(та самая, в которой побывал листок)
Где-то в далеком краю, на берегу зеркального озера золотистые травы объяли уставшее тело путника. Он прилег отдохнуть и тут же провалился в глубокий сон. Проснулся с первыми лучами солнца, смахнул с одежды утреннюю росу и продолжил свой путь в сторону восходящего солнца. Совсем скоро исчез за горизонтом. А на примятой траве осталась табакерка. То ли случайно оброненная, то ли специально оставленная.
Прошли года, века, миг, табакерку плотно спеленали корневища, скрыв от мира кладом где-то там глубоко в земле, возле зеркального озера. Да и само озеро, давно затянувшееся сочной гнилой зеленью, исчезало. А вместе с озером усыхала вокруг земля. И когда-то золотистая пушистая трава торчала иссохшими колючками. Потерявшие влажность места умирали. И даже облака проплывали мимо, забыв о своем лике, некогда отраженном в зеркальной воде. Казалось, что странная болезнь завладевает этими местами, постепенно отвоевывая все пространство. Такая опустошенность царила вокруг.
Но это только казалось. Внутри земли кипела и бурлила жизнь, по жилам, между пластов бурным потоком неслась подземная река. Это она однажды, выплеснулась наружу фонтаном, образовала зеркальное озеро, позже лишь подпитывая его. А теперь, вымыв в скалах новую дорогу, устремилась по другим рукавам. И это она расплела тугие корни с табакерки и понесла ее вдаль и вглубь. Так табакерка оказалась в пещере, где ее и нашли.
А дальше, совершенно немыслимым образом, она очутилась у меня в руках. Я не тороплюсь ее открывать, настоящее сокровище, и к нему стоит прислушаться, прочувствовать, узреть мастера, предугадать, предвосхитить момент рождения им этого чуда, проследить последующий путь, а, самое важное, ощутить дух этой вещи.
И я слышу сквозь время слоновый крик и плач. Вижу как падают, сраженные долгим поединком, соперники, и оба в муках умирают, неспособные подняться, как подкрадывается черный человек и отрубает бивни у мертвых слонов. А затем везет их сквозь пески на продажу. И вот он тот, кто бережно берет в руки слоновую кость и гладит шершавой старческой рукой.
Старик прижимает к себе бивни и незаметно исчезает из моего видения. Внутри все замирает, словно наступает конец, такая краткая история, и чуть было не охватывает разочарование. Но вдруг вновь обнаруживаю его в затемненной мастерской. Начало обработки требует темноты, словно в вечной ночи, из хаоса незримых вкраплений сплетаются идеи, вспыхивая нитями-лучиками. Он ищет и ждет, улавливая малейшие изменения, узорами зарождаются отдельные детали, а потом готовым кружевом выплескиваются в его сознание. И вот он миг перехода, самый сложный, чтоб вписать сокровенное в сырой материал. И он приступает к работе. Легкими, согласованными движениями обрабатывает, выскабливает, срезает, шлифует и шлифует. Постепенно проклевывается форма, силуэты и очертания. Воплощение сквозь созидание самый благодатный труд облагораживающий создателя. Вдохновленность старика завораживает и хочется сквозь грани времени и пространства соприкоснуться и ощутить эту необыкновенную силу творческого начала. Но я не двигаюсь, замерла в предвкушении другого, более мощного чуда. И вот раскрылись створки мастерской и выпал в центр стола диск лунного цвета, маленькая табакерка из слоновой кости. Отшлифованная под жемчужину, с резными змейками в основании и листьями клевера по бокам, с разметанной на верхушке пентаграммой, она явила себя миру.
И вместе с ней возродился дух и заговорила душа.
Как она оказалась у путника – неведомо и незримо, как он позволил себе ее потерять – немыслимо. И не подъемно для меня проследить весь долгий путь, всех тех, кто бережно хранил, терял, дарил ее во времени. Я лишь предполагаю, что каждый новый обладатель вносил в нее свою тайну, а она вбирала дух своих хранителей, ценителей и целителей и пронесла сквозь все грани бытия особый полет вдохновения своего создателя.
И я вдруг отвлеклась от ее содержимого, подумала, а что я смогу вложить в нее и чем пропитать?