Все что осталось

ВСЕ ЧТО ОСТАЛОСЬ

"Полжизни прошло, теперь не вырвешься.
Тысячеглаз надсмотрщик, фонари,
фонари, фонари…
Я в плену.
Нет мне выкупа.
Оковала земля окаянная.
Я бы всех в любви моей выкупал,
да в дома обнесен океан ее."
Маяковский

Не надо трогать время. Человеку всегда хочется одного и того же в какой бы костюм он не был одет, на каком бы языке не говорил, как бы его не звали, он хочет быть счастливим. Сколько существует рецептов счастья! Сколько
формулировок! Одни его ищут в наслаждении, другие в по­давлении желаний. Одни стремятся повелевать, другие под­чиняются. Одни отдают, другие забирают. А счастливы только дети и блаженные, потому что не думают о счастье.
Мальчику показывали на бездонное пространство над голо­вой и говорили: "небо", на стремительный поток воды среди камней и говорили: "река", на вздыбленную, изумрудную от зелени землю и говорили: "горы". А он повторял: "небо, река, горы", постигая смысл новых слов. Отец называл все деревья по именам. "Каштаны, дубы, тополя. А эти, - он басил в самое ухо, словно по секрету, - долгожители тисы. Лес сменится по нескольку раз, и лишь они останутся на месте чуждые мимолетности лет. И то же небо будет над ними. И те жe горы  вокруг. И та же река внизу серебриться тонкою лентой. И такому же мальчику будут снова рассказывать об этом, словно все народилось заново и только ради него."
Он редко вспоминал отца. Самое страшное событие детства его скоропостижная смерть. Оно вытесняло остальные:  скупые, полузабытые. В сущности отец был малопримечательным челове-ком, хотя и наделенным от природы силой, смекалкой, выносливостью. В заботах о достатке семьи большую часть времени он проводил на службе, доходов от которой едва хватало на скромную, уединенную жизнь. По вечерам, закончив дела,
подолгу просматривал журналы, а то, сидя на веранде, распевал на весь двор любимые песни или рассказывал что-нибудь незначительное. Время тянулосв медленно, однообразно. Порой он казался странным, скучным, но с ним было по-особенному
хорошо, спокойно, уверенно. И что-то неосознанное, подлинное уходило из жизни вместе с отцом. Безболезненно, незатно, так и не успев окрепнуть и определиться.
— Если бы мы остались среди природы и простых людей, наверняка, все сложилось иначе, - словно в ответ украдкой наблюдавшей за ним матери сказал он. - Д бы быстро остепенился: учил детей, строил дома или как отец растил лес.
— И к тому ке не избегал нас месяцами, - добавила старшая сестра - зачинщица семейного переселения, -Живем будто в разных городах.
— Вот именно, л все променял на скандальную славу.
— А нас на чужих людей.
— Перестань, - мать предусмотрительно вмешалась, дети ее так похожи друг на друга. Громкоголосые, резкие, одиноко старящиеся максималисты. Вздохнув добавила: - У каждого свой путь. Твой брат и так нас не забывает не смотря на свою занятость. Надо быть благодарными ему и за это.
— Ну что вы, мама.
Неуравновешенный характер причинял ему массу хлопот. Ссориться и портить отношения он мог безоглядно, нисколько не заботясь о последствиях. И только здесь при матери всегда строгой и собранной, он избегал скандалов и разговоров провоцирующих их.
— Мама, давайте к лету сниму для вас дачу за городом, -переменил он поспешно щекотливую для всех них тему.
— Излишнее беспокойство, сынок.
— Так в четырех стенах недолго и зачахнуть.
— Полно тебе. Много ли требуется человеку в моем возрасте, - она помедлила. - Сам-то выглядишь плохо. Вымотался?
Мать притянула к себе его голову. Опустила пальцы в седеющую шевелюру. Последний в роду. Наследник, и нем ее ожидания, мечты. В нем оправдание посредственной жизни целого ряда поколений беззвестных, канувших в лету или -тихо живущих поныне сородичей. Медленно и осторожно по-гладила по голове. Точно так она когда-то перебирала волосы маленькому мальчику, доверчиво припадавшему к ее груди. Мгновение мчатся. Меняется мир. А впечатление, словно замерло время. Ровное дыхание. Стук близкого сердцa. И кажется вовсе не было между ними бесконечных разлук, отчужденности и непонимания. Старая, бедная мама. Ее платье, ее руки хранили запах детства.
"В том,что умираю, не вините никого..." Ну вот. Выводил первую фразу. Избитую, затасканную, неизвестно кем сочиненную. Всем знакомый, заранее заготовленный трафарет. Отгоняя навязчивые мысли о матери, писал почти не задумываясь. Отсутствие чувств, размытый смысл, убогость языка лишали записку значительности. Он бы, вообще, предпочел обойтись без объяснений, если бы можно было иначе уменьшить количество домыслов. Да и как объяснить состояние при котором то что важно вчера предательски обесценивается, и в душу вкрадывается пустота. Ничего не вернуть, нечего не поправить. Ослабевающая сила инерции. Все в прошлом: непомерные амбиции, тщеславие, самонадеянность. Стремление прославиться любой ценой. Игра на публику. Бредовые идеи воспринятые вполне серьезно. Изматывающий ритм жизни и необходимость постоянно доказывать собственную состоятельность. Доказывать чем придется: стихами, плакатами, статьями, связями с влиятельными людьми, а то и просто cилой глотки, хватки, энергии. Как нельзя лучше подходила для этого его броская внешность. Высокий рост. Крепкое сложение. Твердая посадка головы. Уничтожающая ухмылка грубо очерченных губ. Тяжелый взгляд из под лобья. Лицо красивое, неподвижное. Оно нравилось и отпугивало одновременно.
— Значит так. Усваивайте. Великая ломка начата нами во всех областях красоты во имя искусства будущего. Выступающие против нас, да и вообще против крайних новаторов, вооружаются единственным имеющимся, у каждого обыватела орудием - здравым смыслом.
Он выглядел неуязвимым. Сильный голос, выразительный жест руки рассекающей воздух, прямолинейность отточенных фраз. Четко, резко, напористо. Ни тени растерянности, смущения или страха перед воображаемым оппонентом. Он научится удерживать инициативу. Он заставит считаться с собой. К черту застенчивость, осторожность, манеры парализующие волю и мощь. Ничто не должно подавлять боевого задора. Нужно быть готовым высказаться до конца в любой обстановке. Изо дня в день он совершенствовал мимику и дикцию, без устали повторяя перед зеркалом заученный текст.
— Да вы никак кокетник, - застав его как-то за этим занятием пошутила хозяйка, в квартире которой снимал он комнату.
— Когда заходите - стучать надо.
— Разумеется, но только не ногами.
Она принесла чай и в придачу к нему щедрую закуску.
— Что ж, это обстоятельство вас прощает, - он сгреб со стола кучу литературных журналов. - в последнем номере мое напечатали. Хотите почитать?
— Так к вашим стихам не известно с какого бока подступиться. Переломали строки, как ребра человеку, и хвастаете.
— Зато звучит впечатляюще.
— Без всякого сомнения. Только как быть с таким понятием как гармония?
— Да плевать на нее. Вы посмотрите вокруг - что творится.
— Однако эстетика безобразного усугубляет удручающее воздействие действительности.
— Вот именно, правда нелицеприятна, но без нее можно задохнуться в дурмане грез. Меня не привлекает участь наркомана.
— Ах, перестанъте. Негативный взгляд на мир выхолащивает личность, доведенный до отчаянья человек инстинктивно тянется к прекрасному. Ведь искусство это ничто иное, как попытка сохранить душевное равновесие под пресом жизни.
— Да что вы понимаете в этом, любезная, искусство - инструмент которым перекраивают мозги. Если же я делаю сие вызывающе откровенно, так это такой у меня характер. –
Он начинал горячиться, но  съеденный в считанные секунды бутерброд с колбасой благотворно повлиял на его настроение. Взявшись за следующий, более дружелюбно добавил: - Ну, а вообще, если предположить, что через некоторые срок вы станете вспоминать наше знакомство как исторический момент биографии, я перестану казаться таким непривлекательным. Верно? Так что отпаивайте постояльца чайком, авось за то вам воздается.
Хозяйка восприняла прозвучавшую реплику за шутку и добродушно улыбнулась.
— Только меня на Олимпе не позабудьте.
— Разве возможно. В таких прекрасных чашках мне еще никто
чай не подавал.
— Вы что издеваетесь? - она задержала взгляд на дешевом без всяких затей фаянсе.
— Истинный крест! Просто замечательная посуда - по аппетиту. Не то что вычурные мензурки дистрофиков.
— В таком случае, берите на память.
— Не надо. Куда я ее возьму? Буду таскать с собой, разобью.
— Оставите у родных. Вы же говорили, у вас есть мать, сестры.
— Мы редко видимся. Если хочешь чего-то достичь, нужно отодвинуть на второй план личные отношения, семью, быт. Иначе засосет.
— Кто таькое вам сказал?
— Ну это очевидно. А за порыв ваш, спасибо.
Однако хозяйку отказ совсем не устраивал. Она тоже была из числа тех, кто привык доводить начатое до конца.
— Нет, так не пойдет, - возразила решительно. - Если чашку не заберете, значит определенно надо мной насмехаетесь.
— Да куда я ее дену?
— В таком случае, пусть остается у вас, - нашелся он наконец. - Когда все образуется, заберу.
Должно быть до сих пор пылится где-то невостребованный подарок. Пустяк. А вот вспомнилось, да еще в такой неподходящий момент. Давно имелось где жить, что есть, во что одеться. Признание, пусть не бесспорное, пришло при жизни. Он находился в центре событий, на пересечении мнений. К нему прислушивалось множество разных людей. Но разве это означало, что все устроилось? Чувствительный от природы он держался холодно, неприступно. Чтящий семейные традиции-не обзавелся семьей, до болезненности ревнивый делил возлюбленную с другими. И caмoe прискорбное, что винить в этом было некого. Он сам ставил себе задачи. Сам подбирал
для себя окружение и все за что брался, делал по собственной воле.
Неожиданный шум за дверью отвлек его. Домработница пустила кого-то в квартиру. Перевернув листок, прислушался к звукам. Быстрый, прыгающий шаг. Напрягся, припоминая, словно стихи по свойственной каждому ритмике. То-то. Неугомонный устроитель поэтических вечеров переступил порог комнаты.
— К вам можно?
— Не подходите близко. Заразитесь. - Нетерпеливо уставился на незванного визитера.
— Вы вчера сорвали выступление. Вас ждали больше часа.
— Почему же никто не напомнил?
— Разве? Накануне я лично звонил.
— Даже так. Впрочем, все может быть. Я был занят.
— Извините. Билеты проданы, творилось черт знает что. Бросились вас искать. Кто-то видел, как вы садились с дамой в машину. Скандал. Я, конечно, как мог уладил. Встречу пришлось перенести на более поздний срок. Вам следует уточнить дату, я, собственно, и пришел за этим.
— Выступать не стану.
— Как?
— Верните деньги. С упражнениями в остроумии и острословии покончено.
— Вы это серьезно?
— Не до шуток мне. Разве не видно в каком я состоянии.
Действительно, глаза запали, нос распух, голос сел. Только не в новость себя пересиливать. Осведомленный о том посетитель настаивал:
— Помилуйте, но это же не ответ. Через несколько дней хворь пройдет и можно с новыми силами впрячься в дело.
— Похоже вы ничего не поняли.
— Я-то как раз понял, неловкое положенье создастся.
— Меня это больше не интересует.
Тысячи километров исколесили они вдвоем за какими-то разговорами, услугами, пустяками. Администратор повернулся сутулой спиной. Маленький, тщедушный он останется жить. Останется с этой обидой.
— Послушайте, свяжитесь- со мной завтpa. Потолкуем.
Не очень-то легко осознавать, что видишь человека в последний раз. Что не смотря ни на что, жизнь будет идти своим чередом. О тебе погорюют, всплакнут, а затем смирятся и станут по-тихоньку стареть, угасать в повседневных заботах, не замечая новых морщин, седых волос, невесть откуда взявшейся сварливости. И даже та, которую боготворил, по прошествии лет изменится до неузнаваемости. Может быть и хорошо, что он не узнает ее такой, не станет свидетелем увядания, для него она навсегда останется молодой, красивой, желанной, такой же как в первые месяцы знакомства. Рыжеволосая, с алой помадой на губах, в багровом бархатном плытье - вся вызывающе яркая она была создана для восторга и наслаждения. Тепло ее тела передавалось на растоянии. От близости пошатывало. Набравшись смелости, заявил ей:
— Он тебя больше не любит.
— С чего ты взял?
— Так легко отпускают жен с молодыми мужчинами только те, кого любовь уже износила.
— Много ты понимаешь. Оставь свои дикие провинциальные понятия. Мы взрослые люди и знаем что делаем, ясно?
— Не сердись. Может быть мне показалось.
— Может быть... - Осознавая себя хозяйкой положения, она не особенно церемонилась. - Прочти лучше новенькое, это куда занятнее твоих мальчишеских предположений.
Голос от волнения спадал на шепот. Любуясь ею, путал и забывал слова. Создавалось впечатление, будто стихи рождаются заново. Врожденным чутьем отмечала она лучшие строки, отзываясь на них восхищенным сиянием огромных глаз: переменчивых, чарующих, страстных.
— Что это?
— Наброски поэмы. Ничего?
Она придвинулась, доверительно взяла за руку.
— Конечно.
— Приятно оказаться в образе музы. Обещай, все что напишешь, читать мне первой.
— Хорошо.
— И вот еще что. Приходи в любое время. В твои стихи я, кажется, влипла по-уши.
— Только в стихи?
— А разве этого недостаточно?
Покачивая головой, она звонко рассмеялась. По сей день в ушах звучит этот смех, столько раз cлышанный после. Она была ласкова. Она оставляла надежду. Она уверяла беспечно: "Тебе полезно страдать. Помучаешься и создашь стоящую вещицу." И он метался в поисках слов способных передать состояние между любовью и ненавистью, жизнью и смертью, мигом в вечностью. Гул давил на уши, сплющивал череп. Доводил до удушья, кошмарных видений. Бесконечное обыгрывание фраз. Назойливые повторы. Можно было тронуться yмом. И все это ради благосклонности капризной женщины. О чем ее просить?
"...люби меня"
В комнату заглянула домработница и сообщила, что обед готов, в квартире прибрано, поинтересовалась не надо ли чего еще.
— Нет. Спасибо.
— Я, как вы и велели, опять купила яблочек. Правда только один килограм . Цена на них подскочила. Весна.
— Да весна, - вздохнул он. - На юге сады фруктовые зацве тают.
— Так и нам недолго ждать осталось.
— Толку-то. А вы, если управились, можете собираться.
Я закрою за вами.
Очень хотелось пить. Вода из чайника показалась до невозможности противной. Наполнив стакан холодной, пе-няпейся от напора водопроводной выпил жадными глотками. Давно он не позволил себе такой вольности. Боялся застудить горло или заразиться. Глупые страхи. Они больше не беспокоили его. Жизнь буксовала на месте. В ней отсутствовали новизна и очарование. С некоторых пор не писалось. Усаживал себя за стол и не мог выжать ни слова. И дело заключалось не в отсутствии тем или техническом затруднении, скорее наоборот. В стихотворстве он достиг того мастерства за которым следовал автоматизм. А вот свежего взгляда, остроты ощущений, тонкости переживаний ему не хватало не только для работы, но и для нормального существования. Устало помял влажными ладонями лицо. Как быть теперь? На что решиться? Неужели в самом деле выхода нет и настала пора расплачиваться за ошибки. Лучше бы их было не признавать, не придавать им значения. Ну не смог устроить личной жизни - подумаешь! Мало ли людей обреченных на одиночество. Труд перестал доставлять удовольствие. Так скольким, вообще, приходится заниматься не тем, чем хотелось бы. Не ценят по достоинству. Чему удивляться? Все умнеют вчерашние днем. А главное, зачем строго спрашивать с себя, с окружающих. Зачем постоянно думать, что жизнь могла бы сломиться иначе: более счастливо, беспечно, радостно. Зачем убеждать себя, что достоин лучшей участи, когда многие и мечтать не смеют о том чего ему удалось достичь, в конце концов, как говорится, каждый имеет то, что заслуживает и чтобы выжить нужно только одно - не поддаваться отчаянью.
Постучали снаружи.
— Нет. Не ошиблись. Не ошиблись, тот самый. Все еще живу вместе с ними. Повидать? Ее? Но она в отъезде. Уже второй месяц. Да. Вместе с мужем. Что поделаешь. Жаль.
А незнакомку-то годы потерли. Глаза пустые, словно в окнах выбиты стекла.

— Вам не раз приходила в голову мысль о самоубийстве. Я угадал? Это заметно. Вы меня поймете. Вот послушайте, написал: "В том, что умираю, не вините никого..." Глупо, правда? Это в моем-то положении. Мне все завидуют. Кто широкой известности, кто таланту, кто росту и голосу. Завидуют машине, зарубежным поездкам, доходам. Женщинам за которыми ухаживаю, и то завидуют. Чушь какая-то! Я самый счастливый человек и должен кончить жизнь самоубийством. Разве это справедливо? разве для этого потрачено столько
сил, нервов, времени? Сделанного мною хватило бы на несколько жизней, а я не могу свою, единственную прожить до конца. Как это называется? как мериться с этим? Как справиться? Ну подскажите же что-нибудь. Не молчите.
Незнакомка в полной растерянности. На ней лица нет. Что-то лепечет невнятно. Возьмет еще да и вызовет неот-ложку или, чего доброго, растрезвонит новость по общим знакомым. Нервы стали ни к черту. Что за откровенность? Кто тянет за язык? Нужно взять себя в руки, извиниться. Сказал, что спешит по делам, а это так, монолог из новой пьесы. Решил проверить на публике. Прозвучало неубедительно, но вполне разумно для того, чтобы распрощаться как ни в чем небывало. Ему действительно следовало отправлять­ся на собрание в дом литераторов. Там было все как всегда: людно, шумно, накурено. Президиум на сцене, трибуна. Обсуждался вопрос об авторском праве. Он тоже высказывал свои соображенья. Спорил. И хотя происходившее уже не имело никакого отношения к его будущему, добросовестно слушал выступающих. Покойник. Странно величать себя так, пока ничем не отличаешься от живых. Дышишь, слышишь, соображаешь. Имеешь шансы на долгий, насыщенный событиями век. И никому невдомек, что всякая деятельность, все эти проявления жизни, только привычка, от которой так трудно освободиться.
— Что вы такой мрачный? - обратился к нему расположившийся по соседству собрат по перу.
— Повода нет для ликования.
— Дали же в прессе объективную оценку вашей пьесы.
— Поздно.
— Ну да, вес равно успели изругать. Что ж, такова участь сатиры и сатириков. Плюньте.
— Я уже не плюю, а харкаю кровью. Не помогает. Каждая мразь, которую когда-либо задел, норовит отыграться.
— По-моему вы преувеличиваете.
— Преувеличиваю? Вот вы меня утешаете, а сами, должно быть, на премьере свистели и не видели в том ничего зазорного.
— Бог с вами, да я свистеть не умею.
— Так уж и не умеете?
— Хотите верьте, хотите нет. Я и спектакль-то еще не видел.
Спустя какое-то время подсел возбужденный молодой человек.
— С вами можно будет позже переговорить? - спросил он взволнованно дыша.
— О чем?
— Это серьезный разговор.
— Разумеется, шутки со мной не шутят.
— Но вас ведь не может оставлять безучастным процесс вытеснения самобытного искусства унифицированным. То что творится в литературе нестерпимо.
— Если бы только в литературе.
— Вот именно. Бездарность всегда за себя постоять сумеет.
— Намекаете в мой адрес?
— Я? да что вы! Художники вашего масштаба рождаются раз в сто лет.
— Но мне ведь тоже постоянно приходится с кем-нибудь схватываться. За этой грызней и жизни не заметил.
— Так надо сообща сопротивляться. Может быть есть смысл создать союз творцов в защиту искусства.
— От кого? От самих творцов разве что в первую очередь.
— Не понимаю.
— И я слишком долго этого не понимал, вот время и вышло. Зато он рано сообразил, что бунт наказуем, и только в искусстве сходят с рук дерзкие выходки. Но одно дело быть гениальным юродивым, совсем другое властвовать над умами. Не лирика полная трагизма сделала имя его общеизвестным, а шумный успех трибуна. Политическая поэзия, сатира, реклама, журналистика, публичные выступления возводили в ранг общественного деятеля, налагая тем самым и дополнительные обязательства. Он вынужден был культивировать боевитость, решительность, непримиримость. Оставив скитания по лаби­ринтам души,отзывался на любое мало-мальски важное событие язвительными замечаниями, страстным воодушевлением, тор­жественной скорбью. Вспоминать о себе становилось неловко. В такой ситуации, обнажив свою суть, можно было показаться заурядным, незначительным на фоне происходившего человеком. И он лез напролом там где следовало остановиться, проявлял твердость вместо того, чтобы уступить, рвал связи с искренними людьми, если те начинали противоречить и, принимая желаемое за действительное, считал будто все идет своим чередом. В поиске свободы от себя он создал иную реальность, где не было ничего настоящего, природного, изначального. И в первую очередь в ней не было его самого.
Не зная куда себя деть, он бесцельно бродил по городу. До вечера еще долго, а солнце прячется в пасмурном небе. Слякоть. Контуры пешеходов скользят в стеклах витрин. Черные дыры окон. Сжатые проемы дворов. Улицы, влипшие в стены. Прохожие, узнав, здоровались. Понимал, надо дружелюбно кивнуть, но хмуро смотрел перед собой. Кто он для них? Удачливый делец точно чувствующий конъюктуру момента. Воинствующий графоман цепляющийся аа социальность и публицистику. Гений, прожигающий свой талант в угоду невзыскательной аудитории. Мишень для завистников, образец для подражания. Все они, бросая любопытные взгляды, проходят мимо, чтобы потом раструбить о его надменности. Остановившись у цирка, помедлил. Заходить - не заходить? Здесь готовят новую вещь. Не самую лучшую, не самую худшую. Последнюю. - Минуточку, что значат анонсы о "грандиозной водяной пантомиме"? - задержал вечно спешащего при его появлении директора. - Вы хоть знаете что такое пантомима? - Тот отмахнулся. Пришлось растолковывать: - Пантомима - действие без слов. Тогда зачем же мои стихи? То, что я сочинил, должно называться "героическая меломима". Я не водопад и "воды" в моих стихах нет. Понятно?
А в ответ безразличное бурчание потревоженного чиновника. Можно сильнее прижать его, потребовать. Этот сорт людей толстокож, но трусоват. Он боится начальства, инспекций, лающих собак, хулиганов. Но до каких же пор уподоляться рыкающему зверю, от одного вида которого дрожат колени противника. Да и ни к чему теперь. Оставив в покое директора, направился в сторону арены. Запах опилок, яркий свет. Монтировали декорации громоздкие и помпезные. Художница злилась, покрикивала. Дело стопорилось. Стараясь не упустить ничего из виду, не замечала его.
— Идите сюда! - она обернулась. Близоруко прищурилась. В недоумении перелезла через барьер. - Зашел спросить в котором часу завтра сводная репетиция. Хочу присутствовать. Узнаете - сообщите. Телефон мой помните? - Ей некогда. Помощники, прервав работу, косятся в их сторону. Говорить не о чем. Она ждет, что еще. - Вот что, черт с ним с представлением. Идемте кататься, я вызвал автомобиль. Проедемся, проветримся. Проклятые мы что ли? - У нее готовый ответ. Без всякого колебания. Ни малейшего сожаления, ни тени огорчения. - Отказываете. Мне? Вы никогда себе этого не простите. Слышите, никогда!
В глазах потемнело. Сердце бешенно колотилось. В припадке ярости бросился вон. Сама мысль о некоторых вещах выводила его из себя, делала опасным, непредсказуемым. Чтобы не терять над собою контроль он никогда не напивался допьяна, не ввязывался в драки. Слишком велик был в нем заряд разрушающей силы. Вот и теперь из-за какого-то пустяка ему хотелось крушить все на своем пути. Не разбирал дороги, он почти бежал, цепляя на ходу попадавшиеся предметы. Сильно ударился плечом о колону. Вскрикнул. Оглянулся по сторонам. В фойе было пусто и оттого особенно просторно. Чахлые пальмы в кадках принимались к окнам обклеенным рекламными плакатами. Дрессированные медведи на задних лапах. Смеющаяся маска клоуна. Длинноногая канатоходка с завязанными глазами. Каждый старательно отыгрывал свою роль, пытаясь избегать досадных сбоев. Вот с кого следовало брать пример. Сделав над собою усилие, спокойным шагом направился к выходу. Озадаченная художница догнала. Ничего не объясняя, села рядом в машину. Отвернувшись друг от друга молчали. Минуту, две, три.
— Шофер довезет вас куда хотите.
— Хамство!

Хоть бы угодить под трамвай. Поломать ногу. На крайний случай заблудиться в этом исхоженном вдоль и поперек пространстве, где солнце клонится к невидимому за частоколом строений горизонту и негде укрыться от наблюдающих глаз, перессудов, выяснения отношений. А что если уехать? Уехать туда, где словно будет его отыскать. Например, на юг к морю. Может быть, глядя на рвущиеся к берегу волны, в ко­торых столько неистребимой силы жизни, снова поверится в собственное возрождение. Может быть, воспрянув духом, удастся осуществить задуманное. Выстоять, выдюжить под натиском обид, разочарований, усталости, а впереди самое главное, ради чего это выпало притерпеть. В кармане лежала крупная сумма предназначенная для финансового инспектора - налог с доходов. Ее хватило бы на несколько месяцев. Чем не шанс? Солнце, море, беззаботное времяпрепровождение. Врачи давно советывали отдохнуть, сменить обстановку. Отойти от дел на какой-то срок. Чаще бывать на свежем воздухе. Закаляться. Употреблять побольше витаминов. Видно пришла пора воспользоваться их рекомендациями. Решено. Поддавшись настроению, он свернул в сторону железнодорожного вокзала.
Билетов, однако, на ближайший поезд в южном направлении не оказалось. Зал ожидания был переполнен. Пассажиры заняли не только скамьи, но и подоконники, лестничные ступени. Чтобы воспользоваться бронью, пришлось предъявить удостоверение сотрудника центральной газеты, кассирша долго всматривалась в его лицо.
— Что, хорош? - спросил ее, мрачно глядя из под лобья, так что она смущенно потупилась.
— Я думала, что вы бог, а у вас глаза неудачника.
Он вздрогнул. Незамедлительно расплатился и в отвратительном настроении вышел на перрон. Не смотря на сырую погоду там тоже скопилось достаточно люда. Они сидели на мокрых лавках, подстелив под себя газеты, другие на собственных чемоданах. Прислонившись к фонарному столбу он закурил папиросу. Гул голосов, плач младенцев. Переговоры по селекторной связи. Привычная стихия для путешественников и скитальцев. Он много поездил за свою жизнь. Отсыпался в дороге, впитывал новые впечатления. Несколько циклов дорожных стихов появилось под стук колес, плеск воды за бортом теплохода. Мексика, Северная Америка, Западная Европа, тьма-таракань и столичные центры родной державы. Где только не знали о его существовании.
В стороне прямо на своих поклажах расположилось семейство цыган. Держались они на удивление тихо, незаметно. Вероятно были утомлены, дети девали какую-то нехитрую снедь. Мать их, прикрыв глаза, дремала, а отец задумчиво перебирал струны видавшей виды, но хорошо настроенной гитары. Никто к игре его не прислушивался, да он и не старался привлечь внимания. Напевал себе что-то под нос. С трудом можно было узнать старинный романс "ямщик, не гони лошадей". Незамысловатая мелодия, банальный текст. Но так пронзительно звучали простые, идушие из глубины души слова: мне некуда больше спешить, мне некого больше любить, - что невозможно было от них отмахнуться.
Пытаясь справиться с нервной, внутренней дрожью, он выкурил подряд несколько папирос. Голова кружилась. Мысли путались. Куда он бежит? От кого? В любом месте, где бы не оказался, его настигнет собственная известность. А характер, привычки? Разве они перестанут давать о себе знать. Отношение окружающих, состояние духа вряд ли пере­менятся к лучшему. Он даже не представлял, чем будет зарабатывать, когда кончатся деньги. Но это не основное. Пря­таться, отсиживаться казалось ему унизительным, недостойным мужчины занятием. Зачем перечеркивать предыдущую жизнь, если так невелик шанс начать все заново, да и вообще, надо ли суетиться, стоит ли будущее того? Изорвав железнодорожный билет на мелкие части он бросил его на рельсы прямо под колеса прибывшего для посадки состава.
Начинало смеркаться, когда в дверях одного из набирающих силу прозаиков раздался звонок.
— Не надо включать лампу. Будем экономить электроэнергию. И хватит таращиться. Пришел просто так, посидеть с человеком.
— Да вы жe совсем больны.
— Нахватался сырого воздуха. Весна называется! Разве это весна? Впрочем вы тоже южанин, понимаете. Только не молчите. Какие новости? Вы хозяин - я гость. Занимайте.
— Я вас?
— А почему бы и нет?
— Не знаю даже что и сказать. Пишу потихоньку. Начал новую вещь.
— Вы ведь прежде стихами увлекались?
— Была пора.
— Чувствую и мне время пришло переключаться на прозу. Даже задумка есть описать литературную действительность последнего двадцатилетия. Как вы считаете, стоит?
— У вас большой опыт.
— Да, многое и многих повидал.
— Расскажите что-нибудь из прошлого. Этакое - любопытное.
— Извольте. Пришлось вспоминать забавные случаи. Пытался шутить.
Бодрился. Получалось вяло, скучно. Приятель напряженно улыбался, нервничал.
— У вас дела, наверное. Свидание?
— А что сильно заметно?
— Просто схожая ситуация. Вам тоже за тридцать. Раньше была проблема выйти из семьи, теперь наоборот.
— Значит не обидетесь, если отлучусь ненадолго.
— Нисколько.
— В таком случае оставайтесь за хозяина. У меня намечается вечеринка. Согласны?
Они не были друзьями. Замкнутость, неизменная дистанция в отношениях, прямолинейность делали его неудобным человеком. Может быть поэтому всегда тянуло к людям с легким нра-вом, веселым, непринужденным. Такой и была молодая особа,
с которой он расчитывал встретиться здесь. Хозяин квартиры частенько принимал у себя театральную братию. Сюда приходили скоротать в общении вечерок, поиграть в карты. Новая знакомая собиралась тоже наведаться. Как и любой женщине, eй льстило повышенное внимание к себе. Сначала они виделись редко, но в последнее время он буквально преследовал ее. И это несмотря на то, что она была замужем. Опять повторялась история, словно какой-то рок. Приветливая, общительная жена, все понимающий, с отлично развитым чувством юмора муж,и, пытающийся поладить с обоими он. Только ему не двадцать лет и жизнь кое-чему научила. Отыскав в блокноте чистую страницу принялся набрасывать план объяснения: "Если любят - то разговор приятен. Если нет - чем скорей, тем лучше. Я первый раз не раскаиваюсь в бывшем. Будь еще раз такой случай, буду еще раз так же поступать. В чем сущность моего горя? Не ревность. Расстаться сию ие секунду или знать, что делается. " А сумрак тем временем лениво заполнял собой комнату. Граница светотени расползалась. Предметы теряли цвет. Никто не звонил, не появлялся. Становилось не по себе. Прислонившись лбом к холодному, запотевшему от дыхания окну, застыл в ожидании.
Собравшихся позже гостей изрядно удивило его присутствие. Их было человек десять, в ocновном малознакомые лица. С нескрываемым интересом наблюдали за ним. Предпринимали попытки сойтись поближе.
— Я слышал вы большой любитель игры на бильярде, да и картами не гнушаетесь, - полюбопытствовал один из них.
— Что с того?
— Как-то не солидно. Азартные игры все-таки, а вы такой серьезный писатель.
— Ну не молот же мне метать.
Пытались вывести его на разговор, раззадорить колкими замечаниями. Он слушал рассеянно, реагировал вяло. Ни с кем не связывался.
— Это правда, что вы перестали стихи писать?
— Правда. За два месяца ни строки.
— Непростительное безделие. С чего бы это?
— Так.
— Станете работать для театра?
— С театром мои отношения не сложились.
— Вы о последней пьесе? Но плохой постановкой можно испортить любое произведение.
— Дело не в постановке.
— В отсутствии живых людей и схематизме, как объясняет нам критика?
Он ничего не ответил, хотя еще недавно мог бы вспылить по этому поводу. Мирно уселся вместе со всеми за стол. Гости принесли с собою вино, печенье, конфеты, кто-то захватил кастрюлю с варениками. Есть не хотелось совершенно. От одного только вида пищи подташнивало. Отпил немного вина. Та, ради которой он торчал здесь, находилась за столом напротив, подле супруга. Статная, румяная, с чудесными ямочками на щеках она излучала энергию, оптимизм. У нее было все: прекрасная внешность, молодость, интересная работа, коллега-муж, поддерживающий во всех начинаниях. Конечно, ей хотелось бы оставить все как есть, неопределенность отношений вполне устраивала. Но в записке брошенной через стол, ее просили о встрече наедине. "У меня с утра репетиция", - ответила она тоже письменно. "Встретимся до нее". "Что за необходимость?" "Требуется кое-что обсудить". "давайте поговорим в соседней комнате". "Не удастся, слишком много свидетелей". "Тогда напишите о чем разговор". "О нас с вами. Очень важно". "Мы ведь беседовали на днях. Опять то же самое? "Узнаете, если придете ко мне". "В такую рань? Помилуйте". "Я заеду за вами. Много времени не отниму". "А что я скажу мужу?" "Придумайте".
Домой он вернулся около трех ночи. Затянувшаяся вечеринка в конец измотала его. Тяжело опустился на диван. Согнулся. Натянул на себя плед, думал, тотчас уснет, но стоило немного забыться, как возбужденные нервы возвращали сознание. Вот и еще один день прожит: бесконечный, некчемный, тягостный. А житъ хотелось наполненно, ярко, с подъемом, иметь перед собой цель. Жутко было представить, что впереди годы однообразия. Бессобытийное существование, редкие радости, монотонный труд вызывали в душе его протест, с тех пор как почувствовал себя личностью. Уже в детстве он выделялся не только ранним физическим развитием, но и сообразительностью, взрослые относились к нему с пониманием, часто вели разговоры на равных, старшая сестра была и наставницей, и другом, а когда умер отец, и кормилицей семьи, долго ощущал на себе ее влияние. Сам пытался завоевать авторитет. А в результате, оставив дом, зажил своей непонятной ей жизнью. Ни она, ни мать не одобряли его странных отношений с семейной парой, долгого отсутствия, нежелание обсуждать с ними личные проблемы, да что там, они ревновали, а он даже не пытался утешить их. Чем больше осознавал вину, тем реже напоминал о себе. Но он всегда знал, случись что с ним, единственные для кого горе будет безутешным - это его родные.
Eще не давала покоя мысль о собственном ребенке, затерявшемся на другом континенте. Незаконнорожденная малышка-дочь, которую видел лишь однажды, росла под другой фамилиeй, рискуя никогда о нем не узнать. Ни к чему не обязывавшее знакомство с ее матерью в oдной из поездок по миру имело такой неожиданный результат. Наверное, следовало жениться, но к тому времени он всерьез увлекся совсем другой женщиной и думал о браке с ней. Чувствовал себя бодрым, помолодевшим. Был полон решимости завоевать сердце изысканной красавицы. Романтическое ухаживание. Встречи каждый день, потом переписка. Букеты цветов со стихами. Снова встреча. К сожалению, из этой затеи так ничего и не получилось. Он тяжело переносил одиночество. С каждым годом все труднее было находиться часами наедине с самим собою. Мучительно становилось смотреть на себя в зеркало. Не хотелось возвращаться в дом, где никто не ждет. А издаюшееся полное собрание сочинений совсем не утешало. Хрустящие страницы где от корки до корки за днем день. Когда, по какому поводу, с какой строки. И то отчаянье, та уверенность, те вспышки озарения. Как будто было вчера или век назад, или не было вовсе, а лишь пригрезилось.
Между тем приближался новый день и, чтобы вступить в него, требовалось собраться с силами. Необходимо было уснуть хотя бы на час. Пустить мысли на самотек. Расслабиться. Он вызывал в памяти приятные картины: солнце, небо, водная гладь. С берега дул ветерок, в котором едва улавливался за-пах цветущей глицинии. Мелкая рябь на поверхности моря искрилась в лучах яркого заката. Оттенки красного от светло-розового до пурпурного растекались во всю ширь темнеющего небесного свода, все еще прозрачно-синего в вышине. Во всем чувствовалась некая взволнованность, от которой дыхание становилось прерывистым и щемило в груди. Чайки, стихающие к этому часу, на сей раз с криком планировали над берегом, словно страшась чего-то. Чего-то неведомого и неотвратимого. Радужный наплыв заходящего солнца постепенно сменили синие сумерки. Море слилось с небом в сгустившейся полутьме. Гипноз луны. Призывная музыка плеска. Так и тянуло пуститься вплавь по серебристой тропе, влекущей от берега. Великий покой. Сверху и снизу черная гладь усыпана звездами, а на губах соленые брызги похожие на слезы и пот. Звезды светят ярким, мерцающим светом. Загадочная вязь знаков. Непрочитанные письмена. О чем говорят. От чего предупреждают. Как их складывать: вдоль, поперек, вглубь. Для кого они. Кем оставлены. И где ключ к пониманию. Звезды - ориентир для всех заблудившихся на Земле. Звезда выведет. Звезда не обманет. И наблюдая над собою бездну миров, иные точки отсчета, естество человеческое трепещет от собственной малости, просит кого-то неведомого, кто лучше, мудрей и могущественней: "Не ищу больше в тебе ни лица, ни имени, ни значения. Ты то, что выше моего понимания. Тебя не видят глаза, не слышит ухо, не чувствуют руки, но ты видишь и слышишь нас. Ты чувствуешь напряженье слепленных пальцев. Верни мир растерзанному сердцу. Обнадежь счастливой случайностью. Научи житъ легко и свободно. Ибо на все воля твоя. И суд твой справедлив, и милость бесконечна". Вот так бы и плыть на грани миров между сущим и вымыслом, бодрствованием и сном, морем и небом, не оборачиваясь назад, пока достанет сил.
Когда он открыл глаза в комнате было светло. Голодные воробьи чуть слышно попискивали за окном. Рубаха на теле промокла от пота, зато в голове прояснело. Даже дышалось легче. Какое-то время он недвижно лежал, уставясь в одну точку. Ни боли, ни беспокойства. Полная бесчувственность физическая и душевная. Вот и хорошо. Хотъ раз бы обдумать все без нервов. На день намечено несколько встречь. Есть чем заняться. A cкоpo, очень скоро, вернется из путешествия та, которую он нe посмеет ничем огорчить, вернется похорошевшая с впечатлениями и долгами. Придется работать. К первомайским праздникам заказано стихотворение, что-то причитается с постановки в цирке. К тому жe, выполняя обещанное, надо будет создать на одном из предприятий литературный кружок, для обучения желающих законам стихосложения. Подумать только, сам нигде не учился, нарушал эти законы, сделал переворот в словесности, а станет объяснять про ямбы и хореи. Представив это ярко и зримо он застонал и со всей силы, словно тисками, сдавил голову.
Утро былo солнечным и теплым. Весна наконец-то вступила в свои права. Не успев переодеться, остался в пальто, фетровой шляпе, обмотанный шерстяным шарфом. На гостье же но­венький плащ, легкие, модные туфли. Милая, юная она держала его под pyкy. Ангел в сопровождении демона.
— Не стоит. Я ведь ненадолго, - ответила на предложение снять плащ и, дразня, откинулась на мягкую спинку дивана. - Ну вот, встреча наедине, как вы и хотели.
Прислонившись спиной к чугунному, нетопленному камину он встал напротив.
— Я знаю, вы не способны причинить преднамеренно зло.
— Вам безусловно. Скорее расправился бы с собой. Надеюсь, вы не восприняли всерьез мои угрозы?
— Признаться в тот раз вы меня напугали. Но не надо ни с кем расправляться. Давайте поговорим дружелюбно.
— Согласен. Однако прежде, хочу вас предупредить, в одном из писем я упомянул вас как члена своей семьи. Не будете возражать?
— В каком письме, кому? Ничего не понимаю.
— Неважно. Оно не повредит вам, даже наоборот.
— Я доверяю вам, только зачем жe делать преждевременные заявления.
— По-моему в caмый срок. И, пожалуйста, не вздыхайте, Не известно, выяснение отношений утомительно. Но потерпите. Она огорченно посмотрела на него из-под натянутой до бровей шапочки. Небритые, впалые щеки. Глубокая морщина между бровями. Резкие складки подчеркивали крепко сжатые скулы.
— Вы совсем себя не жалеете. Я же просила уехать в дом отдыха. Вы дали слово встретиться с докторами.
— Доктора мне не помогут.
— Но надо же что-то делать.
— Надо. Затем мы и находимся здесь. – Приблизившись, он сел на диван. Взял ее за руку. - Отцу было столько же лет, когда появился я. Должно быть, он жутко обрадовался. Все мальчики до меня поумирали детьми. Я был его последнею на­деждой сохранить фамилию. Может быть теперь мой черед?
— Вам не нужен наследник для этой цели. Ваше имя и безтого переживет вас.
— Вы считаете этого достаточно?
— Это самая высокая награда к которой стремится всякая творческая личность.
— И вы в том числе?
— Разумеется, мне бы хотелось чего-то достичь. Я чувствую в себе способности. Театр - удивительное, притягательное место. Все остальное тускнеет на фоне его.
— Даже человеческие отношения?
— На театре они выглядят более привлекательно. Разве влюбленная девочка сможет выразить свои чувства словами Джульетты, а возмужавший юноша рассуждать как Гамлет? Да вы и сами писали для театра, должны понимать.
— Хотите чтобы я сочинил что-нибудь для вас? Например, трагедию или драму.
— Это было бы замечательно. Ловлю вас на слове.
— В таком случае, любовный треугольник - подходящая тема. Милашка-муж, которого жалко обидеть, и благонамеренный кавалер, которого можно держать на растоянии. Устраивает? Она перевела взгляд на часы.
— Мне пора отправляться. Времени в обрез.
— Побудьте еще.
— Не могу. У нас в театре дисциплина железная. Каждое опоздание - скандал.
— Я позвоню и отпрошу вас у режиссера. Мне не откажут.
— Ни в коем случае. Первая большая роль. Из-за меня сор­вется репетиция.
— Это не самое страшное.
— Для кого как. - Она встала. Разгладила складки на плаще. Нерешительно переступила с ноги на ногу. - Ну что, простимся?
— Подождите.
— Еще что-нибудь?
— Мне осточертела эта канитель. Давайте обяснимся, наконец.
— Вы выбрали для этого не самый подходящий момент.
— Так постоянно что-то мешает. Поэтому нам следует взять и отодвинуть все дела.
— Но репетицию нельзя отодвинуть.
— Подумаешь какая важность! Что вы заладили одно и то с этими словами он поднялся с дивана и преградил путь к выходу.
— Вы слишком часто стали нарушать обещания.
— Всего нельзя предвидеть.
— Неправда, вам было известно все еще вчера, когда просили о встрече.
— Не стану возражать.
— Поймите, людям наших профессий трудно подстраиваться под других людей.
— Я прошу не подстраиваться. Я прошу остаться со мной.
— Ваш каприз мне может дорого стоить.
— Ваше упрямство также небезобидно.
— И тем не менее, мне надо идти. Пропустите меня.
— Не пропущу.
— Это бесчестно в конце-концов. Рывком притянув к себе, он сжал до боли ее в объятиях.
— Неужели я вам настолько безразличен? Неужели меня нельзя любить самую малость? Забудьте про мою славу, забудьте про свой театр. Есть вещи поважнее. Ну, пожалуйста...
— Но меня ведь ждут.
— Ради бога, прошу вас.
— Причем тут бог, разве вы в него верите?
— Я yжe не знаю во что верю, на что надеюсь.
— Приду вечером. Честное слово.
— Я сыт словами по горло. Оставайтесь. Слышите, оставайтесь со мной, если я для вас что-то значу. Теперь же, навсегда. Или не надо ничего. Совсем ничего. Она испуганно отшатнулась.
— Вы не в себе.
— Просто всякому терпению приходит конец.
— Мне нужно время, чтобы во всем разобраться.
— Я и так достаточно жлал.
— Ну посудите здраво, я брежу театральной карьерой, вам требуется кроткая жена-домоседка, и при этом каждый из нас на что-то расчитывает.
— Я умоляю вас, не оставляйте меня одного. Нам надо быть вместе.
— Хорошо, я над этим подумаю, но не теперь.
— Ну как мне еще вас удержать? Хотите встану на колени?
— Полноте, не унижайтесь. После репетиции, обещаю, сразу к вам. И постарайтесь успокоиться.
— Я успокоюсь только на том свете.
— Мне не нравится, когда вы так шутите.
— Какие тут шутки. Или да - или нет?
— Но я же все обяснила.
— Значит нет. - И вдруг он закричал, потрясая кулаками:- Нет! всю жизнь только нет! Опять нет!
Лицо его исказилось, губы дрожали. На висках вздулись вены. Взгляд беспокойно блуждал. Не зная, что делать с кулаками, он сунул их в карманы брюк.
— Мы, кажется, посорились, - донеслось до него. - Право,напрасно.
— Уходите скорее.
— Может быть мне подождать, пока вы придете в себя?
— Не задерживайтесь. Вот деньги на такси. Идите с богом.
Он не видел ни денег, которые судорожно протянул ей, ни ее примирительной улыбки. Слышал только слабый скрип двери, да стук каблучков по паркету. Вот и все. В комнате ударил выстрел. Короткий и резкий, как слово "нет".
Гроб стоял на открытой платформе грузовика, украшенного букетами живых цветов и цветов из железа. Надпись гласила: "железному поэту - железные цветы". Ораторы говорили прочувствованно, с пафосом: "кусок горящей жизни", "рупop общественного движения", "величайший поэт современности". Им внимала многотысячная толпа. Кто-то недоумевал. Кто-то тихо плакал. Обсуждали между собою случившееся. В стороне суетились организаторы похорон. Репортеры щелкали затворами фотоаппаратов. Один лишь он лежал в гробу безучастный ко всему происходившему. Большой, неподвижный, словно ствол срубленного дерева. Ничто отныне не касалось его. Он был недосягаем для собравшихся людей. Друзьям, родным, коллегам, недоброжелателям, читателям и критикам в бессрочное пользование переходили только имя, биография, тома написанных книг и тайна ухода, которыми можно было распорядиться по-разному. От них зависило возвысить его или низвергнуть, хранить память или забыть, придать божественный или дьявольский вид, поскольку в нем было и то, и другое, как в любом человеке. Он больше не мог постоять за себя, но и от него невозможно было требовать большего. Следовало примириться с горечью потери, жить собственной жизнью, участвовать в событиях, которых он избежал. И с этим уже ничего нельзя было поделать.