Бутылка пива застопорилась меж полных колен барышни – в разрезе юбки. Руки заняты жестикуляцией. Поза сидящей барышни почти неприлична, если не слышать поневоле голос. Ожесточенное описание того, что можно приготовить, если есть, конечно, мясо, ну еще нарезка и так далее. Так сочно, так азартно взлетают руки. Вероятно, не хватает слов. Никакой умышленной эротики. Надо же где-то приткнуть открытую бутылку. Над нею, чуть склонив голову, молодой человек неторопливо отпивает пиво, не вникая и не мешая ей высказаться. Барышня смакует предстоящий ужин, хищно взмахивая яркими когтями. Ноги все-таки не голые. По колготкам в жару, безупречным маникюром, можно определить то, что едет она с работы. Он ей позвонил в офис, встретились, едут… куда-нибудь. Еще один глоток открывает его помятое лицо. Молодые - до двадцати пяти лет. Кто же он? Если что-то может позволить из еды в столь голодное, безработное время? Заработок приличный, но случайный, иначе был бы в костюме. Черная рубашка, черные джинсы. Гнетут черные мысли. Устал. Слишком устал. С утра не брит. Несвеж. Скушен. А она все о том же, забыв об импортном пиве. Они неинтересны – они современны. Юностью от них не пахнет. Нет речи о любви… о ветчинке, рыбке, а на икорочку не добыл. На десерт будет секс. И только?
Что-то раздражает… вероятно, отсутствие любви. Основной инстинкт работает. Зачем-то они все же едут после душной работы к ней (к нему?). Будет только секс. Постелью это времяпрепровождение называют семейные пары. Этой парочке до постельного варианта еще надо дожить. Пережить смутное увлечение, решить, что пора остановиться, выбрать. Кем-то дозволено выбирать. Пробовать можно до бесконечности. Догуляться до безразличия или остановиться, согласиться с привязанностью к человеку противоположного пола. Все зыбко, временно, случайно. Кто прав, кто виноват? Все можно переиграть и вновь увлечься. Только пробы уже ставить негде.
Не осуждаю. Констатирую и сожалею, вместо того, чтобы подремать эти полчаса в метро. Жизнь коротка, уныла. Размышления навязчивы, как вид этой парочки напротив. Нет в них романтики. Что можно чувствовать с бутылкой меж колен? Загадка. Грустная загадка – как можно жить, не чувствуя любви? Отсутствие любви больно жалит тех, кто чувствовать умеет. Наивной девочкой кажется бабушка, желающая любви своей непоседе-внучке. Но она права – именно любви. Не секса, ни гормонов. Ей самой нужны эти несчастные гормоны, так врачи советуют, но, увы, вдова. А просто так - для здоровья - не может. Таких чудных теток отличает мимолетный взгляд, который они отводят от неуместной бутылки пива. Нет лица, нет глаз у барышни, есть ноги, сжавшие бутылку. И ноги знают – секс будет. И весь восторг в руках, рисующих – представьте: вырезка есть…
Все пассажиры четко представляют отбивные и огорчаются: дома мяса нет. Есть пятница, чай, сахар, хлеб. Жить можно… Белье замочено. Усталость пяти рабочих дней в зевоте до неприличия. Духота. А завтра будет рынок, будет ночь. Сегодня и вчера. И завтра… Ночь и любовь неразделимые понятия. Как жаль тех молодых. Нет веры, что любовь жива. Их дело выжить. Так мерзок и жалок их порядок в мирозданье. Просто распорядок – дел, утех. Парень с пивом наклонился к девушке, оголилась спина, мелькнул ствол за поясом. Как слаб и опасен кратковременный успех… Красные усталые глаза. Болтовня подружки, наверное, награда за грязь, которой он был занят в последние дни. Он не смотрел, не любовался ею, не предвкушал радости. Он видел никуда. Тупик. И несколько часов вдвоем. И пиво здесь, не торопясь – только в метро, пока доедем. Вся жизнь наспех. Вот и еще одна станция метро. Спрессованная толпа резко поубавилась, можно не зависать над парочкой, а просто расположиться подальше... Неприязнь – не страх. В пятницу уже нет сил бояться.
Неосознанная грусть. Любовь неосязаема. И глупо выглядит сегодня - в день рождения Пушкина. На взгляд чужой смешна порой, невозможна, немыслима и неуместна. Пусть неразумна, но отсутствие любви – трагедия нового - чужого поколения. Любовь дарит не покой, но свет. Но если вся любовь сойдет на нет – не станет света. Не это ли конец? И если я права… какая жалость!
Москва 6 июня 1997 года