Когда артельный атаман Семен Буренков возвернулся с путины, дома его ждал сюрприз: привалившись к Фениной груди пускал пузыри малец, их первенец – Федя, Феденька, Федюнчик. Он загорелся очами и взял парня на руки. Сынишка удивленно захлопал глазенками, брови покраснели и он заплакал, пустив теплую струю батьке на рубаху.
- Не признал родителя, - Семен, смеясь, протянул сына жене. – За сына и подарок у меня особливый, - сказал радостный папаша, и стал развязывать узелок на платке. Выудил оттуда перстенек с голубым камушком, и надел любимой на палец.
- Сема, ну что ты, оно чать, дорогое, ну зачем ты, - она не могла от радости вымолвить слова благодарности.
- Носи, Аграфенушка, ты посмотри какой богатырь. Вот уважила, спасибо за сына.
Узнав про такой подарок, одна из кумушек завистниц даже приболела, и как сказала соседка Глафира , «лихоманка ее схватила чернушая».
Семен загадал до новой путины поставить сруб-пятистенок, благо все было готово. Кликнул плотников по деревне и друзей верных: миром оно сподручнее. Дубовые плахи под низ были уже на месте и закипела работа. Подсушенная сосна, всплакнув для приличия янтарной слезой, становилась стеной, пахучей и надежной. Два плотника тягали туда-сюда лучковую пилу, они гнали сороковку на полы. В стороне весело тенькали топоры.
За печником ездили в волость. Искали самого лучшего, и все указывали на избу-развалюху, откуда вышел плюгавенький дедок с сивой бороденкой. Поначалу пытался торговаться, а потом махнул рукой:
- Там видно будет. Материал-то есть?
Да, он знал свое дело туго. Когда начал работать мастерком, весь преобразился, глаза обрели немного надменное выражение. Семен сам встал к нему в помощники. «Русская печь – это произведение искусства, где щи и к утру еще теплые» - нахватавшись незнамо где барских слов, дедок-виртуоз клал кирпичи ровнехонько, успевая объяснять Семену премудрости кладки. И очень жаль было смотреть хозяину, как печник после работы, приложившись разок к рюмке, уже не мог остановиться. Не зря предупреждал горький пьяница, «что мол, пока не закончу, водки не давайте». Вот русская душа, умело-очумелая.
Зная, что Семен воздаст сторицей за помощь, через неделю на коньке крыши горделиво вышагивал петух, а окна были в резных наличниках.
Мастеров по дереву в деревне было немало.
«Амбар поставлю каменный, чтоб стены в полметра, зимой тепло, а летом – прохладно».
Мысли о будущем не пугали, а наоборот, радовали Семёна. Деньги за работу привозил немалые.
Весело трещали березовые поленья в новой печке. Аграфена гремела горшками, раскрасневшаяся от пламени, молодости, и радости за новые хоромы. Что еще бабе надо! Дом был большой. Уже топили и голландку.
За стеной в колыбели тихо посапывал сынок. На дворе слышался голос Семена, они вместе с Зайнатом выводили под одну крышу хозяйственные постройки.
- Здесь поставлю амбар, - сказал Семен товарищу, и показал вправо, - а здесь, сразу от сеней, омшаник вырою.
Семен не был мечтателем, он твердо знал, что задуманное сделается.
- Зайнат, слышь, давай пчел заведем.
Зайнат тесал небольшую, в руку толщиной лесину, и не слышал, что говорит Семен, у него были свои мысли, свои задумки.
Семен не унимался:
- На будущий год сад хочу посадить. За саженцы я уже справлялся. Купцы все привезут, только деньги плати.
Семен каждый раз одергивал себя, когда из него февральской вьюгой перла силушка неизбытная.Не всегда, правда, это у него получалось. Широкая русская натура Семена не помещалась в его немаленьком теле, порою проливаясь через край. Он все делал с размахом: пил, дрался, работал и жил.
Вот и теперь чудил: купил себе, как у барина в Наровчате, выезд и тешил свое самолюбие, разъезжая по волости в крытых санях, управляя добрым жеребцом, и конечно, серым, в яблоках.
Так и шло. Зимой дома, в лето на путину. Сад был его гордостью. Семен сам обрезал веточки, лечил яблонькам раны, наказывал поливать свое детище, когда и сколько. Он всюду стремился быть первым.
Почему-то всегда без него, вернее в его отсутствие, рождались еще дети: Татьяна, Степан, Верушка – последыш. Без него, но его особенными стараниями.
Фене Семен покупал по приезду вторую корову, и детки в молоке только что не купались. Правда к весне все спускал: и сани с рысаком, и вторую корову. Да что говорить, жили в достатке.
Хозяин его имел шесть таких артелей, и свой флот по Волге и Каспию, но Семена выделял особо, нюх, что ли был у него на рыбу. Приходили баркасы с путины полны-полнехоньки.
Зависть копилась с годами, как талая вода под снегом по весне, незаметно чернела и росла, росла до поры.
Масленица 1915 года справлялась уже не с таким размахом и удалью, как год или два назад. Россия вступила в войну с Германией, и некоторые земляки уже ушли на бессмысленную бойню, откуда возвращаются далеко не все. Семену это было хорошо известно.
Феня сильно переживала, что Семена заберут на фронт. Семен, чтобы развеять сомнения, нацепил кресты и поскакал в волость, где писарь был давним знакомцем.
- Напрасно волнуешься, Семен, - отвечал представитель власти, второй после старшины человек во вверенной им волости. – Во-первых, ты уже воевал, во-вторых – деток у тебя четверо, таких в списки не подаем. Если и призовут, то в распоследнюю очередь.
Семен облегченно вздохнул, и сунул писарю десятирублёвую ассигнацию. Тот сперва чертыхнулся:
- Что ты, что ты, - но деньги взял, со словами: - Будь спокоен, лови рыбу дальше.
Назад летел пулей, чтобы быстрей утешить любимую женушку, свою малышку Феню.
- Хозяюшка, - с порога загремел басом Семен. Она вышла из спаленки, и с немым вопросом в глазах застыла в дверях.
- Можешь спать спокойно, эта война не про нас, - обрадовал ее Семен.
Она подбежала, молодая тридцатилетняя женщина, и от радости подпрыгнула, обхватив его за шею руками.
Замерзшие ветлы недовольно поскрипывали на берегу, голые, они были неприглядны. Лед гудел от тяжести тел, масленица была в разгаре, разухабисто-пьяная. Разгуляй-четверок с утра обивал пороги, звал на битву могутную.
И снова, как впрочем, и раньше, Семен с отцом Серафимом вышли на лед. Бились разгоряченные спиртным, жестко и весело. Им не было равных, тем паче сейчас, когда мобилизация подобрала молодежь первого призыва подчистую.
Зависть, копившаяся в умах людских годами, достигла апогея. Страна, ржавыми колесами разложения, медленно вкатывалась в хаос войны.
Семену было тридцать пять лет, когда вечером после битвы, как всегда непобежденный, он возвращался домой. «Ведь наступит день, когда накостыляют нам по первое число – мелькали, казавшиеся несбыточными, шальные мысли. Ему трудно было представить, что найдется в их приходе достойный противник.
У проулка его ждали. Невидимые в ночи тати накинулись на Семена неожиданно. Били дрекольем, норовя попасть по голове, били до изнеможения. Он сначала, еще будучи при памяти, слышал их загнанное дыхание и голос, одиноко прозвучавший в ночи: «Хватит», который показался ему знакомым.
Последнее, что мелькнуло перед глазами, сбитого с ног гиганта, была страшная Порт-Артурская картинка, где винтовка в его руках, как дубина и неожиданно, со вспышкой боли – Феня, Фенечка, под венцом, красивая, с неподдельным румянцем смущения, и голос Коленьки-дурачка, жалобно-гнусавый, откуда-то сверху,из поднебесья: «Я тоже хочу…
Жестоко избитый дубьем, Семен скоро скончался. Отпевая его, отец Серафим, не стесняясь, плакал, и шептал чуть слышно:"Сгубили ироды,таку человечину..."
Упокой Господи его душу, пошли царствие небесное, и ныне, и присно, и из века в век. Аминь.
А.Калинцев
12 декабря 2001г.