Живёт где-то женщина, что грустит.
Живёт тихо, по-будничному просыпаясь, запивает печенье молоком.
Приминает пыль дорожки мягкой подошвой туфли, стучит каблуком по брусчатке.
Прохожий слышит: «Тук-тук, я спешу».
Духи шлейфом отлетающей грёзы затеют шептать о чём-то. Но поздно. Прошла.
Стекло от пола в круглом зале махнёт отражением, повторится.
Задержись, расскажи.
Шарф, сумочка с плеча, каблук по ковру, мягкий знак на губах – тссс.
На ходу ладонями взбить волосы. Уже веселее. Так, улыбнуться. Давай, ну, «шла шаша по шошше и шашала шушку». Веселее.
Никто, слышишь, никому.
Пусть думают, что как у всех. Пусть не знают.
Что грусть может быть сладкой.
А счастье тихим, потому большим. Не раскрошенным по разговорам, не поломанным на слова, не разворованным взглядами.
А каблуки стучат, а туфли приминают. И молоком пахнет кожа.