Через неделю после Семеновой свадьбы Зайнат водворился у Ольги Филимоновой полновластным хозяином. Жить у Семена после женитьбы стало тесновато, да и неприлично. На подворье солдатской вдовы дел было невпроворот: козырек сладить над воротами, половицы скрипят, спасу нет, колодец почистить. Везде нужен глаз да мужицкие руки.
Зайнат купил коня для хозяйских нужд и сразу нашлось дело.
С утра зашел Семен и с порога загремел:
- Добро почивать, хозяева. Зайнат, твоему жеребцу дело есть.
Зайнат пригласил гостя к столу, тот присел для приличия и сказал:
- Лес на избу надо вывезти, подсобишь?
- Когда?
- Да с завтрева и начнем. Съезжу в волость, улажу дела и айда.
- О чем речь, Семен, я готов.
- Ну и ладно.
Лес Семену на дом вывозили с дальней делянки, за несколько верст от околицы. Волокушу с бревнами тягали два жеребца, кося шалым глазом друг на друга. Петр, брат Семена, был ездовым, а они дружной, привычной уже троицей валили сосну, рубили ветки. Зайнат ловко орудовал пилой и топором, а Алексей с Семеном переглядывались, улыбались, вспоминая тот давнишний вопрос: «А что ты умеешь делать?»
Семен в душе был благодарен друзьям за помощь, но выразить это вслух не умел. «Телячьи нежности, все эти благодарности, надо будет им, тоже подмогну», - простодушно рассуждал новоявленный рыбак.
После свадьбы у Семена остались деньги, и он с Наровчатской ярмарки привел корову. Мать, правда, сначала бурчала, что и одной бы хватило, но потом, когда купленная животина стала давать по два ведра молока в день, благодарно умолкла. С излишками хлопотал Григорий Евлампиевич: взбитое масло аккуратными фунтовыми лепешками, завернутыми в чистую холстину, вывозил в волость, на ярмарку.
Так в приятных хлопотах незаметно постучал в окно Новый год.
Семен от широты натуры, зимнего безделья и по русской традиции любил выпить, отнюдь не являясь исключением. Собутыльником у него стал не кто иной, как отец Серафим, поп местного прихода, в миру Савватей Мерзляков. Отец Серафим присмотрел себе сопитуху на венчании, в церкви. Он сам был «зело» крупным мужчиной и напарника выбрал по себе. До этого он хороводился с дьяком, но тот был сильно слаб: выпьет литр и с копыт долой.
Внизу деревни лед небольшой речонки Чернявки на масленицу становился ареной жестоких битв. И не шведы в тяжелых доспехах, не германцы в рогатых шлемах бились с русичами, а российские мужики с какой-то неизбывной тоской били друг другу рожи.
Семен жил на верхней улице, и мужики звали его на ледовое побоище:
- Айда, Семен, а то нижние прошлый год нам холку намылили.
Он пообещал быть, и пошел в избу одеваться.
Был самый разгульный день масленицы – четверг. В понедельник, на встречины, кулачные бои прошли как-то вяло, без задора, теперь же собирался драться и стар, и млад.
С улицы послышался чей-то крик:
- Дядька Семен, дядька Семен, - мальчонка в старом, не по росту, полушубке, звонко растягивая гласные, звал Семена. Он вышел на крыльцо. Увидав знакомого мальца, спросил:
- Чего тебе, Мишуха?
- Отец Серафим кланяется и зовет к себе, - заученной скороговоркой выпалил юнец.
- Скажи, сейчас буду. Да погодь ты, - Семен вынес гречишный блин и протянул парнишке. Тот сверкнул благодарно черными глазенками из под необъятного малахая и вмиг растворился в переулке.
Отец Серафим ожидал его, разглядывая старый дедовский, наверное, еще зипун. Матушка Акилина отговаривала мужа, что впрочем, она делала перед каждой масленицей:
- Батюшка, ты же в священном сане, побойся Бога.
Потом увидела, что в горницу входит Семен, обиженно поджала пухлые губы и вышла.
- Здорово, Семен, - он махнул рукой, приглашая садиться, и стал примерять старый зипун. Без воротника он не стеснял шеи, но в груди был чуток маловат.
- Ладно будет, если что, пуговицу расстегну, - подытожил хозяин, затем налил из стоящего на столе графина водочки в стакан, и протянул Семену:
- Причастись, сын мой, - и, оглянувшись на дверь, дурашливо скривил физиономию.
Пропустив с батюшкой Серафимом по стакану белого вина, они направились к реке. Туда уже сходился народ: мужики, бабы, ребятишки; кто просто поглазеть, а кто кулаки почесать. У отца Серафима из-под зипуна смешно выглядывала ряса; он остановился, по-бабьи поднял ее и подвязал повыше, чтобы ногам не мешала. Потом помолился Богу: Прости Всевышний наши прегрешения.
- Семен помни, не выпускай меня из вида, ежели навалятся гурьбой, мы должны быть рядом, - батюшка давал наставления, как опытный боец, и как старший по возрасту.
Стороны начали сходиться стенка на стенку. В морозном воздухе стоял хруст и уханье, забористый мат казалось, шел с небес. Подручные выраженья уходили своими корнями в глубину веков, да и занятие было тоже древним, и называлось, как утверждают историки, довольно просто: «мордобитие».
Отец Серафим бился рядом с Семеном, они как тараном прокладывали просеку пудовыми кулаками, низвергая нижних еще ниже: на лед реки. Когда обозленный противник двинул на них ватагу в человек десять, батюшка крикнул Семену:
- Семен, давай ко мне.
Встали спина к спине два богатыря, и давай крушить низовых дальше, не боясь удара сзади.
- Грехи наши тяжкие, - говорил отец Серафим, и посылал страшный удар.
- Аминь, - констатировали его уста, когда супротивник падал. Никто не знал, что батюшка Серафим, пьяница и прожига, накладывал на себя жестокую епитимью после молодецких боев.
Постепенно верхние стали брать перевес по всему фронту, и битва, утрачивая запал, начала стихать. Подошли Алексей и Зайнат, и святой отец пригласил отпраздновать победу на его подворье.
Попадья Акилина обработала саднящие раны (им тоже перепало) и с болью и заботой в голосе сказала:
- Батюшка, да когда же ты угомонишься, дети вон уже подрастают. Прихожане ропщут, что отец Серафим Бога не боится.
- Что ты, Акилинушка, морды им набили,вот и ропщут. Давай-ка лучше грибочков еще принеси.
Семен шел к отцовскому дому, где ждала его Феничка, мужняя жена. Молодой месяц игриво подмигивал с небес, заглядывая всюду и выведывая тайны. В какой-то момент Семену почудилось, что месяц раздвоился. Выпито было немало.
- Фу ты, черт, - он отвел взор в сторону, закрыл один глаз и вновь взглянул на ночное светило: да нет, один, круторогий.
Деревня спала, уставшая от разгула масленицы.
Дома Аграфена укладывала мужа спать и осторожно проговорила:
- Семушка, бабы судачили у колодца, что кого-то из низовских дюже покалечили. Боюсь я за тебя.
- Ничего, Феничка, обычай давний, не нами придуманный. И отец мой бился, и дед бился… Спи.
Скоро друзья стали готовиться в дорогу. От Пензы решили ехать железкой, а там, как подфартит. Их ждала Астрахань, ждал купец Кадочников.
Прощаясь с женой, Семен услышал, как она прошептала:
- Семен, у нас дитё будет.
Он на радостях взял ее, как ребенка на руки, поцеловал при всех и бережно опустил на землю.
- Тихо ты, медведь, - выдохнула смущенная его прилюдным вниманием Аграфена.
Рожали через день: сперва Феня – добра молодца, потом Ольга – смуглую девочку- крепышку.