Фотография с некоторыми из действующих лиц. Дама в белой блузке в центре - бабушка, два мальчика слева - папа и Леня, его брат. Папа - тот, который выше и старше.
НАШ ДОМ
Мы живем в бывшем доходном доме. Въехали в 1930 году. Пять этажей. Двор-колодец. В правом углу двора огромная помойка. Крысы бегают даже днем. Двор вымощен булыжником. В конце, противоположном помойке, на первом этаже – прачечная. Каждый может придти постирать. Белье сушат на чердаке – между стропил натягивают веревки, в каждой квартире свои. Веревки на чердак ношу я. На чердаке пахнет пылью. Из слуховых окон пробиваются полосы света и высвечивают дерево, обернутое густым слоем пыли, и паутину с засушенным хозяином.
Около прачечной продают пироги из соседней столовой с сагой или повидлом. На пятачок можно купить кусок пирога больших размеров и такой высоты, что рот разорвешь.
Во двор приходят лудильщики, точильщики, старьевщики.
«Лудить… Лудить… Лудить…»
Со стороны помойки вход в подвал. Подвал разделен на клетушки дровяных сараев. Запах дров смешивается с запахом плесени. Подвалы в Ленинграде часто затапливаются.
Дом выходит на две улицы: проспект Карла Маркса и Саратовскую. Проспект улица парадная. На проспект выходит «парадное» в отличие от «черной» лестницы, выходящей во двор.
Проспект делится на две стороны: «где наш дом» и «ту сторону» – через дорогу.
«Мама, можно на ту сторону?»
На той стороне Военно-медицинская академия, которая занимает целый квартал между Клинической аллеей и Боткинской улицей. Против нашего дома бульвар с чахлыми деревцами. Каждый год их пересаживают, но они все не приживаются. Клиники образуют каре задними фасадами, выходящими в сад времен постройки академии.
Напротив нашего дома клиники нет, на проспект выходит высокая кирпичная стена со сложной архитектурой. Четко обозначены столбы, прямоугольники между столбами украшены ромбами. Все эти архитектурные излишества, сколько их не замазывают серой или коричневой краской, четко выступают, напоминая о прошлом веке.
За стенами деревья «большого сада» – клены, осенью красные и желтые.
Наша квартира. Бельэтаж. Я представляю это слово белым с золотыми каемочками.
В полуподвале мастерская, называется «Кирья». Рабочие все белокурые финны.
Для перевозок «Кирья» имеет здоровенную подводу с лошадью-битюгом с огромными боками.
«Что бегаешь, как битюг?»
Это мама.
Извозчик называется «ломовой».
Когда работает «Кирья», звенят рюмки в нашем буфете.
МОСТОВЫЕ
Мостить. Асфальтом заливают, не мостят. Асфальт безлик. То ли дело мостовая. Брусчатка из серого гранита: мелкая – матовая или крупная – гладкая. Брусчатку мостят, укладывают рисунком, подгоняют молоточками камень к камню.
Цок… Цок…
На нашем проспекте был булыжник. Привезли брусчатку, сложили кучами. На несколько дней было занятие у всего двора: бросили скакалки и смотрели, как два пожилых рабочих мастера ловко подгоняют камень к камню, и камни ложатся ровными полукружьями.
В руках мастера тяжелые камни как будто не имеют веса. Мостовая готова и теперь редко проезжающие машины не дребезжат на булыжнике, грозя рассыпаться на части, а мягко шуршат.
Перпендикулярно проспекту идет Клиническая аллея. Она короткая. С двух сторон висит по «кирпичу» – въезд запрещен. На Клинической аллее торцовая мостовая. Деревянные торцы восьмиугольные черные от просмолки. Эта мостовая старинная. Некоторые торцы сильно износились. После дождя в этих местах лужицы.
На Клиническую аллею выходит клиника, как мы говорим «уха-горла-носа» и дом профессора Воячека. Единственная машина, которой разрешен въезд в аллею, «Линкольн» Воячека.
Мы наблюдаем, как из машины выходит сам профессор: маленький седой, в длинной шинели. И в петлицах у него «ромбы».
«Посмотри – ромб!»
КВАРТИРА
Парадное – две двери с пружинами. В тамбуре ящик для песка – посыпать тротуар и для кошек.
«Надела калоши?»
За ящиком можно оставить калоши, чтобы удобнее играть в «классы».
Над дверью потемневшая роспись, с трудом можно разглядеть женщин с распущенными волосами.
Поднимаешься на один марш по стертым ступеням из известняка, и вот наша дверь, большая обитая коричневой клеенкой. Ручки медные.
«Ты что звонок обрываешь?»
Это бабушка. Звонки нажимаешь, а не обрываешь. Бабушка живет понятиями, когда звонки дергали.
Вхожу. Первая комната темная – передняя. Из передней три двери: в кабинет, столовую, коридор.
Четыре комнаты идут одна за другой. Папа называет «анфилада». Вдоль комнат узкий коридор. Папа в коридоре разучивал теннисную подачу и выбил филенку у двери: сильная была подача. Двери старинные, в комнатах большие двустворчатые, с медными ручками. Окна тоже с медными приборами, филенками, окрашенными белой масляной краской, с огромными подоконниками. В левом углу комнаты печи из белого кафеля с выпуклым рисунком, дверцы медные.
Огонь притягивает. Постоянно с Леней, папиным братом, мы что-нибудь растапливаем или калим в печке. В конце коридора выход на черный ход. Черная лестница узкая, освещение естественное.
ПРОСПЕКТ
Мы живем в начале проспекта, дом шесть. Дом четыре намного выше нашего, стены из белого и зеленого кафеля. В доме четыре есть чудо – лифт. Один раз, преодолевая робость, мы прокатились на лифте. Необыкновенно. Подъезд в доме четыре – целая зала, лестницы широкие, ограждение лестницы с причудливым рисунком, перила из красного дерева.
Дальше к Неве бензиновая колонка. Дом два – анатомический театр со стеклянной крышей. Очень страшный дом. Мимо «анатомички» бежим быстро - вдруг покойник схватит – и вот Нева.
«На Неву не ходи».
Нева притягивает.
Наводнение…
Лед идет…
Нева стала…
Б. НЕВКА
Если от дома десять пройти по улице, перпендикулярной проспекту, выходишь к мосту Свободы, бывшему Самсоньевскому, через Б.Невку. Набережной у Невки нет, просто песчаный откос.
Весной с правого берега приплывают гончары на лодках и раскладывают свой товар на песке.
«Мама, гончары приехали. Дай десять копеек».
Выбираю горшок для бабушки, чтобы был гладкий и не тек, и маленький чудесный горшочек, обязательно с ручкой, для себя. Свистульку-петушка хочется, но нельзя.
«И так от вас шума много».
По дороге к Невке есть еще одно заведение, в котором можно стоять часами: керосиновая лавка. На первом этаже окна закрыты металлическими жалюзями. В лавке темно. Посередине лавки бассейн с керосином. Широкие металлические борта. На бортах стоят кружки. Пол-литра и литр. С длинными ручками. На керосин можно смотреть часами. И запах! Прекраснее аромата нет.
«Бери баклашку и не пропадай».
В лавке продается еще много замечательных вещей. И по моим деньгам! Кружки, кошечки - подарки бабушке. Перочинные ножи люблю сама.
НОВЫЙ ГОД
Волнения… Волнения…
Вечером, когда мне уже полагается спать, а у мамы каменное лицо, идем с Леней на Неву за льдом. У Лени в руке ведро, в ведре топор, в другой руке я. По гранитной лестнице сходим на лед ( а вдруг милиционер?!), Леня расчищает снег и вырубает куски льда. Я складываю лед в ведро, лед темный. Через двор несем лед на черный ход. На кухне уже восхитительный запах: бабушка варит мороженое. Жидкую смесь выливают в жестяную банку с крышкой – мне дают облизать кастрюлю, и ставят деревянную мороженицу. Крутим по очереди. Я в первых рядах.
Еще…
«Секрет на букву «Л».
Все ложатся вздремнуть, я изо всех стараюсь не спать, но усталость от бесконечно длинного дня берет верх… Просыпаюсь с чувством огромной утраты чего-то. Я проспала Новый год – теперь меня ждет большое несчастье. Дети от природы язычники. Громко реву, меня вынимают из кровати, несут в столовую. В настоящий бокал наливают секрет на букву «Л» – лимонад. Все чокаются, но я твердо знаю, что все уже кончено. Моему горю не помогает даже то, что я сижу рядом с Валентиной Константиновной, балериной, настоящей балериной из «Мариинки». Кто же в детстве не мечтал стать балериной?
Когда в нашу квартиру входит ОНА, я, от природы очень застенчивая, кидаюсь к ней. Моя любовь была настолько сильной, что я даже сейчас не могу сказать, была ли она хоть сколько-нибудь ко мне расположена.
Высокая женщина с царственной осанкой в свободной котиковой шубе стоит в нашей передней. Из-под шубы видно вечернее платье. Маленькая царственная головка на длинной шее. Волосы всегда туго стянуты, даже когда она не танцует в театре, ни один локон не выбивается. Лицо смуглое. Огромные огненные глаза. Платья для нашего дома слишком причудливы: черный с белым креп-жоржет, спина голая, тоже смуглая, голую спину разделяет на две половины планка, на планке тридцать восемь черных бантиков. И, о, ужас, на одной из дам платье из такого же материала. За столом я сижу обязательно с ней.
«Маша, закрой рот».
Дома меня звали Машей.
Все мужчины наперебой приглашают ее танцевать, она жалуется:
«Я совсем не умею танцевать».
В наш дом она приносит прекрасный мир театра. Я всегда ее видела веселой со сверкающими глазами, высоко поднятой головой. Царственная осанка. Пружинистая походка. Такой ее запечатлела Елена Манизер в своих статуэтках. Запомнилась мне Клеопатра в «Египетских ночах».
БОЛЬШОЙ САД
Сад Военно-медицинской академии. Аллеи старых лип и кленов. Одна аллея конского каштана. Сад разделен на две части спортивной площадкой: беговое поле, шведская стенка и теннисные корты. Около спортивной площадки дом начальника академии.
«Раньше там была «покойницкая».
Шепотом передаем мы друг другу. Судя по архитектуре можно предположить, что дом перестроен из часовни.
К Боткинской улице примыкает небольшой ботанический сад. Сад огорожен проволокой. Мечта попасть в «ботанику» так никогда не осуществилась. У забора растут яблони, а яблочки на них не простые – райские, они иногда падают за забор, горько-кислые на вкус, но несмотря на это найти райское яблочко считается большой удачей. Перед «ботаникой» небольшой искусственный пруд. Пруд затянут ряской. По поверхности скачут плывунцы. Плавает лягушачья икра. А потом головастики.
В пруд прыгает спортсменка, покрашенная масляной краской. В саду еще есть девушка с веслом и прочие атлеты, установленные старанием завхоза.
ТРУБОЧИСТ
Я часто видела на улице трубочиста. Одежда черная. Лицо черное , глаза очень светлые. На плече легкая лестница. За ним идет тоненький мальчик, тоже черный, с черным шаром и набором длинных ложек. Слышу бабушку.
«Трубочист пришел, давайте большой таз».
Я робко встаю в дверях. Оказывается одежда у трубочиста не черная, а просто вся в саже. Рубашка была когда-то белая, воротничок не пристегнут. И совсем трубочист не страшный. У папы есть такая же рубашка. Мальчик не обращает на меня никакого внимания, очень ловко нагребает ложкой полный таз сажи. Старший проверяет все вьюшки. Работают молча, не разговаривают ни между собой, ни с бабушкой.
Вечером папа объясняет, зачем шар, и между прочим:
«Мальчик немного больше тебя, а уже работает».
Трубочист вовсе ему не отец, мальчик сирота. В печных трубах есть такие узкие места, где взрослый человек не пролезет, вот и нанимают мальчика. Вот тебе и первый наглядный урок, что такое сирота. Вот было бы хорошо тоже работать трубочистом и пройти в черном платье навстречу мальчику. Тогда, может быть, он заговорил со мной.
В КОМНАТАХ
Очень долго я спала в детской кроватке с сеткой. Я очень плакала, когда сетку поднимали. Потом мне стало уже тесно в кроватке, сетку больше не поднимали, ноги я просовывала сквозь прутья. Кровать большего размера мне не купили. Мама стала укладывать одну на семейное ложе – стиль «модерн». Спинки из квадратных бронзовых стоек, прикрепленных к поперечной перекладине винтами. Винты часто отвинчивались с моей помощью, и кровать каждый раз повернешься, мелодично позванивала. А поворачиваться было где, после блокады на этом ложе поперек спали вчетвером.
Вечером лежу в кровати и не сплю. Дверь в столовую плотно закрыта. Мама неумолима. Слышно приемник, а о чем говорят взрослые не слышно. Но…
От открытой двери в бабушкину комнату на потолке полоска света в виде ноги.
«Бабушка, сделай ногу побольше».
Зачем это надо – спать? Когда я буду большой, буду последней ложиться, первой вставать.
В нашей квартире всегда холодно. Печи топили утром. К вечеру опять холодно. Иногда папа или Леня во второй раз топили печи. Сидеть у горящего огня праздник.
Утром у горящей печи не рассидишься. Мама:
«Уйди от печи».
С папой вечером можно сидеть у огня сколько угодно.
ИГРЫ
Самые лучшие игры весенние. Тает снег на бульваре, вода покрывается тоненьким ледком. Хорошо, осторожно передвигая ноги, ходить по ледку. Треск… и полные боты воды. Солнце ярче. Остаются островки слежавшегося снега. Осторожно двигаемся по воде. Глубже, глубже, по пряжки на ботах. У начала Клинической аллеи на солнечной стороне асфальт. Чистый. Скорей, скорей сделать уроки, улизнуть из дома, чтобы не видела бабушка, калоши спрятать за ящик с песком в парадном и на улицу. Асфальт весь изрисован. Карманы оттягивают «плиточки». Самозабвенно скачем на одной ноге…
«Опять на правой ноге дырка на подметке, ты что, на одной ноге ходишь?»
Сухо. Тепло.
«Мама, все уже в носках».
Новые игры вступают. Лапта. Круговая лапта. Скакалки. Веревки. Бабушка дает толстую тяжелую веревку, на которую вешают белье. Скачем всем двором и мальчишки тоже. В лапту играем почему-то на дворе, на булыжнике. На коленки страшно смотреть. Самое страшное не попасть лаптой по мячу. На тебя обращено внимание всей команды. Мяч в воздухе и несешься от кона до кона. Если мяч забит недалеко, то нужно еще увернуться от мяча, пущенного в тебя командой противника. В круговую лапту обычно играют одни девчонки. С нашей командой играют неохотно – я ловлю все мячи, пущенные высоко, и перепрыгиваю через пущенные низко. Выбить из круга нашу команду невозможно.
ЖИВОТНЫЕ
Сколько себя помню, у нас на кухне жила серая кошка. И, конечно же, котята всех мастей. Хорошо помню тех котят, которых Галя с Леней посадили в голубое ведро в мой день рождения. Они были одинаковые черные с белыми пятнышками. Умиление вызывали черные кошки с белыми грудками и белыми лапками – «маркизы». Но самыми любимыми были рыжие котята. Ярко рыжих у нашей кошки не бывало. Но полосатенькие, цвета беж, с серенькими глазками, тощим хвостом, совсем некрасивые, вызывали самую яркую любовь.
Серая кошка вырастила зайца. Весной дядя Коля, столяр, который работает с папой с самого начала его производственной деятельности, привез с дачи зайца. Дрожащий комочек. Я его тыкала мордочкой в молоко, но он ни капельки не глотал.
«Неси большое решето».
Уложили зайца в решето. К решету подошли котята. Залезли в решето и легли рядом. Утром, в валенках, домашних туфель в нашем доме не носили, я понеслась на кухню. Решето было перевернуто, а сверху лежала кошка, двое котят и заяц. Свои и приемные дети. Сосали. А кошка все по очереди облизывала. Так они жили, мирно и весело. Заяц был младше котят, но быстро обогнал котят в росте. Заяц активно участвовал в кошачьих играх. Они с шумом, несвойственным кошкам, носились по коридору. Заяц впереди, за ним котята. Котята отставали, заяц перепрыгивал навстречу котятам, дожидаясь их, опять перепрыгивал, и они скакали дальше.
«Кони!»
Это бабушка.
Заяц вырос и начал грызть всё подряд. Ему простили бабушкин запас брюквы, но не простили папины новые ботинки. Зайца запеленали в старую наволочку, посадили в черную сумку. До зоопарка с мамой шли пешком через мост Свободы, по Мичуринскому проспекту, мимо татарской мечети. Зоопарк находился на проспекте Максима Горького.
Утро. В зоопарке пусто. Сторож нас направил к мужчине средних лет. Когда он взял нашего зайца на руки, я под серьезным маминым взглядом не плакала. Нас повели в вольер молодняка, где дружили волк, лисица и другие. К ним еще и ручного зайца. Считалось тогда, что звери могут подружиться, если знают друг друга с детства.
«Если вы принесете кошку с котятами…»
Это говорит мужчина средних лет. Мое приглушенное всхлипывание. Я плачу в полный голос. Мужчина замолкает.
Нам дают бесплатный пропуск на посещение зайца. Смотреть зверей я не захотела. Зайца мы не посещали. Родители, видно, договорились между собой. В утешение в доме появились новые животные.
ЛЕНЯ
У Лени пексы и финские лыжи. Лыжи стоят в передней. Пексы – мягкие ботинки, внутри войлочный чулок, носы острые, как у туфель Хоттабыча.Значит, мне остается только ждать… ждать. Только бы он вернулся до девяти часов вечера. Девять часов. Час роковой. Меня укладывают спать. Мама неумолима, хоть небо упади.
Несусь на все звонки в переднюю. Приходят все какие-то скучные люди, вовсе ненужные. Самый нужный звонок я пропускаю. Звонок Лени как его характер, мягкий, деликатный. Слышу движение в передней. Врываюсь. Леня ставит лыжи. Он в коричневом фланелевом костюме. Фланель режима экономии – она новая уже мохрится и от белесых пятен кажется старой. Леня улыбается, снимает рюкзак, лыжный шлем, и голова сразу становится больше от золотистых вьющихся волос. Я вижу, что рюкзак не пустой, из моего опыта можно предположить, что там кто-то живой. Но на этот раз там не заяц, не еж, не морская свинка, а маленькая елочка. Елка для меня начисто лишена символа, она для меня предмет одушевленный.
«Принеси табурет и ведерко с песком».
Укрепляем елочку.
«Неси нитки»
Зачем?
Леня вынимает пять конфет «Старт», к которым привязываем ниточки и вешаем на елку. Это моя первая в жизни елка. Мама говорит, что елки запрещены, но запретное еще ценнее. И еще вопрос, когда можно будет снять конфеты. Засыпаю счастливая. Утром в длинной ночной рубашке бегу в столовую. Елка на месте.
«Что бегаешь босиком? Опять пятки будут желтые».
И ВОТ РАЗРЕШИЛИ ЕЛКИ
Прошло два года. В кабинете устанавливают ель до потолка. Печь не топят.
Мама приносит билет с печатью в «Дом пионеров» (а я в школе еще не учусь).
Новогодние подарки, я их не жду, так как ни кто мне не объяснил, что они есть.
Новогодние подарки. Я их не жду, так как мне никто не объяснил, что есть такой обычай. Вечером папа из передней приносит пакет и записку. В пакете конфеты «орех в шоколаде». В записке «С новым годом!»
Конфеты пока есть нельзя. Что делать? Перебираю свои сокровища. Нужно всем сделать подарки. Выручает керосиновая лавка.
Разочаровывает отношение взрослых к моим подаркам. Единственный ребенок, кроме меня, в нашей семье, кроме меня, это Леня. Ни хоровод вокруг елки, ни крендель от «Квисисаны» не представляет интереса.
Леня… Бежим за Леней по коридору. Вот уже мы его настигаем, и весело, и жутко. Конец коридора. Леня в тупике. Ну всё, поймали. Хватаем за штаны. Все заталкиваемся в ванную комнату. Он, в одно мгновение, вскакивает на край ванны и кидается в крохотное оконце под потолком, которое выходит в бабушкину комнату. Мы бежим в бабушкину комнату. Мирный чай с бабушкиными гостями прерван. Леня лежит на полу между кроватью с шишками и сундуком.
«Дурень большой».
Лето. Идет дождь. Я счастлива, что приехала с дачи. Но мой кумир занят. Вся комната заставлена чертежными столами. Столы из деревянных деталей, закрепленных медными болтами с петушками. Человека четыре работают, среди них чертежница Катя в клетчатой юбке, та Катя, на которую однажды в передней упала вешалка. С тех пор я ее очень полюбила.
Леня заканчивает работу. Он делает «отмывку» фасада длинного производственного здания. Бурный конструктивизм, не сухая отмывка, мокрая, яркая, по фасаду льется вода, мокрый асфальт, стоят деревья, ходят люди. Леня бритвой срезает чертеж с доски и укладывает на кровать – досыхать. Я кидаюсь посмотреть и, о, ужас, не могу остановиться на паркете, и падаю на мокрый чертеж. Леня говорит, что я не ценю чужой труд. Папа определяет точнее.
«Один ребенок в доме – свинья, эгоистка».
Я иду на черный ход, открываю крюк, и становлюсь в проеме входной двери на улицу. Теплый дождь. Между булыжниками ручейками течет вода. Ни собаки, ни кошки. Я одна на всем белом свете и никому не нужна. Медленно поднимаюсь по лестнице и вхожу квартиру. Плетусь в ванную. Там висит зеркало для бритья. В большое зеркало я себя не вижу. Я хочу посмотреть, какая я стала, что меня никто не любит. Я по-прежнему очень красивая, от дождя на лбу завилась трубочкой «кудря». Платье сатиновое с длинным рукавом, с пояском, синее с белыми кружочками. Тихо слоняюсь по дому – никому я не нужна.
(продолжение следует)