Ментяра
Ментяра.
- Рыба! – с чувством хрястнул костяшкой домино Серёга.
- Молодец, ментяра! – похвалил партнёр. – Точно в обед уложились.
Серёга на «ментяру» не обиделся, он был необидчивым природно и ментом формально не являлся - погоны снял больше года назад, отслужив двенадцать лет опером в розыске. В «уголовку» попал по комсомольской путёвке после окончания строительного техникума - милиции требовались крепкие парни из рабочего класса и колхозного крестьянства.
- Я малый деревенский, - любил говорить Серёга.
Высокий и чуть грузноватый, немного сутулый мясистый мужик. Смотрел Серёга исподлобья и частенько простецки почёсывал пятернёй затылок. Рука были крестьянской и, сложенная в кулак, вызывала уважение. Комплекс социального происхождения у него отсутствовал, напротив, он гордился, что родом из одних мест с поэтом Василием Жуковским.
- Село Мишенское. Знаешь?
Собеседник, как правило, не знал, более того, и фамилия поэта вспоминалась с трудом. Если вообще приходила на ум. Серёга не огорчался, но его отношение к человеку невольно зависело от осведомлённости того относительно поэта.
- Жуковский? Василий Андреевич?– переспросил Начальник. – Конечно. «Победителю ученику от побеждённого учителя».
Далее Начальник поведал, что Серёгин земляк был воспитателем Александра Второго, фамилию приобрёл по случаю от усыновившего его бедного помещика, хотя был сыном совсем другого помещика и пленённой турчанки. Серёга от такой эрудиции прибалдел, и с тех пор Начальник стал для него высшим существом, которому следовало подчиняться безоговорочно, даже несмотря на его возраст - шеф был на пятилетку моложе. Ментяре же стукнуло тридцать шесть.
- За что тебя из ментовки выгнали? - поинтересовался Начальник к исходу первой трудовой недели. – Под новую метлу попал?
Страной рулил Андропов, который серьёзно пошерстил ведомство внутренних дел. Они сидели в подвале административного корпуса, в подсобке маляров. Серёга «проставлялся» на новом месте.
- Зачем сразу – «выгнали»? Сам ушёл. Видишь?
Он закатал рукава свитера. Предплечья были покрыты красными пятнами.
- Вся тела такая, - грустно пошутил он. – Экзема. На нервной почве.
Они выпили, и Серёга, смущаясь, рассказал, что с детства боится покойников, боится до ночных кошмаров, что поначалу после выезда «на труп» даже есть не мог, и привыкнуть к убиенным не сумел.
- Это только в кино судмедэксперты, лаборатории… На месте всё делает опер. К примеру, бомж в теплотрассе. Они там зимуют. Тепло! Копыта откинул и пару недель пролежал. В студень превратился. Тебя не тошнит? – и, получив отрицательный ответ, продолжал. – Причину смерти, как ни крути, устанавливать надо? Надо. Сам сподобился или помогли? Вот и вытаскивай его оттуда, фотографируй, пальчики опять же… Сколько жмуров натаскал – со счёту сбился. Тьфу! Налей лучше. У вас - день нормированный, ни дежурств тебе, ни вызовов. Благодать!
Благодать снизошла в филиал научно – исследовательского института, коих в советское время на тучной ниве научно-технического прогресса расплодилось великое множество. Серёгу приняли мастером стройучастка.
Каким образом филиал возник за тридевять земель от ближайшего золотоносного месторождения, осталось загадкой. Очевидно, столичным геологоразведочным руководителям не улыбалось мотаться за тысячи километров на предполагаемые якутские прииски, и они избрали местом дислокации недалёкий областной центр. Командировки сюда сулили не экзотически-напряжённые будни с вертолётами и оленями, а необходимое душе и телу расслабление.
- Институт цветных и благородных металлов? – удивились в обкоме партии, прочитав министерскую просьбу о выделении земельного участка. – У нас что? Золото нашли?
Просители терпеливо разъяснили, что золота здесь отродясь не водилось и не предвидится, а в институт пойдут пробы породы от геологических партий. Тоннами. Которые будут препарировать разнообразными методами для установления содержания драгметалла. С целью выявления перспективы дальнейших разработок запасов стратегической важности.
- Ага! – сказали в обкоме. – Теперь всё понятно.
Хотя понятно было не слишком.
- Нам бы гектаров десять...
- Да хоть двадцать! Золотой запас страны - дело государственное.
Обком в начале шестидесятых упивался собственной щедростью – всё было общим и, значит, ничьим. Филиал разместили у границы городской черты, там, где начинались малоэтажные рабочие посёлки почивших шахт. Вскоре появился бетонный забор, за ним унылые красно-кирпичные корпуса лабораторий и опытного производства, задымила труба котельной, и дело тронулось.
- Сколько здесь этих... бездельников? - спросил Серёга, переступив порог проходной.
- Около тысячи.
- Иди ты!
- Точно. Уже двадцать лет размножаются.
Серёгу взяли на место Тамарки, поселковой бабищи предпенсионного возраста, вечно поддатой и нечистой на руку - она по-тихому подторговывала скудным запасом стройматериалов. Тамарка виртуозно материлась в любом кабинете, отстаивая завышенные объёмы работ и лукавые цифры процентовок.
- Не подписывает, сука старая, - ругала она плановичку. - Я ссу по ляжкам!
Ей «катали» выговоры за пьянки и прогулы, а последней каплей стала новогодняя эпопея - Тамарка вызвалась съездить в неблизкий лесхоз, где у неё начальствовал кум, за ёлками.
- Сколько угодно! - обещала она. - Всем желающим.
Научные сотрудники добросовестно составили списки, собрали деньги, и вьюжным декабрьским утром радетельница отбыла на двух бортовых ЗиЛах по месту назначения. Календарь томился двадцать восьмым числом, народ уже начинал гулять отделами и подразделениями, радуясь, что избавлен от беготни за непременным атрибутом праздника по рынкам и очередям. Тридцать первого, часам к семнадцати, в успехе предприятия не сомневались только самые доверчивые из оптимистов. Они даже переживали за несчастную посланницу - не случилось ли чего, не замело ли по дороге.
- Лучше бы её волки сожрали! - сказал главный энергетик по прозвищу Атаман, худой хронический язвенник. - Зверь нонче голодный, охочий до свежатинки. Покушал бы вдоволь. Хучь какая польза.
Атаман «косил» под деревенского простака, что плохо сочеталось с «красным» институтским дипломом и владениями о тридцати сотках. В гараже двухэтажных хоромов содержалась вылизанная двадцать первая "Волга", заработанная в длительной зарубежной командировке.
- Стошнит их, - сказал главный механик Сюсюка, кругленький налитой боровичок с губками бантиком. - Волков твоих.
С Атаманом он соседствовал через забор. Когда-то, лет сорок назад, они сидели за одной партой.
Волки Тамарку не тронули, она благополучно вернулась. С ёлками. Третьего января!
- Где была? - сквозь зубы спрашивал её заместитель директора по общим вопросам, ему уже крепко досталось за лесную авантюру. - Где болталась, прошмандовка?!
- Где - где, - еле ворочала языком Тамарка. – Всё пучком! Вот, привезла... как обещалась. Слово - кремень. Шик мадера!
Заведующий гаражом принялся допрашивать водителей. Те отводили глаза и непременным условием откровенности ставили немедленный опохмел.
- Не-ет, дорогу-уши! - садистки отказал им завгар. - Сперва расскажете, потом налью. Может быть…
Завгар был человеком жестоким, ходил слушок, что довелось послужить ему где-то на Смоленщине полицаем. Водители, запинаясь и не глядя друг на друга, поведали, что попали в непонятку, отродясь с ними такого не случалось, хотя жизнь прожили большую, и до внуков - рукой подать.
- Хватит вола... за хвост крутить! - прикрикнул завгар. - Колитесь!
- Чёрт попутал, Дмитрич!
Водители поведали, что лесхоз - сущий притон, что предложение самогонки значительно превышало спрос, что застолье перемежалось разнузданной оргией, а Тамарка просто ненасытная какая-то! И чистая извращенка. Им, честным труженикам и отцам семейств, пришлось изведать... попробовать... нечто эдакое… прежде неизвестное…
- Что?! Какое ещё неизвестное?
«Полицаю», всё-таки, удалось добраться до сути, и он даже узнал некоторые подробности. Любви втроём.
- Дело было не в бобине – б…. сидела на кабине! – обрадовался завгар. – Ну, козлы старые! Прям, шведы какие-то! Новую семью завели. Родственнички вы теперь. Промеж себя!
Завгар так развеселился, что пожертвовал развратникам бутылку «андроповки» за четыре семьдесят, придавив врождённую жадность. История с его лёгкой руки стала всеобщим достоянием и позже дошла до Серёги.
К тому времени его уважительно величали Сергеем Фёдоровичем, работать он умел и работы не гнушался. Разросшееся хозяйство института требовало постоянного догляда, помимо десятка производственных зданий имелась пара жилых пятиэтажек и общежитие. В распоряжении мастера находилось около сорока мужиков и тёток многочисленных строительных специальностей.
- Жуков Борис Васильевич, - представил Начальник. - Бригадир.
- Сергей Фёдорович.
- Громче говорите! Плохо слышу!
- Тетерев, - сказал Начальник, - не кричи! Это - новый мастер.
Бригадир был кряжистым шебутным дядькой за сорок, хорошим каменщиком и гордился делом рук своих, поскольку ни одна институтская стройка без его участия не обошлась.
- С ноля начинал!
Оглох Бориска после удара кирпичом глиняным обыкновенным по темени в результате падения означенного кирпича с лесов третьего этажа при строительстве здания отдела аналитической химии. «Каску? Пущай пацаны надевают!» Кирпич лёг плашмя, крови не было, но вид бригадир приобрёл несколько чумоватый и сохранил его на всю оставшуюся жизнь.
- Волосы спасли, - сказал врач. – Лысый дураком бы остался. В лучшем случае.
Бориска дураком не стал, но и ума не приобрёл. Был он безотказным и мог выполнить любое поручение, хотя истинной работой считал лишь каменную кладку и без неё тосковал. Пил Борис Васильевич редко – два раза в месяц, в аванс и получку, но до полного отруба. Отруб заключался в продолжительном и глубоком сне, который валил бригадира в самых неподходящих местах институтской территории. Площадь учёным отвели от души, на задах даже образовались укромные местечки, которые использовались отдельными парами для скоротечного соития. И увлекали галантные кавалеры пикантных дам и нескромных девиц в чудесный уголок любви, с двух сторон ограниченный железобетонным забором, а с третьей - трёхметровым штабелем минеральной плиты, в просторечии известной как шлаковата… В полуденное июльское пекло острый пик желания пригнал двоих младших научных разнополых сотрудников на пожухлую травку в густую тень штабеля. Дело споро подвигалось к дружному завершению - "ещё чуть-чуть ... подожди...... сейчас... нет, не торопись… ещё немного…", когда откуда-то сверху раздался ужасный рык.
- Ы-ыы - ы! - донеслось с высоты. - Ы-ыы!
И вздрогнули распутники, и страх объял обоих! И вскочил прелюбодей, и отлетела от него сладость обладания, и обнаружил себя стоящим со спущенными штанами и трусами в цветочек ниже колен. И вскочила юная блудница, забыв о плотских удовольствиях, ибо... Ибо захотелось ей немедленно справить малую нужду. Не сходя с места! А кто б не обоссался?! И взглянули они наверх, и увидели там существо, отдалённо похожее на человека. Оно было полуголым, жутко мохнатым, переливалось удивительными блёстками и чесалось.
- Во-дыы! - стенало существо и чесалось. - Воо-дыы!
Это был бригадир каменщиков, с получки погрузившийся в трёхчасовую летаргию поверх штабеля. На самом солнцепёке. Во сне он стащил с себя спецовку. И сделался вид его ужасен !
Очевидно, обезьяна, от которой произошёл Борис Васильевич, сдохла позже своих человекообразных собратьев, оставив потомку роскошные атавистические признаки. Признаки лезли в виде густой комковатой шерсти, вольготно расположившейся по всему тулову - на плечах, руках, груди, животе... Кинг Конг жив! В шерсти запутались остистые блестящие клочья шлаковаты, терзавшей тело.
- Майнай помалу! - вдруг заорал бригадир и рухнул навзничь, возвратившись в объятия Морфея.
Был Борис Васильевич человеком бесхитростным – «что на уме, то и на языке». Однажды погожим апрельским деньком директор института, благообразный и гладкий, с блеском лысины, опушенной аккуратно постриженной сединой и в бликах тонкой золотой оправы итальянских очков, снизошёл в институтский двор. Погреться на солнышке в постоянной компании приближённых прихвостней. На сворке он держал главного инженера, двух замов и парторга. Директор пребывал в хорошем настроении после сытного обеда, да и показатели вверенного ему участка социалистического строительства ко Дню солидарности трудящихся вырисовывались оптимистичными, и его размягчённую душу посетило желание пообщаться с этими трудящимися. Мимо случился бригадир Жуков, который тащил огромный подрамник с профилем Владимира Ильича на затёртом и перештопанном холсте. Профиль неизменно появлялся на уличном фасаде к пролетарским праздникам.
- Здравствуй, Борис Васильевич!
- Здрасьте! – хлопнул подрамник об асфальт бригадир, обычным делом расположенный к беседе.
- Как дела? Чем занимаешься?
- Да вот, - громко, на весь двор, отрапортовал глухой Борька, - х..нёй всякой! Ленина иду вешать!
Директор спал с лица, благодушие улетучилось, он медленно повернулся и исчез в здании вместе с тенями свиты. Бригадир недоуменно пожал плечами, взвалил на них подрамник и продолжил путь.
Серёга обжился быстро. Низами управлял строго и справедливо, компанию водил с равными и не любил высоких кабинетов. Рабочий день у мастера начинался традиционно – со стакана водки, и Начальник, как ни бился, поделать ничего не мог.
- Бросай ментовские привычки.
- Это - деревенские. Там на покос без кружки браги никто не выходил.
- А теперь и выходить некому.
«Он прав», - думал Серёга и второй стакан принимал в обеденный перерыв в кладовке у пожилого маляра. С маляром же. Тот был неболтливым мужиком и душевной близостью с мастером не злоупотреблял.
- С праздником! – поднимал тост Серёга.
- А какой сегодня праздник? – интересовался маляр.
- Афанасий.
- Эфто, как его… Вроде пили уже за Афанасия. Вчера.
- За него грех не выпить.
Третий стакан венчал окончание рабочего дня. Иногда к вечеру подъезжал кто-нибудь из милицейских. Чаще всего капитан-розыскник по кличке Тоска.
- Почему Тоска? – интересовался Начальник.
- Сейчас поймёшь.
Капитан накатывал «стёганый с пояском», тщательно занюхивал кусочком хлеба и делал пятиминутный перерыв, в который успевал изложить новости отдела.
- Вчера Казачка стуканула, кто хату на Гоголевской ломанул.
- Она вам стучит? - удивлялся Начальник.
- И оказывает интимные услуги, - добавлял Тоска. – Безвозмездно.
- И даже триппера на ней никто не подхватил, - дополнял Серёга. – Парадокс?
Тут же приходил черёд второго стакана, который капитан позволял себе закусить хлебом для занюха. Потом он грустнел, трижды со вздохом повторял - «э-эх, тоска-а», валился набок и мгновенно засыпал на клеёнчатом диване.
На новом месте Серёга старых связей не забывал. Вынужденно. По частым просьбам он отмазывал институтских от вытрезвителя, случайной драки и другой неопасной уголовщины. Протоколы аннулировались, оступившиеся учёные мужи, избежавшие общественного порицания, с искренней слезой несли благодарность вызволителю. В жидком виде.
Удивительно, но ежедневная доза не оказывала на Серёгину производительность отрицательного влияния! Напротив, вселяла бодрость и желание деятельности. К его образу жизни не могла привыкнуть только жена, которая морщилась от перегара и заводила разговор на одну и ту же тему. О мужниной доброте.
Потому как был Серёга бессеребренником. Если и случалось ему «толкнуть» трёхлитровую банку белил какому-нибудь кандидиту наук, то не наживы ради, а исключительно из жалости к кандидату, поскольку в продаже белила не водились. Деньги же шли на общий стол, за которым традиционно собирались и Атаман, и Сюсюка, Полицай, заведующий складом, пара цеховых мастеров и снабженец - средний, обслуживающий высокие задачи института, персонал. Жену посиделки с коллегами не интересовали, а припоминала она упущенную ещё в милиции новую двухкомнатную квартиру. Серёга отказался от неё в пользу молодого лейтенанта, у которого родился второй ребёнок, и супруга мучилась астмой. Он остался с женой и дочерью на старом месте, на первом этаже столетнего дома. Дом принадлежал когда-то самоварному фабриканту, и комната, которую выделили оперу, служила фабриканту вестибюлем. Потолок уходил вверх на шесть метров, прогреть помещение не представлялось возможным, от метровых стен несло плесневелой сыростью. Серёга умудрился за фанерной перегородкой на узкой кухне втиснуть унитаз, остальные жильцы дома пользовались дворовыми удобствами, о ванне и речи не было. О своей благотворительности Серёга не распространялся, и жена узнала об этом постфактум со стороны. От замполитши Людки, чьи сексуальные похождения давно стали притчей во языцех.
- Во проститутка! – в сердцах сказал муж, недобрым словом про себя помянув бабий язык.
- А ты откуда знаешь?
- Ребята во дворе сказали.
- Небось, тоже перепихнулся?
Ха! А кто не перепихнулся?
- Замнём для ясности.
- Просрал, просрал квартиру – с чувством подытоживала жена. - Дурак ты, ментяра... Дураком и помрёшь!
- Перебьёмся, - отвечал муж.
Жизнь продолжалась. Серёгины нервы пришли в норму. Через год «вся тела» стала чистой как у младенца. С этих пор он всё чаще стал предаваться воспоминаниям о милицейской службе, и даже покойники вызывали тёплые чувства.
- Стрелять приходилось? - интересовался Начальник. – В человека?
- Два раза. Беглого зека ловили. За кирпичным заводом. У него «калашников» оказался. Да и калибра, гля, самого херового: пять - сорок пять. Знаешь?
- «Блуждающая» пуля.
- Ага. Попадут в пятку, а левого яйца, как ни бывало. Парадокс?
- Ты попал?
- Честно? Хрен его знает! Трое стреляли, темно было. На поражение. А баллистику никто не проводил. Мы так думаем – Тоска его замочил. Он шмаляет, будь здоров! Из пэ-эма тридцать очков кладёт.
Накатила перестройка. Человек с запахом алкоголя расценивался властями врагом народа. «Трезвость – норма жизни!» - долбили газеты и телевизор. На водку выдавали талоны с отметкой в паспорте, редкие трезвенники торговали сорокаградусным мандатом с двойной наценкой.
Стройучасток виртуозно переносил трудности - поселковые перешли на изготовление собственного натурального продукта. Но! Поскольку Генсек «процесс углубил» с предфинишным ускорением, то сахар пополнил длинные списки лимитированной подушевой роскоши, примкнув к маслу-рису-вермишели-пшену и прочая, и прочая… У голи с выдумкой не задержалось - бражку отныне затирали на томатной пасте, коей случилось нечаянное перепроизводство.
Сергей Фёдорович визуально научился определять, у кого из подчинённых до горячего процесса руки не доходили. По цвету физиономии. Употребивший «томатовку» наливался спело-красным здоровьем, а регулярное употребление придавало лицу медный оттенок, присущий североамериканским индейцам исчезнувшего племени мохауков из семьи ирокезов.
- Они вымерли от «томатовки», - утверждал Начальник. - Америка - родина помидоров.
Серёга ему верил. До пойла из семейства паслёновых он не опустился, ментяра задействовал проверенные каналы в ближайших магазинах. Меж тем, досмотр в проходных стал походить на обыск в типографии газеты «Искра», и пришлось прибегнуть к помощи курьера. Единственной кандидатурой, не подлежащей шмону, являлась штукатур пятого разряда Машка Курдюмова. Росту она была гренадёрского, формы выпирали пропорционально. Вахтёры смотрели на Машку снизу вверх с боязливым уважением.
- С Богом, Марь Иванна, - благословил Серёга первую ходку.
- Интересно, сколько принесёт? – гадал Атаман.
- Не разбила бы! – беспокоился Сюсюка.
Опытным путём было установлено: в лифчике девятого номера под рабочим комбинезоном умещаются четыре ёмкости по ноль - пять литра. Без малейшего ущерба для экстерьера бюста. Трафик был налажен, Машке за беспокойство закрывали сверхурочные.
От пустой тары, чтобы не попалась на глаза начальству, срочно избавлялись, переливая содержимое бутылок в стеклянный графин с длинным горлышком. Обычный номенклатурный графин, который стоял на подоконнике, на стеклянном подносе с гусь – хрустальными розочками. Хочешь спрятать - оставь на видном месте. Воду из графина всё равно никто не пил, опасаясь желудочных инфекций. Находился он в кабинете Сергея Фёдоровича по двум причинам. Во-первых, ментяре можно было поручить стеречь всё, что угодно. Даже собственную жену. Даже графин с водкой. Стоик! Во-вторых, сюда практически не заглядывало начальство, и не было необходимости запирать дверь. В разгар рабочего дня запертая дверь вызывает подозрения.
Последний снег стремительно сползал с северных склонов оврагов, когда хмурым мартовским утром после привычной планёрки страждущие привычной тропой потянулись в гостеприимный кабинет.
- Все в сборе?
- Йес!
- Приступим?
И заблестели оживлением глаза, и потянулись к стаканам руки, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге из заоблачных высот… возник директор. Вида крайне возбуждённого и даже несколько растерзанного. Всегда аккуратный и даже рафинированный, он имел вспотевшую лысину, встрёпанный венчик седины и сбившийся галстук. Вошёл он без непременной свиты. На присутствующих взглянул директор отчуждённо, не совсем отдавая отчёт, по какой причине занесло его в комнату с шестью окаменевшими мужиками.
- Совещание проводим, - не смутился Атаман.
- По подготовке к зиме, - ляпнул Сюсюка.
- А! – не обратил внимания на очевидную глупость директор, не отошедший от неведомой остальным распри. – Работайте, работайте. Я – на минуту.
Нарождающаяся демократия сделала в уже привычном ускорении свободного падения государства очередной изуверский рывок, от которого директор пришёл в полное негодование. Он, прежде подвластный лишь московскому руководству, утверждённый в должности министерством, прошедший от рядового инженера тяжкий путь лжи, подхалимства и измен, становился жертвой революционно настроенных распоясавшихся масс. Оказывается! Теперь! Директора положено выбирать! Голосованием! И уже появилась заведомо выигрышная кандидатура. «Сумасшедшие выбирают главврача», - подумал директор, очнулся от размышлений и, чтобы оправдать своё появление, протянул руку к стакану.
- В горле пересохло, - наливая из графина, проговорил он.
Директор поднёс полный стакан к губам и сделал глоток. Шесть лиц одновременно поморщились и шесть кадыков одновременно передёрнулись ружейными затворами, пропустив слюну. Глаза директора за стёклами очков несколько округлились, он сделал видимое усилие и влил оставшееся содержимое стакана внутрь. Потом он выдохнул и вытер губы. Среднее руководящее звено замерло в ожидании кары.
- Ни х.. себе! - произнёс директор. - Попил водички!
После чего вышел, аккуратно закрыв дверь. Минут через двадцать можно было наблюдать, как директора аккуратно водружали на сиденье персональной Волги. Он пускал слюни и громко смеялся.
- А что? - задумчиво произнёс главный энергетик. - Нормальный мужик.
И пятеро, присутствующих в кабинете, решили отдать голоса за «нормального мужика». Воздержался Сергей Фёдорович, испытывавший к Шефу некоторую неприязнь.
Виновницей неприязни стала директорская тёща. Точнее, её кончина. А ещё точнее, подготовка к похоронам. В ведении стройучастка находился столярный цех, который помимо рутинной работы, занимался изготовлением изделий, без которых погребение в когда-то православной стране не прижилось. До кремации в областном центре ещё не докатились и хранили верность традициям. В городе неподъёмные гробы из сырого горбыля лиственных пород сбивали лишь в кладбищенских мастерских, поэтому товар институтских плотников пользовался заслуженной славой, хотя на сторону его не отпускали.
- Только для своих! – отказывал посторонним дядя Ваня, махонький старичок, заправлявший столяркой.
«Свои» в громадном коллективе ждать себя не заставляли.
Ясно, что для тёщи расстарались. Директор приехал на приёмку после рабочего дня, в тусклом свете цеха его дожидались лишь дядя Ваня да Сергей Фёдорович. Они пили чай вприкуску и макали в чашки печенье «Юбилейное». Старенький репродуктор негромко пел:
На дальней станции сойду,
Трава по пояс...
Песня всегда вызывала у несклонного к сантиментам Серёги грусть и желание немедленно уехать в деревню, уехать от жены, стылого вестибюля и унитаза на кухне. В деревне распласталось жёлтое поле, уткнувшееся в грибной лес, на опушке спела малина, а налево по просёлку ютилось старое кладбище... Там, под заросшим холмиком, покоились его родители, у которых он не был... «Сколько же я у них не был?»
- Весьма, - произнёс директор, - весьма прилично.
Обитый вишнёвым плюшем и красной гипюровой рюшкой гроб с закрытой крышкой покоился на верстаке.
- А внутри?
- Всё в ажуре! - дядя Ваня гордился хорошей работой. – Не хуже маво.
Он собственными руками соорудил себе домовину, дожидавшуюся своего часа на чердаке сарая пилорамы. Дядя Ваня взялся за крышку с одной стороны. Серёга с другой. Вдруг! Она! Сама! Откинулась! И грохнулась на пол. Падение сопровождалось ужасным звуком. Леденящим загривок.
-Ы- ыы-ы-ы! Ы!
Директор от неожиданности утратил контроль над собой и громко пукнул. Из белого батистового убранства тёщиного приюта восставал бригадир Жуков. В засаленной спецовке цвета хаки и кирзовых сапогах, заляпанных засохшим раствором. Его разбудили голоса. Он уселся в позе панычки из «Вия» - с вытянутыми вперёд руками и закрытыми глазами. Он просил пить. Директор несколько смутился случайного казуса; смутившись - разозлился, а разозлившись - закричал. Он кричал на Ивана Петровича. Кричал, что не ожидал от пожилого уважаемого человека подобной пакости, такого отвратительного розыгрыша. Он кричал на Сергея Фёдоровича, что ему, как коммунисту, должно быть стыдно за фокусы, в которые он вовлекает подчинённых...
…и скорый - скорый пое-езд
Растает где-е-то в шуме городском, - закончил песню репродуктор.
- Издевательство! Ментовские шуточки! - завершил директор и вышел.
Серёгу как раз «шуточки» и обидели.
- Я ж ни сном, ни духом! - жаловался он Начальнику. - А он - сразу кричать! Не разобравшись. И когда Бориска туда залёг? Главное дело, сука, крышку за собой закрыл. Парадокс?
- К нему надо «хвоста» приставить, - посоветовал Начальник отсмеявшись, - в день получки.
- Здорово, всё-таки, вышло, - по размышлении решил Серёга. - Захочешь - не получится.
- А шуточка-то действительно ментовская. Вспомни, что сам рассказывал.
- Да-а, - покраснел Сергей Фёдорович и по привычке почесал затылок.
Произошло сие в милицейские будни, вернее, в выходные. Их редкостно выпало два кряду, и Серёга решил отправиться по грибы в родные места, для чего смассовал соседа. Сосед был шофёром, старый грузовой ГАЗ - 53 начальство благосклонно разрешило ему ставить не в гараже предприятия, а около дома.
- Я не против, - сказал сосед. - Путёвку, какую хошь выпишу - у меня бланков с печатями до жопы. Только бензину нема. К тебе - в одну сторону сто двадцать кэмэ.
- Талоны-то есть?
- Есть, а что толку. Уборочная сейчас, хрен нальют.
- Поехали! Что-нибудь придумаем.
- Смотри, толкать тебе придётся.
С ними увязался местный ханыга, сезонно промышлявший продажей даров леса возле гастронома. На окружной дороге возле заправочной станции очередь превышала все предполагаемые пределы.
- Я ж говорил, - скептически хмыкнул шофёр. - Тут хвост на неделю.
- Давай, поближе к колонке.
- Убьют!
- Наглость - второе счастье, - напутствовал Серёга.
Потом он наклонился к ханыге и кратко пояснил, что тому надлежит делать.
- Как услышишь мой голос, не шевелись! Шевельнёшься - отмазывать больше не стану. Сядешь за тунеядство.
Машина кое-как протиснулась в головку очереди и встала. Пока сосед ругался с разгорячённой толпой безнадёжно застрявших водителей, Серёга пролез к окошечку и сунул в него удостоверение.
- Ой, мила-ай! Не позорься! Убери, - презрительно сказала толстая тётка, увешанная золотом. - Я энтих книжечков сёдни навидалась. Приказ у мене. Только колхозникам.
- У тебя приказ, а у меня труп. Уже вонять начинает.
- Какой - такой труп?
- Обыкновенный, с убийства. На экспертизу везу. Не нальёшь - протокол составлю!
- Врёшь! - убеждённо сказала тётка. - Нет, чего только не придумают! У кого свадьба, у кого похороны... А сами на рыбалку. Или с бл**ями на зеленя.
- Хочешь, посмотри.
- А вот и посмотрю! - тётка захлопнула окошко. - Щас выйду и посмотрю.
Ей хотелось развлечений.
- Где покойник-то?
- В кузове. Давай, подсажу, - повысил голос ментяра.
Тётка с его помощью влезла на скат и заглянула в кузов.
- Ой, мила-ай, - сразу стала оседать она на руки Серёги. - И вправду воняет. Вези его отседова!
Ментяра удивился, но виду не подал, а тоже заглянул в кузов. Там, из-под раскинутого полотнища брезента, под которым угадывалось тело, выглядывала скрюченная кисть и две босые ступни с жёлтыми пятками. Ханыга старался!
- Да, - согласился ментяра, - есть запашок. Жарко нынче.
... Машина бодро бежала по пустынному шоссе. Тётка с перепугу затарила полный бак
- Ты когда последний раз ноги мыл? - спросил Серёга у ханыги. - Ладно, ладно. На стакан наработал.
Начальника пригласили на другую работу, и он подал заявление. Серёга расстроился - они сдружились. Начальник не докучал, наоборот, прикрывал от более высоких боссов. Он сказал, что надоело шляться по министерским кабинетам с унизительными просьбами. Просьбами выделения денег на строительство и ремонт, увеличения лимитов, фондов и ещё всякой хрени. А, вообще, раз в пять лет работу полезно менять, чтобы не закоснели мозги.
- Тебя с собой не зову.
- Почему? - слегка обиделся Серёга.
- В зеркало посмотри. Ты же мент. Вылитый ментяра. Обратно не собираешься?
«Как он догадался?» - вспоминал Серёга спустя четыре года. Он возвращался домой со службы. Возвращался поздно, почти ночью, но знал, что жениных упрёков не услышит, потому что ей очень нравилась новая жизнь в новой трёхкомнатной квартире на шестом этаже. Её чудом дали, когда родился сын, а Сергей Фёдорович получил очередную звёздочку. Его позвали, и он вернулся. Он вернулся, когда другие разбегались. Потом он стал заместителем по розыску, правда, в другом районе города, не там, где начинал. Но какая разница? Время, смутное время, гуляло по всей стране. «Хуже всего, что на руках стволы», - думал Серёга. Стволы стреляли, и убийство, прежде преступление чрезвычайное, стало обыденностью. Ментяра сажал. Сажал методично и упорно, не разгибаясь. Посевная! Кореша бандюков несли «бабки», он не брал, а фиксировал взятку и сажал корешей к бандюкам. Он получал угрозы, получал столь часто, что они стали привычными, и он не обращал на них внимания. Серёга улыбнулся. Потому что была и вторая причина для исчезновения упрёков. В новой квартире, неожиданно для себя, он завязал с пьянкой. Алкоголь легко и естественно исчез из нового Серёгиного бытия, которое, согласно диалектике, должно было изменить сознание, но перевернуло душу. Он шёл и улыбался, несмотря на октябрьскую морось, лужи под ногами и усталость. Думал, как вернётся домой, а белоголовый Федька, если ещё не спит, обязательно выбежит в прихожую и ткнётся в него, а он подхватит сына на руки.
- Абойника памал? – спросит тот.
- Разбойника? Поймал. А куда он денется?
Он ещё не знал, что из-за обшарпанного двухэтажного дома, которым заканчивался квартал, в холодном мерцающем свете уличного фонаря появятся двое, и Серёга острым ментовским чутьём определит не запоздалых прохожих. И рука привычно ткнётся к наплечной кобуре и... не найдёт табельного «макарова», потому что пистолет, согласно приказа, сдан в оружейную комнату. «Один и без оружия. Парадокс?» - и нащупает в правом кармане тяжёлую связку ключей, а среди них длинный реечный с обоюдоострыми зубцами по всему жалу. И того, в чьей руке глянцевым отсветом вспыхнет клинок ножа, он опередит; и позже его достанут таки сыскари по следам запекшейся крови на ключе и щеке, разорванной от пасти до уха. И он будет клясться, что хотели только припугнуть… А начальник райотдела за бутылкой перетрёт с кумом СИзо, и любитель играть пером на четвёртый день повесится в камере.
… И он вырубит второго безо всяких приёмов самбо, а ударом тяжёлого деревенского кулака в переносицу. И второго тоже найдут, и он сдаст третьего. Того третьего, который вынырнет сзади из тёмной подворотни. Серёга услышит его по шороху нейлоновой куртки в полушаге от себя и успеет лишь повернуть голову. И кастет обрушится на голову мастерски рассчитанным ударом. Ударом, дробящим височную кость.
А наутро его найдут возле обшарпанного двухэтажного дома в конце квартала, найдут укрытого снежной крупой, которой под утро сменится дождь...
... Серёга шёл, тихо улыбался своим мыслям, и у него было хорошо на душе. Ибо не дано нам знать миг своего конца.
Октябрь 2009.