Дорога, по которой они ехали в деревню, была красивой. Покрытая сильно укатанной мелкой красной щебенкой она походила на рекортановую дорожку столичного стадиона. Помимо удивительного для дороги цвета, она была ещё очень прямой и ровной. Как будто те, кто её делали, старались во всю и не могли иначе. Попробуйте испортить красоту, вряд ли это вам удастся.
Максим, вспомнив анекдот про правительственную дорогу, когда водитель Брежнева сказал Леониду Ильичу шёпотом: «Выезжаем на правительственную дорогу», «а почему шёпотом?»,- спросил того Брежнев, «пива вчера попил холодного, горло застудил», - ответил тот, так её и назвал «правительственная дорога».
Володя, шофер "УАЗика", вел машину немного небрежно, прямо откинувшись на сиденье, свободно и без напряжения одной рукой держа руль, а другую вытянув в боковое окно навстречу воздушному потоку и солнцу. Тишина стояла такая, что слышалось только шуршание колес по гравию. Они ехали работать. В обычный экспедиционный день, которых было так много, что они составляли месяц за месяцем очередной полевой сезон, потом другой, а в целом - жизнь. И, казалось, не было ничего примечательного в жизни, кроме этой дороги.
Было шесть часов утра. Они хотели приступить к работе раньше, и успеть сделать больше ещё до пекла, которое начиналось в час дня и завершалось уже после пяти вечера. Все послеполуденное время они планировали просидеть у реки, купаясь, загорая и ловя рыбу. Когда проехали по деревне, не спали разве что одни петухи, но и те лениво молчали. То ли уже отпели, то ли спокойно разгребали кучу малу, ища корм насущный для пропитания.
Максима Володя высадил в конце деревни, прямо у края надпойменной террасы, которая высоким уступом обрывалась к реке и небольшой тропой нисходила в пойму. Это был Чулым. Но не тот Чулым, который разливается по весне, затапливая огромную по размерам территорию в своем срединном и нижнем течении. Когда он несет мощные полые воды, широтно простираясь от середины Красноярского края до середины Томской области, где впадает в величавую Обь.
Тогда он представляет собой огромное озеро-море, затапливая луга и пойменные леса на добрый десяток километров вширь. От последних остаются только верхушки больших берез, ельника и пихтача, весь тальник и 6-8 метровый кустарник скрывается под его илистыми водами. Чулым, несущий огромные, гружённые лесом, песком или гравием речные баржи, которые толкают степенные толкачи, и "Ракеты" и "Метеоры", перевозящие сотни людей в прибрежные посёлки и деревни.
А Чулым в его верхнем течении, шириной метров 50-60 не больше, с многочисленными песчаными островками и косами, спокойно струящийся, тихий, веселый и радостный. Он, если и заливает пойму, то каких-нибудь 200-300, ну от силы 500 метров шириной, делая её красивым уютным домашним озером. Унося с неё прошлогодние листья, отмывая ее от прошлогодней пыли и делая её блестящей и какой-то каждый раз новой.
Этот Чулым сейчас был перед глазами Максима и тот, заворожённый абсолютной красотой, мягко ступая по песчаной тропе, шел и смотрел на него, упиваясь дивной чистотой его вод, и слушая первозданную тишину. Не было больше ни звука, только Максим и он, Чулым. И Максим, доверившись этой тишине, настолько забылся и открылся, что почувствовал себя первооткрывателем, первопроходцем, заглянувшим за край чего-то неизведанного и таинственного. В его теле появились какие-то новые для него ощущения. Это были ощущения жизни, живой, настоящей и какого-то безмерного, никогда не переживаемого до сих пор счастья.
Тропа нырнула в кусты тальника и, пробежав несколько десятков метров, вдруг вывела его на широкое открытое место, где он увидел посреди реки невысокий песчаный островок и на нем двух лошадей: жеребца и кобылу. Кобыла стояла, доверчиво и нежно прижав свою голову к шее жеребца, недвижно и тихо. А тот, вытянувшись в струнку, грациозный и статный, будто парил над водой. Они задумчиво смотрели куда-то вдаль - туда, куда воды реки не спеша несли мелодию их любви.
Они вздрогнули одновременно: Максим и лошади. Тысячи мурашек поднялись откуда-то изнутри Максима, он оторопел и испуганно остановился. А жеребец, тоже, видимо, испугавшись, не ожидая, что кто-то нарушит тайное одиночество двух любящих сердец, вдруг громко отрывисто заржал и стал быстро-быстро бить копытом по воде, поднимая мириады сверкающих брызг, искрящихся на солнце алмазами. Он диковато косился на Максима и бил, бил копытом, словно выражая своё недовольство, огорчение и обиду и как бы говорил.
- Ну что ты, человек, здесь делаешь? Зачем нарушаешь эту идиллию? Не видишь, мы любим друг друга.
И Максим, устыдившись, быстрее пошел дальше по тропинке, унося с собой кусочек чужого выхваченного счастья, навсегда унося в памяти этот дивный пейзаж, утреннюю первозданную тишину и настоящую непридуманную любовь, которой награждает природа всех верных её подданных.