1. Гиппократ
Я приходил, а он приезжал на велосипеде. Из-за впалой груди он напоминал сидящий в седле вопросительный знак. Встречались мы обычно в дверях супермаркета, приветствовали друг друга, как римляне - жестом, и шли одевать наши рабочие спецовки. С этого момента он переставал быть Исааком, а я Владимиром и каждый из нас становился просто сасоном. Друг о друге мы знали уже достаточно, чтобы проникнуться некой симпатией, основанной на общности прошлых интересов, образования и тому подобное. В течение дня, иногда, возникали ситуации, когда можно было перекинуться парой слов и привычно посетовать на горькую олимовскую жизнь. Сюда Исаак приехал с женой, детей у них не было. Его жена Лена, или как ее нежно называл Исаак "Ленок", была женщиной бальзаковского возраста, обладательницей гибкого стана и танцующей походки. На ее лице часто мерцала загадочная, я бы сказал, плотоядная улыбка. Исаак работал медленно, но обстоятельно, он был, вообще немного вял, человек неспортивного склада. Было легко вообразить его корпящим над чертежом, играющим в обеденный перерыв в шахматы, сидящим в заднем ряду на собрании партхозактива и читающего роман братьев Стругацких. Но в потогонную систему массового обслуживания он вписывался плохо и, поэтому через месяц его уволили.
Исаак и Лена снимали комнату в коммунальной квартире, то есть это была обычная квартира - проходной салон, две отдельные комнаты и кухня - но с прибытием олим она изменила свой статус. В другой комнате обитал мой приятель, бывший плейбой, а ныне несчастный оле Миша Гершензон. Я с ним познакомился, когда был озабочен поиском жилья и на одном столбе вдруг увидел криво висевшее объявление:
"Молодой человек без вредных привычек ищет компаньона для съема квартиры....." Этим молодым человеком оказался сорока четырехлетний, закоренелый холостяк Миша. Он был высок, имел большую плешь и рыжеватую бородку. Из под очков смотрели внимательные голубые глаза. Вредных привычек у Миши действительно не было, если не считать, что он дымил, как паровоз, и любил спорить по каждому поводу. В пылу спора Миша брызгал слюной и через каждую фразу с нажимом повторял: "Слушай меня внимательно" и при этом сильно стучал пальцем по столу так, что в такт звенели рюмки и колебался уровень жидкости в бутылке "Водка Кегелевича".
Миша был в Кишеневе известный кардиолог. Он сидел у себя в
кабинете пил кофе и напряженно слушал, как бьются сердца жителей
Молдавской ССР. Не всех, конечно, жителей республики, а только тех
из них, кого пользовали в данный момент кардиологические бригады. По
телефону, внимая ритмам сердца, Миша ставил диагноз, давал консультации. Он с детства хорошо знал идиш, а теперь постоянно учил иврит, кроме тех часов, когда зубрил медицину. Десять месяцев он проучился на курсах врачей и готовился к сдаче экзаменов на получение израильского ришайона . Поскольку Миша постоянно учился, у него не оставалось времени зарабатывать деньги. Он получал пособие и был беден, как церковная мышь. Он питался исключительно питами и макароными изделиями. Бывший плейбой жил монахом, истязая плоть.
Когда Исаак и Лена усаживались в салоне обедать, Миша начинал лихорадочно зубрить гистологию, ощущая при этом аппетитный запах борща, сваренного умелыми женскими руками. Запах проникал в мишину келью через закрытую дверь и будил воображение, вызывая анатомически четкие образы бифштексов, ромштексов и холодного пива.
Исаак тоже был беден, потому что не мог найти работу и, вообще, он находился в состоянии депрессии. Вместо того, чтобы учить иврит, валялся
на диване и читал зарубежные детективы на русском языке. Из этой троицы работала только Лена, она мыла полы в школе и убиралась в богатой вилле. Между мытьем полов она готовила обеды и хандрила. Видимо, ее подтачивала какая-то болезнь и она постепенно увядала. По вечерам можно было застать на кухне такую картину: Миша угрюмо варит свои макароны, а Лена, готовящая фаршированную рыбу, бросает на него задумчивые взгляды. Как-то, поговорив предварительно с Исааком, она обратилась к Мише за советом по поводу своей болезни. Попросила, чтобы Миша осмотрел ее и назначил лечение.
- Мы заплатим, - сказала Лена.
- Пустяки, - буркнул Миша.
Он склонился над лежащей на диване полуобнаженной Леной и послушал стетоскопом ее сердце. Оно билось учащенно. Неожиданно для себя Миша сжал ее грудь. Лена напряглась, прогнулась, закрыла глаза и тихонечко застонала. Когда она открыла глаза, то увидела, что спереди на мишиных брюках вырос бугорок. Так между Леной и Мишей проскочило электричество. В конце осмотра Миша прописал какое-то лекарство и Исаак, нехотя оторвавшись от детектива, отправился за ним в аптеку.
После этого, бывая на кухне, Миша и Лена старались нечаянно прикоснуться друг к другу. Уединиться им было негде, потому-что депрессированный Исаак постоянно торчал дома. Лена сама решила найти ему работу. Она "села на телефон" и два дня кряду звонила в
различные фирмы. Наконец, она попала в посредническую контору
"Жанет Эпштейн" и, случайно, нашла ему великолепное место: ухаживать за параличным богатым стариком. Шесть дней в неделю жить и кормиться у него, выносить из под старика судно, вывозить его на прогулки в кресле - каталке, играть с ним в шахматы и ходить в магазин за продуктами вместе с экономкой. И, что особенно важно, старик не забыл еще русский язык, к тому же зарплата 1600 шекелей в месяц, по олимовским меркам очень даже хорошая.
- Прекрасное место. Ты согласен, лапочка? - спросила Лена воркующим
голоском, прикрыв рукой телефоную трубку.
Исаак угрюмо молчал, держал паузу, как бы сказали в театре.
- Ну как он согласен? - нетерпеливо спросила телефоная трубка.
- Он созревает,- шепнула Лена.
- Паралитик интеллигент. Цимес! - воскликнула трубка, стимулируя
процесс созревания.
Исаак трахнул кулаком по столу и вскочил, неуклюже зацепив стул.
- Я инженер - конструктор первой категории, у меня сорок восемь
рационализаторских предложений.... - начал он с пафосом.
- Дурак, - оборвала его Лена, - ты не сможешь здесь работать
инженером. Ты не знаешь иврит и английский. Она позвала Мишу в качестве эксперта и третейского судьи. Миша выслушал аргументы Исаака и жестко заметил, что мужчина должен содержать женщину, а не наоборот.
Сломленный Исаак пошел работать сиделкой, но когда через месяц он обнаружил на своем банковском счету прибавку в 1600 шекелей, он воспрял духом. К тому же Лена с каждым днем становилась все веселее и полнокровней. Ее щеки покрылись румянцем, глаза блестели, видимо начало действовать мишино лекарство. Когда Исаак приходил на побывку домой, она, как птичка, порхала вокруг него, кормила вкусным обедом, гладила по голове и называла умницей. Миша же, казалось, был, по прежнему погружен в свою гистологию.
Как-то я встретил Исаака на улице. Выдал ему обычную дозу израильских приветствий: "Шалом. Ма нишма?" и спросил как здоровье супруги.
- Слава богу, - ответил Исаак, - Миша вылечил. Старик профессор в
Москве не смог, а ему удалось.
- Да, Миша не ординарный врач, - сказал я.
- Гиппократ, - добавил с уважением Исаак.
2. Холодильник “Silber - line”
- Вот оно еврейское государство, - начал Фима сквалыжным тоном, размачивая мацу в курином бульоне, - целую неделю в Тель - Авиве нельзя купить хлеба....
- Можно.
- Где?
- В Старом Яффо, у арабов, - сказал я, - а, вообще, кушая мацу, ты вспоминаешь, как наши предки покончили с рабством.
- Чепуха, - пробурчал Фима, - все мы рабы своих привычек.
Он появился здесь недавно и еще не научился вдыхать витающую в воздухе дурманящую смесь мистического и рационального. Танах не помещался на гладко оструганных полках марксистко - ленинской философии прочно смонтированных в его черепе.
Это была картина достойная кисти Казимира Малевича - хасид весь в черном, от шляпы и до подметок, стоял перед гигантским белым холодильником “Silber - line”, который Фима купил у него за пятьсот шекелей.
- Где сабаль? - спросил хасид.
- Эли! - крикнул я вниз, в лестничный проем. Появился серьезный Эли, тельавивский муравей. Он был на тринадцать сантиметров ниже холодильника. Эли повернулся спиной к гиганту, нагнулся и уперся руками в полусогнутые колени, образуя жесткую конструкцию. На элиной спине покоился “козел”, цепляясь “рогами” за его плечи. На “козел”, кряхтя от напряжения, мы втроем положили эту фабрику холода. Эли разогнул колени, обхватил холодильник руками и медленно начал спускаться по лестнице спиной вперед, осторожно ощупывая ногами ступеньки. Во дворе он подошел к своему грузовичку и, наклонившись, положил верхнюю часть холодильника на дно кузова, затем протолкнул его дальше. Мы уселись в кабину, а Фима устроился в кузове, образуя со своей покупкой неразрывную композицию, и грузовичок покатил по улицам Тель - Авива.
Мы ехали вдоль набережной. Cправа в жарком мареве колыхалось море, гладя раскаленный песок плавными движениями волн, слева, где недавно был еще пустырь, теперь возвышался комплекс гостиницы “Дан”.
- Нравится, - спросил Эли.
Я кивнул.
- Эрец Исраэль - самое динамичное государство в мире, - убежденно сказал Эли, - Терпение, и все будет в порядке. Здесь все устраиваются.
Я недоверчиво усмехнулся.
- Смотри. Мой папа был почтальон и зарабатывал на жизнь ногами, я спиной, а мой сын уже головой.
- Ученый?
- В какой-то мере. Держит на лбу перш в цирковом аттракционе “Три Давида три”, гастроли по всей Европе.
На этот раз дверь нам открыла старушка легкая, как белый мотылек.
- Кто из моих сыновей продал вам холодильник? - спросила она, когда мы объяснили ей цель своего визита.
- Хасид.
- Они все хасиды. Он, что не рассказал вам об особенностях этого аппарата?
- Он был разговорчив, как книжный шкаф, - сказал Фима.
- Ну, тогда это Яаков. Пейте, - она налила нам холодный грейпфрутовый сок, - Сегодня хамсин, жара выматывает. Этот аппарат работает только тогда, когда он обращен лицом в сторону Иерусалима.
- А? - Фима сел на стул.
- Да, да,- подтвердила старушка, - Когда он стоял вот здесь, - она пробежала по салону и встала в угол, прижавшись спиной к стене, - он не работал. А когда его переставили сюда, - она перебежала в другое место, - он заработал, как часы. Иерусалим там, имейте в виду, - она показала направление рукой, - Постойте, сколько лет он работал, - она задумалась, - Он появился у нас во время...
- Авраама, - вырвалось у меня.
- Верно! - просияла старушка. Во время свадьбы Аврама и Сары...
Бац! - кружка выпала из фиминых рук и покатилась по каменному полу.
... - а теперь их сын Моня уже заканчивает университет.
Вернувшись в фимину каморку, мы развернули холодильник лицом к Иерусалиму и, старикан плотоядно заурчал и затрясся, как в лихорадке. Все это противоречило жизненному опыту бывшего члена партии и бывшего редактора районной газеты “Ленинская кузница”.
- Вещь в себе, - все же буркнул несгибаемый материалист Фима, ибо теперь в холодильник нельзя было проникнуть так, как он стоял дверкой в угол.
- Но просунуть руку ты все же можешь, - сказал я.
- Могу, но арбуз я туда уже не положу, - заметил он с легкой грустинкой.
Холодильник проурчал неделю и смолк. Фимины продукты протухли. Мы снова пошли к хасиду.
- Ты продал мне негодный холодильник, - произнес Фима, прижимая руку к левой стороне груди. Когда он волновался у него начиналась тахикардия.
- Послушайте, ребе, - обратился Яаков к портрету старца, висящему на стене, - за пятьсот шекелей этот человек требует пожизненной гарантии.
Старец смотрел на нас укоризненно, словно говоря:
“Что, уже за пятьсот? М-да..., а, впрочем, возлюби ближнего, как самого себя.”
- Ладно, - неожиданно произнес Яаков, - Пришлю врача, заменит сердце.
Фима побледнел.
- За мой счет, - поспешно добавил Яаков, - заметив реакцию клиента.
- Поставит новый компрессор, - шепнул я Фиме, - Эзопов язык.
- Вот где у меня иностранные языки, - взорвался Фима, хлопая себя ладонью по жилистой шее, - сначала иврит, потом английский, а теперь еще эзопов....
На другой день пришел мастер араб, маленький чернявый человечек с сумкой и новым агрегатом под мышкой. Он извлек из сумки и разложил на полу свои хирургические инструменты. Фима поцокал языком, выражая восхищение техническому оснащению, и заискивающе заглянул в глаза профессионала:
- Будет работать?
- Надеюсь, аллах велик, - уклончиво ответил тот, отводя взгляд, - но, адони, холодильник следует повернуть так.
- Как, - спросил Фима.
- Лицом к Мекке, иначе я не ручаюсь за работу его чрева.
3. У зеленой черты
- Эйн рикуз. Нимас ли!** - воскликнула моя амазонка и, отбросив кисти и заляпанный красками халат, плюхнулась на сиденье своего старенького "пежо", забрав с собой свою натуру, то есть меня. Мы уносились вдоль шоссе туда, куда пристально смотрели ее серые глаза, при этом левой рукой она лихо крутила штурвал, а ее правая ладонь сжимала мою. Наконец-то закончилась необычайно холодная и дождливая зима, какую старожилы не помнили последних пятьдесят лет, когда во время дождя по шоссе несся поток заливающий салоны легковых автомобилей, а в Иерусалиме не раз выпадал снег и от его мягкого напора трещали и ломались деревья, гибли цветущие земляничные поля. Снег доставлял радость только детям. Теперь, в конце февраля, земля Израиля сочилась водой, потела и плакала, но это были радостные слезы полноводья.
Мы часто совершали такие спонтанные, резкие как выстрел, поездки и однажды оказались за “зеленой чертой”*** у подножья горы Гризим. Мы вышли из машины и сели за столик придорожного кафе. Над нами, не шевелясь, висели резные листья винограда, а перед нами метрах в десяти возвышался обрыв горы весь испещренный серебряными струйками воды, которые стекали с него и, далее, извивались у нас под ногами, упрятанные в желоба, вырезаные в бетонном полу кафе. Вода звенела, журчала и капала, и под ее аккомпанемент мы заказали салат и кофе. Мы были в кафе совершенно одни и хозяин, пожилой араб, уселся за соседний столик с явным намерением поговорить.
- Плохие времена, - сообщил он, невесело улыбаясь, - Интифада. Нет
посетителей. Раньше сюда приезжали люди, даже из Тель - Авива,
посидеть в прохладе, послушать звучание струй.... Сейчас они боятся
интифады, а я теряю заработок.
- Летом тоже так стекает с обрыва вода? - спросил я, переводя стрелку
разговора на другие рельсы.
- Нет, только весной. Гора сложена пористым известняком, зимой,
когда идут дожди, она накапливает влагу, а весной вода достигает
подошвы горы и бьет с обрыва родничками и поит нас во славу
Аллаха.
- В юрский период эта земля была дном океана, - вдруг сказала
моя амазонка, а то, что она знает, она никогда не утаит.
- То был лучший период в ее истории, сударыня, - проворчал хозяин
и пошел наливать нам кофе.
Подобное мы уже видели недавно на обрывистом берегу Мертвого моря, двигаясь на верном "пежо" от Кумранских пещер в сторону кибуца Эйн - Геди. Вся вертикальная плоскость, образующая огромный четырехсот метровый обрыв, исторгала из себя безчисленное множество водопадов и водопадиков. Это изливалась в Мертвое море вода, которая месяц назад обрушилась с небес на Иерусалим и Вифлеем. Обычно вызженная, коричневая, цвета изюма почва обрыва покрывалась теперь, как плесенью, пятнами зеленой травы, а у его подножья цвели тюльпаны и маки.
На этот раз мы также мчались за зеленую черту в Калькилию, имея цель посетить местный рынок и осмотреть мечеть шестнадцатого века, конечно только снаружи. За Кфар - Сабой, на автобусной остановке одиноко голосовал солдатик с автоматом "галиль" на плече. Длинный ствол автомата доставал ему до колен. У его ног стоял объемистый солдатский баул. Мы остановились.
- Куда? - спросила она, опустив боковое стекло.
- До поста, до “ зеленой черты” у Калькилии, сударыня, - ответил он.
- Садись, поедем, - сказала она.
По акценту я понял, что он из Союза. На брезентовом боку баула я прочитал его фамилию "Попов", написанную чернилами.
- Довольно странная фамилия для еврея, не правда ли? - спросил я по русски.
- Мой отец русский, - ответил он.
- Откуда приехали?
- Из Риги.
- Где там жил? - спросила она на иврите.
Я знал, что при слове "Рига" она оживится и подключится к разговору.
К этому городу у нее было особое, нежное отношение. Ее отец, штурман и рыбак прибыл из Риги в Израиль в 1933 году, а все родственники, что остались там, погибли в местном гетто.
- На бульваре Райниса, - ответил он.
- Родители работают? - спросила она.
- Мама работает продавщицей.
- А отец?
- Он умер.
- Извини. Мир его праху, - сказала она поспешно.
- Есть сестра, брат?
- Сестра, она школьница.
- Давно вы приехали?
- Три года назад.
- Что вас подвигло? - спросил я.
- Дедушка испугался антисемитов.
Разговор пестепенно затухал и я задремал убаюканый ритмичным покачиванием автомобиля. Вдруг раздался визг тормозов и машина резко остановилась. Я знал ее отношение к ползающим по дороге земным гадам. Обычно она неожиданно останавливается, выбегает из машины и заботливо переносит, например, черепаху подальше от проезжей части, чтобы кто-нибудь менее осторожный не раздавил ее. На этот раз она терпеливо ждала, когда дорогу переползет толстая ленивая змея. Я стряхнул с себя дремоту и огляделся. Справа от пустынного шоссе и до гор на горизонте раскинулся сплошной ковер из ирисов и маков. Посередине этого ковра расположился небольшой виноградник. Лоза обвивала проволочные дуги, образуя сумрачный шалаш.
- Вот место, - сказал я, - где Адам познал Еву, - здесь идеально
заниматься любовью.
- Я готова.
- Это просто досужие размышления, навеянные библейской природой
и присутствием змея, - поспешно заметил я.
- Нет, я хочу сейчас.
Я показал глазами на заднее сиденье. Солдатик спал, обхватив свой неуклюжий автомат, магазин торчал у него из кармана. Струйка слюны
намочила уголок его рта.
- Мальчик, - сказала она, - мы не поедем в Калькилию, здесь свернем
на проселок. Выходи, поймаешь следующий автомобиль.
- Спасибо, сударыня, - сказал солдатик и с недовольной миной на
лице вылез из салона, подхватив автомат и свою походную сумку.
"Пежо" заскрипев повышенной передачей, качаясь с боку на бок, пополз по проселку. Внезапно она остановила машину, схватила наш пакет с сэндвичами и подбежала к солдатику, сунув пакет ему в руки, она также быстро вернулась обратно. Час назад, в пароксизме легкого голода я торопливо сооружал эти сэндвичи. Извлекал из рассола брынзу, заворачивал ее в зеленые листья хасы и помещал между ломтями хлеба, предвкушая, как мы на лесной опушке рухнем в пахучую траву, будем жевать сэндвичи, пить грейпфрутовый сок и безмятежно внимать стрекотанию настырных кузнечиков. Но, увы.... В ответ на мой укоризненный взгляд, она просто положила ладонь мне на руку и слегка сжала ее. Этого было достаточно. Я оглянулся и увидел, как солдатика подхватила мышиного цвета "субару".
- Ну вот, - сказал я, - он ждал недолго.
Мы еще не успели подъехать к винограднику, как со стороны шоссе донесся взрыв.
- Мина, - сказала она бледнея.
Я удивленно посмотрел на нее.
- Здесь все возможно. Поехали туда, - сказала она быстро и начала
круто разворачивать "пежо".
На шоссе в сотне метров от нас, уткнувшись мотором в асфальт
стояло мышиного цвета "субару". Дверца оторваная взрывом валялась
рядом с автомобилем. Не было одного переднего колеса. В воздухе висел противный запах сгоревшей взрывчатки. Мертвый человек сидел за
рулем. Вся нижняя половина его тела была раздроблена взрывом. Пол
в салоне и приборная доска были измазаны его кровью и внутренними
органами. За передним сиденьем стоял баул солдата Попова, тут же валялся автомат, но его самого не было видно. Вдруг мы услышали стон, обежали вокруг "субару" и увидели, как подальше от машины пытается уползти человек, опираясь окровавленными ладонями об асфальт и волоча за собой перебитые ноги. Это был солдат Попов. На теплом, черном асфальте остался четкий след кровавой пятерни.
"Рука Хамаса." - мелькнуло у меня в голове.
- Ты чего стоишь? - крикнула она, подбегая к солдату. - Давай нож.
Я метнулся к "пежо", вынул из "бардачка" нож и подал ей. Она ловко
распорола ему штанины и мы увидели, что обе ноги у него сломаны
выше голеностопных суставов. На левой ноге кость пронзила кожу и оттуда вытекала струйка крови. Больше повреждений у него не было.
Лицо, руки и одежда были забрызганы кровью соседа. Я откинул спинку переднего сиденья. Вдвоем мы бережно уложили солдата на получившуюся плоскость. Она села за руль и сказала сама себе:
- Больница "Меир" в Кфар - Сабе ближе всего....
- Мой автомат, сударыня.... - прошептал Попов.
Я подбежал к "субару" и забрал его автомат и сумку. Мы плавно тронулись с места. Она напряженно смотрела на дорогу, стараясь вести
автомобиль осторожно, но в то же время быстро.
- Кто-то из нас двоих родился в рубашке, - заметил я.
- Ты, - сказала она, не отрывая взгляда от дороги.
Я промолчал, хотя теперь думаю, что она была не права.
Тель - Авив, октябрь 1993 г.
* Сасон (иврит, сленг) – работяга (с оттенком иронии).
** Эйн рикуз. Нимас ли! (иврит) – Нет концентрации. Мне надоело!
*** ”Зеленая черта” – линия, отделяющая Израиль от палестинских территорий.