Город рвал ветер. Рвал безумно, ежесекундно меняя направление, пронизывая холодом все, до чего мог добраться.
В старом, сталинского времени, доме на балконе стоял человек и курил. Наверное у него было задумчивое лицо и туманный взгляд, но в ночи такие нюансы не видны.
Темнота всегда внушала людям скорее страх, чем покой. В этом она была похожа на последний холод в этом году.
Почему-то неспешно идущий по вымершему городу человек был уверен, что такого холода в этом году уже не будет.
Ветер трепал волосы, хватал за края расстегнутую куртку.
В одинокой фигуре было что-то породнившее его с озверевшей стихией. Может дело было в спокойных, размеренных движениях, а может в неясной улыбке, блуждающей по лице, в его глазах, блуждающих по пустынным улицам.
Люди, в припаркованной на обочине машине, проводили невысокую фигуру взглядом. В их глазах застыл страх перед стихией или может это было довольство небольшим уютом, смешанное с непониманием.
Ему было всеравно. Он наслаждался холодом, пронизывающим его тело насквозь, темнотой, захватившей ночной город. В умении наслаждаться тем, от чего большенство удовольствия не получает, есть определенный шарм.
Холод будоражил душу до трепета, почти до детского восторга. Холод был родным, как человеческое тепло. Темнота возраждала в старом городе таинственные образы, а ветер неясным шепотом оживлял неподвижные тени.
По московским улицам шел кадаф.