Из школы она пошла через парк. На ней была красная курточка с колокольчиками на завязках и с большущим железным кольцом на поясе. А солнце висело над самыми верхушками деревьев, как рыжий насмешливый зверь. Это было такое душистое солнце. Оно пахло весной.
Макс остановилась на своем любимом мостике над оврагом. Мостик был с витыми, тонкими, как кружево, перилами, такой невесомый.
Солнечные лучи скользили по склонам оврага – вниз, превращая пространство в карнавал света. На миг Макс показалось, что внизу нет земли, что ее мостик летит в золотом сверкании сквозь сплетение веток – в синеву. Захватило дыхание.
Но видение рассеялось. Макс вздохнула.
Сумка с книгами была ужасно тяжелой, и, пожалуй, стоило бы поторопиться домой. Там мама жарит отбивные, и аромат наполняет всю квартиру. А у Макс сегодня наконец-то свободный вечер, потому что математичка заболела. И можно бы сходить к Светке, но она, конечно, останется дома, сварит какао и заберется с книгой на балкон – туда, где побольше света и весенней свежести.
– Привет, – прозвучало у нее за спиной.
Макс оглянулась.
– Здрасте, дядя Боря.
Он был мужем маминой подружки, жил на другом конце города и был единственным, кто называл Макс ее настоящим именем – Настей.
– Красиво, – сказал он, глядя вниз.
– Что и говорить… А вы к нам?
– Вообще не собирался, но домой тебя могу проводить.
Макс любила ходить одна и намеревалась отказаться, но он как-то уж совсем решительно подхватил с земли ее сумку.
– Идем?
Она сморщилась и зашагала рядом, уставившись в землю. Ждала, что он заговорит, как говорили все взрослые, – о школе, о том, как Макс выросла, о родителях. Но он вдруг сказал:
– Ты не знаешь, есть художники, которые рисуют небо?
– Что? – удивилась она.
– Маринисты рисуют море, а как называются те, которые рисуют небо?
Тут она посмотрела на него как будто впервые: высокий, серьезный, со смешными усами – и поняла со всей неизбежностью, что влюбилась. А поняв это, не слишком удивилась. Только сказала себе: «Ну, Макс, ты как всегда». А вслух произнесла:
– Небо нельзя нарисовать.
– Почему?
– Потому что потом никто не поверит, что в природе бывают такие краски. Наверно, небо рисуют сюрреалисты, и их никто не понимает.
– Тогда давай мы с тобой станем сюрреалистами. Ты любишь персики?
– А у вас в кармане для меня припасен персик?
– Антонина варит из них варенье. А у Ксени потом аллергия.
Антониной звали его жену, а Ксеней – двенадцатилетнюю дочку. Это было так странно, что у него могут быть жена и дочка… Макс покусала губы.
– А что такое овердрафт? Нам сегодня на экономике объясняли, но я так и не поняла.
– Это не дано понять простому смертному.
– Вы тоже не знаете?
– Я уже давно не простой смертный.
– А кто?
– Экономист. Вот это твой дом?
– Есть такое детское стихотворение, где какой-то зверек потерялся. Его водили по городу и спрашивали: «Эта твоя улица»? А он говорил: «Эта!… А может, и не эта, а может, не моя…»
– Тебя м;ма учила?
– А еще помню: «…мы оставили Трезора без присмотра, без надзора…» А еще: «дело было в январе…»
– В декабре, – поправил он неуверенно.
– Пойдем к нам. Вдруг там тетя Тоня у мамы…
– Нет, дорогая, спасибо.
Он слегка пожал ей руку и зашагал прочь.
Она еще с минуту постояла, а потом решительно обернулась и ступила в прохладу подъезда.
Дома Макс забралась в любимые тапочки-собачки, кинула сумку под кровать и села за пианино. Хотелось играть что-то воздушное, но на такое не доставало техники. Поэтому она обыденно взялась за этюды. Надо было подумать. Или, скорее, просто пережить…
– Макс, – позвала мама с кухни.
– Что? – спросила она, старательно попадая в ритм.
Она всегда так говорила, когда играла: по слогу на долю, просто, чтобы не сбиться.
– Бабушка звонила и просила, чтоб ты к ней заехала.
– Хо-ро-о-шо, мам.
– Заедешь? – уточнила мама.
– После ужина.
– Поешь у нее. А то слишком поздно возвращаться.
– Тогда после этюдов, – она сняла руки с клавиатуры. – У меня завтра музыка.
– Как в школе?
– Нормально.
Ля-до-ми. Ля-до-ми. Ля.
Макс шевелила губами.
Хорошо, что надо идти к бабушке. Легче будет разобраться…
Макс резко опустила крышку пианино, встала. Жалко, что она не курит. Говорят, это успокаивает, и отвлекает от плохих мыслей, и заполняет лишние паузы в разговоре… Надо будет попробовать…
– Ладно, мам, я пошла.
– Счастливо.
Бабушка смотрела телевизор.
– Привет, красавица! – крикнула она из гостиной, щелкая каналами и скармливая что-то своей драгоценной кошке Ириске.
Макс помялась в прихожей.
– Приветик.
– Ну, поцелуешь, может?
Девочка вбежала в гостиную и чмокнула бабушку в щеку.
– Цветешь, как всегда, – резюмировала та ворчливо.
– Мама тебе опять ничего не передала. Забыла, наверно.
– А что ж ты не напомнила?
Макс только отмахнулась.
– Ну ее. Тебе ведь все равно ее пицца не нужна.
– Вдруг именно сегодня я захочу пиццу.
– Тогда тебе не повезло. Что мы сегодня смотрим?
– Что-то связанное с цветами. Либо «Дочка садовника» либо «Дикая роза».
– По весне на цветы потянуло?
Макс выключила телевизор.
– Давай я попью чаю и – домой.
– Я сварила какао. А что ты такая сияющая?
– Сама же сказала: как всегда.
– Нет, дорогая. Я вижу, что больше, чем всегда.
– Значит, весна прогрессирует.
На кухне у бабушки было светло и просторно, не то, что дома. Белая, с красными цветами по краям, скатерть. Такие же, белые, в красных цветах занавески слегка вздрагивали, будто окна дышали. Макс любила думать, что окна – душа дома, эту воздушную мысль она где-то вычитала давным-давно.
Оказавшись в этой кухне, она всегда чувствовала себя ребенком, забывала все плохое, чему уже успела научить ее жизнь.
– У тебя веснушки, – сказала бабушка недовольно.
– Пусть себе.
– Они же твою красоту портят.
– Ничего подобного.
Бабушка тяжело опустилась на стул.
– Скоро зацветет сирень. Ты знаешь, где ее лучше рвать?
– Ты мне каждый год рассказываешь. И потом еще нескоро.
Подумать не получалось.
Спускались лиловые, ароматные сумерки.
– Мне пора…
– Приходи, дорогая.
Макс кивнула и, как всегда, чмокнула бабушку на прощанье, а потом всю дорогу несла в себе легкое прозрачное ощущение детства.