Всё ясно ревности – а доказательств нет!
М.Ю. Лермонтов.
Петли дверные
Многим скрипят,
Многим поют…
В.Высоцкий.
Love Story.
… Говорили, она кричала. Не помня себя. Выла. Её оттаскивали от гроба, она бросалась обратно. Обнимать тело.
- Любимый! - стонала она. - Не уходи-и!
Некоторые думали – жена.
- Не оставляй! Ме-няя-а!
Жена тихо плакала в стороне.
*
… Я знал всё. Аб-со-лют-но! Вплоть до финала, которого не видел, о котором узнал позже. Не видел истерики в чужом далёком городе, куда она уехала на похороны. Рассказали. Слегка задрапировав злорадную мерзость сочувствием. Утешением, которым не нуждался. Поведали… Общие с покойником приятели, очевидцы. Это - слишком. Даже учитывая предыдущее. И я живописал. Нет, не полотно - скорую акварель «по мокрому» с плотно сдвинутым траурным кругом размытых лиц, овалами венков, сжавшими центр композиции, в котором есть двое. Из головы не выходил её истошный крик, немыслимый ранее, непрозреваемый мною. Страшный и нелепый. Для меня. Проклятое воображение… Любимый! С любимым - перебор. Интересно, как пройдёт прощание, когда это будет гроб её мужа?
Мой гроб.
*
Ясно отмеченный памятью день, когда она начала врать, - выдавала незаложенная от природы женская хитрость. Нет, мелкие никчёмные враки просачиваются в быт, исчезая почти бесследными невидимками. Эта ложь отражалась скользящей чуть уловимым извинением скомканной улыбкой, которую внутренне я именовал «сучьей». Любое умение требует навыка, сложно начинать в сорок, уверовав в неуязвимость вранья. Я её читал. Книга обмана, открытая на блудливой странице. Липкий яд лжи.
Могло быть иначе. У каждого могло. И кто-то хочет заново начать отсчёт времени и поступка. Не дано. Тот, Кто прокладывает пути, наблюдает, как мы движемся по ним, грешно распоряжаясь свободой вероятий. Сколько раз плохое начиналось с невинного…
- Ты пойдёшь со мной?
На встречу с одноклассниками в дату окончания школы. В интонации приготовилось ожидание отрицательного ответа. Зачем мне чужие застольные разговоры пусть и знакомых с тех лет людей? Будущих очевидцев.
- Нет.
И облегчение в лице.
Она вернулась поздно; нормально: общие воспоминания требуют времени. Радостная и естественная. Вполне естественная.
- Как прошло?
- Здорово! Почти все собрались, – с потоком имен, фамилий, чуждых прошедших событий.
Единственный прокол. Излишняя эмоциональность выплеснула из глубины, со дна. По неопытности.
- Даже Серёжа приезжал.
С водителем. На «Волге», которая ещё считалась автомобилем. Упомянутый не фамилией, не полным именем. Спасибо, не «Серёженька». Сергунчик?
- Он теперь живёт в…
Далёком большом городе.
- Чем занимается?
Чем занимается эта жирная туша?
- Бизнесом.
Бизнес тогда являлся тождественностью торговли. Железками, бензином или селёдкой… Мне желалось, чтобы Жопа торговала туалетной бумагой. В розницу.
-У него случился инсульт. Недавно. В тридцать восемь. Представляешь?
Представить? Легко! Что угодно, вплоть до Шерон Стоун в собственной постели. Но ходячую ёмкость с говном представлять не хотелось.
- Проводил?
- Нет.
Чересчур поспешно, чтобы быть правдой. Она замолчала и отвернулась. Именно в этот микрон скользнула ложь. Незнакомой мне мимолётной тенью прошлого и уже гнездившимся грядущим, где уготовано сладко томиться сердечку. Воспоминания двоих по-английски ускользнули из многолюдья, и решение принято. Пока не основное, осторожное, - о следующей встрече, о… Стоп! Она решила До. Испарившееся напряжение глаз после моего отказа отправиться на посиделки.
Ты навсегда мой.
В любви нет времени.
Мы всё спланировали сначала,
Что ты и я
Живём в сердцах друг друга.
Барбра Стрейзанд придёт в свой черёд. Совсем скоро.
«Нет, - осадил я себя. – Ерунда!» И успокоился бы. Если бы не старый дневник…
Не тот, в который ставят отметки, – в этот девочка-семиклассница писала свою маленькую жизнь и дала прочитать первой любви. Мне.
- Ты должен знать ту, что была раньше. Знать всю меня.
Красивые полудетские заблуждения: нельзя узнать друг друга и в отмеренный век… Близкая душа останется чужой и затеряется в потёмках. «Если боитесь одиночества, то не женитесь», - Чехов приходит куда позднее требуемого.
Любовь (влечение? - ибо семиклассницы созревают раньше сверстников) не оказалась первой. В аккуратно-округлых строчках отличницы что-то про его глаза и пушистые ресницы, как сидели за одной партой, и какой он умный. Начитанный. Свиньи не умеют читать! До этих страниц я не знал паскудной оскомины ревности. Что простительно для школьника выпускного класса. «Ладно, - решил я, закрыв тетрадку. - Прошло». Ошибка. Иногда они возвращаются.
*
Первым взносом в копилку наблюдений упала месячная квитанция оплаты за домашний телефон. Из газет высунулся счёт за междугородние переговоры. Мир без мобильной связи трудно скрыть от ненужного взгляда. Два звонка – моих двухминутных деловых звонка и… раз, два… Четыре долгих разговора, сложившихся в три четверти циферблата, в академический час задушевности. Я сверил код города в справочнике. Для подтверждения. Оп-пань-ки! Всё сходится – ребёночек не наш! Дедукция мерзко впилась в воображение. Счёт я оплатил, слегка упрекнув за неумеренную болтовню. И отвратительно улыбнулся. Урок конспирации. Более квитанций не приходило.
Я влюблённая женщина
И сделаю всё, что угодно,
Чтобы ты стал частью моего мира
И остался там.
«Woman in Love». Вряд ли она понимала английский текст, вряд ли… Несмотря на непререкаемую «пятёрку» по языку. Ей ближе Юрий Антонов.
Стрейзанд открывала запевку девяностоминутной лав на сборной аудиокассете с названием своей песни на обложке. Женщина в любви. Я не покупал кассет без железно-кровяного привкуса рока, она не делала этого априори. Значит, первая осторожная наживка, воспринятая чудесным… чудеснейшим подарком. От сердца к сердцу. «Не живу без тебя, не бываю, даже если живу без тебя…» И открыт музыкально-мечтательный период, когда Любимый далеко, и все мысли только о нём, и можно, закрыв глаза, лежать с наушниками, не пряча крадущуюся улыбку счастья от мужа, который ещё не вернулся. Вернулся. За наушниками не слышно шагов.
… Следующей стала кассета с Антоновым.
*
Случайно. Из шкафа, из стопки постельного белья, откуда вытягивал свежую простыню, вылезла коробочка. «Opium». Туалетная вода от месье Yves Saint Laurent. Значит, приезжал Серёжка, поиграли мы немножко! И представил многообразие игр. «Сколь же лучше вина твои ласки!» В отдельных видах она безупречна. Песнь песней!
Тогда я не мог позволить пятьдесят сраных миллилитров французской парфюмерии. Из-за диагноза. Острая материальная недостаточность. Без трёх секунд Иов, и планета не единожды обернулась вокруг светила, прежде, чем мы оказались на рю Жан Гужон. Много позже тех похорон.
… Если от дверей отеля «Melia Royal Alma» повернуть направо, миновав квартал, выйдешь на элегантную окружность площади Франциска Первого с шестью солнечными лучиками улиц, разбегающихся от фонтана в позднюю парижскую осень. И на чёрной решётке ворот перед чуть сдвинутым в глубь садика фасадом белого особняка с круто упавшим лбом сланцевой мансарды я увидел. Три золотые заглавные буквы имени великого модельера.
- Встань там! Чуть левее! – крикнула она, возясь с фотоаппаратом. – Рядом!
Рядом со ступенчатым вензелем, торговой маркой. YSL. Как на злосчастной коробочке идеального аромата той осени и того возраста. Опиума для взрослой девочки. Для дурочки.
- Ничего не было. Ничего! – горячие уверения, когда могила поросла быльём.
Сказки мне нравились в детстве, и… Интересно, изливалась ли песнь тела рефреном признательного стона? Который не был отмщением за сотворение грехов, за порочащие связи. Мои грехи и мои связи. Или стону не досталось места? Из-за потрясающе сохранённого младенческого инстинкта, сладко-томительной грани взаимного растворения? В любом случае, апофеоз. От мщения не бросаются к туловищу в обрамлении погребальных рюшек и кружев. И от физиологии тоже не бросаются. От ей лезуть в койку. Выходит - любовь… С гармоничным вспомоществованием составляющих в прощальный женский всплеск шибко обалденного возраста. Искомый презент душе и телу. Пункт приёма вторсырья. Сэконд-хэнд. Тhe End. И:
Будь же довольна последним цветочком,
В дружеской был он руке, хоть не ярок.
Будь благодарна ему и за то, что
Это – последний подарок…
Адам Бернард Мицкевич, дорогая. Жил в Российской Империи такой поэт – борец за свободу и независимость своей польской стороны. Лирики, однако, не чурался…
Она благодарила. Судьбу ли, случайное везение. Она… Нет. Незнание! Асимптота бесконечного приближения счастья… ладно, не счастья, тьфу на него! - спокойствия двоих, - в незнании. Об этом, об самом.
Я не забыл. Постарался забыть, запереть в долгий ненужный ящик, – выкинуть не получилось. Ни у кого не получилось бы. Около золотого вензеля он открылся. «Любимый!» Я искал в её глазах изуверскую ассоциацию, как когда-то искал незнакомые навыки в постели. Приобретённые в другой.
… А Сен Лорана уже не было в живых.
*
… - Мы завтра собираемся с девчонками. Посидеть.
Традиция женской компании. Перед первым сентября посплетничать с коллегами о коллегах, слегка выпить. В прошлом году развлекательной частью программы стал редкий ещё видак с набирающим силу порно.
- Там такое!
- ?
Она пересказывала. Пересказывая, возбуждалась. Ничего такого… чего бы мы не проходили. Возбуждение было реализовано.
Кто за что, я за вершину! За первую. За искренний, желанный, бестолковый, скоротечный… Первый! коитус. Потом иначе. Да, от одного восьмитысячника к другому. По Северной стене Гималаев, по массиву Канчеджанга, по Каракоруму. С перекрытым от высоты дыханием, с вывешенной ниткой упоительных подъёмов меж помрачительных спусков. Но иначе. Первое восхождение не повторить. Ни с каким другим шерпом.
Периодов привлекательности у неё не наблюдалось - они слились. «Как прекрасна ты, дева, прелестна…» И в восемнадцать, и в двадцать пять, и тогда. Куда как секси. В сорок образ потрясно обтягивало короткое трикотажное платьице плюс тонкие колготки в цвет и туфельки на шпильках… У-уу!
…Условный рефлекс не вырабатывается на чужих традициях: спустя год я не поверил россказням о «завтрашних девчонках». Фрагменты бабского инстинкта сложились ещё в мозаике первой лжи. Упомянутый не зазря «кондратий» обязан охранить покой - мой покой, уверить в хряковиной недееспособности борова, если что... «Ну, да. Встретились, поговорили. Он тяжело болен».
А не желаете ли в палату на восемь человек? больницы скорой помощи имени такого-то большевистского пидора? Мужик с отпиленной голенью, переведённый из реанимации, просил. На второй день. По-мужски, не заискивая, без умоления.
- Ребята, отвернитесь!
Его навещала жена. Прикрытую дверь извне сторожили ходячие. Каждый божий день. Эрих Мария Ремарк, родная. «Am Westen Nicht Neues» - подтверждено натуральным наблюдением. Подпись, печать.
… «Мы поговорили!» Ёптать! Какие разговоры?! Об чём это вы, дяденька Сидор? Уделить девочке, которая нравилась миллион лет назад, в пресловутом седьмом классе… минут семь. Для гармонии цифр. Однако, беседы текут продолжительнее в обтягивающем платьице на ладонь выше обворожительных коленок, кто бы спорил? И нога на ногу, и подол ползёт вверх по бёдрам, а глаза… сияющие глаза докладывают о готовности. О полной готовности в распластанном подчинении любви. О йе-е, сладость моя!
…Она вернулась тихая и усталая.
- Как порнуха? – спросил я. – Удалась?
Нет, не покраснела. Ей было грустно. Грустно возвращаться домой…
*
Жанр пьесы не классифицировался. Драма? Трагикомедия? Режиссировал другой, но оборвать действие свистом в моих силах. Мадам, уже падают листья, и пьесу пора заканчивать - предосенний бред невыносим. Завязывать! Варианты диалогов за минуту до занавеса:
А). Я (вкрадчиво, переходит на крик): - Дорогая… девочка моя… Вали от!-се-до-ва! Вещички в бричку и на хаус! В свою фатеру. Иди и живи! Свивай в ей гнездовище! В одиночестве. Ва-а-ще одна!
Она (удивлённо): - Почему одна?
Потому что… Временное помешательство случается. Собственный опыт.
Б). Я (спокойно, чуть устало, с видимым безразличием): - Милая, когда ты покончишь с этим ****ством?
Она (морщась): - Зачем ты говоришь такие слова?
Я: - Затем. Он тебя поймал, «развёл» на любовь. Ты нелепа около этой кучи сала и какашек; я знаю, что говорю – вы… оба… случайно…(длительная пауза) попались на глаза. И…
Она (перебивает, её тревожит улика): - Как? Когда?
Я: - Неважно. Мимо, проездом, из троллейбусного окошка. Вскоре ты останешься одна.
Она: - Почему одна?
«Потому что это - месть. Обоим. Ей за меня, мне за неё. Твой секрет - только твой. Любимый уже поведал… он уже рассказал. С с-свинской гордостью Сосиски Сливочной. С торжеством поебителя. Тем, кто был за столом в дату окончания школы. Очевидцам».
Достигнутая цель. Общественно вбитое тавро с начальной второй буквой алфавита.
Было жаль. Её. Зверски. Даже, несмотря на то, что окно троллейбуса отсутствовало. Куда хуже – посадка в притормозившее авто продавца туалетной бумаги в день грустного вечернего возвращения, когда еле сдержался. Чтобы не выставить за дверь, не отправить восвояси - см. вариант А).
И диалог Б). не состоялся. Сколько много раз прощёный человек - человек без морали - не имеет права на неё. На мораль.
Итак. Отдай жену дяде, а сам иди к …..?
… Сергунчик… Будь на месте мешка с требухой кто-то другой, наверное, было бы легче… Не трусливая жирная скотина, которая забздела стыкнуться один на один. Скотина привела Славку Цыгана, в кличке ударение ставилось на первом слоге. Подкараулила. Цыгану, жилистому и чернявому, исполнилось девятнадцать, на три года больше. Шансы отсутствовали не из-за разницы в возрасте. В уличной округе не водилось ни одного, хотя бы равного по мгновенной резкости, феноменальной реакции и плотному удару. Он здорово дрался, я не держал на него сердца. Годы-годы спустя Славка помнил ту драку, потому что я ухитрился не упасть, устоял на ногах. Спившийся, высохший в кость, он извинился за бестолковую юность. За рубль, который я дал на опохмел.
Свой пацан Цыган давно помер…
*
Она плакала. Сидела на кухне, тихо всхлипывала. Из женских романов: «… и его сердце дрогнуло». Ни хе-ра! Не дрогнуло! Как там? «Любовь уходит путём, которым входит ревность». Кажется, из Лопе де Вега. За любовью убралась жалость, я устал от бередящих душу и мозг спутниц. Компрессор гнал холод, и рёбра грудной клетки изнутри обмерзали льдом. Кроме того, я был здорово занят. Опровержением диагноза. Что в остатке? - право выбора. Я выбрал её, выбрал из многих, и она с выбором согласилась. Игры самцов-собственников.
- Что случилось?
Бросил, оставил? Негодяй!
- Он погиб. Разбился.
Оставил. Навсегда, насовсем.
- Как?
Водитель влепил «Волгу» в камазовский передок, точно в лоб. Не рассчитал расстояние, время обгона и прихватил Хозяина за компанию. Ни сожаления, ни злорадства. Раздражение? Чёрт! Я ждал другой развязки – наказания из своих рук, готовил отступление. Кто сказал, что первый выбор единственный, окончательный, бесповоротный? – заранее подготовленные позиции, солнышко. Бай!
Предельно просто: «Вы любите кого-то, а этот кто-то любит ещё кого-то, потому что каждый любит кого-нибудь…» - Джеймс Джойс, милая, «Улисс».
- Поеду на похороны. Завтра.
Три свободных дня, три дня одиночества! Без этой сопливой бодяги, без этой сраной Love Story! Мои три дня. Использованные в потрясающей полноте,промеж которой меня рвало. Выворачивало кусками самолюбия, ошмётками души и обрывками строк. Отлетевших стихов. О, я тоже был лириком! В раскрашенное пастельной нежностью время, когда оно являлось физической величиной, расстягиваясь при расставаниях и сжимаясь при встречах. Когда мы пересказывали друг другу коротенькие истины с безаппеляционной наивностью незнания и блуждали в первых прикосновениях. Взахлёб захваченные любовью. Врасплох потерявшие детство.
Свет! Она шла навстречу в ореоле света, он струился по её плечам, обтекал силуэт, и вовсе не потому, что солнце пятнами било сквозь кроны старых лип над чистым тротуаром, а она вступала в эти пятна и выходила из них. Тень не стирала свет её лица. Незнакомая девушка… девочка… Так не бывает, но случается. Сердце прыгнуло в глотку и устремилось выше, за кроны. Я остановился. Какие-то люди шли мимо, кто-то задел меня, я ждал. Двадцать шагов – я считал её шаги и знал… откуда? На двадцатом она остановилась и взглянула на меня. Глаза были зелёно-жёлтыми, как солнце в листьях, мы смотрели друг другу в глаза и знали, уже знали… Прямая легла между двумя точками, и мы не могли не встретиться - мы шли по этой прямой, как поезда в задаче по алгебре. Оставалась самая малость: заметить друг друга.
Много позже, когда нас не будет, а, может, не будет и наших детей, докопаются. Найдут очередную истину и объяснят безудержную гравитацию двоих цепочками ДНК или неизвестными пока повадками хромосом. Что-нибудь заумное на клеточном уровне взаимного притяжения. И вечное слово примут за мещанскую пошлость, оно останется лишь в старых книгах.
Чистые тротуары кончаются панелью? Я не нашёл блокнота с теми стихами. Пусть. Утерянная поэзия легко вступает в реакцию соединения с содержимым стакана, от стихов иногда тошнит сильнее, чем от водки. От неё на донышке вспыхивает хрустальным мерцанием сгоревшая звезда минувшего. Наверное… наверное, она выкинула блокнот, когда я запутался в вероятиях. Когда ловил ветра и разбрасывал камни…
Да… Ещё вопрос. Посреди всхлипываний - странный, дикий вопрос, возникший в замороченной больной голове.
- Ты? ему пожелал?
Бах! Убил мыслью на расстоянии. Отправил в вечность. Ноу, миссиз, - его надо было подловить в шестнадцать - одного, без Цыгана… Прикончить! Вру. Мера кровожадности не простиралась в убийственное пространство. Тонну дерьма можно свалить одним способом – ударом правой ноги в левое колено. Чтоб услышать треск кабаньего сустава, хруст, отчленяющий окорок от голяшки. Цыган был слишком вёртким, чтобы попасться на приём, хотя я старался. Не достал… Кабан прятался или ходил в сопровождении будущих соглядатаев. Позднее меня утешавших. Потом он исчез. А сейчас…
- На хер он мне нужен!
…Приходили люди, приносили деньги, обсуждали надпись на венке. Они отводили взгляды. От меня. Никто не сообщил о надписи на её отдельном, личном венке. И дедукция ни к чему - там очутилось единственное слово. Прилагательное, ставшее существительным… почти стёршимся существительным, и на кой хер из выдвинутого невзначай ящика воспарили пыльные бабочки забытых вопрошаний над холмиком, поросшим травой? На кой? Компрессор давно выработал ресурс, талая вода испарилась... Но. Долгие ненужные ящики живут по своим часам. До времени сбора камней в полный штиль.
Без аналогий. Я свалю иначе. Не так. Я почти никогда не езжу с водителем – иллюзия самодержавия рулевого колеса жизни. Со мной случится не так. И. Любопытно, какая надпись будет на венке? каким выйдет прощание? Весьма любопытно. Будем посмотреть…
Не всё. Кульминация впереди. Самое любопытное, самое интересное наступит позже. Когда… когда она прочитает эту лабуду, этот скромный шедевр. И, может статься, ей захочется открыть Джойса. Тогда она увидит потаённую неточность, неполность цитаты. И найденная досказанность успокоит, и как знать? – примирит? Со мной. Ибо в четырёх оставшихся словах заключён смысл пути. «... а Бог любит всех».
Июнь 2013.