Исполинские, выкрашенные в белый цвет колонны, подпирающие впечатляющей высоты потолок. Длинные ряды темных деревянных скамеек. Орган, размещенный так высоко, что кажется, делали его вовсе не для людей, что остаются со всеми своими печалями где-то далеко внизу. На полу, возле каменной чаши, отпечаток ноги – то ли шутка строителей, то ли, как гласит местная легенда, след самого нечистого, ступившего однажды в бесконечной наглости своей на освящённую землю. Статуи святых. Расписной алтарь. А над алтарем - распятие. Огромное, деревянное, сделанное со всем вниманием к деталям. Оно висит на цепях, словно подчеркивая полную безысходность для поникшей фигуры.
Если смотреть от алтаря скамейки сливаются в единую темную массу. В переднем ряду, сгорбившись и опершись руками на трость, сидит старик. Седая борода его ниспадает на грудь. В мутных глазах, почти скрытых за густыми серыми бровями и тяжелыми веками, кажется, навеки застыла вселенская печаль. Ботинки его истоптаны, а заплатанные одежды почернели от грязи. Не решаясь поднять взгляд на деревянную скульптуру, он сидит, глядя в пол. Губы его шевелятся, словно силясь что-то произнести, но не в силах вымолвить ни слова.
Входные двери отворились, и в церковь вошла группа людей. С интересом глядя по сторонам, в конце процессии шагал мальчик, на вид лет восьми от роду. Курносый, голубоглазый, с желтыми кудрями и необычно чистым и светлым лицом. Заметив старика, он вприпрыжку побежал к алтарю, по пути легкомысленно наступив в отпечаток стопы на полу. А добежав, плюхнулся на скамейку рядом со стариком.
- Эффектно. Но не эффективно, - мальчик кивнул на распятие.
Старик промолчал.
- Ибо даже ради хлеба небесного пойдут сотни тысяч, то что станет с миллионами остальных, - мальчик тряхнул головой. – Прибили, чтобы не мозолил взгляд, и забыли…
- Уйди, - попросил старик.
Мальчик посмотрел на него с веселым удивлением:
- Куда же я пойду? Не, с тобой интереснее…
- Оставь меня в покое. Пожалуйста. Прошу.
- И что самое удивительное, - мальчик болтал ногами. - Сын-то, по всей видимости, добрее отца вышел… Очень уж Отец карать любит, а Сын, - мальчик взял паузу. - Прощать.
Глаза старца увлажнились.
- Как думаешь, сколько тебе ещё предстоит ждать? – спросил мальчик таким тоном, будто осведомлялся о погоде на завтра.
Старец вздохнул.
- Я говорил тебе, - мальчик заёрзал, - ты напрасно ждёшь. Они там все, - мальчик кивнул на потолок. - больно… Важные очень. А главный - тот еще фрукт. Обидчив как… как ребёнок. Ты так целую вечность будешь дожидаться. Того и гляди, род людской переживёшь.
Солёная капля, сорвавшаяся с носа старика, разбилась об пол.
Мальчик потянулся к самому его уху и с яростным убеждением сказал:
- Пойдём со мной. Ну, пойдём же, давай. Возьми собственную судьбу в свои руки!
- В свои или в твои?
Мальчик с оскорблённым видом отодвинулся от него.
- В отличие от некоторых, - обиженно отчеканил он. - Я уважаю свободную волю. Не хочешь – как хочешь. Но учти – за тобой сейчас придут…
На лице старика промелькнула тень беспокойства.
- Знаешь, я сам порой прихожу в удивление от их методов… - мальчик с преувеличенным интересом рассматривал свои ногти.
- Ты же их и создал… - просипел старик.
- Не-а, - мальчик повертел пальцем перед лицом старика. - Я могу лишь указать путь, а идти по нему или нет – каждый решает сам… Свободная воля, опять же…
Он встал.
- Точно не хочешь? Ну, смотри… У тебя осталось совсем немного времени… Кстати, насчёт любви к свободе, - он обернулся и показал пальцем на крест. – В этом мы с ним схожи.
Мальчик ушёл, а старец продолжал сидеть и бормотать, пока на его плечо не опустилась тяжелая мозолистая рука.
…он трясся в кузове, в толчее такого же сброда, каким считался и сам. В этот раз к сброду было велено причислять преступников, цыган, евреев... И бродяг.
В тесноте битком набитого "сбродом" крытого брезентом кузова было трудно дышать, а каждый поворот, когда массу людей разом начинали прижимать к одному из бортов, превращался в настоящее испытание на крепость ребер. Сидящие вдоль бортов у выхода солдаты курили, обсуждали вчерашний боксёрский матч и брезгливо тыкали стволами винтовок в сторону арестантов, если кто-то из них вдруг оказывался ближе, чем на пару шагов. Иногда порыв ветра поднимал брезентовый полог и тогда можно было увидеть кабину точно такого же грузовика позади.
Грузовики проехали последний поворот и остановились. Конвоиры отворотили брезент, откинули борт, спрыгнули на землю. Команда: “На выход!”. Лай собак. Земля тяжело ударялась в подошвы изношенных ботинок. Слабые ноги подламывались, в лицо летела и била с размаху по щеке земля. Как там было? Подставь вторую? Его рывком подняли и швырнули в слабо шевелящуюся, воняющую потом и страхом колонну. Рядом выгрузили арестованных ещё из трёх грузовиков. Впереди виднелись открытые решётчатые ворота, на створке которых отчетливо, словно огненной вязью на черном фоне, проступает надпись “Труд делает свободным”…
… четырнадцатого числа весеннего месяца нисана духота стала воистину невыносимой. Трудолюбивый гончар решил даже не работать днем, что обычно он позволял себе лишь по субботам или во время родов у жены. Ну, или восстаний, которые все равно подавлялись в зародыше. Впрочем, происходящие на днях волнения как раз могли быть предвестниками очередного бунта.
Он встал из-за стола, отмыл руки, ополоснул лицо. Легче не стало. Жара продолжала липнуть к телу густыми каплями солёного пота. Борьба… Один только мятеж маккавеев служил наглядным уроком, что случается с теми, кто поднимается против Рима. Владычество чужеземцев было ненавистно, но правили бы ли они сейчас народом израилевым, если бы на то не было воли господней? Кулаки ремесленника сжались. Ибо бунт против Рима прочно ассоциировался у него с его младшим сыном, от которого ремесленник отказался, стоило отроку вступить в ряды зелотов.
Пробежавший под окном глашатай, маленький мальчишка со светлыми волосами и ангельским личиком, возвестил о том, что схвачен царь…
Пробежавший под окном мальчишка-глашатай возвестил о том, что схвачен царь…
… со старыми, ставшими уже практически родными одеждами пришлось расстаться. С вещами… Он давно уже ничего не имел. Подъёмы, построения, работа, построения, муштра, работа, построения, побои, капо, бессонные ночи, клопы и вши… И бесконечно много страданий вокруг… Дни и ночи слились в сплошную серую полосу. Он думал, что будет в состоянии стерпеть всё. По части страданий, зачастую добровольных, у старика имелся богатый опыт. Голод тоже не был в новинку. Тело его превратилось в обтянутый жёлтой кожей скелет, но, тем не менее, не спешило умирать.
Из арестантов, что ехали с ним в грузовике, он давно остался единственным выжившим…
… не успело солнце достигнуть своего пика, как мимо лавки проскакал на пегой лошади стройный, светловолосый красавец со сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще. Судя по одежде, командующий целым легионом. Легат.
Следом за ним в полном составе проследовала центурия. Словно готовясь к бою, хотя никакого врага поблизости от города не было, солдаты несли тяжелые щиты-скутумы. Над округлыми шлемами сверкали острыми жалами пилумы.
Гончар закашлялся от поднятой солдатскими калигами пыли.
Дело было ясное – идут оцеплять лысую гору. Рёв тысячи глоток донёсся со стороны дворца: толпа неистовствовала, узрев почти привычное чудо: человек, уже извиваясь в лапах смерти, вдруг вырвался из её объятий! Интересно, кого на этот раз миновала чаша? Как знать, может, осуждённых проведут сегодня как раз этой дорогой. Хоть какое-то развлечение в невыносимо жаркий день…
… они стояли час. Второй. Третий. Четвёртый... Дождь то накрапывал, то прятался где-то в сизых тучах. Сотни людей, выстроенные на большой утоптанной площадке прямо под открытым, холодным октябрьским небом.
«Не переговариваться!» «Не передавать вещи!» «Не падать!»
Всего-то и делов – просто стоять на месте… Но примитивные методы порой самые эффективные.
Капо прогуливались между рядами, приглядывая за порядком. Было в них что-то от гончих собак, от хищников, выискивающих добычу.
Старик уже давно не чувствовал ног. Так и тянуло по привычке запустить пальцы в бороду. Вот только бороды его тоже лишили.
Почему-то из всех лишений, с которыми он столкнулся в последнее время, это казалось ему самым тягостным…
… “Отпущен Варрава! В честь праздника Пасхи прокуратор даровал помилование Варраве!”, - пробегавший мальчишка-глашатай, весело доносил на арамейском и греческом весть до тех, у кого хватило благоразумия не принимать участие в давке у дворца Ирода Великого.
Гончар нахмурил брови. Если отпустили зелота, убийцу, то кого же казнят тогда?
… «Подъём! На выход, вещей не брать! В колонну по одному! К душевым – раз-два! Стоять! Две минуты на то, чтобы снять одежду! Пока будете мыться, её подвергнут дезинфекции! В колонну по одному, каждый получает мыло и проходит!»
Главное - стараться не думать о том, из чего сделано мыло… Людей, хотя каких там людей – уже почти что призраков, теней, блеклых подобий человека – набилось в квадратном помещении с низким потолком до отказа. Становилось ещё теснее, чем тогда, в грузовике, пусть каждый по отдельности и стал занимать меньше места. Стены и пол облицованы плиткой. Металлическая дверь хлопнула за спиной. Напротив неё – такая же. Конвейерное производство. Становится дурно…
… не прошло и часа, как процессия подошла к лавке. Первыми прошли два легионера с копьями наперевес. За ними, под конвоем стражников, шёл… Он.
Гончар присвистнул. Очередной мессия, самопровозглашённый сын Давидов, самозваный царь… Сколько таких было… Впрочем, таких, как он, которые вместо призывов к восстанию предпочитают говорить долгие и странные речи, как раз и не было. В течение недели он стал главной отдушиной Ершалаимских зевак. Юродивый, имеющий, впрочем, сплочённую и разношёрстную группу поклонников.
Не похоже, что ему это помогло.
Выглядел он не лучшим образом. Старый голубой хитон разорван в нескольких местах. Левый глаз заплыл. По лицу стекают капли крови. На голове - венок из веток шипастого кустарника. Фантазии добровольных палачей на большее не хватило.
"Откуда у него силы нести на себе крест?", - подумал гончар.
Силы осуждённого действительно были на исходе: споткнувшись, он повалился на землю. Стража, не произнося ни слова, ибо с приговоренным разговаривать запрещено, подняли его и вновь возложили ему крест на плечи.
Юродивый, сгорбившись под ношей, встретился взглядом с ремесленником.
- Иди же, чего медлишь? – подмигнул ему гончар.
- Я… Могу… Медлить, - с трудом сипло выговаривая слова, произнёс «царь». - Но труднее будет медлить тебе, ожидая моего прихода.
Ремесленник расхохотался:
- Иди, а то опоздаешь.
- Я… Пойду, но и ты будешь меня… - конвоир легко ударил юродивого древком копья, и осуждённый, сморщившись от боли, медленно и тяжело пошёл вперёд.
- Ждать…
Последнее слово не услышал никто, кроме их двоих и юного глашатая, стоявшего рядом.
А процессия шла дальше. За юродивым проследовали под конвоем ещё двое осуждённых, затем - повозка, нагруженная веревками, лопатами, ведрами и топорами. На ней ехали палачи. В конце процессии шли солдаты, за ними следовала толпа любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище. К ним примкнули и богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост процессии…
… те немногие, у кого ещё оставались силы, ещё колотили в закрытые двери. Заключённые один за другим валились на пол, захлёбываясь пеной и сотрясаясь в судорогах. Исхудалые грудные клетки расширялись в приступе удушья, инстинктивно пытаясь поймать побольше воздуха вдыхая при этом не жизнь, а смерть.
Когда открыли вентиль, старик сел на корточки и закрыл глаза и уши. Он кричал. Лишь бы только не слышать. Не слышать…
Две минуты показались дольше, чем две тысячи лет.
Наконец, он почувствовал, что кто-то взял его за подбородок и решился открыть глаза. Перед ним стоял светловолосый и голубоглазый курносый мальчик в аккуратном жакете.
- Ну и зачем? – протянул он. – Чего ради? Многого добился?
Старик молчал.
- Мученичеством да вымолим прощение? – едко сказал мальчик. – Страданиями да искупим вину … Это не ты у него должен прощения просить, а он, - мальчик обвёл рукой усыпанное трупами помещение. – Перед ними!
Старец тяжело вздохнул. Едкий цианид не причинял ему вреда.
- Всё ещё веришь в милость его?
Тишина.
- В уповании смысла нет, коль в ответ равнодушие, - в глазах мальчика выступили слёзы. - Я предлагаю тебе, - он положил руки старику на плечо, - в последний раз: пойдём со мной!
Старик убрал руку мальчика с плеча и, печально улыбнувшись, покачал головой.
- Если они найдут тебя здесь, - обеспокоенно прошептал мальчик, - представляешь, что будет? Станет только хуже… Пойдём…
Старик в очередной раз покачал головой.
Внезапно мальчик вскинул голову и напрягся. Старик непонимающе разглядывал потолок, тщетно пытаясь увидеть, что так насторожило собеседника. Лишь лёгкий, непонятно откуда взявшийся сквознячок прошёлся по седым волосам старца, неся очищение и покой.
Газ откачали. Трупы перенесли в следующую комнату, где и сожгли. Заключённые были настолько худы, что в печь помещалось за раз сразу несколько тел – если складывать штабелями.
Опостылевшая рутина продолжалась.