Тамара

                Тамара.

                Путь далекий, где-то, кто-то начал.               
                Пусть не рвется по вине людей.               
                Это говорю я тем, кто плачет
                Возле тех бескрылых лебедей.
                (из стихотворения брата
                Бабкина Виктора «Лебеди»).

 Все, о чем я хочу рассказать в данном повествовании, относится к концу шестидесятых, началу семидесятых годов прошлого, теперь уже тысячелетия. И  эти события происходили,  на севере, в одном из районов Томской области, Каргаске, в переводе с селькупского, Карга-медведь, Сок-мыс. Отсюда, медвежий мыс, еще как в шутку любят говорить, отзываться о своем поселке местный люд, «Тротуары из досок, это значит Каргасок». Тогда, в то время я работал заведующим зверофермой, точнее лисофермой, по разведению серебристо черных лисиц. Уж так получилось, что изначально, место под строительство лисофермы было выбрано, вопреки всем имеющимся на этот счет инструкциям, положениям, правилам, с большими нарушениями, в кромке болота.

 Связи с этим, лисоферму в период осенних дождей и весенних паводков сильно подтапливало. Особенно страдал в этом отношении ледник. Поэтому, обслуживающий персонал лисофермы, в частности, заведующие лисофермой, не выдержав того, тех беспорядков, условий, творившихся на ней, часто менялись. Руководители хозяйства, видя все это, что бы не выслушивать справедливые претензии, упреки работников зверофермы, кормачей, редко появлялись на лисоферме. Как тут не скажешь, они же не враги себе. И вот однажды, в один из июньских тихих теплых дней, ближе к вечеру, к окончанию рабочего дня на звероферму пришел, (которую он редко посещал) директор коопзверопромхоза, Родиков Александр Максимович, урожденный Шваб, немец по национальности. Тогда, по тем временам, каких только категорий людей, разных национальностей, вероисповеданий политических взглядов и убеждений, не собирала под свою крышу Сибирь. Не говоря уже о бесчисленном количестве ссыльных, высланных на поселение.

 Так вот, этот самый Шваб, еще, не будучи директором, в виду каких то там сложившихся не в его пользу обстоятельств. Как это принято сейчас говорить где-то, прокололся. Проще говоря, вошел в нелады с законом. После этого прокола, не ладов с законом, и, как водится, оказался на два года в колонии общего режима. И, уже после, благополучно отбыв там положенный срок, освободившись, удачно женился, на коренной сибирячке, Родиковой Наталье Геннадьевне. И, чтобы, как-то скрыть, затушевать свое, скажем так подмоченное прошлое, взял фамилию своей жены, стал Родиков Александр Максимович. Будучи по своей натуре, являясь практичным, предприимчивым человеком, к тому же немцем, что вообще, свойственно этой нации, опять же, как это принято говорить по протяже, (проще, по блату), был назначен,  директором Каргасокского коопзверопромхоза.

 И вот, как-то этот самый Родиков, подойдя ко мне поздоровавшись, отозвав чуть в сторонку, доверительно положа свою руку мне на плече, сказал: Как я смотрю на разведение нутрий, у нас, на севере. На что я ответил, что это зверек южно американский, теплолюбивый, и, что север, в отличие от той же ондатры, (кстати, североамериканского зверька) не для него. Но, как я уже сказал, директор был человек практичный, где-то, даже авантюрными наклонностями. Одним словом, сошлись на том, голосом, не терпящем возражений, директор коротко произнес. Бери с собой одну из своих «ондатр», оформляй в бухгалтерии соответствующие документы, командировочные и завтра, самолетом, вылетишь в Новосибирск, за этими, самыми южно американскими зверьками, обо всем уже договорено.
 Ну а что касается ондатры, так это он так назвал одну из моих кормачей звероводов. Этот, его такой лексикон остался еще, с того незабываемого времени, которое он провел в колонии. Время у меня на все, про все было в обрез. И я, быстро собрав свой «гарем», который состоял из девяти «штук», кормачей звероводов, (север богат на жестокий юмор и мне он был не чужд). Окинув критическим взглядом весь этот контингент, спросил: Есть ли среди них желающие, поехать в Новосибирск, за нутриями, (что за нутрии, об этих зверьках, ни одна из них не имела ни какого представления). Некоторые, вообще не выезжали ни куда, дальше своего поселка, а тут Новосибирск. И, конечно, масса желающих, лес рук и ног, ну ноги мне их были абсолютно в данный момент не нужны, не тот случай, хотя..., а вот руки.
 Поэтому, «БУ», это кому за сорок сразу отмел, а таковых было девять «штук» на место. Осталась одна, Тамара Бердина, которая меня вполне устраивала, ну, во-первых, тогда, в то время, как я уже сказал мне было не полных тридцать, ей чуть перевалило за двадцать. Молодая, не дурна собой. Блондинка с правильным безукоризненным овалом лица, с прекрасно сложенной безупречной фигурой, на редкость точеными ножками. Единственным, ее минусом, если не брать во внимание ее внешность, была не в меру, заядлой курильщицей. Правда, и это нужно признать, в городах курящая девушка, по тем временам. Да, наверное, и по сегодняшним, представляла не что экзотическое. И на них, на эту экзотику, частенько, кто ни будь, из мужчин,  стоя у дверей кафе, или просто пресловутой закусочной, (это, если опять же в городе), облокотившись о дверной косяк, указывал пальцем. Вкладывая в это, особый смысл. Вот только этой экзотики, на время нашей командировки, моя спутница, будет лишена. Я не хотел, что бы обо мне, о нас, там, где мы появимся, в той же организации, где нам придется получать нутрий, плохо подумали.

 В то же время, исходя из сложившейся ситуации, был у Тамары и один плюс, столь важный, на данный момент, для нас обоих. Дело в том, что у нее в Новосибирске была какая-то дальняя родня, о которой она не имела ни какого представления. Но, на всякий случай адрес этой родни она взяла у своих близких. И, если что, а это было не маловажно для нас. Во всяком случае, есть будет, у кого остановиться. Ну а что касается Тамары, какой я обрисовал ее выше, девушки с такой внешностью, были просто созданы для командировок. Забегая в перед, скажу, если бы я знал, что мне придется испытать с этой Тамарой, наверное, я бы выбрал «БУ». И, опять же, в этом случае рассказ не был бы написан. Он не начинаясь, тут же закончился.

 А, пока собрав все необходимые документы, на другой день мы с Тамарой первым рейсом вылетели до Новосибирска. По приезду, первое, что сделали, так это нашли ту организацию, в которой и должны были получить этих, так называемых южно американских зверьков. И, выполнив все формальности, оформив надлежащие документы, забрав нутрий, вылет назначили на другой день. Дело осталось за немногим, переночевать. И мы направились к ее родне, благо, они жили не по далеку, от той организации, в которую мы прибыли.
 Ее родня, как оказалось, а это люди, муж и жена, были в пенсионном возрасте, оба были дома. Не знаю, рады они были или нет, своей свояченице, которую ни разу не видели, да еще со спутником, пока еще не жизни, только нас приняли. Ну и как водится в таких случаях, собрали стол, на который, была выставлена бутылка вина, разливать которую по рюмкам пришлось мне, так пожелал сам хозяин, сославшись на дрожь в руках и слабое зрение. Но, как я уже сказал выше, моя спутница была злостной курильщицей, каких нужно было еще поискать. Но вот «беда», и это парадокс, практически не пила спиртное. Ну, а что касается курения, то, ни я, ни хозяева люди были не курящие. И не провоцировали ее к этому пагубному пристрастию. Кроме того, зная ее, ее пристрастие к курению, перед отъездом, на период командировки, поставил ей условие, о курении на этот период забыть.
 И я видел, как она бедная мучается, лишенная единственного, для нее удовольствия. Вот только помочь ей в этом я ни чем не мог, да и не хотел. Не знаю, или так вышло случайно, или же она заранее договорилась со своей родней. За разговором время летит неумолимо быстро. Висевшие на стене часы показывали полночь. Когда пришло время, располагаться на ночлег. Все дело в том, на что я обратил внимание, в зале, где мы столовались, располагалась всего одна, двух спальная кровать. Ее родня, судя по обстановке, вела скромный образ жизни. А это значит, что пол,спать на полу, нам с Тамарой будет обеспечен. Во всяком случае, так думал я.
 Что касается меня, как человека, большая часть жизни связанная с охотой, с тайгой ни коим образом не смущала. По крайней мере, это не ночевка на кедровом или еловом лапнике в зимнюю стужу у костра. И, пока мы с хозяином квартиры, стоя в коридорчике, вели разговоры. Тамара, в это время, находилась на кухне, помогала хозяйке убираться с посудой, при этом, о чем-то, может даже о ком-то, тихо переговаривались, иногда, вообще переходя на шепот.
 Увлеченный разговором с хозяином, я не  заметил, не обратил внимания, как, когда, и куда неожиданно исчезла Тамара. Когда же пришло время укладываться на ночлег. И я, не зная, где мне будет отведено для этого место, в растерянности стоял посреди зала. В это время ко мне  подошел хозяин квартиры, до этого они, на кухне о чем-то совещались с хозяйкой. Очевидно, решали, где мне найти место, для ночлега, куда положить. Хозяин, выйдя из кухни, дружески улыбаясь, хитро подмигнув, ни слова не говоря, подошел к стене зала,отдернул портьеры, или шторы, одним словом занавески, (из трех, что-то угадал) на которые до этого, я не обратил внимание. За портьерами оказалась дверь, и на эту дверь указал мне хозяин. Мне ничего не оставалось, как толкнуть дверь, перешагнув порог, я оказался в кромешной темноте. И, не зная, что делать, в растерянности продолжал стоять.
 Неожиданно, откуда-то, снизу, услышал, не лишенный иронии,  как мне показалось насмешливый голос, в котором узнал голос Тамары. Закрой плотнее дверь, выключатель вверху справа. И я, завороженный темнотой и голосом Тамары, повинуясь, закрыл дверь, нашарив рукой на стене выключатель, включил свет. И, то, что я неожиданно увидел, меня несколько поразило, на какое-то время, я даже растерялся. Маленькая комнатка, больше похожая на камеру одиночку, (нет, нет, не подумайте что-то плохое, о камере одиночке, это я знал со слов бывалых). Совершенно голые, чисто выбеленные стены. На одной из них висела небольшая картина в рамке, неизвестного художника. Что на ней нарисовано я не стал разглядывать, чуть ниже ее, располагался небольших размеров домотканый коврик, на нем был выткан медведь, с оскалившейся пастью. На какое-то время эта картина отвлекла меня от действительности, в которой я оказался. В этой картине я увидел что-то близкое мне, родное. И, всю эту декорацию завершала, стоявшая кровать, но и это еще не все, кровать была односпальная. Рядом с кроватью стоял стул. И на этом стуле лежала аккуратно сложенная верхняя одежда Тамары.  На  кровати, укрывшись одеялом, из-под которого выглядывала лишь одна голова, покоилось тело Тамары. В изголовье лежали две подушки. Странно, успел подумать я, две подушки, на одно спальной кровати. Значит, одна из подушек предназначалась мне. Я, вопросительно посмотрел на Тамару, как бы спрашивая, что делать, как быть, неужели?

 И тут, я обратил внимание на лицо Тамары. Оно улыбалось, глаза излучали, какой то,  доселе не понятный для меня, зовущий притягивающий блеск. Такой масляный блеск, и такое поведение, часто можно наблюдать, у пришедшей в течку суки. (Приводя такое, скажем так неуютное, может даже оскорбительное сравнение здесь, конечно же, я имел в виду суку-собаку). Да простит меня прекрасный пол, за такое сравнение. Они как бы говорили, ну что, доигрался, попался, что будешь делать? И действительно, подумал я, что делать? Разные, отнюдь не веселые мысли лезли в голову. И тут я понял, там, где ограничивая ее в удовольствии, лишая ее курения. Связи с чем она сильно страдала. То здесь, в данный момент, наши роли поменялись. Она была надо мной, над обстоятельствами, торжествовала, как бы говоря, не все коту масленица, будет и пост. Говоря другими словами, я был под ней, хотя...? Я даже подумал, что плохого сделал хозяевам, что они подложили мне такую «свинью», вроде и вино разливал, наливая им по полной, при этом, не доливая, обделяя себя. Да и речь моя не была пересыпана криминалом. И, за что они послали мне такое «наказание»?
 Так, продолжая стоять, не зная, что делать, что предпринять. И тут, неожиданно, на память мне пришли слова, некогда сказанные уже пожилым сибирским охотником. Нашел берлогу, добывай зверя, а, иначе какой ты охотник. И на самом деле, действительно, там медведь, а здесь, какая-то девчушка, которой чуть перевалило за двадцать. Посмотрев на подушки, их было две, на лицо Тамары, с которого не сходила, манящая зовущая к ней улыбка. И, все же, что бы не искушать себя, соблазнами Тамары (тогда как, интеллигентом я ни когда не был, но и уж совсем хамом, тоже не считал себя). И, все же, а что, грешным делом подумал я, стараясь хоть как-то обезопасить себя, а что, если лечь вальтом, голова-ноги. Но тут, эта ведьма, (то, как вела себя Тамара, другого слова, на данный момент для нее вряд ли можно было подобрать) словно прочитав мои мысли, продолжая улыбаться. Лежа на одной из подушек, в другую, предназначенную, судя по всему для меня, крепко вцепилась рукой. Как бы говоря, не выйдет.
 И этот, казалось, спасительный для меня вариант с треском провалился. Конечно, грешным делом подумал я. Если бы я и хотел поиметь ее, то это мог бы сделать и там, будучи в поселке. Другое дело, что бы из этого получилось. И, получилось бы вообще. И кто только придумал эти командировки, в душе возмущался я. Опять же, а вообще то, для чего мужики ездят в командировки? Правильно, сочетать приятное с полезным. Ну, что касается полезного, то это я уже сделал. С нутриями, зачем я здесь и нахожусь, вопрос решен. Дело осталось, за немногим. Мне ни чего не оставалось, как, выключить свет, стал раздеваться. Раздевшись, откинул край одеяла и, плохо ориентируясь в конструкции женского тела, да еще в кромешной темноте. И, что бы, не скатиться, с кровати, сейчас уже с Тамары, цепляясь за какие то уступы, выступы, женского тела Тамары, проваливаясь в какие то ложбины, впадины. При этом, чувствуя, что у меня стало, что-то подниматься, не в трусах конечно, а в моей душе. Более того, хотя и не было холодно, но меня забила дрожь, которая, передалась Тамаре.
 Странное чувство иногда овладевает людьми противоположных полов. Чем-то отдаленно напоминающее, из области метеорологии, фронт акклюзи, когда встречаются два потока, теплого и холодного воздуха. На всякий случай, в своей, еще не затуманенной голове, я стал перебирать свод законов, статьи уголовного кодекса, с которыми нас вскользь знакомили, еще, будучи студентом. И, если что, во всяком случае, криминала в своих действиях не усматривал. Да и лет то мне было не полных тридцать, Тамаре перевалило за двадцать. И, если что, пусть не для семьи, то для постели она  вполне созрела, да и аборты в нашей стране были не запрещены. К тому же, все, что я делал, это делалось по принуждению, против моей воли. С этими, отнюдь, не веселыми мыслями, мне все же удалось, через какое-то время, перелезть, скатиться с Тамары.
 Вскоре, для нас наступила долгая, сибирская ночь. Утром, как ни в чем не бывало, как будто и не было для нас этой, не забываемой, озорной ночи. Быстро позавтракав, в меру отдохнувшие, с трезвой головой и чистой совестью. Забрав этих злополучных нутрий, (они находились в клетках), направились в аэропорт. И, все бы ни чего, если бы не одно но. За суетой дел на какое-то время, я забыл, что моя спутница была злостной курильщицей. И она, прекрасно зная   мой наказ, что за все время нашей командировки о курении должна забыть. Кстати, деньги, какие были у нас, в данном случае у меня командировочные, и мои карманные, находились у меня. И не по тому, что на тот период я был старшим и полностью контролировал финансовые потоки, нет. Просто, на то время, так было удобней, для обоих. Во всяком случае, она не могла приобрести для себя сигарет. В то же время спроси она деньги, на что-то, женское, на ту же помаду, или еще на что. Она незамедлительно их получила. К тому же, мы ни куда и не ходили, что бы, где-то, на что-то раскошелиться, потратиться. У нас даже не было времени, что бы сходить в кино, не говоря уже о других соблазнах, которыми богат город, учитывая то, что мы что ни наесть из настоящей таежной глубинки.

 А пока, за все время, которое мы были в месте,  ни я, ни ее родня,  не провоцировали, не соблазняли ее к этому так как, ни кто не курил. Но тут, очевидно, ее силы, на то, что бы удержать себя от соблазна, иссякли. В этот момент, ее, словно подменили, она превратилась, в капризного не управляемого,  ребенка, у которого только что отобрали полюбившуюся ему игрушку. Она отказывалась нести клетку с нутриями, (у нас, их было две). Одну нес я, другую оба, взявшись за ручки. Одним словом взбунтовалась. Причина этого, такого ее поведения, перевоплощения мне была понятна. Ей нужна была сигарета. И эта, на данный момент, «буйно помешанная», спустя время, я даже не мог представить, должна стать моей женой. Такое поведение людей, перевоплощение, мне приходилось наблюдать, быть  свидетелем, когда человек, доведенный до крайности сложившимися обстоятельствами, не имея возможности получить, достать то, что в данном случае, так необходимо ему, становится злым капризным, попросту неуправляемым. Нередко агрессивным, перестает контролировать себя, готовым на все, неадекватен.

 Не что подобное мне пришлось однажды наблюдать, за своим другом, коренным жителем севера ханты Филаретом Матыковым. Не в обиду ему сказанное, на его примере. А, все началось с того, закончив работы по заготовке кедрового ореха. Мы тайгой возвращались к себе, в поселок. Дорога была дальняя. Так получилось, что у Филарета закончились папиросы. Последнюю, он выкурил, когда мы только, только, вышли из избушки. По жизни я не курящий, И вот тут, глядя на Филарета, на его мучения, оставшись без курева. Я понял, что значит сила привычки. Пройдя некоторое расстояние, в кровь изъеденные гнусом: мошкой и комарами. Сделали остановку в одной из избушек. Скорей всего, это был большой рубленый барак, некогда проживавших в нем лесорубов. Филарет, мучаясь отсутствием курева, не находил себе места. И, что бы хоть как-то выйти из создавшегося для него неблагоприятного положения, как отсутствие папиросы. Стал, ползая на коленках шарить, в поисках окурков под нарами, по углам, везде, где могут быть брошены окурки, бывшими жильцами. И, не найдя ни чего, даже мало мальского окурка, мрачнел, начинал ходить по бараку взад перед. А, устав в своей тщетности, так и не найдя ничего. На какое-то время успокаивался, садился на край нар. При этом блуждая взглядом по стенам, по полу и, даже по потолку, (иногда, дурачась, некоторая категория людей, намусолив окурок, приклеивала его к потолку). Но, видать среди бывших обитателей этого жилища не было чудаков. И Филарет, посидев некоторое время, поблуждав взглядом вокруг, снова вскакивал. Начинал беспричинно ходить по бараку, выходил наружу, заходил. И так это делал энное количество раз. Наверное, к этому его еще подталкивала и обстановка. Он не мог понять смириться с тем положением. Этого просто не могло быть по определению. Что бы в бараке, где совсем недавно проживала добрая часть мужского населения. И, ни одного окурка. И, вот надо же.  Взбешенный, не зная удержу, он напоминал мне разыгравшийся тайфун, где-то в районе Курильских островов. Мне, как автору этих строк, проведшему более трех лет на этих самых островах, испытавшему, познавшему силу разбушевавшейся стихии на себе. Это, что-то невообразимое. И это невообразимое, в данное время представлял мой друг Филарет. Отдаленно, чем-то напоминающий ураган, в человеческом облике. Его, остановить, успокоить, могли, разве что две затяжки замусоленного окурка. Но,
 тщетно, к большому сожалению их то, этих окурков ни где, не было.  И это, хорошо понимал сам Филарет. И, в конец, не зная, что делать, в ярости схватив топор, стал срывать, рассохшиеся половицы, в надежде, найти хоть какое-то подобие провалившегося окурка, сквозь щели плах в полу. Но и здесь его ждало разочарование. Очевидно, бывшие постояльцы, тоже испытывали в этом отношении проблемы. И, как могли, экономили курево. Я, видя вконец взбесившегося, доведенного до крайности Филарета. И, что бы хоть как-то помочь своему другу. Предложил ему скрутить самокрутку из мха, о чем тут же пожалел.
 Все дело в том, сам того не подозревая, сочувствуя ему, стараясь хоть как-то помочь ему, этой самой помощью больше распалял его, он свирепел, злился. И на это, мое такое предложение, вконец «раздело» его. Он стал возмущаться, кричать на меня. Не сдержавшись, в сердцах сказал: Мох кури сам, при этом зло добавил: Мох курить, равносильно тому, что в презервативе сношаться. И, чувствуя, что переборщил, (Он все еще считал меня горожанином, где-то, даже интелигентом. И, иногда в своих высказываниях сдерживал себя). Но тут не сдержался, видно сильно достал я его своими советами. И он, видя, что перебрал, поспешил исправиться, уже более миролюбиво сказал: мох курить, что в одежде купаться. Тогда как я, за многие годы, скитаний по тайге, уже давно «обуглился». И, мало в чем уступал, отличался, от своего друга, хотя…?

 И, как когда-то сказал Д.Лондон: «Север есть север и человеческие сердца подчиняются здесь странным и страшным законам, которых люди, не выходившие не выезжавшие дальше своего поселка, города, не путешествовавшие в далеких краях, ни когда не поймут». А, вот высказывание, насчет купания в одежде, здесь, пожалуй, я с ним соглашусь. Будучи вывалившимся, (что практически редко бывает, разве что в пьяном виде) из обласка. (Лодка, выдолбленная из осины, или ветлы, сродни каноэ североамериканским индейцам) в воду, даже без одежды, как это говорят, сразу пошел бы ко дну, и это, сущая, правда.  Все дело в том, что аборигены севера, добрая часть жизни которых проходит, связана с водой, не умеют плавать. И там где можно выплыть, зачастую тонут. Говоря это, я, ни коим образом, не хотел обидеть этих людей. Проживающих, в тяжелых условиях севера Сибири. Тем более обидеть своего друга ханты Филарета. Который для меня в то время был, как Дерсу Узала для В.К.Арсеньева. Не зная, что делать, как помочь Филарету. Все же не терял надежды, и, как говорится, безвыходного положения не бывает, нужно только напрячься, пошевелить мозгами. И тут, меня осенило. И как я раньше не обратил на это внимание. Все дело в том, что, помогая Филарету искать окурки. Я не сразу обратил свое  внимание, что под отдельно, обособленно расположенными нарами, в изголовье, лежала изрядно поношенная, выцветшая женская косынка. Но и это еще не все. Рядом с нарами было прорублено небольшое окошко. На подоконнике, которого лежал почти весь израсходованный тюбик из-под губной помады. И эта косынка, и губная помада навели  меня на мысль.
 Значит, в бригаде лесорубов была женщина. Возможно, даже чья-то жена. Хотя, вряд ли, кто-то из этих головорезов, (бригада была собрана из недавно освободившихся, кто по амнистии, кто по окончанию срока отсидки). Мог взять с собой в тайгу свою жену. Да и была ли у этой категории людей жена. Даже, если такое и могло быть. Муж этой женщины уж точно не позволил бы ей краситься. Что бы на нее обращали внимание чужие мужики, да еще с такой репутацией. Одно слово тайга. Опять же, женщина должна всегда оставаться женщиной, и не важно, где она находится. Будь-то тайга, лесорубы, или колония строгого режима. Это право, по крайней мере, у нее ни кто и ни когда не отнимал. Тогда кто она? Что привело ее сюда в тайгу, в эту глушь, выслушивать крепкие словечки лесорубов, сальные анекдоты. Скорей всего она была учетчицей, приемщицей вырубленного и складированного леса. И на нее никто из этой отпетой лесной братии не мог посягнуть. Она для них была табу. И дележу не подлежала.
 Здесь царил, главенствовал жестокий закон, закон джунглей, зародившийся в застенках, затянутый колючей проволокой. И, если бы кто ослушался, нарушил его, посягнул на нее. Сделал с ней, что-то такое, из ряда вон выходящее. Мало вероятного, что его оставили в покое. Перерезали бы глотку. И это, этот закон, в корне отличался, от существующих законов принятых нашим государством. Это значит, ни кому, так ни кому. Здесь, в этой тайге, глуши, среди этих «головорезов», она, как ни кто и нигде, была под защитой. И эта косынка и тюбик из-под губной помады в одночасье навели меня на мысль. Если в бригаде присутствовала женщина, значит…, правильно, должен быть туалет. Пусть даже не обособленный, раздельный, как в городах: мужской и женский, по крайней мере, с крючком, или пресловутой вертушкой.

 Осененный, этой, такой неожиданной пришедшей мыслью, мухой выскочил из барака. Пошарив глазами по сторонам, действительно, чуть в сторонке, в гуще, среди молодых сосенок, увидел спрятавшийся рубленный из кругляка тонкомера туалет. К которому сразу и направился. А, все дело в том, думал я, редкий, уважающий себя мужик, справляя нужду, за этим занятием, откажет себе в удовольствии, не закурить. При этом, почти всегда не рассчитав время, за этим занятием, у него остается окурок. И, некоторые, этим окурком распоряжаются по-хозяски. Открыв дверь туалета, пошарив глазами по стенам туалета, под ногами. И! О! действительно, на одной из стенок между бревнами обнаружил два воткнутых окурка. Один ничего, другой, так себе. Но и этого вполне хватило, что бы обрадовать  привести в чувство своего друга.
 Больше, сколько бы я не смотрел, не ползал взглядом по стенам, ни чего не нашел. Но и этого было достаточно. Взяв их, бегом бросился в барак, что бы обрадовать своей находкой своего друга. И это надо было видеть, как при виде этих «бычков» обрадовался, преобразился Филарет. С какой благодарностью смотрел он на меня. Быстро свернув из газеты или какого-то листка журнала, это теперь уже не столь важно. Бережно, трясущимися руками раскрошил на бумагу содержимое окурков, свернул самокрутку, чиркнув спичкой, зажег «сигарету» После чего глубоко затянулся, бережно выпуская, словно экономя, теперь уже дым от раскуренной самокрутки. И, это, что бы понять, нужно было видеть.

 Или, вот другой пример. Мне не приходилось видеть наркоманов в ломке, в то время это пагубное явление, для всего человеческого рода, в частности в Союзе, только зарождалось, набирало силу. Это сейчас ни кого не удивишь, можно видеть корчащегося, загибающегося молодого парня, или совсем молодую девушку в ломке, в отсутствие дозы. И, в то же время мне приходилось видеть людей, в основном это были люди, освободившиеся из мест лишения свободы. Так вот они, а одного мне пришлось наблюдать в тайге, на сборе и обработке кедровой шишки. Этого, такого изнуряющего человека, тяжелого труда. И вот этот самый, недавно освободившийся зэк, а таковым он являлся, (сжалившись над ним, на правах старшего в нашей бригаде, ханты Филарет взял его в бригаду, в тайгу, лишь только для того, что бы он, подзаработав денег, смог вернуться к себе домой, на большую землю). Так вот этот самый зэк, утром, первое, что делал, разводил костер, набирал в кружку воды, ставил ее на костер. И, когда вода в кружке закипала, всыпал в нее пол пачки чая. После чего дрожащими руками снимал ее с костра, усаживался тут же. И обжигаясь, маленькими жадными глотками начинал пить содержимое кружки. И я, наблюдая за ним, было хорошо видно, как он весь преображался. В его глазах появлялся какой-то странный не поддающийся объяснению, не человеческий блеск. После чего на него находило, он начинал безудержно, беспричинно веселиться. Становился разговорчивым, тогда, как до этого подолгу молчал, был замкнут. На какое-то время, а это минут на сорок, к нему возвращались силы, вдохновение. Он начинал осатанело работать. Вскоре, возникшие было в нем силы, работоспособность, толчок, воздействие наркотического вещества, содержащего в чифире улетучивалось. Его руки безвольно опускались, он сникал.

 Ему срочно нужна была подпитка. И он снова шел к ручью, набирал в кружку воды, разводил костер, кипятил воду. После всыпал опять же половина пачки чая. Когда же это зелье было готово, судорожно пил содержимое кружки. И так, это продолжалось в течение всего дня. Чуть позже, видя какой из него работник. И то, как быстро тает, улетучивается наш запас чая. Филарет «предложил» ему покинуть нашу бригаду.
 Благо, на его счастье, не далеко от нас работала еще одна бригада, по заготовке кедрового ореха. Собранная, под стать нашему, теперь уже бывшему работнику, из таких же освободившихся, как и он, зэков. Людей из этой бригады, точнее одного из них я знал.
 Дело в том, что однажды он, будучи еще в поселке, при встрече, попросил у меня папиросу. Но, так как я человек не курящий, то, естественно помочь ему в этом не мог. Как-то, так разговорившись, он спросил меня, где он может трудоустроиться. И то, что он недавно освободился. По простоте душевной, сказал, если где он и может найти работу, разве что, в экспедиции. И согласился по его же просьбе, отвести его показать, где находится эта самая экспедиция. И даже подслушать его разговор с начальником экспедиции. На вопрос начальника, что он может, какими специальностями владеет. Его ответ был таков. Ну, у меня специальностей много.
 Услышав такое, начальник экспедиции сказал, что он ему не подходит. При этом, добавив, что ему нужен специалист, который хорошо владеет, умеет работать по одной специальности, а тут столько. Одним словом не повезло бывшему зэку. Заключив договор с промхозом, на заготовку кедрового ореха. Сколотив бригаду из таких же, недавно освободившихся оказалась в соседях с нами, с нашей бригадой. Она то и приняла его.

 Не знаю, не берусь утверждать. Возможно, что-то подобное, произошло в данный момент и с моей спутницей Тамарой, ее силы, на то, что бы держаться, от возникшего соблазна иссякли. И я видел, как она с жадностью смотрит на проходивших мимо курящих мужчин. Явно провоцирующих ее, на курение. Не столько на них, сколько на их сигареты. Наверно, не будь меня рядом, больше чем уверен, она не преминула стрельнуть у них сигарету. Я, видя ее такое состояние, на грани нервного, психологического срыва, не знаю почему, но, я ее не осуждал. И, что бы хоть как-то, оправдать Тамару, ее состояние как это будет не прискорбно, и уж ни коим образом не делает мне чести, но не рассказать об этом, хотя бы, как я уже сказал в защиту, в оправдание Тамары, ее состояния, не могу. Конечно, отвлекаясь, делая сноски, прекрасно понимаю читателя, что у него, на какое то время теряется нить, описываемых событий. Больше того, это чем-то напоминает цепную реакцию. Это, подобно пожару, когда пламя перекидывается с одного строения на другое, остановить которое, иногда, невозможно.

 А начну я с себя, с того испытания, которое, пришлось прочувствовать на себе. Да и в назидание другим. Мы, а это охотники, почти всегда, выйдя из тайги собрав все праздники, дни рождения, которые не были отмечены, по причине нахождения нас на промысле, приурочив их к одному времени, дню, шумно начинали отмечать. Отметив, и, если кто-то, посчитав, что этого не достаточно. Выдумывали, для себя праздники, даты, которых вообще, не было ни в календаре, ни еще где-то. Вот и я, сейчас уж не помню, («Хорошее» помнится с трудом) то ли из-за давности лет, или еще по каким то другим причинам, в памяти стерлось. Возможно, то был день рождения Великого кормчего, китайца, Мао Цзе Дуна, или, триста лет, как Герасим утопил МУ-МУ. Так в шутку, мы называли свои попойки, если на данный момент, не было даже близко, какой либо официальной даты, причины, которую не отметить просто было нельзя. Сейчас, это уже не столь важно.
 Одним словом отметил с размахом, по первой категории. Да так, что ближе к вечеру, меня трясло во всех режимах. И, как говорят в таких случаях северяне, если каюр не пожалеет оленей, то я еще успею до закрытия магазина.
 Вот только, в этот раз, то ли каюр, жалел оленей, или я забыл, что самая пустая трата времени, это потеря его в пути. Как бы я не спешил. Вроде и шел  вровень с ветром. Правда, дул он мне на встречу, И, все же, когда я подошел к магазину, продавец, выпроваживая последнего покупателя, накидывала замок, с наружной стороны. Хороня мою надежду поправить здоровье. И на все мои просьбы, продать мне, что ни будь из спиртного, был ответ, нет. Ты не успел, ты опоздал, всего лишь на минуты. (На севере, как нигде, тот, кто долгое время посвятил, жил в нем, заметил, мало говорят, не многословны. Заменяя слова, пустословие делом, работой).
 Произнося эти слова, она, как мне показалось, не двусмысленно, глазами показала, на все еще продолжавшего стоять, последнего покупателя. Ему, в отличие от меня, повезло больше. Он успел, взять то за чем я так спешил. Поймав  взгляд продавщицы, я посмотрел на парня, на его одежду, так не вязавшуюся с одеждой истого северянина. Она была, какой то легкой, воздушной. Она не походила ни на ту, которую носят охотники, ни на рыбацкую, ни на геолога. Да она меня собственно и не интересовала, если, на что я и обратил внимание, так это, на выглядывающую из его бокового кармана куртки, горлышко бутылки водки. Я посмотрел на него, на его улыбающееся, обращенное в мою сторону, как мне показалось, с издевкой, лицо. И, если что, не сулившее мне ничего хорошего.
 Но делать было нечего, этот парень, была моя последняя надежда, поправить, пошатнувшееся здоровье. И я, хорошо понимая, что ни что в этом мире не делается бесплатно, сразу стал с ним торговаться, наперво предложив ему, сдвоить. На что он, продолжая улыбаться, медленно растягивая, сказал нееет. Тогда я предложил ему, что плачу за всю бутылку, разопьем вместе и, снова отказ. Он, и это было видно, явно издевался, надо мной при этом, судя по его с ехидцей улыбающемуся лицу получая от этого удовольствие. Тогда я попросил у него всего лишь глоток, на что, он откровенно рассмеялся. И, не в силах больше терпеть такое унижение, да нет, не то, на что Вы подумали. Я не ударил его, даже не сказал в его адрес чего-то оскорбительного.
 Быстро сбежав со ступенек крыльца, решив, что с меня этого достаточно, направился к себе домой. С одной мыслью, как бы там мне ни было плохо, все же дождаться утра. К утру, мне стало совсем плохо, видать крепко отметил я, сам себе, на свою голову выдуманный праздник. Будь не ладны китайцы со своим Мао Цзе Дуном, если, отметив его день рождение, люди так долго и сильно болеют.

 Летняя ночь, в северных широтах коротка, это для здоровых людей и, в день, она переходит без промедления, минуя цветовые вариации. Судя по мычанию коров, по звону колоколов на их шеях, удары хлыстом пастуха собирающего их в стадо. Наступило раннее, северное утро, к этому времени, мне стало еще хуже. Вода, которую я периодически пил, тяжело и долго, снимает синдром похмелья. Нужно, срочно, что-то было делать, но что? И я, превозмогая свою душевную и физическую боль. Собрав себя в охапку, бросив свою буйную голову на плаху, как мог, быстро одевшись, с последними силами вышел на крыльцо. И сделал то, что в другой раз, в здравом уме, ни когда бы не сделал.

 Сейчас мой путь, кто знает, лежал к последнему приюту. Подойдя, мне еще хватило сил, подняться на крыльцо, открыть дверь в сенях, (к счастью дверь была не заперта). И произвести в дверь избы, что-то, отдаленно похожее на стук, который, опять же к моему счастью был услышан, изнемогая, я опустился на стоявшую там скамейку. Через какое то время, я скорее почувствовал, нежели услышал, как чуть слышно скрипнула дверь. И, превозмогая себя, поднял голову. Забегая вперед, скажу, как это будет ни парадоксально, из своих личных наблюдений, я понял, сделал вывод, что, иногда, а больше всего чаще, нас выручают в трудную минуту, как раз те люди, на которых мы меньше всего рассчитываем.
 На пороге стояла она, босая, в одной, белого цвета, ночной рубашке, под которой угадывалось ее упругое, молодое, дурманящее, пахнувшее постелью тело. Она внимательно, изучающее, посмотрела на меня, в ее взгляде, которым она меня окинула, застыл вопрос и удивление. Если, кого она и могла увидеть в это столь раннее время, любого, но не меня. Но, что-то изменить, сделать было поздно. И, в тоже время, не было чувства стыдливости, в том, что она предстала передо мной в таком виде. Если, кто сейчас и должен стесняться, чувствовать себя неуютно, так это я. Но мне, в данный момент было не до раннего наступившего утра, не до красоты ее полуобнаженного тела, не до стыда, вообще ни до чего.
 Мою грудь сдавило, сковало, чем-то таким, трудно  поддающемуся объяснению. Когда у человека горит все  внутри, а его самого трясет во всех режимах. Ему бывает не до слов, в которых есть такие нежные, уменьшительно ласкательные суффиксы, как -оньк, -еньк. А, таковым в то время я являлся. Поэтому, превозмогая себя, и то, что во мне еще осталось, на что еще мне хватило сил. Выдохнул, выжал из себя, из своей груди, всего лишь три слова: Машка, мне плохо. Произнося эти слова, безвольно опустил голову. И то, как я сказал, обратился к ней. Не знаю, что бы на ее месте сделала, как отреагировала другая. Если бы я обозначил, спросил по другому. Стал извиваться, юлить, молить, стонать и хныкать. Явно показывая, как мне плохо. Скорей всего, был бы не понят и выгнан.
 Но, это была Маша, милая, добрая Маша. Она внимательно, в то же время с какой-то грустью посмотрела на меня. Не стала спрашивать, что, почему и от чего мне плохо. Не знаю, что произошло, что случилось, как были истолкованы мои слова. Только, когда я поднял голову, мой взгляд уперся в закрытую дверь. Не могу точно сказать, сколько прошло времени, минута, другая, во всяком случае, для меня это была целая вечность, на пороге, снова появилась она. В руках она держала алюминиевую кружку, которую протянула мне. Я, не спрашивая, что в ней, дрожащими руками взял. И, поднеся к губам, как, жаждущий путник, лишенный долгое время воды, стуча зубами о края кружки, большими глотками, жадно стал пить. При этом, ощущая как там, в груди, разливался жар. Ощущение было такое,  (Тот, кто хоть раз побывал, в моем положении знает) как будь то в костер, что бы его потушить, вместо воды, лили бензин.
 Выпив до дна, с благодарностью протянул ей кружку, она, взяв кружку, внимательно, пытливо посмотрела на меня, и, очевидно, убедившись, что этого для меня не достаточно, снова вошла в избу. Вскоре вышла, в ее руках была та же кружка, которую она протянула мне.
 Теперь, я уже пил не торопясь, смакуя содержимое кружки. И, пока я пил. Все это время, она смотрела на меня. И, если бы я мог видеть ее глаза, в которых было столько потаенной грусти, тоски и одновременно, надежды, кто знает, возможно, я изменил бы отношение к себе, к ней, вообще к жизни. В то же время, прекрасно понимал, что, не был готов к семейной, оседлой жизни, для этого еще нужно было время, много времени. Пока же, у меня впереди был горизонт. За ним, словно в рассеивающемся тумане, смутно вырисовывалось, Восточно-Сибирское нагорье, Эвенкия, с ее, Подкаменной Тунгуской. Где шлепнулся Тунгусский метеорит, (Правда, что это был действительно метеорит, а не что-то другое, есть много людей, сомневающихся в этом). Во всяком случае, мне  вскользь, по касательной приходилось быть в тех местах. И, трудно сказать, поверить, что, когда-то здесь произошло то, которое по сей день, занимает, будоражит умы людей. И, еще долго будет занимать, храня тайну, вековой давности.
 За ней, следовала Тува, с ее Саянскими хребтами, давшая написанию рассказа «Волки и Лиза». И, снова, западносибирская низменность, Ханты, восточные отроги среднего Урала. Которые послужили началом написанию рассказа, «Могла поступить иначе» И ряд других рассказов, которые, что бы написать их, все это нужно было видеть, чувствовать, пропустить через себя. Для этого, нужно было побывать в тех местах, общаться с людьми, там проживающими, и не только с ними. Что бы, наконец-то, однажды, убрав все, столь многочисленные запятые, восклицательные и вопросительные знаки поставить, единственную точку, в своей жизни.

 Неожиданно, из-за дверей, из глубины комнаты, я услышал слабый, всхлипывающий, зовущий, детский плачь. Она, бросив на меня, теперь уже строгий, даже сердитый взгляд произнесла, всего лишь одно слово, хватит. Помолчав, очевидно подумав, что хватила через край, более миролюбиво добавила, ты, кажется, получил то, за чем пришел в столь ранний час, достиг того своего состояния, апогея. Пришел в норму, сейчас, уходи. Ушла, закрыв за собой дверь. Она ушла к дочери, о существовании которой я знал, знал обстоятельства, причины ее появления на свет. И, если что, это, не имело ни какого значения, нашим более близким отношениям.
 Да, мы симпатизировали друг другу и из этого не делали ни для кого секрета. И, при тех редких встречах, на улице, чуть слышно поздоровавшись, нередко, просто кивнув в знак приветствия, опустив головы, проходили мимо, не сказав друг другу ни слова, да и о чем было говорить. Как я уже сказал выше, был не готов в то время к оседлой семейной жизни. И, что не должен был подавать хоть какие-то надежды, на что-то большее. Что могло бы нас сблизить.
 Набрав инерцию. Я уже не мог изменить себя, свой стиль жизни. А те, редкие, кто, хотел бы идти со мной рядом по избранному мной пути, в одной упряжке. Помучившись, так и не вписавшись в мою жизненную колею, оставляли меня. И, за это, я им премного благодарен. Было и такое, видя, как им тяжело со мной. И они, не зная, что делать, как насмелиться, сказать мне это прямо. И я, видя это, как они бедные  мучаются, страдают, говорил им сам. И мы мирно расставались.
 Я не хотел, что бы не получилось так, сорвав цветок, попользовавшись им. Через какое-то время выбросить его на дорогу. В надежде, что кто ни будь, его подберет. Если бы, такое и произошло. Это было бы ни чем иным как кощунством, с моей стороны. И, это, я бы себе не простил, и не прощал. И вот теперь, спустя годы, моя память часто возвращает меня в то время, и то тот поступок, как поступила со мной Маша. Не знаю, будет ли это аналогией, что двигало в то время Машей, ее поступком. Кто знает, возможно, это напомнило мне, и то, как когда-то поступил и я. И моя память вот уже в который раз вернула меня, мои мысли в прошлое в воспоминание.
 Тогда, в то время я работал охотоведом, в одном из горнозаводских районов челябинской области, городе Сатке. И вот в один из январских вечеров, неожиданно было прервано всесоюзное вещание. И было включено местное городское,  женский голос диктора сообщил. Что, только что из местного РОВД, при невыясненных обстоятельствах совершил побег особо опасный преступник. И, как это обычно бывает в таких случаях. Будьте бдительны, сообщившим его место нахождения, поимку  будет выдано вознаграждение. Побеги, были во все времена. И люди к этому уже привыкли. Более того, летом этого же года, в городе Бакале, что недалеко находится от Сатки. Кем-то на здании местного рудоуправления, на самом верху, был вывешен фашистский флаг, со свастикой, который некоторое время ни кто не решался снять. Толи из страха, толи до особого распоряжения, или еще по каким-то причинам. Одним словом «хулигана», так и не нашли. По приходу домой, об этом мне сказала моя супруга. Утром, где-то в районе восьми часов, как и договаривались. Мне нужно было зайти к своему товарищу, местного лесхоза, инженеру лесопатологу Анатолию Орлову. Обговорить, решить кое-какие вопросы, касающиеся работы.

 Было тихое морозное утро. Людей в это время практически ни где и ни кого не было видно. Подойдя к дому товарища, открыв калитку, уже было поднялся на крыльцо. Как вдруг услышал скрип, так скрипят ржавые навесы на дверях. Посмотрев в сторону, откуда донесся этот скрип. При слабом освещении горевшей лампочки над крыльцом. Увидел приоткрывшуюся дверку сеновала, рядом к стене сарая была приставлена лестница. Этой лестницей хозяева пользовался, доставая сено для скотины. Было совершенно тихо, и дверка, если и могла открыться, разве что от порыва ветра его-то, как раз и не было. Вглядевшись, в проем сеновала мне показалось, что там, на краю сеновала, что-то шевельнулось. Может кошка, подумал я. Продолжая смотреть, я действительно, при слабом освещении, в смутных очертаниях  увидел голову, только это была не голова кошки, или еще какого-то живого существа, как я сразу подумал, а голова человека, причем, стриженая наголо. На какое-то время я даже оторопел, не зная, что делать, что предпринять.
 И тут вспомнил о сказанном мне еще вечером женой о побеге, особо опасного преступника. Продолжая разглядывать его, я увидел, обратил внимание. Как показалось мне, он что-то просит.  И только тут я понял значение таких движений находившегося на сеновале человека. Прикладывая и одновременно отводя в сторону, от своих губ два пальца. Не курящий по жизни, но, будучи еще в школьном возрасте, наблюдал, как, кто ни будь из сверстников. Что бы не спросить напрямую в целях конспирации, вот так же поднеся руку к губам, просил у того закурить. Подойдя к лестнице, поднялся по стремянкам к проему сеновала. Где увидел человека, точнее его стриженую голову, торчащую из наваленного сена, и выставленную руку. Первое, что я разглядел, отметил, вглядевшись в его худое, испещренное мелкими морщинами лицо, походившее на каркас обтянутый кожей. Его запавшие, глубоко спрятанные в глазные впадины глаза. В них, в этих глазах, совершенно отсутствовал страх. Как будь то, и не было побега. Просто он залез на сеновал, что бы сбросить на землю охапку сена. И первое,  что он у меня спросил хриплым простуженным голосом, нет ли у меня закурить? Теперь я уже точно знал, кто находится передо мной.
 Если что в данный момент в его положении он и должен был спросить, не иначе, кусок хлеба или кружку воды. А он, папиросу.

 Ни слова, ни говоря, я быстро спустился с лестницы, зашел в избу товарища. У него попросил две сигареты и спички, чем удивил его, так как, я не курил. Зачем мне они, сказал, что расскажу позже. Когда же я поднялся к нему, сразу подумал, а, ведь он, воспользовавшись моим отсутствием, мог сбежать. Отдав ему папиросы и спички, одну из них он тут же закурил. Видя, как он торопится, сказал ему, что бы он был аккуратней с куревом, кругом сено, и, мало ли что. Конечно, он уже догадывался, что его ищут. И, только и ждал, что я спрошу его об этом.
 Не знаю почему, но, скажу честно. У меня, не было ни какого желания сдавать его. Да еще за вознаграждение. Он, во всех случаях был обречен. И я, всегда изобличив, поймав браконьера с поличным, старался убедить, внушить тому, что уж если ему так хотелось войти в пререкание, в нелады с законом. И, что бы не попасться он должен сделать, поступить так-то и так-то. Со стороны, это выглядело, словно я учил его, как, нарушая обойти закон. И, если он и нес наказание, а не нести его он просто не мог. Зато при встрече, приветливо улыбаясь, как старому знакомому протягивал руку. Сам же, если он не глупый прекрасно понимал, что, советуя ему как в том или ином случае поступить. Сделай он это, понимал, что его уже там будут ждать.
 Дорога в капкан ему открыта.
 Сейчас передо мной был другой случай. И я спросил его, на что он надеялся, осуществляя этот побег. И вообще, как он смог убежать из милиции. В то время, как я считал сделать это было просто не возможно. Оказывается, возможно. И еще как возможно. Вчерашняя милиция, мало, чем отличалась от сегодняшней, разве что, зарплатой. У сегодняшней зарплата в разы больше, а работы меньше. И он, торопясь, давясь, захлебываясь табачным дымом рассказал. Он попросился в туалет, был вечер и было темно. На самом деле о побеге он не замышлял. И вот на тебе случай. Дежурный милиционер остался стоять, раскуривая, наслаждаясь папиросой, возле дверей, своего заведения. Я же, продолжил он зашел в туалет. И, тут меня осенило. Пристрой к туалету, назовем его как «предбанник», давно был не чищен от снега. В то время я ни о чем не думал, ни о каком побеге, продолжал  рассказывать он. Все произошло спонтанно. И я, как сказал он, решился. Взявшись за кромку стенки пристройки, подтянулся. И вот я на свободе. Свободе, о которой мечтали, о которой так много в лагерях говорят. Сказав это, он замолчал.
 Очевидно, ожидая, что я скажу. Возможно, произнесу, давай, слезай, пойдем. То, что ему придется это сделать  теперь уж ни я, ни он не сомневались в этом. Другое дело как это сделать так, что бы в этом в его сдаче не участвовал я. И я решил, что лучший для него вариант, как пойти и сдаться самому, что он обречен. Начал с того, что, даже если я и не сдам его, (что, конечно же, было исключено). Все равно кругом тайга, горные хребты, мороз под сорок. В его то одежде и резиновых сапогах. И я, пока еще довольно темно, предложил ему, что бы он сам пошел в органы и сдался. С чем он сразу согласился, при этом сказав, даже если и так. То он все равно не найдет отделение милиции.
 Порешили, на том, что я пойду первым. Он же будет держаться меня чуть, поодаль, идти за мной на расстоянии видимости. Так и сделали. Дойдя до милиции, я остановился. Подождав его, указал на дверь отделения. Он, почему-то не спешил войти в отделение. Тогда я подал ему руку. Держа мою руку в своей, он с какой-то обреченностью, устало произнес: Ведь ты наверно хочешь знать, за что я попал в такую не милость? Так знай, на мне нет крови, если что я и делал противоправного, в своей жизни, разве что,  раскулачивал, банкротил банки. Как, когда-то в тридцатые годы, развенчивали, раскулачили, моих ни в чем не повинных предков. Немного помолчав, с грустью в голосе произнес: Простой люд, я ни когда не трогал.
 И я ему поверил. К этому времени я уже достаточно хорошо разбирался в людях. И, хотя эти люди с коими я близко встречался, были не бандиты, тем более не убийцы-рецидивисты хотя…? Всего лишь, браконьеры, умеющие ловчить, изворачиваться, будучи уличены на  месте, скажем так преступления. Многие, из которых, будучи задержанными, видя, что я не иду ни на какие условия, компромиссы. Одни начинали стращать, что меня ждет, если я не оставлю их в покое. Другие наоборот, клялись, вымаливая снисхождение, что больше не будут этого делать. Третьи, были и такие, в основном, люди сверху, чиновники, пытались дать откровенную взятку. Они молили, извивались как черви, выползки, после дождя, лишь бы замять дело.

 К этой категории людей, я особенно был не преклонен, беспощаден. В то же время, смягчал, во всяком случае старался, давал снисхождение тем, кто шел на браконьерство, только потому, что, когда все семейство, а это с десяток мал, мала меньше голодных ртов, не считая взрослых рассаживалось за стол обедать. А, на столе как говорится, шаром покати. И такое было. Не знаю, по прошествии, теперь уже долгого времени. Я стал избегать, не иметь ни какого отношения, с прогнувшимися людьми, перед теми обстоятельствами, которые иногда сваливаются на человека, после чего, он сдается, перестав бороться.  Сейчас, меня будут бить, произнес он. Что я ему мог на это сказать. Да и что говорить.
 И он, не говоря больше ни слова, открыв дверь, растаял в сумраке, того учреждения, из которого только что совершил побег. Я же, продолжая стоять, подумал. И все же, пусть, таким образом, силой, силой убеждения, пусть на тормозах, сдавал его. При этом не чувствовал себя героем или еще кем-то. А то, что его будут бить, сделают ему физическое внушение в этом я ни сколько не сомневался. Но и помочь ему ни чем уже не мог. Это, единственное, чем могла гордиться та милиция, того времени, да, и сегодняшнего. Порой, силой кулаков выбивая нужные им признания зачастую из не виновного человека. Как бы не называй ее, переименовывай в ту же полицию. Как говорится от перемены мест слагаемого, сумма не меняется. Если, что и нужно делать, разве что, менять ломать людей, их психологию, втолкнуть в них, в их сознание, мозг какую ни какую идею, изменить отношение к окружающему миру, да и мало ли еще чему. И его, как потом я узнал, действительно били. Особенно усердствовал тот, при котором он устроил побег.
 И я, что бы убедиться в этом, через своего знакомого участкового Цимановича Володи, (сейчас по истечению времени уже можно назвать его фамилию). Попросил его сообщить мне дату этапирования, мной «спасенного» зэка. Что он и сделал. Когда его вывели из отделения, что бы загрузить в воронок. В ожидании его появления, я стоял чуть в сторонке. Когда же его подвели к машине, я кашлянул. Он сразу оглянулся, посмотрел в мою сторону. И, кто знает, возможно, даже узнал меня. Теперь это, уже не имеет ни какого значения. Первое, на что я  обратил внимание, так это на его лицо. Оно не носило следов побоев, видимых гематом. И в то же время по его съеженному, угнетенному, сдавленному виду, и то, как он передвигался. Все это говорило о том, что его, его внутренние органы, изрядно пострадали. Это было видно не вооруженным взглядом. Не надо даже прибегать к рентгену. Вообще-то, на свете нет преступлений, в которых бы не было свидетелей. Они всегда есть, хотя бы, неодушевленные, безмолвные, и, все-таки есть, те же стены, в которых истязают человека. Сдавая его, пусть даже на тормозах, я не испытывал абсолютно ни какого удовлетворения. И, в то же время был наверху блаженства, когда, на месте преступления, в тайге попадал, кто ни будь из высокопоставленных чиновников, власть предержащих. Если, и был удовлетворен, разве что, если этого браконьера чиновника наказывали по всей строгости закона, и освещали в местной прессе. А, ведь в то время, был коммунистический режим. Казалось бы…? Не казалось, при сегодняшней демократии, так, какого ни будь пойманного на взятке руководителя, того же прокурора, или начальника полиции, вместо того, что бы его посадить далеко и на долго отмазывают, при этом переводят в другой район, да еще с повышением.
 И все-таки, этот недавно «спасенный» и тут же мной сданный «банкир», меня чем-то подкупил. Но чем? Возможно тем, что он кардинально отличался от только что мной описанных браконьеров, слюнтяев, возможно. Бывает и такое,  время знает, когда прокурор, женщина, влюблялась в отъявленного уголовника-рецидивиста. Спрашивается за что, почему такое пусть редко, но все же бывает. Что она разглядела в нем такого, что ее подкупило, сама же, при этом вынося своим решением ему пожизненную статью. Что она в нем нашла, узрела, разглядывая его руки, на которых не было живого места, от синевы татуировок. Не было их, разве что на ногтях. Наверно сравнивая его, со своим  благоверным то, те качества, как он держался на суде,  которых не было у ее мужа. За которого она вышла в запоздалом возрасте, абы за кого, лишь бы не быть одной. А все это произошло только потому, что за свою жизнь, если что и делала, к чему стремилась то, делала свою карьеру. И, вот теперь, поздно спохватившись, поняла. К карьере ночью не прижмешься, в постель с ней не ляжешь. И теперь уже она, ложась в постель со своим «суженым». После пяти минут работы и девяти месяцев заботы, произведет на свет глиста, подобно тому, с кем она  сейчас, куда денешься, вынужденно спит. И этот сделанный ими птенец, будучи подросшим, будет мучить себя и окружающих его людей. А, тех, кто его произвел, на свет в последствие, выгонит из квартиры, обрекая их, собирать бутылки и рыться в мусорных баках.
 Как тут не скажешь: Человек  должен производить на свет, в первую очередь борца, а, не потребителя аскариду. Да и мало ли в жизни еще странностей, не поддающихся объяснению парадоксов. А, ведь если так разобраться. Ее супруг вполне нормальный человек, ни чем не отличающийся от окружающих его людей. Ни чего такого не делает. Вот именно, ни чего такого не делает. И этим, «ничего не делает», не нравится ей, он просто больной. Она не видит в нем мужского начала. Не иначе, как пирог без начинки.

 Читая эти строки, кто-то скажет, что я ушел от сюжета, рассказ вышел из повиновения, из-под контроля, стал, не управляем. Но ведь и река в весеннее половодье, разливаясь, подтапливает все в округе не спрашивая, не считаясь ни с кем и ни с чем. И, мной написанное, то же, ни есть в угоду кому-то чему-то.

 Но, вернемся, к оставленной на время, в ее же интересах, Тамаре. Сейчас, она находилась в таком же состоянии, в котором, до недавнего времени находился и я. Которое, только что описал. И, теперь, глядя на нее, ее состояние, я не испытывал ничего, кроме жалости к ней. Сейчас, передо мной стояла, совершенно не та Тамара. Которая, еще совсем недавно, улыбаясь, лежа раздетая в постели. Издевательски, выжидающе, маняще, глядела на меня. Сейчас, передо мной стояло маленькое, жалкое, трясущееся существо, находящееся полностью в моей власти. В этот момент, мне откровенно стало жаль ее. Надо быть конченым идиотом, что   бы не помочь ей.

 И передо мной снова, словно, опаздывающий курьерский поезд, мчащийся на всех скоростях. Пронеслись отдельные отрезки моей жизни. И люди, много людей с прогнувшимися, раздавленными судьбами. И все это, произошло, случилось с ними, по их же вине. В результате приобретенных здесь на севере дурных, не хороших привычек.
 Сказав ей, что бы она оставалась на месте. Я направился, в близлежащий магазин, будучи по жизни не курящим человеком, не разбираясь в сигаретах, купил пачку самых дорогих и, уже было направился к выходу, но тут, вспомнил о спичках, купив коробок. Вернувшись, подойдя к ней, открыв пачку, вынув из нее всего лишь одну сигарету, которую, вместе с коробком отдал Тамаре. Трудно описать, это нужно видеть, как, закурив, преобразилась она, жадно затягиваясь, глотая сигаретный дым, стала курить. Выкурив сигарету, снова посмотрела на меня. Ее глаза, выражали только одно, просьбу. И, жалея ее, ее состояние. Как когда-то, только что в описанном, мне поднесли вторую кружку, так и я, снова, достал из пачки, опять же, всего лишь одну сигарету, которую она, чиркнув спичкой, закурила. Теперь, опять же, как когда-то я, смакуя, не торопясь, пригублял содержимое второй кружки столь необходимой в то время спасительной для меня жидкости. Так она, благостно затягиваясь, чуть приподняв вверх голову, выпуская дым изо рта, пытаясь изобразить из него, подобие колец. Выкурив, потушив то, что осталось от сигареты, бросила на землю. И, как заправский курильщик, со стажем, притоптала окурок туфлей.
 А, уже, буквально через минуту, я увидел другую, вчерашнюю улыбающуюся Тамару. После этого я, запечатав пачку сигарет. И держа ее в руках, на какое-то время задумался, что делать. И, действительно, что делать? Тамара тоже испытывающее, пытливо смотрела то на пачку сигарет, то на меня. Кто знает, возможно, думала, что, «поиздевавшись» над ней, над ее состоянием. Я эту пачку отдам ей. Я же, помня, что командировка еще не кончилась. И, что табу на курение Тамары еще не снято. Подошел к забору палисадника, положил пачку на кирпичную тумбу, рядом с ней, коробок спичек. Вернувшись, удовлетворенный, состоянием Тамары, ее восстановлением, видя, как она счастливо заулыбалась.
 После чего, шутливо пригрозил ей пальцем. Она игриво улыбнулась, и я это видел, не возражала, против моего такого решения. Взяв клетки с нутриями, поймав такси, благополучно прибыли в аэропорт. И уже через четыре часа лету, были дома, в своем поселке. Так закончилась моя командировка с Тамарой.

 Из-за которой, мне пришлось перевернуть, открыть, одну из страниц, своей, скажем так неприглядной жизни. А, спустя какое-то время, иногда такое происходит, наша командировка послужила, на какое то время нашим более близким отношениям, с Тамарой. Но, об этом опять же, чуть позже. В народе бытует такое слово, явление называемое бумеранг. Которое, в отдельных случаях возвращается к тому, кто его неосторожно, или сознательно не правильно использовал. Правду говорят: «Не бросай камень в дом соседа, не забывай, что у тебя веранда стеклянная». И, опять же, (остается только поражаться мудрым высказываниям человека). «Гора с горой не сходится, человек с человеком, довольно часто» Эти высказывания я привел не случайно.

 И вот однажды, мне пришлось снова, встретиться с тем парнем, который так беспардонно, поступил со мной, во время скажем так моей «болезни». А произошло это в том же магазине, в котором, как и в то, злополучное, для меня время, работала та же продавщица. В магазин я зашел перед самым его закрытием, только теперь, купить что-то из продуктов. В магазине ни кого не было, разве что, у прилавка стоял парень и что-то выпрашивал у продавца. По его виду, и жестикуляции, было видно. Он, явно, вымаливал у продавщицы, что-то такое, которое, по каким то причинам она не хотела ему продать. И на все его просьбы, была непреклонна, как бы он не упрашивал ее. Присмотревшись, в этом покупателе я узнал, того самого парня, который, когда-то, с усмешкой смотрел на меня, когда я вот так же, как сейчас он, просил продавщицу, продать мне бутылку водки. Прислушавшись, из разговора понял. У этого парня, не хватало, сколько то мелочи, на бутылку водки. Продать в долг, та почему-то не соглашалась. Я, видя мучения парня, и то, что магазин скоро закроется. К тому же, будучи по своей натуре не злопамятным, вполне нормально сколоченным, конечно, мне ничего не стоило, выручить его, дать ему не достающие, эти несчастные копейки. Не знаю, узнал ли он меня, или нет, только, повернувшись ко мне, в его взгляде, засветилась надежда. Здесь, я должен внести ясность, что такое север вообще, и в частности. Север, прежде всего это, взаимовыручка. Север, это кусок вечной мерзлоты и выживет в нем только тот, кто живет не по понятиям уголовного мира, и, даже не по своду существующих законов, а по его, не писаным законам, законам севера. О том, что такое север очень хорошо и точно сказал в одном из своих колымских рассказах, «Сухим пайком». Бывший заключенный, писатель Варлам Шаламов.
 Считаю нужным привести дословно. «Только крученые, верченые, низкорослые деревья, измученные поворотами за солнцем, за теплом держались крепко в одиночку, далеко друг от друга. Они так долго вели напряженную борьбу за жизнь, что их истерзанная, измятая древесина ни куда не годилась. Короткий суковатый ствол, обвитый страшными наростами, как лубками каких-то переломов, не годился для строительства даже на Севере, не требовательном к материалу для возведения  зданий. Эти крученые деревья и на дрова не годились. Своим сопротивлением топору они могли измучить любого рабочего. Так они мстили всему миру за свою изломанную Севером жизнь».
Тогда что говорить о человеке, о людях.  Одних он обогреет, приласкает других же, заморозит, превратит в сосульку, таких случаев превеликое множество. Ну а этот парень, и то, как он поступил однажды со мной. На севере, как это говорили во времена Д. Лондона, был «Чечако», то есть, новичок. Не умевший и не хотевший признавать его законы. И, если, в нашу поездку, за нутриями, я пожалел Тамару, дал ей выкурить две сигареты. То, как я уже сказал, человек был не злопамятен, и уж, не жестоким но, здесь был другой случай. И я действительно, решил помочь парню, только не так, как бы хотел он. Вытащив из кармана куртки горсть мелочи, глядя в упор на парня, который и это было видно, все же узнал меня. Продолжая краем глаз смотреть на парня, при этом, медленно перебирая мелочь, делая вид, яко бы  собираю нужную сумму. Так, продолжая эту манипуляцию с деньгами, в данном случае с мелочью, кто-то скажет, я издевался над парнем, отнюдь. Разновидностей помощи человеку, в данном случае этому парню, бывает много.
 И я вспомнил, как когда-то, теперь уже очень давно, когда я только, только, осваивал для себя север, Я со своим другом ханты Филаретом, зимой шли тайгой и это в то время, когда столбик термометра зашкаливал за сорок, было трудно дышать. Нам нужно было засветло, дойти до избушки. Шли можно сказать наугад, единственной привязкой была небольшая таежная речушка. Выйти на нее, во всех случаях мы бы вышли. Другое дело, выше или ниже по течению реки. Не знаю, как Филарет, но я, с трудом волочил ноги. И это притом, что, все время Филарет шел  впереди, топтал лыжню. Подъема не было, снег был рыхлый. И лыжи валились, проваливались, что называется до земли. Конечно, я отставал, высохшее тело, уже не отдавало влагу. Ее просто не было. Моя рубашка, больше походила на брезент, соприкасаясь с телом шуршала. На всем протяжении пути, Филарет шел молча. Лишь иногда, на какое-то время останавливался, поджидал меня, но стоило мне поравняться с ним, он, испытывающее смотрел на меня. Убедившись, что во мне еще что-то осталось, что я стою на ногах и, ни слова не говоря, шел дальше. Гордость не позволяла мне выпросить у него хоть минуту, другую, что бы перевести дух. И так было до тех пор, пока мы с трудом державшиеся на ногах, (по крайней мере, я) пришли в избушку. Когда же вскипятив, сели пить чай, Филарет, посмотрев на меня, улыбнувшись, сказал: знаешь, по чему я не давал тебе, да и себе то же, хоть маломальского отдыха.
 И продолжил свою мысль. Час отдыха тебя, (нас) бы не устроил, более того, после этого часа, ты, вообще мог не подняться. Поверь, это, я знаю по себе, а на более продолжительный отдых, как ты понимаешь, у нас не было время. Сделай мы это, кто знает, мы бы не сидели сейчас и не пили чай. Ночь наступала нам на лыжи, торопила, дышала в спину своей жуткой темнотой. Нужно было спешить. Да, откровенно говоря, я и сам прекрасно понимал это. И, конечно же, не держал на него обиду.
 Иногда, и жизнь подсказывает это, бывают в жизни моменты, время, нужно делать что-то такое, вопреки, наперекор, не только своему желанию, но и желанию других Порой вообще солгать человеку, для его же пользы. Так стоя, перебирая в руках мелочь, глядя на него, кто-то скажет, я издевался над ним, отнюдь. В данном же случае, не давая ему, недостающую мелочь я заботился о нем, если он хочет закрепиться, выжить здесь в условиях этого такого неуютного, дикого севера. Он должен изменить себя, свое отношение к живущим, окружавшим его людям, в этом и все же жестоком краю. Возможно, это будет не совсем удачное сравнение, и все же. Дело в том, что если организм человека, все время пичкать лекарствами, теми же таблетками, то он сам, самостоятельно перестает бороться с болезнью, ожидая помощи извне. Наверно, в данном случае, что-то  подобное  происходило с этим парнем. Он встал на путь наименьшего сопротивления. Продолжая манипулировать, перекладывать мелочь, тасуя ее в руках, при этом, теперь уже в упор смотреть на парня, который тоже не сводил с меня своих голодных  ожиданием, жаждущих глаз.
 Я поступал жестоко? Возможно. Поучительно? Да. Мы странные люди, по началу, сделаем себе проблему. В последствии, что только не делаем, что бы решить ее. Там, где надо стоять, мы падаем, где нужно падать, мы стоим. На какие только унижения не пойдем, как вот сейчас этот парень  или как когда-то, было со мной. И, все лишь только для того, что бы поправить свое здоровье, которое сознательно сами же губим.
 Конечно, вымаливая у него тогда глоток, этой спасительной для меня жидкости, да, я унижался. Как это говорится, опускался ниже плинтуса. Но, тогда мне было ни до чего, не до самолюбия.
 И, продолжая глядеть на этого парня. Я так хотел, что бы он заговорил, попросил этот спасительный, недостающий для него мизер мелочи, сдался, И, кто знает, возможно, он ее бы получил. Но, что странно, он не делал этого, не просил, разве что, сколько мольбы было в его унизительном взгляде. И это, честно скажу, меня одновременно злило. И, в то же время я проникался хоть чуточку к нему с уважением. В то же время, глядя на парня, я все больше и больше убеждался, понимал. К северу нельзя приспособиться, в него нужно вжиться, стать своим. Северянин, это не тот, кто не боится холода, а тот, кто любит тепло. И, еще, не важно, кто и откуда прибыл в эти суровые края. И, все-таки северянином нужно родиться.

 Наконец, все это мне надоело. Последний раз, глянув на парня. И, что бы не томить себя,  ожиданием, что парень все-таки обратиться ко мне с просьбой подачки. Но, как ни странно он не делал этого, не унижался.  Это, меня одновременно бесило, и, в то же время радовало. Не спрашивал он у меня, еще и потому, кто знает, возможно, я напомнил ему, то время, когда я вот также выпрашивал у него глоток того, что так не хотела дать ему сейчас продавщица. Радовало то, что, не спрашивая у меня этот мизер мелочи. Он тем самым, как бы не было трудно ему в данное время. Становился на путь исправления. Кто знает, возможно, в нем проснулась гордость, самолюбие. Если это так, то, кроме уважения к нему я не мог ни чего испытывать. Купив то, зачем пришел, расплатившись, направился к выходу.
 Обернувшись, поймал взгляд продавщицы, в нем в этом ее взгляде не было осуждения. За только что мной содеянное. Она давно жила на севере. И хорошо разбиралась в людях. Она была на моей стороне.

 Шло время, жизнь продолжалась. И вот однажды, на звероферму, (которую, как я уже говорил, он редко посещал), снова пришел директор. И, как и тогда, когда он сообщил мне, о поездке за нутриями, о моей командировке. Так и в этот раз, отведя меня в сторону, без лишних слов, спросил: Не хочу ли я, улучшить свои жилищные условия? В то время, я жил в одно комнатной квартире, которая, меня вполне устраивала. Не знаю почему, но, на всякий случай, я сказал, а что, разве есть варианты? На это, на мой вопрос директор сказал, что освобождается двух комнатная квартира, при этом, заметив, что эту квартиру может получить, только семейный человек. Говоря эти слова, он явно намекал мне, на мою холостяцкую жизнь, на мое одиночество. Кто знает, поступая так, возможно, он хотел для меня лучшего. Только не знаю, что в данный момент со мной произошло, что мной руководило, что за бес в меня вселился. Я, как азартный игрок, в одном из казино Монте-Карло, как охотничья собака, взявшая свежий след зверя. Посмотрев на все еще продолжавшего стоять рядом со мной директора. И, словно убедившись, что он действительно не шутит, заведя разговор о квартире. Коротко произнес: Мне нужна квартира, при этом добавил, а семейным, я буду. После чего, круто развернувшись, быстрым шагом направился на территорию зверофермы. Поднявшись на крыльцо, обернулся, посмотрел на все еще продолжавшего  стоять директора.  Его  лицо улыбалось,  оно  было торжественно довольным. Он добился того, чего хотел. Он пробудил во мне зверя, задел мое самолюбие и, проиграл.

 Зайдя на территорию зверофермы, как раз в это время кормачи-звероводы ходили по рядам шедов, раздавая корм лисам. Скажу честно, как я поступил, если что-то я и делал, кого-то, подключал в свою жизнь, как вот сейчас, в этом случае, я чаще думал о тех, кто со мной рядом, не делая себе особых преимуществ. Более того, хоть и не часто, в чем-то, даже попускался, ущемляя себя. Лишь бы им было со мной, как можно комфортней. Если же, такого не происходило. Мое общество, со мной, им становилось, не уютно Я не держал их, давал зеленый свет.
 Но здесь, не знаю, что со мной произошло. Был ли это авантюризм, который сопутствовал мне все эти годы, или еще, что-то такое, не знаю. Сказав директору, что квартира мне нужна и, что семейный вопрос будет решен в самое ближайшее время.
 Найдя Тамару, подошел к ней. И, что бы не отвлекать ее от работы, задал ей один, единственный вопрос: Пойдешь за меня замуж? Вопрос для нее был явно неожиданный, другой, на месте Тамары, смутился, был бы сбит с толку, возможно, растерялся, только не Тамара. Глядя на нее, у меня создалось впечатление, что после той нашей командировки. Она, словно ждала такого предложения. Как будто, та ночь, которую мы провели вместе в постели, нас чем-то объединила, сблизила. Более того, меня к чему-то обязывала. И, она, на всякий случай,  потупив взор, опустив голову, словно,  обдумывая мое предложение, кто бы подумал? Эта стерва, (возможно, для кого-то это слово прозвучит издевательски,   но здесь я употребил его в хорошем смысле), тихо произнесла, пойду.
 Здесь, поверь, читатель, видит бог. Я должен заметить, делая ей предложение, я не использовал ее,  как временный, вынужденный,  сиюминутный материал, в получении мной, этой, ставшей пресловутой квартирой. Другое дело, лишь бы она, связав свою судьбу с моей, выдержала, ту динамику, тот жизненный ритм, который я избрал для себя. Сводившийся к одному, частым, порой ни чем не обоснованным перемещениям, путешествиям, которые неизвестно где и когда закончатся. И закончатся ли вообще.
 Удовлетворенный, ее таким ответом, и, что бы закрепить свой успех. Я тут же, сразу, направился к ее матери, тоже кормачу, что бы заручиться ее согласием. Та, услышав мой вопрос, тоже, как только что сделала ее, дочь, словно решая сложную задачу, в задумчивости, опустила голову. И, после, некоторого молчания, наконец, произнесла, ради бога, бери. Я согласна. И, как бы спохватившись, смутившись сказанным, чтобы я не подумал, что не отдает свою дочь за меня, а сплавляет ее мне. Поправилась, ради бога, живите и опять, я это понял, в ее голосе была радость. Она снова прокололась, и, все-таки, она мне ее сплавляла.
 Но, сейчас для меня это было не столь главным и важным. Все это, было еще впереди. Квартиру, я получил. С Тамарой, как и положено, в таких случаях, стали жить вместе. И, все же, хотя наши отношения и не были оформлены официально. Но эти отношения, раз уж так получилось. Я хотел, что бы они были продолжены на долго срочный период.   Да, к тому же, девчушка, она была смазливая, хотя и не без недостатков. Да, что говорить, я тоже был не подарок. И здесь, нужно отметить, что первый год, и последний. Мы жили дружно, даже опасно дружно. Сейчас так не живут. Я относился к ней бережно, как Печорин к Бэле, в рассказе Лермонтова, «Герой нашего времени». Шло время, которое, как известно, у одних, раны лечит. У других же не залечив, уже имеющиеся,   как появляются новые. Так, наверно и у меня с Тамарой. Я уже упоминал, она была страстной, я бы сказал даже злостной курильщицей, откуда только у нее это взялось. И на мои просьбы и уговоры бросить курить, только усмехалась. Конечно же, это меня сильно раздражало. Но и это еще не все.
 Иногда, она не стала, не имея на то веских, уважительных причин, выходить на работу, мотивируя это тем, что у нее болит голова. Тогда, как я хорошо знал, что ни о какой болезни не могло быть и речи. И теперь мое отношение к ней стало кардинально меняться. Я, даже стал подумывать о Казбиче, все из того же рассказа Лермонтова, «Герой нашего времени», что бы он украл ее у меня. Как когда-то, хотел украсть Бэлу. А, Азамату, этому дьяволенку, брату Бэлы. Пособнику Казбича, в воровстве своей сестры, ввиду отсутствия у меня табуна коней в тысячу голов, которые он отдал бы за лошадь Казбича Карагеза. Я бы купил ему, самое дорогое ружье, или кинжал, столь ценимые, у этих головорезов, (да, простят они меня за такое сравнение) предметы их него обихода. (Правда, нужно честно признаться, что, в то время денег на такое ружье у меня не было. Но, во всяком, случае, обещать то я мог, а там, как уж получится). С одним условием, украв Тамару, воспитывайте ее, как хотите и можете, только оставьте живой.
 Но все это так, в мыслях, в надеждах. В реальной же жизни, мне приходилось, скрепя сердце терпеть, сносить, выходки Тамары. И, все-таки, я старался относиться к ней, как мог, более благосклонно, только теперь, уже не как к Бэле. А, в конец, доведенный негативным поведением Тамары, скажу честно, во мне, первый раз в жизни, возникло желание, не то, что бы расстаться с ней, а, просто  избавиться от нее.
 И я стал уже подумывать о человеке из песни, в которой есть такие слова: Увезу тебя я в тундру, увезу в снега. Но это в песне, а здесь, реалии жизни. И вот случилось то, которое переполнило мою чашу терпения, стало последней каплей. Испытания меня моих нервов. По долгу своей работы, мне пусть не часто, но все же приходилось отлучаться из дому.
 И, всякий раз, когда я возвращался домой. Первое, на что я обращал внимание, это на жалобный, голодный вой своих собак. Все это время, пока я был в отлучке, мои собаки сидевшие на привязи, оставались, не кормлены. Еще что-то я мог простить, но это, такое отношение к своим собакам, ни кому и ни когда. И я, доведенный до крайности, первый раз в жизни пошел наперекор себе, своим принципам, убеждениям и, что бы как-то покончить раз и навсегда с этим.
 И этот момент наступил, был тихий ясный зимний вечер, небо было усеяно, мириадами, тускло мерцающих, в вышине звезд, за окном было порядка минус сорока градусов по Цельсию Я, в очередной раз, задыхаясь в тумане   табачного дыма. Здесь, я должен отвлечься, пояснить, сказанное мной Тамаре.
 Даже человека, приговоренного к смертной казне, и, по каким то причинам, долгое время, не приводя ее в исполнение. Таким образом, человек уже свыкшийся со своей участью, ожиданием. И, только и ждет когда откроется дверь камеры. И вошедший надзиратель буднично, устало, привычно произнесет, на выход. И вот тут то, (что на самом деле происходит довольно редко), те, кто, когда-то обрек его на «веревку», или пулю в затылок, в конечном счете, разобравшись, что человек не виновен, что его нужно освободить, казалось бы, скажи, свободен и гуляй. Но вот как раз, зачастую это и не делают. Его, к освобождению готовят, что бы с ним, как отмечают психологи криминалисты, не случилось нервного срыва. И, действительно, человек, со дня на день ждет расстрела, а тут, открывается дверь, говорят, ты свободен, словно снег на голову.
 А то, что очень много случаев, что совершенно не винный человек отбывает срок, не единичны, их не перечесть. Но самое главное и страшное, что те люди, по вине которых отбывают срока эти ни в чем не повинные люди. Не несут ни какого наказания, ответственности, чаще всего, одного отметят внеочередной звездочкой, другого же, методом шахматной рокировки, направят в соседний район, на исправление. Вот только правду говорят: Горбатого, разве что, могила исправит.

 Вот и я, не сразу, вот так с места, решил сообщить ей, о ее «свободе», о которой, она вряд ли мечтала, да, наверно и хотела. Скорей всего наоборот. И опять, вот уже в который раз я мысленно привел, столь уместные и понравившиеся мне высказывания, героев О. Генри, пусть даже отрицательных. Подойдя ближе к Тамаре, положив свою руку на ее плечо, как можно спокойней, подбирая шутливую форму, и в тоже время, с грустью сказал: «Мне очень жаль Боб, что твоя гнедая сломала ногу, но Боливар не выдержит двоих». Смысл, мной сказанного, конечно же, она не поняла. Да и вообще, она не знала, что существует такой писатель, как О. Генри, с его такими короткими, емкими и тонкими рассказами. Не знаю, но, наверно первый раз в жизни, я поступал жестоко. Но, тогда, в то время, у меня не было вариантов, выхода.

 Затягивать с Тамарой уже было нельзя, я понял, что надо не отбирать у нее время, а, сэкономить его, для нее же. Рано или поздно, судя по тому, как наши отношения с ней стали кардинально меняться. Это должно было произойти, мы должны будем расстаться. Посмотрев на нее, и теперь уже серьезно, твердым голосом сказал: Все, Тамара, сейчас, ты пойдешь к матери. И этого сказанного было достаточно. Она была не глупым человеком, все поняла прекрасно. Она не стала плакать, клясться, уговаривать, что больше не будет этого делать, как это обычно делает некоторая категория женщин в таких случаях, прекрасно осознавая свою вину. Быстро,  молча, собравшись, не сказав ни слова, вышла, закрыв за собой дверь. Мне было слышно, как она осторожно, в кромешной темноте, ступая на лестничные ступеньки, спускалась со второго этажа. Вот скрипнула, открывшаяся уличная дверь. Послышался отчетливый хрустящий звук на затвердевшем снеге, удаляющихся шагов.

 И, все, пустота. На какое то время, мне стало грустно. И я даже хотел догнать ее и вернуть. Какая она бы ни была. В этот момент я понял, осознал. И, все-таки, пусть по моей воле, меня покинул живой человек. Я еще долго стоял, вдыхая горечь табачного дыма, то, что осталось от моей, теперь уже бывшей Тамары. Больше того, я даже постарался на какое то время, вообще, забыть о ее существовании. Опять же, здесь нужно отметить. Есть категории людей. Которых можно слушать, восхищаться ими, дружить с ними, наконец, даже самозабвенно любить их. И, как это будет ни прискорбно, грустно признать, вот только жить с ними бывает трудно, порой просто не возможно.
 В частности к таким категориям людей относятся артисты, спортсмены, и, что греха таить, прокуроры и судьи. Последние, вообще сухари, которые дальше своих законов ни чего не видят, зачастую нарушая их сами. Относится ли такое высказывание к Тамаре, вряд ли. И, все же.
 И вот однажды, по истечению месяца. Я уже стал забывать о Тамаре, о ее существовании. Был поздний вечер. Я, хлопоча возле печки, готовил, варил еду своим собакам. Как вдруг, мне показалось, как будь-то, в окно, выходившее во двор, второго этажа, кто-то стукнул. И тут же, я услышал, как там внизу, где у своих конур были привязаны мои собаки, загремели цепи, на которые были они привязаны. Послышался их  злобный лай. Что бы или кто бы это мог быть. Я быстро подошел к окну. И, приглядевшись, сквозь, затянутой тонкой пленкой льда стекло. В смутных очертаниях, увидел внизу фигуру стоявшего там человека. В ней, в этой фигуре, внимательно приглядевшись, узнал Тамару. По тому, как она помахала мне рукой, она то же увидела меня. И так, стоя один внизу, другой вверху, второго этажа. Молча смотрели друг на друга. Не знаю, зачем пришла, о чем в данный момент думала Тамара. Тогда, как я точно знал. Продолжать отношения, которые для обоих было уже ни к чему, бессмысленно.

 Здесь нужно отметить, сказать, что человек, на протяжении всей своей жизни, иногда страдает, лишь только потому, что однажды проявил слабость, отсутствия здравого смысла. И, сейчас, пригласи Тамару к себе, если, чем могло и закончиться, между нами, наши сиюминутные отношения, разве что, постелью, за которой могла последовать вялотекущая гонорея.  Учитывая, то, что Тамара после того, как мы расстались, стала общаться, вошла в круг людей с сомнительным прошлым, людей высланных в эти края, нарушившими советское  законодательство.. И, что, общаясь с ними  можно получить не только природное обморожение, толкаясь с ними, проводя  время, в не топленых лачугах, но и одну из инфекционных, надолго запоминающихся болезней.
 Я прекрасно понимал Тамару, зачем она пожаловала в столь позднее время ко мне. И, хотя, на тот момент у меня не было женщины. Но, и не было голода, который испытывает мужчина, при долгом отсутствии женщины. И, как говорят в народе: «Умерла, так умерла». Забегая, вперед скажу, мне уже далеко за тридцать. И я хорошо испытал, то чувство, чувство одиночества, когда тебя, вот также оставляли женщины, которыми ты, что греха таить, увлекался. И, кто знает, возможно, такое сейчас испытывает стоявшая внизу Тамара? Не знаю, насколько это подойдет, к тому, что происходило и произошло у меня с Тамарой. Но, не сказать об этом, коль скоро это, касается, лично меня не могу. Если человек чувствует, уверен, что уже ни чего нельзя изменить. В этом случае, не надо давать ему хоть какую-то надежду, на безвозвратно утерянное. Нужно экономить не только свое время, но и его.  Дать человеку, возможность, самому разобраться в происшедшем. Что бы он впредь, не совершил то, что однажды уже совершил. Не знаю, не могу сказать, поняла ли это Тамара. Только, после этого, она еще дважды приходила. Находясь дома, я слышал слабый звук брошенного, стукнувшего в окно снежка. Который сопровождался злобным лаем, моих собак, рвавшихся на цепи, (даже они, не признавали ее, как бывшую хозяйку, которая в мое отсутствие, держала их на голодном пайке).
 Я подходил к окну и с грустью смотрел на одиноко стоявшую женскую фигуру. Когда-то своей, теперь уже бывшей Тамары. Тамару, которую, когда-то боготворил. И вот, надо же.

 Шло время. Незаметно, минула зима, еще быстрее пролетело короткое северное лето. За все это время, я ни разу не видел Тамару и не слышал, где она и что с ней. И вот однажды, а это был конец августа, я, как обычно, пришел на пристань, на речной вокзал, что бы набрать «бичей», для подзарядки льдом ледника. На севере, бичами называют людей, высланных с большой земли, за правонарушения, без права выезда, до окончания ими срока наказания. Вообще, что означает бич, применительно к северу, это, если можно так сказать, «бывший интелегентный человек». И это, это определение, отчасти, верно. Дело в том, что на север приезжают на заработки вполне нормальные люди, инженера, врачи, учителя. Я, даже знал опустившегося буровика, который, в свое время был удостоен, награжден орденом Ленина. И вот, надо же, бич. Не всем везет с севером, вот они и скитаются, не желая, по тем или иным причинам возвращаться обратно домой. Так, не найдя себя, свое место, на этой неуютной, окутанной мраком земле. Спившись, перебиваясь случайными заработками, болтаются по северу. Для некоторых из них север, это путь в никуда.

 Вскоре, подошел пассажирский пароход. Причалив, подали трап. И тут, среди сходивших, не многочисленных по трапу пассажиров. Я увидел женщину, лицо которой, мне показалось знакомым. Сходившая женщина, тоже посмотрела на меня. Она даже остановилась, наши взгляды встретились. При этом в моей душе, что-то дрогнуло, перевернулось, в остановившейся женщине, я узнал Тамару. Я стоял не далеко от трапа и хорошо мог разглядеть ее. Это уже была не та Тамара, а ведь прошло уж не так и много времени, как мы расстались. Ее глаза, еще не давно   дерзкие   светившиеся   голубизной   неба.   Теперь,   казавшиеся   усталыми, грустными, рано выцветшими. Она постарела, поблекла, как прихваченный ранним заморозком цветок.
 На лице, под ее глазами, образовались мешки, испещренные редкими мелкими морщинами. Опухшее лицо, приобрело землистый цвет. Вся ее одежда, хотя по этому времени было уже достаточно прохладно, состоявшая из помятого, давно не стиранного, не знавшего утюга платья, когда-то, подчеркивающего стройность ее фигуры.    Сейчас висело на ней, как на колу и представляло что-то отпугивающее, нежели привлекательное. Ее волосы, давно не знавшие расчески, некогда собранные в одну тугую  косу, теперь, словно солома на ветру, были разбросаны, по ее поникшим плечам. Мимо меня прошло жалкое, в конец опустившееся живое существо, от которого сильно пахло едким папиросным дымом, и винным перегаром. Мало того, что она, не зная удержу, курила, теперь она стала еще и пить. А, ведь когда-то, и я должен признать это. Я  боготворил ее, сравнивая с Бэлой, из рассказа М. Ю. Лермонтова, с этим же названием. И кто знает, оттого, что она такой стала, в этом, возможно, есть и доля, моей вины. Видит бог, я не хотел этого. И, все-таки, это произошло, произошло, помимо моей воли.
 После этой встречи на пристани, Тамару я еще видел несколько раз. Даже пытался поговорить с ней. И, если что, вернуть ее. Попробовать снова поставить ее на рельсы праведного пути. Не важно, что с ней произошло, какая он стала. Прежде всего, это был человек, живой человек. Но, тщетно, она, как муха, попавшая в расставленные сети паука, не хотела да же об этом и слушать. Продолжая ошиваться, среди таких же несчастных, обездоленных, как и она, выброшенных за борт жизни, людей. Да, что я, она не слушала и свою мать, к ней я однажды обратился, что бы попытаться что-то сделать, поговорить с ней. Но, тщетно. Вскоре, она вообще исчезла из поселка, кто знает, возможно, куда то уехала. Или..., страшно об этом подумать. Иногда, а чаще порой на севере, люди исчезают как-то быстро, не заметно, иногда бесследно. И о них вспоминают, хватаются, только тогда, когда этот человек, кому-то понадобился. Так, наверно произошло и с Тамарой. С этого времени ее следы теряются, во всяком случае, для меня. Не знаю почему, но я наводил о ней справки, но какого то вразумительного ответа, где она и что с ней так, ни кто и не дал, даже, ее мать.

 И, теперь, спустя годы я нередко задаю себе вопрос. Почему так происходит, кто виноват, где искать причину, что, вполне нормальный человек. Вдруг, неожиданно для себя, и окружающих, скатывается в пропасть, в эту бездну, и, что самое страшное, не делает даже попыток, выбраться из нее. Может лучше сразу, предчувствуя грядущее, не мучая себя, и окружающих тебя людей, броситься с утеса, разбиться? Ну а, что я? Отслеживая, переворачивая страницы своей жизни, себя порой перебирая, перебирая жизнь свою. Которая была то же не подарком, (хотя, не, сколько об этой самой жизни, ни грамма не жалею). Сплошь и рядом, была из метаний, путешествий, восклицательных и вопросительных знаков. Из некогда вымощенных булыжниками городских мостовых, таежных непроходимых буреломов, дебрей и множества, множества запятых.

 И вот однажды, в конец, устав, все это мне надоело, решился, поставил точку. «Точку», которая, когда я пишу эти строки, находится на кухне, готовит мне завтрак. Завтрак, так не похожий на тот, сваренный в охотничьей избушке. Или же, на тот, приготовленный мной ночью, в тайге, корчась от холода, в сорока градусный мороз, у костра. И, теперь, с неподдельной грустью вспоминая то, когда-то происходившее со мной, и теми, когда-то меня окружавшими людьми. Многих, из которых уже  нет в живых, вспоминая, мне, до боли в сердце, становится тоскливо и грустно….
                P/S
Милые женщины, не ищите себе в спутники жизни мужиков без недостатков, поверьте. Их просто не существует, в человеческой природе. Берите, выходите за муж за тех, какие они есть на самом деле. А, уж какими они будут, остальное зависит от Вас, от Вашего терпения, уступчивости, все прощения. И, просто, от вашей мудрости.
Дорогие мужчины, как известно, Вы тоже не боги. И, если Вы чувствуете за собой вину, тот, свой недостаток, с которым Вы по тем, или иным причинам не можете справиться. А, по большей части просто не желаете. И, в то же время Вам не безразлична живущая рядом с Вами женщина (жена). Попробуйте, понаделайте, понастройте массу всякого полезного для дома, для нее. И, если женщина (жена) за очередной Ваш проступок, попробует выставить Вас за дверь. Поверьте, если она это сделает, то, разве что в горячке, в сердцах. На самом же деле, глядя на ваш труд и на то, что Вами понаделано, понастроено хорошего, полезного. И, все это ради нее. Она, оставшись одна, наедине со своими мыслями, всем этим хозяйством, ужаснется, не имея на то сил, да, наверно и средств потянуть все это одной. Боитесь, что Ваше место, нишу, может занять кто-то другой. Это, безосновательно. Какой «дурак», какой сегодняшний мужик, захочет тащить весь этот воз, это хозяйство, сотворенное Вашими руками, во благо этой женщины (жены) в наше, не простое время. Таким образом, Вы снова будете востребованы. При этом, помня, что каждому терпению, однажды приходит конец.

                Б.Бабкин