***

Глава 10

             Мы гуляли по саду.
- Не могу вспомнить, кто из великих сказал, что люди жертвуют всем на свете ради каких-то приобретений, но бывают наказаны  тем, что добиваются своего, - сказала Уинлетт.- Ты конечно не должен считать себя хуже других, ты жаждешь найти себя, вот только к чему приведут тебя тщеславие и амбиции, сказать не могу. Пока ты весь пропитан наивным идеализмом и грезишь о чем-то возвышенном, ты не можешь  сказать  ничего вразумительного – как бы ни был честен ты  и чист душой, не рассчитывай  на славу, которая поможет утвердиться в этом мире. Общество в собственном смысле слова не существует, это среда собранная из людей, толпа, на которую можно воздействовать разными средствами. Один серьезный человек сказал, что общество во всех его разновидностях  не что иное, как сплошное лицемерие и  большие спекуляции, - он тем самым высказал отличное понимание того, что представляет собой теневая сторона общества.  А так как никому не хочется сознаться в том, что он негодяй и обманщик, все  притворяются, как могут.  Хочешь встряхнуть толпу,  хочешь упиваться славой,  даже если ты – олицетворенная Бездарность, сделай все чтобы  добиться  расположения тех  влиятельных людей, которые в конце концов  венчают славой избранных. А больше ничего и не требуется. Постоянно происходит обмен ролями. Это и есть общество.  Ведь сама толпа не способна  что-то одобрить и утвердить. Она может топать ногами, но не способна разобраться в интеллектуальной ценности того, что видит. Поверь мне, любой успешный человек, кем бы он ни был, вполне может быть символом торжествующей продажности. Хочешь чего-то добиться – умей продать себя. Я так всю жизнь себя продаю.
Изо всех сил стараясь понравиться ей, я сказал:
-Можно спросить?
-Ну, что ж, если  это поможет тебе кое-что выяснить, пожалуйста, спрашивай.
- Неужели есть только один путь? - полюбопытствовал  я.
Получив утвердительный ответ, я спросил ее снова, счастлива ли она.
- В моем-то возрасте? – удивилась Уинлет.- Я могу лишь сказать, что моя жизнь прошла счастливо.
- Неужели что-то мешает вам быть счастливой? – последовал очередной вопрос с моей стороны.
-  Святая наивность! – воскликнула Уинлет – Только две вещи определяют счастье:  здоровье  и молодость: причем  первая из этих вещей – следствие второй. Ты не терзаешься горьким чувством неудовлетворенности, не знаешь усталости и требований условности, не знаешь и не можешь знать, что каждый год умножает беды  любой женщине после пятидесяти. Ладно, не будем об этом.
  При этих  словах Уинлет нагнулась и подняла с земли увядший бутон красной розы, ее лепестки сморщились, потемнели и сохли от края. От легкого прикосновения несколько лепестков рассыпались на ее ладони, она вдохнула их слабый аромат устремила  глаза к небу и издала на выдохе стон. Что означал этот стон,  я понял из следующих слов:
- Разве красота этого цветка  не совершенна, даже не смотря на то, что он увял ни за что ни про что? Почему красота должна непременно умереть?   Ты, как  и эти цветы, еще нежные и свежие, не знаешь цену своей молодости.
Часть пути к увитой плющом беседке,  мы прошли молча.
- Давай немного посидим в тени, - предложила Уинлетт.
И мы сели на скамью затемненную деревом и стали любоваться садом в середине лета.  Ничего такого, что составляет  романтическую красоту частного парка  как то: фонтаны, мосты, статуи, колоннады и развалины на манер античных здесь не было, но в солнечный  день даже заросшая тропинка в саду производит приятное впечатление.
- Одно только я знаю хорошо, тому, кто устал, созерцание природы приносит подлинное умиротворение и  радость,  и это, пожалуй, лучший к ним путь, - сказала Уинлетт.
- Почему вы больше не снимаетесь? – спросил я, но прежде, чем она ответила, я успел испугаться, что задал неуместный вопрос.
- Мое время прошло, - ответила она, не подозревая о моем треволнении.
- Но вы великая актриса!
- Пусть и великая, но я теперь – как выжатая тряпка. Талант, богатство, слава, поверь мне, стоят немногого, если они не соединяются с молодостью. Мне не нужно говорить, чего я добилась в жизни. У меня есть слава, деньги, одним словом, то, что представляется тебе наиболее важным. Разве не об этом ты мечтаешь в глубине души?  И, однако, я бы предпочла твою жизнь своей. Отдала бы все, что у меня есть в обмен за то, что есть у тебя. Запомни одно – когда человек теряет молодость,  он теряет все.
Уинлетт умолкла,  отвернулась и  стала смотреть в сторону. Легкий ветер колыхал листву дерева, под которым мы так удобно  расположились, и она приятно шелестела. Я молчал; впрочем, что я мог сказать. Была минута, когда мне хотелось броситься к ее ногам. Да, да!  Был ли это сентиментальный порыв? Возможно, что и нет. Мне, вероятно, никогда не удастся понять, что со мной происходило в ту минуту. Но я мог только молчать и смотреть на падавшие к моим ногам кружева, сотканные из света и тени.
- Может, вернемся в дом, - предложила  Уинлетт. – Пока ты будешь занят книгой, я что-нибудь приготовлю вкусное. Да, чуть не забыла.  Я жду друга. Так что, возможно, с нами будет обедать Бернстайн. Я уверена, что он тебе понравится, увидишь, что он за фигура. Он  определенно  привлекательный мужчина, развит всесторонне,  совершенно неспособен на подлость, не умеет притворяться, словом умнейший человек, но при этом – подумать только – неисправимый скептик. Я просто рассказываю об этом, чтобы дать тебе представление о нем.  У меня мало друзей, есть еще кое-кто, кого я сейчас называть не буду, вряд ли тебе нужно их знать, но надо сказать, что все они чтят своим долгом заботится обо мне, У некоторых из этого что-нибудь выходит, но как всегда лучше всех Джо. Он питает ко мне особую нежность, но,  представь себе, он ни разу   не признался, что обожает меня. Ах, меня беспокоят твои глаза!
Должен сказать, что,  слушая Уинлетт,  я смотрел на нее с восхищением.
- Я вас тоже обожаю, - воскликнул я неосмотрительно, подчиняясь  душевному порыву.
- Ты меня удивил, - развела руками Унилетт. –  Это совершенно немыслимо! Видишь ли, я слишком стара, чтобы на меня  так смотрели мальчики.
Сказав это, Уинлетт  устремила на меня пристальный взгляд, в  нем  было любопытство и немного коварства. Но я отмолчался, удачно прикинулся, будто не понял ее.
Мне на самом деле понравился м-р Бернстайн.
Представьте себе мужчину за пятьдесят,  у него выразительные глаза, серые волосы, разделенные на прямой пробор, мягко очерченные формы лица: оно и духовное, и интеллектуальное и  красивое. В сущности говоря, он  был воплощением благородства.
За несколько дней до этого, во время моего последнего визита, Уинлетт  сказала, что в ее библиотеке имеется какое-то количество ветхих книг, изданных в прошлом веке и которые она хотела бы восстановить. Я выразил готовность помочь ей в этом, поэтому, после обеда, очень довольный собой, я  устроился за великолепным столом в библиотеке и вплоть до семи вечера трудился над реставрацией французского издания «Церковной истории» Сакарелли, кажется? Там имелось множество превосходных гравюр и цветных иллюстраций неизвестных художников. Меня поразило их умение тщательно изображать детали предметов.  Сам я на это был неспособен.  Я любовался всякими видами, сценами сельской жизни, архитектурной красотой церквей и, листая хрупкие пожелтевшие страницы, разглядывал отрешенные лица ангелов в облаках, великолепные одежды епископов в митрах и горностаевых мантиях, библейских царей и апостолов. Задержавшись на тенистой аллеи бельведера, я придумал историю для монаха, который по той аллеи расхаживал,  для бородатого старика, застывшего в молитвенной неподвижности тоже, потом,  наткнувшись на  сцену публичной казни  женщины уличенной в колдовстве, я, как-то непроизвольно оживил увиденное в своем воображении. И вот что получилось:  число ее жертв достигло, по слухам, четырнадцати. И хотя суд не увидел никаких прямых доказательств ее вины, впрочем, как и договора,  заключенного несчастной с дьяволом, бедную женщину, осудили на смерть. Приговором было – сожжение на костре. Судебное заседание, дабы соблюсти юридическую  норму, удосужилось вызвать двух свидетелей; первым выступил горожанин изможденного вида, из ремесленников,  человек религиозный, подняв к верху глаза,  он  утверждал, что обвиняемая его иссушила, что его здоровье никуда не годится; он сильно сдал  с тех пор, как стал покупать мясо в той лавке, где та работала.  Уликой против нее стали; медный гвоздь, который он нашел в куске мяса, весом больше  фунта и два длинных каштановых волоса, их он вытащил изо рта, когда жевал сыр.  Вторым выступил двоюродный брат хозяина той самой лавки Ян Янсен  Милиус. Он показал, что  как-то вечером, войдя в конюшню, обнаружил, что мул его издох; это  сильно озадачило  честного человека,  очень опечаленный тем, что случилось, он позвал людей (пришли слуга и две  почтенные женщины; одной из них была его жена). Было поэтому утроено собрание всех присутствующих; проговорив  полчаса,  они пришли к  единодушному выводу, что мул  умер  после того, как подсудимая напоила животное водой.  То  несущественное обстоятельство, что  в последнее время мул, которого кормили грязными отбросами, болел было обойдено полным молчанием.  Из конюшни  вся компания, кроме слуги, отправилась в трактир известный под общим названием  Южные ветры и до поздней ночи они пили там пиво, разбавленное можжевеловой водкой  ради споспешествования общему горю. Какой  непоправимой потерей для Янсена была смерть кроткого, всегда бодро тянувшего повозку, мула! В кратком отступлении, завершившем его речь, он сказал, что эта утрата оказала на его нервы почти такое же действие, как кончина его  любимой матери,  умершей пять лет назад и по которой он до сих пор скорбит.  Суд, представленный упитанными священниками из трех церквей, нашел эти доказательства неопровержимыми и даже не совещаясь, вынес осуждающий вердикт. Бедная женщина была слишком измучена пытками и еле держалась на ногах.  Ах, если бы только так не ныла спина. Она стояла с отрешенным видом  и бормотала что-то насчет своей невиновности, но судьи знали, как к этому отнестись.  Она хотела во чтобы то ни стало жить и, забывая на минуту о своей слабости, которая туманила ей голову, уносилась мыслями в воспоминания.  Когда несчастной  женщине объявили приговор, она  пришла в такое страшное смятение от участи, ее ожидающей, что странным образом улыбнулась, кто-то  даже подумал, что она не в себе и потому не может сообразоваться  с обстоятельствами.  Затем с помощью какого-то человека, который поддерживал ее сзади, кое-как доплелась до задней двери, в которую  до этого вошла. 
Последний день в ее жизни был по-летнему теплым, хотя  казнь пришлась на вторую неделю октября.  Когда осужденную вывели из ворот тюрьмы,  вид у нее был покорный, казалось, что ужас и неизбежность смерти ее мало расстроили,  она была боса и одета в длинную белую одежду смертников, - это был плохо скроенный и обтрепанный по краям балахон.  Ее бледное, безжизненное лицо обрамляли грязные пряди спадавших на плечи волос.  О, как приятно быть вне тюрьмы на свежем воздухе!  Пока она вглядывалась в небо, она успела подумать, что ей осталось жить не более часа. Месяц тому назад она подметала двор и видела себя идущей по улице в новой юбке. Она шла к парню, которого любила,  ее довольное лицо озарялось улыбкой,  она радовалась жизни и не думала, что скоро  найдет в ней смерть.  Но вот она перестала чувствовать упоение жизнью. К месту казни, как полагается, ее сопровождали духовник и довольно многочисленная процессия монахов, принадлежавших к какому-то ордену нищенствующих. В то время как мрачное шествие продвигалось по главной улице города, обреченная вглядывалась в толпу, хранившую скорбное молчание, а сочувствие ловила урывками по пути на  казнь, назначенную на полдень, она уже была мертва от страха. Она  ничего не могла поделать с этими приступами страха и слабостью, которую те вызывали в ней. Она слышала унылое пение монахов, время от времени смотрела на распятие, которое нес впереди кающийся грешник в обносках,  на палки с фонарями – их несли два церковных служки, даже оглядывалась  на палача, который прятал лицо под широкополой шляпой, видела идущих за ним духовника и нотариуса, последний был  облачен  в черный камзол, короткие штаны  и шелковые чулки.  Его остроносые туфли украшали две массивные серебряные пряжки, они, видимо, были самым ценным предметом его одежды.  Эти двое завершали процессию.  При всем том она ощущала себя  важным лицом  этой богопротивной процессии, которая была осуществлена со всем размахом, каким обычно отличаются подобные  постановки,  и это произвело на нее сильное впечатление. Она, даже любовалась собою, забыв о том, что у нее отнимают жизнь. Она вглядывалась в  скорбные лица  толпившихся людей, они, обычно  озлобленные и негодующие, смотрели на нее с состраданием. Она понимала, что ее невиновность ни в ком не вызывает сомнения  и  находила утешение в том, что ее жалеют. Даже хозяин мясной лавки, в которой она работала,  всегда ругавший ее,  он был грубым и жадным  человеком,  который если что не так ругался и топал сапогами, он, когда она проходила мимо, утер слезу, хотя  жалость негодяя так мало стоит. Едва процессия прибыла на рыночную площадь, куда в это утро ринулся весь город, она  посмотрела на притихших людей обступивших место казни  и  подумала, что они пришли со всех сторон ради нее.  Ее при этом, удивило царившее на площади спокойствие; крестьяне торговали овощами, работали лавки и мастерские, на многих балконах вообще не было зрителей, но те, что толпились вокруг нее, составляли довольно многочисленную толпу. Собравшихся, казалось, не очень огорчало то, что должно было произойти, а именно – убийство  невинного существа, которое едва вступило в жизнь. Когда осужденную сняли с осла и подвели к палачу, она,  вдруг потеряв силы,  упала в умопомрачении  и тот, сердясь за то, что она  упала на него, поволок ее за собой по сходням. Часы отбили полдень и палач, получив поощрительный знак от ответственного лица, зажег хворост и тут несчастная стала искать кого-то в толпе. Затем, теряя разум от ужаса, она подняла полные слез глаза к небу и прежде, чем оглушить пронзительным криком площадь, успела  вспомнить долгие вечера, которые проводила в разговорах с матерью у домашнего очага, вспомнилась  ей пляска на ярмарке, а так же ночь на чердаке, совсем недавно, она лежала голая и истомленная в объятиях милого парня по имени Иохим – он чистил и кормил лошадей в соседней конюшне. Ее убивали на площади перед  величественной церковью и фонтаном. Здесь  торгуют рыбой, цветами и овощами, ведут тяжбы в суде, заключают сделки и здесь ей придется быть сожженной. Ее предсмертный крик заглушат вопли ликующей толпы, а когда ее плоть станет золой потухшего костра, на эту площадь опуститься ночь и сюда потянутся  ткачи, рудокопы, каменщики, сапожники, кузнецы, неверные жены, старухи-сводницы, воры,  прислуга и прачки. За кружкой вина или пива они будут грубо шутить, ругаться, плевать на пол, а устав от шума с унылым видом смотреть вокруг. В их разговорах суеверные представления и невежество, смешаны с пошлостью, они дразнят друг друга, чтобы повеселиться,  похотливо обнимают женщин, жадно едят  и пьют, топчут ногами смятые шляпы, а,  уходя, неохотно  платят по счету. Каждый из них цепляется за свою жалкую жизнь и каждый  надеется, что ему не грозит опасность, но кого-то, завтра или в другие последующие дни, обязательно бросят в канаву, задушат или ограбят.
Занятый своими фантазиями я не заметил, что в библиотеку вошла Уинлетт. К этому времени я уже  благополучно закончил реставрацию французского экземпляра и собирался взяться за следующую книгу, выбранную для ремонта. С нежностью ко мне Уинлет выразила свое одобрение проделанной мною работой. Я был очень доволен собой. И вот почему. Вначале меня смутил ветхий вид этой книги, здесь требовались более умелые руки, но даже  и тогда полное восстановление ее целостности представлялось маловозможным -  истлевший  кожаный переплет просто разваливался на отдельные фрагменты, обложка местами заплесневела, а выпавшие из книги страницы  были основательно обтрепаны по краю, кроме этого, попадались страницы с пятнами и подтеками. И вот, казалось бы, осужденная на дальнейший распад и тление, эта книга заметно обновилась и не смотря на свой потасканный вид и удручающую ветхость снова будоражила беспокойный ум скрытой в себе мудростью.
   


        Уинлетт разговаривала по телефону в соседней комнате. Я ждал ее за столом, мы обедали.
- Это Джо, - сообщила она, вернувшись за стол. – Спрашивал о тебе, ревнивый и придирчивый, он проникся к тебе расположением, что просто невероятно. И вот, милый Рой, я  взяла и сказала, что твое общество мне приятно и что ты как будто восхищаешься  мною, а  он вообразил, будто  ты  влюбился в меня, на это я  сказала ему, что ты ничего ко мне не испытываешь.
- Он придет? – поинтересовался я, чтобы  избежать вынужденного объяснения по этому поводу.
-  А ты хотел бы? – в свою очередь полюбопытствовала Уинлетт и, получив мой положительный ответ, тот час же продолжила: - Не удивительно. Джо такой обаятельный, у него масса достоинств, конечно,  есть и недостатки. В чем заключаются недостатки? Видишь ли, он чересчур правильный и серьезный. Качества эти, возможно и были бы положительными, если б  Джо обладал чувством меры. Иногда он выговаривает мне, часто вполне справедливо, обязывает меня к чему то, а я  смотрю, как он размахивает руками  и говорит «ты поступила так» и мне кажется, что я слышу его под свист плетки. Как ты понимаешь ни один его упрек не достиг  своей цели, я могла бы трижды отречься от него, но я этого не сделала – продолжаю терпеть его.
Вот этого я совсем не понял.
- Почему он ругает вас?- спросил я.
- На самом деле он защищает меня, старается оградить меня от навязчивых людей, которые домогаются встречи, от низкой клеветы и больших неудобств.
- Значит, его обязанность защищать вас?
- Ну что ты!- этого не хотел бы ни он сам, ни я. Просто он доктор и отличный друг, которому долг внушает неосознанное стремление заботиться обо мне.
- Он очень приятный мужчина.
- Да, если не знать другую сторону его натуры. Он совершенно лишен чувства юмора. Он, бесчувственный, как часовой механизм или мельничный жернов или что-нибудь еще в этом роде.  С какими мыслями он живет, сказать не могу. Но разве не от  серьезных мыслей остатки его волос поседели? Ну, так вот. У меня много друзей, одного ты знаешь по его манере говорить «ну» при всех обстоятельствах, но Джо ближайший и лучший, пусть даже он скучен, как выдохшийся моралист. Я заклятый враг любой тирании, а его пристрастные, да что там – отсталые взгляды бесят меня. Он не умеет быть тонким в суждениях, что меня тоже бесит, поэтому наши размолвки лишь усугубляют его непонятность. Джо легко выходит из себя, особенно когда,  устроив ссору, я добиваюсь драматического эффекта. Конечно он  слишком деликатный, чтобы вторгаться в мою личную жизнь, тем не менее,  он вносит своими упреками дисгармонию в мою душу. Однако представь себе, я нахожу утешение в том, что люблю его. Такие как он – соль земли.  Ну, ты понимаешь, что это значит: ответственность, чувство долга, терпимость, честность и все такое. Если надо кого-то спасти, будь уверен, он помчится даже  туда, где свирепствует чума. Странное дело,  такому человеку даже не приходится утверждать свое превосходство, ему нечего сказать в свое оправдание, он нежелателен в обществе, его отовсюду гонят за прямоту и бескомпромиссность, его ненавидят за то, что он говорит правду и выступает против сильного и между тем он герой, таких уважают. Лучше давай переменим тему.
- Он женат? – последовал мой вопрос.
- Мало вероятно, что он вообще когда-нибудь женится.
- Почему? – спросил я, испытывая интерес к его личности.
- А мне хотелось бы услышать твое мнение.
- Но что я могу знать о нем? – возразил я.
- Хотя бы то, что ты уже знаешь. Ну, что ты на это скажешь?
- Скажите, что вы думаете, - попросил я.
- Это звучит немного литературно, но Джо слишком сентиментален и романтичен. Вот тебе объяснение.
- Я мало, что понял, - признался я.
-  На вкус и цвет, он – горькая трава. Со своими достоинствами, а он умен, отважен  и вдобавок неотразим, живи он в античное время, он был бы героем тысяч побед. Он сильный и может выдержать любые лишения, такой добрый,  что не пойдет спокойно спать, пока не высохнут все слезы пролитые сиротой. Таким образом, он  потрясающий, прекрасный мужчина. Но затруднение в том, что он слишком хорош, чтобы достаться какой-нибудь женщине.
- Он мог бы стать нашим президентом.
- Знаешь, я не раз думала, кем бы он был,  имея одну восьмую моего честолюбия и три четверти моего упрямства. Понять это, невозможно.
- Вы сказали, что м-р Бернстайн  обожает вас, а вы его. Тогда почему…
-  Ах, вот как! Поняла, к чему ты клонишь. Видишь ли, для благополучного союза двух сильных людей нужны два  разных характера, тогда один может побить другого его же собственным оружием. Все что пишут о любви – большой вздор! Я убежденная противница брака.  И вот почему. Прежде всего, для мужчины, влюбленная в него женщина – это жертва, сперва, он восхищается ею, потом склоняет ее готовить ему завтраки и чистить ботинки,  еще он внушает ей, что она во всем виновата; пока он видит ее в расцвете сил и красоты, он каждую фразу начинает словом; «Дорогая», когда же она становится менее привлекательной, оттого, что постарела  и потолстела, он говорит, что она ему опротивела, посылает ее к черту и дальше. Безотрадные отношения,  вроде описанных, характерны для большинства браков.  Правда, встречаются и вполне удачные. Это когда мужчине  позволяется чувствовать себя хозяином положения. Так или иначе, в браке на долю женщины выпадают две отвратительные сцены.  Или ее ограбят или  бросят. Либо то, либо другое – иначе не бывает.
- Я все-таки не понял, почему м-р Бернстайн не может жениться.
- Пойми,  наконец, он склонен к самопожертвованию, а это значит, что он отдаст женщине, которую полюбит все, что у него есть за душой. И в этом его несчастье. Нельзя принадлежать кому-то больше, чем самому себе.
- Почему?
- Когда повзрослеешь, сам поймешь, почему.
- Получается, что преданность мешает любви?
- Еще как! Если  женатый мужчина волочиться за другой женщиной, это допустимо и  чем-то оправдано, потому что в любви много всего такого, но нет лишь одного – постоянства. Джо обещает идеальные отношения, но такие отношения  годятся разве что для женских романов. В любви должно быть место для измены, ссор, претензий, они-то и способствуют любовным отношениям достигнуть наивысшего напряжения. Если женщина достаточно умна, она позаботится о том, чтобы измена мужа принесла ей выгоду.
- А можно  спросить, какую?
- Легко понять, что чувствуя себя виноватым, муж испытывает потребность заслужить прощение  исходя из этого, он зачастую, берется оплачивать расходы жены, ведь обычно, он забывает, что обязан ее содержать.
- Почему вы не вышли замуж?
- Тебе необходимо это знать?
- Простите, это неуместный вопрос.
- Знаешь, я даже  растерялась. Не ждала от тебя подобный вопрос. Но я  тебе отвечу, много ли ты узнаешь обо мне из газет,  сначала скажи: существует ли  вообще такая вещь, как любовь?
-Я еще не видел человека, который бы горел и светился в любви.
-Вот видишь, жизнь доказывает, что любовь это не что иное, как призрак, за которым мы все гоняемся. Брак всегда был  сомнительным раем  для умных женщин вроде меня.  Раньше я не имела намерение связать себя семейными отношениями. Зато теперь, когда я прошла почти  все жизненные повороты и уже   не могу быть только молодой женщиной, я была бы польщена получить соответствующее предложение. Так что я вовсе не склонна упустить представившийся случай.  Однако, это не зависит от меня.
- Почему?
-  Потому что поздно. Скажи на милость – кому нужна женщина в моем возрасте. Как ты относишься к тому, чтобы сыграть в карты?
Я согласился, допил чай,  и мы переместились за другой стол. За игрой, сидя в удобном кресле,  я сказал ей:
- Вот в  фильме «Почтальон всегда звонит дважды» про страсть говорится: «лихорадка любви».  Как это понимать? Ведь их любовь не была настоящим счастьем.
-  Страсть  отнюдь не какое-то там приложение к любви. Любовь и страсть - разные вещи, хотя и то и другое может принести много вреда. Страсть  - это жажда, а любовь – потребность. Страсть  безумна, она блестит золотом, горит ярким огнем, вспыхивает как молния и извергается вулканом. Одержимый страстью не думает о потраченных долларах,  следовательно, он безрассуден в расходах. В любви все иначе, она похожа на слабо тлеющие угли, но согревает.  Страсть  - умопомрачение. Любовь на вкус – сочная слива.  Как бы там ни было, жизнь – это становление, а любовь – это путь утраты иллюзий.
- Но разве…
- Умоляю, Рой продолжим играть без твоих разве и почему. Не торопись узнать все ответы, рано или поздно ты составишь себе собственное мнение о многих вещах. Считай, что я ответила на твой вопрос.
- Но вы не услышали его.
- В чем же дело?
- Я хотел спросить, может ли любовь быть порочной?
- А могут быть мокрыми непролитые слезы?
- Нет, - улыбнулся я, приятно удивленный ее ответом.
- Тогда ответ на твой вопрос очевиден. Кстати, ты принес свои рисунки. Я сгораю от любопытства.
Я охотно  показал свои рисунки,  и Уинлетт внимательно  посмотрев их, сказала:
- Мне понравилось. Я вижу, что твои линии округлы и изящны, ты к тому же чувствуешь цвет, а это – уже кое-что. Разумеется, не хватает мастерства, но с годами ты непременно усовершенствуешься, раскроешь себя.  Вне сомнения, ты талантлив, и к тому же ты художник и артист. Пока ты еще не прославился, я потороплюсь втереться в тесный круг твоих друзей, хоть понимаю, что ты мало интересуешься женщинами моего возраста.
- Я благодарю судьбу за то, что встретил вас, -  сказал я, понимая,  что придал этой фразе какую-то театральность. Но голос прозвучал сердечно.
- Спасибо, милый. Рассчитываю на то, что ты будешь ко мне снисходителен. 
С этими словами Уинлетт обняла меня и поцеловала в щеку. Заметив, что я смущен и не поднимаю глаз, она вздохнула и сказала:
- Я поцеловала тебя по-дружески, только чтобы быть ближе к тебе.  И, по-моему, для этого я не слишком далеко зашла. Рой, я надеюсь, что ты искренен в том, что  ты говоришь. Дружба означает самое высокое и лучшее,  и я предлагаю тебе свою дружбу, как  самому безупречному юноше в Америке. Ну, а что же еще я могу тебе предложить?  Только ты не думай, что я вознамерилась удержать тебя, пробудить твои чувства. Почему я надоедаю тебе со всем этим? Собственно, я не хочу, чтобы ты терпел меня по доброте душевной.
-  Я могу кровью написать, что люблю вас.
- Разумеется, этого от тебя не требуется. Ты просто скажи, что  готов быть снисходительным ко мне, а больше я ничего знать не желаю.
Я в продолжение всего разговора старался не показывать своего волнения, сидел перед ней, молчал и боялся, что она увидит, что со мной.
- О, я жду не дождусь твоего ответа.
Однако ответа не последовало, я просто не знал, что сказать и Уинлетт восприняла мое молчание, как недостаток чувства, она поняла меня так и обиделась.
- Кажется, я становлюсь смешной. Столько слов, чувств. И все потрачено на тебя.
       Тут я перестал  ее слушать. Последние дни я жил впечатлениями от предыдущих встреч с ней, хотя ничего особенного не произошло. Эта великая женщина завладела моими мыслями, все в ней восхищало меня, и я вообразил, будто люблю ее.