Мама потуже завязала платок на дочкином пальто и сказала: «Раскрой ладошку».
Пятилетняя Иринка, которую папа называл раньше, когда ещё был дома, и теперь, в письмах с фронта, Ринкой, протянула ладошку маме, и та вложила в неё маленькие, отпечатанные на серой бумаге, хлебные карточки. Сжала дочкину ручку в кулачок, такой малюсенький, что вместе с этим детским кулачком сжалось и материнское сердце, и голосом, который Иринка, а теперь Ирина Васильевна, помнит до сих пор, с выразительным нажимом, с болью, несколько раз повторила:
- Береги, доченька! Не потеряй! Это карточки. Это – жизнь, доченька! Береги! Это - жизнь! Придёшь в садик, отдай воспитательнице. Не разжимай ручку!
На сжатый крепко-накрепко кулачок надела варежку - тёплую, пушистую, связанную из козьего пуха с шерстью. Папа почти в каждом письме спрашивал, как там «наша козища»? Коза - его гордость, именно он настоял в сороковом, чтобы обязательно обзавестись ею. Варежка была великовата, и кулачок легко проскочил в неё.
Они вышли из дома: Иришка – в детсад, а мама – на работу. Работа у мамы была трудная, совсем не женская. Она обрубала с поваленных деревьев сучья. Каждый день приходилось нести с собой из дома топор.
Сначала, отправляя малютку одну в детский сад, Александра Михайловна беспокоилась, как дойдёт Иришка, смотрела ей вслед, а потом привыкла. Да и не им одним достались эти трудности. У всех так. Война…
В это утро по дороге на работу она периодически поёживалась, здоровалась с другими женщинами и думала, кого же попросить починить Иринкины валенки.
Иринка привычно шагала в свой детский сад дорогой, которую давно запомнила. Девочка героически вступила на мост через речку, неминуемо возникавший на её пути дважды в день. Честно сказать, она побаивалась зимой этого места. Здесь каким-то особенно пронзительным был всегда ветер, поэтому она старалась поднять одну руку – ту самую, левую, в которой сегодня была зажата «жизнь», - и загородить рукой в тёплой варежке нос, чтобы было легче дышать на холоде.
Так и сегодня Иринка решила утеплить свой маленький носик. Вспомнила, как папа любил целовать её именно в него, пока не взяла папу из дома злая и страшная война. Стала подносить руку к лицу, но вдруг ветер, сначала поднял с моста колючий снег, потом рванул с её руки варежку. Варежка легко соскользнула с зажатого кулачка и полетела куда-то вниз, под мост.
Иришка растерялась и хотела заплакать, но потом вспомнила, глядя на оголившийся, быстро замерзающий кулачок, мамины слова: «Береги! Не потеряй! Это - жизнь!» - И побежала в детский сад.
Воспитательница встречала детей, помогала снять заснеженную одежонку и сажала ребят согреваться вокруг печки. Иринкин кулачок долго грели: держали в руках, дышали на него. Потом всё-таки пальчик за пальчиком разжали. На ладони в целости и сохранности лежали карточки. Она, Иринка, радостно думала: «Жизнь спасена!». Карточки положили распрямляться под стопку книг на полке.
День прошел тихо и спокойно. Где-то война, а здесь, в группе, – тепло, ребята играют, подружка Таня дала куклу, и пшенная каша была очень вкусной. Иринка даже ни разу не захотела убежать из детского сада, хотя дважды или трижды так делала. Об этом мама жаловалась папе на фронт, а он в своем письме назидательно учил маму:
- Лучше воспитывай Ринку. Это не дело - девчонке бегать из детского сада. Растолкуй ей.
Правда, об этих строчках в письме Ирина Васильевна узнала уже потом, совсем взрослой, когда мама, бережно хранившая всю жизнь отцовские письма да ещё несколько оставшихся от него документов, отдала их дочери по наследству. А тогда, в войну, это место, читая и перечитывая вслух Иринке письма, мама, наверное, пропускала.
В конце следующего после потери варежки дня Иринка, как всегда, самостоятельно пришла из садика. Около порога поставила валенки, ещё на крыльце обметенные веником от снега, повесила пальтецо. Накрыла на стол: две миски, два стакана, две ложки. И стала представлять: вот сейчас придёт мама, будем пить чай. Можно попросить у неё немножко варенья, которое – Иринка точно это знала – стоит в банке под кроватью.
Вдруг как-то резко раскрылась дверь, мама, не раздеваясь, гневно закричала:
- Где, где карточки?! Ты потеряла их! Я ведь предупреждала тебя! – Подбежала к дочери и стала её шлёпать, кричать и трясти, взяв за плечи.
Александра Михайловна бежала домой всю дорогу от того перекрёстка, где повстречалась с заведующей детсадом и та спросила её, почему до сих пор не сдали хлебные карточки в сад. «Все уже принесли, а ваших нет», - поясняла она. Вместе женщины решили, что вчера Иринка по дороге потеряла их. Рассердившись и не в силах сопротивляться охватившему её раздражению, дорогой мама всё больше и больше распалялась. «Кар-точ-ки, кар-точ-ки», - стучало в висках до самой двери.
Иринка затряслась, зарыдала от испуга и обиды за несправедливость и начала повторять: «Мама…Я отдала…Я отдала…Мама…».
В комнату вбежали соседи, отняли несчастную Иринку у мамы и стали успокаивать обеих, попутно выясняя причины расправы. Когда все ушли, мама и дочка долго сидели на кровати, прижавшись друг к другу, и молчали. По очереди всхлипывали и, попив чаю, легли спать.
… А потом карточки нашлись. Да, там, на той самой книжной полке в детском саду, куда их положили, забыв об этом в суете. Мама связала Иринке новые варежки, предусмотрительно пришив к ним длинную верёвочку и протянув её через рукава и вешалку пальто. Они выжили – мать и дочь, но так и не смогли найти, где же похоронен Ринкин отец политрук Василий Александрович, погибший на Ленинградском фронте. Куда только ни писали. Ринка после войны отчаянно завидовала детям, отцы которых вернулись. И ничего не могла сделать с собой.