Рассказ
Майка Елизарова-Колпакова в свои восемнадцать многое повидала в жизни. Но не всё. И осознание этого уж очень её угнетало.
Вот и доктор говорит невразумительно, жует слова:
– Вам Елизарова-… Колпакова… Майя Фе-до-ров-на, снова требуется пройти полное об-сле-до-ва-ние… Полное. – Доктор Мишечкин забрал зубами нижнюю губу, слегка помял её; Майка наморщила лоб, глубоко вздохнула. – Потом назначим повторное лечение… Есть статистика… Она – за химию… И лекарства новейшие, должны помочь, – сказал, назидательно выстремив вверх указательный палец. – Второй курс надо… По-про-бу-ем, а?.. – он вдруг начал бить кулаком о кулак. – Настоятельно советую… Требуется вам снова… Всего-то делов!.. Почему приходите одна, родители хоть знают?
– Так у меня это не затухло? Чего ж вы мямлите?! Ну и вешалка получается! Доктора чумовые, блин. Родители... Я взрослая, взрослая! Говорите прямо и называйте вещи своими именами! Хватит изюм косить.
Её зазнобило, скулы свело от безысходности… Но слез не было. И тогда она тихо-тихо заскулила щенком. Господи, помоги ей!
Оказавшись на улице, Майка свернула в подворотню и, прижавшись виском к выступающему оконному карнизу, постояла так. Приказала себе: поплачь, пожалей себя! И полились слёзы от обиды на слова доктора. Губошлепство какое-то, а не разговор! Сглатывая слезы, она представила себя на месте доктора. О! Её приговор был бы жёстче, яснее и убийственнее. Значит, решила она, он этим разломанным на части словам придавал меньше значения. Надеялся, что ли? А на что? Снова ходить в шапочке, прикрывающей редковолосье. «Химия долбанная! Я настоящая страшилка, теперь уж точно, меня не возьмут в театральный… Выступает Майя Елизарова-Колпакова! Ах, её предки купеческого сословия… или даже она из дворян… Это которая: лысенькая?..»
...Летела гагара, летела гагара на вешней заре, летела гагара с морского утеса над тундрой сырой…
Неожиданно увидела у ног жёлтые глаза маленького пуделя. Погладила его по голове, икнув пару раз от слёз, попадающих в рот:
– Ну, пёсик, ты чей, а? Ничей же, да? Мой ты, мой. – Майкины глаза мигом просохли и засияли от сбывшейся мечты. – Псинка породистая, гав-гав-гав! Драгоценность моя. – Немного подумала, как же его назвать. – Пес-ка-рик ты мой, рыбка плотвичка, козявочка. Вот теперь у нас тандем. Пескарёнок, рыжинка. Пес-ка-рик.
Нащупав под густым собачьим ожерельем ошейник, достала из сумочки свой узкий брючный ремешок, привязала его и уверенно позвала:
– Скарик, рядом!
Испытать волюшку до конца, надышаться воздухом свободы… Если уж идти на химию… Уж если идти ещё раз, так лучше бы после всего жизненного, пропустив через себя её очарование, что ли! Эх, доктор, доктор, сам ещё коржик молодой, тоже ничего не повидал в жизни… Советует он Майке… Химия ¬– это ж такое… такое… И скоро подойдёт она к тому, что день завтрашний уж больше не представит…
Пудель обрадовался хозяйскому поводку, обретя снова определённость, статус домашнего пса. Как там говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся? А если осталось жить не полжизни, не четверть… лишь месяц-два? Ни сумы, ни тюрьмы уж не будет… И есть ли у неё эти два? Ведь там внутри он всё оплёл, задушит, гад!.. И не подавится. Куда же Скарика потом?
…А там на болотах, а там на болотах брусника цвела, а там… на болотах дымились туманы, олени… паслись… паслись… паслись…
Повтор, повтор, повтор… Сердце не хотело стучать, и снова подступали слёзы… Ну, давай, Майка, попробуем ещё раз!.. Майя!..
Холодно. После лета всегда недостаёт тепла. Погреться бы…
Посмотрев на множественные вывески во дворе, остановилась на одной: «Массажные услуги». Терять нечего, можно умереть и раньше, от простуды, например. И всё же…
– Кто там? Входите! Добрый день, дорогая! Раздевайтесь, шубку вешайте в коридорчике, а сами – сюда, сюда! На улице похолодало, а у нас тут тепло. Ау-у!Я занята, проходите сюда, пожалуйста!
Шубки на Майке не было, а вот собачка породистая рядом. Боком пролезла в створчатую дверь:
– Скарик, иди же!
– О! Какая славная! Миленькая! Модненькая! Породистая – сразу видно. И у нашей Лидусеньки есть Капочка. Посмотрите сюда: мы девочка пудель, только посветлее. Или такая же?.. Бывает же!.. Словно братья – собачки. Занимайте, будьте любезны, топчанчик за шторкой. Я только-только начала колдовать над нашей постоянной клиенткой Лидочкой. Лидусик, вам удобно будет полежать минутку? Сделаем перерывчик, дорогая, – я быстренько новенькую уложу. Собачка ваша – не драчливая? Нет?..
Не драчливая. Собачка наша с понятием:
– Лежать!
Вытянувшись в струну под простынкой, Майка с удовольствием закрыла глаза в предвкушении процедуры. Первый раз… в первый класс. «Первую химдозу (и первый массаж) наша Майя получила в восемнадцать… И ведь молчала. Терпеливая. Ничего-ничего нам с батькой не говорила! Скрытная очень. Я в церковь ходила, бога просила, но было поздно…» – Примерно так потом мать подругам будет рассказывать, после всего, что закончится этим жутким словом… СМЕРТЬ.
Слово произнесено. Но оно не показалось ей страшным. Смерть – и всё! Легко произнести.
…Летела гагара, кричала гагара, махала крылом, летела гагара над мохом зеленым, над синей водой…
И она, смахнув вдруг набежавшие слёзы, произнесла это навязавшееся слово. Про себя. Фу, не так уж и страшно, привыкать надо к этому, надвигающемуся…
– …Лишь седьмая процедура… Вы говорите: горящая путёвка? Тогда после, когда вернётесь из отпуска, в бассейне с голубой водой наплескавшись, на морском песочке належавшись, мы продолжим. За эти три я возвращать не стану, да, Лидусик? Договорились. А чемодан собрать успеете? Уже. От меня – прямо в аэропорт? Здорово! Завидую. Там всегда тепло… Средиземноморье… Когда вернётесь, муж обрадуется, увидев вас, – шоколадную от загара…
Выпростав руку из-под простынки, Майка ощутила легкое движение воздуха. Прохладное. Это Скарик под топчаном головой покрутил, лизнул. И вдруг: в чём же она домой-то пойдет, ведь одежда осталась в диспансере, там, в прошлой жизни?..
Она спустила ноги на холодный пол и, обмотавшись простынёй, под кивок массажистки – понимаем, собачьи дела, выскользнула в коридор с пуделем, прижав к груди комок одежды. На вешалке висела лишь одна шуба… Эх!.. Её и надела Майка, сдёрнув с крючка сиротливо болтающуюся сумочку на длинной желтой цепочке, а заодно выкатила и чужой чемодан из-под вешалки… «Грохочет по ступенькам, чудище!» – с досадой подумала, сбегая по лестнице.
Хлопнув дверью, она уверенно пересекла двор, лишь мельком взглянув на оплаканный ею выступ оконного карниза, и вышла на многолюдную улицу: дама с чужой собачкой, в чужой шубе и с чужим чемоданом.
Стало зябко и неуютно: ветер задувал под шубу.
…Дымились болота, дымились болота на теплой заре. Дымились болота, туманились травы, брусника цвела…
Покрутила головой, сориентировалась: понятно, остановка – там. По пути зашла в магазин «Модная одежда». Пошарила по карманам шубы.
– Скарик, сидеть. Сидеть!
В одном нашла мобильник, очень дорогой, скомканные деньги: десятки, сотни; ещё расчётную карточку. А в уголке-то – номер записан, код… Эка растяпа! Щука безмозглая. Беспечность наказуема. В другом кармане ничего интересного не оказалось, так, по мелочи: платочек, пуговица, вырванная «с мясом», несколько монеток. Сумочка больше обрадовала: кошелек, набитый долларами, турпутёвка в Испанию на Ибицу, паспорт и прочее – в дорогу.
Сняла несколько плечиков с одеждой и бельём, нырнула в примерочную. Облачившись в новое, подошла к кассе и протянула карточку:
– Там у меня должно было кое-что остаться… мелочь. Может, хватит на всё это?..
Хватило. Свитер мягкий, не «кусается. Обёртка получилась клёвая, упаковалась, что надо! Хохотнула: вот так дама с чужой собачкой, в чужой одежде и с чужим чемоданом!
Есть захотелось, можно и в кафе подзакусить. Чемодан оставила в гардеробе. Расположившись за столиком у окна с видом на многолюдную улицу, рассмотрела паспорт хозяйки шубы: Назарова Лидия Валентиновна, прописка по Аксаковской, 12, квартиры семь и восемь… А, понятно: соединили! Неслабо. Билет: дата вылета сегодняшняя, рейс в пятнадцать сорок. Документы собачьи. Еще три с половиной часа…
Мобильник выбросила в урну на выходе из кафе, вспомнив, что с ним легче её определить. Такси!
– Багаж серьёзный. Объём, говорю, большой. Да я за это не беру, я по весу. На курорт? Там тепло. Успеваем, но можно и шибче. Вот визитка с телефоном, обратно будете – так я тут как тут, встречу, довезу. С попутчицей – дешевле станет. Доехали быстро, это потому, что пробок нынче нет, а обычно… И собачку повезёте погулять? Ну, желаю всего!
«Зелёная» улица" – это когда без препятствий. Уф, самолет оторвался от бетонки!
–Лечу», – прошептала она пуделю.
Сосед откликнулся:
– Мы в прошлый раз только взлетели – и нате вам! – вернулись. Может, с двигателем непорядок был? Всё же, что-то там у них случилось… А вы одна?
Ишь, подбирается, пельмень лысый!
– Не одна, с собакой я!
Невзрачный, не в её вкусе. Майка решила не заводить знакомств, не тратить остаток времени, отпущенного на жизнь, на таких. Демонстративно нацепила наушники, натянула под подбородок плед… Хард клёвый, что-то из нового, вроде ещё не слышала, по мозгам не бьёт. Душевненькое музло. Тепло, однообразное гудение укачивает…
…Дымились болота, дымились болота на теплой заре, дымились болота, туманились травы, брусника цвела…
Приземлились в Мадриде. Ждала полицию. Можно ещё и очки надеть.
Приговор привести в исполнение! Есть. Пум! или кх! – готово.
Пронесло, тёрки не было, даже не отоварили. Медленно выглянула из-под капюшона: «Боюсь, когда по голове бьют…» Предстояла пересадка на рейс до Ибицы. Расправила плечи, приподняла подбородок:
– Пёсик, ко мне!
На курорте нежилась на солнышке. Номер Singl-одноместный, завтраки, обеды и ужины – Full Board-полный пансион. Сойдёт, ещё как сойдёт!
Море… Много солнца и моря! Утренняя свирель альборады…
К вечеру второго дня почувствовала, что джинсы еле застёгиваются. А для кого держать форму? Для дурака Славки? Так он и не заметил, наверное, что Майки в городе нет. Вернётся – разберётся с ним по-взрослому.
Из соседнего номера – Танька с Людкой – пригласили отметить приезд. Отказалась: надо ли теперь соблюдать традиции?!
Волосы отрастают щёточкой. Можно и шапку забросить подальше. Болит… или не болит?
Насытившись свободой, солнцем и морем со стайками необычных рыбок, к концу второго дня она открыла чемодан. Чужое барахло. Под одеждой и обувью… расфасованный в пакетики белый порошок. Не фитюльки. Его хорошо упаковали, приклеили скотчем к днищу. "О! Этого ещё не хватало! Таможня едрёная! На линейке стоите, так хоть бы не отвлекались! А ещё по телеку показывали: учёные собаки ищут наркоту!.. Пропустили с таким… Учёные псы… Но ведь пропустили! Ой! Мама, мама… Мамочка!.. – застучала кулачками по подушке. – За что?» – прорыдала, не поднимая головы.
С трудом отрывала пакеты от липучки, дрожащими руками вспарывала их маникюрными ножницами и высыпала содержимое в ванну. Смыла горячей водой – плыви, смерть, на простор океана… Всё.
Руки всё ещё дрожали, но голова вроде не болела… Раньше не так болела… не о том. Так болит или не болит? Осталось жить всего ничего, а тут такое! Не до головы уж. И, главное, за что?! Матёро повела себя, на дурика захотела прокатиться, вот и получила. Маленький опыт подсказывал, что её будут искать, потом резать на куски и выбрасывать пёстрым рыбам кораллового рифа! Наезжалы выследят: мафия не шутит. Пора намыливать лыжи.
Она собрала целлофан пакетов, затолкала их в коробку из-под обуви этой герлы (будь она трижды проклята!), обернула шубой. Так и вошла в экскурсионный автобус. Куда?! Вы заняли два места! Ничего, потерпите, ей так надо.
В Старом городе выбросила ношу невдалеке от автобуса в мусорный бак, ржавый и вонючий.
Ха! В гробу она видала эту шалашовку Лидию с задвигоном!
Но что-то ей подсказывало: готовься! И Майка приготовилась.
Ближе к ночи она стала кататься в номере по полу и кричать дурным голосом:
– Ой! Кто-нибудь! Помогите! Ой-ёй!
Пришли наши туристы – Людка и Танька из соседнего номера:
– Говорили тебе: пропишись, заартачилась...
– И вот получила!
Вызвали врача. Врач – из местных – в чистом белом халате долго щупал живот, цокал, чуть высунув язык, потом всё же вызвонил машину – в госпиталь. Но и там Майка не прекращала стонать и кричать, ещё и плакала почти настоящими слезами. Это было нетрудно, если учесть, что её жизнь – к концу, и она уже готовилась к другому. Тут не заплачешь – заревёшь!.. Диагноз всё не вырисовывался, хотя сутки пребывания в госпитале заканчивались. Предложили срочно отправить на родину. Затихла. Переводчица торопилась, у неё рабочий день кончался: уже лучше? Ага. Тогда – на ближайший рейс, через час. Автобус домчал быстро. Доковыляла до стойки регистрации. Злополучный чемодан регистрировать не решилась, оставила его у окна в аэропорту. Погуляла девка…
…Кричала гагара, кричала гагара над крышей моей, кричала гагара, что солнце проснулось, что море поет…
Домой. Тело невесомое… Так болит или не болит?
Выглянув из-за стюардессы с высоты трапа, Майка разглядела внизу странную тройку примерно одного возраста – жуков серьёзных, в тёмных очках, и сразу же уверилась: за ней. Она сердечно простилась с соседями справа и слева, которые уже ступили на трап, и закуталась в плед, подаренный ей милым авиаперсоналом. Шубу-то она выбросила, а дома встретила минусовая температура,и снегом подпорошило!
Молча протянула руки – в наручники берите меня! Прошли мимо. «А как же я-то?!" – хотела крикнуть Майка. И правильно сделала, что не крикнула. Им было не до того. У них другое задание. Вот ведь дурочка, что подумала! Кто же после такого светиться стал бы?! Ведь наркотики – не шутка!
На такси добралась до дому, прислушиваясь к своим ощущениям: болит или не болит?
– Донюшка моя, где же ты была так долго! – мать открыла дверь – и на кухню.
– А мы с батькой только-только из Подольска, попроведали бабу Любу, – подала из кухни голос. – Вот пельменей настряпали, мясцо домашненькое, Борька почти полтора года нагуливал, сейчас и поедим все вместе. Чесночком пахнут… Закипают, миленькие! Ага. А ты что-то долго в магазине была. Мы думали-думали и позвонили твоему Славику. Он сказал, что ты в магазин пошла. Шалапут! Пошутил, потом сказал, она пошла в библиотеку. А ты и вправду в магазин бегала – с пакетом вот…
Широко раскрытыми глазами Майка рассматривала альбом, прихваченный ею из самолета: оранжевые черепичные крыши, оливковые сады, пальмы, галька и мелкие ракушки пляжей, стаи рыб… Стаи! Острый белый камешек на ладони – на долгую память о вечном лете. Два дня в отрыве, всего-то два дня… Глаза закрывались, закрывались… Сон навалился, но не тяжелый: на припёке зудели оводы, она, стоя по колено в воде, ощущала сыроватый йодный запах моря, рыбки щекотали ступни, дельфины тыкались мордами в ладони, и голос: «Мадам-товаись, купите вина-каву!» «Куплю», – подумала Майка последнее и провалилась в сон-бездну.
Проснулась она от сотрясения, которое учинил отец, будя раным-рано, – сама же наказала с вечера.
В больнице после осмотра доктор прятал глаза, снова выписывая направления на анализы, все cito. Быстро сделали анализы. Болит? Не болит. Можно у двери посидеть, пропуская очередных. Успеется.
– Зачем тянули целую неделю с этим? – строго взглянул на неё доктор со смешной фамилией Мишечкин. Глаза у него добрые. – Затягиваете. Хотя… Вот при пальпации справа не обнаруживаю… И слева непонятно мне… Одевайтесь. Ещё раз – марш на анализы! Cito! – и ко мне! Затягиваешь ты… то есть вы… – Он вдруг глубоко вздохнул и смолк.
Лучше бы сказал: оттягиваете. Ну да. Такое терпеть в восемнадцать-то лет – не приведи господь! Девичьим подсознательным чутьем Майка угадала, что доктор страдает от какой-то жестокой боли. Её боли – вдруг догадалась она.
Показалось, наверное.
Снова коридоры больничные, шлёп-шлёп – тапками, на халате не хватает трех пуговиц из пяти… Санитарочка Нюся сегодня.
– Опять к нам?
Опять,кивнула. Нюся успела в третий раз выйти замуж, теперь за брянца, официально. А до этого был калужец, первый – туляк.
– На родину зовёт, в деревню. И чего я там делать буду? Чухней пасти? Спасибочки! Мне и тут хорошо. Вот рожу ребеночка Кольке, он и смирится. Тут хоть комната есть при общей кухне, а там свекруха невзлюбит. Правильно? Так-то вот, всё правильно. А если к ней он повезёт, то лучше Анной назовусь. Так ему и объявила: только попробуй – Нюркой!..
Теперь она Анна. По-городскому.
Врачи совещаются… Консилиум у них. Сквозняк откуда-то, а окна, вроде, все закрыты… Обритая голова мёрзнет… Почему же не болит?
Майка сидела у врачебного кабинета недвижно, тесно сомкнув колени. Боялась пошевелиться и спугнуть загаданную долгую жизнь. Майка все время чего-то ждала от доктора, но ведь он не бог… Он, Мишечкин, не бог… А вдруг?
– Ну что, девка, трясёт? – пробежала мимо Нюся-Анна.
Трясёт, аж подбрасывает на стуле.
– Елизарова-Колпакова!
Зовут, или послышалось? Тарелками стукают… Не стукают, а брякают, раздача началась в стационаре: борщ и котлеты с макарошками, компот. Плакать хочется… Не плачь, девочка! Ну же!
– А-аа, Елизарова-Колпакова… – доктор Мишечкин потёр острый подбородок. – Кстати, почему у тебя такая сложная фамилия – двухсоставная?
– Нне знаю-ю, – промямлила Майка. – Вроде бы, дедушкин отец выбился в люди, купцом стал, потом революция. Бабка промучилась с ней – в комсомол не взяли её. И я вот теперь…
– Па-анятна мине… – протянул доктор задорным голосом. – Надумал я на тебе жениться из-за фамилии, каюсь! Графиня или дворянка? Женюсь, размечтался, на такой и перейду на её фамилию. Точно не дворянка?
– Нет, – зубы перестали стучать, и Майка вдруг оглядела врачей другими глазами. – Нет! Я замуж не хочу. Чего я там не видала?! – Доктор чуть склонил голову набок и особенным взглядом смерил её; она вздёрнула плечиком. – Пока не хочу.
– Да? А пора. В восемнадцать не возьмут – можешь в старых девках остаться, – сказал шутливо он и с добродушным изумлением развел руками. – Ну, если надумаешь, – продолжал подшучивать доктор, – так обо мне вспомни, Елизарова-Колпакова. Мы тут посовещались с докторами на консилиуме и сошлись на том, что было бы лучше: Колпакова-Елизарова, солиднее звучит. Тем более… Тем более, что анализы получше, вроде. Вроде бы получше, – повторил он, принажав. – Такое бывает. Но редко. А ты подумай, Майя, подумай! Елизаров-Колпаков-Мишечкин Герман Олегович… Ого-го! С таким тройственным составом и в космос можно. И карьерный рост тебе, и заграница… Ещё раз анализы сдать нужно, Майя. Слышишь? Сейчас всё объясню тебе, – сказал он с бодрой простотой. – Меня слышишь?
– Слышу, да. Подумаю… – тихо произнесла она и выскочила в коридор.
«Ибица – один из Балеарских островов…Огромное число ресторанов с самой различной кухней ставит перед нами большую проблему – проблему выбора…» Вот ведь уроды! Не дали походить по городу! Задарма! Уроды и есть. Мафия проклятая! «...Ночная жизнь знаменита своими дискотеками, барами, ночными клубами, казино и шоу-представлениями, в отелях всегда…» Майка закрыла красочный альбом. Море. Белый песок. Ласковый ветер. Херес. Даже не успела попробовать…
– Май, а Май! – сунулась в комнату мать. – Там Славка в телефоне.
– Мам, ты ему скажи, чтоб скрылся. Навсегда. Лады?
Майка Елизарова-Колпакова в свои восемнадцать многое повидала в жизни. Но не всё.
Она сползла с дивана и стала поспешно натягивать одежду. Хлопнула в ладоши – пудель быстро соскочил с кресла, выражая готовность к прогулке.
– Май! – снова раздалось из-за двери. – А Славка вчера с какой-то чувырлой у нашего магазина стоял. Она ему прямо на шею себя повесила. Батька и то плюнул на такое. Кажется, эта – из молочного отдела. Я батьке говорю: наша лучше. Лахудра! Может, ты бы волосы отрастила, а? И чего ходишь такая? Я свою косу уже в училище отчикала. Вот от матери досталось мне!..
«Зачем доктор сказал, что хочет жениться на мне?.. На мою фамилию перейдет… Так ведь меня-то не будет! Он на мне жениться задумал, а я умру?! Бедный доктор Мишечкин! Бедный-бедный-бедный Скарик! – Снова подступили слёзы. – Кто же тебя будет выводить гулять, когда я… когда меня не будет?.. Вы, все! Меня не будет, а вы…»
Полюбить бы ей… Пришла пора полюбить. Так хочется любви!
Теперь уж никто и никогда не научит её беззаветно любить… Никто. Никогда.
…Кричала гагара, кричала гагара над крышей моей, кричала гагара, что солнце проснулось, что море поёт…
«…Субтропический климат острова делает его излюбленным местом отдыха для любителей подводного плавания…» – шептала она в лифте.
«…Всего в каких-нибудь двух с половиной километрах от Ибицы – замечательные белые пляжи Таламанки…» – тихо шелестел её голос на улице, повторяя прочитанное. Но шаги заглушали слова. Её шаги. «Каждый шаг – точка, дойду до последней, а там… Только вот опоры нет. Славка не опора. И его лахудра из молочного не причина, лишь повод. Кто ты такой, Славка, а? Ну, кто ты такой? Разве из-за тебя я бы пошла на голгофу? Разве для тебя пересекла бы море-океан? Да я тебя там ни разу и не вспомнила! Я там такое повидала… Такое там… небо! песок! птички, рыбкиии…»
Снова и снова плакала она, воображая себя гагарой, вплывающей прямо в зеркальную гавань Platia de Talamanca. Густое оперение на ней… Она в нём… в белом. Маленькая черная голова гордо посажена на длинную шею утицы. А рядом… гагара-селезень. Красивый, сильный… Похож на доктора Мишечкина. Лапами красными гребёт прямо к ней… Знакомиться метит. Познакомились… Обнялись… «Какой же он весь уютный, под крыло вся и вмещаюсь… И ничего не болит…»
Почему же ничего не болит?!
– Вот ведь какое дело, Елизарова-Колпакова… Смотрите: дождь. Как зачастил! Кажется уж и дня нет без дождя… И волосы отрастают… Вам, Колпакова, идёт… То есть наоборот, Елизарова… Вам, барышня… У вас… и нет уж ничего. Такое бывает на этой стадии… Бывает. Но редко. Помогло лечение. Вроде вы здоровы, Колпакова-Елизарова, – я подумал, всё же так лучше. Кстати: нам тут билетики распространяли на спектакль. Пойдём…те?
Нюра-Анна на пути стоит, руки закалачила:
– А я тебе, девонька, в ночное дежурство шапку связала, чтоб голова не мёрзла…
Глаза мокрые… И у Майки тоже. Тапки сбросила… Вот она: свобода!
…Что солнце проснулось, что месяц гуляет, как юный олень. Что месяц гуляет, что море сияет, что милый мой ждёт!
Свобода. Она вздрогнула от восторженной мысли: «Я гагара. Я. Я. Я! Гордо плыву по зеркальной глади Platia de Talamanca … Где же мой селезень… Мишечкин?
Я свободная гагара. Я. Я. Я! Хочу – косу ращу, а не хочу – и не буду. Славка меня не искал, а ещё дружбаном считался.
А я рада. Рада. Я. Я. Я!
Не заплачу! Никогда. А если заплачу… Если я заплачу… То лишь по прошлой короткой жизни в границах истории болезни Елизаровой-Колпаковой. Нет больше Елизаровой-Колпаковой. Есть Гагара. И есть артистка Майя Гагара – главная, народная – на веки вечные! На длинную, длинную жизнь».
Майка Елизарова-Колпакова в свои восемнадцать многое повидала в жизни. Но не всё. Однако осознание этого её уже не угнетало.