Николай Баранский.
ДОМ ДУРАКА.
Пьеса в 2-х действиях.
Действующие лица:
1. Гиляга Сан Саныч – заведующий отделением в психиатрической клинике, 44-х лет
2. Машхурдайс Ольга Карловна – его жена, 40 лет.
3. Петр Александрович – его брат, крупный бизнесмен, 40 лет.
4. Павлик – их сын, 20 лет.
5. Даша – медсестра в отделении 19-ти лет.
6. Косяков – санитар клиники 20-ти лет
4. Паша Машхурдайс (он же «Фюрер», он же «Наркоман», он же «Солдатик», он же «Симулянт», он же «Христос») – больной 20-ти лет
3. Башмаков (он же «Маршал», он же «Алкаш», он же «Бизнесмен») – больной 40 лет.
2. Кира Владимировна – лечащий врач 40 лет.
Автору желательно, чтобы все роли исполняли всего 6 артистов. Также весьма желательно, чтобы в случае гибели персонажа в ходе действия, погибал и артист на сцене.
Предуведомление, или что хотел сказать автор своей пьесой: герой постепенно перестает понимать – где дурдом (он там работает), а где дом (он там живёт). Разницы между психозом и жизнью, между реальностью и выдумкой, между чудом и обыденностью – для него (равно как и для автора) нет. Прочие смыслы (обобщения, аллюзии и коннотации) произвольно возникающие по мере знакомства с текстом в мозгах читателей (зрителей), режиссёра или актёров, также допускаются и даже приветствуются автором, но за эту мыслительную деятельность он ответственности не несёт.
Действие I.
Коридор психбольницы.
Косяков приплясывает со шваброй. Не столько моет пол, сколько дико колбасится. На голове у него наушники – большие и черные. А вот музыки не слышно. За спиной Косякова входит Гиляга.
Гиляга. Косяков, ты чего? Косяков… Не слышит ни хрена.
Всякий раз как Гиляга делает шаг к Косякову, чтобы хлопнуть того по плечу, Косяков оттанцовывает прочь от Гиляги.
Гиляга (наконец настигая Косякова). Косяков! Косяков! Косяков, твою мать!
Стаскивает с него наушники и орет в самое ухо.
Гиляга. Как тебя зовут?
Косяков. Косяков.
Гиляга. Да, знаю я твою фамилию. Мне интересно, как тебя в обычной жизни зовут.
Косяков. А-а, это, Диджей Косяк. Через двойное латинское «с», а остальные буквы русские. Коssяк получается. Я вот думаю может и два «к» в конце писать? Так, наверно, понтовей будет. Правильно, Сан Саныч?
Гиляга. Да, тьфу на тебя. Как тебя мама с папой зовут?
Косяков. А-а. Ну это… Косячок.
Гиляга. Да, тяжёлое детство… Ты скажи мне, Косяков, на хрена ты в доме скорби дискотеку устраиваешь?
Косяков. А что, может тут – самое место. Здесь, как в клубе – все клиенты в неадеквате. Кто под колесами, а кто – так, вообще без башни. Мечтательно. Им бы мою музыку послушать, вот бы их вставило.
Гиляга (себе под нос) Куда бы их вставило интересно… (Косякову) А ты что – музыку сочиняешь?
Косяков. Иногда.
Гиляга. Музыкальное образование имеешь?
Косяков. Школу закончил. По классу баяна. Но баян не вставляет.
Гиляга. Вот что, сынок, я тебе сейчас такой пистон вставлю. Если через пять минут во всем коридоре не будет асептики и антисептики…
Косяков. Понял-понял-понял, уже шуршу.
Палата Башмакова и Фюрера. На стене висит громадная карта Москвы вся исчерченная синими и красными стрелами боевых операций. Перед картой Башмаков в пижаме с маршальскими погонами и самодельными орденами на груди. Фюрер лежит на кровати. Входит Гиляга.
Гиляга. Здравия желаю товарищ маршал! Как самочувствие?
Маршал Башмаков (разглядывая карту). Самочувствие нормальное. Положение на фронте стабильное. Хотя… Вот это что такое на боевом документе?! Тычет пальцем в карту. Что такое, твою мать?! Почему бибиревцы на Алтуфьевских высотах?
Гиляга. Ну, я приказал оставить эти высоты, исходя из сложившейся оперативной обстановки.
Маршал Башмаков (отворачиваясь от карты). Из какой, на хер, оперативной обстановки!?
Гиляга. Из сложившейся. Пока вы, товарищ маршал, спали, обстановка складывалась. И по моему мнению складывалась тревожно, вот я и приказал отступить.
Фюрер тихонько встает с кровати и за спиной маршала со всеми предосторожностями чертит новые синие стрелы на карте.
Маршал Башмаков. Значит, просрал ты Алтуфьевские высоты, штафирка. Дурак ты, Гиляга, совсем дурак. И всю войну с Бибиревом просрёшь, по штатской глупости своей.
Гиляга (грозя пальцем фюреру). Я не дурак, просто обстановка меняется уж очень быстро. И не только когда вы спите, а даже вот прямо сейчас – на глазах – меняется.
Фюрер быстро ложится на кровать.
Маршал Башмаков. А не надо быть рабом обстоятельств. Не надо идти у обстановки на поводу. Надо бороться с обстоятельствами и побеждать их. Подходит к кровати фюрера и пинает ее.
Паша Фюрер. Не надо хулиганить. Я что? Другие – вон чего, а я – ничего!
Маршал Башмаков (фюреру). Допрыгаешься ты у меня, гидра фашистская. Я тебе головы-то посрубаю. Я тебе покажу рисовать на чужих картах! Гиляге. Я ведь даже синий карандаш выбросил, чтобы они наступление не развивали. А он, гад, подобрал и рисует. А ты – дурак, что нас в одной палате держишь.
Гиляга. Дурак тот, кого лечат. А тот, кто лечит – умный. Тебя маршал лечат. И, заметь, не кто-нибудь, а именно я лечу.
Маршал Башмаков. Летит он. А куда ты летишь, Гиляга? В пропасть ты летишь. С Алтуфьевских высот, которые просрал.
Гиляга. Ничего я не просрал. Что это вообще за выражение такое… Я отошел на заранее подготовленный рубеж обороны. Выпрямил линию фронта. В конце концов, избежал угрозы окружения и пленения наших верных отрадненцев!
Маршал Башмаков. Ага. И отдал врагу алкогольный супермаркет – важнейший стратегический объект, между прочим. Там одной водки – сорок сортов. Я отсюда слышу как бибиревские изверги пьяно хохочут в алкогольном горячечном бреду, упиваясь редкими сортами французских, итальянских, испанских и чилийских вин. Как они рыгают, упившись сорока сортами водки, как весело пляшут и галдят, допивая ром. Я слышу их тосты! А перед внутренним взором… Ты знаешь, Гиляга, какие картины разворачиваются перед моим внутренним взором?
Гиляга. Могу только догадываться. В принципе, картины должны разворачиваться в зависимости от принимаемых медикаментов. Допускаю даже, что цвет и содержание этих картин могут зависеть от цвета оболочки таблеток.
Маршал Башмаков. Так точно. Когда мне дают синенькие, то на следующее утро противник переходит в наступление, и синих стрелок на карте становится больше.
Гиляга. А если красненькие дают, то мы переходим в наступление?
Маршал Башмаков. Нет. Когда красненькие – просто спать хочется.
Гиляга. Спишь, значит. А что во сне видишь? Как мы переходим в наступление?
Маршал Башмаков. Ни хрена мы не переходим. А снится мне мирная жизнь, город-сад и покойный мой лысый дядя. Не помню – как звали.
Гиляга. Мирная жизнь и город-сад – это хорошо. Может, ты у нас на поправку идешь? А с другой стороны покойный дядя... Да ещё лысый… Сложный ты у нас случай, маршал.
Маршал Башмаков. Да какой я, на хрен, маршал?! Срывает с себя жестяные ордена и погоны, швыряет их на пол. Я простой русский алкоголик! Башмаков моя фамилия! На свои пью! Имею право! Пусти меня в магазин, гад! Не хочу тут сидеть. Гадко тут, антисанитария! Мух развели, мышей, понимаешь. Птицы на голову гадят. Не хочу тут! Хочу в магазин!
Ловит мух. Бьёт их тапком. Топчет мышей. Ведет себя, как человек в приступе белой горячки.
Гиляга нажимает кнопку тревоги. Мигают лампочки, воет сирена, металлический голос произносит: Внимание персонал! Тревога! В шестой палате смена личности! Тревога! В шестой палате смена личности!
Вбегают санитар Косяков и Кира Владимировна. В руках у Косякова галстук, папка с бумагами и сотовый телефон.
Косяков судорожно начинает вязать Башмакову галстук. Папку сует ему под мышку. Протягивает Башмакову сотовый.
Косяков. Вот, партнёры из Нью-Йорка звонят, интересуются отправкой нефти.
Бизнесмен Башмаков. Hi, Richard, how are you? Что, ****ь? Сосать ты у меня будешь, а не деньги получать. (Косякову) Это не партнёры, это секретарша. (В трубку) Ты охренела? Клал я на Роял Датч Шелл. Пусть этот придурок Ричард за нефть заплатит. Он случайно не хохол? А то эти хохлы не хотят за энергоносители платить. Подрывают энергобезопасность Европы! Не выйдет! Мухи – отдельно, котлеты – отдельно! Колпашевская Нефтяная Компания это вам не говно какое-нибудь! Прайс Вотерхаус сами мудаки!
Гиляга (Кире Владимировне). Что-то бизнесмен наш возбудился. Как бы неприятностей международных не вышло. Купировать надо на всякий случай.
Косяков привязывает Башмакова к койке.
Башмаков. Рейдерский захват?! Пересмотр итогов приватизации! Люди помогите! Бизнес душат! Смерть бибиревским бюрократам! Всех расстреляю!
Кира Владимировна (четко, как на войне). Аминазин в шестую палату! Купировать возбуждение!
Гиляга. Интересно, отчего в его бреде все время присутствует Бибирево? Чем ему этот район не угодил?
Входит Даша, делает Башмакову укол. Тот замолкает.
Паша Фюрер (Гиляге). А чего это мы у тебя все – в палате под номером шесть лежим? Других номеров что ли нету?
Гиляга. Так ведь, вся Россия – палата номер шесть. Ещё Чехов писал.
Паша Фюрер. Нет, не Чехов это писал, а вы устроили. Карательную психиатрию.
Гиляга. Неправда, сейчас психиатрия не карательная, а по согласию. А за то, что было раньше, я принес официальные извинения – перед всеми, кто необоснованно подвергался психиатрическому лечению.
Паша Фюрер. А мы что же, обоснованно? Вот маршал, например, обоснованно?
Гиляга. Да как же необоснованно, когда он два раза в год на Алтуфьевские высоты в атаку с гранатами ходит? А остальное время пьёт и мух невидимых ловит. От этого бизнес страдает. Его семья деньги теряет. А ты колешься, таблетки жрёшь. Работать не хочешь, помереть можешь в любой момент…
Паша Фюрер. Ну вот пьёт он, а я колюсь. Кому это мешает? Значит сразу с собой покончить я могу – общество не возражает, а в рассрочку, постепенно сдохнув от наркотиков, не имею права? Тут я, значит, уже не хозяин своей жизни?
Гиляга. Ты – в любом случае – не хозяин. Я даже не буду говорить про Бога. Общество – хозяин твоей жизни. Оно не хочет, чтобы ты умирал. Еще хуже если ты будешь умирать медленно – заразишь других, и антисоциальное поведение опять же… Короче, ты нужен людям.
Паша Фюрер. А люди это что – только психиатры?
Гиляга. Ну почему же? Когда я говорю что ты нужен людям, я прежде всего имею в виду – папе, маме, любимой девушке, друзьям.
Паша Фюрер. Моему начальнику в офисе – чтобы я целыми днями сидел на тупой работе, военкомату – чтобы служил в армии, банкам – всучить мне кредит, торговым сетям – чтобы покупал еду, тряпки и технику…
Гиляга. Конечно, и всем им – тоже. Это – общество, сынок.
Паша Фюрер. А психиатры здесь причём?
Гиляга. Общество уполномочило нас следить за психическим здоровьем своих членов.
Паша Фюрер. Тут общество просчиталось. Вы, психиатры, у него всё лучшее захапали.
Гиляга. Да с чего ты это взял? Глупость такую!
Паша Фюрер. Жизненные наблюдения.
Гиляга. Какие такие наблюдения?
Паша Фюрер. Простые. Вот скажи, спирт и наркотики у тебя есть? Есть. И хочешь – дашь, а хочешь – не дашь.
Гиляга. Что значит хочешь? Дело не в хочешь. Нужно дать, так дам – все по показаниям. А спирт – вообще только наружно.
Паша Фюрер. Не перебивай. И вредные таблетки тоже у тебя. Хочешь дашь. Хочешь не дашь.
Гиляга. Да говорю же, дело не в моем желании, а в том что тебе надо.
Паша Фюрер. А откуда ты знаешь что мне надо. По показаниям?
Гиляга. По показаниям.
Паша Фюрер. А кто эти показания толкует? Ты их толкуешь. Как хочешь – так и толкуешь. И не перебивай. Дальше пойдём, ты баб лечишь?
Гиляга. Ну, есть у нас женское отделение.
Паша Фюрер. Значит, бабы тоже у тебя. Вот и получается, что всё лучшее вы захапали. А простому народу только суходрочку оставили.
Гиляга. Ты главное не возбуждайся, голубчик. Отдыхай.
Гиляга подходит к Башмакову. Осматривает его. Отлично, глубокий крепкий сон. Направляется к выходу, за ним – остальной медперсонал.
Паша Фюрер вскакивает с кровати, ходит взад-вперед по палате, поглядывая на Башмакова. Маршал! Правда что ли спишь, сука?
Маршал Башмаков. Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт.
Паша Фюрер. Не дави своей пропагандой на мою ослабленную психику. Я же в шутку.
Маршал Башмаков. А стрелки синие за бибиревцев на карте тоже в шутку рисуешь? Свою войну в сорок пятом просрал, теперь отыграться хочешь, реваншист?
Паша Фюрер. Я не тот фюрер. Я новый!
Маршал Башмаков. Поколение пепси. Да сядь ты! Чего мечешься как угорелый?
Паша Фюрер. Тошно мне маршал. Невмоготу. Ломает меня без национальной идеи.
Маршал Башмаков (читает с выражением).
Идея-то есть в магазине,
идея на полке стоит –
да денег последний полтинник
в народном кармане звенит.
Но если поможет нам Путин
и даст на идею рублей,
то встанет страна – на распутье
ржаной и пшеничной идей.
Паша Фюрер. Сортирному поэту – в жопу сигарету. Разные у нас идеи, маршал. Мою идею в магазине не купишь. Кстати, у тебя таблеток не осталось?
Маршал Башмаков. Не осталось.
Паша Фюрер. Я же тебя учил, дурака старого, как их во рту прятать.
Маршал Башмаков. Так ведь проверяют, сволочи. Заставляют глотать.
Паша Фюрер. Не верится что-то. Подходит к кровати Башмакова. Начинает обыскивать.
Маршал Башмаков. Ты бы меня развязал, Фюрер.
Паша Фюрер. Не фига тебя развязывать. Ты буйный. Чёрт, правда, нету таблеток. Может, хоть мойка есть?
Маршал Башмаков. Посмотри под матрасом. Да не в ногах! Под головой.
Паша Фюрер (вытаскивает опасную бритву). Это чё за нафиг?
Маршал Башмаков. Это бритва трофейная. Прадед мой с империалистической войны привёз. Германская. Хорошая. Братоубийственная. Каин и Авель.
Паша Фюрер. Вот спасибо. Вот удружил. Действительно так и написано «Каин унд Абель». Знали дело в рейхе сделать. Ну всё. Сейчас вскроюсь.
Начинает примериваться к венам на руках.
Маршал Башмаков. Погоди ты. Сначала меня развяжи.
Паша Фюрер. Не буду я тебя развязывать. Правую или левую? Вот в чем вопрос. Продолжает примериваться к венам.
Маршал Башмаков. Обе. А лучше – горло режь. Горло. От уха до уха.
Паша все примеривается зарезаться.
Маршал Башмаков. А лучше всё же развязал бы ты меня. Убежали бы мы отсюда.
Паша Фюрер. Куда?
Маршал Башмаков. На фронт. Воевать. Или в Индию.
Паша Фюрер. В Индию лучше. Там гашиш. Есть национальная идея. Прямо так растёт, забесплатно.
Маршал Башмаков. Ну, так и развяжи меня, и махнём в Индию.
Паша Фюрер (колеблется, потом решается). Нет. Это дезертирство. С пафосом, держа бритву словно гитару очень громко и немелодично орёт: Только смерть – это подлинная свобода, смерть – настоящий и лучший побег. Режет себе одну руку.
Входит Косяков.
Косяков. Что, Фюрер, опять кровищу пускаешь?
Паша Фюрер. Ой мама! Я зарезался! Зарезали царевича Димитрия! Роняет бритву на пол. Косяков поднимает её и кладёт в карман. Из кармана достаёт бинт.
Косяков. Не ори, давай руку, повязку наложу, чтобы ты пол не пачкал.
Паша Фюрер. Нет, я хочу умереть. Или не хочу?
Косяков. Ну вот, сам не знаешь, чего хочешь, а пол пачкаешь. Зачем умирать? Я тебе национальную идею принёс.
Паша Фюрер. Где идея?
Косяков. Дай сначала руку перевяжу, упырь.
Косяков перевязывает Фюреру руку.
Паша Фюрер. Так где идея?
Косяков. А деньги где? Две штуки.
Паша Фюрер. Вот деньги. Две штуки.
Косяков. А вот идея. Две штуки.
Протягивает Фюреру таблетки.
Паша Фюрер. Идея должна быть одна.
Косяков. Базара нет, сахар – белый. Идея – одна. Обе таблетки – амфетамин. Ускоришься.
Маршал Башмаков. Ложись, Гиляга идёт.
Фюрер прячет таблетки и ложится на кровать. Косяков затирает шваброй кровь.
Входит Гиляга, в руках у него гармошка.
Гиляга. Внимание, больные! С сегодняшнего дня у нас начинается музыкальная терапия. Косяков будет исполнять вам музыкальные произведения, а вы слушать. Протягивает гармошку Косякову.
Косяков (испуганно отпихиваясь от гармони, как от змеи). Да вы что, Сан Саныч! Я уж два года это… Это в руки не брал.
Фюрер тайком от Гиляги разглядывает таблетки.
Гиляга. Что ЭТО?
Косяков. Ну, аккордеон.
Гиляга. Нет, что это фюрер разглядывает?
Косяков. А что сыграть-то, Сан Саныч?
Гиляга. Песню. Для оптимизма.
Косяков. Да я бы лучше дискотеку для больных провёл. В столовой.
Гиляга. Хорошо споёшь, может я и дискотеку разрешу. Диджей Косяк – новатор в области психиатрии
Косяков берет гармошку, поет:
Мы живем убого в рабстве мы у Бога
нам должно то и это а то и то нельзя.
Мы хотим немного – чтоб уплыть от Бога
по волне прозрачной радостно скользя.
Мы вроде воины света,
а значит против тьмы.
Нас наградят за это
нам вернут умы.
Мы хотим немного, чтоб уплыть от Бога
Мы хотим немного, только нам нельзя
Из юдоли мрачной по волне прозрачной
По волне прозрачной радостно скользя.
Гиляга. Нормально. Оптимистично. Ну, я обедать пойду. Выходит.
Маршал Башмаков. Вот так люди и сходят с ума.
Квартира Гиляги. Гиляга и Ольга Карловна.
Ольга Карловна. Саша, ты звонил Петру Александровичу?
Гиляга. А что это ты его так величаешь?
Ольга Карловна. Да потому что он – в отличие от тебя – уважаемый человек. И от него многое зависит.
Гиляга. Кому Пётр Александрович, а мне – так просто Петька
Ольга Карловна. Так ты звонил?
Гиляга. Нет, Оля, я не звонил
Ольга Карловна. А почему?
Гиляга. Я понял, что это мне не нужно
Ольга Карловна. Что тебе, сволочь, не нужно? Деньги тебе не нужны? Сын тебе не нужен? Я тебе не нужна?
Гиляга. Мне не нужно звонить Петьке.
Ольга Карловна. Так ты не звонил? Не звонил, да? Значит, ты прохлопал свое назначение в Минздрав!
Гиляга. Что же это я у вас все прохлопал да просрал. В самом деле, других глаголов нету, что ли?
Ольга Карловна. Ты все прохлопал. Свою жизнь, мою, сына.
Гиляга. Ничего я не прохлопал. Я просто спрямил, так сказать, линию фронта…
Ольга Карловна. Все воюешь… А вот с кем ты воюешь, Гиляга?
Гиляга. Оля, да для меня каждый день – это бой. А жизнь это – война, непрерывная цепь сражений. Ничего удивительного не нахожу в том, что иногда приходится отступать. Случаются и поражения. Но если ты проиграл одну битву, это вовсе не значит, что ты проиграл войну!
Ольга Карловна. Что, у психов своих научился дурку валять?
Гиляга. У-у, пятая колонна. Пойми, наконец, ты своими дурацкими скандалами подрываешь мою боеспособность.
Ольга Карловна. Мужчина должен быть не только воином, но, прежде всего, добытчиком, а жена – хранительницей.
Гиляга. Хранительницей чего? Добытых денег? Барахла?
Ольга Карловна. Хранительницей домашнего очага, идиот.
Гиляга. У-у, тыловая крыса, сволота интендантская.
Ольга Карловна. В чем смысл моей жизни – копейки считать от получки до получки?! В этом?!
Гиляга. И давно ты стала о смысле жизни задумываться?
Ольга Карловна. Почему я должна не спать по ночам и думать – чем завтра ребёнка кормить?!
Гиляга (с профессиональным интересом). Так у тебя еще и бессонница? Интересно.
Ольга Карловна. Что тебе интересно? Тебе на все наплевать. Ты завернулся в свой кокон: дом – больница, дом – больница, и больше ни к чему не стремишься.
Гиляга. Почему не стремлюсь. Очень даже стремлюсь. Например – заняться с тобой сексом.
Ольга Карловна. К этому все дураки стремятся. Ты должен совсем к другому стремиться. Неужели ты не хочешь больше зарабатывать?
Гиляга. Не хочу.
Ольга Карловна. Тебе что, сына не жалко?
Гиляга. Не жалко. Чего его жалеть – он лоб здоровый, на свои потребности сам уже должен зарабатывать. А я – больше чем сейчас – зарабатывать уже не хочу. Не хочу и все. Работа – это дело добровольное.
Ольга Карловна. Ты врёшь сам себе. Ты просто не хочешь вылезать из своего кокона.
Гиляга. Просто мне не нужны деньги. У меня скромные потребности. У меня есть штаны, жратва, книги. Есть где спать и на чём сидеть. Телевизор есть и DVD. Даже микроволновка есть, хотя вот она – лично мне – на хрен не нужна, зачем микроволновка в окопе.
Ольга Карловна. Микроволновка – очень удобная вещь. А всё остальное – жалкий трусливый самообман.
Гиляга (озабоченно). Думаешь, защитная психологическая реакция? Возможно. Но только мы живём не хуже и не лучше других – в такой же нищете, как и все в наших окопах.
Ольга Карловна. Да разуй глаза и посмотри – как люди вокруг живут! Сколько тратят, сколько покупают, сколько зарабатывают приличные люди!
Гиляга. Да кто тебе сказал, что я приличный человек?! И нищих всё равно больше.
Ольга Карловна. Что же, по твоему телевизор врёт, что благосостояние растёт и наступает эра процветания и стабильности?
Гиляга. Наступают бибиревские орды… На наши исконные Алтуфьевские высоты…
Ольга Карловна. Нет, ты скажи, по твоему – власть нам врёт?
Гиляга. Власть всегда врёт. «Жить стало лучше, жить стало веселее» – это ещё Сталин сказал. Как раз в конце тридцатых и сказал. Голод, холод, лагеря – обхохочешься.
Ольга Карловна. Не надо всё переводить на политику. Это опасно. И вообще, при чём тут политика, я о деньгах!
Гиляга. А я – о любви.
Ольга Карловна. О чём ты, какая любовь, когда ребёнку жрать нечего?!
Гиляга. Любовь и детский корм как-то связаны?
Ольга Карловна. Ты тряпка!
Гиляга. Да не ори ты. Скажи лучше – почему так тихо? Почему не стреляют?
Ольга Карловна. Где не стреляют?
Гиляга. На фронте, мать твою.
Ольга Карловна. Перестань косить под психа.
Гиляга. Такое затишье – самое страшное дело. Значит, вот-вот артподготовка, а потом и наступление начнётся… Да откуда тебе это знать, крыса тыловая! Собирай вещи, завтра с детьми уезжаешь в эвакуацию, здесь слишком опасно!
Ольга Карловна. Какая эвакуация? Что ты несёшь? Нет, ты действительно псих. Ты двадцать лет разрушал нашу любовь, урод моральный, а теперь выгоняешь меня из дома?! Тебе лечиться надо!
Ольга Карловна выбегает из комнаты.
Гиляга. Лечиться надо… Да, пожалуй, сделаю себе укольчик, а то что-то нервы никуда… Или не делать? Вдруг вражеское наступление просплю и возьмут в плен сонного…
Гиляга ложится на кровать и отворачивается к стене.
Звонит будильник или телефон. Гиляга просыпается уже у себя в клинике. Снимает трубку.
Гиляга. Здравствуй, Петя. Да… Всегда готов, чем смогу. Чей племянник? Бориса Абрамовича? А что случилось? Петя, а зачем я-то нужен? В Лондоне есть несколько замечательных наркологических клиник… А почему нельзя? Какая, к чёрту, радиация в Лондоне? А… В этом смысле… В принципе, это не мой профиль, но я постараюсь. Сколько ему лет? Да племяннику! Двадцать? А что он употребляет, как употребляет – нюхает, курит, колется? И что делает, когда нанюхается? Бегает очень быстро? А милиция у него через унитаз в квартиру проникнуть пытается? Ну, в особняк? Из всех санузлов, говоришь… И через биде тоже? Сколько раз в день? Тяжёлый случай, Петя, и, вероятнее всего, это спид. Да, успокойся ты! Не в этом смысле. Не тот спид, который болезнь, а другой! Так наркоманы амфетамин называют. Короче, у парня классический наркотический психоз и легкая паранойя. Наркотики надо отобрать и реланиум поколоть, внутривенно. Ага. И звоните, как дело пойдет. Да, какая там благодарность. Вот если у тебя для меня халтура какая найдётся… Послезавтра? Давай встретимся. Ага… Ага. Я вроде на работе…
Клиника. Палата. Паша Фюрер и Косяков.
Косяков. Эй, Фюрер! Не спишь?
Паша Фюрер. Я никогда не сплю. Я думаю о белой расе.
Косяков (не расслышав). О Белоруссии? Дельно.
Паша Фюрер. Солдаты! Вы спите за фюрера, а фюрер думает за вас.
Косяков. Выгодный обмен.
Паша Фюрер. В каком смысле?
Косяков. Во всех смыслах. Меняю те колеса, что я тебе приносил, на новые гораздо круче. И без доплаты.
Паша Фюрер. Не выйдет. Ничего не осталось.
Косяков. Ты что, их уже сожрал? Все?
Паша Фюрер. Да. Отличная штука, просто супер! Меня та-ак вставило. У тебя есть ещё?
Косяков. Фюрер, ты охренел? Это ж были Кирины противозачаточные!
Паша Фюрер. А зачем ты мне их принёс?
Косяков. Я перепутал, так случайно вышло. Кира их в шкафчик положила, рядом со спидами, что я для тебя приготовил… Случайно, короче…
Паша Фюрер. Неправильный ответ, хорошо, что фюрер может думать за тебя. Ты принес их мне, чтобы я кайфанул. Вот я и кайфанул. Ещё есть?
Косяков. Вот спиды латвийские. С тебя штука за два табла.
Паша Фюрер. Дай посмотреть!
Косяков. Смотри… Только, это – без рук! Руки, говорю, за спину.
Паша Фюрер(с руками за спиной пристально разглядывая таблетки, лежащие у Косякова на ладони). Невежливо разговариваешь с первым лицом в государстве… Невежливо. Это не те, что были утром. Кинуть меня хочешь? Фуфло всучить?
Косяков. Да я же тебе говорю, то беспонтовые противозачаточные были…
Паша Фюрер. А меня вставило! Очень даже вставило! Эти мне не нужны, ты те неси, что утром были! (смахивает таблетки на пол).
Косяков (на коленях собирая таблетки). Во псих! Хрен с тобой, принесу тех… Только они дороже будут: по штуке за табло.
Паша Фюрер. Почему это?
Косяков. Да потому что два в одном: и кайф ломовой, и не залетишь.
Паша Фюрер. Ты меня дурее, чем я есть не делай. Я и так не залечу.
Косяков. Сам подумай: от спидов ты отказался? Отказался. А за тем, что ты хочешь, мне либо в аптеку идти надо, либо у Киры тырить. И то и другое – палево.
Паша Фюрер. Почему это в аптеку идти – палево?
Косяков. Во-первых, потому что в лом.
Паша Фюрер. В лом – это в лом, а не палево.
Косяков. А во-вторых, потому что я на дежурстве, значит на посту, а пост оставить – это уже палево. Может, все-таки спиды возьмёшь? Они крутые.
Паша Фюрер. Беспонтовые они.
Косяков. Очень даже понтовые.
Паша Фюрер. Беспонтовые.
Косяков. Кончай дискуссию, Гиляга идет.
Паша Фюрер. Так принесёшь?
Косяков. Принесу. По штуке за табло.
Входит Гиляга.
Гиляга. Чего это фюрер у тебя просит?
Косяков. Посодействовать делу нации
Гиляга. Благое дело. Ты патриот?
Косяков. Ну, типа, да.
Гиляга. Типа чего?
Косяков. Типа патриот.
Гиляга. Самоходная боевая единица типа патриот.
Косяков. Зачем боевая? Я пацифист.
Гиляга. Ты про свой пацифизм маршалу расскажи, когда он с процедур придёт.
Косяков. Чего-то вы, Сан Саныч, с маршалом слишком много общаетесь, даже говорить как он стали.
Гиляга. Не дерзи. Лучше здесь асептику и антисептику обеспечивай. Способствуй делу психического здоровья нации.
Квартира Гиляги. Гиляга и Павлик.
Павлик. Привет пап. Дико жрать хочется.
Гиляга. Ужин по расписанию. Ты в какой палате лежишь?
Павлик. Ты чего, пап? Это ты лежишь на диване. А я ни в какой палате не лежу. Я в универе учусь, я твой сын, Павлик.
Гиляга (в сторону). Сложный бред. Эдипов комплекс навыворот. Поиск отца. (Павлику) Ну и как, учёба, Павлик?
Павлик. Учёба нормально. Пять пар сегодня было.
Гиляга. Что нового узнал?
Павлик. Ничего нового не узнал. Все преподы у нас просто тупые. Чему глупец может научить умного человека?
Гиляга. Уму-разуму. С учёбой понятно. А как жизнь?
Павлик. Жизнь хорошо. Ребята вечером в клуб собираются. Дай мне на вечер пару штук, пожалуйста, на расходы. А сейчас – чего-нибудь поесть.
Гиляга. Сегодня понедельник. Выходные я дежурил у себя в больнице. мама в пятницу уехала на дачу. В холодильнике были пельмени. Куда делись?
Павлик. У меня были гости, пельмени съели.
Гиляга. Много гостей?
Павлик. Ко мне Миха и Ванёк заходили
Гиляга. Так вы втроём пять килограммов пельменей сожрали?
Павлик. У нас аппетит хороший.
Гиляга. Даже слишком.
Павлик. Пап, я есть хочу, а ты меня куском попрекаешь.
Гиляга. Пожарь себе яичницу.
Павлик. Я не хочу яичницу. Я хочу нормальной еды.
Гиляга. Нормальную еду вы с Михой и Ваньком сожрали. Денег не дам.
Павлик. Пап, ну хоть на такси.
Гиляга. Интеллигентные люди на такси не ездят.
Павлик Что же мне в три часа ночи пешком через весь город пилить?
Гиляга. На такси – это сколько?
Павлик Ну, хоть пятихатку.
Гиляга. Кто не работает, тот не ест. И на такси не катается. Ты взрослый парень – должен сам себе обеспечивать пропитание, клубы, такси и прочие роскошные карманные деньги.
Павлик Я учусь. Мне некогда работать.
Гиляга. Я в твои годы не только учился, но уже и зарабатывал.
Павлик . Очевидно, ты не знал семейный кодекс.
Гиляга. Тогда вообще не было семейного кодекса.
Павлик. В соответствии с семейным кодексом родители обязаны содержать ребенка, учащегося в высшем учебном заведении, вплоть до его окончания, если выбрана дневная форма обучения.
Гиляга. Вот шёл я вчера возле метро. Темно, холодно и в подземном переходе трое подонков бабушку ногами бьют.
Павлик. А с какой целью?
Гиляга. Деньги отнимают. Копейки пенсионные. Не перебивай меня. И один из этих подонков ты.
Павлик. Так это что, я, значит, бабушку ногами лупил?
Гиляга. Нет, это я фигурально выражаюсь.
Павлик. То есть, я лично бабушку ногами вчера в подземном переходе не топтал? Так? Так! Следовательно, научно выражаясь, я ни в чём не виноват.
Гиляга. Я в том смысле, что если ты будешь продолжать такой образ жизни, то окажешься одним из этих подонков. Будешь караулить бабушек в подземных переходах и отнимать у них пенсию.
Павлик. Не буду.
Гиляга. Будешь!
Павлик. Не буду, потому что только идиоты караулят бабушку в подземном переходе. Умные люди бабушку возле сберкассы подстерегают, пока она ещё не успела в магазине отовариться и растратить свою пенсионную копейку.
Гиляга. Ты умный. А ты, случайно, не диджей Коссссяк? Твоя фамилия Косяков?
Павлик. Моя фамилия Гиляга, как и у тебя.
Гиляга. Ты – Гиляга, я – Гиляга. Ты – бедняга, я – бедняга. Раздвоение личности. А, может, ты – Фюрер?
Павлик. Папа, ты что выпил? Я – Павлик.
Гиляга. Я не пил. Мне некогда. А вот ты – Паша Фюрер, наркоман. Какие наркотики сегодня употреблял , сынок?
Павлик. Ничего я не употреблял.
Гиляга. Что-то все-таки употреблял, ежели так жрёшь. Гашиш или траву? На, вот.
Павлик. Что это?
Гиляга. Банка. Иди в сортир и пописай в эту банку.
Павлик. Папа, ты что? Совсем того?
Гиляга. А потом я опущу в твою мочу вот эту бумажку!
Павлик. И что это за бумажка?
Гиляга. Тест на анашу и гашиш. То есть на наркотик.
Павлик. Трава не наркотик!
Гиляга. Значит куришь? Или молоко варишь? А может Кузьмича мастрячишь?
Павлик. Папа! Я не употребляю наркотиков.
Гиляга. Зря. А почему жрёшь так много? И на что деньги тратишь?
Павлик. Лучше быть сиротой, чем с таким отцом жить.
Выбегает из комнаты, хлопает дверью.
Гиляга (удовлетворенно). Ага! Вот это уже нормальный Эдипов комплекс! Желает смерти собственному отцу, или тому, кого принимает за отца.
Входит Ольга Карловна.
Ольга Карловна. Что случилось? Почему Павлик ушёл?
Гиляга. Хрен его знает. Психанул.
Ольга Карловна. А отчего психанул? Тебя заботит здоровье твоих психов, а психику ребенка ты уродуешь!
Гиляга. Перестань, Оля. Павлик здоров, по крайней мере, психически. Пусть проветрится.
Ольга Карловна. Ты выгнал ребёнка из дому!
Гиляга. Пора бы ему завести собственный дом, а не сидеть на шее у родителей. Помнишь, Оля, как мы жили – работали дворниками за жилплощадь, потом снимали…
Ольга Карловна. Это потому что у нас не было своей квартиры. А у Павлика своя квартира есть!
Гиляга. Да? И где же эта его квартира?
Ольга Карловна. Здесь его квартира.
Гиляга. Здесь моя квартира – я ее купил. На деньги заработанные тяжким трудом путём частной практики.
Ольга Карловна. Да… Раньше ты мог зарабатывать. И ведь каких людей лечил: министра обороны, министра внутренних дел, министра культуры…
Гиляга. И у всех у них был один и тот же диагноз – паранойя на фоне хубрис-синдрома.
Ольга Карловна. А сколько губернаторов…
Гиляга. Да, на квартиру и дачу хватило всего-то трёх министров и пяти губернаторов…
Ольга Карловна. Брось скромничать, были у тебя пациенты и поважнее, ведь ты лечил самого Владимира…
Гиляга. Заткнись! Ты с ума сошла Оля?! Молчи, умоляю молчи… Такие вещи лучше сразу забывать, и дело тут не во врачебной этике… Вдруг кто-нибудь услышит…
Ольга Карловна. Да кто услышит?
Гиляга (нерешительно). Они? Показывает в зал.
Ольга Карловна. Ты там кого-то видишь? Да, Гиляга, ты и сам нездоров. Может быть у тебя началась белая горячка? От тебя постоянно пахнет спиртным.
Гиляга. Я на свои пью. И меру знаю.
Ольга Карловна. Ну вот и пей. Выходит из комнаты.
Клиника. Палата. Паша Фюрер, Косяков и Башмаков. Башмаков спит.
Маршал Башмаков (во сне). Мои верные отрадненцы! Родина в опасности. И в этот тяжкий час я обращаюсь к вам, братья и сестры.
Косяков. Заглохни, маршал.
Паша Фюрер. Знаешь, кто борется с наркотиками?
Косяков (мрачно). Менты.
Паша. Менты ерунда. Марионетки. Цепные псы. Я тебе о другом. О тех, кто стоит за спинами ментов.
Косяков. Че за нафиг? В каком смысле?
Паша Фюрер. Ну, типа, кто бобосы отстегивает.
Косяков. Ну и кто?
Маршал Башмаков (во сне). Безответственные психиатры ведут нас к поражению …
Паша Фюрер. Операторы сотовой связи. А еще Интернет-провайдеры.
Косяков. Им-то это нафиг надо?
Паша Фюрер. А я тебе скажу. Я все скажу, потому что все знаю. Я их коварную подлость тоже не сразу понял, но когда понял – ужаснулся. Они ведь почему с наркотиками борются? Потому что наркоманам их сотовая связь на хрен не нужна. Мы ведь можем эсэмэски друг другу прямо в голову посылать, без сетей и телефонов. А прикинь, если наркотики всем доступны станут? Тогда все так смогут. И сотовые вообще никому не нужны будут. Поэтому они, сука, готовы любые бабки отстегнуть на борьбу с наркотиками.
Косяков. Так надо в антимонопольную службу жаловаться или куда там...
Паша Фюрер. На что жаловаться-то?
Косяков. На нечестные методы ведения конкурентной борьбы.
Паша Фюрер. Кто из нас псих – ты или я?
Косяков. Псих – ты, если всю эту байду про сотовые компании и наркотики своим умом допёр.
Паша Фюрер. Я бы сам этого никогда не понял, если бы какой-то честный парень из сотовой компании не послал мне в голову эсэмэску, разоблачающую все их коварство. Вот бы этого честного парня найти, руку ему пожать.
Косяков. А почему парень? Может, это вообще, девка была?
Паша Фюрер. Девка? Ну точно, девка. Наверное – красивая. Ну, точно, красивая. Я бы её трахнул. Ну точно, загнал бы ей лысого.
Косяков. Тихо-тихо-тихо. Возбуждаться не надо – Гиляга строго-настрого запретил.
Паша Фюрер. Хочу девку, лет двадцати. Голую.
Косяков. Гиляга велел, если что, купировать возбуждение уколом. А укол болючий, тьфу, то есть болезненный…
Паша Фюрер. Можно подумать, ты девку не хочешь. Лет двадцати. Голую. Или Гиляга твой не хочет. Девку голую. Лет двадцати.
Косяков. Гиляга не хочет. Он Кире всё время отказывает, а она, знаешь как его домогается…
Паша Фюрер. Импотент твой Гиляга. А вся нация хочет девку голую! Вот ты хочешь?
Косяков. Хочу.
Паша Фюрер. Вот себе возбуждение и купируй.
Квартира Гиляги. Спальня. Гиляга лежит отвернувшись к стене. Входит Ольга Карловна в ночной рубашке с рюшечками. В руках у неё подушка.
Гиляга вскакивает с кровати и смотрит на неё. Оля, ты что? Зачем ты пришла в спальню?
Ольга Карловна. Саша, я пришла спать.
Гиляга. Спать? Здесь? Что это значит?
Ольга Карловна. Я пришла спать в спальню. Здесь спят, поэтому спальня называется спальней.
Гиляга. Супружеская спальня – это совсем не место для спанья. Это место, где люди выполняют супружеский долг, проявляют друг к другу любовь…
Ольга Карловна (заботливо). Хочешь я принесу тебе стакан воды? А, может быть, валидол?
Гиляга. Да вот ведь какое, ласточка моя, дело – я пить не хочу. И я, сука, не при смерти. Да сколько ж раз тебе повторять, что я и умирать буду – все равно пить не захочу! Супружеский долг – это секс. И если ты меня не хочешь, то и не хера сюда приходить. Спи где-нибудь в другом месте.
Ольга Карловна. Я так и думала. Ты животное. Ты все сводишь к сексу. Ты не понимаешь, что сначала нужно лечь как бы спать, а потом, может быть, у нас будет ЭТО.
Гиляга. Я-то, как раз, понимаю, что может бу-у-у-удет… Как бы Э-Э-ЭТО… А может, ты завопишь «убери свои похотливые руки, я устала»! Нет уж, ты мне сразу скажи: будет или не будет?
Ольга Карловна. Я так не могу.
Гиляга. Нет скажи!
Ольга Карловна. Не будет.
Гиляга. Тогда и не спи тут. Я буду спать один. И плакать.
Ольга Карловна. Слабак. Он будет плакать оттого, что ему баба не дала.
Гиляга (в тихом бешенстве). С мужской точки зрения дело обстоит так: если тебе не дает любимая женщина, это значит, что она тебя не любит.
Ольга Карловна. Но я люблю тебя, потому что я не сплю с другими мужиками… В конце концов, если я буду заниматься сексом, то только с тобой….
Гиляга. Вот-вот. Обиднее всего когда твоим соперником становится не мужик, а климакс. Ему даже в морду не дашь. Он – абстракция, физиологическое понятие, медицинский термин, эфемерный результат гормональной перестройки, фикция… Господи! Отчего мир устроен несправедливо, отчего у меня нет ни пэмээса, ни месячных, ни климакса…
Ольга Карловна. Зато ты и родить не можешь…
Гиляга. Вот-вот и родить тоже… Всех событий в жизни – что не стоит иногда, да от простатита по ночам в сортир хочется.
Ольга Карловна. Животное.
Гиляга отворачивается к стенке.
Действие II.
Клиника. Палата. Паша Фюрер, Башмаков. Входят Гиляга, Кира Владимировна и медсестра Даша
Паша Фюрер. Зиг Хайль! Да здравствует день рождения Кальтенбруннера!
Гиляга. Доброе утро, что это у нас фюрер сегодня такой возбужденный?
Паша Фюрер. Да здравствует день рождения Кальтенбруннера!
Гиляга. Так, сейчас мы тебя, Паша, свяжем и укол сделаем.
Паша Фюрер. Дитер, старина, может быть сегодня обойдемся без укола – такой праздник, все-таки. День рождения Кальтенбруннера. Не надо укол, ради праздника, а?
Гиляга. Паша, укол надо, и я не Дитер. Я доктор Гиляга.
Паша Фюрер. Я тоже вам тут не Паша! Не Паша я никакой, я председатель фашистской партии Октябрьского поля, я ваш вождь, я ваш фюрер! Меня ведут высшие силы! Вы должны верить своему фюреру!
Гиляга. Даша, пожалуйста, два кубика экспериментальной смеси номер восемь нашему фюреру сделайте.
Маршал Башмаков. Правильно, Гиляга, давно пора пришпилить фашистскую гадину к койке! Пора восстановить положение на фронте! Мы переходим в наступление! Отобьём Алтуфьевские высоты!
Гиляга. Ты, маршал, тоже успокойся! А то и тебя уколем.
Башмаков утихомиривается, но пребывает в ажитации, перебирая карандаши и поглядывая на карту боевых действий. Паша Фюрер сопротивляется.
Кира Владимировна. Сан Саныч! Чем вы его колете? Что это за экспериментальная смесь? Вы с ума сошли.
Гиляга. Я? Я не сошёл. Он сошёл. Пятого апреля.
Кира Владимировна. Я в этих сомнительных экспериментах участия принимать не желаю. Выходит из палаты.
Паша Фюрер. Да, в годовщину трагического поражения войск рейха на Чудском озере меня поразил душевный недуг. Но это не повод делать мне инъекции, запрещённые Женевской конвенцией.
Гиляга. Во-первых, рейх не признавал Женевскую конвенцию, а во-вторых, Паша, человек, у которого мама узбекская женщина, а папа – полу-еврей, полу-латыш не может быть фашистом.
Паша Фюрер. Как раз такой и может.
Гиляга. Прекрати. Наш дурдом – вне политики.
Паша Фюрер. Как раз только дурдом и может быть пространством публичной политики.
Гиляга. Прекращаем дискуссию. Дурдом не место для дискуссий. Колите его, Дашенька!
Даша делает Фюреру укол. Фюрер затихает. Гиляга и Даша уходят.
Башмаков подбегает к карте и начинает рисовать красные стрелы.
Клиника. Палата. Косяков и Паша Фюрер.
Косяков. Фюрер, я принес, что обещал. Фюрер, ты же никогда не спишь. Вставай, Фюрер, твой кайф пришёл! Подъём!
Паша Фюрер. А? Что? Мне снился партайтаг на Октябрьском Поле. Съезд победителей.
Косяков. А кругом виселицы и газовые камеры с таджиками, узбеками и прочими черножопыми недочеловеками?
Паша Фюрер. Ну зачем так… Звента-Свентана, Велесова книга, всё такое… Хороший сон был.
Косяков. Сейчас ещё лучше будет. Я тебе кайф принёс.
Паша Фюрер. Дай посмотреть!
Косяков. Смотри. Руки за спину!
Паша Фюрер(с руками за спиной пристально разглядывая таблетки, лежащие у Косякова на ладони). Вот это хорошие. От этих кайф.
Косяков. А деньги где?
Паша Фюрер. Вот.
Обменивают деньги на таблетки. В этот момент в палату входит Гиляга
Гиляга. Что это ты ему передал? (Паше Фюреру) Что это за таблетки? Наркотики? А ну, дай сюда!
Паша Фюрер успевает проглотить одну таблетку.
Гиляга. Ну, точно, наркотики! Я так и знал, что тебе, Косяков, доверять нельзя. Так и знал!
Паша Фюрер. Не ссы, Саныч, это противозачаточное. Меня в твоей дурке круглые сутки насилуют инопланетяне, а я не дурак, я не хочу рожать зеленого человечка, плод насильственных действий.
Косяков. Это противозачаточные, Сан Саныч. Посмотрите внимательно, там на упаковке написано
Паша Фюрер. Кушай, Саныч, угощайся. Мне не жалко. За все уплочено.
Гиляга. Действительно постинор. Ты, что Косяков, тоже умом тронулся? Хочешь из санитаров в пациенты перейти? Или ты фюрера шпокнул, подавленный гомосексуализм на волю выпустил и теперь следы заметаешь, гомосек?
Косяков. Да я в порядке гормональной терапии…
Гиляга. Гормональная терапия? Интересно, интересно, коллега… Но подведут твои эксперименты меня под монастырь.
Косяков. Сан Саныч, я не хочу вас подвести, вы ведь мне – как отец родной…
Гиляга. Эдипов комплекс… Ладно, Косяков, наблюдай больного. Будет динамика – приходи ко мне в кабинет. Уходит.
Башмаков продолжает рисовать
Кабинет Гиляги. Входит Кира Владимировна.
Кира Владимировна, прижимая к груди яркий бумажный пакет с надписью «Интим». Гиляга, я вся промокла.
Гиляга. Что, на улице дождь?
Кира Владимировна. Нет. Я вся мокрая, потому что хочу тебя… У меня промокли трусы. (ставит пакет на стол, стягивает под халатом трусики и сует их в руки Гиляге) На, потрогай, какие мокрые.
Гиляга (очевидно брезгуя). Не буду я ничего трогать.
Кира Владимировна. Я хочу тебя! Хочу как из пушки! Я сейчас взорвусь! Возьми меня!
Гиляга в полном остолбенении.
Кира Владимировна хватает пакет и сует его Гиляге. Вот! Я была в секс-шопе! Смотри какие штуки.
Гиляга молча достает из пакета и выкладывает на стол плетку, наручники, кляп, искусственный член и т.п.
Кира Владимировна поворачивается к нему спиной и задирает халат подставляя голую задницу. Высеки меня плеткой, выпори меня ремнем, надери мне задницу, я хочу чтобы она горела.
Гиляга. Как красный светофор? Или как жопа у макаки?
Кира Владимировна. Как тебе больше нравится. Возьми меня, Гиляга!
Гиляга. Да, если честно, то мне и жить-то не хочется…
Кира Владимировна. А я тебе жить и не предлагаю. Я тебе предлагаю один раз перепихнуться по-нормальному.
Гиляга. Да хоть кто-нибудь слышит, о чем я говорю?! Люди, вы слышите меня!? Я жить не хочу – дышать, читать, жрать, срать не хочу. Нет, срать – это важно, дефекация – важная, может быть важнейшая часть нашей жизни. Дефекация приносит человеку удовлетворение, это если он нормальный человек, конечно. А мне гадить – противно. Жрать – тошнит, противно. Читать – противно, телевизор смотреть – эти помои – противно. Мне даже дышать – противно. И ты мне, Кира, противна.
Кира Владимировна восторженно. Мы перешли на ты. Мои шансы растут.
Гиляга. Нет у тебя шансов. У меня на тебя не встанет.
Кира Владимировна. Я подниму. Вакуумный эффект.
Падает на колени и ползет к Гиляге.
Входит Паша Фюрер, за ним следом, толкаясь, вваливаются Башмаков и Косяков.
Паша Фюрер. Я не помешал, Сан Саныч?
Гиляга. Напротив. Очень вовремя зашёл. Что случилось?
Косяков. ЧП Сан Саныч!
Башмаков. Мы отбили Алтуфьевские высоты!
Паша Фюрер. Я всё вспомнил. Амнезия прошла!
Гиляга. По порядку докладывайте. Начнём с Фюрера.
Башмаков. Почему с Фюрера? Я маршал!
Гиляга. Значит, должен понимать – фюрер старше маршала по званию
Косяков. Они оба – психи. Начинать надо с персонала!
Гиляга. Я сказал – с Фюрера, значит – с Фюрера. Говори, Фюрер.
Паша Фюрер. Я не фюрер. Это мне голоса внушили, что я фюрер, а я поверил, потому что всё забыл и слов не знал. А теперь вспомнил – никакой я не фюрер.
Гиляга (с интересом). А кто?
Паша Фюрер. Я русский солдат, пострадавший за родину.
Гиляга (Косякову воодушевлённо). Смотрите-ка, похоже ваша гормональная терапия даёт результаты, коллега.
Косяков. А то, ебтыть, (через паузу) коллега. (Ещё через паузу и явно из вежливости) А, может, это ваша смесь номер восемь.
Гиляга. Может и номер восемь. Поворачивается к фюреру который в нетерпении переминается с ноги на ногу, будто бежит на месте).
Паша Фюрер (оживлённо). Всё вспомнил, всё! И так отчетливо – с самого детства, в подробностях. И как за родину пострадал – помню. Сейчас расскажу.
Гиляга. Рассказывай. Подробно и с самого начала.
Паша Фюрер. Значит так, обычно я люблю Киру – она красивая и знает много слов. И слова её знают. Кира учит меня словам. Я тоже почти все слова знаю, но сильно путаю, потому что меня слова не знают. Вот и путаются. Мне в голову выстрелили, но теперь уже всё зажило. Зрение единичка. Десять из десяти – пожалуйста. Всё по уставу и по состоянию здоровья. Служу России. Только, когда говорю, путаюсь. Нет, когда я думаю в голове, или пишу, я ничего не путаю. Слова у меня путаются не в голове и не на бумаге, а на языке, когда я их говорю. Я хочу сказать «кушать», а получается «пороться».
Пороться у меня получается вчера в сортире с Дашкой, которая с веснушками, глупая деревня и слов не знает. А обычно я люблю Киру. Она учит меня не путать слова. Ведь между «пороться» и «кушать» – большая разница. Кушать у меня получается всегда три раза в день, а пороться – только один раз вчера. И мне надо эту разницу выучить, а если не выучу, то мне автомат не дадут.
Башмаков. Автомат всякому дадут. Если Родину защищать.
Паша Фюрер. А мне автомат нужен, чтобы духов мочить. Да, чтобы духов мочить. Мне без разницы, кого мочить – духов, наших. Я всех мочить буду. Но говорю про автомат – чтобы духов. А то не дадут. А мне очень надо, чтобы всех мочить, как козлов и чмо.
Гиляга. Ты, Паша, успокойся.
Ловко делает Паше укол.
Гиляга. Тихо-тихо-тихо. А теперь по порядку рассказывай.
Паша Фюрер. Я такой лютый, потому что сирота, и у меня – наследственность. А не потому что мне в голову выстрелили. В голову мне выстрелили, потому что я сирота. За это меня на войну послали, потому что один мой батя запилил второго моего батю бензопилой. А сначала он запилил мою мамку.
Башмаков. Вот как свирепствует Бибиревская сволочь!
Кира Владимировна. Не может такого быть!
Паша Фюрер (Башмакову). Да он не из Бибирева был, а из Тюмени. (Кире Владимировне). Все так и было, зуб даю. Сначала я родился под Каргополем, в Солзе. Такой лагерный поселок в тайге. Мамка родила меня без бати, в зоне. То есть, залетела от вертухая. А может – от зэка с соседней мужской зоны. Оба моих бати появились позже, когда я уже подрос. Когда я родился, мамку из-за меня освободили. Вообще-то, она у меня боевая была, за грабёж сидела.
Гиляга. Тяжёлое детство.
Башмаков. Яблоко от яблоньки.
Паша Фюрер. Мамка, как откинулась, никуда на родину не поехала, а стала работать в столовке для мусоров. Поварихой. Она красивая была, подмахнула кому надо из начальства – нам комнату дали в офицерской общаге. Попивала, конечно. Мужики у неё ночевали за ширмой. Но меня мамка любила. Конфеты мне с работы таранила. И я её любил.
Башмаков. За конфеты любил, выродок!
Кира Владимировна (держа в руках искусственный член). Испытывал к матери половое влечение?
Паша Фюрер (мрачно и спокойно). Убью, суки.
Гиляга. Не отвлекайся, по порядку рассказывай.
Паша Фюрер. Я в первый класс пошёл. Тут мамка и проворовалась. Хотя, чего там можно было украсть в этой тошниловке? Корячился мамке пятерик, а мне – детдом. Но она ведь ещё красивая была, опять подмахнула кому надо, и дело как-то замяли. Но из мусорской столовки её погнали сапогом под сраку.
Устроилась мамка опять поварихой на командировку, такую делянку – километрах в пятнадцати от поселка. Там «удошники», ну, условно-досрочно освобожденные, лес валили. Жили без отрыва от производства. В балках ночевали.
Две недели мамка обычно там торчала, в балке, где кухня, там и спала, готовила на двадцать человек мужиков. Потом две недели – дома сидела. Вахтовым методом. А пока мамка на командировке, я – под присмотром у соседки тёти Люды, она мне борщ мамкин грела. Я по мамке сильно скучал. Хоть борщ у неё был невкусный – с прогорклым салом. Я до сих пор этот невкусный вкус помню. Летом мамка меня с собой на командировку брала. Я с ней в балке, где кухня, ночевал. Так там этим борщом вообще постоянно воняло.
Гиляга. Про борщ я запишу. Рецепт особенно. Давай рецепт.
Паша Фюрер. Варишь бульон. Говяжий. Лучше всего из голяшки. Трёшь свёклу и морковку. Тушишь с луком и чесноком… И с уксусом. Морковка на командировке была большая, вся в земле и желтая как сера из уха или мандарин неспелый. Но я тогда мандаринов ещё не видал, даже неспелых.
Гиляга. Ты на мандарины не отвлекайся. Уксуса много?
Паша Фюрер. Три столовых ложки. Ну, если покислее хочешь – то пять. Да, и ещё томатную пасту не забудь. Ну, там, лаврушку, перец…
Гиляга. Тоже в заправку добавить?
Паша Фюрер. Ага. В заправку. И тушить. А бульон сварился, мясо вынимаешь и разбираешь. Костный мозг – детям, или любовнику – на чёрном хлебушке с солью, перчиком чёрным и горчичкой. Дети не любят, так что, чаще – любовнику. А если любовнику – то с рюмочкой.
Башмаков. Согласен. Закуска царская.
Гиляга. А сало?
Паша Фюрер. Погодите с салом, Сан Саныч. Мясо разобрал, сложил обратно в кастрюлю, кидаешь туда тоненько нашинкованную капусту. Поварится до полуготовности, кидаешь картоху, а потом и заправку из свёклы, морковки, лука и чеснока – тоже в кастрюлю. Варишь до готовности. И вот уже потом берёшь мясорубку, чеснок и сало. Крутишь сало с чесноком, и в уже готовый борщ кидаешь этот фарш. Доводишь до кипения и выключаешь. Борщ готов.
Башмаков. Под водку – самое то.
Кира Владимировна. А ты говорил, борщ невкусный был.
Паша Фюрер. Так это на командировке. Там же сало прогорклое завозили.
Гиляга. Ты про жизнь рассказывай, по порядку.
Паша Фюрер. Вот на командировке у меня и объявились два бати. Сразу оба. Сошлись-то они с матерью ещё зимой-весной, куда ей было деваться среди двадцати мужиков. Надо было одного выбирать, чтобы со всеми не кувыркаться, как шалашовка последняя. Мамка выбрала дядю Лёшу. А у дяди Лёши кореш был – дядя Виталя. Он целый год на мамку с дядей Лёшей смотрел. Завидовал. Ему тоже мамка нравилась. Она ведь красивая была. Особенно по весне, когда, как говорится, щепка на щепку лезет. Дядя Лёша и дядя Виталя перетёрли между собой, и стала мамка моя жить с обоими. А летом, значит, и я с ними познакомился, но батей никого не звал – только дядями.
Гиляга. Ага! Подавленный Эдипов комплекс, понятно. Ага.
Паша Фюрер. Мамка с ними в очередь жила. Понедельник, среда, пятница – с дядей Лёшей. Вторник, четверг, суббота – с дядей Виталей. Воскресенье – выходная. Мамка не по****ушка была, честная – очередь не нарушала.
Кира Владимировна. Я бы тоже не нарушала, если б очередь была.
Паша Фюрер. Два года мамка держалась за свою честность. А потом не выдержала, с****овала по пьяни. Во вторник спала с дядей Виталей, и в среду с ним легла. Дядя Лёша пришёл вечером, а мамка с дядей Виталей уже были пьяные и дядю Лёшу послали матерно. Он ничего не сказал, повернулся и пошёл в свой балок. А утром встал раньше всех на командировке, запустил «Дружбу», пришёл к ним и перепилил обоих – сначала мамку, а потом – дядю Виталю. Дядя Лёша ведь постарше их был. Ему обидно было.
Башмаков. Старость надо уважать.
Паша Фюрер. Хорошо, всё дело зимой случилось, я в поселке с тётей Людой борщ прокисший жрал, и меня там не было, когда он их пилил. Я и сейчас, как представлю такое – мигом вся кровь в жилах застывает и сразу в туалет хочется. Служу России!
Башмаков. Молодец, боец! Не страшно только дуракам.
Паша Фюрер. Вообще-то, дядя Лёша не хотел пилить их обоих. В крайнем случае он собирался запилить только мою мамку. На суде-то я был. Помню, прокурор спросил у дяди Лёши:
– Подсудимый, как же вы решились на зверство такое?
Достает пачку мятых листов бумаги. Вот, я тут все записал – как было. Начинает режиссировать. Сейчас мы для наглядности устроим театр. (Гиляге) Вот ты – будешь прокурором, а ты (Башмакову) – дядей Лёшей, а ты (Кире Владимировне) – судьёй. А я – режиссёром.
Башмаков. Кого я особенно ненавижу – так это режиссёров. Из-за них войны начинаются. Мировое правительство, заговор против меня и конец света тоже режиссёры устраивают. Я бы режиссёров расстреливал.
Паша Фюрер. Это моя жизнь. Каждый может быть режиссёром своей жизни.
Гиляга. Действительно. Нужно восстановить клиническую картину жизни в подробностях.
Паша Фюрер. Давайте, Сан Саныч. Начали.
Гиляга в роли прокурора. Подсудимый, как же вы решились на зверство такое?
Паша Фюрер(суфлирует Башмакову). Случайно вышло.
Башмаков в роли дяди Лёши. Случайно вышло.
Дальше Гиляга, Башмаков и Кира Владимировна разыгрывают сцену сами
Гиляга в роли прокурора. Как же можно случайно двух человек таким зверским способом убить?
Башмаков в роли дяди Лёши. Да я не двух, я только эту суку решить хотел.
Гиляга в роли прокурора. Не выражайтесь. Вы говорите про потерпевшую Машхурдайс?
Башмаков в роли дяди Лёши. Ну. Про нее.
Паша Фюрер. Машхурдайс Ольга Карловна – так мамку мою звали. И по отчеству – я Олегович. Тоже от её имени.
Гиляга в роли прокурора. А почему убили обоих потерпевших?
Башмаков в роли дяди Лёши. Да так. Завёлся.
Гиляга в роли прокурора. Это бензопила заводится. И заводит ее, между прочим, человек.
Башмаков в роли дяди Лёши. Ну! Завёлся читать мораль!
Кира Владимировна в роли судьи. Что «ну»? Что значит «завёлся»?
Башмаков в роли дяди Лёши. А скажите мне, гражданка судья, вы сами когда-нибудь пилили, мля? Или вы, на фиг, городская?
Кира Владимировна в роли судьи. Подсудимый! Не выражайтесь!
Башмаков в роли дяди Лёши. Вот! Значит, ни хрена вы не знаете, что такое пилить. А я завёл «Дружбу» и затряслась она! И меня затрясло! И я зашел к ним ****ям в балок… И ведь, в натуре, хотел только эту суку замочить, а вот развалил её и тут сам завёлся, пила трясётся и меня трясёт… Короче и его, потерпевшего, значит, тоже запилил я. Вот, что такое пилить, граждане. Если начнёшь, то уже трудно оторваться от этого весёлого дела. Вот и всё. Обоих пополам и вдребезги.
Паша Фюрер. Стоп. Тут прения, их мы пропускаем. (Башмакову) Давай сразу последнее слово.
Башмаков в роли дяди Лёши. Спасибо, граждане судьи, что разобрались в моём сложном деле по справедливости. Что вышло, то и вышло. Значит, убил. Готов под вышку идти. Надеюсь, это, на снисхождение.
Башмаков поворачивается к Паше и протягивает руку, как Ленин перед клубом. А ты, Павел, знай, я ¬– твой настоящий отец, папка, значит. От меня тебя Ольга выродила. Помни папку и прости, если сможешь.
Паша Фюрер. Глаза у него блестели, как у пьяного. Я ему тогда не поверил. Решил, что врет он всё. Дали дяде Лёше пятнашку. А ему ведь вышка корячилась. Когда его выводили он всё кричал на радостях:
Башмаков в роли дяди Лёши. Паша, сынок, жди папку! Не забывай папку!
Паша Фюрер. Ну! Хрен его забудешь. Ну! Вот так, я сначала в детдом, а потом на войну попал. В детдоме я по мамке скучал, особенно когда борщ на обед был. На войне мне в голову выстрелили. Слова путаются, но только на языке. Тут, чтобы всё распутать, автомат нужен, и мочить всех, как козлов и чмо. А дядя Лёша в этом не виноват, мамка виновата, что с****овала. Интересно мне, иногда, врал дядя Лёша про то, что он мой отец или нет? А если врал, то зачем? И только вчера я всё понял.
Всем спасибо, спектакль окончен.
Гиляга. Так что же ты вчера понял?
Паша Фюрер. Вчера я пошел в сортир, тихий час был. У нас тут в госпитале, где черепные, тихий час строго, как в детдоме, в младшей группе. В сортир не положено. Хорошо, дежурной сестры на посту не было. Согласно уставу.
Я тихо так в сортир прокрался, а там Дашка, которая с веснушками, глупая деревня и слов не знает, пол моет. Раком от окна к двери пятится – швабра-то короткая, её Вова-Огнетушитель сломал, когда на нем новое лекарство пробовали. Он тогда много чего сломал. Как я вошел, Дашка не слышит. А солнышко зимнее сквозь решетку и сквозь табачный кумар лучики тянет. Сейчас ведь в дурдоме у нас зима. Солнце редко бывает, только в тихий час. В голову мне тоже зимой выстрелили.
Входит санитарка Даша и начинает мыть пол.
И у Дашки халатик короткий, а на колготках дырка с пятак на правой ноге сзади, сразу под жопой. Колготки блестящие, а в дырке – нога белая с голубой жилкой. Я смотрю на эту жилку и чувствую у меня встаёт прямо. Тяжёлый такой. Правильно пацаны говорили, что все у меня будет нормально. Будет маячить. Я не верил, дурной, а правильно говорили. Вообще, у меня уже вставал иногда, но коротко – на минутку, не больше. И вставал не на баб, а когда на завтрак манная каша. Не знаю, почему.
В палате никто не смеялся. Если кому смешно, значит он – чмо последнее и пидор. А тут на бабу стоит, на живую бабу, и долго так.
Гиляга. Половое возбуждение налицо. Приступы гиперсексуальности. Латентный гомосексуализм?
Паша Фюрер. А Дашка пол моет и ко мне раком пятится по солнечному лучику. Я ширинку расстегнул. А Дашка всё пол моет и всё ближе ко мне. Я её обхватил одной рукой за жопу и тяну к себе, а другой – с неё колготки стягиваю. Она напряглась вся, застыла, как замороженная. Оглядывается, осторожно так. Узнала меня.
Даша. Ты чего, придумал, Паша?
Паша Фюрер. Кушать хочу! – слова путаю, как мудак и чмо.
Даша. Ты же уже взрослый парень, стыдно, спрячь пипиську и пойдем в палату, доктор тебе укольчик сделает.
Паша Фюрер. Она прямо ужом из моих рук выкручивается. А я её не выпускаю. Я разозлился и как заору:
– Работает спецназ! Раком на дальняк, сука! Задирай ногу на унитаз!
Даша. Сейчас, сейчас, Пашенька.
Паша Фюрер. Испугалась и встала раком. Руками за бачок обоссанный схватилась. Я стал её драть. Чувствую – ей приятно, суке. Ласковая сделалась, застонала.
Даша. Павлик, миленький мой, родненький.
Паша Фюрер. А я кончил со словами «Служу России»! Лысого о халат вытер, он стоит ещё, и я стою, в штанах путаюсь, «Приму» прикуриваю, руки трясутся. А она голой жопой на унитаз села и плачет.
Даша. Пашенька, бедненький ты мой, мальчик мой милый.
Паша Фюрер. Завыла, как сирена. Жалеет. А у меня в глазах потемнело. Потом гляжу, а я уже в палате на своей шконке, одеялом укрытый и злой. Далеко мне еще до автомата. Стройными рядами. Они все меня жалеют, а я их жалеть не буду из автомата.
Гиляга. Больной овладел санитаркой! Это же чрезвычайное происшествие! Изнасилование!
Косяков. Я и говорю ЧП!
Гиляга (Даше) . Ты о чём думала, при нём нагибаться?
Даша. Подумаешь. Делов-то. Потёрся об меня писькой своей, так мне даже приятно было. А ему, может, необходимо. У него уж яйца распухли, как у слона. Любовь всем нужна.
Паша Фюрер. Любви, конечно, никакой на свете нету. А Бог есть. Я так думаю, это Бог мне Дашку послал, хоть она с веснушками, глупая деревня и слов не знает. Сегодня на завтрак манную кашу давали, и у меня не встал. Я загнался – хорошо это или плохо. Может, теперь вообще стоять не будет никогда, а может – наоборот, как у всех нормальных мужиков – только на баб.
А теперь время опять куда-то прошло. Я время знаю, оно проходит в белом халате по коридору мимо сортира. Иногда даже бежит. Вот только куда? Хрен знает. Я думаю – в морг. Здесь у нас есть морг. Говорят – в пятом корпусе. Так вот, время прошло, и теперь получается, что с Дашкой у меня всё было неделю назад или десять дней.
Даша. Да сегодня всё было, сегодня.
Гиляга. Шла бы ты Даша отсюда. Не нужно возбуждать больного.
Даша выходит.
Паша Фюрер. Дашка добрая, и у неё сиськи маленькие. А у Киры, которую я обычно люблю, сиськи большие и упругие. Так потрогать хочется. Только нельзя. Кира красивая и знает много слов.
Кира Владимировна. Дашка говорила, что у тебя яйца большие, как у слона.
Паша Фюрер. Я не слон.
Кира Владимировна лезет к Паше в штаны. И правда, яйца – как у слона.
Паша Фюрер. Мне стыдно. И слова путаются, и не слон я вовсе. Убью сука!
Кира бьет Пашу по голове. Не ругайся.
Паша Фюрер. Меня по голове бить нельзя. Мне в голову выстрелили. У меня в голове пластинка металлическая, доктора говорят, что титановая, но это точно ****ёж. А ведь ты меня по голове ударила. Сука!
Отпихивает от себя Киру, та падает на пол.
Гиляга. Купируем возбуждение!
Гиляга и Косяков вяжут Пашу.
Паша Фюрер. Меня по голове нельзя! Я не слон! Слова я выучу! И автомат мне дадут! С подствольником! И два рожка! И четыре гранаты! И я замочу всех, как козлов и чмо.
Маршал, тыча пальцем в Пашу. Воевал? Пострадал за Родину.
Гиляга. Ни хрена он не воевал. Сложносочинённый бред. Симулянт. Не хочет в армию.
Маршал. Расстрелять! Достает из кармана пистолет и стреляет Паше в голову. Раздаётся сигнал тревоги.
Маршала скручивают, отнимают пистолет, Гиляга кладёт его в карман.
Квартира Гиляги. Гиляга лежит на диване. Звонок в дверь.
Гиляга (не вставая). Господи! Кого ещё чёрт принёс?
В прихожей (за сценой) слышны голоса, шум.
Входят Ольга Карловна и Пётр Александрович.
Ольга Карловна. Саша! Мог бы и встать! К нам пришёл Пётр Александрович!
Гиляга неохотно встаёт.
Гиляга. Здравствуй Петя.
Пётр Александрович. Ну, коли гора не идёт к Магомету, то… Здравствуй Саша.
Ольга Карловна. Ну не буду вам мешать. У вас мужской разговор. Уходит из комнаты.
Гиляга. Как племянник Бориса Абрамовича? Помог реланиум?
Пётр Александрович. Помог, помог. Помер племянник.
Гиляга. Господи! Все мрут. Все мрут. Кругом одни мёртвые. Представляешь у меня в больнице ЧП, один пациент застрелил другого. Ой-ёй-ёй…
Пётр Александрович. Да не охай ты. Ты тут ни причём. И вообще, давай по делу говорить. У тебя коньячку нет?
Гиляга. Нет.
Пётр Александрович. Что же, ты – врач, а коньяку – нету? Почему больные не хотят нести? Плохо лечишь?
Гиляга. Всех – как племянника Бориса Абрамыча. Так что и нести некому.
Пётр Александрович. Юмор уважаю. Ладно, я вот вискаря принёс. Давай помянем всех покойников… Стаканы хоть есть?
Гиляга. Есть.
Пётр Александрович. Ну, наливай тогда. Да, кстати! Я сейчас твоей жене сто долларов дал.
Гиляга. А она – тебе – что дала?
Пётр Александрович. А вот так не шути. Ну, за твои успехи в бизнесе, чтоб сам жене деньги давал…
Гиляга. Твоё здоровье.
Пётр Александрович. Теперь слушай сюда. Сейчас самое выгодный бизнес – бюджет осваивать, госзаказ выполнять. И тут как раз есть для тебя один проект… Причем именно госзаказ, военные поставки, но, практически, по твоей части. Медикаменты в армию.
Гиляга. Ну, я не совсем фармацевт…
Пётр Александрович. Ты это своё чистоплюйство бросай! Деньги можно и нужно любыми способами зарабатывать, а не только своей профессией.
Гиляга. Да я готов, готов, ты объясни, что делать.
Пётр Александрович. Значит, смотри, с учетом того, что дела наши на фронте не очень, и война затягивается, проект будет долгоиграющим…
Гиляга. Какая война?
Пётр Александрович. Что значит какая война? Текущая. Вторая Бибиревская война. Ты про медведковскую бойню слыхал?
Гиляга. Н-нет…
Пётр Александрович. А про Алтуфьевские высоты?
Гиляга в полном изумлении. Вообще-то есть у одного моего больного такой бред про войну с Бибиревом и про высоты эти… Так ведь это просто бред у него такой… Бред же?!
Пётр Александрович. Никакой это не бред, а горькая правда. Как, кстати, твоего больного зовут?
Гиляга. Башмаков.
Пётр Александрович. Маршал Башмаков? Да у тебя, брат, связи похлеще моих. Он командует всей операцией.
Гиляга. Какой операцией? Он психически нездоровый человек! Он вчера своего соседа по палате убил!
Пётр Александрович. А война вообще психически нездоровое дело, там каждую минуту убивают…
Гиляга. Как ты говоришь, Бибиревская война? Странно, отчего я о ней не слышал?
Пётр Александрович. Да, потому что ты вообще судьбой отечества не интересуешься, сидишь в своих Текстильщиках, на востоке, а фронт проходит на севере.
Гиляга. А почему вторая?
Пётр Александрович. Потому что первая была пять лет назад. Ты вообще знал, что страна воевала?
Гиляга. Знал. Только я думал, что мы с чеченцами воевали.
Пётр Александрович. Правильно, а с кем же ещё.
Гиляга. А почему в Бибирево?
Пётр Александрович. Потому что в Чечне мир. Восстановлен конституционный порядок, назначен ответственный человек. А воевать где-то надо. Они выбрали Бибирево.
Гиляга. Кто – они? Наши, или чеченцы?
Пётр Александрович. Не знаю. Я не настолько информирован. Наверное совместное решение было принято. Но на самом верху.
Гиляга. И что, тоже Башмаков командовал?
Пётр Александрович. Ну да.
Гиляга. Да все верно. У Башмакова повторная госпитализация. Первая была как раз пять лет тому…
Пётр Александрович. Да ладно, маршал здоров как бык!
Гиляга. Слушай Петя, а ты сам здоров?
Пётр Александрович. Это ты Саша уже и сам свихнулся в своей дурке. Слушай и не перебивай. Фронту нужны красные таблетки.
Гиляга. Красные? Зачем?
Пётр Александрович. Точно не знаю, их зачем-то солдатикам дают. Для зверства, наверное.
Гиляга. Ерунда какая-то. Это снотворное. От него спят, а не звереют. А сколько нужно?
Пётр Александрович. Спят или звереют – неважно. Нам важно, что армии нужно тридцать тысяч упаковок в месяц.
Гиляга. Столько у меня нет. И вообще – почему государство будет закупать лекарства в больнице, а не в фармацевтической компании?
Пётр Александрович. Потому что у нас с тобой, Саня, есть связи. И закупать будут не в больнице, а у частной компании, которой мы с тобой владеем.
Гиляга. Не владею я никакой компанией.
Пётр Александрович. Вот учредительные документы акционерного общества «Психический уют». Ты генеральный директор. Схема такая: ты выписываешь таблетки на больницу – типа нужно больным для психического здоровья, но в больницу они не попадают – мы сразу загоняем их военным медикам.
Гиляга. Но ведь это непорядочно…
Пётр Александрович. Это бизнес, Саня.
Гиляга. Я так сразу не могу. Мне нужно подумать.
Пётр Александрович. Ну подумай пару дней. С женой посоветуйся… Всё, я побежал.
Уходит. Входит Ольга Карловна.
Ольга Карловна. Ну как?
Гиляга. Вот, Оля, я и стал бизнесменом.
Ольга Карловна. Слишком поздно, Саша.
Клиника. Палата. Гиляга и Башмаков в костюме бизнесмена..
Гиляга. Что, убийца Башмаков, ты у нас сегодня бизнесмен?
Бизнесмен Башмаков. С утра бизнесом занимаюсь.
Гиляга. Вот и я думаю бизнесом заняться.
Бизнесмен Башмаков. Если что, доктор, обращайтесь ко мне – любой совет по бизнесу дам бесплатно.
Гиляга. Ты действительно разбираешься в деловых и экономических отношениях?
Бизнесмен Башмаков. Я-то!? Ну ни фига себе, я ведь козырный бизнесмен. А был ещё козырней – пока крышей не поехал. Я ведь, считай, нефтянка, ну не совсем нефтянка, а почти нефтянка. Не-ет, я даже главней был. Вся нефтянка от меня зависела. Завод по производству колонн. Вот ты доктор знаешь что такое рек-ти-фи-ка-ци-он-на-я колонна? А ведь она всю нефть делит – что на бензин пойдет, что на асфальт. Ты прикинь доктор, это ведь я решал, что с тобой будет – то ли ты на бензине по асфальту поедешь, то ли тебя в этот асфальт закатают. А теперь ты решаешь – можешь мне аминазин вколоть, а можешь витаминками накормить.
Гиляга. Да. Философский вопрос.
Бизнесмен Башмаков. Это разве философский. Философские вопросы посложнее будут.
Гиляга. Это как?
Бизнесмен Башмаков. Вот, к примеру, что первично: сначала денег надо заработать, а потом тебе баба даст, или наоборот даст тебе баба, а ты ей денег заработаешь?
Гиляга. Да, вот это – действительно философский вопрос. Типа, что было раньше – курица или яйцо. Ты знаешь, Башмаков, что я заметил? Настоящие философские вопросы плохо влияют на психику. Поэтому ими занимается психиатрия. А надо бы всех философов сюда запереть, для профилактики.
Бизнесмен Башмаков. По-твоему Платон с Аристотелем психами были?
Гиляга. Не знаю даже – были ли они вообще. А вот Хайдеггер, Деррида и Бодрийяр, к примеру, точно психи.
Бизнесмен Башмаков. А это кто такие – Хайдеггер и Бодрийяр?
Гиляга. Как кто? Философы.
Бизнесмен Башмаков. Философы – это Платон, Аристотель, Анаксимен, Гераклит, Диоген, наконец.
Гиляга. Диоген – асоциальный тип.
Бизнесмен Башмаков. Но ведь философ?
Гиляга. Философ.
Бизнесмен Башмаков. А ещё философы – это Кант, Гегель, Фейербах, Ницше, наконец.
Гиляга. Ницше был сумасшедшим.
Бизнесмен Башмаков. Но ведь философом?
Гиляга. Философом.
Бизнесмен Башмаков. Ну вот, а ты говоришь, Бодрийяр. Клал я на твоего Бодрийяра!
Гиляга. Я бы тоже на него положил, да и на всех остальных тоже, но не могу – от них люди с ума сходят.
Бизнесмен Башмаков. Это ты зря, в бизнесе философия помогает. А бизнес в философии. Я философские ответы на раз нахожу.
Гиляга. Вот и дай мне философский ответ. Мне тут предложили лекарства в армию поставлять…
Бизнесмен Башмаков. Просроченные?
Гиляга. Зачем? Нормальные – из больницы нашей…
Бизнесмен Башмаков. Ворованные, значит. И что?
Гиляга. Стоит этим заняться?
Бизнесмен Башмаков. На это тебе маршал ответит.
Башмаков снимает галстук, прицепляет себе на плечи погоны, а на грудь награды.
Маршал Башмаков. Позвонить надо. Вот только кому лучше – начальнику тылового обеспечения или начмеду? Начмеду. Помпотылу – это тушёнка, сгущёнка, патроны… Таблетки – это начмед. Ща, вертушку сооружу.
Гиляга. Да я могу свой сотовый дать.
Башмаков. Линия защищённая?
Гиляга (растерянно). Не знаю.
Маршал Башмаков. И я не знаю. Поэтому обычным штатским телефонам не доверяю, особенно сотовым. Звоню только по армейской вертушке. А их военные связисты в полевых условиях руками делают. Вот этими золотыми руками. Так что подожди, Гиляга.
Маршал сооружает полевой телефон из мыльницы, зубной щётки карандаша и т.п.
Маршал Башмаков в телефонную трубку. Я первый! Бирюса, ответь первому! Начмеда полковника Гордиенко вызываю! Приём!
Гордиенко! Как у нас с медикаментами? Красные? Сколько? Почему нет! Обеспечить бойцов лекарством не можешь, крыса тыловая! Организуй закупку, мать твою! Под трибунал, без погон, мля! Завтра чтобы договор был, а таблетки в частях – послезавтра! Сам проверю! Лично! Без суда и следствия! Понял?! И вот что, Гордиенко, ты это – у кого попало не закупай! Ты закупай…
Оборачивается к Гиляге. Как твоя контора называется?
Гиляга. ООО «Психический уют».
Маршал Башмаков (в телефонную трубку). Слушай мою команду, Гордиенко! Закупай в ООО «Психический уют». Надёжная контора! Не твоего ума дело, какое название! Нормальное название. Уютное! Выполняй, а не рассуждай, твою мать.
Хлопает «телефоном» по столу, «телефон» рассыпается на составные части.
Маршал Башмаков (Гиляге). Нужны таблетки. Стоящее дело задумал. Вот мы всё и уладили. Делов-то на пять минут. Завтра приедет к тебе Гордиенко – договор заключать. С тебя, кстати, откат, возьму по-божески – всего двадцать процентов.
Гиляга. Спасибо.
Маршал Башмаков. А что так невесело?
Гиляга. Понимаешь, маршал, было время, золотое время, когда моя жизнь была моей. От самого начала и до того дня, когда я просыпался. Она была такой, как я и думал. Всё было на своих местах, всё было как нужно и должно. Завтрашний день всегда был таким, как я его представлял себе. Да, жизнь была моей. Уютной, тёплой – как пальто или шинель. Да – как шинель, потому что шинель – это форма и знаки отличия. В шинели можно ходить, воевать, ей можно укрываться ночью. А потом кто-то её отнял. Помнишь, у Гоголя бандиты напали на Акакия Акакиевича, вытряхнули его из шинели, схватили её и убежали? Вот и меня кто-то вытряхнул из моей жизни. Кто? Кто?
Маршал Башмаков. Тоже мне, Акакий Акакиевич нашелся. Вот ты – доктор, а я – псих. Значит, ты должен рассуждать более здраво, чем я. Ты должен быть умней меня, а сам говоришь такие глупые слова. Никто не отнимал у тебя твою жизнь. Ты сам потерял её. Если ты веришь, что жизнь похожа на пальто, то вот как бывает: скажем, идешь домой пьяный, в новом пальто, а приходишь уже без него. И где его потерял – неизвестно. Так и ты – потерял свою жизнь, и она сейчас лежит где-то.
Гиляга. То есть, я сам её просрал? Как Алтуфьевские высоты?
Маршал Башмаков (убежденно). Конечно, просрал.
Гиляга. А если кругом враги, и у тебя уже ни одного патрона, и все наши убиты, тогда – что делать?
Маршал Башмаков. В плен сдаются только трусы!
Гиляга. Да пойми ты, я уже всё – убит. Жизнь кончилась. Плачет
Маршал Башмаков. ( отечески обняв Гилягу). Ну, что ты разнюнился. Ты же командир, а не тряпка. Держи себя в руках. Конечно, после потери Алтуфьевских высот наше положение ухудшилось, но не стало безнадёжным. Но и в отчаянном положении ты должен держать себя в руках. Вот помню, под Ачхой-Мартаном мы высотку держали, контролировали ущелье. Тихо было. До трёх часов ночи. А на рассвете духи со всех сторон полезли. И много так.
Гиляга. Призраки что ли?
Маршал Башмаков. Говорю же тебе русским языком – духи. А у нас патроны кончаются…
Гиляга. А если ты уже убит – тогда как быть?
Маршал Башмаков. Груз двести. По месту жительства. В крайнем случае – прямо на месте по окончании боя, при невозможности эвакуации тела.
Гиляга. Короче, всё пошло вкривь и вкось, Башмаков, уже не вся жизнь принадлежит мне, скорее я сам стал частью чей-то чужой жизни. Да. Так правильно. Чужой.
Маршал Башмаков заинтересованно Среди своих?
Гиляга. Вкривь и вкось.
Маршал Башмаков. Пополам и вдребезги. Из-за бабы наверное.
Гиляга. Возможно.
Маршал Башмаков. Вот что, доктор, уезжай-ка ты отсюда.
Гиляга. Куда? Домой?
Маршал Башмаков. Нет. Поезжай в Индию.
Гиляга. В Индию зачем?
Косяков. Поезжайте, Сан Саныч. Там гашиш всюду. Стоит сущие копейки.
Маршал Башмаков. Поищешь свою жизнь.
Гиляга. Ты лучше, маршал, поищи вторую обойму к пистолету.
Маршал Башмаков. Зачем тебе обойма?
Гиляга. Надо!
Маршал Башмаков. Тоже вариант. Не хуже Индии. Чего её искать, вот она. Достаёт из под подушки обойму и отдаёт Гиляге.
Косяков. Сан Саныч, а, может, мы для веселья – того, дискотеку среди больных, всё-таки, устроим, а? В столовой…
Гиляга. Какая, к чёрту, дискотека…
Уходит в свой кабинет.
Кабинет Гиляги. Гиляга и Кира Владимировна. Входит Даша
Даша. Паша воскрес, Паша воскрес!
Гиляга. Воистину воскрес.
Даша. Сюда идёт! Он сюда идёт!
Гиляга. Кто?
Даша. Паша Фюрер!
Гиляга. Воскресший?
Даша. Мертвые, поди, не ходят.
Кира Владимировна. Галлюцинации. Может, ты переутомилась?
Гиляга. Странное состояние. Возбуждение, тревожность, нелогичное мышление, фантазии… Очевидно, на почве переутомления и низкой зарплаты. (Даше). Деточка, ты отдохни, успокойся. Я тебе таблеточку дам, хорошую, и всё пройдёт.
Даша. В смысле Паша опять помрёт?
Гиляга. Да с чего ты взяла, что он воскрес?
Даша. Видела! Своими глазами видела!
Гиляга. Ну, если воскрес, значит сейчас сюда придёт.
Даша. Нет, он, наверно, сначала к Башмакову пойдёт. Мстить.
Палата Башмакова. Башмаков и Косяков. Башмаков спит.
Косяков сидит на свободной койке. На коленях у него поднос. На подносе – горка хлеба и миска с супом. Косяков быстро ест больничную пищу. Входит воскресший Паша Фюрер. Голый, ниже пояса обмотан полотенцем. В голове дыра с мозгами, на теле небрежно зашитый разрез от вскрытия.
Косяков. Мама родная! Зомби!
Паша Фюрер. Не ори. Я просто воскрес, как Христос. А что, нормальное дело.
Башмаков просыпается.
Башмаков. Правильно говорили, что фашизм неистребим. Здорово, неистребимая фашистская гадина, добить тебя не могу – Гиляга пушку отобрал. А ты мне мстить будешь?
Паша Фюрер. Не парься, не буду. Я же теперь – как Христос.
Косяков. Чего-то от тебя пованивает, Христос.
Паша Фюрер. Естественное дело. Трупная вонь. Я же три дня в морге пролежал, а там холодильник сломался. Кстати, морг – действительно в пятом корпусе.
Косяков. И дырка в башке.
Паша Фюрер. Ну, куда ж она денется. Калибр – девять миллиметров.
Косяков (показывает ложкой). Вон мозги торчат.
Паша Фюрер. А это мы сейчас поправим. Хлебушком залепим. Вон сколько у тебя хлебушка лежит. Поди много тебе одному, не съешь столько. Берёт с подноса хлеб, разминает его в руках. Живот заболит. Ты кстати, чей это паёк подъедаешь? Начинает залеплять хлебом дырку в голове.
Косяков. Да твой. Я на пищеблок не сообщал, что ты умер. Извини, если что не так.
Паша Фюрер. Это ты молодец, что не сообщил, правильно сделал.
Косяков. Вон там залепи (показывает ложкой).
Паша Фюрер. Спасибо, я чувствую – где.
Косяков. Слышь, может, ты – того, сам покушать хочешь? Или, может, кайфануть?
Паша Фюрер. Не дёргайся. Мне теперь – что кайф, что жратва – и то, и другое без надобности.
Входят Гиляга, Даша и Кира Владимировна.
Паша Фюрер. Здравствуйте, граждане! Смерти нет!
Гиляга. Действительно воскрес. Факт несомненный, и необъяснимый наукой.
Даша (Кире Владимировне). Ой, я покойников боюсь. Вдруг он ко мне опять начнёт приставать с любовью со своей?! Я ведь, Кира Владимировна, с живым – с любым – могу, когда угодно, всегда – пожалуйста… А с мёртвым? С мёртвым – не могу, никогда, ни за что!
Паша Фюрер. Деревня ты, Дашка, рыжая! Вся в веснушках и слов не знаешь. Плотская любовь – это дело живое. Что живому любовь, то покойнику – скука. Не трону я тебя.
Кира Владимировна. Видишь, Гиляга! Любовь побеждает смерть!
Башмаков. Плакали наши Алтуфьевские высоты.
Косяков. Сан Саныч, может – на радостях, что Фюрер воскрес, – дискотеку организуем? Для больных? В столовой?
Гиляга. Как же с отчётностью быть? Свидетельство о смерти, вскрытие…
Паша Фюрер. Да наплюйте вы на отчётность и езжайте себе в Индию.
Косяков. Сан Саныч, давайте дискотеку организуем!
Гиляга. Может быть и впрямь… (Паше Фюреру подобострастно как начальнику) Вы не против, чтобы дискотеку?
Паша Фюрер. Я – за.
Гиляга. Организуй. Повеселимся напоследок.
Дискотека в дурдоме. На стене афиша DJ KoSSyak Durdom Party. За пультом Косяков.
Играет громкая музыка. Топчутся в танце заторможенные психи (массовка), среди них и Башмаков. Так же заторможено танцуют Кира Владимировна и Даша.
На авансцене сидит Фюрер. Рядом мечется Гиляга.
Косяков (в микрофон). Зажигай шестая палата! Я не вижу ваши руки! Больше позитива! (Фюреру) Может, хоть ты зажжёшь?
Паша Фюрер. Извини, брат, не могу – когда танцую, кишки вываливаются.
Косяков (зрителям) А вы чего сидите?! Танцпол – для всех, не только для психов! Фри – то есть бесплатно!
Гиляга. Все время пытается заглянуть себе за спину, словно кошка, которая ловит свой хвост.
Саша, как мы оба – и я и ты – знаем, в мире нет никого кроме меня. Ну ладно, ладно и тебя, но ты прости меня, Саша, ты какой-то ненастоящий. Этот мир есть только в нашем мозгу. Это только декорация. Валит стенку выгородки. Поднимается пыль. Видишь? Ты видишь это?! Я же говорил! Говорил! Значит, весь этот мир создан только для нас.
Каким образом только для нас могли создать целый мир? Кто это сделал? И как же остальные люди? Вот тут возможен лишь один вариант – этот мир создал я сам. Значит, и все остальные люди – это тоже я.
Это невыносимо Саша. Мы должны покончить с этим. Да, покончить с этим миром… Или с собой? С миром – значит с собой. Тут всё равно в кого стрелять. Стреляй в кого хочешь – не ошибёшься!
Начинает палить по людям на танцполе из отобранного у маршала пистолета. Убивает Башмакова, Киру, Дашу. Все застрелены. Остаётся только Паша Фюрер в него Гиляга не стреляет. Гиляга начинает стрелять по зрителям в зале.
Паша Фюрер. Не стрелял бы ты, Саныч, в живых людей. Они – такие козлы и чмо, что патронов жалко. Убивай, не убивай – всё равно ни хрена не поймут.
Гиляга (бросая пистолет). Всё, кончились патроны.
Паша Фюрер(зрителям в зале). Без паники. Смерти нет. Все танцуют, пока не приедет милиция.
Все танцуют, пока не приедет милиция.