Вода проникает всюду. Из жирной, склизлой земли жизнью просачивается в короткие стебли травы, излишками белил - в воздух. Поверхность плавно волнится под плотным зеленым ворсом - однородность, мягкость почвы и свето-тени, одновременно успокаивающие и беспокоящие исколотые городской готикой глаза. Туман над пастбищем.
Неподалеку, в неглубокой ложбине между распаханным полем и черной жилой реки, растут два терновых куста. Старые и дремучие, под ними нет травы, а земля растрескалась, несмотря на влажность. Зеленые волны пастбища. Коричневое брюхо пашни. Черная вода. Черные шипы. Туман.
Здесь много птиц: пара грачей или воронов, вынырнув из белесой мути, спускаются навестить древесных родственников. Легендарный красный коршун сегодня не виден, хмарь - не его стихия. Сильная, торжественная птица любит кровь и яркий свет, а нас подобное расточительство сил всерьез раздражает. По крайней мере, меня, воронов и терновник.
Невидимые и, вероятно, мелкие птички звучат почти также, как в четыре часа утра. Каждый маленький голос в меру сочен и силен, с совсем небольшим запозданием ему вторит эхо - расколотым зеркалом дробит и удваивает каждый каскад. Сколько их? Две? Десять? Одна? Густая, но рваная мельхиоровая паутина звуков, где каждая нить скручена из двух волокон, заплетает сознание в кокон, стоит к ней прислушаться. Отвлекись от мыслей, от себя самого, стой, смотри, слушай - птичий морок закутает и утешит разум также, как туман нянчит артритные суставы терновника. Это реальность. Это сон. Это не важно.
Грачи затерялись в пейзаже, постная плоть тумана наливается сумерками. Темнота, испаряясь с поверхности реки, проникает в поры. Как мельхиоровый морок птиц.