Кто знает, как распутать убийство, которому триста лет? Эля из угловой лаборатории меня сегодня подкосила этим вопросом. Захожу к ней, она сидит, морщит лоб над отчетами по пробам, а под отчетами рентгеновский снимок… скелетов.
- Смотри, Нава, - это она мне, - вот так один скелет, женский, около тридцати. А вот под ним, - ведет карандашиком, - мужской, лет пятнадцати-семнадцати...
- А это? – я уперлась глазами в очертания еще одного черепа. - Как-то странно он лежит, между ног как бы…
- Это детская голова. Это ребенок, видимо, только маленький слишком. Найден на теле женщины. Все из одного захоронения. Надо восстановить причину смерти. Твоя версия.
- Ты подрабатываешь в прокураторе?
- Это задание дочки на археологическом кружке. Ей некогда, она на керамику пошла.
У Эли дочка молодец, три года уже на керамике, и даже призы брала, и по путевке ездила… Не успевает она так, чтобы везде, и это немудрено. Эля тоже молодец. Джинсики, кофточка на шнуровке, стрижечка, фигурка, она не толстеет, не до того… Глазки моментально наполняются слезками, когда идет речь о детях, их двое, но и чужих она воспринимает как своих. Она настоящий учитель по сути, но нет, пришлось стать метеорологом, а теперь вот этот проект очистки. Река у нас умирает. Шведы денег дали, чтобы реку спасти. То они нам на на просветительскую программу по холокосту дали. То на гендерную конференцию. Как будто у них своих проблем нет. Говорят, когда много лет назад, когда взрывался реактор на Украине, они давали даже на заливку реактора. Чтоб самим не травануться…
Но река все равно чахнет. А нас посадили на отчеты. Первое дело – бумаги. Вернее, отчеты уже пошли в столицу, но мы-то сводим бумаги и электронные носители, чтобы совпали они, то есть пошли. Но они не идут. Интересно, а кому это интересно, пойдут они, совпадут лили нет. Река, красавица, все равно умирает. Ее зовут Согра.
А как умерла эта троица? Ей-богу, наверно, женщина при родах отошла, разбираться не стали, так и бросили в ров. Но почему не стали хоронить? Наверно, не знатной была, знаю, всяко бы украсили, во склеп упокоили.
Ну, а я? В случае чего меня наверно, тоже так бросят. Вот она я - в зеркале какая. Тяжелые волосы, низко хвост ношу, хайратник на волосах берестяной, большой свитер да маленькая вязаная юбка как хайратник. Чем не скифская царевна. Отец с матерью утверждают, что похожа. Они у меня такие стрёмные. Тут года три назад участвовали в раскопках в центре города, отрыли культурные слой пятнадцатого века, да и вообще был страшный кипеж. Не успели люди ничего изучить, как раскопки закрыли, выстроили особняк. Чиновники, одно слово. Родители вместе ходили везде, отстаивали, но ничего не отстояли. Теперь на Аркаим уехали. Я иногда думаю – может, они посланцы какие? Они и в подземные цивилизации верят, неспроста это. А я человек вполне земной. И хотя у меня тот же истфак, что и у родителей, я могу работать где угодно, например, на очистных сооружениях. Аркаим и очистка воды – пропасть между ними. Там – хотели затопить, но отстояли, нашли уникальные штуки, ожила история, а тут ничего не происходит. Что может быть противнее наших отчетов? Может, они оправдание денег, это так, но миру не помощь!
Вздыхаю я о своем, но иду, иду на берег умирающей реки, чтобы за мостом купить свежей сдобы к чаю. Вода коричневая, в тальниках затянута пеной наподобие кваса. Из пены торчат банки пивные. Ну, и что ты скислилась, река моя, жизнь моя?
Цвет воды как старая заварка. За тальником мужики с удочками. Ох, ребята, да вы хоть понимаете, что в этой воде кислорода почти не осталось, тут и рыбы –то жить не могут… Нет, стоят, выжидают… Тут уже тухлятиной тянет, они все стоят. И все равно я не могу пройти мимо этих горьких вод просто так. Ну да, после долгой безработицы у меня на полгода есть работа. Даже тем, умирает, река меня, бедная, кормит. Как-то стыдно мне перед ней. В детстве купались тут около парка, а теперь…
Я быстро иду по берегу, тут глухая стена вокруг закрытой больницы МВД, место пустынное, неприятное, зато до моста пять минут. Слышится тонкий плач от реки. Надо бы глянуть, что там… Топчусь на тинистом берегу в своих кедах на каблуках, и вдруг между стеблей травы и камыша вижу двух девочек, одна отчаянно плачет, другая как-то картинно гладит ее по головушке, разбирая на пряди ее волосы. Что это за дикое зрелище, я в свитере, девочки голые, по пояс в воде, среди белого дня … «Малышки, что случилось? Вы там не утонете?» - окликаю я их, стараясь быть дружелюбной и не напугать. Они оглядываются: «Тетя, дай расческу…» Я, не вполне соображая, что делаю, достаю из сумки бросаю им любимую массажную щетку. Та, что не плакала, ловит ее, и они с плеском уходят под воду.
Однако - такое мерещится. Мы играли когда-то у парка на этом берегу, и так же вот разбирали мокрые волосенки. Но к чему вспоминать такое? Может там, в детстве, реально кто-то утонул? Но уж точно не я.
Странно как-то, но едва достигая моста, я уже забываю о детях в серой холодной воде. Возле булочной народу никого, только играет в репродукторе и переливается голос Фроловой, и без конца повторы «солнечная нить тянется с моим рукам…» Как одинока Фролова на этом пятачке у реки. Солнца вообще никакого нет, серебряная облачность, опьяняюще резко пахнут караваи заварного купеческого, свежие пружинисто-коричневые батоны жита и сладко-ванильные круассаны.
Пряча за спиной хрустящий пакет со сдобой, иду обратно. Получаю в канцелярии пачку конвертов, вижу там и свое имя. Поскольку я вышла из щитовой на минутку, оставив там напарницу, то я торопливо занесла конверты в два кабинета, а потом понеслась обратно, прижав к груди послание мне. Голубой конверт хрустел, когда я пыталась оторвать уголок, не поддавался. Только буквы в слюдяном окошке немного смялись.
А там, внутри, на одной стороне листа стояло мое имя – Тонкова Чернава. Договор номер такой-то… непонятный текст на бледном картридже. И на другой стороне – Диденко Роза. И тоже договор. Это имя я не слышала, не видела никогда в жизни.
Повертев бумагу, сложила и сунула в стол. И забыла о ней. Еще разбираться во всякой ерунде. Я четкая, четкая. На меня можно смену бросить, не засну. Сижу-то я в щитовой, но я же не просто на тумблеры пялюсь, я же журналы замеров с ведомостями сверяю. Правда, это скучно, но зато бежать не надо, если на панели управления что-нибудь замигает.
Назавтра в мою смену несколько раз звонил телефон в щитовой, требовали Розу. Да какую Розу? Да не работает у нас такая. Очень странно. Полила все цветы этажа.
Глоксиния чахнет, алоэ шпарит так, что лопаются горшки. Зачем столько цветов? Так это ж из отстойников вода. Посмотреть, как растения травиться будут. Живые - значит вода лучше.Отчеты по пробам одно, а живое растение другое. Кто меньше врет? Сбои в сети дважды. Вызывала электриков. Пришли только под конец смены.
В конце смены мы накрыли столик. Поздравляли слесаря Оноприненко. Он сам плотный, седой, усы черные. Одинокий, сына потерял в Чечне. Всеобщий любимец он у нас, душа незлобивая.
Мое заливное из курицы – взяли из холодильника,получилось самое то. Я всегда кладу туда молотое филе, и когда застывает, все нежно, нет структуры ниток… Оноприненко угостил рябиной на коньяке, взял гитару, но до песен как-то не дошло – все были расстроены предстоящим сокращением и понимали, что именинник на очереди. Нас было тридцать на корпусе, а осталось пятнадцать. Стараться обработать всех уволенных даже смысла нет. Что они себе думали там, наверху? Меня тоже сократят как пить дать. У всех оставшихся дети, у меня нет. Вот Эля пригорюнилась так пригорюнилась. Эля спрашивала, куда я пойду после того, как носители пойдут. «Никуда!» - отвечаю я рассеянно. А ведь тоже ж душа не на месте!
Начальницу мы не позвали. Она и так в высоких канцеляриях толчется и в смену, и после смены. Ей простое человеческое чуждо. А тут, когда мы сидели, вдруг через коридор простучала каблучищами на подковках и заглянула в щитовую. Ребята, ну и лицо. Особенно широкая переносица, так страшно мне смотреть на эту переносицу. Но мне все же показалось, что мелькнуло что-то, ноздри вздрогнули.
А потом я поняла, что. Ведомости я как раз не проверяла, позвонила на канцелярию, чтоб меня с Ростовом тихохонько соединили. Только стала говорить и младшенький братишка мне крикнул, что все плохо, дом забирают…И тут начальница меня ласково отправила в другой корпус. Уж как будто больше некого послать. Пошлите Элю. Нет, Эля отпросилась к зубному. Пришлось бросить трубку. На полуслове. Вообще ничего не поняла.
Ну и черт с вами, понесу эти рулоны в другое здание. Уж лучше нести рулоны чем сидеть и бороться со сном.
Мне снится дорога… Что не еду, дремлю на вокзале, и соседка по вокзальному креслу почему-то зовет меня Розой . «Роза, покарауль, пройдусь». Вспоминаю, что мне надо к братьям в Ростов. У них квартирная тяжба, купили квартиру по-черному, теперь все теряют.. Весь вокзал в беженцах. Жара, давка. Пока дошла очередь окошка, юбка перекрутилась против часовой стрелки. В окошке с бронью мне сказали – да, есть заказ на Диденко Розу. Распечатали на лазере билет, на нем лицо мое, а фамилия неизвестно чья. Так затрясло, что ой. Но лучше такой билет, чем никакого.. Вместо паспорта справка. Это же надо, за месяц нет билетов. Теперь токо деньги плати, вроде нет по месту проблем-то. Из-за беженцев это, видать.
Да и чего тут ждать-то мне? Безработная она и есть безработная. На копеечное пособие рассчитывать нечего, его задерживают, а все, что осталось от сестры, надо потратить на дорогу. Может, это будет дороги в один конец.
Поезд по билету не пришел на вокзал, по громкому объявили задержку на шесть часов. Сидела и дремала на своем чемодане на колесах, мест не было. Рядом мужские ботинки, красивые коричневые нубуки на липах. Этот бедолага тоже спал, надвинув на лицо трикотажный капюшон от толстовки. Братьям звонила с вокзала. Они вообще в панике – аварии на их направлении, вернись домой, говорят. Но я не могу так, упрямая я. Раз поехала, почему надо таким деньгам пропадать?
Поезд подали с общими вагонами. До Ростова он не доехал. Все сидели на головах, по вагонам шарили омоновцы, кого-то искали. Заснуть невозможно, голова стала ломить и печь тупой болью. Спросили документы – их уже не было, вытащили, что-ли. Вдруг слезы так и побежали. Дала билет - отстали.
Это во сне другая я. В жизни никогда не плачу. а во сне что мягкое и жалобное во мне, что-то наивное, как в детстве…Как хорошо, что наяву я никакая не Роза, а просто Чернава Тонкова. Моя параллельная жизнь все сильнее переклинивается с моей настоящей. Хотя какая я настоящая, какая нет? Просто борец несгибаемый, Нельсон Мандела. И тут же одернула себя - кто-то страдает, а я стебаюсь…
Обход корпуса отвлек меня на час. Потом пришел знакомый по старой квартире. Сказал – вот гляди, такие рамки сделал для вашей выставки, подходят они? – Конечно, подходят, только золота не давай по краю. Это ж должны быть научные образцы тут, на кой им золото. Вы сейчас где базируетесь, в подвале, да? В подвале. Давай мне образец, схожу к начальнице, чтобы утвердила, потом зайди или позвони.
Потом стена передо мной стала расплываться, стильная структура мешковины подернулась туманом. Потерла глаза посмотрела на табло – ничего не мигало. Мигала именно я, всем своим видом как лампочка щитовая, сигналила, что я сейчас отсутствую на работе, проваливаясь в параллельную жизнь. Но никто этого не пугался. Потому что сами все видели. И чувствовали.
Я не слишком довольна своей жизнью, да, да, родители оставили квартиру, но они туда все равно вернутся, как будто не понимая, свою задачу уже выполнили. Но лучше так, чем кипеть в неразберихе, как Роза - спасибо большое.
В диспетчерской было тихо. Это же очень хорошо, когда тихо в диспетчерской, это значит, нет промышленных выбросов и наше существование оправдано. Как бы. Нина Римовна рисовала черной тушью латинские буквы для семиклассной химии, Эля билась над заданиями по родному краю. Ума не хватает понять, рта не хватает удивиться. Усадьбы родного края. Мать родная. Да я думала, они уж все распались, на кирпичи, или растащены, а нет.
Да, у нас работают потрясающие универсалы. Они не только спектральный анализ выброса сделают, и каталог Эйвон разберут на щеточки, и картину убийства триста лет назад случвшегося, восстановят, но и родной край поймут, все хрестоматии перевернут… А как же, ребенку же задали. Надо поломать голову, чтоб не было двоек. Да все равно они это забудут. Что не сами делали, запомнят только то, что сами делали, сами. Я по себе знаю. Когда полгода назад специальные пробы воды на нашей реке делали, прислали к нам парнишку. Понятно, тогда еще воду питьевую брали из реки, прогоняли через фильтры и вся очистка. Парнишка долго ползал. Видно было, что с лабораторным оборудованием он знаком хорошо, ничего не путал, все надписывал. Я работала с ним вместе, меня поразила его молчаливая вынослиовость. Терпение нечеловеческое его удивило, аккуратность. Такое только женщине под стать, а этот студент – а уже хватка ученого. Эмпирику переделали чуть не трижды. Аналитику вместе писали. Тот парнишка по имени Филарет и сказал, что уж несколько раз уж закрывали реку для питья, но брать было негде, и брали. Но конец пришел. По бактериям норма превышена на тринадцать процентов, плюс обнаружены гельминты, а по химии превышение на все сорок. И как ей, бедной, удержаться в норме? Столько сбросов. После этого нашего отчета реку исключили для питья. Стали качать из озера, почти за двадцать километров…
После этого я на реку стала смотреть как на живое существо, очень больное. «Сооогра, - шептала я, уныло куря на мосту, и роняя в реку пепел, - засыпаешь?» Она текла все медленнее, мелела, местами под водной рябью там виднелись велосипед или ржавый мотор, обмотанный цепями.
Моя засыпающая злым снами река нетипична для равнины. В ней много поворотов и изгибов, то есть меандров. А это значит, корни лучше держатся, меньше вымываются, и там может прятаться рыба и другая живность. Так что мужики с удочками, может, и не напрасно стояли. Но именно там где стояли мужики, я несколько раз видела странных девочек-купальщиц. Они меня притягивали, но больше их не окликала. Вдруг я такая как они? Имя мое Чернава, а они навки.
«Согра, - шептала я, шатаясь хмельная по мосту, - ты их не трави, оставь, пусть они ныряют, пока можно. Они хоть и бывшие, но тоже люди».
Когда я возникла дома, там разрывался телефон. Упав на колени перед журнальным столиком, я схватила трубку, услыхала через помехи голос матери.
-Черри, - ты где ходишь так долго? Мы уже назад в лагерь едем, машина ждет. Приезжали за продуктами в поселок. Ты как там? В экологической конторе?
- Мам, я нормально. Меня сократят скоро, не волнуйся только. А сердце у папы – ничего?
- Ничего у папы сердце, потарахтит еще… Он, когда работой горит, то не болеет. Почему тебя сократят, провинилась?
-Да нет, просто работы по реке свернут… Мам какая-то ерунда с Розой Диденко. Кто это?
- Это моя сестра. Мы же с тобой Тонковы по отцу. А что такое?
- Да письма какие-то дурацкие, звонки из Ростова. Розу зовут. Приснилась она тут.
- Чернушечка, милая ты моя, все запиши подробно. Роза пропала еще в детстве. Это у нас такая семейная драма… Ты все запиши и письма сохрани, может, найдется Роза. Мы ее мертвой считали. А с тобой точно все в порядке? У тебя будто даже язык заплетается.
- Мне Согру жалко, мам.
-Успокойся, Черри. Понимаю, но ты большая девочка . Тут сантименты не помогут, только работа… В миром все тревожно, а река часть мира! - Чем увереннее мать говорила, те яснее была ее растерянность.
- Мам, ты же археолог, историк… Ты как бы ты расшифровала в раскопках три скелета в земле без могилы - женский, подростка и ребенка между ног женщины.
- Черри, зачем они тебе? Уголовщина. Что у тебя одна смерть-то в голове? Если это века три назад, то скорей всего вражда племен… Но тогда повреждения костей должны быть. Зачем тебе?
- Мам, а Роза была на меня похожа?
- Да откуда ж я знаю? Я ее мало помню и совсем маленькой. Но черненькая точно. Черри, сейчас же перестань меня пугать. У нас тоже тут сильные проблемы, но мы не хотим бросать важное дело. Понимаешь слишком обо многом Аркаим уже поведал, этой цивилизации четыре тыщи лет. Ломает все представления! А это надо почему-то замалчивать. Прошу, войди в разум, Чернушечка, слышишь меня? Никакой депрессии… Ты что ела? Ты ведь не забыла про горячее питание?
- Нет мам. Питаюсь вообще… Усиленно. А папу обнимай…
Но на горячем питании трубка уже запикала.
А что, плюну, брошу все… уеду в Аркаим? Там энергетические столбы, там людей прет, а здесь только тина, тина… А в этой тине плещутся опасные сущности, которым даже не нужен кислород. Навки – умершие некрещёными. А вдруг я, Чернава, тоже некрещёная? То-то меня гнет ломает, как малохольную. И вино-то мне не помогает, и сигареты, и подружки чудятся в воде. Чем –то схожи мы, точно. Согра вся в тине, и я в тине. Она отравленная - и я отравленная. Но если пригонят спецпароход и почистят ее, то кто почистит меня?
Время было позднее, но все-таки позвонила Филарету, тому самому студентику, с которым писала отчет о загрязнениях речных вод. Филарет был рад звонку и оживленно рассказывал о своем экологическом форуме и о будущей поездке в Швецию. Но я хотела не это слышать! Молодец, что пошел дальше, соединил нужное и любимое, но чертов мальчишка!
- А как же наша Согра? Она умрет?
- Так разве не прислали очистители дна? Оборудование уже прибыло, устройства барракуды, транглы, все новое. Я ведь говорил, что шведы оплатили нам… Не видели парохода или бота?
- Нет, не видела… Зато видела русалок. Молодых, почти детей.
Он помолчал.
- Вы запишите, где и когда. Лучше с фотоаппаратом ходить. А скелетов не находили? Такое тоже возможно…
- Но бред снять нельзя!
- Это не бред. Да что вы, про Мальту не знаете? Там больше всего следов. Правда, судя по высохшим телам, их трудно назвать красавицами, но… Это такой меандр исторический. Надо же учитывать таянье ледников, всемирный потоп, подьем уровня океана на тысячи и тысячи метров… Так что раса рыболюдей была неизбежна… Или вымирание или – мутация. Вы не думайте, я скоро вернусь из Швеции и мы встретимся, поговорим.
- Прости, что я тебе позвонила.
- Почему же «прости»? Я рад… Хотите, расскажу, как питаться дождевыми червями в лесу? Если, например, кто заблудился?
Да, смешно… Про червей – это, конечно жизненно необходимо, маме понравилось бы горячее питание. Положив трубку, с имитацией под телефон Смольного, я долго сидела в отупении. Физически чувствовала, как сон меня опутывает и тяжелит. И только если я нырну в черную холодную реку, мне полегчает.. Я медленно опустилась в сны, чтобы еще раз очутиться в Ростове, с непутными братьями мистической Розы…
Утром шла по мосту, смотрела неотрывно на Согру. В утреннем свете ее зеленоватые волны были блескучи и тяжелы как атлас. Издалека что-то тарахтело. Я пригляделась – там покачивался яркий пароходик с огромным ковшом и подъемником, слышался такой странный и такой домашний рокоток моторов. Ну вот оно, долгожданное очищение. Эй, Согра. Сооогра, слышишь меня?