам было достаточно.

 Муся Фарбер, так назвалась она Петру при их первом знакомстве, была этническая еврейка, когда-то, не доехавшая до своей автономии Биробиджана. Решив, что будет лучше, целесообразней остановиться в Иркутске и через своих знакомых, таких же евреев, как и она, занять скромную должность заведующей рестораном. В Биробиджан о том, как она устроилась, живет, будет лучше, сообщать родственникам, в письмах.

 Здесь, наверное, пришло время, будет уместно рассказать  вкратце, что из себя представляет этот «Клондайк» который, как нельзя к стати, обнаружил и застолбил мой товарищ. Это была женщина с крупной, лучше сказать тучной фигурой, с черными, навыкате глазами и такими же черными, как смоль волосами, заплетенными в одну тугую напоминающую канат косу, уложенную вокруг ее массивной головы. И, как говорил сам Петр, все это было еще ничего, терпимо. Главной же ее достопримечательностью был крупный мясистый загнутый к низу, как у хищной птицы нос, под которым на верхней губе росли редкие, черные колючие усы, явно с мужским началом. Как Петр узнал, что усы, колючие, спрашивать я не стал, что бы он не заподозрил не ладное.
 Мне и так все было ясно. Главным, было то, что, когда поздно вечером. Петр, выпроваживал Мусю, мы садились за стол,  трамбуя, набивая в свои желудки принесенное Мусей, все эти золотые самородки. Запивая «марочным» вином. Мне не терпелось спросить его, где он подцепил, это ископаемое? И, всякий раз я удерживался от этого провоцирующего вопроса, который мог бы отрицательно повлиять на взаимоотношения его с Мусей. И этот разрыв Петра с Мусей, может негативно сложиться на наших желудках, экономическом положении.
 И вообще, какая разница, где Петр познакомился с Мусей? Все должно рассматриваться по конечному результату, который, после ухода Муси, был у нас на столе. Сидя за столом, разливая вино по стаканам, я всячески старался расхваливать Мусю, дипломатично умалчивая ее внешность, которая, как говорил сам Петр, оставляла желать лучшего. Так не шатко, не валко, продолжалась наша студенческая жизнь. Конечно, мы ни коим образом не забывали, зачем мы здесь и по возможности грызли науку, которая, в свою очередь грызла нас.  Кроме, сугубо профилирующих предметов, был у нас и такой, который, как мы считали, после окончания техникума, в дальнейшей нашей работе не пригодится. И таких предметов было два: бухгалтерский учет, с его сальдо бульдо, дебит кредит, амбарной книгой. И советское трудовое право.
 Его то мы особенно и не любили, да и не особо учили. Чего не скажешь о преподавателе этого предмета. Вела этот предмет  молодая  привлекательная и опасно красивая, (во всяком случае, в то время, мне так казалось),
женщина. Для мужчин молодого возраста, коими являлись некоторые из нас, особой привлекательностью пользовалась ее, словно выточенная из мрамора фигура, затянутая в темно голубое, строгого покроя платье. И это, так хорошо вписывающееся в ее, ее фигуру платье, как нельзя лучше подчеркивало ее стан. И мы, глядя на нее, на ее фигуру, на ее точеные ноги, от всего этого, были без ума. Даже такие увальни, которым было уже за сорок, после занятий, собравшись в курилке, глядя на нее, мимо проходившую. Частенько говаривали: вот это да, вот если бы. Под этими их словами, было понятно, что они имели в виду. Тогда что уж оставалось нам, которым только, только перевалило за двадцать. И мне в этом отношении повезло больше чем моим сокурсникам. В некотором случае географически, если можно так сказать, я находился в более привилегированном  положении.
 Все дело в том, что мой стол, за которым я сидел, был в первом ряду, у стенки. И я на лекциях мог разглядывать ее, ее фигуру со всех сторон. А разглядывать действительно было что. Подстриженная под мальчика, ее голова покоилась на тонкой, изящной шее, продолжением которой была ее пышная грудь.
 И, вся эта скульптура держалась на тонких точеных ножках. И я, нередко, забывшись, что нахожусь на занятиях, а не в картинной галерее, где выставлена картина Рембрандта Даная, которую я с интересом, углубленно рассматривал. И, иногда, я так увлекался ею, разглядывая ее фигуру, буквально ползая глазами по  ней, задерживая свой взгляд, на ее отдельных статях. Когда, опомнившись, отрывая от нее свой взгляд, мне становилось не по себе. Так как она тоже выжидающе, и с улыбкой на губах, глядела на меня. И, уж конечно не разглядывала меня, так и потому, как я ее.
 Да и что во мне было такого, на что она могла бы обратить внимание, заблудшем студенчишке. Как нередко я думал о себе. Мы действительно, как уже упоминалось выше, не любили этот предмет. Не знаю, чем уж он был так ненавистен нам? И, иногда, будучи поднятыми, в своих ответах, сочиняли такое. Через какое-то время, я забывал о ее укоризненном взгляде, что на занятиях нужно слушать преподавателя, а не разглядывать достоинства, или недостатки его фигуры. И, снова, в который уже раз, продолжал, пялить глаза, «ползая» по ней, ее фигуре. Более того, когда она, однажды, появилась на лекции в цветастом платье костюме. Я настолько увлекся ее новым костюмом, и тем, что находится под этим одеянием, да так, что, набравшись смелости, мысленно стал раздевать ее.
 Когда же, я мысленно снял с нее блузку. Дело оставалось за не многим. И уже было взялся за юбку, что мне ни как не удавалось. Все дело в том, мало того, что юбка в талии была застегнута на пуговку, так нет же, еще и почему-то прихвачена булавкой, с которой, пусть в мыслях в воображении, как я ни старался, не мог справиться. И это, раздевание, пусть даже в мыслях не ускользнуло от преподавателя. Видать на интуитивном уровне, кто знает, может, даже обладала гипнозом. Только за это, мысленное раздевание, тут же пришлось поплатиться.
 Я был  поднят и приглашен к доске, отвечать. Где, в совокупности со своими знаниями и этим, не к месту чертовым раздеванием получил неуд. Правда, из жалости ко мне или по другим каким причинам, но в зачетку она мне ничего не поставила. К тому времени мы уже знали. Что она работает на одном из заводов Иркутска, юристом консультантом. У нас в техникуме подрабатывает ввиду нехватки преподавателя по этому предмету.
 Но главным, в ее биографии было то, что она была разведенкой. И что ее мужа увела студентка университета, в котором преподавал ее муж. Вместе с нами, на одном курсе училась молоденькая девушка, с прекрасной внешностью. Там, где она проживала, она работала заведующей зверофермой. И, что бы стать дипломированным специалистом, была вынуждена пойти учиться. Здесь нужно отметить, что эта девушка училась очень хорошо. Получала хорошие оценки, не только по профилирующему для нее предмету, такому, как звероводство. Но и по другим предметам, таким как, охотоведение, знания этого предмета, в ее дальнейшей работе ей могут и не пригодиться. И наш преподаватель охотоведения, Василий Прокопьевич Тарасов, очень часто ставил ее нам в пример.
 Однако, совсем под, другим углом, разглядывала, смотрела на нее, преподаватель советского трудового права. Как уже было сказано, у нашего преподавателя по советскому трудовому праву студентка увела мужа. И, кто, знает, возможно, студентка, нашего курса, чем-то напоминала, ассоциировалась, с той, которая соблазнила ее мужа, во всяком случае, так думали мы. И, всякий раз за очень хороший ответ, очевидно в отместку, она ставила ей тройку. И я, нередко, глядя на преподавателя, задумывался, чем же взяла та студентка, соблазнив мужа, у такой, казалось абсолютно безупречной женщины? Безусловно, я не знал характер нашего преподавателя, и более того, не брал его во внимание.
 Если, что меня и интересовало в ней, то, разве что ее чисто внешние данные. Которые, на мой взгляд, были безупречны. И опять же, что за мужик, ее муж, оставил такую женщину, променяв на какую то там студентку. Одно, твердо уяснил я для себя. Что ее муж, самый что ни на есть настоящий вахлак.

 Но вернусь к себе, к своей проблеме, которую создал сам. Одним словом как я уже сказал, по советскому трудовому праву получил неуд, проще говоря, двойку, которая в зачетку мне поставлена не была. И эта пустота в зачетке, меня откровенно бесила. Было бы лучше, думал я, если бы в зачетке была поставлена двойка. И это, возможно, подстегнуло, заставило меня сесть за конспекты и серьезней отнестись к этому предмету. А, пока, что ни говори, мне нужен был кнут, как застоявшемуся коню. И, что бы хоть как-то выйти из этого положения, в которое я попал, внести ясность. Решил узнать, когда этот предмет будут сдавать студенты очники. В ожидании, подкараулить ее, когда она после окончания сдачи экзаменов очников, выйдет на крыльцо. Решил, подойду к ней и попрошу, что бы она поставила в зачетку двойку, которую я заслужил.
 И вот, этот момент настал. В назначенный день, на эту встречу, вместе со мной пошел Петр. Ему, как он сказал, будет интересно, как на мою просьбу поставить двойку, отреагирует преподаватель.
 Устроившись удобней в курилке, стали ждать, когда закончатся экзамены у студентов очников. Когда же они закончились и студенты, торопясь, счастливые, гурьбой высыпали на крыльцо. Здесь нужно отметить, что большинство студентов были аборигены Сибири, среди которых было много плосколицых, раскосых: эвенки, якуты, буряты. Та категория людей, специальность, которую они получат в техникуме, будет для них, в их таежной жизни, как нельзя к стати.
 Тайга, это их стихия, образ жизни. А пока, я сидел и ждал, когда, наконец-то, выйдет преподаватель, что бы, когда она появится, подойти и обратиться к ней со своей просьбой. И вот, этот момент настал. Она вышла на крыльцо, на ее лице сияла радостная улыбка, в руках, она держала огромный букет цветов, который она прижимала к пышной груди. Когда же она, сияющая, постояв какое -то время на крыльце, жмурясь от солнечных лучей, сошла с крыльца. Я быстро поднялся, вышел из курилки и направился к ней. Подойдя, вежливо поздоровался, назвав ее по имени отчеству, хотя, честно признаюсь, мне так хотелось назвать ее просто по имени.

 Но, как говорят в таких случаях, субординация, прежде, всего. И, не дав ей опомниться, придти в себя от своего такого неожиданного появления. Твердым голосом, решительно сказал: поставьте мне двойку, коль скоро, ее заслужил. Сказав это, первое на что я сразу обратил внимание, так это на ее лицо. Только что сияющее счастливой улыбкой. Оно изменилось, с него исчезла улыбка, оно стало серьезным. Было видно, такой просьбы она ни как не ожидала. Действительно, какой студент, обратится с просьбой, что бы его линчевали.
 Я продолжал смотреть на нее, на ее лицо, которое теперь казалось растерянным, даже, чуть побледневшим. Но, все это длилось ее такое состояние не больше минуты. Она взяла себя в руки. И, голосом, не сулящим мне ничего хорошего, коротко произнесла: давайте вашу зачетку. Зачетка была у меня завернута в газету, я быстро развернул ее и протянул ей, странно, которую она, почему-то не торопилась взять. Когда же я оторвал свой взгляд от зачетки, и перевел взгляд на нее.
 Скажу честно, мне стало жалко ее. За короткое время ее лицо поменялось трижды. Из довольно, радостного, когда  она только показалась на крыльце, перевоплотилось в серьезное и даже жесткое, когда я протянул ей зачетку, увидев которую, оно стало каким-то растерянным, сникшим.
 Она опустила руки, в которых  держала прижатый к груди букет. Весь ее вид говорил, что она ни как не ожидала от меня такой просьбы. Был ли я психологом, поступая так, нет, конечно, только все это подействовало, во всяком случае для меня благотворно.
 Не знаю почему, продолжая глядеть на нее, на ее растерянное, разом сникшее лицо, понял одно, даже, при моих-то знаниях ее предмета, зачет я сдам. Хотя?
 И тут к нам, до того сидевший в курилке подошел Петр, который не слышал нашего разговора и моей просьбы. И, что бы хоть как-то помочь мне, поздоровавшись, просительным голосом произнес: поставьте ему тройку, что Вам стоит. Это было сказано таким тоном, как будто он просил у нее, что-то взаймы. На просьбу Петра, она таким же просительным голосом сказала, но ведь он же просит двойку. Впечатление было такое, как будь то, я тянул на четверку, а то и больше. При этом, внимательно посмотрела на меня, в этот момент ее взгляд говорил, ну и фрукт же ты. И, наконец, окончательно придя в себя, твердым голосом сказала, придешь пересдавать, и назвала дату. Тут я невольно обратил внимание, обращаясь ко мне, она сказала, придешь, а не придете, как это обычно она говорила, обращаясь к студентам. Из этого ее обращения ко мне, я сделал вывод, наверно, сильно достал ее.
 И еще, из этого короткого диалога с ней, понял, что она такая же обычная, как и все смертные. Порой бывает слабой и беззащитной, сильной и решительной в зависимости от обстоятельств, в которые попадает каждый из нас живущих. Не знаю почему, но я все больше уверовал, склонялся к тому, что ее муж вахлак, променявший такую женщину, на какую то там студентку.

 Иногда, мне казалось странным, я человек семейный проявляю такой интерес, к этой женщине, к ее сути, к ее изначально не сложившейся жизни. И, хоть, как-то пытаясь разобраться в этом, задумываясь, из своего еще не богатого жизненного опыта. Пришел к единственно правильному, как мне казалось выводу. Наверно, с этой женщиной по жизни должен идти мужчина, не столько, что бы он ее сильно любил, сколько она его. Он даже чуточку, в чем-то, должен быть слабее ее.
 Во всяком случае, так думал я.
 И вот, настало время моей пересдачи зачета. В назначенный день, когда я пришел на пересдачу зачета, то был сильно удивлен и одновременно обнадежен. Что не одного меня будет терзать по советскому трудовому праву. Нас, таких «неудов» собралось порядка десяти человек. Кроме меня, все были очники. Среди них было четверо, толи бурята, толи якута, может даже, эвенка, различить их можно было, разве что, по фамилиям. У якутов были русские фамилии.
 К сдаче зачета, я подготовился основательно, в том плане, что все ответы пометил в своей тетрадке-шпаргалке. Зайдя в аудиторию, первое, на что я обратил внимание, на столе преподавателя стояла литровая банка, наполовину наполненная водой, с цветами. Букет был не ахти, глядя на него, я почему то подумал, что эти цветы не были куплены у старушек, торговавших на улицах. Скорей всего они были сорваны с клумбы, обкома партии. Точно такие цветы я видел, когда, прогуливался с Полиной, останавливаясь перед клумбой. Забегая, вперед скажу, (наверно я дотошный и на кой черт мне это нужно). Только после экзаменов, после сдачи зачета, специально сходил к обкому партии, что бы убедиться, относительно того, откуда появились цветы, где были сорваны? Действительно цветы были сорваны с этой клумбы. Причем варварским способом, эти варнаки азиаты, судя по тому, по притоптанной земле на клумбе, их рвали ночью.  Ну да бог с ними с цветами. Пройдя через весь класс, занял место за последним столом, тогда как другие двоечники расселись по двое.

 Одним словом у каждого на этот счет была своя стратегия. Вскоре, в класс вошла преподаватель, и, прежде чем занять свое место за своим столом поздоровалась с нами. Продолжая стоять,  она внимательно стала оглядывать разом притихшую аудиторию, создалось впечатление, что она кого то выискивала. Когда же она задержала свой взгляд на мне, на ее лице появилась довольная, я бы сказал даже счастливая улыбка.
 Не знаю почему, но от этой ее счастливой улыбки, мне стало, как-то не по себе, неуютно. Я, почему-то подумал, наверно, таким взглядом смотрит удав на обреченного кролика. Я даже сравнил ее с волной-убийцей, которая поглощает, топит корабль, волей случая оказавшийся в Бермудском треугольнике. Продолжая улыбаться, она подняла руку и указательным пальцем, словно провинившегося мальчугана, поманила меня к себе. Когда же я подошел, она указала мне место за первым столом, напротив себя. Таким образом, сейчас, я оказался в каком-то метре от нее. Нас разделял всего лишь жиденький букет цветов. Таким образом, разобравшись со мной, взялась за других, рассадила их по одному. Но и это еще не все, она не разложила на столе билетов, как это всегда обычно делается на экзаменах. Подойдя к каждому,  из головы продиктовала вопросы. Лишив нас возможности списать по заранее, приготовленными нами шпаргалок.
 Окончательно похоронив наши надежды списать, пробежав глазами свои вопросы, на два из которых ответ знал. А вот на третий, не очень. В то же время прекрасно понимая.  Что если я не отвечу хотя бы на один из вопросов, мне будет задан дополнительный, чего было крайне не желательно.
Зато я хорошо знал, на каком листе в тетради находится ответ, на вопрос, который я не знал. Другое дело, как этим воспользоваться, ведь преподаватель находился буквально рядом, напротив меня. И, она, продолжая улыбаться, не сводила с меня глаз, как будь то в классе, я был один. Она смотрела на меня так, как когда-то, я на нее, на занятиях. Больше того, как мне казалось, следила за каждым моим движением. Тогда как другие студенты, видя, что она сосредоточила все  свое внимание на  моей особе.

  Пользуясь этим, и я это хорошо слышал, да, и она тоже, шуршали своими шпаргалками, списывая нужное. Я же, исподволь глядя на нее, как она чуть заметно улыбаясь губами, откровенно смотрит на меня. Создавалось впечатление, что для нее, в аудитории, я один и ни кого больше. Она явно издевалась надо мной, тогда как я, чувствовал себя, как зверь в капкане. И это, ее такое поведение, откровенно меня начинало злить. И, как говорят безвыходных положений не бывает.
 Почти всегда и во всем есть выход, другое дело, как его найти, а, найдя, им воспользоваться. Порывшись пока еще не большом своем, жизненном багаже. Я не нашел ничего лучшего, решение пришло, как то само собой разумеющееся. Решение дерзкое, наглое, от которого, если я его исполню, мне стало, как-то, даже не по себе.
 За то, если выгорит, это единственный шанс для меня списать. И я решился, пошел на крайние меры, сняв с лица, сосредоточенное выражение. И надев наглую рожу, глядя на преподавателя, стал листать свою тетрадь. Ища то, нужное для меня, ответ. Найдя, в общих чертах, сколько успел, прочитал ответ, на поставленный мне вопрос, закрыл тетрадь.
 Все это время она пристально, правда, уже не улыбаясь, смотрела на меня. Не знаю, что она в это время думала. Кто знает, возможно, восхищалась моей наглости. Хотя, вряд ли этим можно было восхищаться.
 А, спустя время, какие-то минуты, словно спохватившись, переведя свой взгляд на захлопнутую тетрадь, с запозданием участливо и это было видно, сказала: и, снова, не вам, а тебе, спросила, что-то  нужно? Может чистый листок? Чистый листок мне был не нужен. И она это прекрасно видела и знала, так как чистый листок лежал передо мной. И на нем ни чего не было написано. Все, что мне было нужно, я успел, прочитал, выхватил.
 Не знаю, обращаясь ко мне так, что она мне этим хотела сказать, подчеркнуть. Я же, продолжая наглеть, сказал, да нет, уже не нужно. Про себя подумал, в душе, осуждая свои, такие наглые действия. А ведь я сидел, пусть перед ласковым и все же удавом. Да простит она меня за такое жестокое сравнение. Больше того, я, почему-то был уверен, что если бы я не ответил ни на один поставленный мне вопрос. Все равно она бы меня не утопила, помучив, поставила тройку. Откуда у меня была такая уверенность, сам не знаю.

 Только сказал, что отвечать готов. Получив разрешение, ответил на все три вопроса. Она, как мне показалось безучастно, выслушав мои ответы, как-то задумчиво, уже без улыбки посмотрела на меня. С таким видом, как будь то, ей не хотелось расставаться со мной, медленно, растягивая слова, перейдя на официальный тон, произнесла: Ваш ответ, вполне заслуживает  четверки, но я поставлю Вам тройку. При этом многозначительно посмотрела на мою тетрадь. Я подумал, это не я, наглея, перехитрил ее, а она, дала возможность списать мне ответ.

 Чуть позже, когда я довольный сдачей столь, ненавистного мне предмета, покинул аудиторию. И тут я почувствовал, мне стало грустно, одиноко, стало чего-то, скорее кого-то не хватать. И, уже после, в те редкие встречи с ней, когда, поприветствовав, сказав, здравствуй, наши взгляды встречались, мне, почему-то казалось, что она хотела, все время что-то сказать, а может даже спросить меня, о чем-то, о ком-то.
 Возможно, даже, помочь ей советом, настолько, сами того не подозревая, мы прониклись друг другом. Если это даже и так, что я мог ей сказать, посоветовать?  В своих мыслях о ней, всегда ловил себя на том, было бы преступно не замечать эту женщину, (имея в виду мужчин), в одночасье ставшую, и все-таки, не заслуженно, одинокой. При этом, нередко ловил себя на мысли, подойти к ней и сказать. И сказал бы: Брось, забудь его, (имея ввиду ее мужа) и он вспомнит о тебе. И в то же время я не мог, не имел ни морального, ни еще какого-то права вмешиваться в чужую жизнь.

 Сейчас, когда все зачеты были сданы. Мы усиленно готовились к гос. экзамену, сдав которые, получив дипломы, разъедемся по домам. Теперь, для нас с Полиной наступил ответственный момент. И мы оба это хорошо понимали, встречались реже. И, теперь уже при тех редких встречах. Глядя на нее, сравнивая с преподавателем советского трудового права,  с тем, в каком положении та оказалась, когда ее оставил муж.
 Меня не покидали грустные мысли. Неужели такое, когда придет на то время, Полина повстречает человека, выйдет за него замуж. Тот, вот так же, через какое-то время, может ее оставить, сменять на какую-то другую, которая не стоит Полины.

 При одной такой мысли, что такое может произойти с Полиной, мне становилось не по себе.
  Оставим пока в покое Полину, вернемся к Петру. К нему, к Мусе, с которой они по-прежнему встречались,и, если я с Полиной встречался реже. То Муся, приходила к Петру регулярно. И не по тому, что так хотел он, конечно же, нет, просто в этот период времени, нам особо необходимо было усиленное питание. Источником, откуда мы могли брать это питание, естественно была Муся.

 И, все бы ничего, но я все чаще и чаще стал замечать, после очередной прогулки с Мусей. Особенно, если эта прогулка происходила в дневное время, Петр приходил мрачнее тучи. И вот однажды, после очередной его такой прогулки. Я не выдержал, спросил его, что случилось, почему он не в настроении, чего раньше за ним не наблюдалось.
 Знаешь, признался он, она меня всегда тащит в самые многолюдные места, где у нее много знакомых. Очевидно, хочет показать им, смотрите, какого парня я отхватила. И действительно было, на что и на кого посмотреть, Петр был крупного телосложения, вот уж действительно, если  кого можно было в прямом смысле этого слова назвать медвежатником, так это его, истого сибиряка.
 Он, продолжая возмущаться, сказал: представь, каково ему, что думают, когда его видят, с этой старухой Изергиль, проходившие мимо студенты нашего курса? Вот хотя бы сегодня, продолжил Петр, навстречу им попались проходившие мимо преподаватели нашего техникума. И еще все бы ничего, но Муся, так прижалась к Петру, что хоть провались сквозь землю. В этот момент, я прекрасно понимал Петра и сочувствовал ему, но что я мог поделать, что посоветовать ему. Оставить Мусю, но тогда в одночасье мы сядем на наш, студенческий чай, чего было совсем не желательно, да и не, кстати, гос. экзамен еще был впереди. А как было сказано, в этот период мы должны особенно усиленно питаться. И разлад с Мусей, для нас был просто крах. В самое ответственное для нас время. Я, как мог, уговаривал Петра не делать этого, не бросать Мусю, что осталось совсем немного ему потерпеть. При этом говорил ему, что у меня Полина тоже не подарок, имеет физический не достаток (за эти слова, сказанные в отношении Полины, мне нет прощения), но ведь я же тоже прогуливаюсь с ней. Не обращаю  внимание, на то, кто и что подумает и скажет. Произнося, эти слова, сравнивая, сам того не подозревая, что этим, своим таким высказыванием, еще больше, распаляю его. В этот момент, он еще сильнее свирепел. Он был похож на раненого медведя, в нем пробуждался весь его сибирский характер. Он в буквальном смысле слова рычал, извергался подобно вулкану, кричал, ты не равняй свою Полину,  его Мусей.
 И я, не зная как умиротворить разбушевавшегося Петра, мне ничего не оставалось, как просто отмалчиваться. В ожидании, когда он перестанет буйствовать, утихомирится. Когда же он успокаивался, приходил в себя. Я, как бы, между прочим, зная аппетит Петра, подогретый Мусиными, подарками приношениями, имея ввиду обильный ужин, стал откровенно припугивать его голодом.
 Что будет с нами, если он оставит Мусю. Должен признаться, на какое то время, это благотворно влияло на него, он успокаивался. А, однажды, после очередной прогулки с Мусей, он вообще, пришел в приподнятом настроении. Что я даже грешным делом подумал, уж не оставил ли он Мусю? Как оказалось, на мое, (на наше) счастье, нет. Все дело в том, что Муся, была бы не Мусей, эта хитрющая еврейка. Поняв, что Петр стал охладевать к ней, приняла контр меры. Как это говорят в спорте, сыграла на опережение.
 Сообщив ему, что решила в честь его устроить банкет, на который, как она сказала, будет приглашен и его друг, то есть я, (меня она упомянула, для оказания давления на Петра). Вот только нужно подождать какое то время, до приезда ее родни из Биробиджана. Такое мероприятие, как банкет, конечно же, пропустить, обидеть Мусю, мы не могли. И, в то же время, я прекрасно понимал, что ни какого банкета не будет, что это, всего лишь очередной ход, по удержанию, Петра. Забегая вперед, скажу, действительно, ни какого банкета, мы не дождались. Зато план Муси, сработал, удался с блеском. Конечно, Мусю Фарбер, эту стареющую еврейку понять было можно. Судя по всему, в молодости, по каким то причинам не дополучив мужского внимания, решила наверстать упущенное, теперь уже в преклонные годы.

 И за это ее нельзя было упрекнуть, кто знает, что так иногда происходит с людьми, не всегда есть их вина. У каждого человека, когда-то, что-то, в жизни не сложилось. Возможно, такое произошло и с Мусей. И, как говорят в таком случае, не суди, да не судим, будешь.

 Я же, продолжая встречаться с Полиной, по мере приближения гос.экзамена, до которого оставалось совсем не много времени. Терзался мыслью, что и как скажу я ей, что приближается время, нашего с ней расставания. Она до сих пор не знала, что я человек семейный, что меня ждет жена. И от нее, периодически,  я получаю письма на довостребование. И что я их прячу, от нее, что бы они ненароком, не попались ей на глаза. И в то же время, я начинал понимать, что наши отношения, во всяком случае, со стороны Полины, становятся больше, чем просто дружба. И я, нет, нет, да в мыслях возвращался к словам, однажды произнесенные Полиной, что она после окончания вуза, может найти для себя работу, в самом глухом уголке таежной Сибири.
 Очевидно, этим сказанным давая понять мне, что после окончания техникума, я могу оказаться именно в таком месте, о котором упомянула она. И что может, наступит то время, которое может объединить их, во что-то большее, чем просто дружба.

 Продолжая думать о расставании с Полиной, которое для одних бывает не долгим, а встреча счастливой. Тогда как для других, заканчивается мучительной, жестокой трагедией. И что такое, как я думал, может произойти у нас с Полиной. Сдав экзамен, которым остался доволен. Получив две пятерки и четверку, который и приблизил день моего расставания с Полиной.
 В этот день, мой друг, Петр пошел в последний раз прогуляться с Мусей, с нашим «Клондайком», золотым «Клондайком». Мы с Полиной остались одни, в нашей, такой милой, приютившей нас на долгое время, келье. Мы стояли посреди комнаты, в наших глазах была непреодолимая грусть, мы оба молчали, нам плакать хотелось, но не было слез.
 Глядя на нее, на ее,   разом по грустневшие глаза. Я не знал, как поступить, какие слова найти, что сказать Полине. И, что бы хоть как-то выйти из этого затруднительного для обоих положения, из-за затянувшегося молчания. Не знаю, но то, что я сделал, наверно я поступил подло, жестоко. Сославшись, что мне надо выйти, попрощаться с хозяйкой, поблагодарить ее за гостеприимство.
 При этом, незаметно для Полины положил на край стола, на видное место, распечатанное, только что полученное письмо от своей жены, в котором четким, красивым почерком было написано, жду, целую. Когда я вернулся, Полина продолжала стоять у стола, в руках она держала вытащенное из конверта письмо и, посмотрев на меня угасшим взглядом. Взглядом, от которого я был готов провалиться сквозь землю. Который чем-то напомнил увядший цветок, осторожно положила письмо на край стола. Должен признаться, каким же идиотом, в этот момент был я.
 Сколько, сами порой не подозревая, иногда, приносим горе, ни в чем не повинным людям. И кто знает, наверно, в данный момент таковым был я. Правильно сказал Сент Экзюпери: мы в ответе за тех, кого приручили. И это-аксиома. Наше молчание затянулось, ни один из нас не решался заговорить первым. В душе, я проклинал себя, и тот вечер, в который познакомился с Полиной. Человек, в данном случае я, будучи уличенном в чем-то таком, не благовидном, почти всегда ищет для себя оправдание.
 Наверное, в данный момент я был таким человеком не сказать больше идиотом. Иногда, бывает приятно дать себе оценку, даже, если она, эта оценка, в чем-то претит тебе, твоим поступкам. Уже, хотя бы для того, что бы впредь не совершать эти поступки.
 Человек всегда должен знать и понимать, что ему можно, а что нельзя, на данный период времени. При этом, иногда отключать, хотя бы контролировать свои чувства, подключая разум. Если бы можно было сказать, кто в этом случае, в нашем таком расставании был проигравшим, так это я.
 Единственным моим успокоением было то, что за все время наших встреч с Полиной. Я всячески оберегал ее, следил за тем, что бы хоть как-то, неосторожно, оброненным, сказанным словом, действием, не обидеть ее. Больше того, я ни разу не обнял, не поцеловал ее, хотя, возможности такие были. Я даже не делал попыток это сделать. Тогда как нужно честно признаться сделать, поступить так, очень хотелось. Да наверно и она этого хотела. Я просто боялся это сделать, думая, что это, она не правильно истолкует. И в то же время не хотел переступить ту грань, за которой может последовать, помимо нашей воли, желания, под влиянием чувств, животных инстинктов, что-то такое, которое может осквернить наши дружеские отношения.
 И, если бы это и могло произойти, то, разве что, через ЗАГС, в котором я имел счастье уже побывать. Говоря другими пусть несколько пошлыми словами. А у нас для этой, для этой самой штуки, есть своя законная жена. Наконец, она первая нарушила столь затянувшееся молчание. Опустив голову, грустным, убитым голосом сказала, не до свидания, как это обычно говорят при кратковременном расставании, а прощай. По ее и без того красивому, ставшему сразу грустным лицу, катились редкие, крупные слезы, чуть слышным голосом проронила: И все-таки, я благодарна тебе и тому времени, которое мы были вместе. Помолчав, упавшим голосом, добавила, мне еще ни когда в жизни не было так хорошо, как с тобой. Открыла дверь.
 И тут, я запоздало, в порыве обреченности, да наверно уже и ни к чему выдохнул, я провожу тебя. На что она, уже почти выйдя на улицу, держась за дверную ручку, все с той же грустью произнесла: зачем, теперь уже в этом нет необходимости, да у тебя уже скоро поезд, закрыла дверь. Я действительно уезжал сегодня, хотя, до поезда, еще было время. Он уходил вечером. Когда за Полиной закрылась дверь, я почувствовал. Как внутри у меня, что-то оборвалось, образовалась какая-то гнетущая, щемящая, душу пустота. И я еще долго стоял у окна, в раздумье, в комнатке, в которую часто приходила Полина. И вот, в один миг все оборвалось, как будто и не было наших встреч, прогулок по вечерней набережной Ангары.

 Ближе к вечеру, те, кто уезжал на запад собрались на перроне. У всех было радостное приподнятое настроение, не было его только у меня. Я не мог простить себе ту боль, которую, сам того не желая, принес совершенно не виновному человеку. Дав себе зарок, никогда не делать человеку больно, ни осознанно, не случайно, даже, если это будет в ущерб себе. Хотя, точно сказано, никогда не говори, ни когда. Вот уж поистине, жизнь превратна и не предсказуема. И кто порой бывает прав в ней, что движет нас совершать те или иные поступки, видно не нам судить.
 Забегая, вперед скажу, как я хотел, не получилось. Я, снова наступил на те же грабли, но об этом, как ни будь, позже, если на то будет время.
 И каково было мое удивление, когда я увидел Петра, рядом с ним шла Муся они, почему-то опаздывали. В одной руке Муся держала черный, доверху наполненный пакет, глядя на который. Мне не трудно было догадаться, что в нем лежит. И, что пока я расстанусь с Петром в Томске, где он выйдет, с питанием у нас все будет нормально. И мы еще долго будем вспоминать Мусю, наш «Клондайк».
 Глядя на стоявшую, погрустневшую Мусю, не знаю почему, но мне ее стало жалко. И на память пришли строки из басни И. Крылова, где у вороны сыр выпал. Такой вороной, сейчас выглядела Муся. Ну да, на будущий год, приедут другие, такие же студенты. Набравшись опыта с Петром, Муся Фарбер, не останется без мужского внимания. И, снова бог пошлет ей кусочек сыра. Конечно, пусть даже в мыслях, не хорошо ерничать над человеком, столь много сделавшего для нас, в трудное для нас время. Да и Муся, судя, по всему не осталась в накладе, проводя время с Петром, который здоровьем был не обижен, к тому же сибиряк.
 Объявили посадку, но я, почему-то не спешил войти в вагон, меня, что-то удерживало на перроне. Видя это, меня поторопила проводница, вступив на ступеньку, взявшись за поручни, оглянулся. На углу вокзального здания, чуть в сторонке, я увидел до боли знакомую девичью фигуру. На ней было одето тоже, легкое ситцевое платьице, в котором она была, в тот вечер на берегу Ангары, с которого, все и началось, наше знакомство. Кто знает, возможно, она уже давно наблюдала за мной, в ожидании, что я увижу ее и подойду. Но, из-за скученности людей, видеть я ее не мог, увидел, когда было уже слишком поздно. В этот момент раздался прощальный гудок поезда. Быстро поднявшись в тамбур, я прильнул к оконному стеклу, нашел взглядом, одиноко стоявшую девичью фигуру и, пока поезд медленно шел вдоль перрона, набирая скорость.
 Я все смотрел, смотрел, прижавшись лицом к стеклу пока не скрылись, привокзальные здания. И эта, до боли знакомая и, не побоюсь этого слова, на какое-то время ставшая мне родной фигура. Грубое сравнение, даже жестокое и все же, спустя время, скажу. Нас тянуло друг к другу так, как наверно тянет человека к месту, где он, когда-то, совершил преступление. И все-таки, сам того не желая, наверно, я поступил жестоко. И в этом, нет мне прощения. И я снова вспомнил когда-то сказанное Сент Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». И кто знает, возможно, это, как-то повлияло, послужило, стало, отправной точкой моих таких, на долгие годы путешествий, скитаний по Сибири. По ее городам и весям. По бескрайней сибирской тайге с ее обитателями. О них, спустя годы, просиживая ночами, склонившись над тетрадными листами, с грустью, буду описывать то, что когда-то происходило со мной, и теми, кто встречался на моем пути.               
       
                Б.Бабкин.