Мои былицы-небылицы

Валерий Слюньков.
                .               
               
                Г л а в а  1.
               
               
Прошедший век явил миру примеры невиданной по масштабам жестокости, непримиримой борьбы  несовместимых идей, ставящих человеческие жизни на уровень расходного материала, принесших горе и страдания миллионам. Не для того, что бы кого-то удивить или разжалобить пишутся  эти строки.

Ушло поколение, кому досталось жить не просто в эпоху перемен, а во времена небывалого социального слома, разрушившего  правопорядок, мироощущение и отношения людей и с властью и меж собой. Им пришлось пережить жесточайшее испытание голодом и разрухой, бесправием и репрессиями, развязанными против своего народа во имя несбыточных идей, частью поверившего в них, этого же народа.

 Им в полной мере достались лишения и беды военного лихолетья, в котором многие из них потеряли детей, близких. На примере жизни своих предков хочется вспомнить их, вынесших, казалось бы,  невыносимые  трудности и небывалую, изощрённую несправедливость; сумевших нелёгкими трудами поднять детей и внуков, и сохранить обыкновенную человеческую порядочность, никого не оболгав, не присвоив чужого и знавших один рецепт благополучия - просто работа.               

А работать они умели. Ушедшие поколения оставили нам шестую часть  земли, преображённую их трудом и талантом.  Родина  наша, страна началась не с 17-го года,  и не была до него лапотной и забитой,  чего нам внушали, пытаясь оправдать содеянное 

Такая Россия не смогла бы, как частность, на огромных просторах соединить свои города железными дорогами с мостами и тоннелями, рельсами из своей стали ,своими паровозами и вагонами, а крестьянство не смогло бы обеспечивать продуктами Россию и кормить половину Европы. 

Не умаляя трудов сменивших поколений, хочется чтобы люди помнили про своих дедов-прадедов, настроивших заводы и фабрики,  которые помогли  одержать великую Победу, трудились, зачастую через силу, передавая жизненный опыт внукам, потому что дети на войне, на заводах и полях, воевали и трудились так, что невозможно понять, как это можно было выдержать , выстоять и победить. Низкий им за это поклон, а ушедшим -- светлая память. 
 
    Хочется с расстояния ушедших немалых лет вспомнить и наше, с моим братом и сверстниками, послевоенное детство. В нём были невозвратные потери, много  трудных и горьких, но много удивительных и радостных моментов, происходивших с нами на тихой, в то время чкаловской окраине под названием Аренда..

Как-то, правильно или нет, оценить то время, запомнившихся людей и события, запавшие в память, не претендуя  на однозначности и верности этих оценок, но настаивая на правдивости приводимых фактов, касающихся нашей семьи или лично пережитых. Моего, также сугубо личного отношения к нашей недавней истории, на оценку которой, как и любой и каждый, .могу иметь собственное понимание, никому не навязываемое.

 Коротка человеческая жизнь, но память о предках наших, способность передумать и хотя бы отчасти понять их радости и беды, а также наши надежды  остаться  ( хотелось бы больше хорошим) в будущих воспоминаниях потомков, как бы продляет нашу жизнь, наполняя её смыслом.

 Многое из приведённого здесь,  взято из воспоминаний и рассказов моих родных, ровесников и участников  событий, в правдивости которых не  приходится сомневаться хотя бы потому, что на моей памяти они ни в чём  не солгали.

               



                Г л а в а  2      


К моему глубокому сожалению очень мало знаю о моих корнях по линии отца  моего  Ивана Ефимовича, родившегося в 1909 году в станице Безопасной на Ставрополье. Он был младшим, третьим (все были мальчишки) ребёнком в семье. В 1915 году на фронтах 1-ой мировой погиб их отец, мой дед, потомственный казак  Ефим.

 В больших трудах и нужде, в грозные годы национального бедствия России, бабушка моя  Мария сумела поднять своих детей, помочь им окончить станичную школу.

 По призыву в армию мой будущий отец, как грамотный боец, был направлен на командирские курсы  и  по окончании их стал, как тогда говорили, кадровым военным. В середине тридцатых был направлен в г. Оренбург на другие курсы––КУКС ( курсы усовершенствования командного состава), где встретился с  Ниной Васильевной, работавшей при этих курсах на какой-то учётной работе.

 Так  образовалась наша семья, в которой суждено было родиться брату моему Геннадию, а потом и мне. Жизнь военного известна - начались переезды по военным городкам и гарнизонам,  это досталось и брату , родившемуся   в Новочеркасске. Всё шло своим чередом, служилось отцу нормально, был на хорошем счету у командования.

Но грянуло, как это всё чаще стало случаться со многими  в то  время. В родстве моего отца был обнаружен церковный  служитель, состоявший на  войсковой службе в  казачьих, а потом в белых  войсках. Не было оправданием, что священник был из другой станицы и отец мой его ни разу не видел и погиб тот, когда Ване было 9 лет.

Лишенный  звания и наград, в ожидании неминуемого ареста, отец перевозит жену с  сыном в станицу, к матери. Можно только предполагать с каким настроением  встретили их родственники  в пережившей расстрельные  расказачивание и  коллективизацию станице, но  впоследствии  мама моя вспоминала  о них только с благодарностью.

 Но потрясения не прошли бесследно, она заболевает. Начались тяжёлые приступы астмы, мучавшие её потом всю жизнь. Меж тем  время идёт, ничего не происходит, видимо какие-то затруднения у прославленных, самых справедливых органов. А жить на что-то надо.

 Неожиданно какой-то смелый станичный начальник направляет опального военного  в школу, учителем истории  и военного дела, и отец с увлечением работает, стараясь отвлечься от постоянного ожидания беды для своих близких и себя. И вот  вызывают в район, куда он поехал, распрощавшись с родными.

 Была договорённость, что если его арестуют, жену с сыном немедленно вывезут в дальнюю станицу, а потом, со временем помогут отправить к родителям в Оренбург. В то время уже знали, что обычно самые близкие шли следом за арестованными, но те, кому удавалось вовремя исчезнуть, «органы» уже не интересовали, хлопотно да и зачем, когда проще найти других «врагов».   

 И неожиданная огромная радость — восстановлен в правах, в звании и должности, и обязан прибыть в свою часть для дальнейшего продолжения службы. Редчайшая по тем временам ситуация, когда попавший в поле зрения органов, тем более, казачий сын, был бы оправдан. Ведь органы не ошибались, были зорки и беспощадны и калёным железом ….

Не дано узнать причины несказАнного везенья, но наверняка отец всю свою жизнь чувствовал  на себе недобрый взгляд бдительных  дзержинцев. Жизнь вновь вошла в привычное русло. В то время командиры получали неплохое денежное содержание, и отец каждое лето вывозил свою небольшую  семью на какой либо курорт в надежде избавить жену от болезни. Но курорты не очень помогали. Так прошли последние предвоенные годы.

               
                Г л а в а  3.


В 41-ом отец служил на Кавказе в г. Моздок и в первые  дни войны их часть отправлена на фронт. Его жена, на последнем месяце беременности, с пятилетним Геной остается одна в чужом городе. Пришлось бы им очень трудно, если бы не помощь подруг, таких же командирских жён.

А  дружить мои родители, наверное, умели, судя по тому, что много лет, уже после войны шли письма от подруг с разных мест, куда разбросала их война. А тогда пройдёт совсем немного времени и они, молодые, полные надежд и жизненных планов, начнут тяжкий путь выживания в военном лихолетье, в холоде, голоде, страданиях от невозможности согреть и накормить детей, в гнетущей тревоге за воюющих мужей,  многие уже в горьком вдовстве, в непосильной и нескончаемой работе. Но это всё будет потом….

29 июля родился Валерий,  который я. От отца нечастые письма с неизменными бодрыми заверениями в своей неуязвимости и скорой нашей победе; писать правду было нельзя, внимательная цензура старательно  вымарывала даже намёки  о неудачах наших войск, но сводки Совинформбюро были всё- таки правдивы и неутешительны.

И почта начала  делать свою тяжкую работу, приносить в дома последние вести о мужьях, отцах, сыновьях – похоронки. Многие в городке поехали подальше от приближающейся войны. Но помня о том, что наша семья «меченая», боясь обвинения в паникёрстве, мама  не решалась на отъезд,  лишь по советам подруг сумела оправить к своим родителям в Оренбург, ставший к тому времени Чкаловым, кое какой багаж,

 (Без этого они бы встретили зиму раздетыми и разутыми). От Моздока война была ещё  далеко, и возьмут его немцы только через год,  в августе  42-го, но линия фронта  приближалась севернее, грозя перерезать железную дорогу, путь к эвакуации с Кавказа.

Осенью от отца приходит письмо — ранен и находится в госпитале, в Харькове. Мама моя, только что, оплакав с подругой гибель на фронте её мужа, с которыми они дружили семьями, решилась ехать, и обязательно заехать в Харьков, может в последний раз повидаться с мужем, привести ему детей.

Её отговаривали, город бомбят, и немцы стремительно приближаются, но она не изменила решения.  Взяв очень немногое, самое необходимое, что могла унести, тронулась в путь, надеясь на встречу с мужем, и потом продолжить путь в  Чкалов, к своим родителям .

Можно представить радость отца, уже хватившего сполна беды и крови, гибели товарищей, горечи отступления, когда он увидел своё семейство в госпитальной палате, смог всех обнять и впервые подержать на руках своего младшего. Но надо было ехать дальше, война приближалась , над городом постоянно висели  немецкие самолёты-разведчики, и  распрощавшись с отцом, тронулись в путь.

 Поезд на отходе от города попал под бомбёжку, от разрывов раскачивался вагон и летели стёкла, но  всё окончилось благополучно, а следующий, последний поезд из Харькова, догнавший нас на какой-то станции был наполовину разбит и  изрешечен пулевыми пробоинами.

 25-го октября Харьков был  захвачен немцами. К этому времени отец был уже на фронте и воевал, наверное, где-то под Москвой, потому что после очередного ранения, уже зимой написал нам из  московского госпиталя в Чкалов, куда мама привезла нас с братом в конце осени 41-го, в дом на тихой городской окраине, которая называлась Аренда.


               
                Г л а в а  4 


Когда-то, в конце позапрошлого века, планируя строительство железной дороги от Оренбурга в Среднюю Азию,  инженеры не пошли по, казалось бы, простому пути - проложить рельсы от вокзала к новому  мосту через Урал, по возвышенной части города.

 Для прокладки путей была возведена высокая насыпь, большой дугой отрезавшая часть поймы и выходившая к реке недалеко от наводимого каждое  лето гужевого моста на заречье. Оставшуюся низину  между городской возвышенностью и построенным  мостом (в том числе, начало нынешних улиц Чичерина и Черепановых) перекрыли дамбой.

Так город получил  довольно большую территорию, ранее не пригодную к застройке, потому что река Урал, вместе с впадавшей в него невдалеке Сакмарой,  в весенние паводки  подходили вплотную к  западной окраине , заливая пойму порой под десяток метров глубиной .По праву став владельцем этих земель, железная дорога решила отдавать их в аренду. И на удивление быстро всё застроилось новыми городскими кварталами, больше походившими на деревенские улицы.

Наряду с железнодорожным людом  место понравилось многочисленном мастеровым , гончарам, сапожникам, бондарям и прочему, ставшему отныне арендовским, народу. В память о тех временах названия улиц и переулков:  Семафорный, Гончарная, Кустарный, Сапожный и т. д.

 Практически каждая семья имела домашнюю живность, благо, что пастбище было рядом. За валом, как называли железнодорожную насыпь, от нового моста и до устья Сакмары просторные заливные луга, где хватало места стадам . 



                Г л а в а  5

  В начале прошлого века на Аренде обосновались мои будущие дед и бабушка по линии матери моей - Василий Михайлович и Ольга Назаровна. Когда-то, вскоре после отмены крепостного права, их родители, вместе с несколькими семьями односельчан, тронулись в дальний путь из воронежской губернии на новые места, в надежде уйти от надвигающейся  нужды из-за малоземелья.

 Проделав тяжёлый путь, который выдержали не все, в середине лета  решили, с согласия властей, остановиться в понравившемся месте. Просторные поля, луга, в которых от обилия ягод колёса телег становились красны, верховье реки Самары  с озёрами, полными рыбы, стали их новой родиной..

 Зиму переселенцы встретили уже в с своих, наскоро поставленных домах, и началась их новая жизнь в Переволоцком уезде, в семидесяти верстах от Оренбурга. Прошли годы, семьи быстро разрастались, прибывали новые переселенцы. Небольшая деревня стало большим селом и, как и на их родине, встала проблема малоземелья.

И семья приняла решение отправить самых молодых, Василия и Ольгу в Оренбург. Они поженились незадолго до того, как Василий был неожиданно призван в армию, неожиданно потому, что по неизвестным мне причинам, семья была уверена, что этого не будет.  Он  попал в действующую армию на русско-японской войне и  участвовал в боях, о чём не любил вспоминать и никогда об этом времени ничего не рассказывал.

 И вот после его возвращения  домой , и отправились в Оренбург. Бабушка моя Ольга,  до замужества Махибородова, была с малых лет сиротой и воспитывалась в чужой семье. Фамилия эта запомнилась потому, что когда по радио  выступал Воронежский народный хор, скорее звали бабаню. Часто вместе с прославленной тогда  запевалой Мордасовой пела Махибородова, дочь её сестры, сестры с которой они  когда- то  вместе росли приёмными в чужой семье...               
 
        Железная дорога требовала много рабочих рук:  на подвижной состав, путейцев, строителей и т. д. .  Родственники помогли им приобрести на Аренде небольшой домик, и началась их новая  городская жизнь, где суждено  было прожить долгие, порой радостные, порой тяжкие и горькие годы, прожить свои жизни, отдав всё на благо своих  детей, внуков и правнуков. Вечная им за это  благодарность.

Молодой, сильный, как тогда говорили, двужильный, Василий стал паровозным кочегаром, по тем временам  хорошо оплачиваемым человеком.  Жена его  не собиралась сидеть без дела и при первой  возможности  приобрели корову, а потом и вторую.

Каждое утро, подоив коров и отправив их в табун, с двумя бидонами молока шла она «на гору», где наша Аренда  кончалась, и начинался «город» (нынешние Чичерина, Проезд коммунаров и пр.), где у неё  образовалась своя клиентура, местная интеллигенция, купеческие и офицерские семьи.

 Днём, управившись с домашними делами, с бидонами уже «кислого молока   (прообраз нынешнего кефира, только по настоящему, вкусного) повторяла утренний поход. Семья начала прибавляться. Уже две дочки Надя и Шура росли и требовали внимания и ухода, и родители не жалели себя в работе.
         
 Запомнился рассказ бабушки, как однажды на неё, принёсшую молоко в одну офицерскую семью, обратил внимание хозяин,  военврач жандармской части. «Что-то ты ,молодка, лишнего цветёшь? Ты ведь больна. Завтра придёшь в лазарет, приди с мужем, ему надо будет  подсказать, как тебя поддержать» А она уже и сама понимала, что не к добру её румянец и сил становилось меньше.

 Потом она часто с благодарностью вспоминала того пожилого жандармского врача, каким-то чудом избавившим её, как она считала от чахотки, болезни звучавшей в то время как приговор.  Муж  её ,по совету доктора , купил нужные лекарства и по возможности облегчил  домашние заботы. Всё это  излечили мою будущую бабушку и всю свою долгую жизнь на лёгкие  не жаловалась. Да я вообще-то и не помню, чтобы  она  на что либо жаловалась, как, впрочем, и дед.
 
 Несколько лет нелёгких трудов позволили им приобрести здесь же на Аренде хороший, просторный  и высокий дом, с подвалом, погребом, сеновалом,  и мама моя Нина и младший  Пётр, мой будущий дядя, родились уже в этом доме. Это, как можно понять из дальнейшего, был лучший период жизни семьи.

 Все были сыты, одеты и обуты, к праздникам каждому подарки и обновы , походы по гостям и родне, приём гостей  в своём доме , и работа, работа на себя, результаты её ощутимы и реальны, а потому  в - радость. Осенью, готовясь к зиме, возвращались с рынка на извозчике - с добрым бочёнком селёдки,  вяленой и копчёной рыбой, мешками с мукой и крупами.

В погребе стояли кадки с соленьями: капуста, огурцы и пр, в подвале картошка, морковь и пр. Позже, по зиме, в чулане висели  мороженое мясо и рыбины.. 


                Г л а в а  6.      
               

Пройдут годы.... школьником,  будучи  идеологически подкованным  пионером, слушал я об этом с недоумением и недоверием. Где же нищий и голодный рабочий класс? А тут ещё и добрый жандарм, и никто моего деда не стегал нагайкой, а бабушка не была замученной прачкой на господ.

Ведь обо всём этом я читал в книжках  и видел в кино  А может это только у них было так, а вот соседям ,наверняка досталось?   Тоже не сходиться, судя по ещё не потерявшим добротного  вида домам вокруг нас, никак не похожих на жалкие лачуги бедных и униженных рабочих царской России.

Наша всё знающая, но неохотно делящаяся с нами фактами, статистика, редко приводит цифры того периода российской жизни, когда после реформ умных, понимающих свой народ  политиков, страна вышла на передовые позиции в мире. В предвоенном 1913 году, над которым так любила  впоследствии ёрничать «наша партия», Россия  по внутреннему валовому продукту вышла на четвёртое место в мире, но самое главное, на первое по темпам  его роста .( Вот когда была реальная  возможность догнать и перегнать…)

 За первые четыре года столыпинских реформ страна удвоила  свой валовый  внутренний продукт, Российское крестьянство в том же 1913-ом собрало урожай на треть превышающий урожай в США, Канаде и Аргентине вместе взятых. При этом реально и значительно улучшилось материальное положение, в том  числе, простого люда. Ни чем не подкрепляются  байки о бедственном положении рабочего класса. 

Показателен  перечень товаров, что мог купить на месячную зарплату самый низкооплачиваемый чернорабочий. Такого,  как при «проклятом царском режиме» в тот период, и общероссийского, и касающихся простых людей, уровня жизни в нашей стране больше никогда не было.  Жить бы да радоваться. По предположениям специалистов население России к середине двадцатого века  должно было увеличиться до полумиллиарда. Но случилось, что случилось.               

Началась первая мировая война. По рассказам современников, с каждым её годом становилось всё труднее: с продуктами, одеждой,  топливом. Дед мой всё реже был дома, нескончаемые поездки, работа.  Потихоньку  страна свалилась в революцию, сулившую    ( пролетариату особенно) бесконечное счастье и всеобщее  изобилие, а, главное, освобождение от тяжёлого труда, потому  что у нас всё будут делать машины, притом на заводах и фабриках, ставшими нашими.



                Г л а в а  7.

 Но, как известно, не все поверили в сказку. Страна раскололась, началась дикая, братоубийственная, кровавая  бойня, названная учёным штилем гражданской войной. Разруха, голод, тиф и пр. Линии фронтов возникали и исчезали, в  разных углах страны своя власть и закон, поэтому мой  будущий дед, уйдя однажды в поездку при одной власти, приехал к месту другой , их , вместе с паровозом и бригадой, мобилизовавшей.

 И начались  скитания по городам и весям воюющей уже не понятно с кем  страны. Про тот период на наши расспросы, дедушка, посмеиваясь, отвечал: « Кто наган под нос машинисту сунет, того и власть, его и везём». Но в то время особенно рассуждать дедушке не  давали, опасливо озираясь, как бы кто не услышал, на него шикали бабаня с мамой.

Семья уже  и не надеялась увидеть его, но дед мой  вернулся.  Революция, о которой твердили большевики и их, доныне, вечно живой вождь, победила, пришло время  всеобщего равенства и счастья. Но вместо этого – 21-ый год, страшный голод, доводивший людей до каннибализма.

 И низкий поклон нашей бабане,  одна отважно отправившаяся  к родственникам в Среднюю Азию, в надежде добыть там муки или каких круп, потому что муж её не мог отлучаться с работы под страхом расстрела. Так, сделав несколько таких  « рейсов»,  спасла семью от вымирания.

Потихоньку жизнь налаживалась, как передышка НЭП. Немного подкормились и оделись. На  рынке вновь понемногу стали появляться продукты, но покупать их было особенно не на что. Новая власть не торопилась нормально платить победившему рабочему классу, а домашнее хозяйство было разорено революционными реквизициями, вместо домашней живности - расписки, выданные борцами за народное счастье всех цветов .

 Лихолетье заставило людей взяться за огороды. Раньше арендовский народ не занимался земледелием, предпочитали, зарабатывая своими делами, покупать овощи у потомственных огородников, бердяшей, фортштатских,(по названиям городских окраин)и, обосновавшихся здесь, болгар.

Новая жизнь не давала такой  возможности, потому что покупать стало не на что, и народ, кряхтя, взялся за лопаты. Пастбища «за валом» превратились в клеточки огородов, в основном картошка, ставшая на многие годы настоящим спасением, а кому повезло быть поближе к воде, огурцы, помидоры и бахчи.

 Оставались нераспаханными только неудобья  и потихоньку начало развиваться на Аренде козоводство. Козам не требовалось больших пастбищ и они были сыты тем, что не могли есть коровы. Так , в какой-то мере, решалась проблема молока, хотя бы для детей и у моих предков.

Козы стали постоянными жильцами бывшего коровьего хлева, предметом заботы в основном бабани и ребят, с походами за травой, которую надо было нажать серпами и насушить, что бы хватило сена на долгую зиму.

               
               
                Г л а в а  8.

Тем временем дети подрастали. Заневестились старшие Александра и Надежда, и одна за другой, выйдя замуж, ушли в новые  семьи. Причём Александра вышла за военного и уехала по месту его службы. В эти годы дедушка уже с трудом справляется с работой паровозного кочегара.

 Годы  и, ставший жидким, харч лишали сил и его переводят на разные работы: по ремонту путей, вагонов и пр. Бабаня с помощью ребят, управляется  по дому. Жизнь, правда, на совершенно другом уровне, тем не менее, снова налаживается.               

Но партия, в неустанной заботе о народе, провозглашает курс на коллективизацию деревни. Враждебно настроенные к Советской власти кулаки, а также не понимающие выпавшего им счастья крестьяне, наиболее работящие, умные и потому зажиточные, не хотят в колхозы.

С ними разговор короткий:  всё отбирается, семьями, с детьми и стариками в вагоны и, в дальние края, где большинство из них вымирает. Научившиеся по большевистски  говорить  комбедовцы и прочие деревенские бездельники, работать не хотят  и не умеют, да и то немногое, что удаётся  вырастить тяжёлым подневольным трудом колхозников, до зёрнышка выгребается уполномоченными. Об этом, озираясь, рассказывают  родственники, при первой возможности, бегущие из начинающей голодать, деревни.

Благо, что заявленная индустриализация требовала  всё больше рабочих рук на предприятия  и транспорт, и здесь можно было как-то выжить.

Но беда наваливается и на город. 32 - 33-ий страшные годы. По арендовским улицам, как рассказывала мама, бродит семьями, с детьми и стариками, побираясь, ища любой работы, голодающий люд.. По утрам город объезжают специально выделенные заботливой властью телеги, собирая не доживших до утра. 

И вновь наша  бабаня , собрав что можно для обмена на любую еду, едет к родственникам в Мары. (До сих пор не могу понять, почему в голодуху и 21-го и 33-го годов хлеб был только в Средней Азии).

Но теперь задача усложняется. По прибытии на  вокзал у «мешочников» , как презрительно называет их власть, всё  просто отбирается,  и дедушка, используя железнодорожные связи, узнаёт о времени прибытия поезда и его встречают  Нина и Пётр  на переезде ( в самом начале нынешней улицы   М. Джалиля). Здесь поезд перед вокзалом сбавляет ход, мешки сбрасываются, и ребята с ними бегом домой. Это были счастливые мгновенья.

Идёт, идёт времечко. Вновь всё потихоньку налаживается , дети взрослеют. В 35-ом Нина (моя будущая мама ) выходит замуж и уезжает,  сначала в отпуск, на Ставрополье к матери мужа и затем к месту его службы.  Потом и Пётр, младший из детей, уходит на службу в армию.

 Опустел, казалось, ещё недавно звеневший детскими голосами большой дом. Иногда заходят проведать внуки, дети Надежды, бывает и она сама с мужем. В это время в город возвращается где-то учившийся и работавший Тимофей, племянник, моих деда и бабушки.

 Родители его не пережили лихолетья, и Тимофея с радостью принимают в опустевшем доме. Дипломированный строитель быстро находит работу, принят прорабом на строящееся большое здание на углу Советской и Пушкинской улиц.(там сейчас НИИ  Газпрома). Крепкий и ладный, спокойный и рассудительный Тимофей вновь наполнил жизнь необременительными заботами и смыслом.               


                Г л а в а  9.               


 Тем временем приближается двадцатилетие Советской власти, а обещанного счастья всё нет, и партия указывает причину: -вредители, враги народа, их надо выявить и «сорную траву с поля вон». И началось. Страх вошёл в каждую семью. Ещё громче, друг перед другом, стараясь заслужить благосклонность власти, агитируют агитаторы, подтверждают партийность партийцы и доносят, доносят…

.В органах эйфория  от собственной значимости и вседозволенности. Но не все  потеряли совесть, и группа сотрудников   НКВД Оренбурга  пишут обращение к высшим властям страны о необоснованности репрессий и творящемся беззаконии. В город приезжает член Политбюро  Жданов.   Все написавшие, как враги и перерожденцы,  идут под расстрел. 

 Жданов требует усилить борьбу, задаёт «контрольные цифры»,  задание на область, сколько надо репрессировать «врагов народа», и по согласованию с местными властями, органы составляют  расстрельную разнарядку на города и сёла области. По  радио самобичевание  «разоблачённых», наивно поверивших, что самооговоры помогут облегчить их участь. Газеты пестрят заголовками типа  «собакам собачья смерть».

 В Зауральной роще, в загородном «хозяйстве» НКВД, на полную мощь работает конвейер по приведению приговоров по высшей мере социальной защиты. Здесь же, недалеко от берега, и зарывают. Пройдут годы. И  вёснами, после  высоких паводков, поплывут по Уралу страшные свидетельства беззакония.  Не желая участвовать в сокрытии зла,  не принимала земля не оплаканных и не отпетых, безвинно и безвременно  положенных в неё

 В конце пятидесятых  земснаряды, якобы для спасения города от реки, размывающей его набережные , промыли новое русло в обход безвестных могил. Сейчас поставлен там поклонный, памятный крест. Так и хочется сказать словами молитвы: «Упокой господи души безвинно убиенных рабов твоих.  Прости  палачей их, ибо  не ведали, что творили.»..               

               
                Г л а в а  10.


Однажды Тимофей   пришёл домой  рано, на  расспросы  отвечал неохотно, что  его почему-то отстранили  от работы и завтра  вызывают  в «серый дом». Пришло ожидание беды, не заставившей себя ждать. Он был арестован по обвинению в том, что желая осмеять Советскую власть, строил  здание так, что туалеты оказались у стены, выходящей на ул. Советскую.

 Оправдания, что он не архитектор, не проектант, а только прораб, не помогли. Через несколько дней у деда не приняли принесённую им очередную передачу:  «отправлен на десять лет без права переписки». Что ж, не радость, но какая-то надежда. Тогда они ещё не знали, что это означает смертный приговор.

 Беда не приходит одна, следом письмо от дочери Нины, из которого можно было понять о несчастье, нависшем и над её семьёй и поэтому оказавшейся в станице Безопасной на Ставрополье. Горе, они понимали, что означает этот приговор Тимофею, неизвестность о судьбе семьи дочери, и страх за всех родных, которых могла запросто накрыть волна репрессий, поселились в доме.

 Как можно меньше  старались выходить со двора без крайней нужды. Им казалось, что все на них смотрят с подозрением. Наконец, радость, письмо из станицы от дочери, в котором сообщалось, что они выезжают из Ставрополья и просит писать по старому адресу, на воинскую часть. Значит обошлось!

 Но нежданно другая забота. Как-то по утру в их дворе появляются незнакомые мужчина и женщина в сопровождении не представившегося, хмурого  начальника, распорядившегося  открыть подвал; там будут жить приведенные им люди, пролетарская семья...

 На робкое замечание деда, что  своими руками перекидал в паровозные топки тыщи пудов угля, тоже пролетарий и всё это  они с женой заработали собственным трудом,   ответил, выразительно оглядывая дом, что он  какой-то неправильный пролетарий, а вообще, несогласным  с решением  Советской власти - поможет найти место.   

Несогласных не нашлось, и новые жильцы смело принялись обживать «своё» жильё. С грохотом и треском выбивались мешающие им «лишние» лиственничные столбы, на которых стоял дом, и наверху стал прогибаться под ногами пол. На уговоры с пролетарской прямотой отвечали,  что жильё им предоставила Советская власть, и слушать всяких не собираются. Что  поделать? Куда жаловаться?  Да и не дай Бог привлечь  внимание к себе, тем более, к детям.

 И они в редких письмах дочерям и сыну уверяют, что у них всё хорошо, и  знающую всё , живущую на окраине города,  бывшем казачьем Фортштате  дочь  Надежду, уговаривают делать то же самое. Но всё ещё добротный, самый видный в квартале дом продолжал привлекать  жадный взгляд, вошедших во вкус, начальников от «рабоче-крестьянской» власти.

В недобрый день  явился один такой, очень вежливый и доброжелательный. «Василий Михайлович, пойми, такой дом в покое не оставят, а чтобы не мешались, с вами разберутся… Вас всего двое, занимайте вон подвальчик под пристроем, а я сюда свою семью перевезу. Вроде как квартирант буду. Дочка замуж выходит и хочет отдельно… Да знаю я, что вы всё  горбом заработали. На кого работали-то? На царя! Да и племяш ваш где?  Не забыли?»

 Куда деваться?  Уже входившее в привычку бесправие и страх за детей и близких  ослабили чувство обиды на несправедливость. Сложенная небольшая печурка топилась с начала осени, чтобы прогреть и высушить землянку к зиме.

И зажили  дедушка и бабаня  в небольшом, с земляным полом подвале, стараясь меньше бывать в некогда собственном дворе, где теперь хозяйничали правильные пролетарии  и  бескорыстный слуга народа - «квартирант» ,и не думающий что-то платить хозяевам.

 Некогда чисто выметаемый двор стал замусоренным всяким хламом, загажен колодец, потом и вовсе засыпанный.   Дедушка на работе, бабаня часто уходила к дочери Надежде, помогая ей управляться по дому и с детьми.

 И, тем не менее,  в тридцать девятом, собрались (благо билеты  у деда-железнодорожника бесплатны) да и приехали в гости к семьям дочерей Шуры и Нины в Моздок, где служили в одном гарнизоне их мужья. Но и там они не проговорились о своих домашних бедах.
      
 
               
                Г л а в а  11.



  Лето 41-го. Война. Сын Пётр, собиравшийся закончив службу, вернуться  домой, - на фронте, как и все трое зятьёв. Не погнушался зайти попрощаться, и даже, отвернувшись, попросить прощения, призванный в армию правильный пролетарий. Сокрушался и «квартирант», дочь осталась одна, но на робкий намёк стариков убраться  в свой опустевший дом ответил возмущённым отказом.

  Осенью получили извещение о прибытии  багажа из Моздока от дочери Нины. (Железная дорога на удивление ещё работала чётко) И дедушка,  выпросив на работе лошадь, привёз два ящика и затащил их в, ставший совсем тесным, подвал .Вскоре пришло и письмо, в котором  дочь сообщала, что выехала с детьми в Чкалов
               
                *   *  *
    Брат мой Геннадий рассказывал, как все в вагоне были удивлены яркими огнями на подъезде к Чкалову. Это был первый не затемнённый город на  долгом пути. Но, выйдя с вокзала, оказались в непроглядной темноте арендовских  улиц. Кое как , с узлами, с кульком в котором я, дотащились до дома, которому суждено было стать родным: нам детям на долгие годы, а маме нашей, прожить всю свою жизнь, как и бабане с дедушкой.

 Уже было начали подниматься по лестнице , как  остановила вышедшая из подвала бабаня . Слёзы радости и горя – всё перемешалось. И тут мама узнала о новых хозяевах, квартиранте и, самое страшное — о Тимофее, которого знала по детству.  То ли навалившееся горе, то ли ушло напряжение, державшее мать всю  тяжёлую и долгую дорогу, голодную и холодную, только  случился с ней тяжелейший приступ астмы и она просидела всю ночь, опираясь на руки, с хрипом ловя воздух.

 Не зная чем помочь, рядом  сидела бабаня. Утром, увидев в оконце спускающегося  по лестнице «квартиранта», с трудом поднявшись, вышла во двор и остановив спешащего на работу  ответственного товарища, задыхаясь, сказала, что у этих стариков, которых ты выгнал из их дома, на фронте сын и три зятя,  что она их дочь и жена командира, орденоносца, уже раненного в боях за Родину, с двумя детьми, под бомбёжкой, приехала в свой дом, где родилась.

Следующую ночь они будут ночевать в своём доме. Если «квартиранты» не съедут прямо сейчас, у неё хватит сил сходить в военкомат и рассказать, как по виду ещё годный к призыву тыловик, глумится над семьёй фронтовиков…  . «Квартиранты» даже протопили печь, вымыли полы и сами «смылись» к середине дня,  благо их  дом  недалеко. Так началась наша Чкаловско--Оренбургская,  арендовская жизнь.


                Г л а в а  12.

         Дедушка  сутками на работе,  бабушка с внуками в нескончаемых домашних делах . Мама попыталась найти работу, но то что она умела делать до замужества и после, работая в штабах воинских частей с разными бумагами, было недоступно. В городе много эвакуированных и на таких местах сидели люди с  дипломами.

Попытка  устроится  на  расположенную  рядом фабрику, закончилась не начавшись. Войдя в цех, от летавшей в воздухе пыли от пряжи, она буквально свалилась от удушья, приступа астмы,  и её  под руки привели домой  Позже  удаётся устроиться в магазин уборщицей, а потом постепенно  прибавились ещё два-три таких же рабочих места.

Завмаги сочувствовали , и когда  случался приступ, как-то управлялись с уборкой, а она  старалась пользоваться этим в крайних случаях.
.
С  началом зимы первая большая радость, немцев разгромили под Москвой и почти сразу письмо от отца из московского госпиталя, что был ранен, но уже поправляется. Этой же зимой навестил родню муж старшей дочери Александры Евгений Петрович Арсеньев, по рассказу Геннадия, наделавший переполох на улице, подъехав к дому на большой открытой машине в сопровождении нескольких конников.

После боёв за Москву он был направлен в Чкалов для  формирования  новых  кавалерийских частей. (Пройдёт много лет, и  будучи с женой в кубанской станице в гостях у моей, ставшей старенькой, овдовевшей тёти Шуре, прочитал, в подаренной им ещё при жизни ветерана книге-хронике «Отечественная война»  целый абзац о кавалерийской группе под командованием полковника Арсеньева, неожиданным смелым ударом решившей исход одного из боёв в битве за Москву.)

Огромные от наброшенных бурок люди вмиг сделали тесным дом. Дядя Женя передал привет от нашего отца, которого он навестил в московском госпитале , письмо от него и кое-что из продуктов.. И семья как-то воспряла  и стало легче переносить навалившуюся зиму.

 А осень и зима 41го—42годов выпали необычные  По рассказам дедушки, в начале сентября пошли нескончаемые дожди, позднее перешедшие в снег, и грянули холода, сковавшие землю, похоронив в ней урожай так необходимой, особенно в ту зиму картошки. Небывалые морозы рвали землю глубокими трещинами, выстужали  скудно отапливаемые дома. Зима  разразилась  сильнейшими метелями, буранами-- как было принято их называть в наших краях. И долгожданная весна, тёплая и дружная  добавила забот.

Промороженная земля не принимала талую воду, реки не смогли вместить в свои русла небывалый паводок. и, выйдя из берегов, пошли гулять по прибрежным равнинам, заливая деревни, подтопляя города. Арендовский народ с « вала» смотрел на это буйство природы, на уровень воды, уже недалёкий от рельсов и оглядываясь назад, на  Аренду ,с тревогой понимал, что если это продолжиться, здесь не видно будет даже крыш.

 Река перед мостом по левобережью доходила до пригородного села Пугачи  ,упираясь как в плотину в железнодорожную насыпь и вырывалась в узости моста ревущим потоком. Возникла  реальна опасность, что насыпь, в то время узкая (была одна колея) не выдержит напора воды и её просто смоет, и одна из важнейших  дорог в военное время надолго выйдет из строя. Поэтому, чтобы пропустить воду, примерно в полукилометре от моста по левобережью была взорвана часть насыпи. (Место это ещё долго было узнаваемо по широкой промоине, уходящей в пойму ).

 Наверное, чтобы как то уравнять давление воды на насыпь,  взрывом был сделан проран и в сторону Аренды. От полного затопления окраину спасло  начавшееся снижение уровня паводка и сравнительно небольшой размер получившейся  протоки. По рассказам брата, в нашем квартале было около метра глубиной, а в начале арендовсих улиц, ближе к валу по низине и по Семафорному переулку дома были затоплены полностью.

 Подвальчик в котором ещё недавно проживали дедушка с бабаней – под потолок, в подвале под домом, стали проседать столбы, стойки из лиственницы, которых осталось слишком мало что бы удержать дом после «перестройки» новыми хозяевами и он заскрипел, затрещал , стал крениться на сторону, но потом, как бы нашёл своё новое место да так и остался, с перекошенными наличниками,  заглядывая в соседний двор накренившейся стеной.
 

                Г л а в а  13.               


Сразу после паводка , с трудом  купив семян, посадили картошку на выделенном военкоматом  для семей фронтовиков  участке. Впоследствии огороды стали постоянной заботой нашей семьи, настоящим спасением от голодухи тех лет  Кроме картошки сажали просо, дававший хороший урожай, и тыквы, не всегда выдерживающие засухи.

Походы на огород было дело не простым, надо было пройти с Аренды через весь город, примерно в район нынешней улицы Монтажников, места, бывшего в то время  далеко в степи, и если на прополку  ходили налегке, то сажать, тем более копать картошку надо было с тележкой.

Стоят по всей стране на постаментах трактора и грузовики, самолёты и вертолёты.  Поставить бы где памятник той тележке ,которая вывезла полстраны из войны и послевоенного неустройства. Редко в каком дворе не было этого чуда техники: ось, два колеса и две оглобли, меж которых с одного конца «грузовой отсек», а с другого водитель, он же тягач мощностью в одну человеческую силу. Хорошо если есть кому, помогая, толкать сзади, если нет, выручала верёвочная, перекинутая наискось по груди, петля, на которую можно было налегать, облегчая руки.

Потянулись невесёлые и тревожные военные годы. Радость - нечастые письма отца, порой обстоятельные, порой нацарапанные карандашом на обрывке бумаги десяток слов с адресом. Воевал он наверное неплохо, судя по наградам и присвоениям очередных званий.

 Ни  в одном из хранимых нами  писем нет сетований на трудности или  намёков на возможное с ним несчастье. В каждом письме уверенность, что всё будет хорошо и настрой на будущее, например просьба, чтобы постарались сберечь его ружья (был завзятый охотник) и книги, которые привезли с багажом, собирался после войны учиться.

 Только одно письмо осенью 43-го, адресованное старшему сыну Геннадию, перед боями за освобождение Киева, носит какой-то налёт неуверенности, что ли, в том, что удастся выжить, слишком серьёзные, а он то в этом разбирался, предстояли бои, да ещё тревога за свою мать и близких, оказавшихся в оккупированном немцами Ставрополье...               

Где -то в это время приехал, демобилизованный по ранению, муж Надежды, маминой сестры, и через немного времени раны и жестокая простуда  взяли своё, и он умер. Старшие их дети были уже взрослые, а младшая Галя  чаще жила у бабани и росли мы вместе, потому что её мать, для меня тётя Надя, на работе бывала порой сутками.

 Годом  позже приехал, так же по ранению, мой дядя Пётр. Это было большой радостью для семьи. Вместе с отцом, моим дедом, отремонтировали подвал под пристроем, настелили полы и немного погодя сын познакомил родителей со своей молодой женой. Война шла к концу и Пётр, уже наслужившийся до войны, не раз раненый на фронте, где с первых дней, был уверен , что  больше не понадобится армии.

               
                Г л а в а  14.


       Не перестаю удивляться , как рано по возрасту стал  помнить своё время брат мой Геннадий. Он хорошо помнил и рассказывал запомнившиеся ему моменты о поездках семьи в отпуск, помнил станицу и бабушку Марию, а мои первые воспоминания детства начинаются почти с четырёхлетнего возраста  и связаны с последним приездом нашего отца  в отпуск после ранения и госпиталя в начале весны 45-го.

 Помню только какую-то неясную фигуру в военной форме, почему-то у нашей печи, и всё, а также обрывочные моменты, связанные с празднованием Дня Победы; мы стояли на середине нашей улицы, откуда был хорошо виден праздничный салют, наверное, около дома Советов.

 Но хорошо помню, как уже летом во дворе появился бравый военный в орденах и с двумя чемоданами. Он был очень добрый и катал меня на качелях на  террасе, и я не понимал, почему мама моя, за окном  в комнате, сидит, положив голову на  скрещенные на столе руки и рядом плачущая бабаня.

Так началось наша горькая  безотцовщина, мамино горькое вдовство, и не получившая облегчения старость  дедушки и бабани. Бравый военный привёз извещение и письмо командования  полка о том, что наш Иван Ефимович  22-го апреля  1945-го погиб смертью храбрых, защищая  Родину.
               

Моё понимание гибели отца придёт много позже, ведь я не помнил, не мог помнить его, а вот брат мой, для которого он был близким , родным человеком, которого он так ждал и любил, переносил случившееся тяжело. До этого непоседа и заводила, стал молчаливым, перестал играть в непременную в то время, «войнушку», а с осени в школе из отличника  всё чаще стал попадать в неуспевающие.

Что говорить о горе нашей мамы, ждавшей и надеявшейся все эти четыре года.  Ведь уже отпраздновали День Победы, и она ожидала увидеть и обнять  мужа, отца их детей, и зажить, как жили до войны. Потом она часто корила себя, что в последний приезд мужа не настояла на том, чтобы он согласился остаться работать в военкомате, что ему предлагал горвоенком.

«Не могу я» - оправдывался  тогда отец — «Сейчас столько молодёжи идёт на фронт. Им надо помогать, это же дети, ничего не умеют, гибнут зря. Чуть—чуть осталось. Скоро всё кончится, и заживём, всё будет хорошо». Что ж, -случилось, что случилось. Может быть  живут или жили те, спасённые им молодые в то время ребята, нажившие своих детей , давшие им радость и благо иметь отцов. Можно только порадоваться за них.

Но может быть и наш гвардии подполковник, прошедший всю войну, постоянно на передовой, имевший к тому времени несколько ранений, награждённый многими высокими орденами, завоевал право позаботиться и о своих детях, жене, матери своей и близких, которым придётся пережить горе потери и большие тяготы, выпавшие им в жизни.

 Не знаю, не мне судить о его решении. Тем летом, услышав о встрече очередного эшелона с фронтовиками-победителями, Геннадий уговаривал маму идти на вокзал. «А может быть и наш папа…»  Помню пугавший меня гром оркестров, многолюдье и плачущую маму по дороге домой.

 Не потому ли, до сих пор, когда оказываюсь на привокзальной площади, охватывает меня какая-то непонятная тоскливая горечь. Понятно, так же горько получившим страшную весть в начале войны, ещё  обиднее дождавшимся такое много позже. Русская, самая дешёвая для наших вождей, кровь лилась ещё долго, но кому от этого легче.
      

                Глава 15

       Надо было жить дальше. Это только в кино с днём Победы кончаются все невзгоды. С этого времени моя память впитывает в себя  события, казавшимися мне или значительными или мелочами, но как было непросто жить в то время, помню хорошо, хотя для меня, не знавшего лучшего, всё было в порядке вещей: ложиться спать, поскуливая  от голодухи, утром бояться вылезать из под одеяла в холод остывшего за ночь, экономно топленого дома, и вертеться под ногами бабани в надежде получить  что ни будь на зуб.

 В то время деньги мало значили, на  пенсию  на  рынке можно было купить буханку хлеба раз в месяц.. Это потом, уже в 50-ые  та пенсия помогла нам более или менее сносно прожить до совершеннолетия,   а те, первые послевоенные годы в моих воспоминаниях  это постоянное желание что либо поесть. Помню, как под мамин плач продавались каким-то людям отцовы ружья,  одежду. Надо было просто выживать.

 Иногда мама приносила со своих работ что-нибудь  из еды, которую как-то выгадывали продавцы и делились с ней. А как я ждал возвращения из школы брата моего Геннадия,  им в школе изредка давали по кусочку хлеба и кулёчку с ложкой сахара и он ни разу не съел это один. Разве такое забудешь?               
 
Вспоминая то время, не могу понять, чем питались, чем живы были мои мама и  дедушка с бабаней, как  было им  тяжко. Но понимаю, что нам жилось, всё таки относительно терпимо. Помню некоторых  арендовских сверстников своих с раздутыми животами на рахитичных ножонках, нищих, ходящих по дворам с просьбой любой еды и чаще всего слышащих «нечего подать», людей, копошащихся на насыпи, где паровозы сбрасывали под откос золу, выбиравших несгоревшие кусочки угля, да мало ли было этих примет злой, нечеловеческой нужды. 
   

                Глава 16

  Почему первые послевоенные годы не принесли облегчения  народу- победителю? Да  и потом  было не очень-то легко?  Ведь пусть частично, но всё-таки прошла демобилизация, возвратившая на поля и заводы крестьян и рабочих, истосковавшихся по мирному труду? Конечно, страна  лежала в развалинах, засуха, погубила большую часть урожая в 46-ом, всё это так.

 И всё таки, пусть осудят мои домыслы люди, владеющие фактами и уверенные в другом, но, по моему  убеждению, наши вожди, не утратившие мечты о   мировой революции, верные интернациональному долгу, взвалили этот долг на плечи своего народа. Появилась целая толпа наших «братьев»--  «стран народной демократии», ещё вчера лихо топтавших нашу землю  вместе с вермахтом ,а ныне клявшихся в вечной дружбе и искреннем приятии коммунистической идеи. .

Своя страна  наполовину в руинах, а вся вместе голодная, разутая и раздетая. Но, показав  небывалый пример стойкости и терпения,  наш народ « заслужил»  возможность продолжить подвиг, потому, что «друзья» стали важнее своего народа.  Они хотели кушать, они ведь оголодали, пообносились в этой дикой России, устали их славные рабочие,  делавшие танки и самолёты, которые давили и рвали наших отцов.

И не только немецкие рабочие.  К примеру, не прощающие нам  ввод  наших войск  на их территорию в :68-ом, чехи и словаки, почему-то не  торопятся  покаяться в том, что каждый второй танк под Москвой в 41-ом  был сделан их умелыми руками. И не приходится верить тому, что это был подневольный труд. Известный факт, не зря же фюрер послал им  благодарственную телеграмму за перевыполнение годового плана 41-го по танкам на 150%. Так, из- под палки не работают.

 И чешские дивизии   на нашей территории, пришедшие к нам  вместе с немцами устанавливать «новый порядок»,  вели себя, наверное, совсем не так, как наши бедные мальчишки в 68- ом, не имея право применять оружие,  терпели  нападения  «смелых и свободолюбивых  братьев», уверенных в полной безнаказанности.

 Больно , что в то время , свой, может и праведный гнев они перенесли кое где и на памятники ни в чём ни повинных , наших павших воинов, их же освободителей. Нельзя это было делать, называющим себя цивилизованным и европейским, народу. Грешно.               

Ради померещившемуся кому-то призраку  коммунизма,, наши вожди. продолжая обирать свой народ, стали кормить и одевать всё новых и новых «братьев»,  лезли впоследствии со своей братской помощью по всему миру. Сколько режимов, канувших в лету, мы кормили и зачастую защищали русской, так и оставшейся самой дешёвой, кровью.

Помнит ли тот же Китай о полученных им в дар от нашей, с трудом поднимающейся из послевоенных руин страны,  заводах и фабриках .Где же вы теперь, «братья» наши?  «Друзья», ради которых  мы после войны пухли с голоду, ходили в обносках,  и потом, много лет,, работали изо всех сил и не видели результатов своих трудов?

 Они великодушно «простили» нам свои многомиллиардные долги, многие  в НАТО , может быть, вновь присматривают куски русской земли, которые не удалось получить по обещаниям  фюрера, кое-где глумятся над  могилами  наших павших.  Конечно,  нужно, если есть возможность помочь  попавшему в беду люду, но была ли тогда в разорённой войной  стране такая возможность, разве не отдала она сполна всё и даже больше, чтобы спасти мир от фашизма.

 Да и позднее не слишком ли щедро раздавалась по всему миру наша работа, не дававшая нам реальных благ и в конце концов отбившая охоту «пахать на дядю».. Что мы получили в остатке? Нас полюбили? Ответ всем известен ,и не  придумать  лучше слов, приписываемых  Жукову , имевшего в виду наших европейских «друзей»: «Мы их освободили, и они нам этого никогда не простят».
   

                Глава 17

        В  семье моего дяди Петра родился сын Владимир, и у бабани прибавилось внуков и забот. В то время засиживаться с новорожденными матерям не давали, надо было выходить на работу, а работала Анастасия  вместе с мужем на элеваторе, оба грузчиками..

 Если удавалось вовремя поспеть после работы и застать выкаченные с территории пустые вагоны невдалеке, то наперегонки с другими выметались из щелей и углов остатки зерна . Дома это размалывалось на самодельной  ручной мельнице или толклось в ступах.. Добавленная мучица в кипяток называлась болтушкой и это была хорошая еда. 
       
 Так прошёл первый послевоенный год, но легче житьё не становилось, мало того, ещё и состояние дома после воды 42-го делалось угрожающим, он продолжал потихоньку крениться.  В один день раздался какой-то треск и по стене пошли трещины. Дедушка  выбежал на соседний двор, куда норовил завалиться наш дом и ,схватив нетолстое бревно (у соседей шла стройка) успел подпереть стену 

Пришлось брать ссуду в банке, нанимать на эти деньги людей, которые подняли дом домкратами и подвели стойки. Потом много лет эта ссуда висела на семейном бюджете тяжёлым  грузом . (Все последующие годы  приходилось постоянно «подлечивать» поддерживать  состояние дома, что стоило совсем не лишних денег. Но так и не смогли вернуть ему былой вид, и теперь стоял дом, покосившийся и до времени постаревший. Такой результат «деятельности» семьи «настоящих   пролетариев», выбивших в лихое время его устои. Не тем  они будь помянуты.)               

Как-то соседка, увидев на маме новое платье, которое она сшила сама, попросила сшить и ей. Не будучи настоящим мастером в этом деле, очень боялась испортить материю, но получилось хорошо и ей стали заказывать шитьё знакомые и соседи и это стало  каким-то приработком. Помню, что засыпал под стук швейной машинки, бывало, шила она ночи напролёт, если требовалось срочно выполнить заказ.
      
  Летом мама  сумела определить меня в детский сад. Идти туда я согласился только после красочных рассказов  о вкусноте каши и куче интересных игрушек. Располагался детский сад недалеко, на стадионе «Локомотив», в то  время пустого поля  с парой домов. в дальней от нас стороне. Каша на завтрак была правда вкусная.

 Но мне быстро стало скучно. «Старожилы» затевали игры, которые я не знал, да они меня и не звали. Кое- как дотерпел до обеда, который тоже понравился.   Но когда всех уложили спать, а спать днём для меня было даже удивительно, я не вытерпел.

 Представив, как сейчас вольный народ на нашей улице готовится играть в «чижик», потихоньку шмыгнул в дверь и был таков. Вечером мама ,конечно, расстроилась, ведь она надеялась на какое-то облегчение, хоть один едок был бы на довольствии.  На этом  детсады, а позже и пионерлагеря в моей биографии не значились, и не знаю, во благо ли это было для моей судьбы.
 
                Глава 18

 И  всё- таки жизнь в любых трудностях  оставляет место и для маленьких радостей. Помню новогодние праздники, к которым заранее заучивал стишки, вместо ёлки наряженный фикус, вокруг которого вместе с соседскими друзьями мы топтались, изображая хоровод, в ожидании главного, подарков. Как бы ни было трудно, но к «ёлке» всегда было  всем по кулёчку каких-то сладостей. В другой день шли на ёлку к кому- нибудь  другому. А на рождество принято было ходить «славить».

В других местах это называется колядки, объединившись в ватаги, пробегали по соседним дворам, поздравляя с праздником, получая в подарок конфеты и копеечки..

Помню  долгие зимние вечера,  когда Аренда  частенько отключалась от электроэнергии, мы теснились около печи, открывалась дверка топки и огонь завораживал, отбрасывая тени по углам, и начинались рассказы. Дедушка вспоминал свои поездки в «гражданку», запомнилось, как в Казалинске у Арала, за неимением угля загрузили им паровозный тендер вяленой и копчёной рыбой и на этом поехали, запомнилось по понятной причине, сейчас бы сюда одну рыбку.

 Мама рассказывала о нашем путешествии из Моздока в Чкалов, как после бомбёжки под Харьковом с ней произошло что-то непонятное; она еле успела передать кулёк в котором был я, соседке по вагону и на сутки толи уснула, толи потеряла сознание. И  опять же по понятной причине запомнился другой её рассказ, как ехавший с нами в отпуск по ранению боец, увидев у неё  продовольственный документ, который дал  отец в госпитале и с  которым она не знала что делать, на какой-то станции сумел получить по нему  два огромных каравая хлеба.

. Бабаня, тихо посмеиваясь, рассказала как в поездке в Среднюю Азию, в голодном тридцать втором , перепугала целый поезд. Она во сне, наверное  при кошмарах, частенько начинала как то по особенному заунывно, негромко подвывать, и соседи по вагону приняли этот звук за басмаческий клич, идущий из ночной степи.

В то время ещё памятны были нападения басмачей на поезда. Мгновенно была объявлена тревога по поезду и люди готовились отразить нападение, пока одна из соседок- пассажиров не обнаружил источник тревожных звуков. Радость и облегчение было таково, что виновницу даже не стали будить, и рассказали ей об этом только утром.               

Иногда на огонёк заходил  дядя  Пётр , но всё чаще был пьян. Может, пройдя  почти всю войну, израненный, надеялся на хорошую послевоенную жизнь. Но пришлось много и тяжело работать, и работа –та не давала возможности, хотя бы досыта есть.

Только вряд ли это была причина; в те годы, по рассказам деда, все работали на грани человеческих сил. На что он умудрялся пить в то время – непонятно, а пьяный--  злой и глумливый. и это стало большой бедой для семьи. Уговоры родителей, жены , к тому времени беременной вторым ребёнком, сестёр, не помогали.

 В начале осени  на работе вышел у него спор с начальником охраны элеватора. В заборе  вспомогательной площадки перед проходной, была дыра, через которую, сокращая путь, ходили  все с работы и на работу. Начальство приказало это прикрыть, а пока не забили дыру поставить охрану.

Все стали ходить где положено, но мой дядя Петя, пошёл по привычному  пути и затеял скандал с вахтёром, на шум пришёл начальник охраны и стал грозить применить оружие, чем вызвал в дяде моём, битом  на фронтах ,приступ праведного гнева  и презрения к просидевшим в тылу  блатным, и он пошёл…
 
 Помню страшный, леденящий  плачь, скорее крик моей мамы, когда дедушка с помощью соседей заносили гроб с телом дяди Пети в дом,  плачущую потихоньку, как всё , что она делала, бабаню, похороны под непрекращающимся дождём на кладбище . 

Родившийся вскоре сын дяди Пети, названный также Петром,. долго не прожил. Трудно было  грузчице, почти до родов, таскавшей мешки, родить здорового ребёнка, и его похоронили рядом с отцом.   Гнетущая тоска , поселилась  в доме той долгой голодной осенью, ощутимая даже мной, малолетним. Наверное,  тот  год был самым трудным.

В  довершении бед не уродилась кормилица наша – картошка, а просо, будущую  нашу пшённую кашу, кто-то украл, вырвав с корнем всё , и меня дедушка посадил в тележку и я  ехал с огорода , сидя на пустых мешках. Надвигалась зима, брату моему в школу  одеть  было нечего, из старого он  вырос, а купить что-то было невозможно, да и голодуха наваливалась непереносимая.

 И бабаня настояла, чтобы  дочь  пошла  просить помощи у власти. Она пришла под вечер и с плачем бросила полученную  какую-то бесформенную телогрейку и кулёк замусоренного пшена. Никогда больше в жизни она ничего не просила, да и, ради справедливости, что могли дать а то время  местные власти, сколько таких же было вокруг, и она  долго после этого ругала себя за пережитое унижение.               

 
                Глава19
 
      Потом , когда пройдёт много лет и страна оценит величие народного подвига, на  доживших участников войны, на их потомков  выпадут весомые льготы. От души, искренне рад за них, никакие труды и обязанности несравнимы  с долгом и обязанностью идти  в бой, и они, воевавшие, это заслужили.

 Горько и обидно, особенно в День Победы нам , детям  отцов, павших за Родину, их матерям и жёнам, которым  досталось только горе потери и годы лиха, для которых не находилось даже добрых слов. Лишь однажды, уже на последних днях  жизни моей мамы, принесли  ей открытку , поздравление с Днём Победы и в подарок пододеяльник. И, объяснили, что оказывается, ей, как вдове погибшего командира, положена однокомнатная квартира.

 Мы с братом только горько вздохнули. Много лет мы с ним  латали и перелатывали старый дом, проводили газ, воду, что бы как-то облегчить жизнь наших родных, а потом, оставшейся одной,  маме.  И вот «своевременный» подарок,  Через некоторое время совершенно случайно в «Комсомольской правде» ( да, той самой, «центральной»)зацепился взглядом за снимок какого-то старого, покосившегося дома.

 Оказался наш родной, арендовский, бывший семейный очаг. В той статье описывались какие-то несправедливости, обвинения во взятке нового хозяина нашего дома. И, отсылая к снимку, автор риторически вопрошал: «Разве взяточники ТАК живут?»   Нет, конечно. Так жила семья, а потом доживала  вдова, прошедшего всю войну и погибшего подполковника.  Сейчас, знаю, отношение к таким людям изменилось в самую хорошую сторону. Дай  им  Бог  прожить  отпущенные  годы в тепле и уюте.               
 
А ещё, через много лет  вспомнит  «наша партия» и о детях войны.  Перед выборами в госдуму в 2011 году  ими  был  придуман подленький, кощунственный ход. Зная централизацию этой партии  в которой инициатива всегда была наказуема , не приходится  верить, что изобрели его местные функционеры и использовали только в нашем городе. 

Был распущен слух о якобы грядущем значительном повышении пенсий детям войны и для этого таковым надо пройти регистрацию, в нашем городе-- в помещении обкома  нынешних коммунистов. Доверчивое наше старичьё толпами повалили к благодетелям, оставляя на их усмотрение свои паспортные данные, выслушивая  твёрдые обещания озолотить их сразу после выборов, вот только надо бы проголосовать правильно и «вам будет счастье».

 Не нашлось в действующей власти никого, кто бы смог остановить подлость, лишний раз наносящую обиду обиженным, открыть старикам глаза на то, что их в очередной раз  умело и бессовестно обманывают.   Далеко не все дети войны бедствовали и бедствуют сейчас. И кто подходит под этот статус? По каким критериям?.  И если уж говорить на чистоту: разве мы, дети войны, а ныне пенсионеры так уж и бедствуем?

Согласен, трудно оставшимся одинокими с одной пенсии оплачивать «сумасшедшую» коммуналку, лекарства. Вот им и помогите. Нет, совсем не велика моя пенсия, обыкновенная рабочая, и не лишне была бы и для меня добавка. Но нельзя нам старым, не по совести это, отнимать какие-то деньги у наших же внуков. Поинтересуйтесь, сколько зарплата у многих молодых работающих и сравните со своей пенсией. 

 Но «благодетелям» нужна  массовость, поэтому обещали всем.  Поэтому, чему  удивляться  высоким результатам голосования, отданным на тех выборах некогда «руководящей и направляющей», умело использующей нынешние промахи власти и  «забывающей» собственные преступления против своего народа, «ошибки» и идеологические перегибы, принесшие горе миллионам, беря на свой счёт только победы, совершённые этим народом.  Дети войны -- нынешние пожилые люди, голосуют исправно, и, помня обещания, «правильно.». Осталось дождаться  им обещанного счастья., как ждали всю жизнь светлого будущего.

И вот, свершилось... Недавно принят наш, местный закон о каких-то выплатах детям войны. Но мы с братом под его действие не попали. Наверное, неправильные
мы дети...Да и Бог с ним.               
               
                Глава 20

Зимой 47-го  Анастасию, жену моего погибшего дяди Пети, арестовывают. При выходе на проходной элеватора в подкладке её телогрейки находят 300 граммов зерна, и мама моя начинает походы по следователям  и судам, упрашивая войти в положение семьи, на попечении уже четверо малолетних, все безотцовщина.

Но власть слезам не верит, виновнице грозит семилетний срок, и неожиданно помог суд над начальником охраны элеватора, застрелившим  Петра. За неправомерное применение оружия  его приговаривают  к тюремному заключению, и это послужило смягчающим обстоятельством ,и весной арестованная вернулась домой.
 
 Летом 48-го мама повела записывать меня в школу, но  вид «абитуриента» был наверное неприглядный и маме посоветовали подержать меня  дома ещё годок.


                Глава 21

        Тем временем кончилась карточная система.. Деньги вновь приобрели вес в зависимости от их количества и появились люди , у которых  денег оказалось много, а значит появились и желающие заняться их отъёмом. На Аренде, как и везде, расцвет преступности.

Однажды поздним вечером, к дому напротив, где прямо во дворе у накрытых столов шла  развесёлая  гульба, подъехал грузовик с солдатами и милицией, сразу началась стрельба между ними и «отдыхающими», и мы по команде мамы повалились на пол, прячась за печкой. Не знаю, насколько правда, но ходили легенды о бандах, успевавших на перегоне от  станции до ж. д. моста  раскатывать  брёвна с  платформ,  вскрывать и опустошать вагоны, сбрасывая всё под откос, где и бандиты и добыча исчезали в темноте арендовских  улиц. Запозднившиеся прохожие рисковали быть обобранными до нитки гангстерами местного розлива.
 
 В это время какая-то дальняя родственница упросила пустить её с мужем  на квартиру и им  выделили небольшую комнату, спаленку. Муж её оказался «сотрудником», как с уважением или со страхом называли  работников из знаменитого « серого дома».

 Узнали мы о месте его службы после того, как он первой же ночью, надев  красивое кожаное пальто, собрался выходить из дома. Мама начала ему рассказывать, как опасно ночью на арендовских улицах, а он, усмехнувшись, достал из кармана  кожанки  здоровенный пистолет и сказал , что ему не страшно.

 С тех пор стало страшно нам. Михаил Толкачёв возвращался со своей работы утром  пьяный, иногда сильно, иногда не очень. Изредка с ним случались какие-то приступы бешенства, и попадаться  ему на глаза было небезопасно. Непонятную власть над ним имела только  жена, невысокая хрупкая Люба, при виде её  утихал и безропотно шёл в спаленку почивать. 

Выспавшись, садился за своё единственное занятие, чистить и смазывать  пистолет, и однажды в комнате  раздался оглушительный  выстрел , зазвенело разбитое стекло. Слегка озадаченный дядя Миша вышел из комнаты и  приказал  Геннадию сбегать к соседям, ничего им не говорить, а  просто посмотреть всё ли у них хорошо.

Случайный  выстрел, к счастью, не принёс беды. Пуля застряла в стене  соседского дома, перед этим разбив стекло в нашем окне. Мама упрашивала Любу подыскать себе другую квартиру, на что она отвечала, что боится сказать об этом Петру, может вправду, а может, лукавила.

Слава о нашем сотруднике загуляла по Аренде. Если его видели, идущим навстречу с глубоко засунутыми руками в карманы кожана, ни на кого не глядящего, но всё видящего, то старались быстренько перейти на другую сторону.
 
Как-то, уже летним вечером на улице появился  подвыпивший товарищ, по пьяной мании величия возомнивший себя сотрудником НКВД. Он подошёл к сидящим на лавочках старушкам и грозно вопросил, о чём это неблагонадёжная арендовщина  разговаривает, наверняка  антисоветчина , и грозно потребовал назвать фамилии. Вмиг опустела улица.

Бабушки, забыв про ревматизмы, побросав свои скамеечки и  посошки, наперегонки  побежали по дворам.  «Сотрудник», довольный эффектом,  пошёл по кварталу, отыскивая  новых  «врагов». Удивление, как велик был страх перед этой организацией, люди прошедшие  фронт, тоже предпочли убраться..

Дойдя до нашего дома, вошёл во двор и заявил оказавшейся здесь моей маме, что он «НКВД» и будет разбираться  кто вы и что. Но напугать мою маму было не просто; она сразу поняла кто это, и сказала ему, что эта организация давно называется по другому, и скоро придёт с работы ваш товарищ, тоже сотрудник, вот с ним и поговорите , слышали о таком—Толкачёве, он здесь живёт.

 Как потом рассказывали глядевшие в щели соседи, «сотрудник» ,мигом протрезвевший , с белым от ужаса лицом, промчался до переулка и исчез за углом. Потом  сосед дед Тихон всё расспрашивал , «Чаво ты Василевна яму тако сказанула? Бёх-то как!» 

А грозный Толкачёв продолжал спиваться, но на работу, чаще в ночь уходил исправно и протрезвевший, чтобы утром разбудить всех пьяным куражом и начинавшим  пугать,  бредом.  Ему мерещилось , что он на работе и продолжает добиваться признаний. Я  помню те страшные слова, что  он  рычал в бреду, команды, которые  подавал своим  воображаемым  подручным,  что надо делать с нежелающими признаваться. Это было, по  настоящему, страшно и мерзко, повторять это и сейчас нет желания.

 Бабаня с мамой упрашивали бывавшим вспыльчивым дедушку, терпеть, не перечить пьяни, и  он, бывало, в упор, не мигая, смотрел на сотрудника с ненавистью, и тот, наткнувшись на этот взгляд, озадаченно умолкал, ворча ,отворачивался и уходил в свой уголок

 Мама упрашивала Любу прятать пистолет, но Михаил все чаще стал убирать его под подушку, откуда  взять  не решалась даже Люба. Проблема разрешилась сама собой. Как-то уже зимой завалился  сотрудник отдохнуть в сугроб, не дойдя по причине усталости от героических трудов своих, до дома. После ампутации отмороженных пальцев на руках он, ставший тихим и жалким, и ненужным  «органам», сидел в своей комнате , беспрекословно выполняя команды  Любы. Через некоторое время они уехали куда-то к его родственникам на Украину.
 
                Глава 22

И  всё- таки, вправе ли давать оценку всем органам по отдельным лицам, не зная, с кем разбирался наш герой со своими  помощниками? Наверное, нет. Сколько героических, требовавших самоотверженности и умения, операций, провели они в тылу врага, сколько настоящей, засланной вражьей  агентуры вычистили внутри страны. И за это им честь и слава.

 А в оговариваемое  время по всей стране разбежалось немало отребья, верой и правдой служившим фашистам  в оккупированных районах, замаранных жесточайшими преступлениями против наших людей. И всё же знаем мы сейчас и о новой волне террора и беззакония в первые послевоенные годы. Герои, подвиги которых вошли в историю и реально приближали победу, по малейшим поводам попадали под каток репрессий, зачастую с семьями. По второму кругу пошли и те, кто попадал в поле зрения дзержинцев ранее, и сумели избежать  незаслуженной кары.               

И ещё война показала, что  пришло время получить, и людям и стране, горькие всходы репрессий и беззакония во имя несбыточных идей.  Насколько меньше было бы и предательства, и добровольного служения нашим врагам, если бы в сознании многих не гнездилась, скрываемая до поры, ненависть к власти, от которой они получили  несправедливость, смертную боль и обиду, и которую они перенесли, по слабости и недомыслию,  на весь свой народ.

Не все смогли, как, к примеру, белый генерал Деникин, отважно отказавшийся от предложения фюрера, посчитаться с помощью вермахта с «красными», в то время, когда некоторые другие  российские генералы ринулись на бывшую родину, в уверенности скорой победы над ней.

 Да что там генералы. Многие интеллигенты из русской эмиграции с восторгом запели здравицы «освободителям России».  А ведь они избежали того, что досталось нашему народу в годы лихого правления нелюдей, ставшими безраздельными «владетялями» России.   

По казачьим станицам Кубани и Ставрополья, например, ходили рассказы, как встречала победившая советская власть тех немногих «белых», что возвращались уцелевшими после «гражданки» к своим семьям.  Уже смирившиеся с поражением, возвращались казаки с мыслями, что закончилась война,  в преступлениях на которой виноваты обе стороны, но она окончилась, а по русским понятиям, после драки кулаками не машут.

 Но как непоправимо они ошибались. К таким возвратившимся отправлялся дежурный наряд, несчастному, на глазах родни и детей, били штыком в живот, и, оставив часового, что бы не привели лекаря, уходили, оставив человека умирать в мучениях несколько суток.               
 
В истории становления советского государства как положительный фактор, замена продразвёрстки, когда у крестьянина просто выгребалось всё до зёрнышка, на продналог, когда после его уплаты, что-то оставалось. Но вот недород, отсутствие работников или ещё какая напасть,  нет возможности  выполнить, порой непосильное задание и …приговор: деревня «на чёрную доску», это когда изымается всё имеющееся продовольствие, селение окружается отрядом НКВД, и мучительно, вместе с детьми, вымирает от голода.

 Об этих "досках" слышал в обрывках разговоров старших, старавшихся не говорить о таком при детях, и уже будучи взрослым прочитал об этом у Парфёнова, советского писателя, в его романе "Бруски", где главы со страшными подробностями. (изданно по прошествию нескольких лет после коллективизации).

 А вот  примеры из сталинской коллективизации деревни, в самой идеи которой, как свидетельствуют современники, даже этот «гуманист» сам раскаивался. При раскулачивании  у самых умелых и работящих крестьян отнималось всё имущество,    и семьи с детьми и стариками, больными и калеками, просто выбрасывались на улицу со строжайшим запретом кому бы то ни было предоставлять им даже самый негодящий сарай. Ослушников ждала такая же судьба.

 И вот несчастные люди, сбившись в кучки, на глазах родственников и односельчан, замерзали среди домов родных сёл и станиц.  Михаил Шолохов, не в силах выносить такое, рискуя, несмотря на мировую известность, навлечь на себя беду, обратился с письмом к вождю, и тот принял «вэрное» решение. Раскулаченных стали собирать на железнодорожных станциях и спецпоездами вывозить в дальние, зачастую необжитые края, где они в массе своей просто гибли.               

Что это? Выдумки досужего, злобствующего ума? Да нет, к горчайшему сожалению, это наша не такая уж дальняя и очень не полная быль, о которой старательно не вспоминают, зато много говорят о заслугах и подвигах во имя народа  тогдашних вождей и их приспешников. А может просто попробовать представить себя, своих детей и близких на месте совсем не худших представителей народа, попавших под этот «исторический» каток, а вернее под власть изуверов.

 И никакие россказни о якобы исторической необходимости  явных преступлений не выдерживают обыкновенного человеческого понятия о мере дозволенного в отношениях людей и власти. Как аргумент говориться об исторических успехах и достижениях в экономике в тот период, успехах действительных и неоспоримых, но старательно не вспоминают о страшной цене, заплаченной народами страны. И успехи те были бы куда значительнее, если бы в сознательный, инициативный труд были бы вовлечены свободные люди.

 Ведь не смотря на страх и чрезвычайщину не смогли  достичь того темпа роста экономики, какой был в предреволюционный период.. Народ наш показал пример небывалой стойкости и трудолюбия ещё задолго до этого. На протяжении всего одного века, в трудах и лишениях, была освоена и присоединёна к России Сибирь, и сделано было это не уничтожив и не загнав в резервации ни один, даже самый малый народ.

 Но делал это сравнительно свободный, уважающий себя и других, народ, каждый человек его составляющий. Платит, и ещё долго будет платить дань  страна по счетам за наши «исторические» победы тех времён. Ведь  истории  не докричишься, что её тогдашние творцы уже давно в небытие, многие в мраморе, бронзе и хвалебных мемуарах.

 Всё новым и новым поколениям предъявляет прошлое, как приговор, настигающие нас результаты мудрых решений и дел  бывших светочей. Остановить это можно не стыдливым и «патриотичным» замалчиванием, а знанием своей истории, пониманием того, как нельзя идти к самым  великим целям, попирая судьбы и жизни. И надо, наконец, научиться не переносить на нынешние поколения дела их предков, ну не виноваты они, во всяком случае, до тех пор, пока не начнут доставать из своих сундуков пронафталиненные злые идеи.               

Как месть за предательство казачества, верой и правдой служившего России,  во многом и создавшего страну в её границах – уже в наше время --бросаемые русскими, буквально вырезаемые поселения, сохранившие только в названиях их славное прошлое, когда они были и правда станицами, оплотом российских законов, гарантом спокойствия и мира для всего окружающего  населения.

А их новые хозяева, безудержно плодясь, расползаются по бывшим казачьим землям, и нет им закона и отпора. Некому. Да и своя, местная мразь, которой  станичный круг не дал бы разгуляться, творит зло и беззаконие, и Кущёвка только малая её часть.

 Несмотря на великие обиды и травлю, потомки казаков в массе своей в минувшей войне воевали честно и беззаветно. Кавалерийские соединения генералов Доватора, Белова, наша оренбургская 11-я кавдивизия, сформированные по казачьим станицам и городам сделали много для победы. И разве позволили бы казаки Семиречья, Западной Сибири, Урала, Северного Кавказа, Дона,  первым секретарям республик, границы которых рисовали по своему разумению когда-то вожди, растащить единое российское государство. Кто от этого выиграл, кроме этих «царьков и баев»?               

Нынешние попытки исправить положение с казачеством, по моему, просто имитация. Ведь раздать разноцветные ленточки на шаровары и выучить хором кричать «любо»-- ничто. Казачья станица, как первооснова всего войска, должна жить и управляться по казачьим законам, иметь подчинённость внутри себя, и   вплоть до высшего войскового командования, иметь оружие и учится им пользоваться. 

Настоящий казак состоял на службе двадцать пять лет и все эти годы давались ему большими трудами. Казак был обязан сам заботиться о своей «справе» и оружии, охранять и защищать свою землю, а если надо, то по команде «Сполох» быть готовым немедленно, бросив плуг в борозде, выступить  на защиту  интересов государства.

 Приграничные станицы находились в постоянной  готовности и самостоятельно, умело и грамотно охраняли покой своих поселений и вместе, всей страны. Кто из нынешних чиновников согласится вернуть власть и землю казакам, тем самым возродить сам дух и быт станицы, да и у земли той, наверное, уже новые хозяева.

А нынешние казачьи полковники, некоторые в бытность совсем не рядовые члены партии, которая уничтожала в прямом и переносном смысле это самое казачество, такое положение, похоже, устраивает. Что –то делать конкретно и за что-то отвечать не надо, зато можно покрасоваться в казачьих регалиях и незаслуженных наградах.

Горько и обидно, но, наверное, утекла настоящая казачья река, простите за попытку высокого штиля, в море народной памяти, а вновь появляющиеся  ручейки постараются рассорить и развести по разным полям, пока не заглохнут. Потому что нет во власти ни желания, ни готовности поделиться с ними  полномочиями и землёй, да и не видит власть места казаку в государственном устройстве нынешней России.

 Милостиво предоставленная возможность охранять огороды и время от времени имитировать «круги»-- пустая суета.  А состоялась бы Россия, как государство, без казаков? И вытекающее из этого: а будет ли она без них? Дай бог мне ошибаться в оценке значимости казачества!
    

                Глава 23


     Наступившим летом дедущка  сумел получить участок под огород сравнительно недалеко от дома, за «валом», близко к берегу Урала, и с тех пор началась для нас с братом  новая, увлекательная жизнь, связанная с рекой, заречным лесом, рыбалкой и походами за черёмухой и тёрном.

Никто не снимал с нас забот по поливу , прополке огорода, заготовки корма для кормилец наших, коз, но теперь это делалось рядом с Уралом и оставалось время на рыбалку. Дедушка соорудил   из провощённых ниток лесы, ( «жилка» в то время была ещё не знаема), научил как  сделать удилища, и мы навеки заболели рыбалкой.  Обычно трудно поднимаемые по утрам, мы вскакивали от шопота дедушки, звавшего на рыбалку,  ещё до восхода солнца, подрагивая от холодка, сидели на берегу парившей лёгким туманом загадочной, таинственной реки, скрывавшей в своих неведомых глубинах  огромных рыбин, которые вот-вот клюнут на наши удочки.

При жизни дяди нашего Петра, бывшего умелым рыбаком, мы помнили здоровенных рыбин, что он добывал и мечтали тоже поймать что- ни будь этакое. Но чаще всего добычей нашей была мелочь, которой мы всё равно гордились. Трудным делом было в середине дня, по самой жаре плестись домой с рыбалки.

 Однажды разморенный полуденным  пеклом, тащился за Геннадием, и навстречу быстро шла какая- то невысокая худенькая тётенька, и только разминулся с ней, резкий рывок назад за  удочки, что  нёс на плече, свалил меня  на спину. Рядом с воплями и руганью поднималась тоже свалившаяся  почему то тётка.

 Ещё ничего не понимая, первым делом  отбежал  на безопасное расстояние. Оказалось, крючок на моей, не смотанной по ротозейству удочке, зацепился за её  платочек. Тётенька на удочку попалась сердитая  и, стоя в отдалении, услышал о себе много плохого.

 Кое как отцепившись, на прощание поплясав на  удочках, она резво продолжила свой путь, а на брата моего напал вдруг смех, который потом заразил и меня. И мы с ним так громко «заливались», что уже довольно далеко отошедшая тётенька, обернулась на нас, и неожиданно, подбоченясь,  тоже начала смеяться.               

А для дедушки рыбалка была просто возможностью отдохнуть. Я не помню его без какой- ни будь работы в руках: чинил и перечинивал обувь , пилил и колол дрова, огородничал, да мало ли забот требовали его рук и умения, и всё это в свободное от работы на железной дороге время, куда дедушка  не переставал ходить до глубокой старости, находя  дела соответственно своим убывающим силам.

Последние годы работал только в отопительный сезон истопником. Он никогда  не заставлял нас с братом в чём-то помогать ему. Если мы видели, что он отправляется за травой для коз или на огород, мы шли с ним. Высокий, худой дед наш, казалось бы, шёл неторопливо, но угнаться за ним было не просто, и я помню, частенько переходил на рысь, чтобы не отставать.

 Сколько он знал интересного: о реке нашей, о рыбах и птицах, мог показать на какую-то травку и дать её пожевать и это было съедобно, и вообще мог рассказать о городах, о больших реках и лесах, через которые и поезд-то едет недели.

Но не говорил о белых и красных, не сравнивал нынешнюю и прежнюю жизни, хотя имел  своё твёрдое мнение, которое всё-таки иногда прорывалось в воспоминаниях о благополучной и сытой жизни «раньше», которые старались быстренько прекратить мама с бабаней.

Газеты дед читал, зная реакцию домашних, без комментариев, лишь насмешливо хмыкал или неодобрительно крякал, а иногда газета летела на пол и дедушка, схватив фуражку, торопился к двери, потому что мама с бабаней начинали причитать:  «Посадит он нас, посадит»

                Глава 24

        Не от хорошей жизни вновь пришлось сдать комнату квартирантам. На этот раз ими стали, как они были для меня, дядя Яша и тётя Катя. Яков Николаевич работал в обкоме партии, как понимаю, инструктором и часто бывал в разъездах по области. У них не было детей, и наверное,  поэтому, дядя Яша  любил детвору.

 В свободную минуту выходил во двор и собирал вокруг себя ребят, с шумом организовывал какие-то игры, причём сам в них  с видимым удовольствием участвовал. Если было время, толпой отправлялись на рыбалку, и рыбак он был азартный и умелый, постоянно придумывал всякие рыбацкие хитрости и снасти.

Невысокий, худощавый дядя Яша  наполнял энергией, какой-то весёлой радостью пространство вокруг себя, но мог  обстоятельно и с пониманием поговорить  с, вышедшим отдохнуть на лавочках,  взрослым народом, где, конечно,  был главным оратором, а слушатели вовремя поддакивали, зная, с кем имеют дело.

 Как-то к нему приехал на каком-то пикапе друг, они хорошо выпили и Яков Николаевич изъявил желание поучиться водить машину.  Мы, ребятня, набились в маленький кузовок, и  машина понеслась по пустынным  в то время  арендовским улицам, и визжали от страха и восторга, когда машина   закладывала невероятные  виражи,  не понимая, как близки мы были к большой беде, но, слава богу, обошлось.

Выпить дядя Яша любил и умел. Как-то вечерком позвал он нашего дедушку  выпить по кружке пива в пивной на ул. Постникова. Она помещалась в  подвале под хлебным магазином,  куда вела глубокая лестница и поэтому имела в народе название «Метро». Но, как водится, кружкой пива не обошлось, потому, что там оказалась компания соратников по партии Якова Николаевича, таких же инструкторов.

 К пиву нашлась и водочка и между «партейцами» пошла оживлённая беседа, в основном кому куда ехать и кто откуда приехал. Дедушка, непривычный к выпивке, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни и вдруг решил вникнуть в суть. 

«Вот ты-- в Адамовку, а ты—из Адамовки. А на кой вы там  оба нужны? Ты- косить будешь? Или ты- тракторист?». Под понимающие смешки группы товарищей, Яков Николаевич, малый  ростом, с трудом  по крутой лестнице вывел  нашего дедушку , лишив его возможности развивать критику снизу, но он не перестал выступать и наверху, оказавшись дома, и несмотря  на увещевания  перепуганных бабани и мамы, ешё долго слышалось саркастическое:«Ты в Адамовку?  А я из  Адамовки!».

Дядя Яша  посмеивался и успокаивал маму с бабаней.  Потом в семье долго вспоминали, этот пассаж про Адамовку, подшучивая над  критиканом  линии партии.  А  в общем-то хорошо, что так обошлось,  и  все были благодарны партийному деятелю Якову Николаевичу.               

Но однажды случилось  происшествие, изменившее моё отношение к нему.  В тот вечер, наверное, уже дело шло к осени, потому, что было темновато, а мы ещё были в какой-то игре, конечно с дядей Яшей. Мы убегали от него, а он носился за нами, не выпуская изо рта мерцавшей огоньком папиросы. Проходивший мимо незнакомый мужчина, остановился в сторонке, посмеиваясь, и  обратился к дяде Яше: «Парнёк, дай-ка   прикурить».

Яков Николаевич  вдруг в бешенстве подскочил к  нему и завопил: «Какой я тебе парнёк, хамло! Да ты знаешь, кто я?!». Сорвав с ноги  тапочек, он начал хлестать им по лицу оторопевшего прохожего, а тот мигом поняв, кто перед ним, пытался оправдываться: «Так темно же, извиняйте… не разглядел» и даже не пытался  отстраниться.

 Мы, сбившись в кучку, смотрели вслед понуро бредущему  прочь большому, крепкому мужику, только что, на наших глазах, несправедливо обиженному и униженному, нам было его глубоко, до слёз жаль, и, несмотря на весёлые призывы дяди Яши продолжить игру, молча пошли по домам.

Очень скоро Яков Николаевич с женой уехали, он получил повышение по службе и  квартиру.  ( Я уже был взрослым парнем, когда он заехал к нам «по старой памяти» и  не сумел пересилить себя и сказал , что его не помню, «мал был». В то время . ещё обладал роскошью поступать как хотел и не имел наживаемого возрастом понимания не браться судить людей.)


                Глава 25   

  Запомнились  летние вечера, когда у нашего двора, места всегда людного, собирались «танцы». Сразу несколько баянистов жили по соседству и выходили  своими талантами  порадовать народ. Это сейчас, когда музыка день и ночь гремит из всяких больших и малых коробочек, ничем не удивишь. А в то время любая, даже не поймёшь чего пиликающая гармошка, привлекала внимание. 

Баянисты важно, по определённому порядку, рассаживались под старыми клёнами, потихоньку сговаривались меж собой и вдруг, красиво и задушевно начинался  старинный вальс, открывая танцы.. Подходила, заслышав  музыку, молодёжь со всей улицы, начинали кружиться пары.

 Вспоминая то время, только потом стал понимать , почему пары были чаще девичьи. Остались их партнёры в полях и  лесах от Москвы и до Берлина.. «И помнит мир спасённый…» Да помнит ли ещё кто, кроме отбедовавшей, но победившей войну России?               

                Глава 26

  Меж тем  началась моя школьная жизнь. Учился легко, потому что за лишний год, который просидел дома,  меня  научил читать и даже писать брат Геннадий. Школа наша, 9-ая, ввиду практиковавшегося тогда раздельного обучения-- «мужская», была  «лихая». Контингент, в основном из арендовской  мальчишеской безотцовщины, управлялся только сильными руками директора  Владимира Ильича и его сестры—завуча  Натальи Ильиничны.

Угроза  непослушному ученику отправить его к директору или завучу действовала  успокаивающе на любого нарушителя. Отапливалась школа печами и ввиду нехватки топлива частенько сидели на уроках в своих пальтишках и телогрейках. В начале осени привозили на школьный двор дрова, разномастные брёвна, и все выходили пилить и колоть дрова, а школа-то семилетка, взрослых ребят нет. Потому поднимать на козлы было некому, и пилили просто на земле. Но "гуртом" всё-таки чего-то добивались, а колоть привлекались отцы, да только мало у кого они были. Кому доставалось учиться в третью смену, приходилось идти домой уже ночью, и весной и осенью добраться до дому по распутице неосвещенных улиц было непросто.

Большим ударом по «учебному процессу» были зимние оттепели, когда неожиданно таял снег, и в классе было половина учеников, остальным придти в школу было не в чем, потому что обувь наша в то время, валенки, сразу промокали. Частенько первой и третьей смене приходилось учиться при керосиновых лампах, которые разносил по классам наш завхоз старый Валит, живший с женой здесь же в школе, и тогда героем становился умелец, умудрившийся незаметно от учителя задуть лампу.
    
                Глава 27

  И всё- таки медленно, незаметно , надвигалась с ожидаемыми  будущими радостями хорошая, весёлая и добрая, а самое  главное, для тех кто познал другую, сытая жизнь. Я не помню дату, когда это было,  но хорошо помню, как однажды на нашем столе появилась куча конфет,  огромный каравай хлеба и кастрюлька с настоящим сливочным маслом,. и всё это можно было вволю есть. На всю жизнь запомнился  тот день, солнечный и  радостный

.Потом было  много трудного и разных нехваток, но уже не было самого злого—голода. Теперь, приходя из школы, можно было сразу за стол, и бабаня  садилась напротив, готовая, если надо, дать добавки. Пройдёт много лет и когда мы с братом заходили проведать наших арендовских самых родных, так же суетилась, стараясь угостить, и потом, присев напротив, вглядывалась в наши лица. 

 Может показаться, что все наши помыслы были связаны только с желанием что-то пожевать.  Оценка того времени придёт много позже, когда я узнаю, что колбаса это не чеснок, которым дедушка, натирал корочку  хлеба, уверяя, что теперь это хлеб с колбасой, когда к праздникам, которых очень ждали,  всякие вкусности появлялись на столе.

А до того мы просто жили тем, что есть, и не просто не ныли, а старались ни перед кем не показывать, что ты, мягко говоря, не прочь что-то и поесть, Помню, как в благополучном доме одного ровесника его бабушка отрезала огромный кусок хлеба, намазала  маслом и протянула мне, и я , не знаю почему, вежливо отказался.

Наверное, как-то само собой сложилось такое отношение к ситуации, иначе «коллективное» нытьё сделало бы жизнь невыносимой. А между собой, ребятнёй,  мы были  подельчивы. Кто-то угощал «послевоенной конфеткой»--жмыхом, и хорошо, если это был подсолнечный, кто огурцом, семечками.

 А на нашей реке Урале удачливые рыбаки жарили на прутиках рыбёшек, а если у кого оказывался кусок «карябушки», так ласково называли хлеб, за неимением карманов положенный за пазуху и «карябавший» живот, и удавалось у лодочника с переправы выпросить соль, то пир был для всех , и вкуснее еды не было на свете.

     Ребята повзрослее,  мой брат, его  ровесники и товарищи  придумывали всякие игры и  развлечения. Однажды, увидев на побеленной стене соседского дома, как интересно движутся тени от  лампочки на нашем крыльце,  они придумали, отрепетировали и созвали соседей на представление. Мне, как самому горластому, было приказано выучить «сопроводительный текст».

 И вот перед собравшимися ребятнёй и взрослыми, пришедшие со своими скамеечками, на белой стене появились  тени  вырезанных из бумаги, фигурок марширующих солдат, фашистов. Их . манипулируя двумя рукам,. вёл один из «артистов», стоя  за ширмой из одеяла,  под листом фанеры-- поля боя. Враги поминутно оглядывались и спотыкались и под хохот собравшихся, я провозгласил: «Вот как бояться они наших  советских партизан».

Потом другой «артист» нырнул под фанеру с фигурками «наших» и , «немцы» позорно побежали, а я заорал заученное: « И вот, по приказу командования, в бой идут  наши славные танкисты!». На  «экране» появился танк и по наклоненной фанере понёсся в сторону убегающих врагов, «Кто с мечом к нам придёт…»  начал было кричать с пафосом  «диктор» заключительную фразу, как жестяной танк, набравший скорость, слетел с фанеры и  с высоты крыльца свалился к зрителям.

Быть бы беде, если бы не угодил он прямо в  шапку, некогда кожаную, а теперь от старости ставшей  железной, соседа нашего деда Тихона.  И тот не растерялся.  Почесав голову, поправил  шапку и  приложив руку к  голове  тоже заорал, явно подражая «диктору за кадром»: «Вот, панимаш, танка попала по башке деда, но готова  опять итить в бой».

 Под хохот зрителей и ,напугавшихся по началу артистов, лихо отдал воинскую честь. Так , задуманная героическая драма , превратилась в весёлую комедию и была снята с репертуара.
 
  Потом  переделали  чей-то фильмоскоп, снарядили  большей лампочкой, и на той же стене пошёл прокат  диафильмов. Картинка получалась большой и красочной, а текст читать было доверено испытанному диктору. Я старался, читал на разные, подходившие к  моменту, по моему разумению, голоса, и мог запросто, когда зарывался, получить от главных режиссеров, незаметный зрителям, подзатыльник. Соседи, дети и взрослые, охотно   собирались в нашем «театре».

Сейчас, во времена  телевидения и интернета, трудно в это поверить, а тогда  эти представления принимались с радостью и интересом. Наверное ,это всё было под осень, когда  рано темнело и потому,  с холодами, само- собой закончилось.

                Глава 28

 Конечно, огромный интерес для нас, ребятни , представляло настоящее кино. На особо понравившиеся  фильмы ходили по нескольку раз. А как бурно реагировал зал на все экранные перепитии. Особенно, на такие частые в кино того времени моменты, когда в каком то городе  «не наши» вели на расстрел героев. А  в это время наша конница (или танки) мчалась их освобождать, и в зале начинался такой, подгоняющий освободителей рёв и топот, что люди, по неосторожности, пришедшие с малыми детьми, бегом выносили их из зала, что бы не перепугались.

Фильмы горячо обсуждались, в их героев играли в своих уличных играх, им пытались подражать. Но это стоило денег, а в то время «лишних» копеек на «баловство» не давали. Одним из способов раздобыть их на  кино был поход к утильщику с железяками . Настоящим «клондайком» для нас была железная дорога, район подступа к вокзалу со стороны Аренды.

 Там, среди многочисленных путей можно было насобирать (хотя. наверное, можно сказать и по- другому) костыли, которыми крепились рельсы, а если повезёт, то и тормозную колодку.  Если удавалось насобирать кусочки медных проволок и другую медную мелочь, молотком сбивали это в плотный комок, потому, что нам казалось, так будет тяжелее.
 
                Глава 29

 Зима приносила и свои заботы, и свои радости. Когда  дедушка с Геннадием пилили и кололи дрова, моя обязанность была укладывать поленицу.  После буранов в жестяном корыте вывозили со двора снег. На санках в привязанном баке возили воду с колонки. Конечно, это было больше развлечения, чем работа. А после школы на улице хватало разных игр..

 Иногда, взяв салазки, шли кататься с горы, или на Елькинскую площадь, или на гору у, недействующей тогда, Покровской церкви. В то время это было увлекательное занятие, санки  на спуске набирали большую скорость, взлетали на   намороженных трамплинах так, что захватывало дух.  Большой ущерб нашим валенкам наносили коньки.

 Их надо было привязывать очень не простым способом, особенно ценились сыромятные ремешки, которые были прочны, но они же и прорезали наши валенки. Дедушка ,ворча, брался за свой инструмент и нашивал на дырки кусочки кожи от старой обуви. Железнодорожная насыпь, по- нашему, «вал», зимой становился удобным местом для катания на лыжах. Редко у кого были они  настоящие.

 Рядом с переездом  находился  небольшой бондарный цех, и умельцы умудрялись таскать оттуда заготовки для бочек, изогнутые дощечки. Оставалось, распарив в кипятке, загнуть их концы, приладить ремешки креплений и на них лихо носились, прыгая на трамплинах с самого верха вала.               

Но самой увлекательной игрой был наш  уличный хоккей, конечно без коньков и с самодельными разнокалиберными клюшками. Вместо мяча, а шайбу мы тогда не знавали, заранее замораживали  картофелину покруглее, и ее хватало на несколько «матчей». Игра обычно шла до позднего вечера, пока нас не начинали загонять домой.

 Однажды, в самый разгар игры, «мяч» угодил в раму окна,  недавно обосновавшегося здесь вместе с женой, высоченного Хасана, человека,  в общем-то, не злого и общительного. Первое время, проходя по кварталу, останавливался  около  встречных и, здороваясь, всем говорил: «А я Хасан, твоя саседа».  В тот  момент, выйдя на стук и  убедившись, что стёкла уцелели, всё равно рассердился и, схватив наш «мяч», разразился речью вроде «окошка бить, да? А мина  мороз зуба стукать, дырка затыкать, да? Играй вон там, и там….». и ушёл в дом и унёс нашу картофелину.

 Что делать? Домой ещё рано, а где возьмёшь другой замороженный «мяч». В расстройстве ребята постарше решили отомстить обидчику. Один из них сильно постучал в его окно и все попрятались за высоченными сугробами и посмеивались, подглядывая, как удивлённый Хасан крутит  во все стороны головой. «Никто нет!». Так повторили ещё разок, но в третий… хитрый Хасан устроил засаду , мгновенно выскочил из-за ворот и помчался за стучавшим.

 Напрасно тот изо всех сил пытался оторваться , преследователь на своих длинных ногах  уже настигал  и в испуге  шкодник  заорал  первое пришедшее на ум: «А я!...А я твоя соседа !»

 Хасан, взяв его за шиворот, ткнул в мягкий сугроб, приговаривая: «Окно будешь стукнуть, буду твой морда снег стукнуть!». И довольный пошёл домой и мы, затаившись в сугробах, слышали, как он повторял, посмеиваясь « твоя соседа»; потом окружили  растерянного пострадавшего,  отряхивая  его от снега, и вдруг кто то ,очень похоже, прокричал: «А я твоя соседа» и на нас напал неудержимый смех, причём громче всех смеялся героический потерпевший. Так и осталась  на всю нашу арендовскую жизнь эта речёвка, его второе имя.

                Глава 30

Весной,  перед Пасхой, которую очень ждали,  обязательно закупались нужное для непременного холодца, творог, красились яйца. Над Арендой, в теплеющем весеннем воздухе, повисал дразнящий запах пекущихся пирогов. Вечером в страстную субботу бабаня укладывала в узелок крашенки, куличи и плюшки, и дедушка уходил в  церковь в Фортштате , святить пасхальную снедь.

 Став постарше, упрашивал дедушку взять меня с собой. Выходили засветло, соседи обычно шли небольшими группами  и у всех  узелки в белых платочках. В церкви помещалась  малая часть прихожан, остальные заполняли всю площадь вокруг.. Мы, ребятня, тут же затевали свои игры, но уже к полуночи, умаявшись, дремали,  где кто сумел пристроиться.

 После того , как процессия  священников проходила , окропляя святой водой ряды с, разложенными прямо на первой весенней траве церковного садика , развёрнутыми узелками, уже на рассвете, отправлялись домой. Утром  все садились за праздничный стол, заставленный всякими вкусностями, поздравлялись и разговлялись свячёной едой.

 Дедушка, лихо опрокинув стакашок, принимался за свой любимый холодец с горчицей,  но быстро притихал от усталости и бессонной ночи, и отправлялся почивать. В середине дня приходили наши многочисленные тогда родственники, шумно и весело становилось в доме, всем хватало места за праздничным столом. Дедушка зачинал свою любимую «Ревела буря, гром гремел…», остальные дружно и красиво подхватывали.

 Хорошо, правда,  хорошо они пели. И видно было, сколько радости приносило им это пение,  светились их, обращённые друг к другу лица  от видимого удовольствия  общения, от сознания причастности  к своей родове,  значимости и непререкаемого уважения  каждого в этом  роднящемся круге.  Когда заводили  «тонкую рябину»  мама, прячась, потихоньку смахивала слёзы.

               

   Редко поют сейчас за русским застольем,  порой  заставленным   разносолами и деликатесами, заморскими бутылками. Не живёт почему-то в душах, не рвётся  из груди сокровенная русская песня  про наши печали, за которыми обязательно будет  радость. .Обязательно будет, а иначе зачем бьётся в трудах  человек, рожает и растит в любви и заботах детей и внуков.. .

 И совсем не обязательно в песне той должны были  звучать только хорошие и правильные голоса. В ней  место всем  имеющим душу, чувствующую и понимающую, а потому ранимую и страдающую,  не теряющую надежду на радость и счастье.. Здесь  каждый голос находит своё местечко и чем больше поющих, тем красивее и глубже наша песня.

Но, как не стоит село без праведника , не поётся  она без хотя бы одного,  умеющего вести её. Песня—душа народа, и с болью приходиться  принимать, что удаётся кому-то потихоньку изымать эту душу у нас же на глазах,  пользуясь нашими, подводившими не раз, доверчивостью и терпением.

 Незаметно и умело отодвинута наша песня от микрофонов, вытеснена со сцен, опошлена нынешними псевдорусскими ансамблями. Не слышит, а потому и не знает песни своего народа наша молодёжь, а услышав, удивляется красоте её и порой, принимает за что то новое, И горький вопрос—не вместе ли с народом стала лишней у себя дома русская песня?

 Многие из имеющих сейчас возможность бывать в других странах удивляются  многочисленным исполнителям любимой там , «за бугром», русской песни. Хочется  верить, что не иссякнет, не канет  она в  безвестность, как не утрачена, несмотря на великие гонения и старания, вера наша.

                Глава 31

   Как-то в школе, в послепасхальный  день, увидела наша учительница у одного ученика крашеное пасхальное яйцо, и её чуть не хватил удар. «Как! Ты—пионер…!   Да как ты посмел принести в школу  это?  Твои родители тебе специально дали?»  Бедный парень был напуган до смерти.

 На всех школьных собраниях  пламенная  наша революционерка была записной выступальщицей, клеймила  врагов, бывших и нынешних, грозно  размахивая в такт своим речам сухенькими кулачками. Под конец громогласно провозглашала здравицу  вождям и иже с ними.

В тот момент, довольная напущенным на  «предателя наших идей» страхом, принялась с увлечением рассказывать о своей героической комсомольской юности.. «Раз , перед пасхой, мы, комсомольцы, спрятались в кустах  у церкви, дождались, когда они свои узелки разложили и по этим узелкам, камнями—вот смеху было. Всё у них летит, они собирают, а мы снова.  Какой-то мужлан на нас, было, с кулаками, но с нами милиция, Ты! На комсомольца с кулаками?  Бежал без оглядки. Вот уж насмеялись мы!»

 Я представил себе, как мой дедушка, уворачиваясь от камней, пытается сохранить свой узелок, как летят в грязь куличи и плюшки, испеченные  бабаниными  натруженными руками. В тот момент и на всю свою школьную жизнь  возненавидел  эту  крикливую истеричку, у которой  в голове вместо ума была только одна извилина, линия партии так, как она её понимала.



                Глава 32               

 Ещё зимой  где то научился  Геннадий вязать  сети. Конечно, брат не собирался делать настоящую сеть, а что-то вроде большого сачка, который и соорудил к весне, согнув в круг толстую проволоку с натянутым на неё связанным сетчатым мешком и приладив черенок от лопаты.

 Сразу после ледохода, напутствуемый  подтруниванием  домашних, отправился  на «промысел», за вал, на реку, и разве мог я отстать от такого интереснейшего дела. Везде было мелко, так как река вышла на луга ,и  сак погружался в воду на половину. Тем не менее, поймались несколько мелких рыбёшек и Геннадий продолжал скрести дно.

 И вдруг в его снасти что то стало с плеском биться и брат скорее потянул её на берег. Радости и изумлению нашему не было предела.  Огромный красавец язь умудрился влезть в  сак. (Мы с братом, впоследствии много порыбачившие, кое что понимающие в повадках рыб, воспринимаем это как  подарок нам в нужный  момент)

 Дома , удивлённый и обрадованный дедушка,. «прикинул» добычу на безмене (были в то время такие старинные весы). Вышло  больше четырёх фунтов. То есть около двух кило, неожиданный вкусный ужин для всей семьи. .Но потом, в другие дни сколько брат не  водил своим саком по воде, ничего не ловилось.               

                Глава 33


Урал- река была для нас с весны и до поздней осени вторым домом. Помню, как в раннем детстве, с любопытством и опасением смотрел на загадочно  темнеющие, речные глубины. Пугаемые взрослыми рассказами, как много народу уже потонуло, а те, кто ещё ходят просто не успели  это сделать,. мы побаивались заходить в воду выше колен и бултыхались у берега..

Никто не учил плавать и вдруг  понимаешь, что уже не  касаешься  дна , что какая-то сила, какое-то чувство  согласия с водой, держит  на поверхности. И вот уже нет  тайны в речных глубинах, запросто совершаются заплывы на  другой берег,  и  уже известны места, где только «с ручками», а где и самым отчаянным ныряльщикам не удавалось достать дна.

 От  «запретки»  железнодорожного моста,  и до устья Сакмары, река  была исхожена в «исплавана». Для походов в заречный лес за ягодой  были только два брода. Платить на переправах  было для «пацанов» зазорно и мы, борясь с сильным течением, переходили Урал недалеко от моста, но чаще вблизи  устья Сакмары.

Там , если пройти  тройку километров по лесу были заросли черёмухи, ягоды, вместе с тёрном бывшие для нас единственно доступными и знаемыми.. В редкие годы по лесным чащобам случался урожай ежевики. Запомнилось, как в одном таком походе за ягодой зашли на стан к деду одного из наших приятелей, промышлявшему рыбалкой на известном среди рыбаков  «Зелёном яре».

 Хозяин дал нам удочку, и мы стали ловить мелочь, рассевшись в лодке, стоявшей на заводе. Неожиданно перед нами, медленно проявляясь в воде, стало всплывать нечто похожее на бревно-топляк, чёрно-зелёное, покрытое каким- то мхом, приблизилось к лодке. Сом, чуть короче нашей лодки, огромный и, наверное, поэтому, смелый, неторопливо  втянул в себя наш кукан с мелочёвкой, оборвав его нитку, и не найдя больше ничего интересного, так же плавно оседая, исчез в глубине.


                Глава 34

  Но,  где бы не заставал  вечер, надо было спешить домой, чтобы встретить табун коз  и проводить домой своих «ночек» и «зорек». В уже более-менее благополучные годы их встречали с круто посоленным ломтём  «черняшки», и они, завидев хозяев, в предвкушении лакомства, мчались к ним со всех ног. Козы прекрасно знали дорогу домой и их можно было бы и не встречать, но любители шкодить они не могли спокойно пройти мимо кошки или собачёнки, чтобы не устроить погоню, мимо деревца, чтобы не испробовать его кору и листья, а то и погонять  малую ребятню. 

 Эта  хитрющая животина,  по моему, очень схожа  характером  с гуляющей, сама по себе , кошкой.. Им было мало просто жевать травку. Им было многое интересно и при случае они старались  развлечениями  разнообразить жизнь. По малости лет мне частенько доставалось  от их  нападений. Особенно  приходилось держать ухо востро с норовистой и независимой Ночкой.

Входя во двор после табуна, коза по хозяйски оглядывала двор, и если дворовый пёс Буян не успевал вовремя убраться под крыльцо, грозно опустив рога, шла  в атаку. Встречая её из табуна, торопился ,пока  Ночка жевала  своё угощение, накинуть верёвку на рога и быстренько отскочить в сторонку. Потом  коза важно шла  впереди, а я на всю длину верёвки позади, готовый вовремя отдёрнуть её от деревца, а потом и самому успеть увернуться от её немедленного нападения.

Но иногда попадался на её уловку. Подходя к дому, смиренная Ночка заворачивала за угол на нашу улицу. И пока  я проходил свой путь в длину верёвки, успевала развернуться и встречала меня, ротозея, своей, готовой к бою, рогатой башкой.. Тут уже не увернёшься, тут надо было успеть схватить  обеими руками за рога, не свалиться, и она таскала меня взад и вперёд, пока ей  не надоедало.
 
Огромным козьим  табуном без выходных и праздников, без скидок на погоду, весь сезон управлялась пастушка тётя Поля.  Почерневшая от солнца и ветров, в одежде ,принявшей цвет выгоревшей степи, она была и не молодой и не старой, непонятного возраста. Я не понимал, как она могла с этими ф хитрыми созданиями управляться, пока не пришлось самому попробовать это ремесло.

 В то время  уже был постарше и козы  не нападали на меня, опасаясь получить сдачи. Несокрушимое здоровье тёти Поли однажды дало сбой, и козы остались дома, оглашая дворы своими громкими «ммее». И бабаня со своими товарками уговорили меня и ещё двоих  моих сверстников-друзей пасти  стадо. Мы сначала отнекивались, потом , вспомнили, как каждая хозяйка, подведя козу,. отдавала тёте Поле положенные копейки.

 Прикинув сумму, решили—дело стоящее. У каждого из нас были несбыточные  мечты.  К ,примеру, давно я присматривался к почти настоящему по виду пистолету, стоившему немало денег, и теперь он мог быть моим.  У Кости  и  Феди, моих «соратников», были свои, не менее важные дела, требующие денег.
 
 Самым трудным ,оказалось, встать с постели на рассвете. Потом, мы важные и гордые, под ласковые напутствия хозяек,  покрикивая на ничего не понимающих коз, с изумлением глядящих на самозваных  «тётей Поль», сумели тронуть табун по привычному для них маршруту. И оказалось, что их не надо погонять и направлять.

 С первых шагов табун выстраивался по сложившейся «табели о рангах». У каждой козы было своё место, и они спокойно  шагали  за, наверное, давно признанными лидерами. Потом табун рассыпался по полю около  железнодорожного . моста, и  мы , сбившись в кучку, под ласковым ещё, утренним солнышком, дремали на берегу Урала, а иногда и просто засыпали, благо, что наши подопечные, «позавтракав» укладывались жевать свою вечную жвачку.

 Огороды были в стороне и наверное тётя Поля отучила коз от нездорового интереса к ним.  К середине дня, вволю напившись речной воды, по какой-то своей команде, табун трогался  по берегу  к лесу на речном обрыве. Нам оставалось только подогнать зазевавшихся,  Там была и трава и тенёк от деревьев, а самые отчаянные рогатые скалолазы балансировали на отвесном  речном обрыве, объедая листья на корневой поросли  береговых осокорей. Мы всегда удивлялись, как ни одна из них не сверзится в воду, ведь обрыв весь в песчаных осыпях.

 Потом  проходили потихоньку весь лес и снова к берегу. Напившись воды, наши  рогатые и камолые  вновь укладывались отдыхать и жевать, а мы вволю купались. К вечеру выходили на финишную прямую по травянистой лощине, где козы с аппетитом хрустели сочной травой и выходили на дорогу к переезду, дорогу к дому, где в начале нынешней улицы М. Джалиля табун ждали встречающие.               

Вроде бы всё оказалось просто, но каждый день были какие-то мелкие неурядицы, когда приходилось поработать ногами.. То приведут «новенькую», и пока коза не привыкнет, не найдёт своего места в табуне , за ней приходилось побегать.  То приезжающие на машинах на берег за песком, «весёлые» люди, ради смеха,  криками и гудками машин, разгонят  пугливых  козлят.  Несладко было, если вдруг налетала летняя гроза. 

Кажется, всего раза - два случалось такое, но запомнилось. Козы постарше, отвернувшись от дождя и ветра, стоически переживали невзгоду, опустив головы с повисшими мокрыми ушами к земле. А «молодёжь» пугалась грозы и ветра, и за ними надо было смотреть в оба.  После дождя  было непросто пройти  оставшийся «маршрут» по мокрой траве и раскисшей земле,. и   пригнать табун не раньше положенного времени, чтобы коз могли встретить хозяева .Иначе могли быть заблудшие и потому большие неприятности табунщикам.

 А  то, что «пастухи» до нитки промокли и клацали от прохлады зубами, было не в счёт..  Так сказать издержки профессии, тем более что вновь появлявшееся солнце быстро и сушило и согревало. Первые дни  хватало сил, поужинав, выходить на наши уличные игры. Но потом, потоптавшись по двору, заваливался спать и мне не мешал шум , поздно угомонявшейся, летней жизни. Тоже было и с моими  «соратниками».
 
 Не помню, сколько времени продолжались наши трудовые будни, но однажды утром увидели на привычном месте у собирающегося табуна  выздоровевшую тётю Полю и пошли домой досыпать. Покупать пистолет мне почему-то расхотелось, и даже удивлялся своей глупой, как мне теперь казалось, затее. Деньги, а это была вполне ощутимая сумма, просто отдал маме.  А она, приобняв меня, сказала печально: «Вот и ты вырос. Эх, посмотрел бы на вас отец».


                Глава 34      

      В следующую весну дедушка сумел договориться с пахарями и ему к положенным соткам припахали  хороший клин ничейной земли по берегу, где он решил посадить бахчи—арбузы и дыни. Такой огород надо было охранять.

 К тому же каждый день ходить почти  за пять километров к стрелке Урала и Сакмары было тяжеловато, и дедушка с весны принялся строить, как у нас это называлось, балаган. Прямо в береговом обрыве вырубил он метра в полтора глубиною яму, в которой был проход и по бокам  оставлены на половину высоты  уступы, ставшие лежаками, а в их изголовье вырублена и «тумбочка».

Перекрытое «стропилами» из крупных веток, по которым  тальником и травой, вперемешку с кусками толя, с дверью на верёвочных петлях  наше строение, прекрасно прослужило всё лето. В самую сильную жару в балагане было прохладно, а в случавшиеся холодные утренники и в непогоду, тепло и уютно.

 Костёр на берегу, первые  ночёвки в шалаше, утренние зори  у, расставленных  здесь же, под обрывом, донок—сколько живу, буду помнить с благодарностью к деду своему, сделавшему всё это возможным.  Навек в памяти -- плавный ход глади утренней парящей реки, заречный лес в первых лучах солнца,  берег напротив, золотящийся чистым песком.

  Как будто  только вчерашним вечером стоял на речном обрыве,  глядя, как солнце серебрит  струи у трав и мелей, уходящей  за солнцем, темнеющей реки.. А обернувшись, видеть вдали  город,  раскинувшийся от Маяка  до Беловки.. Наверное, в такие моменты  взращивают в наших душах чувство Родины, неразрывную ничем связь со своим  уголком в этом  великом понятии.               

       Рыбы в то время в Урале было, конечно больше  нынешнего.. Но  наши  с дедушкой  самопальные снасти она не очень баловала своим вниманием, но на пропитание хватало, и позволяла ,по нескольку дней, не бегать домой за продуктами, что входило в мои обязанности.  Теперь только в воспоминаниях,--  вылетающие из воды, «играющие» на середине реки  медно -красные сазаны, когда к концу июня у них начинался  нерест, непрерывный бой судаков и жерехов на перекатах, стаи здоровенных голавлей, плавно шевелящих  чёрными хвостами у трав и коряг.

А ночами, на «той» стороне, по илистой отмели, охотились сомы с таким плеском, как будто в воде резвились кони.  С обрыва было интересно наблюдать за хитрыми судаками, плавно выходивших из тёмной глубины к стайкам рыбьей мелочи у кромки берега.  Мгновенный рывок, удар, веер рассыпающихся рыбёшек, некоторые даже прыгали на берегу, постепенно возвращаясь в реку,

Когда случалось поймать хорошую рыбу – бегом домой, угостить домашних. Вот тогда ,мама с бабаней, пекли вкуснейшие пироги с рыбой.  Но рыбалку надо было совмещать с огородными заботами. Деляна картошки, участок с подсолнухами и наши бахчи требовали постоянного внимания. Надо было вовремя  всё прополоть, окучить картошку, обламывать пасынки на подсолнухах.

 Дедушка находил среди огородов нераспаханные участки и выкашивал траву. Когда она подсыхала, переносили сено в стожок у балагана, на зимний корм нашим козам. Я удивлялся, как ловко управлялся с косой мой дед. Скошенная трава  сама собой укладывалась в рядок, и сколько не пытался  под его руководством  научиться косьбе, не получилось, не дано, а вернее, ещё маловат был для такой работы.  Сорняки, особенно на переломе лета росли очень быстро и мотыги наши не стояли без дела.


                Глава 35

Иногда, в наступившей непогоде, когда по обрыву и огороду из-за дождей было трудно ходить, отсиживались в балагане. Вот здесь и узнал я об истории своей семьи. Дедушка не очень охотно отвечал на моё любопытство, но постепенно увлекаясь, рассказывал о своей жизни, о жизни семьи «раньше.

 О племяннике своём Тимофее, канувшем в безвестность, он старался   рассказывать так, что не было в этом виноватых. «Время   было такое». Очень уж старались наши взрослые не возбудить в нас, детях,  неприязнь к власти, не испортить тем наши судьбы.

 Даже в годы, когда начали говорить какую-то правду, наверное, не очень веря, что это надолго, от нас скрывали, что получили, то ли они, то ли кто в родстве, бумагу о реабилитации Тимофея.  Об этом мы  догадывались по отдельным фразам в их разговорах.

 Поэтому даже фамилии его мы с братом не знаем, как  не знаем о судьбах других многочисленных  деревенских родственниках  деда нашего. Есть фотография начала прошлого века, где еще совсем молодая, наша будущая бабушка, стоит вместе с другими родственницами, позади, спокойно и уверенно восседающих, пожилых, но еще крепких , наших с братом и наших двоюродных братьев и сестёр, прадедушки и прабабушки.

(Снимок сделан, когда Василий  служил в армии) Но на наши расспросы, кто это и где они сейчас, суетливо переводили разговор на другое.  Моё печальное предположение,(дай бог , что это не так), что поехали они со своими семьями, спецрейсами в дальние, невозвратные края.

 Судя по работящим нашим  деду и бабушке, по виду  на фото,  спокойных, уверенных в себе тружеников, не могли они жить в бедных семьях, а значит  подозрительны и не угодны  «власти рабочих и крестьян».               
 
                Глава 36


Прожив жизнь, что-то повидав и чему-то поучившись, не могу понять—как такое могло быть. Ведь не пришлые враги гнобили и мучили народ. Когда раздаются призывы с кем-то разобраться, призывают кого-то судить—так и хочется сказать: «Подойдите к зеркалу, подведите к нему предков своих и…судите».

 Через много лет Солженицын,который для многих "наше всё", напишет в своём «Гулаге», что, неизвестно, как повернулась бы его жизнь, попади он не в артиллерийское училище, а  в училище  НКВД, формировавшееся  в том же  месте и в одно время.  И он не был уверен что, не превратился бы в такого же мучителя, от которых  натерпелся в своих скитаниях по «архипелагу».

 Может действительно правы , обвиняющие  «такое время», может и правда витает какой-то вирус «своего времени»?  Многие из моих современников (и  автор этих строк не исключение) искренне верили  в непременную победу идей коммунизма. Мощнейшая идеологическая машина в условиях однопартийности и подавления инакомыслия работала во всех сферах нашей жизни. 

 Может быть слишком заманчива и сладка показалась  большинству будущая конфета, умело завёрнутая  в мишуру красивых слов.  Или сумели светочи и гении разрушить твёрдые, вековые устои веры и морали, совести народной, заменив   на  хитро привитую классовую ненависть, и подняв народ против своего же народа, брата на брата.

 Или исторически сложилась этакая жидковатая мораль, принимающая форму  сосуда,  который  вожди вылепили, может и из гениальных, но нереальных   идей, а заманив  в него эту мораль, наглухо заткнули пробку  ложью и страхом. И не очень вериться, что всё позади.

На много лет привился в генетическую память наших людей микроб страха и неверия. Не потому ли мы , такие смелые и гордые победой над партократией, терпели в девяностые диктатуру «малиновых пиджаков» И  конечно , неправда, что только  носившие в своё время партбилеты виновны в случившемся...               
 
А что, если попробовать посмотреть по другому.. Так ли уж действительно виновен ВЕСЬ  наш народ? Новые проповедники демократии, ставя на одну доску преступления наших властей и фашистского режима, умиляются примером немцев, принявшим на весь свой народ вину за гитлеризм, призывая нас сделать подобное. А ведь дело то в том, что Гитлера привёл к власти именно сам немецкий народ, проголосовав за него на всенародных выборах,  демократических и тайных, таковых, какие нашему народу и не снились.

 Уже видя  факельные шествия фашистов, зная нацистский характер их идеологии, народ, истосковавшийся по сильной руке, поверил зверью. А поверив, приняв данное фюрером освобождение от «химеры совести»,  стал в массе своей зверьём, способным спокойно и методично, с немецкой точностью и деловитостью  уничтожать «неполноценные, лишние народы», занимающие жизненное пространство, нужное для развития избранной арийской нации.
 
А разве наш, российский народ, сам, по своей воле, привёл к власти  кучку авантюристов, собранных со всего света, привезённых из Германии на спецпоезде, а потом и на пароходах аж из  Штатов? Все они имели  за душой один, объединяющий  их,  включая лидера, диагноз: патологическую ненависть ко всему русскому, российскому.

Совершив на немецкие деньги переворот, злой гений попытался придать законность своей власти. Были объявлены  выборы Учредительного собрания.  Но наш «тёмный и необразованный народ», несмотря на цветистую пропаганду умелых  провокаторов- революционеров, рассмотрел под  овечьим  золотым руном  волчий оскал.

 Проиграв выборы, зная, что потеряв власть, неизбежно придётся отвечать за  предательство, государственную измену в военное время, верхушка партии пошла на преступление. 4-го января 18-го была  расстреляна мирная демонстрация , вышедшая с требованием передать  власть законно избранному Учредительному собранию. 

В условиях провозглашённой диктатуры  наш народ не сразу сдался. По всей стране, от края и до края заполыхали  народные вооружённые выступления. Их невозможно перечислить все, на слуху только наиболее известные и массовые; утопленное в крови восстание моряков- кронштатцев, варварски задушенное отравляющими газами  крестьянское восстание Тамбовщины, где «отличился» будущая жертва сталинизма Тухачевский, восстание войск Красной Армии в Поволжье  и многие другие.

 Нет, не принял наш многонациональный народ безропотно антинародный режим.  Но диктатура,  ничем не ограниченная  и бесчеловечная, развязавшая террор против малейшего инакомыслия, сумела создать свою изощрённую идеологию, придав ей вид  неизбежного исторического развития, в которую вольно и невольно поверили или сделали вид, что поверили наши измученные потрясениями, в том числе страшным голодом, люди.

Так что, господа обвинители ВСЕГО народа, вряд ли дождётесь униженных извинений. Не в чем нам каяться.!  А вот просвещённой Европе, взлелеявшей   многих из  будущих мучителей России, дававшим им приют и серебренники на подлое дело, сделать это было бы не лишне. А наш народ , жертва  величайшего международного преступления, заговора против России.               

Незамолимая  вина на организаторах народного бедствия,  собранного  талантливым, по своему, гениальным самородком руководство партии, сколоченное, в основном, из озлобленных на русскость России инородцев, и   партия, их детище, повязанная круговой порукой.

 Не любят правду их многие потомки и последователи, "не виновата эта часть  еврейства, пламенные революционеры", что это обижает и евреев, и унижает русский народ. Типа: а где же русские - то были? Что ж поддались-то хитрой группке? А ответ пост: Народы России всегда верят власти, а авантюристы такими прикинулись. И народ этот умеет работать, сеять и убирать хлеб, плавить металл, строить, умеет защищать свою страну от захватчиков; делать революции не умеет. И встречный вопрос: а что же эти деятели, уже состоявшие при больших чинах и революционных заслугах пошли безропотно под топор сталинских репрессий? Причём сами были в начале и организаторах террора? И всё было хорошо, пока шли под пули другие, но настал и их черёд.


И нет здесь обиды еврейскому народу, живущему бок о бок с другими народами Россию населяющими, так же колотящемуся в трудах и заботах в наших общих передрягах. А успехи этого талантливого народа, заслуги его перед Россией, бесспорны и неумалимы; в искусстве, в науке, в том числе создание оборонного щита страны. Так, что нет здесь ксенофобии, если бы "героями" революции были бы чукчи или мордва, речь бы о них. Но, обиженные (и явно несправедливо, вспомним позорнейшую страницу истории страны - погромы) на власть, часть еврейства возглавила революционное движение, впоследствии сгореть в котором пришлось и многим из них. Всё так, но и преувеличивать их роль в случившемся перевороте неправильно, слишком много и других факторов сделали своё.

 «Разбавляемая» вменяемыми  людьми, вынужденными вступить, чтобы состоятся в профессии и жизни, партия потихоньку теряла ореол
героизма и закрытости.

Ослабление черезвычайщины, судорожные  изменения курса после признания очередных  ошибок, развенчивание «героического и непогрешимого» прошлого  вождей, сделали своё дело. Тихо и незаметно, без вражеского нападения и оккупации,  разошлась более чем двадцатимиллионная партия , в массе своей, сделав это достойно и сохранив на память партбилеты.

Но были и «смельчаки», гордо бросавшие их на столы, не страшных теперь, парткомов, или в лицо секретарям, их же товарищам, ими же выбранными.  Многие «новые русские помещики и капиталисты»--бывшие «непримиримые борцы» за идею. А нынешние --просто  ловкие ребята, пользующиеся короткой памятью старших и незнанием прошлого  молодых, занявшие доступную им  по разуму и совести,  политическую нишу, дающую  средства на булку с маслом.



 На наших глазах ушла целая эпоха, может быть и выполнив мстительную задумку ненавистника России, отбросив  далеко от передовых мест, занимаемых ей по праву, уничтожив физически самых честных и умных, а потому не сумевших  смирится  с нечеловеческой теорией и практикой кремлёвского мечтателя 

 Ушла эпоха, морально изуродовавшая  многонациональное российское общество, жившее по своему укладу и вере, но в единой, не разделённой, нарисованными шкодливыми руками, границами. Уничтожены целые сословия, в том числе казачество и российское купечество, по утверждению Л. Н, Толстого, создавшее Россию. 

Деревни, оплот духовной чистоты и трудолюбия, источник пополнения  её населения, ,превращены  раскулачиванием и колхозным строем в спивающиеся  крепостные уделы, где  работа за гроши постыла и безрадостна. (А новые власти, сплеча срубившие колхозы, заодно почти добили и саму деревню, отученную жить и работать самостоятельно, и во многих местах уже более менее приспособившуюся  к колхозной жизни.) 

Не приняв мировую науку, экономические и социальные законы развития, практически вновь загнав страну на грань голода, растворилась «наша партия», не забыв взять себе в  заслугу  народные подвиги, и, на всякий случай,  оставив рядом с властью  самых твердолобых. Вдруг, как в семнадцатом, упадёт она, эта  власть, и можно будет снова первыми подхватить её.  Искренне жаль детей, которых их «очарованные» родители приводят к мовзолею вечно живого генсека, где просто живой генсек повязывает им галстуки, и  они  обязаны в ответ на призыв прокричать «всегда готовы».

 К чему? К борьбе за дело … от которого нас так мало осталось? К борьбе, как оказалось, против своего народа? И чем более искренни сейчас эти дети, тем труднее  и горше будет их (в большинстве) неизбежное прозрение. Нельзя детей вовлекать в политические  игры  взрослых, ни с какой стороны и ни под какие идеи. Это, по- моему, должно быть запрещено законодательно.               

И что интересно - практически нет сейчас в той партии представителей того, самого "революционного" народа, бывших пламенных марксистов. Они сейчас заняты другим: окучивают молодых и ещё не устойчивых, направляют их на новую борьбу "за свободу", зачастую с теми же хитрыми лозунгами. И у них для этого всё есть: так ещё и не освободившиеся от их оккупации СМИ и культура, образующаяся либерозабоченная профессура во многих государственных ВУЗах, разлагающие, уводящие молодёжь от своих корней. И нам никто не виноват, "ротозеев обувают".

                Глава 37

На переломе лета  всё скуднее становились наши уловы. Донки были недвижимы, какие бы насадки  не предлагались капризной рыбе. Какое-то время, практически в начале ночи, изредка клевали  крупные голавли. Разглядеть поклёвку, сидя  у донок, было невозможно,  и я укладывался наверху, на краю обрыва, вглядываясь в белеющие на чёрной воде  удилища , готовый, увидев как они задёргаются , лететь в темноте вниз по изученным наизусть ступенькам. Отходила рыбалка. Наступали и другие заботы.

 Как-то незаметно покрылись наши бахчи полосатыми шарами арбузов, в густой ботве прятались дыни. В тот год дались они нам  не  просто.  Была очень сухая  весна, и приходилось таскать воду из реки, спасая их.  Нас уверяли, что поливные арбузы не будут потом расти, но после хороших дождей они дружно пошли в рост, быстро перекрыли всю деляну своими плетями. И однажды мы с дедушкой отвезли на тележке первый наш урожай домой.

 Мама с бабаней были несказанно удивлены и обрадованы. Они не особенно верили в нас , как в бахчеводов. В то лето и осень  мы вдоволь насладились  арбузами и дынями, а излишки у бабани покупали соседи, и это оказалось хорошей добавкой в семейном бюджете. А закатанные в сено арбузы сохранили свежесть и вкус  до больших морозов.

Конец лета ,время уборки урожая, время трудное. Начали потихоньку рыть и возить домой картошку,  сено, что бы, не навалилось всё сразу, да и пока погода, потому что по грязи нашу тележку не протащить. Выбирали и вымолачивали самые созревшие шляпки подсолнухов, и так до осени.
 
                Глава 38

      Всё проходит. В тихий светлый день середины сентября, пришёл после  школы на реку. Оглядели мы с дедушкой пустой огород, наш берег с низко осевшей к осени водой,  шалаш  на обрыве ,  Урал-реку, далеко видную в обе стороны. И повезли нагруженную нашим скарбом и последним урожаем  тележку домой, на нашу Аренду.

 Толкая её,  всё время оглядывался, всматривался  в оставляемые, ставшие вдруг значительными и дорогими предметы, напоминавшие незабываемые и невозвратные летние дни. Нахоженную нами тропинку, знакомую до каждого бугорка, вырытую в обрыве закопченную канавку, нашу  кухонную печь,  на заречный лес, тронутый первыми жёлтыми прядями, и всё дальше отдаляющийся, бросаемый нами, наш шалаш.

И впервые в жизни  испытал острую печаль по  уходящему, что может и повторится, но уже по другому, и этого оставляемого места и времени стало вдруг невыразимо жаль.


 
 А потом настанет  и другой день, другой осени. Брат мой Геннадий  попытался поступить в институт, но не добрал балл. Тем не менее, его и ещё двоих ребят зачислили «кандидатами» и допустили на  занятия.

 Через некоторое время все они были приняты в студенты, все, кроме Геннадия. Пришло время отдавать долг родине за своё счастливое детство и такую же юность, как и всем его сверстникам, идти в армию.  Он  ходил  в военкомат просить отсрочку, вот-вот  обещают зачислить в студенты, призыв только начался, и в любом случае успеете призвать, но там  кристально честны и  верны долгу. Никаких поблажек, особенно  тем, за которых некому и нечем порадеть. И вот повестка.

 А ведь он так мечтал учится, стать хорошим инженером, и он бы им непременно стал, потому что всё его интересовало, он много читал. Но, видно, каждому своё. Через пару дней Геннадий,  стараясь бодриться, пробился к перекладине в створе дверей «телячьего вагона» и помахал нам на прощанье рукой. На долгие три года.

В то время печалиться  по поводу ухода  в армию  детей и близких, было не принято. Не служившие были редки, считались либо ущербными, либо шибко блатными. Поэтому на людях мама бодрилась, но войдя в сразу опустевший  дом, горько расплакалась.

 И я как-то вдруг, понял реальность разлуки на долгие годы с братом, с которым были всегда вместе и который был для меня и защитой и опорой. Вспомнил, как смотрел он из вагона,  с напряжённой  улыбкой, за которой горечь и тоска разлуки.
 Вроде по делу, зашёл в сарай, и под удивлёнными взглядами коз, уже не по- детски, тяжело заплакал.  Не по- детски, потому, что давно, задолго до этого дня, окончилось оно,  моё детство.
 

               
                =============               


Меньше всего хочется, чтобы возникло ощущение нытья, героически переживавшего, трудное детство, страдальца. В то время было  куда более не простое житьё многих моих сверстников, раньше меня  встававших на настоящие рабочие места, что бы просто заработать хлеб насущный, у которых  раньше моего окончилось детство. Особенно сельских ребят, вынужденных практически на равных  со  взрослыми, впрягаться с малых лет в нескончаемую деревенскую работу. А что досталось попавшим в оккупацию, или полностью осиротевшим ребятам?  Конечно, были среди нас и везунчики, у которых были отцы и им не досталось то, что пришлось отбедовать безотцовщине. Такое было время, и  каждому досталось  свое место в нём. И, не смотря ни на что, были у всех нас свои малые и большие радости. Было детство!

       Зачем это дальнее, не всегда радостное и, тем не менее, светлое и дорогое ,. достаёт из невообразимой дали, тревожит, порой мучает невозможностью что-то исправить, у кого-то просто попросить прощения?  Даже малые, запомнившиеся вины с каждым годом увеличивают свою значимость и тяжесть, царапают сердце.

 Прошло много лет и каждый год, на Радуницу, встаём мы с братом  вместе с нашими близкими. у дорогих нам оградок. Бравый, никогда не сдававшийся дедушка, бабаня, с всё понимающей и всепрощающей тихой улыбкой, мама,  прямо и строго, с печальной грустинкой во взгляде--смотрят на нас с фотографий на памятниках и  крестах.

И с годами всё тяжелее сознавать, как много принесли мы им вольно и невольно обид и огорчений, как мало отдали любви и заботы в наше неласковое и не очень доброе  время. 

 Недавно  в небольшом чешском городке  отыскалась на городском кладбище братская могила, и теперь у нас есть  снимок памятника, где в самом начале печального списка павших   значится : «подполковник Слюньков Иван Ефимович».   Спасибо добрым людям, не поддавшимся    измышлениям о роли нашего  народа  в их обретённой свободе. Видно, что место  ухожено, и как сказал местный житель-- «чтимо». Так складывается, что мы его сыновья, по многим причинам, не можем поклониться его праху. Очень жаль.  Прости нас за это, отец.
 
                *     *     *

Идёт время. Уже состарилось и наше поколение. Дети и внуки приняли и принимают на свои плечи заботы и радости своего времени, времени другого, не менее сложного и, по своему, трудного. Только стало бы оно  более честным и справедливым.

Что бы, не появлялись в их жизни гении,  радеющие за народ и готовые за него биться с безопасного расстояния,  руками и жизнями этого  народа.  Наверное, уже хватит делиться на белых и красных, согласных и не согласных, виноватых и «святеньких».

Надо, наконец,  научиться  честно  выбирать власть, а выбрав, уметь ей подчинятся;  подчиняться большинству, давая возможность меньшинству  говорить и быть услышанным, а сумевши переубедить , становиться большинством.  Не выдумал пока мир  ничего более приемлемого и безопасного для всех.

 Другие пути, как например выбранная по советам «доброжелателей» недавняя демократизация, наверное, навсегда опорочила само это слово в сознании нашего народа, когда вместо спокойного переосмысления и выбора пути развития, была, практически разрушена сама страна.

Страна, несмотря ни на что, сумевшая, благодаря стойкости и силе народов её населяющих, стать великой и сильной и только нежелающий правды будет спорить с этим. Только наш народ, такой "неправильный и несвободный" смог остановить фашизм, отправивший в поход на нас всю Европу. Мы пережили и осмыслили наши беды, сами осудили и отказались от преступных и мёртворождённых идей. И в нашей истории не больше, чем в любых других чёрных страниц, но никто кроме нас не умеет так часто к ним обращаться.

Все знают про наши голодные годы в тридцатых, но мало кто знает, к примеру, что за годы великой депрессии в США в 28-32 годы мучительной голодной смертью умерли около шести миллионов американцев. Многие, наверное, все страны не избежали, да ещё и не раз откроют новые горькие страницы. Так что не надо нам сильно каяться и брать на себя всё новые обвинения наших "искренних друзей".

Не торопиться бы валить  государственную машину, дать людям время на переосмысление идей и забвение догм, не терять массу того светлого и хорошего, что, бесспорно, было в  стране и народе, не поддаваться алчным мудрецам! Ведь и не так много было нужно было времени и мер для такого переосмысления.               

"Золотая пятилетка" 1966-1970 годов, прошедшая под руководством умницы-хозяйственника Алексея Николаевича Косыгина, когда во главу угла были поставлены хозрасчёт и материальная заинтересованность работника, дала
 прирост ВВП на 51%, и даже рентабельность колхозного села на 21%. Выпуск бытовой техники, телевизоров увеличился в 2-3 раза.

И дальше бы так, но несгибаемые марксисты заподозрили неладное и вновь свернули всё на идеологическую трескотню и моральные стимулы - ударники, грамоты и пр. Да и деньги были нужны на поддержку "стран народной демократии", на борьбу народов за мировую революцию.

Разве пример той пятилетки не маяк для пришедших невесть откуда "реформаторов" государственной машины, не пример умного и спокойного для народа возрождения? Но пошла эта машина вместе со всей страной, на слом,  разделанная на сладкие куски ловкачами, принеся основной массе народа  новые лишения и невзгоды.

 Прослеживается какая-то общность среди вождей и организаторов  революций и потрясений, постигших Россию. Одни делали вид, что целятся,  в «прогнивший» царский и капиталистический режим, другие в троцкистов и кулаков, потом прицелились, вроде бы,  в коммунизм,  но все попали в вожделенную и нужную им цель: в Россию, в её народ.
Сейчас целью новых радетелей назначен их главный враг--Путин. Ну не любят они его, пытающегося поднять страну и помочь занять ей соответствующее, своё, место в мире.

 Не потому ли, что кроме, в числе прочего, маниакальной жажды власти и алчности, объединяло и объединяет их общее, мягко говоря,  нелюбовь к «этой» стране, к её народу, доверчивостью и политической инфантильностью которого цинично пользуются.

 И этот шабаш продолжается во всё возрастающих величинах. Круглосуточно льётся грязь и наветы на страну, ну никак не желающей принять «общечеловеческие, либеральные ценности», от которых за версту несёт мерзостью и которую «демократы» почитают за ветер перемен.

 И у этих «светил свободы» есть для продвижения своих, далеко идущих целей и идей, все средства массовой информации. Озаботиться бы этим всем народам России, попытаться защитить своих детей и молодёжь, в силу неопытности, верящим очередным красивым призывам к свободе и пр., за которыми беззаконие, безнравственность, пустота.               
 
  Велика роль личностей во власти, которую мы, как получается, всё- таки выбираем.  После смуты 1905 года России предрекали хаос и гибель, но реформы Столыпина--Витте за четыре года вывели страну на передовые позиции в мире. А после переворота 17-го, страна, с тем же  народом, стала тем, чем стала.
А деятельность А.Н.Косыгина показала возможность развития страны и в других условиях

Необходимо, жизненно необходимо становиться  разным по вере и нации, но, равным по правам  и возможностям, единым российским  народом. Ну не виновато нынешнее поколение за дела и ошибки наших далёких и близких предков, живших в своё время, в своих условиях, по законам и морали своего времени, и, тем не менее, создавших великими трудами и отстоявших в боях то немалое наследие, чем мы пользуемся доныне.

Нельзя идти вперёд с головой, повёрнутой назад, это может дорого стоить голове. Пусть разделяющее нас останется в прошлом, и служит назиданием и нам и нашим потомкам.  А сейчас, по-моему, все мы ждём от наших учёных-социологов, политологов, просто людей во власти,  не только проклятий нехорошего в нашем прошлом, а нам, хотя бы по немногу…, ну что дальше-то? Как? Куда? Зачем?... 
Всё ли так благостно там, куда нас, вроде бы, направляют. Не слишком ли много в "свободном мире" застарелых бед, способных вновь и вновь загонять народы в экономические спады и, порой, катастрофические кризисы?




Может стоит попристальнее рассмотреть отторгнутую нами социалистическую модель?  Не с "человеческим лицом", не "развитого", а отягощённого нормальными и исполняемыми законами и положениями и, в меру возможного, обязательными для всех. Не слишком ли поторопились мы, поверив хитрому ворью, сумевшими прибрать к рукам результаты труда поколений?

Мы ищем национальную идею. А может она найдена давно нашими предками, сумевшими в самых непростых наших "погодах и климатах" создать великую державу
Труд, профессионализм, совесть и вера; труд свободный и на себя, а значит полезный для всех, оценненое обществом умение делать своё дело, жить по совести и вере, вот, не кликушествуя и не требуя всенародного признания, чисто
моё видение этой идеи. И если она не будет принята, будет ли кому принимать другое? Много вопросов задаёт нам время.

Готов ли кто-то на них ответить?  А, может, нет смысла ждать новых призывов и лозунгов, а начинать каждому, в рамках законов, своим умом и доступными возможностями, строить свою жизнь?

 Только примет ли такое наш народ, привыкший жить в сообществе, в «миру», умеющий, наверное, как никто другой, создавать себе кумиров и, безоглядно, до очередного разочарования, верить им?               

Всё это лично моё, никому не навязываемое, пережитое и передуманное. Не имею ни права, ни желания призывать к борьбе за новые идеи или против таковых.  По- моему, уже всем ясно-- хватит, наборолись, но только в том, остающемся в прошлом смысле.

Новым поколениям предстоит не менее сложная и. наверное, долгая борьба с  бедствиями, не имеющим ни партийную, ни национальным принадлежность. Небывалые коррупция и воровство в среде чиновничества и  власть имущих, размах которых и возмущает и удивляет, национализм и экстремизм, очередное предательство со стороны Украины, ставит в очередной раз нашу страну, ни много ни мало, на грань реальной катастрофы. 

И здесь  надежда на молодых, умных и честных, не зашоренных в идеях и догмах, имеющих и честь, и совесть, и любовь к Родине. У них всё для этого есть: светлые головы, доступ к мировой науке и культуре, возможность оценивать и выбирать политические решения.

Но это  задача их времени, а  микрочастицу уходящего, как умел, попытался показать. Простите, если кого что-то обидело. Меньше всего этого хотелось.  Давайте жить, помня прошлое и принимая настоящее, и с думами о будущем, ценить жизнь и свою, и всех кто рядом; она у всех одна и того стоит!
               
                В. Слюньков.