Г л а в а в о с ь м а я
ТАЙНОЕ ЗАДАНИЕ ШАЛЫШКИНА
Рано утром первого сентября Сережка Шалышкин проснулся под звуки военного марша. Он не собирался идти ни в какую сказочную страну, он и в школу-то идти не собирался. Он несколько раз подпрыгнул в кровати, меняя положение, однако же, марш не утихал.
Сомнений не оставалось! Первое сентября наступило.
Снова в школу, недружным ребячьим строем, мимо полкового оркестра. Возле умывальника Сережка немного подрался с сестренкой Наташкой за право чистить зубы ближе к струе, в кухне проглотил два желтка из яичницы с колбасой, оставив Наташке ненавистные обоим белки. По маминому требованию он выхватил из банки на подоконнике букет ромашек и загремел скорее по лестнице, чтобы шагать от Наташки отдельно. Это не удалось, и с тяжеленными портфелями и пышными букетами они засеменили по аллее капитана Шалышкина мимо стелы капитана Шалышкина и отдали папиной стеле пионерский салют. Возле КПП с надписью «Контрольно-пропускной пункт» гремели трубы духового оркестра, и раздувались малиновые щеки. Под медными трубами глохли сердитые школьники в праздничной форме, счастливыми мордочками крутили одни первоклашки. Глянув на вахтенные часы, дежурный сержант приложился к козырьку, и парадная струйка, минуя полковых оркестрантов, потянулась на улицу. Летчики и мамы махали им вослед и шли на боевое дежурство.
Когда Сережка вышел на улицу, он увидел Юрку, проезжающего в красном мотоцикле без цветов. За рулем мотоцикла сидел Евгений Иванович в позе Ильи Муромца. Сережка спрятался за Наташку и чуть не упал.
Рано утром первого сентября Мишка Зеленка проснулся оттого, что на него побрызгали водой. Так шоферы будят друг друга и своих несчастных детей. Мишка поворчал, утерся подушкой и неточным движением сел в постели.
Он не собирался идти ни в какую сказочную страну, и если честно, плохо помнил вчерашнее. Мишка вообще плохо помнил вчерашнее каждое утро, поэтому легко принимал чужие советы. Все были более сведущи в этом мире. Все имели твердую связь со вчерашним. Мишка верил всем и был незлобив.
Не обнаружив щенка на прикроватном коврике, Мишка ничуть не удивился. Кажется, его звали Рекс. Или Матильда. Мишка даже порадовался тому, что не надо выгуливать никого спозаранку, в пору самого сладкого сна. Нет щенка – значит, исполнена давняя отцовская угроза – отдать его в хорошие руки. Отдал, наверное, новоселам – остальные соседи держали собак во дворе, на цепи, при будке. Почему-то Мишке дарили животных. То карликового кролика, который разросся буйным темпом и вскоре выпирал во все стороны из клетки. То попугая, который на удивление быстро подох без воды. То юркую черепашку, которая шмыгнула во двор и почесала по улице, покамест Мишка натягивал ботинки и возился со строптивыми шнурками. Мишка недолго гнался за черепашкой. Честно говоря, он с порога махнул ей рукой. А если по правде, то даже и на порог-то не вышел.
Мишка не спросил про щенка – зачем нарываться. Родители хмурились, да только и ждали, чтобы спросил. Мишка все время отворачивался, будто искал чего, да так, увернувшись от упреков, и выскочил из дому с портфелем и огромным надкушенным бутербродом.
Когда же Мишка вышел за ворота, он увидел Юрку в коляске красного мотоцикла, объезжавшего по обочине огромную лужу. За рулем сидел богатырского вида новосел, с которым вчера любезничал Мишкин отец. Мишка думал спросить про собаку, но поперхнулся бутербродом и со слезами на глазах долго кашлял, упершись руками в коленки. Он кашлял, пока мотоцикл не скрылся из виду.
Рано утром первого сентября Петька Головастик столкнулся нос к носу с Толькой Березкиным. Они не собирались идти ни в какую сказочную страну, и если бы кто-нибудь им сейчас сказал, где они окажутся вечером, приятели дружно посмеялись бы над провидцем, хотя накануне, в сарае, Солнечный остров казался им большей реальностью, чем сами они. Волшебная книга – может быть, в ней было дело. А после сарая случилась ночь привидений. Весело было, аж жуть, признался Головастик. Жаль, что Березкин проспал. Старая графиня прилетала.
Когда они вышли из переулка, мимо них прокатил на мотоцикле Юрка, в красной каске и без цветов. По щеке его пролегала зеленая полоса, сама же щека была красная, будто ее все утро пытались оттереть. За рулем мотоцикла сидел Евгений Иванович, которого Толька знал по жизни в центре. Как он знал? Да просто мечтал, чтобы Евгений Иванович был его папой, потому и приходил к Юрке в гости и лип к Евгению Ивановичу в надежде, что как-нибудь его пригласят в сыновья.
Атамана Дыдыкало не будил полковой оркестр. И он не собирался идти на Солнечный остров. Атамана Дыдыкало разбудила гнусная мысль. Вовка подозревал, что эта мысль осталась с вечера. За ночь, словно воздушный шарик, гнусная мысль раздулась и заполонила всю Вовкину голову. Никаким другим она не оставила места. Прежде, например, Вовкиной хозяйкой была ежедневная мысль – что пожрать? Тщетно шарить по хлебному ящику или в тазу с водой, служившему холодильником. Банка прокисшего бульона плавала там вторую неделю, судя по всему, в нем скоро могла зародиться жизнь. Мать закрывала продукты на ключ, вынимала по счету и только на себя. Иногда в ее рабочем халате Вовка находил раскисший огурец или пару листов вполне пригодной капусты, если отмыть с обеих сторон. От ее халата за версту несло овощным ларьком. И сама она пахла гнилой картошкой, и походила на картофельный клубень, с проростками кривых и бледных конечностей. Она заигрывала с мужчинами, но в нее не влюблялись. Несмотря на все золотые украшения и блестящее платье на выход. Мать бесстрашно передвигалась по позднему городу – всякий хулиган снимал кепчонку перед старшим Дыдыкало. Наверное, Вовкин отец был разведчик. Мамка писала ему письма, а на адресе были одни цифры. Иногда разведчика ловили. Это были милиционеры. Они крутили ему фиолетовые от татуировок руки и пригибали к полу. Отец не сгибался, бычился и косил на Вовку выпученным глазом. Вовка кричал и бросался на мундиры. Это была вторая мысль – как он их всех ненавидел.
Рано утром первого сентября гнусная мысль заправляла остальными.
Атаман Дыдыкало был низвергнут. Имелось несколько признаков этого. Атаману стыдно было открыть глаза, как только он проснулся. Атаману мало показалось опасной бритвы в кармане. Атаман не остался спать в сарае, а побрел под дождем в неуютные, но родные стены барака. Незыблемая броня, висевшая над ним, когда он шел по своим владениям, рассыпалась как стекло, лопнула как фонарная лампочка, атаман ощущал холодный осенний воздух пупырчатой кожей, будто остался голым королем из Петькиной сказки. И наконец, последний признак – атаман не знал, как теперь себя вести, потому что ни один король поначалу не умеет вести себя в изгнании.
Как могло случиться такое? Почему атаман струхнул от каких-то взрывов и бежал, преследуемый гиканьем и посвистом вражеской армии? Где, между какими жердями на выпасе, он умудрился схлопотать пинки от залетного удальца? По какой насмешке судьбы все тот же осквернитель святынь нагло вторгся в атаманские земли и принялся тут жить-припевать? Кто поверит, что оказавшись в лапах атамана, пленник отнял у него книжные ключи от сокровищ и безнаказанно удалился? Отчего провалилась акция возмездия «Призраки» – диверсанты позорно бежали, а беспомощный как младенец атаман получил издевательские уколы спицей! И вновь атаман висел, а его пороли! Сценарий не просто повторялся – он подчеркивал. Он был выделен жирными буквами! Написан большими! Сделался лозунгом «АТАМАН НИЗВЕРГНУТ!».
Шайка еще не знала, что атаман Дыдыкало был низвергнут. Шайка просто забыла про него. Все вздохнули свободней, как вздыхает страна, потерявшая тирана. Иллюзия прав и свобод и несбыточных надежд отчего-то витала в каждой голове, хотя никто еще не догадывался, что атаман низвергнут. Вдруг оказалось, что поводы для вражды с соседними районами надуманы. И надуманы именно атаманами, потому что никто другой не выигрывал от побед и не терял от поражений. Однако мысль эта была неуловима, неназываема, а потому неуязвима, шайка просто со всех сторон шагала в школу, с каждым шагом превращаясь в законопослушных учеников и членов пионерской организации. С каждым шагом атаман Дыдыкало терял свою шайку. Она могла не дотянуть до вечера. Шайке нужна была новая идея. Вовка решил, что месть.
Вовка не заметил дороги между постелью и школьными кустами.
Такое с ним бывало – пока он думал что-то, тело двигалось в нужном направлении. Нерешительные обдумывают лежа. Решительные – на бегу. Победа любит тех, кто под боком. Она не любит тех, кто на боку.
Что я здесь делаю, спросил себя Вовка. Сидишь в засаде, ответила гнусная мысль. Зачем, спросил себя Вовка. Чтобы ужасно отомстить. За все!
О, как за многое было отмстить! Вся жизнь его требовала отмщения! Вечно голодное урчание в животе, грязный мамкин халат, синюшный отец в татуировках, нищета и вонь ночного барака, брезгливый страх прохожих – и двери, двери, двери, вечно закрываемые двери перед ним!
Все соединилось в Вовкином враге. Он был антимир! К чему ни прикоснись – раздавался взрыв! Вовка понял, что столкнулся с собственным крушением! Поезда летели навстречу друг другу, сметая все семафоры с пути!
Вовка не увидел страха в своем враге – и это испугало его. Как же может человек без страха? Вовка не признавался себе, но боялся – гнилых зубов, паутины, тусклого взгляда мертвеца, вздоха, когда мертвеца переворачивают. Вовка боялся слепоты, если тронешь пальцами веки после жаб, воющего пса под луной, если он смотрит в твое окно, но больше всего боялся Вовка – что его перестанут бояться самого.
Всякий боится, сказала гнусная мысль. Найди его страх. Потяни за ниточку. И веди на этой привязи как дрессированного мишку. Каждый уступает собственному страху. Думает, что уступает себе, а на деле – всякому, кто взял за эту ниточку.
Каждый принес свой страх атаману Дыдыкало. Все страхи собрал атаман Дыдыкало и наполнил ими сундук, и берег их, как старик-ростовщик трясется над золотом. Он перебирал эти страхи с любовью. Он успокаивал эти страхи, только не так, чтобы засыпали глубоко, а так, чтобы дремали, теплились, искали подпитки, и атаман питал.
- Раз-раз! – прогремел школьный двор и Вовка содрогнулся.
Погруженный в себя, он и не заметил, как зачастили вокруг малыши с огромными ранцами и букетами цветов. Это была начальная школа, куда по версии Петьки Головастика должен был перевестись сегодня Юрка.
Вовка знал эту школу и только что закончил ее четыре класса. Он сидел по два года в каждом классе, пока ему не досталась Софья Гавриловна. Начала с того, что учила мыться с мылом. Затем азам и букам. После – есть ложкой, а не через край тарелки. За год Вовка усвоил основы цивилизации, оказалось – напрасно. Зачем она, если назад в пещеру?
- Раз, два! Паз, два, три! – произнес динамик над Вовкиной головой. – Все собрались на школьную линейку?
Это был старый ход, которым директриса восемь Вовкиных лет подряд торопила опоздавших. Следом раздался визг – физрук неловко поставил иглу патефона на заезженную пластинку – и динамики рявкнули:
Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.
– Не опаздываем! – подпел микрофон, и движение по дорожке участилось.
Лишь четвероклассники шагали невозмутимо – они разбирались в стрелках часов над школьной дверью.
Вот объявился Сережка. Он шествовал с пухлым букетом, гадая на третьей по счету ромашке. Ромашка медленно превращалась из солнца в луну. Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет.
- Шалый! – свистнул атаман из кустов. – Шалый, черт!
Сережка вздрогнул и спрятал надорванный цветок в букете. Затем он сделал вид, что нюхает букет, а глазами повел по сторонам. Кругом шагали нарядные первоклашки, лихие пионеры и девчонки в крахмальных фартучках. Вот его обогнала сестренка Наташка с подружками. Вообще-то все, кроме Сережки, шли с родителями. Что поделаешь, когда твой отец в небесах, а мама под землей, заведует бомбоубежищем.
Не обнаружив никого, Сережка снова тронулся в путь и вытянул ту же ромашку. Любит – не любит… или нет? Что было? Плюнет – поцелует? На чем же он остановился? Вот так всегда! Придется четвертый цветок вынимать! Любит – не любит…
- Шалый!
Сережка печально глянул на истерзанный букет. Времени для истины не оставалось. На школьной линейке он порвет еще десяток цветов – если никто не помешает!
- Шалый!
Сережка покашлял и посмотрел себе под ноги. Откуда зеленая краска на правом башмаке? Он присел и потрогал пальцем, а затем попробовал на вкус. Краска уже не липла и не отличалась на вкус от башмака. Сережка поднял глаза и увидел нечто, что заставило сердце его оглушительно забиться. Два огромных белых банта заслонили школьный двор, город Улан-Удэ и всю Вселенную! Эти банты дышали аптекой, морской волной и треснувшим под ножом арбузом. Всякий мальчишка знал, что под этими бантами проживает докторская дочка, каждое лето она уезжает на Черное море, где на завтрак подают малиновые ломти арбузов. Черное море было сказочно далеко, оно было недосягаемо, как Артек, в котором лучшие из лучших детей, небожители, нежились на солнце! Оно было легендарно, как Олимп из истории для четвертого класса, а девочка возвращалась из сказки, шоколадная, со вздернутым носиком, выгоревшими до соломы волосами и прозрачными, едва голубыми глазами. Сережка ждал ее на пороге с подарками – это могла быть дохлая лягушка или засушенная ящерица – всякий раз он старался ее удивить. К этому приезду он научился двигать ушами и плеваться в цель с восемнадцати полных шагов и поправкой на ветер.
-Шалый! – возопили кусты.
Сережка подскочил, но посмотрел исключительно на Мишку Зеленку, который переваливался следом с толстым портфелем в руке и бутербродом в зубах. Сережка обнял приятеля и спрятался за ним.
- Мишка! – крикнул он в сторону кустов. – Это ведь ты меня звал?
Однако Мишка Зеленка, честный до глупости, помотал головой и показал бутербродом на кусты, откуда выглядывал злющий атаман.
- Оба! – рявкнул атаман. – Ко мне! Бегом!
- Оба, - пояснил Сережка приятелю. – Значит, ты первый.
Мишка встал посреди дороги как ослик. Он не хотел уступать Сережке, но убоялся атаманского гнева. Вот ведь умел Сережка устроить так, чтобы командовать всеми от атаманского имени. Птичка трохилус кажется крокодилом оттого, что сидит глубоко в его складках.
Мишка стал навытяжку перед атаманом. Ведь если все время вытягиваться солдатиком, нагоняй неизбежно закончится поощрением. Послушание – путь к медалям, недаром самыми награжденными всегда являются штабные крысы.
Атаман с удовольствием глянул на преданного Мишку и подумал, как жаль, что преданность и ум не сочетаются. Атаман перевел глаза на недовольного умника, который протискивался теперь в кустарник с букетом ромашек в руках.
- Значит, в школу? – ехидно протянул атаман. Его уязвленное сердце рыдало от Сережкиного вида. Прищуром отведенных в сторону глаз Сережка показывал, что вчерашнее поражение словно ядом, напитало его, проникло в кровь и управляет каждым движением.
- Учиться? – сердито молвил атаман. – Учиться, значит! Вот как! А позор ваш я буду отмывать?
Сережка покривился всем лицом и уставился в небо.
- Какой позор? Наш позор? Не помню я никакого нашего позора!
Мишка-Мишка, подумал Сережка, я же тебя по-человечески – ты, мол, звал? Ну пожми же ты плечами, не отвалятся! Ну обрати внимание, как я тебе подмигиваю! И этот хорош, атаман! «Наш позор»! Ему победы, нам позор – ага, все по-честному!
И это лучшие люди, подумал Вовка Дыдыкало, моя атаманская гвардия! Авангард! Сплошная насмешка! Только теперь он понял, что поражение было неизбежным! Бывает так, что все прекрасное в жизни ты воспринимаешь как должное, а это всего лишь хвостик утекающего счастья, последние крошки со щедрого стола, поклон перед занавесом.
И чего они ко мне придираются, подумал Мишка. Вечно найдут себе приключение, а Мишка в остатке виноват! Вот не будет Мишки, и что? Все передерутся со всеми, потому что никто не захочет проигрывать. Великое дело – неудачник! Берегите его, умасливайте! Он еще вам понадобится на грехи ваши!
- Раз, два! Раз, два, три! – прогремел динамик. – Классные руководители! Осмотрите своих детей. Все на месте?
- Вовка! – сообщил небесам Шалышкин. – Мы сейчас на линейку опоздаем.
А Мишка только вздохнул, это все, что дозволено солдатикам.
- Так вы отличники? – едко порадовался атаман. – В школу опаздываете? Бегите, бегите, там вас Юрочка ждет!
Сережка нахмурился.
- Какой еще Юрка?
- Юрка! – толкнул его Мишка Зеленка. – Какой! Какой атамана избил.
- Ах, Юрка! – обрадовался Сережка. – Слушай, Вовка, а не он тебя спицей тыкал? Когда ты на заборе вопил? Или старая графиня все-таки?
Атаман заскрежетал зубами.
- Прохиндей и тупица! Сладкая парочка! Так бы и придушил обоих!
- А чего ты так злишься?! – осторожно сказал Шалышкин. – Подумаешь, пинка схлопотал! С кем не бывает?
Атаман схватил его за грудки.
- Со мной! – завопил атаман. – Со мной не бывает, Шалый! Ты у меня сейчас сам пинка схлопочешь! Поможет?
Сережка порядком струхнул. У него и в мыслях не было оскорблять атамана, он не какой-нибудь Мишка Зеленка, который сначала ляпнет, а потом задумается!
Сережка покорно обвис на руках разъяренного атамана. Сколько атаман его продержит в кулаках? Сережка принялся считать про себя. Вначале он считал слова атамана – это хороший способ отвечать на агрессию. Вот кричат на тебя родители, а ты считай их слова. Как в футболе, счет одиннадцать – двадцать. В пользу мамы. Виноватый вид и состояние глубокой задумчивости – важно не перепутать забитые голы – кого угодно растрогают. И вот уже игроки бесцельно кружат по полю, повторяются и все реже смотрят в сторону ворот.
Мишка горестно уставился в землю. Ему не хотелось вот так висеть в кулаках атамана, но что для этого сделать, он не знал. Вернее, догадывался, поэтому горестно уставился в землю. Он, он виноват во всех поражениях атамана. Он, он готов признаться во всех атаманских бедах. Он, он готов ответить за вечно урчащий желудок Дыдыкало, грязный барак и тусклые тюремные краски Вовкиного мира.
- Значит, так! – внезапно остыл атаман. Ведь если не брать себя в руки, в руки возьмут тебя.
– Значит, так! Отматываем назад!
Мишка оглянулся назад, но зачем уматывать, не понял.
- Сматываемся? – уточнил Сережка, выпавший из разжатых кулаков и спешно оправляющий одежки. Он оглянулся вслед за Мишкой и пережал плечами с приятелем.
- Отматываем! – жестко повторил атаман. – Исправляем все с самого начала! Центровых – на смертный бой! Стенка на стенку, с цепями и кольями! Книгу с сокровищами – ко мне! Вашего Юрку!.. Вашего Юрку!..
Вместо продолжения он так свирепо завращал глазами, что Мишка содрогнулся от участи, ожидавшей шлемоносца.
- Страшная казнь? – пролепетал Зеленка.
Атаман даже не посмотрел в его сторону.
- Книжку сначала выкради! – потребовал атаман от Шалышкина. – А потом мы из него… Что мы сделаем! Ой, что мы сделаем!
- Суп с клецками! – угодливо подсказал Зеленка. – Отбивную! Яичницу с колбасой и укропом!
И это все, на что он способен, покосился Сережка на Зеленку.
Мишка уловил его презрительный взгляд.
- Отдайте Юрку мне! – обиженно завопил Зеленка. – Я его в порошок разотру. Вот так!
И он потер кулаками, как если бы в них находилось по Юрке.
Атаман похлопал Сережку по плечу.
- Ты же умный! Вот и придумай! Мне нужна книжка. А уж потом его кости!
- Силой он книжку не отдаст! – раздумчиво протянул Сережка. – Сам видел. Наде к нему в доверие затесаться! А это сложно!
- Давайте я затешусь! – ударил себя в грудь Зеленка. – У меня получится. Я у всех доверие вызываю.
Дуракам доверяют, согласился Сережка. Так все устроено. Хочешь понравиться, живи нараспашку. Отдавай последнее и ничего не проси взамен. Просто бери.
Сережка оглянулся на школьный двор.
Атаман послушно водил глазами за Шалышкиным. В Сережкиных руках была его честь. Атаманская честь того стоила. Честь короля превыше королевской жизни. Атаман любил послушать россказни Головастика в сарае. Тот, кто хоть раз надел царские пурпурные облачения, вычитал где-то Головастик, не сможет снять их уже до самой смерти. «Царский пурпур – лучший саван!» - декламировал Головастик. Мудрый мужик написал, император Цезарь. Жаль, что прирезали лучшие ученички.
- Раз, два! – гремит динамик. – Раз, два, три! Софья Гавриловна? Что у вас? Как это – четверых не хватает? Ну-ка подойдите ко мне на объявление!
- Сережа Шалышкин! – громко объявляет динамик голосом Софьи Гавриловны.
Сережка в кустарнике роет землю от плохо скрываемой досады.
– Кто видел Сережу Шалышкина?
- Я! – раздается голосок сестренки Наташки. – Можно, я его поищу?
- Сейчас меня назовет! – тоскует Мишка Зеленка. – «Миша Потапов»!
- Миша Потапов! – повторяет динамик. – Юра… сейчас прочитаю… Скуратов! И Боря… с неразборчивой фамилией, тоже новенький.
Мишка с Сережкой переглядываются, и в тот же миг на дорожку вылетает красный мотоцикл! Он делает крутой вираж и замирает в полуобороте! Следом слышится визг тормозов и крик:
- Ну, Евгений Иванович! Ну, лихач! Я же вас чуть не задавил!
В колесо мотоцикла мягко тычет знакомая нам «Победа».
- Папка! – Мишка в ужасе прикрывает руками голову. – За мной приехал! Что сейчас будет!
Сережка молчит от множества впечатлений.
Из новенькой «Победы» вальяжно выходит колобок в школьной форме и, не закрывая дверцы за собой, гордо шествует по дорожке к школьным воротам. Пригибаясь, следом за ним семенит огромный Мишкин папа с ученическим портфелем в руках. Лучше бы Мишка не видел его таким.
Атаман деликатно молчит. Из Мишкиных глаз валятся две огромные слезы – слишком давно они были наготове.
- Он же главного бухгалтера возит! – оправдывается Мишка.
- А что? – утешает атаман. – Понятно. Это же тоже главный бухгалтер! Яблоко от яблони, Мишка! Не переживай – когда-нибудь и ты будешь главным бухгалтером!
- Не! – Мишка с досадою машет головой. – Я буду шофером!
Атаман разводит руками.
- Тогда запомни его! – кивает он на колобка. – Еще встретитесь.
- Стой-ка, стой-ка! – вглядывается он. – Колобок-колобок, а я тебя съем! Что-то мне рожица твоя знакома! Ой, знакома! Есть у тебя старший братец, колобок? Кто знает? Мишка?
Мишка недовольно сопит. Еще никогда его отец не выглядел так жалко.
- Юрка! Вижу Юрку! – восклицает Шалышкин. – В мотоцикле за цветами!
Кусты трещат и следом за ладошками, раздвинувшими ветви, появляются три пары глаз. Троица впивается взглядом с мотоциклетную коляску, где над огромным праздничным букетом возвышается красный шлем. Из-под красного шлема сторожко выглядывают синие глаза.
- Ага, боится! – довольно бормочет атаман. – Правильно боится!
- Только не спугни! – толкает его Сережка, и атаман едва не задыхается от подобной наглости. – Мне еще в доверие входить!
Один только Мишка смотрит не туда. Он ненавидит свою жизнь, ненавидит подобострастную спину отца и больше всего ненавидит маленького советского буржуя, шествующего перед его несчастным папкой!
- Бежим! – толкает Сережка приятеля. – Тогда не будем последними!
Мишка знает, что последнему достается за всех. Что же, ему не привыкать.
- Там папка! – огрызается он.
- Ну и что! – смеется Сережка. – Он сейчас никого, кроме своего босса не видит!
Он снова толкает Мишку и, выставив портфели, оба вываливаются из кустов. Мишка бьется оземь, Сережка об него, поднимается возня и клубится пыль, в которой они стремглав пронзают школьную калитку. Водитель «Победы» чует нечто знакомое в детских спинах, но не может отвлечься от важного маленького пассажира, ранец и жизнь которого теперь в его руках.
Софья Гавриловна укоризненно наблюдает, как Мишка с Сережкой вламываются в стройные ряды четвертого «Е» и объявляет в микрофон:
- Остался мальчик Боря!
- Они здесь! – торопится Мишкин папа. – Боря прибыли! Мы не опаздывали, нас мотоцикл не пропускал!
Школьная линейка замирает, физрук поднимает иглу патефона, все разглядывают важного гостя. Директриса делает знак, учителя прихорашиваются.
- Начинайте! – важно кивает колобок. – Кто из вас Софья Гавриловна?