Пятый год. Ты снишься мне уже пятый год. Прозрачно-льдистая, холодная вода, отражающая яркую синь небес. Берега, усыпанные галькой и горы с каменно-снежными вершинами. Зеленое покрывало леса, яркие, голубые цветы, растущие неподалеку. Мне снится, как я иду у самой кромки воды, и меленькие волны лижут босые ноги, отчего кожа покрывается крохотными пупырышками, «гусиной шкуркой», а в ступни впиваются небольшие камушки, обточенные упрямой водой. Ветер треплет волосы, отчего-то черные, как вороново крыло и недлинную, примерно до колена, цветастую юбку, забирается холодными пальцами под кофту, нашептывая:
- Возвращайся…
Небо расцвечено ярким розовым, лиловым и золотым. Скорбно кричат чайки, легкие и белокрылые, танцуя в воздушных потоках. Взмывая все выше и выше вверх. Туда, где не было ещё никого, кроме них. Дыхание перехватывает от горечи и тоски, словно на одном из этих далеких берегов прикорнуло, да так и осталось, сердце. Любопытные ящерички, греющиеся на камнях в последних лучах солнца провожали меня взглядами черных бусинок-глаз. Мимо деловито проползла гадюка, и я поумерила шаг, уступая змее дорогу. То тут, то там, если приглядеться, можно было заметить полевок, решающих свои, мышиные дела.
- Возвращайся… - упрямо шепчет ветер, оглаживая щеку, играя прядями. Соглашаюсь с ним, только бы поумерить щемящую тоску, утягивающую на восток. Я знаю, что всё это сон. Старый-старый сон, повторяющийся раз за разом поздней осенью. Только-только лишь намекнет о своем присутствии зима, вымораживая дыхание, легким паром вырывающееся изо рта, только-только деревья сбросят яркую, почти праздничную листву, отдавая дань уважения ушедшему лету и собранному урожаю, и потянутся в пронзительно-высокие небеса ветвями, похожими на черные пальцы. Когда крики последних улетающих ласточек так похожи на чаячьи стоны…
Этот сон похож на давно потерянную память, возвращающуюся ненадолго и только в ночных грезах. Мне она кажется очень важной, но отчего-то я не могу вспомнить – что в ней такого. Почему раз за разом я возвращаюсь на этот берег, с которого виден остров. И почему раз за разом натыкаюсь на остов лодки, изгрызенной временем, превратившейся в скелет самой себя. Проржавевшая цепь, лежащая рядом, всегда рассыпается, как только пытаюсь коснуться покрытых рыжим налетом звеньев. И я иду дальше, любуясь закатом, почти не чувствуя вечернего, зябкого холода.
Мне так хочется оказаться на этом острове. Так хочется увидеть – что скрывается под старой, искривленной временем и дождями сосной. Её не видно с того места, где я стою, она скрыта другими деревьями, но я знаю, что мне нужно туда. Прижаться щекой к покрытому жесткой корой стволу, почувствовать покой, доселе неведомый.
Колеблясь, я стою у воды, не решаясь сделать первый шаг вперед, на глубину. Не решаясь окунуться и поплыть. Дышу на пальцы, пытаясь их отогреть, но чем больше стою – тем холоднее и темнее становится. Ночь властно напоминает о себе, зажигая искорки-звезды в быстро темнеющем небе. Сгущаются сумерки. Тоненький, едва заметный белесый серпик луны… он похож на улыбку Чеширского кота, лукаво усмехающегося чему-то в вышине. И я решаюсь. Ступаю вперед, чувствуя, как от холода немеют ноги. Хочется взвизгнуть, отказаться от затеи, но чем дальше захожу, тем больше мне кажется, что поздно. Возврата нет и оглядываться не стоит. И когда вода уже находится на уровне шеи, отталкиваюсь от усыпанного скользкой галькой дна и плыву. Под насмешливой улыбкой Месяца-Чешира, под игривым подмигиванием звезд. И каждый раз, оказываясь на желанном берегу, слышу дыхание ветра:
- Возвращайся.
И просыпаюсь, ощущая эту старую, куда старше меня самое, тоску.
Я столько раз хотела вернуться. Но... не знаю, зачем ты зовешь меня столь настойчиво. Почему просишь вернуться к тебе, Байкал?..