К Н Я Ж Н А М Э Р И
Эпиграф: «Делаем добро, да не унываем, в своё время пожнём, если не ослабеем».
Ап. Павел. ( Галат. 6 – 9)
1983 год. Я получил приглашение на празднование 40 – летия Тбилисского Нахимовского Военно – Морского училища. Военная служба не оставляла мне времени на поиски Бога, хотя, запавшие в глубоком детстве уроки бабушки Дуни, отогревались желанием в потаённых тайниках души, а намоленный ею мне Ангел – Хранитель всегда был со мной, наверное, обижаясь на то, что я его не замечал. Вот и в этот раз Провидец уже наперёд знал мои проблемы и постарался в очередной раз «постелить солому» там, где она была мне так необходима.
В день отъезда, одев форму капитана 2 ранга, я отправился на Краснодарский ж.д. вокзал. До прибытия поезда Москва – Тбилиси оставалось менее двух часов. Перед окошечком воинской кассы стояла длинная очередь гражданских лиц. Пожилой грузин любезно пропустил к кассе столь представительного военного. На мою просьбу кассирша ответила, что на этот поезд билетов нет, но через час будет поезд Ленинград – Цхалтубо, доедите до Самтредиа, а там пару часов – на электричке.
Получив билет, я прошёл через зал ожидания и вышел на виадук, чтобы скоротать время осмотром краснодарских достопримечательностей. Сентябрьская жара была не столь удручающая, лёгкий ветерок приятно освежал тело, упакованное в офицерскую тужурку. Внизу, пыхтя и отдуваясь, маневренный паровоз тащил цистерны майкопской нефти. Скворцы, покачиваясь, сидели на оттяжках электрических сетей и смотрели на меня любопытными глазами. Я уже чуть было не предался мечтам о предстоящей встрече, как грубый мужской голос оповестил о том, что у меня появился собеседник.
- Что, дорогой, давно в Тбилиси не был? – передо мной, улыбаясь во всю ширину седеющих усов, стоял грузин, уступивший мне место у окошка кассы. Я охотно рассказал ему о событии, которое позвало меня в путь, сказав, что в Тбилиси не был почти 30 лет.
- На этот поезд билеты на промежуточных станциях не продаются уже давно. Тут как в автобусе: остановился – садись. Хорошему человеку всегда место найдётся. А город ты не узнаешь. Вот видишь, девушка – персик стоит, едет в Тбилиси за покупками. У нас есть всё, как в Париже. Недалеко от нас стояла большегрудая молодая хохлушка, упругая как теннисный мячик.
Судьбе было угодно, чтобы мы с ней попали в одно купе, следующего на юг поезда. Увидев, что она в компании двух женщин и морского офицера Нюра, так она представилась, без подготовки начала рассказывать, как всей большой семьёй её собирали в поездку; показала длинный список предполагаемых покупок, судя по которому к ней ещё надлежало бы приставить двух мужиков – носильщиков. Больше всего она боялась грузинских мужчин и упрашивала меня не бросать её, хотя бы довезя до Тбилиси.
Закончив хлопоты обустройства, я постарался внимательно рассмотреть своих попутчиц. Напротив меня на нижней полке лежала на спине молодая женщина лет 20 – 25. Тёмные волосы беспорядочно разбросаны по подушке, глаза закрыты, руки вытянуты по швам великолепного дорожного костюма. Её подруга Виктория, восседавшая рядом, и, как она сказала, сопровождавшая больную, оказалась гораздо отзывчивее на моё мужское желание овладеть женским вниманием:
- Мэри страдает от травмы позвоночника, врачи рекомендовали минеральные ванны, и отец отправил её в Цхалтубо под моим присмотром.
В неподвижной фигуре больной привлекало внимание необыкновенное лицо. Застывшая полуулыбка, смешанная с тоской, превратили его в маску загадочной печали. Именно такое выражение должно было быть у сказочной Спящей Царевны. Вика была активна и жизнедеятельна, моё появление в купе восприняла если и не с восторгом, то и без отторжения. Так как день клонился к вечеру, решили разобраться с общим вечерним меню. Нюра извлекла из дорожной сумки большой кусок сала с широкой красной прожилкой посередине – вожделенная мечта всякого самостийного хохла. Я выставил бутылку Хванчкары и груду пирожков, осчастливейших меня стараниями моей любимой тёщи Анны Сергеевны. Тут же стол покрылся изысканными яствами, извлечёнными Викой из тайников столичных сумок.
Как единственный в коллективе мужчина, я взял всю тяжесть общения на себя. В зрелом возрасте я грешил тем, что называл психоанализом: пытался отыскать в собеседниках те тайные струны души, из которых можно было извлечь волшебную мелодию счастья. Всё своё внимание я сосредоточил на Мэри, мне нужна была её ответная реакция, чтобы понять, куда повернуть разговор дальше. Я рассказывал о старом Тбилиси, о светском обществе дореволюционной Грузии, о любви и ревности, которая у грузин порой реализуется дикой страстью сгорающих чувств. В заключение моего повествования «герой» сталкивает свою возлюбленную с перил моста в воды Куры. Такие истории рассказывал нам престарелый учитель рисования во время уроков, понимая, что педагог должен не навязывать себя, а впечатлять.
В тот момент, когда девушка ещё летела в воду, Мэри открыла глаза. Я даже прервал на секунду рассказ, чтобы насладиться взмахом её бархатных ресниц. Да это она, ойкнуло у меня внутри, лермонтовская Мэри с огромными, как крылья бабочки, ресницами. Мне показалось, что причина её болезни – несчастная любовь. Печорин бросил в лицо искренне любящей его женщине беспощадное слово человеческого безразличия. За что вполне законно получил в ответ: «Ненавижу!». Мгновенная трансформация любви в ненависть должна быть вызвана бурей, взорвавшихся чувств, способных разметать нежное женское начало. Хорошо, что княжна жила тогда на первом этаже…. Я понял, что травма Мэри не столь телесная, сколь духовная. Разбито любящее сердце, и осколки своими острыми гранями с дикой болью скребут по душе.
В последующих рассказах я стал более осторожен, стараясь не касаться нежного и святого, благо история жизни в Нахимовском училище давала сама по себе большой арсенал юмора и увлекательных событий. Мэри заметно оживилась, на её лице появился интерес к моему повествованию, в которое я с ещё большим энтузиазмом вгонял и закручивал интригу. «Её большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось искали в моих что – нибудь похожее на соучастие; её бледные губы напрасно старались улыбнуться, её нежные руки, сложенные на коленях, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль её». (М.Ю.Лермонтов)
Бутылку вина выпили под мои коллекционные тосты. Мэри с помощью Вики удалось сесть. Она говорила очень мало, да это было и не нужно, так как выражение её глаз с порхающими ресницами было настолько красноречиво, что слова были уже лишними.
Утром, когда настала пора прощаться, я искал слова, которые не только запали бы ей в память, но и помогли оттаять отчаявшейся душе. Сейчас тех слов я уже и не вспомню, тогда же это был всплеск чувств – искреннее желание, чтобы на этом очаровательном личике всегда блистала только улыбка. Я попросил Вику записать мне их ленинградский адрес, пообещав, что когда вернусь в Алма – Ату, пришлю им мумиё, которое по моему мнению, в данной ситуации просто необходимо. О мумиё в то время писали и говорили много, но в реальной жизни его никто не видел.
В Самтредиа мы с Нюрой тут же заскочили в пригородный поезд, следовавший в Тбилиси. Проводник был очень обрадован нашим желанием обогатить его карман платой за проезд, даже пообещав, принести нам по стакану чая. Мы сели на боковые сидения почти пустого плацкартного вагона и, уставившись в окно, упивались видами земной благодати… Наслаждаться одиночеством нам долго не пришлось. Уже минут через пятнадцать наше купе было заполнено особями мужского пола в возрасте от юно - отроческого, до седовласо – пожилого. Я задал мужчинам какой – то наводящий вопрос. Получив разрешение, все словно с цепи сорвались. Порядок навёл старейшина, взяв в свои руки нить длинного и увлекательного рассказа. Всеобщее внимание импонировало нюриному вкусу, она расцвела под горящими взглядами, пожирающих её на расстоянии аборигенов. Из долгого рассказа оратора мне запомнилась одна притча: «Когда Господь – Бог раздавал земли представителям разных национальностей, грузин опоздал. Завершив раздачу, Он уже было хотел отдохнуть от мирской суеты, но тут прибежал запыхавшийся грузин: «Господи, неужели ты не оставил ничего моему пусть и маленькому, но гордому народу?». Обескураженный Бог подумал и в конце – концов ответил: « Я раздал всё, свободной земли больше нет. Правда я оставил для себя участок в Кавказских горах, да уж так и быть, ОТДАЮ ЕГО ТВОЕМУ НАРОДУ». Я всегда восторгался природой Грузии. Это настоящий земной рай, и живут там гостеприимные люди, полные юмора и веры в мужскую дружбу и человеческое благородство.
Полтора часа езды и мы - в Тбилиси. Несколько молодых парней вызвались сопровождать Нюру, показав ей нужные магазины. За эти полтора часа они так расположили её к себе, что, признаюсь, не был уверен в исходе этой встречи. Меня же на перроне поглотил в свои объятья училищный товарищ Наум Краснопольский. Он с автобусом прибыл к приходу московского поезда, который подошёл вслед за нами.
События трёх дней, проведённых в Тбилиси, напоминают мне сейчас феерическую сказку, написанную для нас нахимовцами – грузинами, чтобы мы почувствовали, что такое земной рай. Они взяли на себя всю ответственность за наше пребывание на земле любимой ими Грузии.
Вернувшись домой, я тут же исполнил своё обещание, отправив в Ленинград тридцать грамм добытого мной мумиё. Всё шло по накатанной колее, вот только Люся в моё отсутствие попала под операционный нож: из груди ей вырезали какое – то твёрдое образование. Недели через три после моего возвращения, придя после очередного осмотра, заявила, что врач ей настоятельно рекомендовал есть чёрную икру. Я понимал, что красную в Алма – Ате достать ещё можно, но чёрную…?
Каково же было наше удивление, когда через пару дней мы получили посылку из Ленинграда. Ни адрес, ни фамилия отправителя ничего нам не говорили. Вывалив содержимое в большой таз, увидели, что среди зёрен чёрного кофе, заполнявшего коробку, покоились банок десять с чёрной икрой и маленький конверт с письмом:
« Спасибо Вам за всё. Я знала, что моряки своё слово держат. Вспоминайте меня иногда. Маша».
Конец.