В сентябре, вернувшись после Интернационального конгресса домой, Роза застала там полный дом родственников с детьми. Отвечая на письмо Клары, Роза жалуется:
"У меня нет для себя ни местечка и ни минуты покоя. Можешь себе представить, как я себя чувствую..."
Но вот гости уехали, и Роза может написать своему любимому.
"Вторник 17-ое
Мой сладкий любимый!
Вчера в семь вечера проводила моего последнего гостя на вокзал и поспешила на почту, спросить письмо. Как бы желанны были вчера мне твои строчки! Я была такой усталой, и моя душа запылена и полна жажды. К сожалению, когда туда добралась, уже было 8 часов, поэтому закрыто. Только сегодня получила письмо из Мюнхена.
Ты спокойно можешь писать сюда прямо на квартиру. Я совершенно одна; Леокадья* уехала, сoвсем уехала, очень далеко и надолго. Её вещи, которые остались, заберут. Всё в присутствии сестры было окончательно закончено.
Вот я и опять одна, квартира в порядке и чиста, тихо вокруг меня, и зелёная лампа горит на столе. Надеюсь, что мои нервы за напряжённой работой скоро отдохнут. Хотела на неделю для отдыха съездить в Ризенгебирге к толстяку**, написала ему об этом, но сразу же получила такой пламенный ответ, что мне стало не по себе и я передумала. За это сегодня он наказал меня очень холодным и коротким ответом...
Каково мне сейчас, не могу тебе написать, даже устно мне трудно тебе об этом рассказывать, тем более письменно!..
Сейчас уже наступают красивые осенние вечера, когда небо при закате пурпурное, а воздух ещё немного светел, и одновременно уже горят на улицах электрические лампы с лиловыми и розовыми отсветами; в такие часы я охотно брожу по улицам и мечтаю...
Маленький сладкий любимый, обнимаю тебя и кладу твою дорогую упрямую голову себе на грудь, и целую тебя...Тебе теперь не нужно писать к определённому сроку, только тогда, когда у тебя есть желание и потребность, не принуждай себя...
Больно сжигать твоё письмо, но я это делаю, потому что ты так хочешь, и чтобы тебя успокоить. Поступай так же с моим.
Целую тебя в сладкий ротик."
* Лео
** Парвус
К счастью, в Берлине тогда был Ханс Каутский, с ним Роза могла хорошо отдохнуть от работы, стоило его только позвать:
"Дорогой Ханс!
Вот я и опять, наконец, немного свободна и хочу услышать, что и как у вас. Может быть, Вы в воскресенье зайдёте за мной, так к 10 часам, тогда мы могли бы поехать к Шлахтензее прогуляться до часу (тогда д.б. дома) и поразговаривать.."
Недолго продолжалась спокойная и размеренная работа, вскоре Розе поступило предложение, которое сильно сократит её время на собственные занятия, о чём она сообщает Косте 24.09. 1907:
"Сладкий маленький любимый, 21 получила от тебя милое длинное письмо и сегодня короткое. Очевидно, моё ты ещё не взял, то в котором я тебе, неспокойному сразу же 18-го ответила. Милый, твои тревоги о моё здоровье беспочвенны; мама, наверное, от Карла (Каутского), а он от Луизы (Каутской) пересказала, из-за того что других тем не было и о других нечего было сообщить. Да, мне было очень плохо в то время, когда была не одна, но это была чистая депрессия и усталость; сам подумай, ведь у меня кроме короткой недели у вас совершенно не было времени передохнуть после Лондона, Моабита (2 месяца тюрьмы) и Штуттгарда, после всего что я пережила. Но теперь всё постепенно налаживается спокойной регулярной жизнью и усердной работой. Наконец, я опять могу погрузиться в мою национальную экономику, оторванность от неё меня сильно угнетала. Однако мне угрожают новые перемены.: «Рудольфу» и астрономам - это по секрету — запретили читать лекции в школе. 1.10. должны начаться занятия, а учителей не хватает. Ну и обратились ко мне, несчастной : я должна взять на себя национальную экономику. Карл сделал мне сегодня утром это предложение. И уже завтра утром я должна однозначно ответить. Я ещё сильно колеблюсь. Первой мыслью и чувством было отказать. Вся школа меня мало интересует, да я и не рождена была стать школьным мастером. И честью заместить дорогого Рудольфа я не дорожу. Но другие причины говорят «за», а именно, до меня вдруг дошло, что это в конце концов может стать моим материальным базисом для существования. Дают 3000 марок за полу-годовой курс (октябрь-март) за 4 лекции в неделю. Это же блестящие условия, за пол года я заработаю больше чем бы получилось за весь год, при этом после обеда всегда буду свободна и пол года будут только моими. Это было бы самым лучшим. А то я с моим характером работать, жила бы от случая к случаю; а так у меня будет покой и муза научно работать для себя. К этому очень подходит, что я уже подготовилась для курса в Берлине и могу этот же план использовать, только сделать его подробнее. Как жалко, что тебя здесь нет, чтобы всё вместе обсудить и взвесить. Но я подозреваю, что ты бы тоже решил «за»...
От курса в Берлине, которому я так радовалась, и который я считаю в 10 раз важнее ,конечно, прийдётся отказаться; но вещь в том смысле не пропадёт, что я издам лекции как брошюру. Теперь мне нужно только 2 недели над ними поработать, и тогда они будут готовы. Я думаю, они будут стоящими. Завтра, после однозначного урегулирования я тебе пошлю ещё несколько строк по этому поводу.
Сейчас у нас чудесная погода, и каждый день в 8 утра я гуляю; при этом много думаю о тебе. Вчера мои мысли ( вызванные биографией Сегантиса, рождённого на Гарда озере в Арко) были заняты Мадерно и чудесным тёмно-синим Гарда. Моя мечта ещё раз там побывать, и на этот раз взять тебя с собой, маленький любимый, и с тобой путешествовать вдоль берега. Я думаю, моих средств для нас скоро для этого будет достаточно.
Я думаю и о твоей работе о колониях; перечитай соотвественную главу в «Капитале». Дебаты в Эссене показали как важна эта работа и вызвали во мне желание опять этим заняться. Что ты восхищён Фердинандом (Лассалем), меня очень радует; я тоже его очень ценю и не позволю никому и ничему меня поколебать. Он действует на меня подхлёстывающе к работе и к науке; его работа жива и гениальна. Маркс более огромен и глубже. Но далеко не так блестящ и многоцветен.
Луиза вчера мне сообщила, что скоро приедет Мара и останется у Августа (Бебеля) до нового года. И так, у тебя будет общество. Сегодня мне приснилось, что она тебя завоевала и ты пришёл ко мне это сообщить...Также Луиза рассказывала, что и Макс (Цеткин) тоже появится, так он сказал Карлу. Анни (Люксембург) тоже уже здесь, она довольно часто появляется.
Кот Миш отправился в потусторонний мир! И наш совместный подопечный Мутик занял его место. Le roi est mort – vive le roi, таков ход вещей. Неизбежным пендантом этому, к сожалению, является:La reine est morte, vive la reine.Так, кажется, я тебе во сне с горькой иронией ответила.
Мой маленький любимый, мне здесь гораздо одиночнее чем тебе, я никуда не хожу и никого не вижу. Между прочим вчера вечером приходил товарищ из Польши после 11-ти месячной тюрьмы в общей камере (!); он был цветущим весёлым юношей, озорным ребёнком; он вернулся надутым неврастеником с дрожащими руками; у него «отпуск», чтобы немножко прийти в себя перед новой работой. Приходил и Рязанов (я думаю, ты его знаешь) — широкоплечий коренастый с солидной бородой, тоже вернулся из тюрьмы; там у него рука вздулась, и ему ампутировали мизинец. У меня сердце защемило, видеть его таким покалеченным, и у него настроение подавленное.
Всё таких типов приносит сюда водоворот. Вчера я была так возбуждена, что пол-ночи не спала, а потом были ужасные сны... Сладкий любимый, целую тебя."
Но четырьмя лекциями в неделю не обойдётся, и до начала семестра Розу замучают подготовительные заседания:
"25.09.
Дорогой, сладкий!
Только что вернулась с длинного и как всегда мучительного заседания "олимпа". И так, я согласилась.."
И 1.10. Роза пишет Кларе Цеткин:
"Дорогая Кларочка!
Ваша открытка меня сильно порадовала. Гораздо меньше радости у меня от новой профессорской деятельности, которая, посреди спокойной работы, как кирпич, свалилась на мою голову. Сегодня было открытие курса с речью Августа (Бебеля) и потом заседание с правлением, от которого, как всегда, вернулась домой как с похмелья, с противной головной болью... "
На фото Роза Люксембург 1907 г.