Смотрю на фотографию деревни, похожей на ту, в которой когда-то беззаботное детство моё прыгало – скакало и понимаю, что вот она страна моя родная, где жить я хочу. Ведь здесь всё так ясно и понятно, как Божий день. Мир открыт ровно на ширину бескрайнего поля за околицей, но большего и не надо. Потому как, вся красота умещается в отражении васильков да ромашек в высоком лазоревом небе, в песне жаворонка, зависшую точку которого и не найдёшь сразу в поднебесье. Потому что прежде ослепит солнце, и я сморщусь, прикрыв глаза ладонью. И жаркий полдень вдруг качнёт ветром золотистую ниву, а затем погонит изгибающуюся волну прямо на меня. Поток воздуха взметнёт пыль деревенской дороги, и подол моего незамысловатого платья. От этого дуновения постепенно начнут обнажаться мои голые ступни и пальцы ног, погружённые в тёплую и невесомую дорожную пыль. Я представляю себя сфинксом, начинающим своё восхождение из под многих тонн песка величественной пустыни. Вдоволь налюбовавшись на "монумент", бегу к виднеющемуся вдали миражу – молочной ферме.
Чем ближе я подбегаю, тем слаще становится аромат коровьего дома. Дух июльского зноя перемешивается с запахами силоса, навоза, свежего сена и бабушкиного передника, к которому она прижимает меня, стоит мне появиться в дверях фермы. Бабушка отнимает меня от своих объятий, ставит передо мной огромные чёрные сапоги, в резиновую прохладу которых я впрыгиваю разгорячёнными ногами и тащу их на себе, идя сквозь коровьи ряды. Белые, чёрные, рыжие огромные бока; большие влажные глаза; жующие, мерно шевелящиеся губы и мокрые от поилок носы; длинные, опушённые на концах хвосты, вздымающиеся к округлым спинам; всё это - коровье царство, пережидающее полдневную жару в прохладе фермы. Царство позвякивает цепями и провожает нас с бабушкой взглядами.
Мы входим в телятник, и я тут же чувствую на своей руке прикосновение нежного розового носа. Я готова стоять тут вечно, а ещё лучше поселиться в соседней с телятами загородке, о чём говорю бабушке. Бабушка смеётся. Её пунцовые круглые щёки становятся ещё круглее и ярче. Она берёт меня за руку, и мы выходим с другой стороны фермы. Пока я освобождаюсь от огромных взопревших сапог, и растопырив пальцы ног, вжимаю их в запылённую мягкую траву; пока стою на углу коровника, и раскинув руки, пытаюсь поймать ветер в свои волосы; бабушка приносит мне большую эмалированную кружку молока. Молоко тёплое и сладкое, покрытое сверху мелкими воздушными пузырьками, которые прилипают к моей верхней губе и носу. Я залпом осушаю кружку, утыкаюсь бабушке в живот и оставляю на её переднике молочный след, который тут же исчезает и растворяется среди множества следов, оставленных телятами.
Я машу бабушке рукой и выбегаю из ароматной прохлады коровника в звенящий разморенный день. Резкая граница ветреной тени и обжигающего дня заставляет меня изумиться тому, сколь много разных миров могут существовать одновременно в одном большом мире, который раскинулся передо мной во всю ширину этого бескрайнего ржаного поля и во всю бесконечность этого июльского дня. Сейчас, с высоты прожитых лет, добавила бы ещё – во всю глубину моего познания.