На мой первый юбилей мама подарила велосипед. В кругах знатоков эта полноразмерная модель называлась «Взрослик». Сварная рама, покрашенная в единственно возможный перламутрово-синий цвет, обязательные световозвращающие кружки (в обиходе: катафоты) на упругих спицах прозрачных колёс, непрактичная, но жизнерадостная пшенично-жёлтая резина, неповторимая особенность педального узла – хочешь: крути колёса, не хочешь: зафиксируй педали в удобном положении. В остальных, менее престижных моделях педали крутились вместе с колёсами, и, если мышцы уставали или скорость была чересчур высока, приходилось растопыривать ноги и циркулем нестись под уклон в надежде в нужный момент острым движением руля положить велосипед на бок и не приведи-поймёшь как выскочить из седла.
Как многие современные автовладельцы начинают с неприхотливых «Жигулей», чтобы через череду лет прийти к обладанию роскошным седаном, с любовью построенным немецким автопромом, так и я к десяти своим годам прокрутил почти всю велоиерархию. Мой первенец, доставшийся в наследство от старшего брата: трёхколёсный, цельнометаллический аппарат модели «Таракан» или «Стрекоза» - в зависимости от пола владельца. С ним связаны первые опыты со скоростью и боязливый восторг полёта. К четырём годам «Таракан» стал натирать нерегулируемым рулём мои окрепшие колени, и отец на внеочередную премию приобрёл мне роскошный «Пузырь». Это был тёмно-зелёный аппарат на кирпично-красных широких и низких пузырях-колёсах – отсюда и название модели - с возможностью задать нужную высоту рулю и сиденью. В комплекте с «Пузырём» поставлялись дополнительные поддёрживающие колёсики, крепившиеся к задней оси велосипеда, но уважающие себя владельцы никогда эти ущербные средства перестраховки не использовали. Первый вечер мы с отцом катались вместе, точнее: я со всей возможной для себя прытью крутил педали, а отец бежал рядом. Когда асфальтированная дорожка двора заканчивалась, упираясь в стену соседского гаража, я кричал отцу:
- Поворачивай!
Он на бегу подхватывал меня вместе с велосипедом - я продолжал ожесточённо молотить педалями воздух – разворачивал на сто восемьдесят градусов и вновь ставил на трассу. Я с пробуксовкой стартовал. Через день я научился поворачивать сам. Через год начал присматриваться к следующей, считавшейся уже «полувзрослой» модели «Школьник». Колёса «Школьника» были худыми и тонкими, запрыгивать на велосипед можно и нужно было на ходу, и главное: к вилке переднего колеса можно было прицепить маленький генератор, а на руль установить фару. Теперь вечерние поездки по городу приобретали романтический оттенок.
Незадолго до моего определения в школу мама и папа разучились по утрам улыбаться друг другу. Квартиру пришлось разменять. Финансовое благополучие семьи без отца перестало быть безусловным – покупку нового велосипеда решено было отложить. Я рос, ходил по улице пешком, стал присматриваться к курящим компаниям. Видимо, в выражении моих глаз стало проступать что-то тревожное, и на расширенном семейном совете, куда отныне допускались бабушка с дедушкой, была изыскана возможность приобретения ненового двухколесного друга уже следующего, минуя "Школьника", поколения. Назывался он «Орлёнок». Это был не велосипед, а песня. Гимн счастливого детства. Цвета спелого граната, с горящими на солнце оцинкованными щитками над колёсами, с огромным, набитым поролоном седлом-сиденьем, взятым от более дорогой модели «Раскладушки» - «Орлёнок» будоражил мне сон и вызывал зависть соседей. Несколько раз мне пришлось не жалея конечностей доказывать своё право на обладание этой чудо-птицей. Стали тесны границы микрорайона. Трусливыми показались пешеходные дорожки. Автомобили виделись неуклюжими, самолёты – низколетящими. В первый после покупки день я вернулся домой исхудавшим и за полночь. А второго не было. Точнее: я его не заметил. Как не заметил и многих последующих - мама взяла с меня обещание без её разрешения никуда не уезжать со двора. Я обещал. И сдержал. Но было это мучительно трудно. Прошли три года, «Орлёнок», лишённый возможности свободного парения, заскучал, местами заржавел, вышел из строя и был сдан на металлолом. Я на бабушкиных бисквитах разъелся и отяжелел. Мама, осознавая серьёзность педагогического промаха, советовалась с детскими психологами, делилась с коллегами по работе, надоедала отцу истеричным перезвоном. И в день моего десятилетия подарила мне «Взрослик». И в придачу: две недели совместной жизни с двоюродным братом – обладателем супер навороченного шоссейно-кроссового велосипеда «Старт». Назавтра мама уехала по профсоюзной путёвке в санаторий поправить нервную систему, оставив меня под присмотром мягкой любящей бабушки. Мой опытный одиннадцатилетний брат прибыл в серых гетрах, кедах и спортивном костюме отечественного производства. Толчком ноги открыв дверь, он вкатил в коридор своего пропыленного дорожного волка, намётанным взглядом окинул моё приобретение и бегло сформулировал план действий на перспективу:
- Завтра проведём обкатку, подтянем цепь и спицы, отрегулируем ход руля. Послезавтра выезжаем на двух велосипедах в… Как называется район за "железкой"?
Надо сказать, что раньше наш город, если смотреть на него сверху, был похож на массивное чернильное пятно с маленькими брызгами по кругу - собственно город и отдельные, не связанные друг с другом прямым сообщением микрорайоны. Ближайшая к моему дому «брызга» называлась: Юго-запад, и добраться до него можно было либо через центр, либо по кольцевой. Послезавтра наступило быстро. Бабушка отправилась на прогулку по магазинам, взяв с нас обещание из двора ни ногой. Брат мне на это разумно возразил:
- Мы ж не ногами. Мы колёсами.
И так не широкая в те времена кольцевая, ещё суживалась, вливаясь в мост, переброшенный через железную дорогу Москва-Брест. Ширина тротуара – половина человеческого туловища. Идти можно лишь боком, приставными шагами. А тут ещё велосипеды. Усталые большегрузы, чадя и кашляя, царапают плечи просевшими кузовами. И не знаешь, что страшнее: самому свалиться под колёса или упустить туда же велосипед? Юго-запад показался изумрудным городом из страны Оз. Широкие незастроенные лужайки, пологий овраг со скамейками и прогулочными дорожками, церковка в кустах. Лихо поколесив между пряничными высотками и попив в кафетерии газированного напитка - я демократичного "Дюшеса", брат изысканных "Саян" – решили возвращаться напрямик через поле. Съехали с шоссе под уклон: тропок и тропочек – тьмы. Сориентировались на заводские корпуса, едем, взахлёб пересказывая друг другу свежие волнения и открытия. А время летнее, вдоль нашего пути горожане, примяв покрывалами колосья, загорают группами и поодиночке. Мы внимательно поглядываем на обнажённые фрагменты тел – переходный возраст на подходе, новые интересы. Брат вырвался вперёд, я чуть притормозил. Женщина в синем купальнике, сидящая прямо по курсу, подняла вверх руки, чтобы поправить волосы. Запирающий механизм её лифа самопроизвольно распахнулся – два подпружиненных матово-бледных полушария выпрыгнули мне навстречу. Я задохнулся. Правая нога промахнулась мимо педали, я упал. Коленка и правое запястье - в кровь. Но я был счастлив. Я впервые отчётливо увидел самое прекрасное, что может увидеть человек при жизни – женскую грудь.
Много лет прошло, я сам стал взросликом. Многому был рад, многое увидел, почувствовал, пережил, многое перетрогал руками. Но ощущение самого большого, самого искреннего восторга у меня бывало лишь, когда подушками пальцев я пробегал по напряжённым соскам женской груди. На извечный вопрос о размерах могу ответить утвердительно: не имеют значения. В большую грудь можно зарыться лицом. В очень большую – уйти всем телом. Маленькую достаточно накрыть руками, и лежать с закрытыми глазами, перекатывая ладонями упругие мячики. Я много экспериментировал, с возрастами и рассами, с цветами и формами. И пришёл, по-моему, к единственно возможному выводу: женская грудь – изумительное творение Божье, а самая изумительная грудь та, которую в данный момент видишь перед собой.
Однажды милая пряная корреспондент в распахнутой косоворотке, со значком центрального телеканала на левом полукружии спросила:
- Вячеслав, какое из детских впечатлений для вас наиболее памятно?
И слегка наклонилась, поправляя перекрученный шнур микрофона. Мгновенный яркий образ – две отяжелевшие загорелые дыньки с розовыми цветами на заострённых концах. Споткнувшись о мой взгляд, она радостно порозовела. И оставила номер телефона.
В вечернем выпуске новостей слушал её мурлыкающий голос:
- …ещё Вячеслав добавил, что главным источником вдохновения для него являются холмы его родины.
Я думаю, она была права.