Нет, ты представляешь, бросили детей бабушке,
а сами поехали на море загорать!
Бессовестные! Тут живешь, все ради детей
делаешь:недоедаешь, недосыпаешь, сначала их
обуешь-оденешь, а потом уж себе,что
достанется!А они! Т-фу! Я ж все ради детей.
Всем жертвовала, можно сказать, с алкашом
всю жизнь прожила, чтоб дети в безотцовщине
не росли, а так, хоть какой-никакой отец был.
И работу сменила, чтоб детей могла со школы
забирать, хоть и не ахти работка была. Все
терпела: и свекровь терпела, ведь как-никак
бабушка родная, так ради детей же! А тут
больной бабушке детей бросили, ни о ком
не подумали, только о себе! Эгоисты!
Никого не любят! Бабушку и детей жалко.
Не по-людски это, ну не для себя ж живем-то.
Ну, смешно ведь.
( из разговора двух женщин,услышан
ного в длинной очереди перед кассой
продуктового супермаркета)
Бьет – значит любит.
(народная «мудрость»)
Жестокие игры - это особый образ жизни.
Это бесконечное путешествие по
треугольнику "Жертва-Преследователь-
Спасатель"(по С. Карпману), где за
один только вечер в кругу семьи я могу
выступать сразу в трех ролях.
Я становлюсь Тираном, когда «качаю права»
в мире дорогого мне человека (когда,
например, твержу ему, что мне лучше
знать, чего он хочет).
Я становлюсь Жертвой, когда «качают права»
в моем мире дорогие мне люди (когда за меня
говорят, делают, переживают, решают…).
И, наконец, я становлюсь Спасателем, когда
вижу, как «качают права» другие в мире
дорогого мне человека. И я с искренней
убежденностью в своей правоте «влезаю»
в эти разборки с «миссией доброй
заступницы", показывая при этом не любовь
к близкому, а его неспособность разобраться
в собственном мире, потому что я опять-таки
лучше знаю, что нужно моему дорогому
человеку, чем он сам.
Жестокие игры - это нарушение границ,
нежелание видеть мир свой и близкого,
неспособность понимать себя и родного
человека.
(от автора)
В детской комнате: "Жертва-Тиран-Спасатель"
Я вошла в детскую комнату и остолбенела. Слева от меня на маленьком столике сидел огромный лев. Он дико рычал и готовился совершить прыжок. Хищник охотился на кого-то.
Жертвой оказалась обезьяна. Она тряслась в углу комнаты с дико выпученными глазами, беззвучно шипела на льва и одуряюще ждала его прыжка.
По накаленной обстановке я поняла, что совсем скоро все будет кончено: лев съест заживо обезьяну. Это понимала и сама мартышка, но она еще отчаянно боролась за жизнь, совершая нелепые движения в сторону разъяренного охотника.
У меня закружилась голова. Мне невыносимо страшно стало здесь находиться. И лев, и мартышка могли в любую минуту накинуться на меня, как на ненужный элемент в этой свирепой игре. Я, как вкопанная, прижалась к стене и замерла, лишь бы быть незаметной для «играющих».
И вот прыжок! Дикий надрывный писк! Оглушающий рев! Закрыла глаза. Ноги мои обмякли, и я медленно начала сползать вниз по стенке. Следующий рев заставил меня хоть как-то очнуться. Сквозь туман, застилающий глаза, увидела пока еще живую обезьяну. Сейчас она уже свирепо и хаотично прыгала.
- Ой, как опасно! Ведь жертва рядом! Вот-вот она прыгнет на меня!!! - с этими мыслями я с трудом приподнялась.
Опять прыжок льва! Рев! Обезьяна выдавила из себя мышиный писк! Резко отскочила на меня и впилась в мою ногу!
Я упала и закричала от страха и боли! Звериные мелкие щипки «грызли», мне казалось, что обезьяна ест ногу. Второй ногой пыталась отбить мартышку, но голова ходила ходуном. Я не могла бороться: медленно стала отключаться… Желтый потолок, какие-то игрушки, - все плыло…
Но вот она! Чья-то спокойная рука взяла обезьяну и оторвала ее от моей мокрой ноги! Я, завороженная, следила, как нежная рука плавно перемещала обезьянку в накаленном воздухе. И, наконец, малышка-зверек приземлилась в середине комнаты прямо у лап разъяренного льва! Чудо-рука мягко подтолкнула мартышку к пасти ревущего зверя. Обезьянка снова превратилась в безумное чудище с магическим шипением. Зачем? Для чего кто-то специально подталкивает жертву к хищнику? Кому нравится такая игра?
Моя сестра?! До этого момента я и не замечала, что все это время она была в комнате и наблюдала за происходящим. Оказывается, она всегда сидела сзади обезьяны, словно защитница, но каждый раз подталкивала ее к хищнику, когда та хоть немного отступала. Сестра таким образом наслаждалась, думая, что контролирует процесс, что в накаленный момент она всегда сможет спасти маленькую обезьянку из лап дикого зверя.
И вот он: опасный момент игры! Лев уже в последний раз шел навстречу мартышке, чтобы сожрать ее наконец! По тревожному выражению лица Спасательницы, сидящей сзади жертвы и без конца грызущей ногти, и я теперь уже понимала, что это тот самый накал страстей.
Прыжок! Рев! Почему она уже не шипит?! Я не слышу мартышку! Боже! Это все!
Я отключилась.
-Мама, мама, проснись,- в чувства меня привела моя дочь,- Помоги мне собрать игрушки, тетя Аня сказала, чтоб я собрала игрушки.
«Наверное, приснилось»,- думала я, собирая трясущимися руками игрушечного львенка, обезьянку… Я все еще никак не могла поверить, что опасность миновала.
В комнату вошла сестра, улыбнулась и принялась вместе с нами прибирать игрушки.
- Как тебе наша игра?
-Так это было на самом деле?!
-Конечно,- глубоко иронично сказала сестра.
-Так ты успела спасти обезьяну?
-Конечно,- еще ироничнее ответила Аня.
-Вот это игры у вас!
- Это же шутка! Мы так каждый день играем! И ты тоже так играешь, просто не замечаешь. Но, не смотря на это, мы же любим друг друга!
Тупик в игре или выход через грязь – подавленные чувства
В ночном лесу было тихо. Луна ярко освещала листву дерева; так что я, сидя на огромной ветке, могла четко увидеть малейшую букашечку. Вот и паучок проползает мимо, так хочется взять и раздавить его. «Сейчас, попробую это сделать. Как же! Как же взять-то. Руки непонятно где! Так, ближе надо подойти к паучку. Ой, как неудобно. Поправилась я что ли? Ноги где-то потерялись!»- так я кряхтела и пробиралась по ветке ближе к букашке. И вот я неожиданно издала звук:
- У-ху! У-ху!
Мой паучок испугался и быстренько стал спускаться вниз к земле по своей ниточке. Я не хотела отпускать малявку, прыгала с ветки на ветку за паучком у-хукакая .
Я была этой неуклюжей совой.
- У-ху! У-ху!- гналась как могла за букашкой, но никак не поспевала за ней. И вот последняя ветка и… Высоко до земли, а паучок мой уже скрылся в высокой ночной траве. «За ним! За ним! У меня же есть крылья, прыгну- и полечу»,- так я думала, когда уже грохнулась с дерева всем своим жирным телом.
«Полетела, блин! А больно-то как! Сильно ногу ушибла»,- да теперь у меня появились ноги, руки… Я стала собой.
А сова?! Где она? «У-гу», -стала звать ее, и сама уже смеялась над тем, как неправдоподобно у-гукала. «Вот дурочка-то, ведь это была я жирной совой, кого сейчас зову?» - бормотала себе под нос, уже вставая, как неожиданно из листвы моего дерева вырвалась хищная сова. Она резко взлетела ввысь и пикирующе начала спускаться к земле. Казалось, что она знала куда летит или на кого летит. Точно! Она охотилась!
Рядом со мной раздался мышиный писк, я по инерции отскочила. В темной траве сверкнули большие глазки маленького зверька. Жалость сковала мою грудь:
-Беги!- прокричала я мышке, наивно полагая, что она меня поняла.
Мышка суетилась возле моих ног, надеялась, видимо, что я спасу ее. Но мне было страшно взять грызуна в руки. Сова тем временем стремительно приближалась.
- Беги же!- еще раз прокричала я мышке и сильно топнула ногой так, что стало больно во всем теле.
Мышка, наконец, сорвалась с места и понеслась в свою норку. Мне было важно знать, спасется ли она, поэтому я побежала вслед за жертвой.
Я юрко следовала за грызуном в высокой траве. Мне казалось, что я и есть эта маленькая мышка. Оглянулась, чтобы посмотреть на хищницу, а она надо мной уже растопырила когти…Вот-вот схватит! Думала, что меня! Нет, сова пролетела мимо и скрылась в темном лесу. Ух! Охота на мышку закончилась. Жертва спаслась!
Где же она? «Пи-пи»,- позвала я мышку. Тишина. В земле увидела маленькую норку. «Она там!»- и я уже пробиралась в тесное пространство в поисках зверька.
Мышиная норка напоминала лабиринт: виднелось много ходов, отнорочек. Тесно было в земле, но в этой скованности я хорошо видела и проползала вперед.
Вдруг неподалеку от моего прохода появилось светящееся крохотное отверстие. Свет там был теплым, будто в глубине норки горела свеча. Я скорее направилась туда. Сквозь шорох собственного ползанья услышала детский родной голосок. Малышка напевала песенку и разговаривала с кем-то. Через отверстие разглядела девичью головку с двумя озорными хвостиками. Девочка почувствовала мое присутствие, резко повернулась и выставила в мое отверстие хитрый глаз. На секунду я испугалась такой внезапности, но, увидев шкодный глаз своей доченьки, растаяла, улыбнулась и хотела прикоснуться к ней, но мешала земля. Я начала рыть проход, но ничего не получалось, земля была, словно камень. «Здесь должен быть какой-нибудь проход к той норке»,- и я стала искать другой путь к доченьке.
Внезапно я вспомнила про мышку: «Да, Анечка пела песенку ей, с ней разговаривала. Дочь может навредить мышке: ведь для ребенка живой зверек - всего лишь игрушка». Я продвигалась вперед все быстрее и быстрее.
-Анечка, мышка у тебя?
-Да-а-а-а,- очень хитро ответила дочка.
-Пожалуйста, будь с ней осторожна: она ведь беременна (не знаю, откуда я это взяла, наверное, придумала во спасение мышки), ей надо скорее приготовить место для родов.
-Ладно,- холодно и резко отреагировала на мои слова дочь, почувствовав обман.
Меня это почему-то успокоило,тем более в конце "тоннеля" появился выход из тесной норы.
Выбравшись наружу, я оказалась в пустой заброшенной квартире. Из дырки в полу вылезла Анечка, в руках она держала игрушечную мышку.
«Ну вот! В очередной раз спасала обычную игрушку», - подумала я с грустью и засмотрелась на стену в квартире: здесь когда-то были симпатичные обои, но сейчас они висели оборванными и засаленными. Большей частью на стене красовалась серая штукатурка, на ней выпячивались жирные царапины вперемешку с какими-то надписями. Пока я изучала стену, мне все время слышался монотонный мужской разговор слева. Оказывается, окно в комнате было приоткрыто, и на улице беседовали мужчины. Они периодически поглядывали в мое окно, и, конечно, тем самым отвлекали меня от важного дела: изучения стены.
Я решила выйти из дому и подойти к мужчинам, чтобы узнать, чего им нужно от меня.
Оказавшись снаружи дома, я увидела бескрайнее поле и крупный мусор. «Как пустынно и грязно», - подумала я, обходя свой панельный пятиэтажный дом и натыкаясь на мусор в поисках беседующих мужчин. «Вон они, стоят и поглядывают в мое окно!»- уже возмущенно подходила я к ним с такими мыслями. Но к своему удивлению, мужчины никак не отреагировали на мое появление. Они, словно запрограммированные роботы, бесчувственно говорили и периодически поворачивали голову в мое окно. «Я им безразлична! Они говорят ни о чем, им скучно и они глазеют по сторонам»,- неожиданно открылась мне вся бессмыслица происходящего, и я тоскливо прошла мимо равнодушных мужчин, по-прежнему не обращающих на меня никакого внимания.
Пошла по полю. В груди дико защемило одиночество. Все время смотрела под ноги. Мусор мешал. «Эта грязь – моя грязь. Это то, что я не выплеснула, не сказала, не показала во время своих опасных игр, а спрятала, спрятала здесь – на этом поле, которое превратилось в свалку, свалку моих подавленных чувств»,- с болью прорывалось осознание. Поднимать глаза не было смысла: всюду свистело грязное поле. Наконец, устав смотреть на грязь, подняла голову.
Вдалеке появилось очертание высотного здания, такого серого панельного прямоугольника, поставленного коротким ребром. Гигантский пенал показался мне выходом из запутанных житейских игр, благодаря которым я оказалась на свалке, и ноги мои бездумно понеслись к бетонному монстру.
Как-то быстро я очутилась возле здания и незамедлительно вошла внутрь.
Темнота сковала. Ногами нащупала лестницу и осторожно начала подниматься вверх. Продвигаться становилось немного светлее. Через тусклое электрическое мерцание разглядела кучу лестниц, ведущих наверх, они пересекались в разных точках. Мне показалось сложным подниматься по лестницам, и я решила воспользоваться лифтом.
Передо мной открылись массивные железные двери : «Заходить - не заходить???» - мучилась я вопросами и зашла наконец. Двери тяжело закрылись, и лифт медленно стал поднимать меня наверх.
Вдруг на каком-то этаже лифт внезапно остановился. «Кто-то еще войдет…»,- тревожно подумала я и увидела своего сына на площадке. Вовочка пристально смотрел на меня, будто вглядывался в мою душу. Никогда я еще не видела своего ребенка таким сосредоточенным, целеустремленным, решительным. Сын нажал на кнопку, и мы тронулись. Я смотрела на него по-новому и удивлялась. Мне казалось, что он может все, что его возможности безграничны! « С ним я выйду из круговорота житейских игр! Он поднимет меня наверх. Я это вижу! Я это чувствую!», - тешила себя надеждами, не отводя глаз от сына.
Внезапно движение наверх прервалось! Железные двери снова открылись - на площадке никого не было . «Давай по лестнице пойдем», - предложил сынок. «Давай»,- с тревогой согласилась я. И мы вышли из тесного пространства. Но и на лестнице было как-то неуютно: темно, опасно, сложно.
«Иди за мной!»- и решительный ребенок повел меня по лестничному лабиринту. Наверху неожиданно захлопали дверями, какие-то люди быстро спускались. Я испугалась. Вова побежал вниз, я погналась за ним, боялась потерять сына из виду. Мне было страшно потеряться здесь, в этом неприятном сложном здании.
Мы выбежали на улицу. Открылась унылая картина пустого грязного поля.
- Зачем мы вернулись сюда, на эту свалку?
- Надо мусор убирать, - деловито ответил мой ребенок.
- Его тут очень много. Мы не справимся. Лучше пойдем в здание, еще раз попробуем подняться наверх.
- Пока не приберем – не поднимемся!
На охоте или принятие измученной «Любви». Выход.
Был пасмурный летний день. В лесу слышались тревожные голоса зверей: где-то прошмыгнули грызуны, где-то вскрикнула сова, где-то каркнула ворона… И вдруг все замерло вокруг, будто перед грозой…
Началась вечерняя охота. Я стояла у подножия холма, сзади амфитеатром красовался хвойный лес. Он был настолько густым, что тень его превращала вечер в ночь.
Рядом со мной стоял охотник в тяжелых резиновых сапогах с ружьем за спиной. Он пристально смотрел в глубь леса, выискивая добычу.
Вдруг справа от нас, под большой сосной, шмыгнул суслик. Он пронесся мимо так быстро, что под нашими ногами стояла лишь рыжая дымка от бега зверька.
Охотник схватил ружье и стал прицеливаться в живую мишень, но неожиданно передумал: «Нет, - размышлял он вслух,- это вовсе не добыча, а так… смехота! Мне нужна дичь покрупнее».
На слове «дичь» я посмотрела в небо. В серо-синем воздухе летала хищная птица. Она парила так высоко, что охотник и не думал доставать ружье.
Внезапно рядом с нами появился наш суслик. Он был в панике. Зверек будто уже предугадал что-то трагичное. Он метался в траве, выписывал круговые движения все быстрее и быстрее. Наконец, суслик взметнулся ввысь, обернувшись в какую-то птицу!
Охотник молниеносно отреагировал на низко летящую птицу и выстрелил…
Лес вздрогнул! Я замерла!
Теперь я уже не могла оторвать взгляда от подстреленной птицы. Она от выстрела взлетела высоко, нарисовала большой круг в воздухе и медленно начала падать.
К ней присоединилась высоко летящая птица.
Эта парящая пара, широко расправив четыре крыла, торжественно падала к подножию холма. Здоровая сочувствующая птица летела на охотника, а подстреленная – на меня. Я пристально смотрела на нее, вблизи птица казалась очень суровой. Это был филин с мощными бровями.
«Ты подстрелил филина, - медленно сказала я охотнику, не отводя глаз от раненой птицы,- Можешь гордиться собой…».
«Да, я принесу домой настоящий трофей… С охоты теперь не стыдно возвращаться», - где-то параллельно произнес охотник. Видимо, он тоже не отводил взгляд от своей сочувствующей птицы.
Филин падал прямо на меня, не отрывая своих суровых глаз от моих. Я, завороженная, пошла навстречу к нему вверх по холму.
Невыносимая тоска заныла в моей груди, слезы застилали глаза. Я подняла руки, чтобы подхватить застреленную окровавленную птицу, как прямо передо мной умирающий филин обернулся в святого Себастьяна, пронзенного множеством стрел, с мощными белыми крыльями за спиной, как у ангела. Теперь глаза Святого смотрели не на меня, а в сторону, ввысь, будто он в молитве сошел с картины великого художника ( только кто-то еще и подрисовал ему крылья ангела).
Себастьян прошел сквозь меня.
И поплыл вниз, к подножию холма.
Я обернулась. Ноги Себастьяна не касались травы.
«Он убил Святого (саму Любовь), а не филина»,- навзрыд плакала я, преодолевая дикую боль внутри, и шла вверх по холму. Теперь я понимала, что поднимусь наконец.
***
Символические сны. Тяжело переживались мною, да и писались с трудом.
Жестокие игры - это образ моей жизни. Это бесконечное путешествие по треугольнику «Жертва-Тиран-Спасатель», где за один только вечер в кругу семьи я могу выступать сразу в трех ролях.
Я становлюсь Тираном, когда «качаю права» в мире дорогого мне человека (когда, например, твержу ему, что мне лучше знать, чего он хочет).
Я становлюсь Жертвой, когда «качают права» в моем мире дорогие мне люди (когда за меня говорят, делают, переживают, решают…).
И, наконец, я становлюсь Спасателем, когда вижу, как «качают права» другие в мире дорогого мне человека. И я с искренней убежденностью в своей правоте «влезаю» в эти разборки с «миссией доброй заступницы», показывая при этом не любовь к близкому, а его неспособность разобраться в собственном мире, потому что я, опять-таки, лучше знаю, что нужно моему дорогому человеку, чем он сам.
Жестокие игры - это нарушение границ, нежелание видеть мир свой и близкого, неспособность понимать себя и родного человека.
Живя этими играми, я искренне верила, что по-настоящему люблю близких (не смотря ни на что). Но столько всего грязного оказалось примешанным к такой любви, что и не разберешь теперь: где она, любовь-то?
В первом сне «В детской комнате» показана вся свирепость таких игр. Здесь я, как сторонний наблюдатель, не могу в нормальном состоянии видеть зверские разборки. Я все время отключаюсь. Но в конце концов, когда все обернулось в детскую игру: все персонажи стали просто игрушками, я (словами сестры) говорю с полной уверенностью, что люблю родных (не смотря на то, что несколько минут назад выступала свирепым Тираном, безумной Жертвой и не менее безумным Спасателем). Я, как участница, убеждена, что это игра во имя любви. Я же, как наблюдатель, уже понимаю всю абсурдность таких рассуждений.
Во втором сне «Тупик и мой ребенок» я снова играю. Становлюсь то Тираном (совой), то Жертвой (когда чувствую себя мышкой), то Спасателем (когда пытаюсь сберечь маленькую мышку от лап совы и игр дочери).
Когда вновь все превращается в детскую игру (мышка становится игрушкой в руках дочери) мне, как участнице в играх, становится грустно. И я прихожу к стенке, к пустому разговору безразличных мужчин - к тупику.
Мне хочется выйти из этого состояния: выйти из жестокой игры, из тупика. Поэтому я иду к чему-то новому - к пеналу в поле (высотному зданию).
В здании мне еще темно и ничего не понятно, самостоятельно в этом новом я разобраться пока не могу. Подниматься, то есть продвигаться вверх - развиваться – это для меня пока все равно, что подниматься по лестничному лабиринту.
Но именно в этом новом здании я встречаю своего ребенка. То есть я здесь открываю в себе своего внутреннего ребенка как собственный потенциал, позволяющий мне полно жить, творить, созидать - идти вверх по лестнице.
Лифт и встреча с ребенком в лифте – это экспресс – знакомство с тем, что я могу.
Но во мне нет еще уверенности (самоподдержки), есть боязнь перед другими (общественным мнением), поэтому я во сне пугаюсь чужих шагов и бегу вслед за ребенком.
Но сын неспроста выводит меня из нового здания. Мы с ним возвращаемся в поле, грязное поле. Мусор и грязь здесь – это мои подавленные чувства, которые серьезно накопились за время моего существования в жестоких играх. И пока я не разберусь с этой «грязью» (не прочувствую подавленность, не осознаю и не приму ее) подняться по лестничному лабиринту (развиваться) не смогу. Вот почему я ходила в этот пенал - за ребенком, за моей силой, за своим потенциалом. Именно ребенок ведет меня по грязи, я теперь не чувствую себя одинокой, но мусора кругом очень много. Мой ребенок поможет мне справиться с грязью.
Третий сон «На охоте» показывает мне выход из жестоких игр.
Здесь охотник (Тиран) убивает птицу (Жертву). И вроде бы сейчас по правилам жестоких игр должен появиться Спасатель. Но появляется что-то новое – Сочувствие в образе высоко парящей птицы. Эта птица присоединяется к раненой и просто летит рядом с ней (параллельно) навстречу охотнику. Птица при этом сочувствует и Жертве, и Тирану – всем участникам игр.
А я, как наблюдатель, вижу Жертву, раненую птицу, которая олицетворяет собой мои раненые чувства, появившиеся во мне во время жестоких игр.
Окровавленная птица превращается в Святого Себастьяна с крыльями ангела (на полотне Тициана Св. Себастьян изображен прикованным к дереву или столбу, пронзенным множеством стрел без крыльев) - это мощный образ Любви, истерзанной Любви, которая вышла в таком виде из свирепых игр.
Я настоящая пропускаю эту измученную Любовь через себя, страдая вместе с ней, и иду дальше вверх по холму.
Этот чудо-сон показал мне выход из жестоких игр, но он мучительный: только через сочувствие к себе в разных ролях, через переживания подавленных чувств, которые я накопила играя, через признание того, что раньше я называла любовью к родным как истерзанного чувства и через принятие этого выстраданного чувства я смогу идти вверх (развиваться) в поисках нового, Новой Любви вне игры.