С извечной скукой повседневной жизни меня примеряет существование красивых женщин и детективных романов.
Между женской красотой и хорошим детективным романом
есть внутреннее родство – Тайна.
Даниэль Клугер
Любое творчество – тайна. Прежде всего – творца. Даже такого эрудита как Даниэль Клугер. В силу нашего очень давнего знакомства я сделаю робкую попытку чуть-чуть в этом разобраться. Может быть кому-то, кто так же этим озабочен, помогут мои воспоминания и рассуждения.
Давным-давно его за глаза называли Дэн. А обращались – Даня.
Симферополь более двадцати лет назад. Зима. Она здесь частенько бывает довольно холодной, пронизывающей до костей. В такой ветрено - мерзкий вечер я зашла в Союз писателей Крыма. Возле окна у входа сидели два молодых человека, о ноги которых я споткнулась. Да так, что чуть не растянулась на писательском полу. Пытаясь сохранить равновесие, помню, чертыхнулась про себя: «На фига мужикам такие длинные ноги?». Выглядели они, в своих не по погоде нейлоновых курточках, как синенькие за рубль шестьдесят. (Гуляла по Симферополю этакая дежурная шутка – две бройлерные фабрики заваливали прилавки города тощими цыплятами.) Низкие продавленные кресла, списанные в каких-то высоких кабинетах, перекочевали в Союз. Одного из длинноногих и слегка «согретых» юношей я знала – драматург Валерий Чепурин. Второго увидела впервые, хотя, слух о талантливом молодом писателе прочно обосновался среди местных интеллектуалов. Дэн Клугер. Его повесть «Жесткое солнце» уже давненько пылилась в издательстве.
Книга вышла в свет, но не в свободную продажу. Старейший ученый областного краеведческого музея Вадим Константинович Гарагуля посмотрел на меня, получившую «Жесткое солнце» в подарок от автора, с удивлением и легкой завистью. Он же ее купил в перерыве какого-то очередного пленума обкома КПСС, где продавалась дефицитная литература.
Перестройка. Клугер – издатель. Это уже не тот тощенький цыпленок. И не рок-музыкант, не талантливый преферансист и не ученый-физик. Эти странички писателя Даниэля Клугера остались в прошлом. Кроме, пожалуй, одной. Историк – энциклопедист. К нему можно было обратиться всегда и всегда тут же получить доброжелательный и обстоятельный ответ. И самое главное, не чувствовать себя круглой идиоткой. Кстати, я изредка бессовестно эксплуатирую это его качество.
До сих пор в ушах у меня стоит недоуменно-восхищенный вопль известного крымского писателя, в прошлом – редактора издательства, Валерия Митрохина: «Меня Клугер напечатал раньше, чем себя!». Это было его время. Авторитет, удача, достаток. И вдруг…
Осень 1994 года. Мы встретились случайно в редакции газеты «Южная столица». Оба ждали заместителя редактора Марину Косареву. И не дождались. Даня проводил меня на работу. Уже было известно, что он в очередной раз изменил свою жизнь. Собирался в Израиль. Это была наша последняя встреча в Симферополе. Я ее очень хорошо запомнила. В тот теплый осенний день, на берегу Салгира я впервые услыхала о тайном еврейском учении – Каббале, о еврейских пророках, о мистике. Я увидела абсолютно незнакомого мне Клугера. В это время моя дочь и ее друзья зачитывались его детективами, я же сожалела о том, что автор «Жесткого солнца» стал более легким писателем.
В Израиле мы иногда перезванивались, но не встречались. У каждого своих проблем по горло. Эфир заполнен его балладами. А мне не по себе. Что-то в этом новом Клугере пугает. Понимаю, что он мне все разъяснит, объяснит, разложит по полочкам. Но для этого нужно встретиться. Увидеть его и услышать эти злополучные баллады «в живую». Его ашдодское выступление я не смогла дослушать. В какой-то момент обилие крови, убийств, преступлений переполнило меня, и я тихонечко вышла из зала. Увы, отряд зрителей, да и сам исполнитель «не заметили потери бойца».
Через несколько дней мы встретились. Я попыталась еще раз, на этот уже с его помощью, разобраться в своих ощущениях.
-Даня, эти твои встречи со зрителями, что это такое? Как ты это можешь определить? Есть у этого жанра название?
-Строго говоря, – это концерты. Ты слышала, я их строю как литературно-музыкальные лекции, основанные на историческом материале. А вообще, это нормальный концерт с исполнением баллад.
-Я наблюдала реакцию зрителей только в Ашдоде. (Во время аплодисментов я вернулась в зал). Сколько ты концертов уже дал, и как тебя воспринимали в других городах Израиля?
-Во-первых, я начинал не в Израиле. Первое представление этих баллад было два года назад в Москве. Я дал два концерта: один в мемориальном Центре Андрея Сахарова, второй – в новом Общинном Доме в центре Москвы. В Израиле в этом году прошло около двадцати концертов. Реакция везде примерно одинаковая. В общем, та, которую я планирую. Нормальная реакция. Сначала я не мог понять, приходят ли люди слушать интересные вещи из еврейской истории или интересные истории вообще. Похоже, что и то и другое. Потому что, когда на некоторых концертах я исполнял баллады не только из этих двух циклов, - реакция была одинаковая. Знаю, что почти все тексты были опубликованы в нескольких журналах. И знаю, что Евгений Витковский -–известный поэт и переводчик, сейчас формирует пятитомную антологию «Шедевры мировой поэзии». Несколько моих баллад он включил в эту антологию.
-Как всегда, ты мне говоришь умные и правильные вещи. А я – человек эмоциональный, и все воспринимаю именно на этом уровне. В Ашдоде, после концерта тебе начали объясняться в любви не только женщины, но и дети, мужчины. Слушала твои беседы по радио РЭКА с Игорем Мушкатиным и Татьяной Барской – все тоже: комплименты, объяснения, восхищения. Было ли это в других городах?
-Было. Реакция всегда интересная. Особенно после концерта, когда где-то еще пол часа слушаешь приятные слова, а голова уже не работает, руки, ноги тоже.
-С приятными словами разобрались. А неприятное, или несколько неожиданное ты готов услышать?
-Почему, нет? Были критические замечания тоже. Не то, что критические, а некоторое непонимание. И кстати не в России, а именно здесь. Почему эта тема, почему все так печально, трагично заканчивается, и так далее. Приходилось объяснять, что это жанр такой – баллада. Историческая баллада не предусматривает «хеппи-энд». А почему появилась эта тема? Потому что я много занимался еврейской историей, писал не только поэтические, но и прозаические вещи и научно-популярные. Вообще-то ко мне ходят слушатели, которые меня уже хорошо знают. Поэтому недоуменные вопросы появляются крайне редко. Как правило, приходит публика, готовая к тому, что она услышит. Она знает, что она услышит. Не конкретно, что именно, а примерно понимает, что ей будет подано со сцены.
-Я знаю тебя, наверное, немножко дольше, чем израильская публика. Я слышала твои баллады по радио, смотрела по телевидению передачу девятого канала «На ночь глядя». Думаю, что я слышала все, что где-то звучало. И хочу сказать, что я боялась прийти к тебе на концерт. Конечно, очень хотелось встретиться, поговорить с тобой. Но я, наверное, принадлежу к той, небольшой части твоих поклонников, у которых может что-то не в порядке с нервной системой или что-то еще. Одна слушательница по радио тебе высказала, что, слушая тебя, она начинала видеть Испанию, в которой отродясь не была, и эту кровь, и этих рыцарей, и эти погромы. Со мной тоже происходят какие-то страшные вещи. Я не могу потом ни спать, ни жить. Баллады материализуются. Все визуально, ощутимо, вплоть до запахов. Кровь, трупы, черепа. Есть ли еще такие зрители?
-Ну, если ты говоришь об эмоциональном воздействии этих вещей.. Я ведь сознательно выбрал такую форму повествования, обхожусь минимумом всяких поэтических средств: образов, ассоциаций и так далее. Я просто излагаю историю, которая когда-то меня самого поразила. И стараюсь ее изложить так, чтобы она оказала такое же впечатление на зрителя, читателя. Тут еще не следует забывать, что я в литературу пришел от музыки, а не наоборот. Когда мне было лет семнадцать-восемнадцать, я пробовал себя как рок-музыкант. Первые мои литературные опыты – тексты к музыкальным вещам. Я не могу оценивать, как люди воспринимают то, что я исполняю. Говорят, что когда слушают диски (один вышел в Москве, другой здесь), реакция тоже бывает неожиданная. Один мой знакомый корреспондент из Москвы написал, что, купив диск, решил послушать его в машине. Через минут пять тормознул, встал у обочины и там дослушал до конца. Не мог одновременно слушать и следить за дорогой, включался в то, что звучит. Наверное, – это хорошо, наверное, я эти вещи сделал достаточно профессионально.
-Безусловно, профессионально. Но нервную систему зрителей неплохо бы пощадить. То, что "хиппи - энд" невозможен, я понимаю. Но надеюсь, что не все в еврейской истории так уж мрачно. Если не в реальности, то в воображении. Если не в прошлом, так в будущем. Может, что-нибудь смешное. Нет, ты уж как-нибудь попытайся разбавить эти истории, чем-то повеселее.
-У меня есть такие баллады, я их исполнял. Комические баллады, основанные на тех же преданиях. «Баллада о повитухе», «Баллада о трех хасидах», - шуточные вещи. Но ты их даже не упомянула. Видимо эмоциональное воздействие идет совершенно от других вещей. Вообще-то, баллада как жанр близка к классическому жестокому романсу. К поэтическому жанру, который изначально породил то, что называют сейчас авторской песней. Баллады превращались в народные песни. Знаменитая «Окрасился месяц багрянцем»- везде ее объявляют, как русскую народную песню. А на самом деле это немецкая баллада, переведенная Батюшковым.
-Сейчас я должна спросить о планах на будущее. Знаешь, мне немного грустно, что ты не работаешь в том жанре, с которого начал. Твое «Жесткое солнце» тогда меня, буквально, переколотило. Появился мощный серьезный писатель. Я же помню, как ты ворвался в литературу. Потом были детективы. Теперь – баллады. В какой-то беседе ты сообщил, что пишешь роман о пражском Големе…
-Во-первых, не только детективы. У меня с тех пор вышло много книг, правда, в основном – в Москве, здесь меньше. Во-вторых, вышел сказочный роман, основанный на еврейской демонологии «Тысяча лет в долг», вышла «Баскервильская мистерия» – исследование эволюции детективных образов в литературе. В-третьих, сейчас, опять в Москве, в издательстве «Текст» должен выйти роман «Стоящие у врат». Я о нем много говорить не хочу. Он написан на тему Холокоста. Какова будет реакция на него читателя - не знаю.
-Уверена, что реакция будет нормальная. А теперь мне очень хочется поговорить с тобой о Михаиле Светлове. Я тебе объясню почему. Как ты думаешь, все, что ты знаешь по еврейской истории, уж как ты владеешь этим материалом, дай Бог каждому, Михаил Светлов обладал таким же объемом знаний как ты?
-Почему, как я? Думаю, он обладал большим объемом знаний. По крайней мере, о восточно-европейских евреях. Но ты задаешь странный вопрос. Светлов никогда не относился к моим любимым поэтам, поэтому говорить трудно. Для меня было новым, очень новым, некоторые страницы истории испанских евреев. Очень неожиданные. Некоторые страницы ранней истории евреев Южной Америки. Времена, когда были евреи-пираты. Для меня было неожиданно то, как они оказались в этом кругу.
-О мистификациях Михаила Светлова известно более чем достаточно. Для меня же всегда была загадка – самое известное его произведение «Гренада». Хрестоматия. Воздействие потрясающее. Но когда я слышу «Гренаду» то передо мной возникают какие-то странные картинки. Там говорится о папахе Тараса Шевченко, а передо мной возникает конница Богдана Хмельницкого. И только благодаря твоим балладам мне вдруг пришла мысль, а не мистификация ли это? Не зашифровано ли в «Гренаде» что-то уж очень еврейское? «Откуда у хлопца испанская грусть?». «Ответь Александровск, и Харьков ответь. Давно ль по-испански вы начали петь?». Откуда в черте оседлости испанские песни? Одни вопросы.
-Все может быть. Можно усмотреть в «испанской грусти» ту катастрофу еврейства. Здесь и память о катастрофе времен Хмельницкого. Здесь может быть история еврейских мальчишек, которых насильно крестили, а потом они стали казаками. Наверное, ассоциации определяются не столько желанием мистифицировать, сколько тем, что заложено даже не в сознании, а в подсознании. Иногда идешь за ритмом, а оно тебе начинает выбрасывать такие вещи, о которых ты не задумывался.
-А как ты думаешь, могли ли безусловные, как ты считаешь, знания Михаила Светлова, спроецироваться из подсознания в его «Гренаду»?
-Наверное, может быть. Я повторяю, я не очень знаком с творчеством Светлова. Но вот ты говоришь, и я себе представил. Все может быть.
Я поблагодарила Даниэля Клугера, пожелала ему всего самого доброго. Я действительно восхищаюсь его знаниями, его цельности, работоспособности, таланту. Его потрясающей памяти. Что-что, а повседневная скука ему не грозит. Но если бы к страшным тайнам добавить капельку волшебства…
Тогда, одиннадцать лет назад, он рассказал мне удивительную историю. За много лет до Холокоста один раввин увидел эту трагедию. Всю. Кто-то показал ему, что произойдет с еврейским народом в мельчайших подробностях. С этой истории началось мое еврейское просвещение. Но я не помнила имени раввина, не помнила, за сколько лет до Катастрофы его посетило озарение. Спросила. И получила исчерпывающий ответ: «Раввин Менахем-Мендл из Коцка, Польша. 1сентября 1839 год. За сто лет до Катастрофы».
Может, кому-то, как и мне одиннадцать лет назад, благодаря Даниэлю Клугеру, откроется что-то совершенно фантастическое?
Так, откуда все-таки, приятель, песня твоя?
P.S. Недавно я поздравила Даниэля Клугера с красивой наградой: "Олива Иерусалима". Можете присоединиться.
2008г
________________________________________